Июль.
Короткие ночи, жаркие, душные, липкие. Да, темнота не по-доброму льнет к воспаленной от зноя коже; стоит выключить кондиционер, как малейшее движение тотчас оборачивается влажной испариной. Но и охлажденный воздух нехорош, им невозможно надышаться, и от нехватки свежести болезненно ломит грудь.
В горячечном сумраке, иногда разрываемом вспышками молний во время жутких сухих гроз, покрывало обыденности истончается. В застывшем воздухе появляются некие двери, позволяющие, если только хватит смелости, уйти до рассвета в другие миры.
В те миры, где мы успеваем на тот самый поезд, где мы улыбаемся незнакомке напротив, в те миры, где мы проживаем другие жизни. Те жизни не лучше и не хуже наших жизней здесь, они просто другие.
Но эти двери открываются и с другой стороны.
В мире за ними тоже стоит знойный июль; живущие там другие мы тоже медленно плывут сквозь тяжелую ночь по вязкой реке быстрых, поверхностных снов, недостаточно глубоких для кошмаров, но оставляющих, тем не менее, чувства угнетения и тоски.
Призраки бывших возлюбленных приходят оттуда, проскальзывая через прорехи в ткани повседневности.
Ко мне приходит Она.
В начале второго ночи я выключаю и компьютер, и кондиционер. Я – сумасшедший, я люблю эти часы, когда рассудок теряет надо мной всякую власть.
Я живу один, в холостяцкой студии. Иногда здесь ненадолго появляются, чтобы бесследно уйти, мои мимолетные подруги, спутницы на неделю, иногда – на месяц, не дольше. Я не даю им никаких надежд. Не выделяю места для женских мелочей, косметичек, которые пригодились бы им в следующий раз, на утро после еще одной ночи, проведенной со мной. Следующего утра может не быть. Каждое мгновение близости может быть последним. Мы можем больше никогда не увидеться. Я не стараюсь быть прекрасным любовником, зачем? Я всего лишь полностью, безраздельно отдаюсь близости с каждой из них. Если мы не сделаем чего-то сейчас, то не сделаем уже никогда. Через нас пробегает электрический ток, рождающийся в моем теле. Самые мудрые и чуткие из них понимают это сами и исчезают первыми.
Подхожу к окну.
В доме напротив – россыпь освещенных окон. Люди боятся душной ночи; заснув, можно увидеть то, что не так-то легко будет забыть утром. На улице, знаю я, пахнет раскаленным асфальтом, бензином, горячей резиной от припаркованных у дома машин, пылью, и, едва уловимо - гарью. Не так, как несколько лет назад, но все же.
Тихо шумит холодильник. Открываю его, беру бутылку с соком и делаю несколько глотков. Пора спать.
Мне не нужно торопиться на работу по утрам, слава Богу, я уже миновал те годы, когда кто-то мог грозно посмотреть на меня. Приеду к десяти или к половине одиннадцатого; к этому времени сотрудники моего рекламного агентства как раз успеют остыть и прийти в себя после долгого пути на работу. Вечером они будут долго, даже без дела, слоняться по прохладному офису. Иногда меня забавляет, что многие из них, хорошо оплачиваемых парней и девчонок, москвичей, продолжают жить с родителями. Так удобнее; вот живи они одни, как их ровесники, приехавшие покорять столицу из провинции, то установили бы дома кондиционеры. Но родители боятся сквозняков.
Будь и я москвичом, радовался бы, наверное, как мои бывшие однокурсники, родившиеся в столице, повышению по службе до заместителя начальника рекламного отдела в какой-нибудь никому не известной торговой компании.
Но я не здешний. С ранней юности мне некуда было отступать, за моей спиной оставался маленький среднерусский городок. Поэтому я езжу на спортивной машине, живу в этой прекрасной студии, владею с партнерами толковым рекламным бюро, зарабатываю намного больше, чем успеваю потратить. Я – злой, по сравнению с моими бывшими однокурсниками. Злой, все еще голодный, все еще готовый к драке. Мне немного за тридцать, и я молод, а они, вздыхая, говорят, что разменяли четвертый десяток.
Ладно.
Я опускаюсь на теплую простыню. Спасительный пульт под рукой. Будет совсем лихо, включу.
Несколько мгновений тишины. Ощущаю легкое возбуждение, но даже самое быстрое рукоблудие в стремительно нагревающемся воздухе обернется волной пота, и придется принимать душ.
Поэтому я просто жду.
Не улавливаю миг, когда на край моей постели опускается Она.
Сначала появляется ощущение ее присутствия. Из чего оно складывается? Легкий запах ее любимых духов, сложных, древесно-пряных, раскрывавшихся, однако, лепестками маленьких белых цветов жасмина. Тепло. Мягкое, успокаивающее тепло любимой женщины. Затем в темноте медленно проявляются очертания ее фигуры. Лица не видно.
Конечно же, это игра моего воображения. Недостаток кислорода в воздухе и моя неспокойная совесть, вот что это такое.
Но это Она.
Ольга.
Та, которую я оставил год назад.
Почему?
Потому что тогда я подошел к черте, переступив которую уже не смог бы расстаться с ней. Я испугался.
И совершил поступок труса – написал Ольге по электронной почте, что мне нужно время, чтобы побыть одному и разобраться в своих чувствах.
Если я и боялся, что она начнет преследовать меня, требуя объяснений – мы встречались долго, целую вереницу месяцев, то напрасно.
Ольга исчезла.
Она просто исчезла; мое письмо осталось без ответа, не считая того, что она умолкла. Тишина. Ни звонков, ни сообщений по почте. Я написал ей, что не хочу «какое-то время встречаться», и ее не стало.
Пустота. Я чувствую пустоту сейчас, год спустя, когда стало очевидным, что ни одна из девиц, побывавших в моей жизни за это время, не сумела стать для меня особенной.
Я не знаю, что произошло с Ольгой. Почему ко мне приходит ее призрак?! Что, если она ушла в буквальном смысле слова, покончила с собой?! У нас не было общих знакомых, никто не сообщил бы мне о трагедии. Как случилось так, что я целый год не задумывался об этом, а теперь каждую ночь долго лежу без сна, пытаясь совладать с собой, внушить сам себе, что расстался с ней не для того, чтобы вернуться позже; я причинил ей боль, чтобы освободиться, только жажда свободы и оправдывала меня.
