Г л а в а с о р о к с е д ь м а я
ДВЕ С ПОЛОВИНОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ
- Опять его нет на месте! – с досадой прихлопнул в ладоши Иван Дурак.
Он обошел разноцветный домик со всех сторон, изучая исключительно крышу, несколько раз позвал, но никто ему не откликнулся.
- А почему вы смотрите на крышу? – подбоченилась буфетчица, неотступно следовавшая за ним и непонятно что высматривающая на новенькой черепице. – Он же не аист, а такой же милиционер, как и вы! Почему он должен быть на крыше?
- Он всегда здесь! – не оборачиваясь, сказал Иван Дурак и посмотрел на Юркину маму, только что подошедшую к ним. – Один на два села. Вот и высматривает в бинокль, что во втором там делается.
- А почему бы ему просто не позвонить? – подступил к ним доктор Савицкий. – Разве же у милиции нет телефонов?
- Телефоны-то есть! – крякнул Иван Дурак. – Да кому звонить? Там же Большие Лгуны! Кто ж ему правду-то скажет? Они даже когда пожар, кричат «Тону»!
- Интересно! – подошел пожарный двоечник Гриша Иванов. – Кто же к ним на вызов должен ехать? Не ноль один, а ноль три? То есть, «Скорая помощь»?
- Я и говорю! – кивнул Иван Дурак. – У них там столько домов погорело! Одни фасады остались. Зато фасад навели, что надо! Ровные улицы!
- Что за глупости! – возмутилась буфетчица, не желая выпадать из разговора. – А фасады-то пустые зачем?
- А они все время сюда перемещаются! – кивнул на рядок добротных домов Иван Дурак. – Побудут жадинами и обратно, мошенничать. У них культурный обмен. Такое массовое переселение, что на них одного участкового поставили. Вот его мы на крыше искали.
- Непорядок! – буфетчица оглянулась на бабушку прокурорского работника. – В одном селе – целых два одинаковых участковых, а на два этих – всего один! Что-то здесь не так, товарищ прокурор!
- Все так! – ответил Иван Дурак. – У Дураков порядка мало. Что им в голову взбредет, то и главная мысль. Даже нас двоих не хватает, бывает дело. То Диоген из бочки в бочку носится! Мол, Диоген Синопский был Диогену Лаэртскому лютый враг. Вот они и дискутируют в одном лице, из бочек напротив! Бывает, так разойдутся, чуть не до драки! Всем, что под руку попало, швыряются! Сколько огурцов пропадает!
- Раздвоение личности! – понимающе кивнул доктор Савицкий. – Вам не милиционер, Иваны, нужен, а толковый врач!
- Был! – тотчас отозвался Иван. – Психиатр. Крикливый, злой. На денек заезжал. Теперь он ласковый и тихий, принял нашу веру. Я же вам на Доске Почета показывал!
- Зигмунд Фрейд! – догадался доктор Савицкий и хлопнул себя по лбу. – Я же его по бородище узнал! Я думал, что местный житель!
- А он и есть местный житель! – сурово глянул на него Иван Дурак. – Даром что имя сменил, чтобы его из прошлого не разыскивали.
- Значит, так! – решительно сказала Юркина мама, которая все это время внимательно разглядывала Ивана, как это делают люди, стремящиеся ухватить неуловимо мелькающую мысль. – Все это было с целью педагогики. Все, что вы устроили детям! И нам!
- Я такого не говорил! – недоуменно посмотрел на нее Иван Дурак. – Вы же серьезные люди! У вас потерялись дети. Зачем бы мы стали баловаться?
- Говорили! – топнула ногой Юркина мама, как это делала в далеком детстве.
- Ах! – обрадовался Иван Дурак. – Это вы меня с братцем перепутали! Это он, добрая душа, лезет всем глаза раскрывать!
- Раскрывать глаза? – переспросила бабушка прокурорский работник. – Вы хотите сказать, что мы не видим истины?
- Никогда! – твердо согласился Иван Дурак. – Да вы же и сами это знаете! Ну признайтесь – вы и ваши дети видите мир совершенно по-разному! У вас ничего нет одинакового, поймите!
- Ага! – восторженно указала ему пальцем Юркина мама. – Вот я вас и поймала! Значит, это вы нам говорили! Значит, это вы нас воспитываете! Мама!
