чтиво 1 КНИГА НА СПОР
глава: ФРАНЦУЗСКИЙ ПОЦЕЛУЙ ЖАНЧИКА
ОБСЦЕННОЕ
Как на улочке-полюшке досчик д-накрапывал,
Хоровод красных девиц д-разгонял в разгон,
Пригоняла д-кума их в обратну сторону,
Нашего полка просом с неба д-не спугаш, мол!
Айдате ж, зозуленьки, пiсню спiвати,
Айдати, зозуленьки, хлопцiв заманяти.
Проверяя носом обоzzанные (конкурентами-с) поребрики, тыкаясь лапами в осклизлые лужи, из которых-д не пристало-б пить, - от слова "вообще", ну разве что:
"воробьищщам
- нищщим:
с бодунищща",
припев неприятный, XVII-й век, это не "ой-люли-люли" вам Терещенки), словом, скакало животное.
Среднего рода:
собачьего вида:
прошедшего времени:
кокушек-ды не видать пока.
- Булгаков! - решил Егорыч - оконный наблюдатель угадайской трущобы. Поначалу.
- Двадцатый век, первая декада, - уточнил Кирьян.
Егорыч с Кирьяном с утра в ссоре: проса не поделили, а оно раньше ржи.
Рядом с ним... то бишь с животным тем... А тут придётся тьфукаться с экивоками, и не раз. Бо самый-самый маэстро Васильев, переписавший тыщу русских классиков, незападло-ж было! - дабы вникнуть в стиль, не смог по-гоголевски встрять. Так зачем же Кирьянам с Егорычами соревноваться с двумя великанами? Вторым Булгаков имееца в виду.
Что имееца, то и топорщица - у мужиков завсегда так.
А Терещенке Булгаков незнаком был. Кажеца. Фек другей был малёхо. Тогда что "ве", что "фе" - они взаимоменяемы были.
Другими словами (Чена Джу словами - но пока этого не понять: з-за там-той горы з-за высокой - котловины Кузнецка-ай - выходил нам з-зелёнай крест, а святую заступницу Варвару не пользовали пока, она до Цивиля пришла, но с Цивилем канет, куданить)..., чтобы придвинуть события к читателю и не тратиться на украшательства...
Под окном попросту то ли ходила, то ли тупо топталась дама с собачкой!
Ого-го!
Бо ни Кирьян, уж лет двести, ни Егорыч (Егогыч на стагости) уж лет триста не йоб-с, и вместе, и врозь - и никак вообще-с не иблис-с - дам с зозулинами... дам с zобачками то бишь! Ишь чего! Это уже гоморрой попахивает и содомитством, а как же мораль строителя коммунизма?
Она ж - мораль ся - недавно в конституциях ходила - красня-краснёй девица! А теперча ходит в купоросе вонючем, облитая, западенским что-ли одеколоном, неприкаянная, лифчика тю-тю, трусы... в кружавчиках неужто?...
В общем, мораль нынче - дама с Амстердама. Но не та, что пиво в лодке пьёт и на маэстров таращится, с феминистичным безразличием, а те, что таращутся из витрин Красных Фонарей и фоткать себя не дают - двуличные они.
Нехорошо переобуваться так шустро-с дамам-то нашим! Пауза в Сибириях нужна. Обдум. Взвес.
Тут и так нахально Чехов подгрёб: озападнился чуток, но правила домостроя всёравно помнит. Хоть и с zобачкою zвоёю.
Злитца на наших друзей, которые старцы. Оба. Врозь, вместе и в спаренном позицьон. "А не пошли бы вы, мол, гражданин Антонпалыч, типа в жо, простите!"
Так извращать klassic, и типо «куда правительство смотрит», ибо пора культуре иной импульс придать и похабство приуменьшить, ибо сам-то чехонте обходился без мата как-то, а это искусство высокое, ибо порой желал он этакого, но сверхсильно истреблял внутри себя и наружу не выпускал. На то и врач он параллельно. Таблетки пил правильные. Мастурбацьон осуждал.
Вот и рычит на наших и на тексты их: "Замените в таком случАе, «ёбс» иль «обс» на «пользовал»! Немедленно замените!"