Она спокойно сидит совсем рядом со мной, чуть мерцающий в воспаленной темноте силуэт; Ольга всегда была такой же негромкой и могла показаться сдержанной, холодной, не слишком-то расположенной к общению. Я был счастлив, когда завоевал ее внимание на свадьбе приятеля, устроенной с пугающим размахом – жених и невеста прибыли в ресторан на карете, состоялся целый концерт, за ужин подавали несколько перемен затейливых блюд и французские вина, а под занавес гостям раздали подарки, изящные коробочки конфет – дамам, маленькие бутылочки хорошего арманьяка - мужчинам.
Я так хорошо помню ту субботу, потому что тогда у меня то и дело возникало ощущение, что менялась сама моя судьба. Ольга заворожила меня, немного отстраненная молодая женщина, стройная, с волной темных волос до плеч, искусно подстриженных так, что создавалась иллюзия их естественного движения, собственной жизни. Пронзительные синие глаза. Именно синие, редкой глубины.
Она была не одна, конечно же, такая красотка – ее сопровождал немолодой спутник, явно влиятельный, судя по его осанке, часам на руке, властному взгляду.
Но когда я пригласил Ольгу на танец, он не стал возражать. У меня тогда мелькнула мысль, что тот старевший лев не возражал против небольших развлечений молодой подруги, с достоинством прикрывая, когда нужно, глаза.
Ощущение еще незнакомого женского тела в моих руках.
Я задал Ольге чудовищно бестактный вопрос:
- Ваш спутник не ревнует?
Она едва улыбнулась и мягко ответила:
- Мы с моим спутником давнишние друзья. Вы можете танцевать со мной совершенно спокойно.
- Но я не могу быть спокоен, когда ты рядом, - теперь я был чудовищно дерзок.
Ее глаза чуть потемнели; позднее я узнал, что их синева становится грозовой, когда Ольгу охватывает желание.
- Давай пройдемся, - предложила она. – Здесь душно, и мерещится Бог знает что.
Ресторан был на самой макушке Воробьевых гор. Мы вышли в парк, и на свежем воздухе я быстро протрезвел. Но прежде чем хмель оставил меня, я успел поцеловать Ольгу. Вернее, мы успели сладко и немного пьяно поцеловаться.
- Романтика чужих свадеб, - искренне расхохоталась она. – Не хотела бы оказаться на месте невесты, честно говоря. Такое грандиозное начало порождает слишком много ожиданий. Непомерных ожиданий.
- Разве все девушки не мечтают выйти замуж? – ласково поддел я новую знакомую.
Ольга покачала головой.
- Понял, ты карьеристка, - продолжил я . – Работа, ничего кроме работы, поклонники побоку. Строгая девочка.
- Нет, - спокойно, как бы про себя, проговорила Ольга. – Я в детстве мечтала стать волшебницей и все старалась наворожить то дождь, то снегопад. Мне и сейчас иногда кажется, что мир гораздо интереснее, чем мы думаем. Или чем нам хотелось бы думать. Я – мистик.
Она рассмеялась.
- А работаю юристом. Для равновесия, наверное. И я навеселе, не обращай внимания на мои слова. Под такой Луной легко исповедоваться незнакомцу.
Тогда было самое начало осени, и, действительно, в небе парила огромная, ясная Луна, чуть улыбавшаяся людям где-то там, далеко, далеко от нее, на планете Земля.
- А я в рекламе тружусь, - сообщил я. – Небольшое бюро с партнерами. И я не хочу быть незнакомцем для тебя. Наоборот, хочу стать знакомцем.
Ольга нежно щелкнула меня по носу и улыбнулась:
- Ну, что ты из рекламы, видно по твоему галстуку уж не сердись.
Я оскорбленно поднял брови, и разговор стал обычным. Но красота Ольги и ее ум, не менее явный, поразили меня.
Мы сближались не торопясь, шаг за шагом, хотя первую ночь провели вместе дней через десять после знакомства.
Ольга оказалась прекрасной любовницей, как раз такой, о которой я всегда мечтал – раскрепощенной и веселой. Она не воспринимала секс как серьезное занятие, которым нужно было заниматься только в соответствующей важности момента обстановке, с торжественным видом. Близость с ней становилась отдыхом, игрой; помню, как я принялся щекотать ее как-то раз сразу же после грандиозного финала. Мне было интересно, как она воспримет приглашение к дурашливой возне – разгневается, что я несерьезен после близости и умаляю значимость свершившегося? Задыхаясь от хохота, Ольга с восторгом выворачивалась из моих рук и усердно пыталась перевернуть меня на спину и оседлать. Она могла быть очень сильной.
Сближение означало открытие друг другу душ. Оно происходило как бы само собой, невзначай; мы не вели разговоров, исполненных скрытого смысла.
- Я не москвич, - сказал я Ольге, - родом из маленького городка на Оке.
В прошлом я уже обжигался, и довольно болезненно, когда говорил о своем незавидном месте рождения своенравным столичным девицам. В их глазах словно что-то менялось – не свой, чужак, от приезжих хорошего не жди, даже если они разъезжают на «Мерседесах», и так далее, и так далее.
- О, какие там зимы? – спросила она. – В твоем детстве были огромные сугробы, выше тебя самого?
Помню, я безмерно удивился вопросу. Его могла задать только Ольга; любая другая спросила бы, кто мои родители, чтобы понять, не окончательно ли я безнадежен – вдруг они владеют всем городком?
- Я в них строил замки, в сугробах, - ответил я. И добавил по привычке: – Мои родители – интеллигенция местная. Отец - инженер на заводе, а мама в доме культуры работает. Хоровое пение.
- Не хотят перебираться в Москву, наверное? – вздохнула Ольга. – Тяжелый город. Так изменился, как будто я росла в другом месте. Раньше в метро было прохладно летом. Когда я совсем маленькая была.
Так мы узнавали друг друга. Вернее, очень осторожно, медленно, шаг за шагом мы приближались к неким границам, за которыми было самое важное о нас, то, что мы могли рассказать только самому близкому человеку. Чтобы понять, действительно ли мы – близкие люди, нужно было время.