- Да! – отозвалась бабушка прокурорский работник. – Прошу отметить, что нас все время водят за нос!
- Это вы сами водите себя за нос! – устало отозвался Иван Дурак. – Идите, забирайте своих детей. Если они здесь, то скорее всего, в милицейском жилище. Иначе бы вы их услышали по селу! В Жадино-Говядино детей нет! Здесь на детский голосок все бы высыпали!
- То есть, по вашей сентенции! – заинтересованно произнес доктор Савицкий. – Мы и эта девочка! – он указал на Наташку. – Увидим совершенно разных детей?
Иван Дурак только глянул на него, но ничего не ответил. Умникам ведь на все нужна теория, а дуракам она не нужна. Поэтому электрическую лампочку придумывает полный безумец Эдисон, все три тысячи опытов которого подтверждали проверенную веками теорию, что всякая нить горит, пока в ней есть масло. Над Леонардо да Винчи издевалось все Пармское аббатство, которому он показал чертежи своего парашюта – откуда прыгать, а у ангелов на облаках большие крылья! Иван Дурак показал этим умным и вполне респектабельным родителям бесконечную Доску Почета Великих Дураков с Эйнштейном, Дали и прочими безумцами – бесконечную, потому что деревенский фотограф приготовил новые снимки! И что родители? Они просили с кем-нибудь познакомить?
- Хорошо! – неожиданно согласился доктор Савицкий. – Времени у нас мало, но если этот эксперимент ускорит обретение детей…
- Не даст потерять их снова! – робко добавила Толькина тетя, стоящая прямо за ним с белым докторским чемоданчиком.
- Девочка! – посмотрел он на Наташку. – Ступай. Позови детей. Они к тебе выйдут. Только обязательно скажешь нам, если увидишь там что необычное! Идет?
Наташка кивнула, потрясенная ответственностью специального задания. Она велела себе зажимать по пальчику на руке, чтобы не забыть ничего необычного. В результате эксперимента она решила попросить у мамы куклу, потому что в этом сельпо их должно быть много и на выбор. Если в селе нет детей – значит, кукол никто не расхватал! Ну, взяла бы одну куклу Майка, так она же без мамы приехала, кто ей купит!
- Необычное! – счастливо повторила Наташка, распахивая незапертую дверь. – Все запомню!
И ступила в дом, словно высадилась на Луну.
Все, что она увидела, было совершенно обычным. Восседал в своих чертогах Буржуй, перед ним ходила райская птица павлин, то распуская, то собирая свой в изумрудных разводах синий хвост. Бореньку Буржуя обмахивали четыре танцовщицы в газовых накидках, а еще двенадцать исполняли перед ним адаптированный под детское восприятие танец живота, то есть, проходили, как лебедушки из ансамбля «Березка». Юный султан даже не глянул на сестренку Наташку, потому что обеими руками ел плов, а под мышкой крепко сжимал запеченную баранью ногу. С носа у юного султана падали крохотные капельки пота, но это было не от жары или обжорства. Глаза его носились по яствам, и Боренька потел от столкновения желаний. Два визиря – старенькие и согнутые как вопросительный знак в предложении «Чего изволите?», ловили каждый вздох из высокочтимых уст, и сладко морщились на Борькино чавканье. Пять музыкантов играли на восточных инструментах, которые Наташке и не снились, но обладали почти человеческими голосами и протяжным волнующим звуком. Это было представление рая по-мусульмански, но так как Наташка была советской пионеркой, она отдала султану салют и звонко сказала:
- Борька, хватит жрать! Там за тобой родители пришли!
Борькины руки нависли над кратером плова. Рисинки посыпались с пальцев, как солнечные капельки сказочного видения. Музыканты поплыли в воздухе и вытянулись, как дым, в оконную форточку. Танцовщицы махнули крыльями и последовали за ними обратно в горний рай. Птица павлин превратилась в обыкновенную ворону, которая принялась расхаживать по карнизу и, издевательски поглядывая в сторону Бореньки, клевать свежевыкрашенную жесть. Визири заметались по комнате, один нырнул в пустую бутылку из-под пива, другой, теряя криворогий тапок, успел шмыгнуть в мышиную норку.
- Борька, будет жрать-то! – звонко повторила Наташка. Все пальцы на ее руках были намертво зажаты, из-за этого казалось, что Наташка пришла с кулаками и решительным намерением выволочь Бореньку на встречу с родителями.
