Анатолий Скала ВЕЧЕРНИЙ ЗВОН
Хлынул дождь. По дорожкам, раскрыв разноцветные зонтики, побежали прохожие, между ними, прикрывшись портфелями, поскакали с прощальной линейки веселые ученики. Дочка Еньки, сверкая от счастья глазами (а как же, отличница!) прибежала с подаренной за успехи в учебном году книгой «Мцыри» с пижонистым автором на обложке и сунула свой подарок в корзину отцу.
Енька тщательно осмотрел содержимое старой плетёнки, полученной от жены: что же там есть ещё? Были: банка сметаны, прикрытая половинкой газеты, два крупные яблока и с десяток помельче, похожих на падальцы; тут же, в тонком пакете блестящие пряники, а на них — голубая кастрюлька с желе из крыжовника, вероятно, подарок от тёщи. Рядом с этим презентом лежал автор «Мцыри». Он как будто презрительно щурился на желе — но по цвету его мокрых губ было видно, что классик только что произвёл дегустацию содержимого, находящегося в кастрюльке.
Енька словно бы невзначай приподнял и качнул всю корзинку у уха, прислушался: не плеснёт ли внутри? После этого потерял уже всяческий интерес ко всему, что лежало в ней. Теперь следовало отвести дочь в кино.
Но и это, как будто на первый взгляд нехитрое, поручение жены приводило его в замешательство: за бесплатно в кино не пойдешь, а те деньги, которые жена думала у него ещё есть, были им ещё утром потрачены.
И сейчас, стоя около тумбы с праздничными объявлениями, Енька сосредоточенно думал: каким образом может он обеспечить духовное воспитание подрастающего поколения, если это духовное требует денег, которых нет?
Дождик лил, заливая афиши и лысину Еньки холодными каплями, торопя его мысли. Прохожие торопились по праздничным выходным делам. Наконец отец пришёл к выводу, что сегодня его подрастающему поколению наиболее важно узнать не вкус новых «Баунти» и не новые приключения Маугли в новом кинотеатре, и даже не дорогостоящие звуки рок-банды, вторую неделю живущей в их городе, а важнее всего будет этому поколению проникнуться высшим духом народности. Что им и обещала бесплатная выставка колокольчиков в старой звоннице.
Повторив ещё раз про себя ещё раз, что любое духовное много выше и лучше, чем материальное, даже если оно, это материальное, сладкое, Енька высказал всё это дочери, и они пошли к старой звоннице, возвышающейся на окраине города.
В то же время дежурный в милиции поднял трубку и начал записывать сообщение о бомбе, заложенной внутри звонницы. Позвонивший не стал называть своё имя-отчество, но зато назвал точное время взрыва: пятнадцать ноль-ноль. А уж было без четверти.
Во дворе райотдела забегали милиционеры, взревели два сине-жёлтые автомобиля. На улице к ним присоединился третий, с брезентовым кузовом. Решено было взять и его, — но по случаю его непрезентабельности к светофору, стоящему в центре города, не заезжать, а двигаться сразу к звоннице. Из-за этого новенький — разобидевшись — свернул за угол и отстал. Остальные же, завывая сиренами, и подпрыгивая на ухабах, помчались на выполнение задания.
Между тем, ничего не подозревающие Енька с дочерью продолжали карабкаться по размокшему склону к вершине холма. Там уже раздавались весёлые звуки «Семеновны». Вероятно, неведомый музыкант был не слишком-то преисполнен чувств религиозности, и мелодии русских частушек с присущей им вольностью каруселились и кочевряжились по-над городом.
После нескольких дублей «Семеновны» звон на миг приумолк, а когда зазвучал вновь, то уже выговаривал залихватское: «Ах вы сени, мои сени…» А откуда-то со стороны к нему вдруг приплелись звуки стонущей, заунывной волынки, а может свирели.
Будь Енька внимательным слушателем, он, возможно, и распознал бы в них рёв сирен и верещание милицейских свистков. К сожалению, Енька не был таким слушателем, а поэтому принял их за, действительно, звуки древней и нежной пастушьей свирели. Сверх того, он был сильно растроган душевной игрой свиристельщиков и подумал сквозь слёзы:
«Вот чудо-то!.. Может быть, лишь вчера эта дудочка была серой тростиночкой на никчёмном ближайшем болоте, а стоило прикоснуться к ней пальцам художника, и она вызывает сегодня такой возвышающий душу отклик у слушателя».
После этого Енька мощным рывком одолел надоевший подъём, сделал гордый вздох и окинул пронзительным взором окрестности города. Ну, а так как в окрестностях ничего примечательного не было, да и быть не могло, то и взор его вновь опустился к подножью холма. Там же происходило весьма интересное. По количеству жёлто-синих автомобилей, столпившихся возле звонницы, можно было подумать, что все силы районной милиции собрались здесь прослушать концерт колокольного мастера.
Звук сирен неожиданно смолк, и дурашливая «Семеновна» вновь запела похабные четверостишия уже в сопровождении лишь одних милицейских свистков.
— Папа, это милиция на свистульках дудит, а я думала, так колокольчики могут делать! — воскликнула дочь Маринка.
У неё ещё в детском садике обнаружился неплохой музыкальный слух, и, в отличие от отца, она сразу же разобралась в инструментах, аккомпанирующих колокольному мастеру.
— Свиристельщики чёртовы! — вспыхнул Енька, рассерженный что не мог отличить идиотские вопли свистков от пастушьей свирели.