Родители и старшая сестра Ольги не играли в ее жизни большой роли, как я понял. Она рано ушла из дома, еще студенткой, снимала квартиру с подружками, потом получила наследство одной из бабушек – однокомнатную квартирку на окраине.
Я не мог понять, как так вышло, что тонкая, ласковая Ольга не ладит с родными.
В один из вечеров она призналась мне:
- Антон, я просто не могу с ними общаться. Понимаешь, та бабушка, что оставила мне квартиру, со стороны отца. А ту бабулю, что со стороны матери, отдали в дом престарелых, когда я классе в восьмом была. Из-за комнаты. Сестра настояла. Я до сих пор удивляюсь, что она не судилась со мной из-за завещания другой бабушки.
Думаю, Ольга немного романтизировала мое детство на Оке. Ей хотелось верить, что где-то были возможны глубокие родственные чувства, да и вообще преданность, верность. Поэтому своим уходом я нанес ей ужасающую рану. Но это я понимаю только теперь, в липкой темноте знойной ночи. Тогда я об этом не думал.
В какой-то момент я понял, что начинаю зависеть от Ольги. Она становилась мне все нужнее, и я испугался.
Чего?! Мы не давали друг другу никаких обещаний. Ольга не начинала многозначительных разговоров о семье. Мы проводили вместе свободное время, потом расставались до следующей встречи. Иногда я бывал у нее, но чаще Ольга оставалась на ночь у меня, я жил, и живу, ближе к центру. Она не оставляла у меня своих вещей. Ни на что не претендовала.
Она казалась мне немного отстраненной от окружающего мира; бывали мгновения, когда мы сидели, например, в ресторане, или смотрели сериал у меня дома, устроившись на диване, когда она вдруг замирала и словно прислушивалась, стараясь уловить нечто, недоступное мне. Я мог поверить, что в детстве она мечтала стать волшебницей; в ее бездонных глазах можно было утонуть, упустив из рук спасательный круг обыденности.
Но, с другой стороны, Ольга легко продвигалась по карьерной лестнице, а, значит, умела ладить с самыми разными людьми. Только знаний и ума для успеха было недостаточно, нужно было обаяние, и Ольга словно включала его, когда требовалось, становясь понятной и привлекательной для коллег и клиентов.
Парадоксальным образом, именно то, что Ольга ничего не требовала от меня, и пробудило тот мерзкий голосок в моих мыслях, ставший нашептывать мне, что я мог угодить с ней в капкан семейной жизни.
Мне стало казаться, что Ольга – такая же по сути, как и все остальные незамужние молодые женщины, независимо от образования и карьеры; всем им хотелось прильнуть к мужскому плечу, склонив на него изящную головку. А пока мы, мужчины, одураченные иллюзией собственной силы, ласково обнимали своих избранниц и шептали им нежные клятвы, в этих самых изящных головках строились планы сражений, в которых мы должны были потерпеть неминуемое поражение и стать домашними, ручными и покорными женской воле.
Только она была намного умнее всех остальных и вела очень тонкую игру. Так я думал.
То, что обычная семейная жизнь с ее похожими один на другой днями и скучными праздниками не для меня, я знал с юности. Я яростно сопротивлялся самой идее того, чтобы стать глуповатым персонажем «отец семейства», который похвально трудился в рабочие часы, зарабатывая деньги для супруги и детишек и не давая спуску конкурентам, но, едва вернувшись домой, оборачивался мягким плюшевым медвежонком, стойко переносящим перемены настроения и пинки хозяйки, то есть супруги.
У меня не было, и так и не появилось, близких мне по духу друзей, но я бывал в гостях у своих деловых приятелей и наблюдал за их семейной жизнью. Их жены были очень милы, но под маской любезности и веселья я видел раздражение и презрение к мужьям, тщательнейшим образом скрываемые, но то и дело прорывавшиеся наружу то злым взглядом, то ядовитым словцом. Дети капризничали, как заведено у московских детей из обеспеченных семей; матери и отцы были так заняты собой и своими сложными отношениями, что малышам приходилось устраивать истерики для хоть какой-то крупицы родительского внимания. Мальчики были такими же плаксивыми, как девочки – их растили матери и няни, а занятые делами и любовницами отцы не привносили в жизни сыновей уравновешивающего мужского влияния. Я не хотел всего этого.
Я не хотел становиться отцом, пока не буду полностью, осознанно готов привести в недружелюбный мир еще одного человека. Мне нечего было передать ребенку, особенно сыну. Я не чувствовал в себе силы, мужественности в высшем понимании, бесстрашия перед жизнью. Став подростком, сын стал бы презирать меня. Он бы уловил эту червоточину в моем характере, он бы понял, что я, его отец, угодил в силки, расставленные его матерью, умело сыгравшей на моем страхе так и остаться «приезжим», несмотря на материальный достаток.
Почему я не сказал всего этого Ольге?! Она была самой умной из всех женщин, которых я встречал, и, даже если бы она и не согласилась со мной , то поняла бы. Или постаралась понять.
Но я боялся пустить ее слишком далеко. Я установил некий предел откровенности и не хотел его нарушать. Голосок твердил мне, что Ольга как раз и ждет момента полного открытия друг другу, чтобы воспользоваться моей уязвимостью.
Глупец. Я оскорбил ту единственную, с которой мог ничего не бояться. Сейчас, когда ее призрак рядом со мной, я вижу себя эгоистичным, слабым, жестоким.
Мне нужно узнать, что стало с Ольгой. Во что бы то ни стало поговорить с ней. Вымолить прощение. Вернуть.
Я резко поднимаюсь с горячей простыни. Спина между лопатками влажная. Сердце бешено ухает в груди. Призрак исчез, я один в странной жуткой тишине, не нарушаемой ни одним звуком. Миг обморочного ужаса, а потом тихо оживает холодильник, и я включаю кондиционер.
Эксперимент закончен, установлено, что мне нужен прохладный воздух.
Отдышавшись, я ясно понимаю, что мой единственный шанс на спасение – найти Ольгу. Да, я разобрался в своих чувствах. Я люблю ее. Так сильно, что готов рискнуть свободой. Если любовь – это рабство, то я готов стать рабом.
