150. Смерть пророка
Семеновский плац
Бесконечная минута
В 7 часов утра осужденных петрашевцев (21 человек) привезли на Семеновский плац (Загородный проспект, в непосредственной близости от фэнсиона). Минута, определившая в жизни и творчестве Достоевского почти все дальнейшее.
На площади был воздвигнут эшафот, рядом с ним врыты в землю три столба. Осужденных, мерзнувших на морозе в легкой одежде, в которой их арестовали еще весной, провели вокруг плаца и выстроили в два ряда на эшафоте. Каждому в отдельности прочитали приговор: все 21 приговаривались к смертной казни «расстрелянием». Священник прочел им проповедь, насчет того, что все раскаявшиеся обретут царствие небесное, и обошел их с крестом.
Достоевский (записи мемуаристки) «не верил, не понимал, пока не увидел креста. Мы отказались исповедоваться, но крест поцеловали. Не могли же они шутить даже с крестом! Не могли играть такую трагикомедию… Это я совершенно ясно осознавал – смерть неминуема. Только бы скорее».
На них надели саваны с капюшонами. Все делалось с умышленной медлительностью. Троих – Петрашевского, Момбелли и Григорьева привязали к столбам и опустили им капюшоны на глаза. Достоевский стоял в четвертом ряду, в числе тех, чья очередь оказалась следующей.
За что его сейчас убьют?
За «чтение вслух письма Белинского к Гоголю». За то, что ходил на собрания петрашевцев и им сочувствовал. За «Утопию» Томаса Мора. За «Город солнца» Томаза Компанеллы. За светлое коммунистическое будущее человечества. За Царство Божие на земле.
За прекрасные мечты. За все лучшее, что есть на свете. За Бога, за любовь. За человечество.
Идеальная смерть для гения.
Да, но ведь он пока не гений. Он не написал «Преступления и наказания», «Идиота», «Братьев Карамазовых», «Бесов». И уже не напишет.
«Чтение вслух письма Белинского». «К смертной казни расстрелянием». Даже для Российской империи, как-то чересчур.
Сгущение жути.
Мы можем сейчас лишиться Достоевского.
Раздалась команда заряжать и целиться.
Господи, если бы дали прожить еще хоть год! Хоть пять минут! – думает арестованный, третий во втором ряду. – Какое было бы счастье!
После мучительной паузы ружья опустились. После второй – зачитали новый приговор, сославшись на царскую милость. Писатель был осужден на 4 года каторги с последующим зачислением в солдаты.
Жизнь! Воскресение из мертвых.
Но прежнего Достоевского уже не было. Его расстреляли. На свет явилось другое существо, более сильное и совершенное, быть может, но опасно раненное. Гений и пророк, с пулей внутри. Застрявшей в мясе, не подлежащей хирургическому удалению.
Оставленный жить – пока.
Сценарий садистской «трагикомедии» был утвержден лично царем – и, пожалуй, он не уступит по силе сюжетам Федора Михайловича.
Писатель (выпав вполне из ньютонова пространства-времени) возвращался к этому эпизоду несчетное количество раз, пересказывал жене, приятелям, даже случайным знакомым, описал в «Идиоте», "Дневнике"...
Произошедшее его искалечило. И, одновременно, трансформировало.
Минуты, пережитые на Семеновском плацу, в сущности, так никогда для него и не закончились.
Он работал над рукописью, пока рука держала перо. В один февральский день уронил под письменный стол любимую ручку-вставочку, которой пользовался с давних пор, потянулся достать – и потерял сознание, после чего вскоре скончался.
С пером в руке, не дописав фразы.
Идеальная смерть для гения.
Хочется верить, что Бог его тотчас же воскресил (как и царь когда-то).
И облетая места, где вершилась жизнь (9 дней), посетила его душа и Сибирскую каторгу, и Семеновский плац, и дом в Кузнечном переулке.