Пользовал, не пользовал, пользовал, не пользовал. Кидают монетку гражданы наши, у окна которые. Вышло "не пользовал". Радости от безобсценки никакой! Обида же есть - на цензуру эту проклятую. Кака разница? Мы что, не люди? И под одеялом делаем детей - так что ли? Короче, итог: "Эка невидаль – попользовать женского тела".
Тут Кирьян с Егорычем-Егогычем снова слились. В одно тело. Вышел скучный, знакомый нам всем Кирьян Егорыч Полутуземский, со всеми своими болячками и хотелками сверх их. Называть его будем иногда: "ОН".
***
Вот этот "он" будто приободрился. Этот он открыл настежь окно, набрав заведомо в грудь и про запас в гортань, наверно, воздуха:
– Э-э-э!
– Вы мне? - спросили снизу.
– Э-э-э!
– Не поняла, простите.
Мы уже давно поняли, а Кирьян Егорыч тупит.
Карты его, видит бог, сами складывались: в ясный пасьянс: отодвинув в сторону классиков: напрочь выблював прелюдии с сантиментами.
Удача его (ну и её, заметьте) верблюдами переминались с ноги на ногу. Ища способ и место для выпрыска. Адреналина. Андреалина. Олеандрина.
Самодовольный, наглый и чужой голос - совсем не егогычев - окликал хозяйку пса – самоходящую переносчицу непотребной моды. У самого Кирьяна Егоровича фраза была пооригинальней.
А Голос от имени Кирьяна Егоровича (ну, чёрте что с бантиком!) попросил сигаретку.
Если честно, то заначка у Кирьяна Егорыча имелась. На столике, передвигаемом по комнате сообразно обстоятельствам, притулился початый Пэл Мэл.
***
Про столик отдельно. Многофункциональный столик служил то подставкой для гитарных партитур, то обеденным столом, то чайным, то плоскостью для раскладывания бытовых предметов.
По нему гуляли ложки и беспринципные стаканы, наливаемые равно как жидким добром, так и срамом.
Памятничками торчали склянки из-под соли, сахара, перца. Ночевали пульты, табачные упаковки, трубка в мешочке и металлический метр, тройники и резачки, штопоры и ножнички, коробочки и упаковочки разной мужской надобности.
Блудили, спариваясь, меняясь местами, именами книги. Вчера вот Гоголь лежал на Блаватской.
Сегодня уже Блаватская, выскользнув из под Гоголя, валялась сразу с тремя мужиками – Ильфами и Моэмом.
Налеплены и разложены стикеты, реквизированные из пивных баров. Шнуры электрические, разные; змейками и удавами окутывают стол.
В Новый Год столик седлал французский геридон. И пользовал, пользовал будто.
Нет, не так. Всем хорош столик. Только для секса не гож – слаб ногами и разболтан донельзя.
Это не Пень Порфирия Сергеевича! Бери ниже, клади больше, но мельче. Никто насильно не ёбс и не пользовал (помаленьку исправляется!) Кирьяна Егорыча в Новый Год и в любой другой праздник. Никто специально не искал Кирьяна Егоровича вне праздника, чтобы подложиться под него вместо подарка… будто бы нечаянно и сказать после «ой, как же так вышло, однако хорошо же было, ты же не сболтнёшь по пьянке?»
Как же обходился Кирьян Егорович без постоянной любви?
***
Будучи в объятиях алкоголя, инде в ветреном и игривом расположении мозга, Кирьяну Егоровичу познакомиться с любой заинтересовавшей его девушкой на улице не составляло никакого труда. Для шкурной атаки этой нужен был сигнал «фас». Фас проявлялся спонтанно. То ли это от шуткующего в глубинах души несовершеннолетнего чёрта, то ли от специальной извилины головного мозга, настроенной исключительно на секс, и не желающей заниматься ничем другим кроме этой лучшей в мире чувственной акции.
Из скрытых резервов появлялось лихое бесстрашие, предусмотрительно настроенное даже на то, чтобы не расстраиваться при отрицательном раскладе.
Из засады выскакивало вооруженное скорострелом, доселе прячущееся красноречие.
Как из рога изобилия сыпались по дон-жуански манерные, преломлённые силой русской действительности и понятные каждой русской бабе глумливые интонации.