Телефон Ольги в моем коммуникаторе давно стерт. Меня охватывает паника. Но где-то же он должен быть? Я люблю записывать важные телефоны на последних страницах ежегодников; так мне спокойнее, так я знаю, что, в крайнем случае, обязательно найду заветные цифры.
Я суматошно вываливаю на пол содержимое большого ящика из письменного стола.
Старый ежегодник должен быть там. Если его нет, буду искать ее через юридическую фирму. Найму частных сыщиков. Переверну весь мир.
Руки ходуном ходят. Да где же потрепанный блокнот, чтоб его!
Но вот заветная книжица в моих ледяных пальцах. На последней странице несколько телефонов. На миг мне кажется, что я ослеп – не могу разобрать , есть ли там имя « Ольга». Но имя есть.
Она могла сменить телефон, конечно же. Прошел год; всякое могло случиться, Ольга могла выйти замуж, переехать в другую страну, открыть волшебную дверь и уйти в другой мир, в тот, где ее не бросал любимый человек, оказавшийся трусом, не осмелившимся на прощание посмотреть ей в глаза.
Я смогу узнать это только утром, не раньше восьми. Семи, хотя бы – Ольга любила вставать пораньше, чтобы настроиться на рабочий лад и сосредоточиться на деловых вопросах.
Мне остается курить и ждать, наблюдая, как ночь медленно уступает место еще одному знойному дню. Огни в окнах в доме напротив начинают гаснуть. Тревожный сон все-таки сморил уставших, издерганных людей.
Это кажется невероятным, но и я проваливаюсь в забытье, когда около трех на минуту ложусь на кровать.
Провал во времени, и я выныриваю на поверхность утра за минуту до звонков будильника, поставленного мной на восемь часов. Дико смотрю на свой мобильный телефон и на блокнот рядом с ним.
Звонить?!
Услышать ее голос?!
Или сейчас, или никогда.
Я набираю цифры. Во сне со мной что-то произошло. Я изменился, но все еще не могу осознать глубину и значение этой перемены. Я никогда не поступал так раньше. Не возвращался к оставленной мной женщине.
Что, если зной и духота сыграли со мной жестокую шутку?! Я увижу Ольгу и пойму, что она- самая обычная, такая же, как и все другие?!
- Здравствуй, Антон, - мягко говорит мне глубокий, чистый голос.
Я сажусь на пол. На миг у меня перехватывает дыхание. Два слова, и я вспоминаю Ольгу, ее прохладную кожу, синие глаза, словно видевшие нечто, недоступное мне, ее смех.
- Привет, - тихо говорю я. – Оля, прости меня, пожалуйста.
Мгновение тишины.
Где она сейчас? Я представляю себе спальню с плотно и зашторенными окнами, свежий воздух, веющий из кондиционера, огромную кровать, мирно спящего молодого мужчину, проведшего с ней ночь.
- Как у тебя дела? – спрашивает Ольга. – Родители в порядке?
У меня вскипают слезы. Я никогда не понимал раньше, как мужики могут плакать. Теперь понимаю. Я бросил ее, написав пару строк, а она спрашивает, все ли хорошо с моими родителями. Ну да. Бывшим возлюбленным звонят, когда что-то случается. Например, когда понимают, что жизнь без них невозможна.
Я шмыгаю носом.
- С ними все хорошо, спасибо. Оля, я могу тебя увидеть?
Сейчас она скажет, что встреча исключена. У нее муж, она в другом городе, прошлое должно оставаться прошлым.
- Ближе к вечеру, - отвечает Ольга. – У меня последняя встреча в пять, так что к семи я точно освобожусь.
И добавляет, спасая меня от мучений:
- Хочешь, подхвати меня из офиса. Адрес отправить?
Оказывается, я не забыл, где она работала – тогда я тоже иногда «подхватывал» ее по вечерам. Офисное здание в самом центре города, на Белорусской.
- Ты там же? – спрашиваю я. И жалко добавляю: - Я помню.
- Там же. Старший партнер. А кафе помнишь? – с улыбкой в голосе говорит Ольга.
- Да. Самый скверный кофе в городе, - и я тоже улыбаюсь. Старший партнер! Умница.
Потом еще раз тихо говорю:
- Оля, прости меня.
- Хорошо, Антон, в семь в кафе. До встречи. Мне нужно собираться. Да и тебе, наверное, тоже пора.
- До встречи, - откликаюсь я.
Мне должно было бы стать легче. Ольга жива, она процветает. Старший партнер в юридической фирме в нашем возрасте – очень, очень хорошо.
Но я так ничего и не узнал о ней. Я по-прежнему понятия не имею, что происходит в ее личной жизни. Мне нужно дождаться вечера, чтобы узнать это.
В обжигающих лучах Солнца я готовлю себе чашку кофе. То ли от холодного воздуха из кондиционера, то ли о напряжения меня словно знобит. Одновременно жарко и холодно. Но нужно собраться и привести себя в порядок. Поехать в офис. Сделать вид, что я работаю. Дотянуть до вечера. Не хочу выглядеть перед Ольгой развалиной. Она может сказать мне, что выходит замуж, и тогда я пожелаю ей счастья. Пожелаю счастья, стараясь не показать, как мне больно. Я уже подонок, но падать в эту пропасть можно бесконечно долго; не сказать Ольге теплых слов, если она счастлива с другим мужчиной, будет еще одним проявлением слабости и трусости.
Но я слаб, и я трус, и, сколько бы я ни стоял под теплым душем, мне не избавиться от ощущения того, что я грязен, что моя душа испачкана какой-то липкой мерзостью. Как я мог так поступить – отправить Ольге прощальное письмо, не найдя в себе мужества поговорить с ней?!
Шелестящий голосок, уверявший меня тогда, Ольга ведет свою хитрую игру, лишь бы заполучить меня в мужья, нашептал мне, что расстаться с Ольгой лучше вот так, письмом, не при встрече. Она умна, говорил голосок, и сделает так, что ты не сможешь уйти. Женщины коварны.
Голосок тихонько бормотал, что женщины Бог знает на что готовы решиться, лишь бы добиться своего. Поставить перед фактом скорого отцовства, или приворожить - говорила же Ольга, что мечтала стать волшебницей?!
Какими бы смехотворными ни казались эти мысли, они делали сове дело – страх все полнее овладевал мной.