- Не надо, я сам! – пролепетал Боренька. – Головастика позвать, да?
- Я сама за ним схожу! – мотнула Наташка головой, жалея, что закончились пальцы. – Он где?
Боренька тем же, что у нее, движением, мотнул себе за спину:
- В подвале. Только осторожно – он с кем-то там разговаривает!
- Нечего мне бояться! – звонко парировала Наташка, как девочка, за спиной которой армия всемогущих родителей. – Пускай это кто-то боится.
И пнула подвальную дверцу, как никогда не пинала футбольный мяч!
В подвальных стенах полыхали свечи, они были огромные, как витые стеариновые факелы. Свечи венчались двойными языками пламени, когда один отклонялся вправо, другой так же скоро клонился на левую сторону. Наташка засмотрелась, запнулась, и едва не загремела по ступенькам, отчего разговор в глубинах таинственных анфилад затих.
- Петька! – робко позвала девочка. – Головастик, ты здесь?
Кто-то ухнул и рассмеялся, и по туго колышущемуся воздуху ударили тяжелые мощные крылья. Наташка присела, прикрывая голову руками, и, надо признаться, вовремя потому, как над ее головой внезапно повис лучащийся фосфорным светом филин с очами по блюдцу, висел так долго и неподвижно, как будто был вылеплен из сгустков иссиня-черного тумана и нуждался в крыльях исключительно для устрашения. Он крупными махами развернулся и двинул крыльями в обратном направлении.
- Петька! – прошептала Наташка.
- Заходи! – раздался неведомый ей голос.
- Заходи! – повторил такой же голос потоньше.
- Заходи! Заходи! – разнеслись похожие голоса, каждый из которых был тоньше ровно на октаву, пока не превратился режущий писк.
- Сколько вас здесь, Петьки? – сдавленно вскрикнула Наташка.
- Один! – раздался все тот же главный голос, что прежде приглашал ее войти.
- Один! Один! – понеслись как эхо утончающиеся голоса, и только самый тоненький внезапно пискнул. – Как перст, один!
Кому из взрослых достало бы мужества после этого? Кто из взрослых осмелился бы продолжать в беззащитности путь? Кто не спросил бы себя, зачем это надо и что он получит в конце пути, и является ли награда достойной, и не выглядит ли он дураком? Кто из взрослых не потерялся бы в этом множестве вопросов и не сделался бы окончательным трусом, какими становятся лишь в результате благих побуждений – сохранности, процветания, преданности чему-то иному?
Дети наивны. Дети Великие Дураки. Дети не запрашивают учебник жизни, что написано в окончательном ответе. Дети получают все, что хотят, только потому, что хотят исключительно этого, пусть целую секунду, целый миг, но безраздельно, без капельки дегтя сомнения! И поэтому получают полный мед! Взрослые, стоящие у дверей, это я вам, ибо взрослым читателям данный талмуд не предназначен. Аминь!
- Ну ладно, Петька! – мстительно сказала Наташка. – Если ты врешь, ты у меня получишь!
Она пружинисто поднялась, тряхнула косичками и зашагала пионерским шагом в разноцветные плывущие туманы. То розовый клуб обдавал ее озорную голову, то изумрудный, то фиалковый. Пахли они каждый по-своему. Как совершенно разные детские сны, клубы эти были заполнены разным содержанием. В одних скакали крохотные всадники с вытянутыми саблями наголо. В других зеленели террасы Вавилона, выстроенного в виде башни до небес, с восходящими к солнцу навьюченными осликами. В третьих, в пятых, в десятых – Наташка могла бы всю оставшуюся жизнь разглядывать эти сказочные сны.
Но терпеливо и настойчиво – она шагала в поисках Петьки, проходя сквозь комнаты с ретортами и колбами, булькавшими на слабом огне и испускающими разноцветные пары, столами, уставленными странными приспособлениями и измерительными приборами, печами с золотистыми тиглями, видневшимися в приоткрытые заслонки. Когда она увидела Петьку, то ахнула.
Петька был в долгополом халате синего бархата, усеянном золотистыми звездами и высоком колпаке звездочета, который едва не удваивал его рост. Петька сидел за самым длинным из встреченных ею столов. По правую руку от него стояла гигантская колба в два обхвата, в колбе плавала рыба-человек.
- Петька! – топнула ногою Наташка. – Ты зачем человека мучаешь?