Добавлялись прибауточные словеса-специи, обозначающие могучие позывы внезапно затвердевшего показателя. Руки находили своё место; следя за словами они кидались туда сюда, то наперерез, то параллельно выходимым звукам, но каждый раз вовремя и точно, словно у гениального артиста, подчёркивая доносимую мысль и угорячая кровь свою, а вслед за ней кровь слушательниц, попавших на крючок красноречца.
Появлялся азарт карточного шулера, а в артерии неимоверными дозами впрыскивался адреналин или что-то ещё типа алкоголя, что валило напрочь утешительные свойства гипофиза.
Это что-то появляется всегда: как только чуть пахнёт эротическим приключением.
Независимо от того, потребна тебе женщина для долгого знакомства, – а это в начале никогда не известно точно – или её просто захотелось завалить в траву, а попользовав, тут же бросить, зубатое внутреннее существо в Кирьяне Егоровиче всегда в боевой готовности.
Возраст только помогал Кирьяну Егоровичу: так он был безопасен свиду, так приятно и гладко ложилось на женские души его художественное тарахтенье.
Измени какая-нибудь замужняя дама с Кирьяном Егоровичем, так и не посчиталось бы даже за измену: так невинен был Кирьян Егорович. Он – как большая плюшевая игрушка, ласковая на ощупь, с шевелящимися членами, случайно попавшая в постельку к даме.
***
Женщина-девушка-бабушка пересеклась взглядом с визирами Кирьяна Егоровича. Так снайперы-враги иной раз видят друг дружку в прицелы и ... – и тут уж кто вперед нажмёт.
Она первой спустила курок: «Я тебя знаю, – сказала она, – ты – волосатый (архитектор то есть, это весь город знает). Сигарет, говоришь, нету?»
Она первой обратилась на «ты». (Ах же сволота!)
– Кончаются, – промямлил смертельно раненый в переносицу, – а откуда ты (сволота на раз возжеланная) меня знаешь?
Женщина – снайпер была условно знакома в том самом минимуме, когда люди долго проживают в одном квартале и время от времени, встречаясь случайно на улице, попадают в автоматическую ловушку зрительной памяти.
– Тебя зовут Кирьян, – продолжала интриговать страшновастенькая незнакомка.
– Ага, Егорович.
– Пусть Егорович. Тысяча извинений, Егорович.
Совсем не интересно: «Мы где-то пересекались?» И совершенно уж неожиданно для себя, не дождавшись ответа: «Заходи в гости, поболтаем» (ага, ;ером в пепелке).
– А что, можно?
– А что, боишься?
– А у меня собака.
Кирьяну Егорычу на собаку наплевать. Его теперь заинтересовал мелкий и подленький, в сущности, вопрос – откуда эта странная женщина его знает. Может, он уже знаменит, а он ещё не в курсе? Такое бывает в наше время. Но: одно лишь только предположение уже приятно, являя свойство ингибиции с катализацией.
Кто-то, может быть, уже здесь задумается – стоит ли читать дальше, ибо такие словесные закрутки его не устраивают (ну, нет у него с собой словаря, и вообще его больше устраивал бы бокс).
Спешу успокоить: бокса точно не будет. Речь идёт, всего навсего, о судьбе России; опосредованно, конечно, друзья; никакой бунинщины, здесь всё минуя зрительные образы гения Михалкова. Так как он, сволочь, ох же и не без дара чёрт, ох же и раскрашивает! абсолютно прав. Мы о простом: о быте, плевать на Россию, это что? Распущенная интеллигентами, причём давно, страна? Ладно… и труженниками тоже… Кто же растлевал? – вот главный вопрос!
И тема вторая: кому посложней, кому напротив – повседневность: может доведется трахнуть?
(При условии, если на такую – в галифе – встанет).
***
...С 1/2Туземским на улицах здоровались десятки человек в день, из которых он знал или помнил едва ли не четверть. К.Е. был популярен в молодёжных кругах, приближенных к профессионально идеальной окружности ветеранов. Второе: ввиду его популяризаторской деятельности . Третье: благодаря старанию и умению напоить бедную студенческую братию, томящуюся бездельем в тёмных, но порой трезвых аллеях Угадайгорода.
Будучи самым древним в любом кабаке или молодежном дансинге К.Е., веселясь на полную катушку, собирал толпы наблюдателей. Ретиво и не сообразуясь с возрастом он то выплясывал хип-хоп, то пародировал верхний брэйк, совмещая его с умеренно тянутыми шпагатами и фальшивым кручением на жопе брейка нижнего. Движения его сугубо индивидуальны, вертихлястость неповторима. Изучение музыки в детстве и чувство ритма давали о себе знать. Возраст и опыт добавили изощрённости поз и импрессии смен.