Сейчас я понимаю, что, поговори я тогда Ольгой, расскажи о своей боязни заурядной семейной жизни, она, скорее всего, и сама призналась бы в чем-то подобном. Или изящно огласилась бы не встречаться некоторое время. Я не ранил бы ее.
Но с чего я взял, что она была хоть немного уязвлена?! Возможно, Ольга вздохнула с облегчением, прочтя мое прощальное послание?! Я мучаюсь, а она подсмеивается надо мной. Почему я прошу у нее прощения?!
На миг меня охватывает необъяснимая злость. Я могу не пойти на встречу с ней. Я свободен. Она вновь постарается поработить меня. Если же я поддамся, если я раскрою перед Ольгой свою душу, она поймет, что я все еще провинциальный мальчик, стыдящийся своего небогатого детства. Мне нужно будет познакомить ее с родителями. Что, если по ее прекрасному лицу пробежит едва уловимое торжество – вот эти застенчивые, смешные люди растили меня, я их сын.
Но меня жгло и другое.
Я так и не сказал Ольге, что, как только позволили заработки, брал уроки речи – у меня оставался легкий говорок, выдававший во мне приезжего. Да и сейчас, когда я по-настоящему глубоко взволнован, я говорю не по-московски. К тому же возвращается заикание, проклятие моего детства, из-за которого я натерпелся в школе всяких бед. Никогда не были рыжим заикой?
Где-то там, в глубинах прошлого, и появился на свет мой демон, тот, что скороговоркой внушал мне, как опасно оставаться с такой вот женщиной, как Ольга. И я слушал его, как можно было не слушать – ведь это именно Он, мой призрачный друг, единственный друг, помог мне преуспеть в холодной, чванной Москве.
Мне нужно было бы отказаться от этой части самого себя, чтобы рискнуть и продолжить отношения с Ольгой. Но Ольга все еще была незнакомкой, а Его, свое темное «Я», я знал с раннего детства.
Я выхожу из душевой кабины. Я один в своей студии, здесь не может быть никого другого, но у меня по спине пробегает ледяной холодок – мне кажется, что пришла Ольга. У нее никогда не было ключей. Она в своем офисе. И в то же самое время она со мной. Я чувствую ее присутствие, но не призрачное, как ночью, а такое, как если бы она и в самом деле ждала меня за полуприкрытой дверью в ванную.
Собираюсь с силами и распахиваю дверь.
В студии никого нет, как и следовало ожидать.
У каждого мужика есть свои страхи, не говоря уж о вечной нашей боязни оказаться несостоятельным. Мы справляемся с ними, как умеем – выкладываемся на работе, строим дома, творим, передавая свой ужас перед Бытием другим, или пьем, дряхлеем раньше времени, прозябаем. Мы не доверяем ни жизни, ни самим себе.
Я прошу прощения у Ольги, потому что я поступил с ней неоправданно жестоко. Я поверил самой худшей, самой подлой части самого себя, той, что боится света и любви, потому что она, эта часть меня, может существовать только в темноте и отрицании.
- Оля, я люблю тебя, - говорю я вслух. – Давно люблю, наверное, с нашей первой встречи.
Морок развеивается.
Когда, собравшись, я выхожу из подъезда на улицу, Солнце бьет меня под дых. В воздухе – нехорошая дымка, нечем дышать. Сижу несколько минут в машине, давая сердцу успокоиться.
Так, мне нужно дотянуть до вечера.
Осторожно, внимательно следя за дорогой, я доезжаю до офиса. Зной набирает силу. Даже у охранника на вахте у дверей, дюжего парня с военной выправкой, жалкий вид. Что уж говорить об изнеженных обитателях офисов!
Мне приходит в голову, что, возможно, я не единственный, кто увидел себя без прикрас в беспощадном свете Солнца. И, действительно, в глазах ребят и девчонок из агентства – тоска, они потерянно вглядываются в мониторы компьютеров, словно ожидая увидеть там обличающие письмена. У каждого – своя ноша, каждого тяготит нечто, что невозможно изменить.
Мы делаем вид, что совещаемся, решаем какие-то иллюзорные вопросы, совершенно неважные в этот душный день, пьем кофе, спорим, смеемся натянутым шуткам. Я ощущаю, как неравномерно, скачками, движется время.
Мне нужно выйти из офиса в шесть. Нет, слишком поздно. В половину шестого. Офис Ольги недалеко, но всякое может случиться. Лучше посижу там в кафе, слушая оглушительные удары своего сердца. Вдруг она не придет?! Что, если разговор с ней примерещился мне, измученному бессонницей и одиночеством?! Потому что я одинок, нет никого, кто шел бы со мной по жизни, готовый поддержать меня, зная, что и я – рядом, что на меня можно положиться, что нас – двое.
Два часа дня. Между ними и пятью проходит вечность, не заполненная ни чем примечательным , а потом я вдруг осознаю, что еще немного, и мне пора будет ехать к Ольге. Меня пробивает дрожь, затем наступает ледяное отчаяние.
В туалете я плещу водой себе в лицо, потом возвращаюсь в свой кабинет и достаю из шкафа чистую рубашку. Разве не странно, что вот именно сейчас мне никто не мешает, не врывается ко мне с какой-нибудь идеей, не задает глупых вопросов? Может быть, я умер ночью и теперь блуждаю призраком среди живых?
Но, как бы то ни было, в половину шестого я спускаюсь вниз и сажусь в машину.
Пора. Еду навстречу своей судьбе.
Поток машин медленно движется по раскаленным улицам. Дорога занимает у меня почти сорок минут, но зато я быстро нахожу, где припарковать машину. Так, но до семи все равно остается чуть ли на час. Прогулка исключена; только не хватало предстать перед Ольгой мокрым от пота. Буду сидеть в кафе и читать давно скачанную в планшетник книгу по рекламе.
Я так и делаю – сажусь за столик так, чтобы видеть входную дверь в кафе, заказываю себе ванильный латте и начинаю делать вид, что внимательно читаю. На самом деле, я не могу уловить смысл слов. Перед моими глазами – бессмысленные символы. Ладно, посмотрим новости. К счастью, они изложены так примитивно, что даже мое воспаленное сознание понимает, о чем идет речь.
И вдруг на меня веет легчайший, свежий, прохладный ветерок, чуть отдающий цветами и травой.