- Это не человек! – бездушно ответил Петька. – Это гомункулюс. Я его создал. Пускай развивается.
- Как это – развивается? – возмутилась Наташка. – Он мучается, да и все тут!
- Всякий мучается, пока развивается! – мудро ответил Петька Головастик. – Вот вырастет и будет ему комфортно. Ты зачем, Наташка, пришла? Дело есть или просто поболтать?
Гомункулюс вильнул хвостом, подплыл к стеклу и уставился на Наташку немигающими глазами. Наташка отвернулась и поежилась.
- За тобой родители пришли! – неохотно ответила она, разглядывая Петькино обиталище. Где-то в глубине виднелся из арочного прохода топчан, застеленный разноцветными одеялами, и, очевидно, служащий для короткого забытья между опытами, там же на столике стояла вычурная турка с еще горячим, судя по исходящему ароматному дымку, настоящим кофе. Все прочее пространство занимали старинные книги в переплетах и с медными застежками, столы со стеклянными, глиняными, медными и чугунными емкостями всевозможных форм и размеров, склянки и флаконы с сыплющимися и льющимися веществами всех раскрасок от серебристого, черного, синего, алого и прочих, до золотого. Несмотря на просторы огромного алхимического подвала, проходить по нему Наташка могла бы только бочком, чтобы ничего как на маминой кухне, не зацепить и не сбросить нечаянно на пол.
- Петька! – ахнула Наташка. – Как же у тебя красиво! Как в сказке! Только бы не пришли родители!
- Пришли! – ответил самым мрачным голосом Петька.
- Пришли! Пришли! Пришли! – разнеслось по стенам все более тонкими, до писка, голосами, и Наташка закружила головой, надеясь узреть хоть одного из этих эльфов.
- Пришли! – внезапно булькнул гомункулюс и огромный клуб, в котором кружили буквы этого слова, поплыл к сужающемуся горлышку реторты, на которую была надета спиральная прозрачная трубка. Буквы выстроились вряд, как делают это в мультфильмах и потекли по спирали, толкаясь и балуясь, хватаясь за ручки и выстраиваясь в слова «Пиши», «шипи», «пили» и прочие, сейчас еще лишенные смысла.
- Что это? – спросила Наташка.
- Формула! – коротко ответил Петька.
Всякое слово является формулой, услышала Наташка. В ней заключается все, что есть в материальном предмете. Только вначале существует не предмет, как нас учат, а слово, которое является формулой именно этого предмета. Всякое слово создает свой предмет. Нет двух одинаковых слов на свете, как нет двух во всем одинаковых кирпичей в огромном небоскребе. Некоторые слова слабей, и их предметы рассыпаются. Другие крепче, потому что более точные. Это зависит от прилагательных, которые потому и называются прилагательными, что прилепляются к словам. Из слов выстаивается предложение, так как ни один предмет не существует в пространстве без связи. Так рождается мир.
- Поняла! – перебила его Наташка. – Ты здесь русским языком занимаешься. Можешь не стараться, я все равно ничего не понимаю. Мы этого еще не проходили.
Петька с сожалением посмотрел на нее и ничего не ответил, поэтому Наташке показалось, что на нее уставились из темноты сотни сожалеющих глаз, все более и более маленьких, до острой точки, до минуса.
- А кто здесь все время разговаривает? – вопросила Наташка, чувствуя неловкость и пытаясь ее перекричать.
- Если ты простого не понимаешь! – ответил Петька и смилостивился. – Это из разных окошек разговаривают.
- Каких окошек? – ухватилась Наташка за соломинку предложенного разговора. – Здесь же нет ни одного окна! Здесь подвал.
- Я открыл окошки в разные миры! – ответил Петька, снова обретая отсутствующий вид и наклоняясь над старинной книгой на столе. – Не мешай, Наташка! Оттуда и разговаривают.
Наташка снова огляделась по сторонам. Ни одного окна в другие миры она не увидела.
- Врешь! – ответила Наташка. – Покажи!
Петька вздохнул и ткнул пальцем куда-то над своей головой.
- Врешь! – убежденно ответила Наташка, разглядывая тьму в указанной точке. – Ничего там нет! Ничего!
- Ничего! – раздалось из точки Наташкиным голосом.
- Ничего! Ничего! – понеслось со всех сторон все более тонкими голосами, которые сорвались в писк.