Он популярен среди тинейджеров обоих полов лучше других стариков. Бомжи – миллионеры, педики-велосипедисты, редкие гермафродиты, педофилы скрытые непойманные, ононисты сухих фотографий – все они будто завидовали Кирьяну Егоровичу.
К.Е., будто успешный хирург, игнорировал формалиновые склады и тренировался исключительно на живом материале.
Если он находился в компании с его любимой девочкой Дашей, то тинейджеров было не оттащить. Подплывали надармовщинку взрослые – их посылали НА.
Кирьян Егорович руководил процессом и успешно. Малыши слушались и сами напрашивались на бега в магазин: «Кирьян Егорович, что Вы сегодня будете? А мы бы не прочь троечку».
На что К.Е. отвечал сурово: «Берите Амстел, Гиннес, Хайникен и побольше луковых чипсов. Вам же сегодня с Дашей не целоваться! Вот вам пятачок, сдачу верните, это мой последний пятачок».
Даша пользовалась успехом красоты, стройности ног и довольно условным богатством Кирьяна Егоровича. А Кирьян Егорович пожинал заработанные ею плоды, оплаченное трудом пиво, вино, водку, заодно внедряясь в среду и изучая молодёжную жизнь изнутри по-горячему.
Литературе импрессионистского момента это полезно.
С некоторыми тинами Кирьян Егорович знакомился по нескольку раз, ибо путался в изобилии меняющихся лиц, забывая антураж и условия представлений. При одинаковой одёжке условия-то каждый раз бывали разными.
К.Е. в зависимости от Дашиных прихотей, украдкой нашёптываемых ему на ухо, бывал то её папашей, то меценатом и финпокровителем, то менеджером с её подиумной работы. Иной раз честно рекомендовался арендодателем-нейтралом. И совсем уж в виде исключения и с какой-то оригинальной Дашиной стати совсем неплохо играл роль то ли любовника, то ли честного студенческого спонсора.
– Вы сегодня были молодец, – говорила Даша, – я ухахатывалась над Вами. Этот мальчик ко мне пристаёт, а мне он не нравится. Вы меня сегодня классно выручили.
Тины не возражают терпеть Кирьяна Егоровича. Им лишь бы прилепиться к Даше, или накрайняк отведать халявского пивка.
Даша умело играла свою роль: то она ходила в милых девочках и просто изучала от скуки жизнь, то она легкодоступная девка-куртизанка. То она платная девица под контролем важного и доброго сутенёра Кирьяна Егоровича, который вот-вот де женится на ней. А пока то да сё, он выбирает ей розовый мерс, а она – вот незадача – не любит розовых мерсов, но опасается ему сказать, чтобы не обидеть.
Кирьян Егорович по своему внутреннему убеждению знал внутренний мир Даши почти на сто.
Завистливые подружки и брошенные парни наговаривают на Дашу всякое.
К.Е. же любит Дашу такую, какая она есть, и ему этого достаточно.
***
Ближе к Флорке.
– Заходи с собакой. Не съест, поди, – продолжал К.Е. – Давай, давай, ты подходи в угол, подъезд четвертый, а я тебя встречу.
Бесстрашная женщина неопределенных лет и очевидно таких же неясных прЫнцЫпов, если они вообще были, прицепила собаке кожаный ошейник, плотно забитый клёпками, и исчезла в арке.
Собака залетела в квартиру, не удостоив её хозяина светом карих семафоров. Скользя, но не падая, цокая когтями, вращая вкруговую любопытной и мохнатой харей, она мгновенно обшарила апартаменты. Оставила на полу бурые отпечатки мокрых лап. Будто мелкими крапчатыми кошками застлан пол, ибо отпечаток псинищы размером с крапчатую кошку.
Деловито встав на задние конечности, псина, будто проделывала этакое и на этом самом месте тысячи раз, высунулась в окно. Обложила случайного прохожего громовым лаем, отчего тот с подогнутыми коленями шарахнулся в газон.
– Фу, Жанчик, фу! Как не стыдно!
