Алексия открыла глаза, в первое мгновение пожалев, что она еще жива.
Пожалуй, она была бы благодарна Аманде, если теперь могла смотреть на
свое обезображенное тело откуда-нибудь из другого мира, в который всегда
стремилась. Но Алекс жила снова вопреки желаниям. Болело везде, казалось,
не осталось ни одного места на ней, которое не отзывалось бы болевым
спазмом. Она попыталась пошевелить пальцами, но рука не поддавалась
движениям. Очень больно, даже мысли в голове вызывали тошноту от
накатывающих волнами приступов. Тусклый свет откуда-то сверху мягким туманом
спускался к ней. Алексия сквозь полусон повела глазами вокруг, но увидела
только белый кафель стен и пустоту. Сильно захотелось пить, да еще
привкус чего - то медицинского, горького чувствовался в пересохшем рту.
Мать вдруг выплыла из затуманенного пространства, долго смотрела на
Алексию, молчала. Показалось или нет, она с немым укором во взгляде
сидела рядом, словно обвиняла дочь в случившемся. Потом провела горячей
рукой по лбу Алексии, сказав дрогнувшим голосом, что Алекс в больнице,
все будет хорошо. Всего лишь сотрясение мозга и перелом ребра. Алекс
подумала тогда, разве этого мало? Ее тело ныло от синяков и ушибов. Игла
капельницы воткнута в вену,и пальцы не слушаются. Почему для нее мало того,
что Алекс не освободилась от страданий?! Эта женщина, как она может
произносить слова " всего лишь"... Мать ушла куда - то. Алексия закрыла
налитые тяжестью веки, проваливаясь в сон. Тот парень, Чаки, он снился
Алексии. Он вроде был веселый, смешной. Чаки нравился Алексии, она сквозь
сон пожалела, что может больше не увидит его. Вспомнила, отказала в свидании.
Чаки расстроился, хоть и не показал ей этого. Друг, она не знала значения
слова. У Алексии не было друзей. Только Чаки. Толстяк Чаки. Имя похоже на
название пакетика с орешками. Пожалуй, он мог бы любить орешки... странные
мысли появлялись в больной голове Алекс. Она не знала точно, сон это или явь.
Медсестра принесла стакан воды. Алексия припала к нему с жадностью, но ее
тут же начало рвать выпитым.
Через пару дней мать объявила, что Алексия должна вернуться в школу после
выписки. Нужно продолжить так и не начатую учебу. Алексия слушала ее
дрожащий нервный тон в голосе, понимая, мать не остановится в своих
идиалестических стремлениях. Мать говорила, что виновные будут наказаны
Господом Богом, а страдающие обретут веру и крепость духа. Нужно простить и
попытаться жить так, как велит Высший закон, как живут люди. Мать плакала,
она устала. Алексия никогда не спорила с ней, отворачивала голову в сторону,
не желая видеть слезы, чувствовать себя уродом только потому, что не могла
измениться в корне по требованию мира. Она же не просит от мира быть похожим
на нее! Но теперь ей захотелось ответить.
- Дорис, я не хочу слушать твой религиозный бред. Оставь меня в покое!
Мать опешила, замолчала, прикусив подрагивающую губу.
- Не говори так.- Она помолчала, потом спросила- Алексия, это правда, ты
нарисовала те ужасные портреты, о которых все говорят?
Алекс кивнула. Ей стало жаль, что о них узнали, и только.
- Это большой грех, дочка!- Мать скривила лицо, будто съела что-то кислое.
- Грех- лишать меня способности видеть душу человека и передать в рисунке.
А еще отправлять меня в Сан- Луи, зная, нет места такой, как я в этом аду.
Почему же не считается грехом наказывать меня за непохожесть, мама?- Она
впервые назвала ее мамой, но постаралась вложить в слово нужную интонацию.
Алексии хотелось, чтобы мать поняла ее отношение. Она прикрыла усталые
глаза, не желая продолжать разговор. Ее Высшая Вера- пустая бравада, за
которой скрывается страх и боль. Есть ли там хоть капля любви?
- Жаль, что ты именно так думаешь обо мне! - Мать вздохнула шумно, опустила
голову.- Бог спасает всех, Алексия.
Где же тот Бог, что сможет спасти и ее, глупую, одинокую Алексию?