Я в изумлении вскидываю голову.
Передо мной стоит Ольга.
Я вскакиваю.
Она улыбается:
- Привет! Встреча закончилась раньше, чем я думала.
Она изящно садится напротив меня, и следом за ней я опускаюсь на шаткий, как часто бывает в кофейнях, стул.
Ольга.
Она сплетает пальцы рук, чуть наклоняет голову и внимательно, глубоко всматривается в меня.
Я не забыл, что Ольга красива, но в моей памяти она была другой. Ее глаза всегда казались мне бездонными, но теперь я понимаю, что они распахнуты, и я могу шагнуть в манящую синеву, это только вопрос моего выбора.
В Ольге появилась… завершенность. Завершенность, покой, умиротворенность.
У меня мелькает дикая мысль, что Ольга ждет ребенка – иногда беременность меняет женщин именно так.
Она улыбается, и, без труда читая мои мысли эгоистичного молодого мужчины, чуть заметно отрицательно качает головой. Прядь темно-каштановых волос падает ей на бровь.
Шум кафе вокруг нас затихает. Кажется, опускается невидимый занавес и скрывает нас от окружающих. Мы по-прежнему в кафе, но у меня появляется ощущение, что мы с Ольгой – на лужайке, за городом, и что где-то совсем неподалеку тихо струится прохладная река.
- Оля, прости меня, я поступил как трус, - повторяю я свою мантру. – Я люблю тебя.
Я не заметил, как перед Ольгой появилась чашка с кофе. Чуть сморщив нос, она делает глоток, прислушивается к чему-то и мягко говорит:
- Было нелегко, когда я получила твое письмо. Нелегко. Мне показалось, что смысл жизни потерян. Извини. В семь я его отключу. У нас переговоры в самом разгаре.
Ольга достает из сумки телефон, хмурится, читая пришедшее сообщение, быстро набирает несколько ответных слов и, дождавшись мелодии, подтверждающей отправку, вновь обращает на меня взгляд непереносимо ясных глаз:
- Казалось, нет смысла больше здесь оставаться.
- Но ты не позвонила мне, не написала, - тихо говорю я. – Я только сейчас понимаю, как жестоко поступил.
- Что я могла тебе тогда сказать? – также мягко отвечает Ольга. – Признаться в любви тому, кому она была не нужна?
- Оля, позволь мне, не знаю, как сказать, позволь мне любить тебя, - говорю я, и сам поражаюсь своим словам. И, леденея, продолжаю, - Мне трудно… любить. Слабость мешает. Но я не могу жить без тебя. Вернее, могу жить только с тобой. Все остальное – существование.
Голосок моего темного «Я» взрывается в моей голове пронзительным криком. Так нельзя, я отдаюсь на милость незнакомке! Она завладеет мной, мои успехи, все, чего я добился, пойдет прахом, потому что я умею жить только в страхе, я не умею жить свободным.
От невидимой реки все также исходит целительная прохлада.
Ольга по-прежнему внимательно смотрит на меня.
- Я стояла на балконе, - задумчиво говорит она, - и думала, не пора ли мне отправиться вниз. Было ощущение, что для меня закрыты все двери этого мира. Нет ни тайн, ни магии, осталось только то, о чем ты говоришь – унылое существование, вереница пустых лет.
Я очень осторожно дотрагиваюсь до ее пальцев, поглаживающих кофейную чашку.
- Я так и не смогла возненавидеть тебя. Как это объяснить… Если бы во мне проснулась злость, если бы я затаила обиду, пожелала тебе несчастья, мне стало бы легче. Но я чувствовала только сожаление и печаль.
Ольга чуть заметно вздыхает.
- Я смотрела вниз, на деревья под балконом, а потом подняла глаза и увидела звезды. Ночное небо было прекрасно. Так прекрасно, что я разрыдалась. Потом вытерла глаза и пожелала тебе счастья. Пусть Антон будет счастлив, - так.
Она освобождает свои пальцы, протягивает руку и прикасается к моей щеке.
- В ту ночь мне снился сон, в котором я стояла у двери и не решалась войти в нее, потому что это означало глубочайшие перемены в самом моем существе. За дверью меня ждала другая я , и нам нужно было слиться, стать единым существом.
Пауза.
- Такой же сон снился мне в детстве, а потом в юности. Но для того, чтобы войти в ту дверь, мне нужно было пережить боль. Пока мы думаем, что нам все еще есть, что терять, пока мы изо всех сил держимся за свои иллюзии, мы продолжаем избегать самих себя.
Там, за рекой, приносящей нам покой, начинают сгущаться тени. Я не задаюсь вопросом, как это возможно, как я могу сидеть за столиком кафе в самом центре Москвы и в то же время присутствовать в мистическом месте, созданном для нас Ольгой.
Мы в месте, созданном для нас Ольгой, потому что передо мной сидит колдунья, и ее кристально чистое сознание, незамутненное ревностью, жестокостью, себялюбием, ее сознание, свободное от страха потерь, творит чудеса, преобразуя ткань Вселенной.
Если я сошел с ума, то я рад этому. Если я умер ночью, и весь этот день, весь этот разговор грезятся мне, рождаясь в погибающем сознании, то смерть прекрасна.
- И я прошла в Дверь, - тихо произносит Ольга. – Мне не оставалось ничего другого. Я открыла Дверь и вошла в Нее. Спасибо тебе, Антон. Без тебя это было бы невозможным.
Я беру руки Ольги в свои и, подавшись вперед, целую ее пальцы. Теплая, нежная кожа. Я не умер. Разговор происходит на самом деле. Не бойся, говорю я своему Темному Человеку. Она не обидит нас. Ольга желает нам счастья. А счастье – это быть с ней.
И вдруг занавес, отделявший нас от реальности, поднимается.
Мы снова в кафе.
- Ты приходила ко мне, - говорю я. – Это же так?
Ольга лукаво улыбается и кивает головой.
- Да. Мне хотелось тебя увидеть. А когда я поняла, что ты несчастен, испугалась – ты же был совсем один. Одиночество может быть и прекрасным, но и гибельным тоже.
Теперь головой киваю я. Да, был один. Ольга говорит «был», и меня заполняет радость – был, но уже не один. Она всегда говорит именно то, что хочет сказать.