– Интересуется псинка движением биомасс, – по-доброму комментировал Кирьян Егорович. – Любой зверь сначала разведует обстановку, потом уж... принимает решение – кусать или просто гавкнуть. Природа!
Глупая Жанчик, не слушая хозяйку, дурниной орала в окошко и трясла в такт собачьей песне куцым хвостом. И!!! Ё-моё – бесстыдно раскачивала овальными тестикулами... с белым и с рожденья неподбриваемым мехом.
– Вот ни huya тебе-себе, – антилитературно мелькнуло в К.Е.. Вопреки произнесённым синтаксисам это было не сукой. Это, натурально, было псом!
При более точном фэйсконтроле у пса должна была обнаружиться порода. Сказано-сделано. – Лабрадор, блЪ, – ассоциативно сжав давно не кусанную простату, слёту определил трижды орденоносный знаток собачьего мира однаблЪвторая Туземский К.Е..
В его понимании все лабрадоры были квинтэссенцией убийц, получившейся от скрещивания динозавров с крокодилами. – Этот перекусит и горло и присовокупит прочие нежности съедобного тела. Враз. Как пить дать – лабрадор!
Хлипкий по типологии полуостров Лабрадор, если не смотреть на карту, – был всего лишь отрыжкой от материка. Если же на карту смотреть, то полуостров был в треть Канады. Псина была размером в треть Кирьяновской квартиры и едва успевала разбежаться, как пора было тормозить.
– А где у тебя тряпка? – перебила гостья, поимев железное намерение вытереть нашлёпанные милой собачкой следы.
– Да нету у меня тряпки, – грустно догонял К.Е.
Он вспомнил, что последнюю тряпку после недавнего казуса с пивом и штанами приспособил в мусорку. – Кончай, блин, ты гость, я (хозяин) сам уберусь... после. (После чего, интересно?)
Тряпьё одежды метнулось в туалет. – Сама найду.
– Не найдёшь, нет у меня тряпки как и не было. – И успокоился.
А зря: «А это что? Не тряпка? ...А можно я пописаю?»
Ополоумевший от быстрых перемещёний и такой же смены желаний его новых знакомых Кирьян Егорович даже не успел удивиться тому, что нашлась забракованная тряпка №2, которую он на веки веков похоронил.
– Конечно, ссы, зачем спрашивать. – К.Е. умел переводить разговоры в народный жанр.
Женщина моментом, быстрее, чем читается эта строка, ловко попользовала туалет.
Вошла в зал, опуская балдахонистый подол над галифе и похлопывая себя по ляжкам.
– Обоссалась поди на улице, – злорадно раскинулся умом Кирьян Егорович, – не;ер по часу воздух трясти. Руки сушит об себя. Западло полотенцем вытереть.
(Полотенце Кирьяна Егоровича, давно не стиранное, пованивало дорогим рошфором. Не в этом ли причина стеснительности?)
Облегчившееся Чудо-юдо опустилось на корточки и промчалось по всему полу, мотая тряпкой, подскакивая лягушачей иноходью. Голова её направлена в сторону К.Е.. Дама намекала на наличие шикарного декольте. – Содержимое выреза должно интересовать мужчину! – вероятно думала она. – Декольте всяко интересней, чем спрятанная в галифейных штанах интимная часть спины.
Ошибка №1! Кирьяну Егорычу, как пожизненному авангардисту, запросто превращающему в квадраты и треугольники любую живую и мёртвую натуру, а также наоборот, интересны как содержимое декольте, так и художественная конфигурация упомянутого заднего компонента.
Однако, сколько-нибудь серьезного содержимого в декольте Кирьян Егорович не обнаружил. Гузковатая попа в толковой мере продемонстрирована не была, скрытая складками эклектики и прокладкой промежности. Швепс! Вот так подвезло!
К домашней радости Кирьяна Егоровича, собачьи следы на короткий промежуток времени исчезли. Добавлялись они порционно.
– Жанчик, ну-ка иди сюда, милый.
Подошел Жанчик и нехотя дал вытереть мокроступы.
– Ты извини. Я же не хотела с собакой заходить.
Кирьяна Егоровича несколько удивляло, что пса по-прежнему называют собакой.
– Да ладно, всё равно пол не мытый.
– Ну, так и как, где же мы пересекались? – спросил К.Е., с заметной опаской поглядывая на псособаку.