Он взбежал к дверям звонницы и взглянул внутрь её.
В самом центре насквозь продуваемого помещения стоял вдохновенный маэстро. Подняв голову вверх, он смотрел на висящие на верёвочках колокольчики и при помощи ниточек теребил их заржавленные язычки. Был он в чёрной накидке с широкими прорезями для рук, — и хотя, вероятней всего, была это армейская плащ-палатка, смотрелась она в старой звоннице превосходно, а покрой её словно был изначально задуман для дёрганья высоко расположенных колокольчиков.
Из угла за маэстро следил надоевший всем жителям городка вымогатель посуды и пьяница. Он и здесь не оставил предмет своей страсти, развесив свою разномастную стеклотару на обломках от рам. Наблюдая за мастером, он сейчас аккуратно постукивал по бутылочкам молоточком от детского металлофона.
Вероятно, подбор и настройка его инструментов были сделаны заблаговременно, потому что сейчас и бутылочки и колокольчики звучали вполне слаженно.
Временами маэстро шипел на неверную ноту помощника, и концерт продолжался.
Взглянув на вошедших, маэстро с достоинством поклонился и с пафосом произнёс:
— Специально для юной красавицы!.. Знаменитый «Вечерний звон!»
Он застыл на мгновение, тронул пальцами пару ниточек, как-то особенно посмотрел на помощника, и мелодия родилась.
Родилась, как казалось, в другом, отдаленном от звонницы месте, а здесь её лишь подхватили звенящие голоса незатейливых колокольчиков, поддержали, как даму под локоток, голоса разномастных бутылочек, помогая подняться вверх… Мелодия ширилась, набирала гремящую мощь, и когда пришло время сказать главное и чарующее всё на свете «Бом», сзади вдруг раздалось:
— Руки вверх! Всем стоять и не двигаться!
Енька явно расслышал: «Не двигаться!» Но чтоб выполнить: «Руки вверх!» — ему требовалось для начала хоть как-то поставить корзинку. Поэтому он стал медленно наклоняться — и сразу же получил под зад чем-то твёрдым. Скорее всего, сапогом.
После этого сунулся носом вперёд, опрокинул корзинку и, плюнув на все приказания, оглянулся назад, чтобы выяснить, кто посмел его пнуть? Хотя даже по голосу было ясно, что сделал это сосед его Мишка Суслик.
Возвратившись из армии, Мишка определился в милицию и сутками упражнялся в оранье различных команд у себя за забором. На самом же заборе жена его Верка сушила бельё. Недавно у неё кто-то свистнул колготки синюшнего цвета. Они-то и были напялены сейчас на лицо её мужа.
В руках Мишка держал короткоствольный, с виду игрушечный, автомат, и на левой руке у хозяина была ясно видна буква М в виде якоря. Служил Мишка в далеком порту с названием Сурок. Вернувшись домой, перепутал на радостях его наименование, назвал Сусликом, и с тех пор получил своё прозвище — Мишка Суслик.
Сейчас этот Суслик тыкал чёрным стволом автомата Еньку в грудь.
— Я тебе счас потыкаюсь! – заорал Енька, отстраняя мазутный ствол от последней приличной рубахи. — Отдай Верке трусы — а то всю жизнь грешить на воров будет… — добавил он.
И пока Мишка думал, чего ему ещё можно скомандовать, Енька, пользуясь паузой, приступил к изучению опрокинутой на пол корзинки. Яблоки при падании не пострадали, и только рассыпались по всей звоннице. Но вот тёщин подарок! Желе из посудинки вылилось, и сейчас автор-классик сердито взирал на всё происходящее из коричневой лужицы…
Увидав книгу, Мишка вдруг бросился к ней, схватил с полу и вовсе уже повернулся к дверям, чтоб бежать, но ступил на желе и, отчаянно рявкнув: «Ложись!..» — упал на пол.
Отец с дочерью, уже не обращая внимания на крики его и приказания, подобрали последние яблоки, и Маринка вдруг вскрикнула:
— Дядя Миша! А это тебе…
Она вытащила из угла ещё одну книжку «Мцыри» — но с чистой и даже насмешливой физиономией автора на обложке. Удивленная таким странным и даже загадочным раздвоением книги, Маринка раскрыла найденный экземпляр и с присущим отличнице выражением прочла:
«За отлично и грамотно проведенную операцию награждается…» — дальше тут неразборчиво, — виновато сказала она…
И вдруг снова ойкнула:
— Дядя Миша, вставай!.. Тут тебе ещё часики! На красивеньком ремешке! Они знаешь, сколь стоят?..
При этих словах Мишка вздрогнул, поёжился, но лишь крепче прижал к себе арестованный томик Лермонтова.
А Маринка с настойчивостью протянула опять ему «Мцыри» с часиками, прикрепленными к верхней крышке. И часики, словно радуясь благополучному окончанию учебной тревоги в районной милиции, затренькали, заиграли вначале «Калинку», за нею «Дубинушку», и пошли, и пошли собирать по куплету мелодии из седой старины, пока очередь не дошла до «Вечернего звона».
При его первых звуках маэстро взглянул на лежащего Мишку, на дюжину чёрных масок, возникших в проёме дверей, и слегка потянул за веревочки.
Ученик его поднял вверх молоточек, и над маленьким городом с одиноко торчащей над ним колокольней поплыла, словно не прерывалась, мелодия бесконечной любви и спокойствия древнерусских равнин.