- Почему же я не вижу? – разозлилась Наташка и снова топнула ногой.
- Потому что маму много слушаешься! – сердито ответил Петька. – Не мешай! Я таблетки придумываю.
- От Бессмертия? – пискнула Наташка и прихлопнула ладошкой рот. Ей показались шаги над ее головой.
И это были шаги.
- Безобразие! – ровно за минуту перед этим рявкнул бухгалтер перед входом в милицейский домик. – Там может быть мой сын, а вы какие-то опыты ставите!
- Там может быть моя дочь! – шевельнул плечом Савицкий. – Капелька терпения, и мы, может быть, поймем, что происходит с нашими детьми.
Иван Дурак подошел и приложил ухо к двери.
Следом за ним все женщины приложили уши, так что полностью закрыли проход.
- Хватит! – истерически крикнула буфетчица, которой не досталось места. – Я захожу, хоть убейте!
Она толкнула дверь, отчего все женщины повалились в проход, переступила через товарок и вошла.
Она стояла подбоченившись, посреди комнаты, и оглядывалась вокруг.
- Что там? Что там? – вскричал бухгалтер и бросился, расталкивая всех. Он ожидал, что там разверзнутая пропасть, в которой на корнях повисли дети, он ожидал, что там небесная воронка, вверчивающая нас прямо в рай, он ожидал, что там распахнутые джунгли, где между пальмами летают обезьянки, а небеса закрывает крылами огромная синяя птица?
Бухгалтеры этого не ожидают.
Он увидел то, что ожидал.
Он увидел именно то, что ожидал.
Обратите внимание на эти слова. Как сказал бы Петька, который по Наташкиному мнению, занимался русским языком, а на деле, как мы знаем, практиковался в библейских упражнениях, «И увидел Он то, что ожидал, и сказал, что это хорошо»!
Мы все занимаемся творением, сказал бы Петька. Сотворение нашего мира – исключительно личное дело. Пришельцы из других миров, пусть даже параллельных, сиречь родители, любопытны и заслуживают некоторого исследовательского внимания. Они похожи на нас. Так же, как и мы, они опираются на две ноги и помогают себе при передвижении руками, что называется красивой походкой, которую они требуют от нас. Если мы не хотим помогать себе при передвижении руками, это называется ходить как столб. Похоже, они и взаправду произошли от обезьян, решаем мы, задумавшись в зоопарке возле клетки с шимпанзе. Пришельцы из других миров, ни один, каким бы добрым и симпатичным нам ни казался, не имеет права на этот наш мир, даже если показывает тебе все документы. У нас нет времени читать их документы. Мы занимаемся сотворением нашего мира, подобно Петьке. И этот наш мир имеет право на счастье в каждом шаге, с каждого шага, на каждом шагу!
Бухгалтер же увидел именно то, что ожидал.
Посреди неприбранной комнаты за детским столиком сидел его Боренька Буржуй, и жевал отвратительные липкие макароны, которые ему выставил против голода отъезжавший жадина-говядина. Боренька давился макаронами и плакал. Слезы горькой обиды текли по его лицу и скрашивали несоленые макароны. Завидев отца, Боренька прикусил алюминиевую вилку и разрыдался в полный голос:
- А-а-а! Да-а-а!
- Бедненький! – закричал бухгалтер. – Голодненький! Боренька!
Буржуй рыдал, уткнувшись в безразмерный отцовский пиджак, и оттого, что ткань была льняной, слезы катились по ней каплями, как по стеариновой свече.
- Здесь не все! – нахмурился Иван Дурак. – Где-то должны быть остальные!
Боренька, рыдая, отмахнулся в сторону подвальной двери и матери ахнули! В подвале! Прикованные цепями неведомым страшилищем, скребущим теперь когтями в самом углу и разжигающим костерок под чаном со специями! Дети стонут и извиваются в криках о помощи!..
- Нет! – воскликнула Юркина мама. – Только не думать о плохом! Иначе сбудется!
- Правильно! – кивнула буфетчица. – Это мы уже проходили! Как накаркает кто-нибудь ревизию! Там просто чулан. Со старыми стеклянными банками!
Подвальная дверь отпахнулась, и солнечный луч залил совершенно тесную комнатку с деревянными стеллажами, заставленными всякой мужской дребеденью вроде ящика с кривыми инструментами, показывающими язык из-под крышки, тисками, валяющимися на боку, жестяными баночками с гвоздями самого разного калибра, ветошными тряпками, солидолом и огромным зубчатым велосипедным колесом с провисшей цепью.