– Да ты не бойся. Он не кусается. Это мой любимчик. Жанчик, подойди-ка сюда! Поцелуй свою мамочку.
Жанчик облобызал мамочку. Мамочка обмусолила блестящий нос Жанчика и (о, ужас, о светопредставление! где свидетели?) засунула свой язык в слюнявую пасть собаки.
То был знаменитый, но редко применяемый в Угадайгороде французский поцелуй.
Кирьяна Егоровича передёрнуло. Едва не стошнило. Кислый намёк блевонтина удержали верные мужские гланды.
БлЪ! Как такое возможно! И Кирьяну Егоровичу вспомнилась телепередача про тяжелую псиную жизнь и её связь с медициной.
В ней было упомянуто количество населения глистов, проживающих в собаках.
Вспомнилась жесть немецкого интернета. Там неутомимые овчары, плотно ставя задние лапы на пол, а передние сложив на спинах хозяек, обихаживали гнусные немецкие подолы.
Извращенное телевещанием воображение подрисовало злого, сторуковосьмипалого шведского Доместоса, перебирающегося из псиной пасти в рот мамочки. Из нижней норки выглянул решивший глотнуть свежачка подгулявший свиной цепень. Оценив разницу температур (апрель) цепень всунулся обратно.
– Везёт на извращенок! – запоздало думал К.Е.: «А тебя как зовут-то говоришь? (ну ты сучка из редчайших!)»
– С утра числилась Флорианой.
(Ну, ни хрена себе! Любопытное имя. Точно – извращенка, – на крайняк лесбиянка).
– Отец придумал.
Последовала история про отца, мать, бабушку-дедушку, Колю – полоскателя кистей и про левое колено родословного скелета.
– А ты знаешь такого Маркиза Апполоньевича?
– Аплошку, что ли? Конечно, знаю. Классный чувак.
Классный и лысый от шеи до макушки чувак снял не так давно единственную за последние полста лет рекламно-познавательную фильму про Угадайгород и про его распрекрасный муниципалитет.
Это был не город, а столица! Да что столица, братья-кролики, берите больше: Сан-Фриско и Гринпис в счастливом браке – не меньше! В городе ни соринки. Кругом супермосты о трёх пролётах, когда можно и о четырёх. Нетрахающиеся на газонах студенты. Редко какой ворон приземлялся в Угадайгороде оттого, что в нём страшно чисто. Всё больше лебеди и утицы чистоплотные садятся на острова и поймы, отдыхая меж дальних перелётов. Все горожане – некурящие спортсмены. Бомжи там ходят в театры. При этом в костюмчиках белых и с блестящими бабочками. Завив кудри, сидят они в первом ряду, про себя фильмы снимают и в Каннах призы берут. Заводы там – все чистюли, все с серебряными ситечками над трубами. Ситечки перерабатывают дым в денюжки, идущие на оздоровление населения. И так далее. И вообще все иностранцы, а первее всех америкосы противные и ненаглядные китайцы скоро переедут жить в Угадайгород.
***
– Ну и что? – продолжался разговор. – Как же мы знакомы?
– А вы как-то летом на Прибрежной пиво пили с друзьями, Аплошка был, с вами ещё Светка сидела, а я подошла.
– Ну а дальше? – Кирьян Егорович напрочь не знал никакой Светки и знать не хотел, – ему по жизни чаще попадались Ольки и Ленки. Они сексуальней, а Светки только лижутся, сосут и с какой-то абсолютно извращённой стати норовят пальцем в анус. Мечты неудовлетворённой семейной жизни что ли? Что вот интересного в прямой кишке кроме её подозрительной прямизны?
…Не помнил он и этой, не обозначенной ничем особенным, встречи.
Пиво в те времена разливалось стопроцентными паводками каждым тёплым вечером. Два года подряд на Прибрежной улице стояли наспех сработанные пивные редуты пивного генерала Балабанова, замаскированные под деревню. Тростниковые развалюшки огорожены плетнями и пнями, отделяя людей уже наканифоленных от людей только лишь свербящих носами, но, к их сожалению и завистям, безденежных. Трезвые, рассудительные, трусоватые парочки старались побыстрее миновать пьяную в усмерть деревню Балабановку-два.