- Поедем ко мне? – спрашиваю я. И тут же поспешно добавляю: - Или еще куда-нибудь, куда хочешь.
- К тебе, - соглашается Ольга. – Прихватим по дороге пиццу?
Она смеется. Мы делали так раньше – покупали что-нибудь вкусное в ресторане на вынос, чтобы провести как можно больше времени в уединении. Вспоминаю, что практичная Ольга часто приезжала на работу на метро, чтобы не тратить время в пробках по дороге домой вечером. Ей, коренной москвичке, не нужно было доказывать самой себе, что она - истинная жительница столицы.
Ольга - легкая, надежная спутница жизни. Ее улыбка – знак прощения.
Но я смог вернуть Ольгу только в этот раз. У меня есть только эта жизнь, или, скажем так, только эта жизнь, чтобы не упустить Ольгу вновь.
- Давай, - соглашаюсь я. – Ты на машине?
- Оставлю в гараже, - безмятежно говорит Ольга. – Мне выделили парковочное место, как старшему партнеру.
- Наколдовала? – нежно поддеваю я ее. – Признавайся.
- Чуть-чуть , - соглашается Ольга.
Смеемся.
Я поверю, что я снова с Ольгой, когда она окажется в моих объятиях. Мне нужно потеряться в близости с ней, чтобы убедиться, что воссоединение состоялось.
И в то же время мне не хочется торопить события этого вечера. У меня появляется необъяснимое чувство, что самое главное все еще впереди; чудо все еще только должно случиться.
Я всегда считал себя рациональным человеком. Но этот июль пробудил во мне мистика. Или я начал свой путь к познанию волшебства этого мира еще раньше, когда начал встречаться с Ольгой.
Как бы то ни было, мы идем к моей машине. Ольга с улыбкой машет рукой какому-то превосходно одетому господину зрелых лет, с обреченным видом мешкающему у дверей офисного здания – выходить из прохладного воздуха и впрямь страшно. Ольга всегда нравилась вот таким преуспевающим немолодым мужчинам. Особенно, немцам и австрийцам; когда мы с ней на неделю ездили в Вену, я ловил восхищенные взгляды местных жителей, направленные на мою спутницу.
Я не знаю, что происходило весь год и что происходит сейчас в ее интимной жизни. В этот вечер я и не хочу знать; Ольга едет со мной, ко мне, чтобы остаться у меня до утра. Пока и этого достаточно. В ней есть цельность, мало кому присущая; мне на ум приходит странное для нашего времени слово «благородство». Не в натуре Ольги было бы скрывать что-то от любимого человека. Или так, или я ее совсем не знаю.
Мы заказываем пиццу в «нашем» ресторане, и, пока ее готовят, Ольга пьет свежий яблочный сок за барной стойкой.
- Что нового у тебя в агентстве? – спрашивает она. – Что интересного?
Мы ведем непринужденный разговор. Для окружающих мы - преуспевающая пара в предвкушении вечера вдвоем. Я и сам начинаю проникаться обыденностью происходящего. Так бывает; близкие люди расстаются, и, когда время и расстояние позволяют им убедиться в подлинности чувств друг к другу, вновь воссоединяются. Я заглажу свой жестокий поступок.
Но, когда мы с Ольгой входим в мою квартиру, меня вновь охватывает чувство волшебности происходящего. Дело не в том, что в раскаленной за день студии тихонько начинает веять прохладный речной ветерок, ласкающий уставшую от зноя и сухого кондиционированного воздуха кожу.
Я знаю, что сейчас должно произойти нечто очень, очень важное.
Я ставлю коробку с пиццей на кухонный стол. Подхожу к Ольге.
Передо мной снова колдунья. Из синих глаз струится ровный, сильный свет. Она берет меня за руку.
- Смотри, - говорит она.
В студии полумрак, жалюзи наполовину опущены. Всматриваюсь в тени.
И почти не удивляюсь, когда вижу Дверь.
Дверь – нечто, позволяющее перейти из одного пространства в другое. Нужно знать, как открыть ее, и тогда переход становится возможным.
- Ты готов, - утвердительно произносит Ольга. – Идем, Антон.
Мы, рука об руку, вступаем в мир за Дверью.
Там – комната, маленькая комнатка со старой мебелью и выцветшим ковром на полу. За окнами комнатки – зима, завывает вьюга. В углу – новогодняя елка с игрушками. Мерцает гирлянда лампочек, отражаясь в стекле книжных полок у стены напротив. Пахнет хвоей, мандаринами, а с кухни доносится аромат недавно испеченных сдобных пирожков, прикрытых, должно быть, свежим полотенцем. Рядом с елкой играет маленький рыжий мальчик.
Это – я.
Я узнаю себя, и на мои глаза наворачиваются слезы.
Мои родители все еще живут в той же самой квартире, я так и не уговорил их переехать в Москву или хотя бы в новый дом – мои словам, должно быть, не хватало искренности. Там было две комнатки и кухонька; балкон выходил на старые деревья во дворе. Мне всегда хотелось попробовать перебраться с подоконника прямо на мощные ветви и почувствовать себя птицей, вольной выбирать, где ей остановиться перед продолжением полета, но я так и не решился, конечно же. Класса до пятого я любил мечтать и фантазировать. Потом волшебство покинуло меня, но только что бы вновь подхватить и унести из реальности многие годы спустя.
Если бы только я не спутал возмужание с очерствением…
Мальчик сосредоточенно строит замок из деталей конструктора, щупленький болезненный рыжик. Мне хочется обнять его.
Вдруг он поднимает к нам голову.
Улыбается чудесной застенчивой улыбкой.
- Он не видит тебя, - шепчет Ольга. – Только меня. Помнишь, что тогда приключилось?
Она делает шаг и входит в комнату.
- Привет, - шепчет мальчик. Он совсем не испуган. – Вы – фея?
Ольга легко опускается рядом с ним на ковер.
- Да, Антон, - нежно отвечает она. – Скучаешь?
- Мама с папой в магазине, - отвечает мальчик. – Я один. У меня ушко болит.
- Можно с тобой поиграть? – спрашивает Ольга.
Я закрываю лицо руками.
Да, это было. Я вспомнил. Ко мне приходила фея, и я уверял потом родителей, привыкших к моим фантазиям, что вырасту и женюсь на ней, потому что люблю ее. Ольга привела меня к себе самому, во время, когда мой Темный Человек еще не появился.