Посреди чулана сидели Петька и Наташка с перемазанными вареньем мордашками, и в руках у них было уже по горсточке темно-вишневых косточек, что предательски указывало на недетские порции в их желудках.
Наташка при свете икнула и расплакалась тоже. Она так часто делала из страха перед наказанием, за это часто ее не наказывали.
Теперь они рыдали в два голоса, Буржуй и Наташка, а Петька не рыдал, потому что сидел на торопливо свернутой мантии с золотыми звездами, а несколько капель вишневого варенья указывали, что и на звездах есть жизнь.
- Где все? – спросила Юркина мама.
- Не скажу! – ответил Петька набитым ртом. – Уехали!
- Куда? – спросила Юркина мама.
- Не скажу! – ответил Петька. – Дальше!
- Он не скажет! – подтвердила Наташка. – А можно и я не скажу? В Большие Лгуны!
Петька кивнул. Вот такие они были ребята, слова не вытянешь!
- Варенье! – простонал Иван Дурак. – Этого жадина мне не простит!
- Простит! – беззаботно отвечала Наташка, набивая вареньем полный рот. – Это не его варенье. Это Петька придумал, в последнюю секунду! Угощайтесь!
И она протянула полную руку темно-вишневого варенья, струйки которого рисовали на крашеном полу витиеватый узор. В нем будто бы смешивались какие-то буквы, только ничего уже нельзя было разобрать.
Софья Гавриловна растолкала всех и прижала Петьку к груди.
- Понимаю! – ехидно сказала буфетчица. – Поняла, почему у Мишеньки тройки. На всех пятерок не хватит.
- Кстати, о пятерках! – подал голос доктор Савицкий. – А где остальные дети? Например, отличники?
- Вы не слышали? – обернулась к нему Юркина мама. – В Больших Лгунах!
- Я-то слышал! – растерялся доктор Савицкий. – Но разве мы в сказке? Разве на деле есть Большие Лгуны?
- Кто это? – спросил Иван Дурак у Юркиной мамы.
- Детский доктор! – ответил сам за себя Савицкий.
- Вот вроде вы детский доктор! – с сожалением сказал Иван Дурак. – А в детях ничего не понимаете! Если сказали, что будут в Больших Лгунах, значит, только там и ищите!
- Забавно! – только и ответил доктор Савицкий.
Он посмотрел на Наташку.
– А как же наш эксперимент? Что ты видела, когда вошла без взрослых?
Наташка посмотрела на Бореньку, но тот прижал толстенький пальчик к губам. Наташка посмотрела на Петьку, но тот покрепче уселся на мантии.
- Сами увидьте! – храбро ответила Наташка, за что ее мама строго на нее посмотрела. Она не любила Наташкину дерзость, поэтому Наташка ее тщательно скрывала.
- Чувяк! – милиционер Иван Дурак поднял с пола изукрашенный золотыми нитями криворогий тапочек. – Где-то я такой уже видел! В какой-то сказке! «Синдбад-мореход»? Ах, нет! «Волшебная лампа Алладина»!
Он спешно подошел к пивной бутылке и, прищурившись, заглянул прямо в горлышко.
- Сошел с ума! – констатировал бухгалтер и поискал сочувствия у доктора. – Посмотрите, что он держит в руках!
- Мыло! – шевельнул плечом Савицкий. – Но это еще не сумасшествие!
- Скорее! – напомнила всем Юркина мама. – Мы уже знаем, где они!
- В одном переходе отсюда! – повернулся к ней Иван Дурак. – Не тревожьтесь, дорогу я знаю! Большие Лгуны! Да мы их можем в бинокль увидеть!
- Я не хочу смотреть на сына в бинокль! – воскликнула Юркина мама. – У меня сердце разорвется от расстояния! Бросайте ваш криворогий тапок и скорее ведите нас к детям.
- Ты видишь тапок? – серьезно спросил ее Евгений Иванович. – Ты видишь, что он именно криворогий?
- Расшитый золотом! – пояснил ему Иван Дурак. – Постарайтесь увидеть. Это поможет!
- Я вижу! – выступила тетя Ирочка.
- Нас становится больше! – Юркина мама обняла тетю Ирочку и расцеловала, как в далеком детстве.