Другие парочки, – великовозрастные парочки, – они изредка останавливались позубоскалить и плюнуть в этот ненавистно пьяный огород, разведенный, надо же, в послесоветское время. В лучшем случае – подивиться многообразию хмельной разновидности. – Это настоящий зрелый капитализм, – думали мужчины, не имеющие средств. – Это полный писец, и мужа тут прогуливать нельзя, – думали их заботливые супружницы с припрятанными средствами.
Напитки слабоалкогольные откровенно насмехались над минералками и мороженым, как негры над остальным Парижем. Дети и взрослые сладкоежки плакали в этой питьевой деревне от неисполнимости сладких их желаний.
В многословных жёлто-зелёных этикетках пивного ассортимента значились императорски звучащее имя пивного генерала. Лихая телега с опрокидывающимися бочками на крутом повороте в окружении хмелястых вензелей деревни Блатняково являла собой центр композиции.
После трёх литров пива из деревни Балабановка-два требовался не обычный, а шумозащищённый сортир и килограммы мягкой бумаги.
Кирьян Егорович знавал этого генерала лично, был шапочно знаком с его семьей. По фотографиям в элитном журнале «Дорогие хотелки» запросто распознавал его дочку-красавицу. Он пил водку с его подшефным попом – бывшим десантником трёх сажен в обхвате мышц. Пил наравне и всё помнил. Он – писатель, уходить в аут ему нельзя.
И совсем нешуточно общался с заместителями генерала – сверхсильными питками и юбарями , изучая командировочный мир в иногородних и местных банях, а также в подпольных квартирах исполнения полового нетерпежа.
Кирьян Егорович может достоверно утверждать, что пиво на Прибрежной и с тем же названием генеральское пиво в Балабановке-один суть две больших разницы. Это примерно как «Лёвэнброй» в мюнхенском дацане и «Лёвэнбрау» в синеющих алюминием банках любого города нашей великой полубосяцкой родины.
Снимайте штаны, клизму буду ставить от ботулизма. Биотин е?
...
– А дальше ты меня послал. Далеко-далеко.
Вот даже как? Кирьян Егорович обомлел. Такого редкостного, с дальним посылом знакомства он даже представить себе не мог. Горизонт замаячил местью, и вскрылся смысл приглашённого Жанчика.
Флориана не стала вдаваться в подробности и объяснять, чем это она тогда так провинилась. И не стала натравливать Жанчика: «Дело давнее, прощённое».
Кирьян Егорович подумал, что для посылания «нах» была причина. Просто так «нах» Кирьян Егорович не посылал: не так-то просто вывести из себя Кирьяна Егоровича
– Классная у тебя майка, – определила женщина.
Читатель помнит: чистую майку К.Е. надел в конце какой-то главы. То была черная майка с короткими рукавами и автоматом Калашникова на груди. Дизайн – что надо! Майка Кирьяну Егорычу нравилась самому: мужественная и редкая. Эксклюзивную эту майку он купил, будучи в Питере. Он старался пореже её надевать, чтобы не потрепать раньше времени. Под правильным временем носки подразумевалось быстро приближающееся лето. В этой майке он стал бы героем.
– Нормальная. Майка, как майка.
– Не то слово. Занижаешь. Суперская майка! Может, подаришь?
БлЪ! Ну что за простота у русских женщин – при первом же знакомстве тянуть с мужчин презенты.
***
...К.Е. помнил встречи с девицей (вроде бы по имени Ванда), вечной студенткой, возможно будущей гениальной литераторшей и настоящей, азартной игруньей в одноруких бандитов. Она не дура попить за чужой счёт и дополнительно – как бы невзначай и в порядке продолжения веселья – облапошить того, кто её поит. Простой, как валенок, Кирьян Егорович «купился» слёту. Он «баш на баш, не глядя» обменял содержимое своего кармана на сверхскромное девкино имущество. В кармане Кирьяна Егоровича, к его досаде, оказалась зажигалка Зиппо редкой красоты, щедро подаренная самому себе на день рожденья. Зажигалка прослужила Кирьяну Егорычу всего лишь несколько месяцев. В обмениевом же кармане Ванды находились многолетние ;ер да каждодневные ни;ера.
