149. Смерть писателя
Отсюда «выпрыгнул в небо» Всеволод Гаршин. В марте 1888-го.
Ветер весны. Сносит головы.
Март – месяц весеннего безумия, известного всем врачам и родственникам страдальцев обострения психических болезней; три восьмерки, три перевернутых символа бесконечности.
Дом – странного цвета, запекшейся крови. В этом вот парадном, где при входе тогда стояла печка, отапливавшая лестницу, на третьем этаже – жил человек обостренно чувствовавший, «с содранной кожей».
Мог вступиться за проститутку на улице, когда ее волокли в участок. Мог добиться приема у всесильного генерала Лорис-Меликова, когда на того было совершено покушение, и умолял его простить стрелявшего, подать пример милосердия. «Совесть мира»…
Кроме того, Гаршин разрывался между любимой матерью и любимой женой, не ладящими друг с другом (каждая втайне считала другую виновницей его болезни), будучи не в силах примирить их; тяжело переживал расхождение с братом Евгением.
Острое страдание доставляла ему творческая пауза (которых не избежал ни один литератор): «Мое уменье писать унесла болезнь безвозвратно. Я уже никогда ничего не напишу. А кроме этого – на что я способен!»
Жена упаковывала вещи, на завтра были взяты билеты в Кисловодск: художник Ярошенко предложил Гаршиным на лето свою дачу. Скорее бы уехать от вечной петербургской полузимы, мокрого снега, хмурого неба! Там Севочке непременно станет лучше.
Жена, молоденькая Надежда Михайловна, благородное создание. Одна из первых питерских женщин-педиатров. Обходила с докторским саквояжиком все Пески и Обводный канал, лечила бесплатно бедных детей. Муж ее сопровождал, но заходить в лачуги и полуподвалы отказывался, слишком ранили его впечатления. Ждал на улице.
Не мог он видеть как на одной узкой, сдавленной кровати, на грязном тюфяке дети, часто по двое-трое, сгорали в жару.
Кто это сказал: я женюсь только на медсестре, в них течет человеческая кровь.
Может быть, если бы успели уехать, все было бы по-другому.
Гаршин мечтал, как будет собирать гербарий крымских трав, как подымется на ближайшую горку, полюбуется оттуда Эльбрусом. Как будет слушать в сумерках пение жаб в пруду.
«Лягушка-путешественница». «Жаба и роза». Сказки.
Но вечером Всеволод Михайлович вышел из своей квартиры, постоял несколько минут на лестнице – да и бросился головою вниз.
Миги. Стоя на лестничной площадке у своей квартиры в третьем этаже, склоняясь над перилами, он смотрит в пролет. Внизу чуть светится створка в горящей чугунной печке, рядом на полу – охапка мерзлых поленьев, недавно принесенная истопником. Знакомая – бессмысленная, беспричинная – нравственная тошнота, «муть», как называет ее Гаршин, подступает к горлу. Он болезненно морщится.
Бессознательно спускается на второй этаж, и, застыв над такой обыденной бездной, вглядывается в нее. И, перегнувшись через перила, с силой толкает себя вниз.
«Что я делаю! Господи, прости!»
Удар. Лоб рассечен о мерзлое полено.
Он еще жив, и видит в тускнеющем зените, как на площадке третьего этажа выбегает из дверей квартиры его жена, слышит ее крик и стук ее каблуков по лестнице.
Странная подробность: Гаршин спустился на целый марш ниже, и упал с высоты четырех-пяти метров. Риск для жизни был невелик, но видно, судьба была закончить существование сейчас.
Ногой ударился о печку, сломал голень. Его принесли в квартиру, он успел еще попросить прощения у жены, затем впал в беспамятство – и через трое суток в хирургической больнице Красного Креста, скончался, не приходя в сознание.
Прожил 33 года, роковой возраст Христа (фабула его женитьбы и гибели, ставшая широко известной, возможно, подсказала «Защиту Лужина» Набокова).
У Гаршина есть рассказ «Attalia princeps» о пальме из Ботанического сада, рвущейся ввысь, на свободу, разбившей стекло оранжереи, но замерзшей в петербургском январе. Писатель, как эта пальма, был растением иных широт. Житель небес, так и не приспособившийся к земле.
Серебряный век, в душной оранжерее царской России, совершил, вслед Гаршину, такой же самубийственный прорыв в жестокую стихию свободы, неприкрытой ничем реальности – и погиб, не умея существовать в ней. Так душное рабство империи способствует расцвету художественности.
А революция с нежными растениями не церемонится. Урок усвоен. Следующую теплицу построили теснее, темнее, хуже прежней.
Этот рассказ – не единственная фатэма в творчестве Гаршина: герой одной его новеллы, как помним, задумал покончить с собой, но опомнился, "бога побоялся", услышав в ночи звон колоколов ближней Владимирской церкви.
Мистическая топография: сей дом в Поварском переулке построен архитектором Х.Х. (мистером Икс Икс) Тацки. Как и дом на Пушкинской, 10, тоже трехэтажный, тоже цвета запекшейся крови. Там застрелился Погодин, муж актрисы Пелагеи Стрепетовой.
Х.Х. Тацки – псевдоним смерти. Строитель саркофагов. Господин оформитель «пятых актов любви».
Мистический смысл ситуации: писатели живут, пока могут писать. Без этого нет для них воздуха.
Когда речь идет о смерти художника, нет надобности искать других причин, кроме искусства. Оно само по себе смертельно (яд; нож; петля).