- Тапок! – сосредоточился участковый Юрий Игнатов. – Не мыло – тапок!
Он потряс головой и снова сосредоточился. Евгений Иванович придвинулся поближе к нему, голова в голову, чтобы перейти на его точку зрения.
- Мыло! – сплюнул Евгений Иванович. – Наверное, мы не оттуда смотрим!
К ним присоединился Эдгар Штурм.
- Да это же восточная чалма! – воскликнул он. – Разве вы не видите? Давайте я ее сфотографирую!
- Только без нас! – выставил ладонь Евгений Иванович. – У нас очень глупые лица!
Иван Дурак подошел к репортеру и крепко пожал ему руку.
- Восхищен! – сказал он Эдгару Штурму и снова потряс его руку. – Только вы могли увидеть в тапке чалму!
- Это мыло! – жалобно проблеял бухгалтер, только ему ничего не оставалось, как присоединиться к Евгению Ивановичу с участковым, которые медленно, но верно совершенствовались.
Мнения тотчас разделились.
Буфетчица бесповоротно видела мыло. На мыле было написано «Мыло хозяйственное», грубо нарезанный кусок темно-коричневого цвета, близком к дегтярному. На обратной стороне цена – разве же на сказочных чувяках пишут цену?
Толькина тетя молчала, потому что хотела совпасть своим мнением с доктором. Она бы видела, все, что он скажет. Ей очень хотелось узнать, женат ли доктор, потому что он был совершенно без кольца, а неокольцованные мужчины либо вольные птицы, либо орлы в свободном полете. Она с трудом улавливала нить разговора, поэтому ее никто не спрашивал. Мельком она увидела, что Тольки Березкина здесь нет, но так как не было и прочих детей, не особенно тревожилась, зная, что дети компанией себя в обиду не дадут.
Эти созерцательные упражнения были прерваны бабушкой прокурорским работником, которая сообщила, что уезжает, почти уехала.
- К «Товарищам в тюрьмах, застенках холодных»! – пояснила свое нетерпение бабушка. – Вы здесь на мыле упражняетесь, а приближается грозовая ночь! Любая из молний может попасть куда-нибудь не туда! Они же дети! Как они будут бегать между молниями?
- Ну, Юрка уже бегал между каплями! – спешно засобиралась Юркина мама. – Отсиживался дома, а сказал, что был в школе! Как же ты под ливень не попал? Ведь куртка сухая! А я между каплями пробежал, милая мамочка!
Матери рассмеялись с особенным пониманием, недоступным родителям-отцам. Те просто выдерут за неправду, а самой картинки не увидят. Отцы, они шкиперы, а матери – купцы. Так что идущие по морю караваны временно доверены мужчинам, на случай штормов и пиратов. Пока не обветшают паруса, моряки довольствуются морем.
Мишкин отец был ближе всех к выходу, поэтому просто развернулся и отпахнул выходную дверь. Он вытянул ладонь и поежился. Все водители не любят дождь. Это ведь только дети считают, что ливень отмывает машины. На самом деле у ливня другая работа. Он идет, чтобы нас поторопить. Он идет, чтобы напомнить, насколько важны оставшиеся дела. Он идет, чтобы дать им всходы. Кто знает, еще почему идет дождь! Слишком много идей в каждой капле!
- Дождь! – ответил Мишкин папа на немой вопрос родителей в комнате. – Ни у кого нет даже зонта!
- Зачем? – спросил шаман школьный сторож Тобой. – Мы просто остановим дождь.
- Только учтите! – напомнила Софья Гавриловна, прижимая к себе свое несмышленое чадо. – Тем сильнее ливень пойдет над детьми!
- Зачем останавливать? – крикнула Юркина мама. – Пусть весь дождь прольется над нами!
Громыхнул гром, и брызнули во все стороны молнии.
Родители выбежали во двор и побежали, согнувшись, в автобус, под толщей направленного ливня. Справа и слева от них под ярким солнцем сидели бабочки на цветах. К этим бабочкам из окошка выбрался крохотный человечек в восточных одеяниях, без чувяка и чалмы, но благополучно избегший заточения в лампе Алладина под этикеткой «Жигулевское пиво».
Это было последнее, что увидела Наташка, когда ее подхватили материнские руки, прижали к мамочке и понесли сквозь стену дождя.
;