Я вырос, и я женюсь на Ольге, потому что люблю ее.
Она играет с маленьким мальчиком, а потом он засыпает, положив рыжую головенку на колени навестившей его фее, и та кладет ладонь на больное ушко. Да, так и было, и ушко прошло само собой.
… Когда мы возвращаемся в нашу нынешнюю реальность, я тоже дремлю, положив голову на колени Ольге.
- Я приму душ, - говорит она. – Одолжишь мне футболку?
Магия отступает, прячась в тенях.
Да, Ольге нужно дать чистую футболку; вино следует поставить в холодильник, пиццу – в микроволновку, а какие-то старые журналы на полу хорошо бы быстро затолкать ногой подальше под кровать. Простыни нужно сменить, пока Ольга в душе.
Я бы вошел к ней туда, но помню, что она не очень-то любила принимать душ вдвоем. Но, похоже, теперь это возможно – она словно зовет меня, и я, не без опаски, вдруг мне все это мнится, вхожу к ней под струи воды.
У меня огромная душевая кабина, выложенная мелкой мозаичной плиткой, достаточно просторная для двоих.
Под душем напряжение дня уходит. Ольга дурачится. С мокрыми волосами она еще прекраснее.
Я убавляю воду до легкого дождика и осторожно прислоняю Ольгу спиной к дальней стенке. Я забыл, какая она маленькая по сравнению со мной. Несмотря на колдовство, она хрупкая. Но, когда она чуть выгибается и легко обвивает меня ногами, вспоминаю, какой сильной она может быть.
В Ольге есть естественность, которую ханжи и святоши назвали бы бесстыдством или распущенностью. Но это - чувственность, это - вкус к жизни, Ольга наслаждается жизнью во всей ее полноте, пробует жизнь на вкус, вдыхает ее запахи, улавливает ее звуки. Близость с Ольгой – полное, абсолютное слияние. Несмотря на мои успехи у женщин, несмотря на вереницу мимолетных подруг, побывавших в моей постели за последний год, эти переживания новы для меня.
Это - не секс, это – любовь, мы переживаем физическое проявление близости, возникшей между нами в самых потаенных глубинах наших существ.
Но люди – удивительные существа.
За слиянием следует тихий, спокойный вечер, как если не было ни чудес, ни любви под струями воды. Блузка и белье Ольги сушатся на балконе после стирки. На экране телевизора – сериал, мы устроились в обнимку на диване с коробкой пиццы и бокалами вина.
- Если хочешь, - тихо говорю я Ольге, наблюдая краем глаза за суетой на экране, - привези ко мне свои вещи. Так удобнее, верно?
На самом деле, я хочу спросить, когда мы с Ольгой снова окажемся вместе.
Она чуть поворачивается ко мне:
- Спасибо. Но, думаю, тебе это будет неудобно. Мне всегда нравилось, что у тебя именно холостяцкая квартира. Дух свободы.
Дух свободы!
Я убеждал себя год назад, что Ольга стремится заполучить меня в мужья путем тонких игр и интриг, а она не хочет даже оставить у меня пару блузок и трусики на смену. Или она не собирается больше встречаться со мной?
Вздрагиваю.
- Оля, - говорю я осипшим голосом, - давай купим вместе новую квартиру, не холостяцкую. Для нас двоих. Выходи за меня замуж. Я готов. Я хочу семью. С тобой.
Колдунья изумленно смотрит на меня. С чего бы я ей сдался, трус и предатель?!
- Антон, - мягко говорит Ольга, гладя меня по руке, - не спеши. Нам некуда торопиться.
И, поняв, что меня мучает, добавляет:
- Я не исчезну. Но я поняла за прошедший год, что могу быть только самой собой, никем другим. Узнай меня. Войди в мой мир, и впусти меня в свой. Это – важно, не формальности.
- Хорошо, - соглашаюсь я. – Не буду тебя торопить.
Если бы мне не было так горько, я бы рассмеялся , так оглушительно глупы были мои страхи, что Ольга поработит меня.
Мы ложимся спать в полночь. Я обнимаю Ольгу, вдыхаю аромат ее волос. Она вновь со мной. Надолго ли?! Не уйдет ли она сама, поняв, как безлик и жалок мой крошечный мирок по сравнению с ее бесконечным, вечным миром?!
Там, в мире Ольги, глубокие чистые реки Бытия уносят смельчаков и влюбленных навстречу их предначертанным судьбам. Там над зачарованными синими лесами поднимаются прохладные загадочные луны, и их свет серебрит листву деревьев, укрывающую сладкоголосых ночных птиц. Там существа стремятся к постижению Непостижимого, к познанию Непознаваемого, и великая грусть по утраченному единству с Создателем помогает им находить дороги, ведущие к великим истокам Сущего. Там возможна любовь без страха потери, любовь без желания обладать.
В моем мирке – серый свет, лишающий тени глубины, всегда то ли только что закончился, то ли вот-вот начнется мелкий дождик, на часах вечно три пополудни, самое плоское время суток, и люди бесконечно ведут бессмысленный разговор, чтобы заглушить слабеющий голос своих истинных «я».
Наверное, от этих мыслей и происходит ужас, с которым я просыпаюсь на рассвете. Еще не открыв глаза, я представляю себе, что постель рядом со мной пуста, что Ольга отомстила мне жуткой местью колдуньи, исчезнув тогда, когда я уже не могу без нее жить.
Но Ольга спит рядом со мной, чуть слышно посапывая во сне.
Ее прекрасное лицо спокойно и безмятежно. Она уже прошла через самую черную ночь своей жизни, она уже пережила потерю любимого человека. Ей нечего терять, и ей принадлежит весь мир.
Ольга парит в бесконечности, и мне нужно шагнуть к ней, отречься от гордыни, ревности, гнева и жажды признания. Только так я смогу слиться с моей любимой.
Мигом позже я понимаю, что в комнате стало зябко. Мы выключили кондиционер перед сном, и холод пришел снаружи.
Я осторожно встаю и подхожу к окну.
Идет дождь. Солнце скрыто за низкими плотными облаками. Погода переменилась, и зной отступил, выведя меня напоследок на дорогу моей судьбы.