В тот же вечер Кирьян Егорович навсегда избавился от Ванды. В тот же раз и с той же радости нажрался сверх всякой меры. В разгар пьянки сбросил упомянутую уже майку Калашникова; с обнажённым животом забрался на стол и мастерски сплясал на нём лезгинку. Кирьян Егорович был в ударе.
Публика рукоплескала.
Стол дислоцировался рядом с обочиной.
По закону подлости (не город, деревня, блинЪ!) мимо проезжал один из его заказчиков – любезный дружок – на, съешь пирожок, не преминувший оценить танцевальные способности Кирьяна Егоровича. Оценить – оценил, а выйти из машины и пожать руку Егорычу постеснялся. Стыдно ему было за такого подрядчика: не дело подрядчиков – выплясывать на столах на виду всего города, нехай ночью. Молва дезавуирует ночь.
Вот же свидетель преступления, кто его звал, имать его?
Через пару дней Кирьян Горович выслушал бесплатную лекцию. Речь в ней шла о необходимости достойного поведения Подрядчиков, имеющих дело с выгодными Заказчиками. Ибо: через недостойное поведение исполнителя заказчики могут отвернуться от него (хучь даже семи архипядей во лбу). Кроме того, коллеги и конкуренты заказчика перестанут уважать того заказчика, который столь необдуманно общается с таким недостойным исполнителем. А, если Кирьян Егорович не одумается, то заказчик расскажет про этот случай всем прочим бизнесменам и потенциальным заказчикам, и даже положит на то часть жизни. Словом, Кирьян Егорович своими нелепыми танцами на столах серьёзно порочил его строительный бизнес.
Через полгода Кирьян посвятил Ванде пять строк послесловия в совершенно матерной опере. Нормальных слов в опере было как изюмин в студенческом кексе.
Ванда же тем послесловием немеряно гордится, причисляя себя к соавторам и совозбудительницам творчества Кирьяна Егоровича 1/2Туземского.
***
Возвращаемся в дом.
Кирьян Егорович, вспомнив бесполезность опытов, ничтоже сумняшеся, мужественно стащил с себя Калашникова. Обнажился торс, обнаружились постриженные намедни, встопорчащиеся теперича седые волосишки.
Следует тут присовокупить к сказанному, что К.Е. умел вовремя втягивать живот. Благодаря такому умению – в постели ли, или в начале знакомства, – на это пресса хватало, – он оказывался в роли терпимого, молодящегося старикашки вполне даже на уровне «прокотит».
На фоне ровесников с пивными бурдючками поверх штанов он просто красавчик Рики Мартин. И, ежелив пронаблюдать вниз и сравнить, то и головка ничуть не хуже.
А в части цвета, являя собой чистейший колор №ХХ по RAL (цвет утренней французской нимфы), даже лучше. Не говоря уж про сохранившую девственно мальчиковую гладкость. Класс поверхности: «шелковистый глянец» второй степени.
Для знакомых или постоянных партнерш льгот по втягивание живота он не оказывал.
Опытные женщины обычно поглядывают на другие, во взаимно совмещаемые места. В отношении любых пуз женщины придумали замечательную отмазку: «Любимого тела должно быть много». Без комментов.
Пару месяцев назад Кирьян Егорович заволок в дом гирю. Пользуя её по утрам и вечерам он ежедневно прощупывал те места, где по правилам должны бы находиться мышцы. Благодаря гире и обречённому упорству Кирьян Егорович почти обоснованно считал своё вместилище души не таким уж старчески безнадёжным.
...
– Да ладно, я пошутила, – сказала Флориана, словно не замечая голого по пояс русского мачо с недюжинным прессом Рика. Угадывалась натренированная головка Рика. При этом она разглядывала майку. Сначала бережно держа на руках, потом примеривая на себя. К сиськам подошло идеально.
Не дождавшись ответа, Флориана сложила маечку в несколько раз – образовалась компактная масса поклажи. Засунула массу в сумочку. С такой тщательностью мамы складывают в чемоданы одежды отпрысков, отправляющихся на поселение в бурсу.
Судя по восторженному взгляду Флорианы, майка пришлась ей по нраву.
– С такими прыщиками майка будет каждой в пору, – обречённо думал К.Е.
И считал в уме остатки гардероба.
Он отставил дверцу шкафа в сторону. Дверца, благодаря упоминаемым жиличкам Даше и Жуле, давно уже слетела с петель. Она переставлялась с места на место ручным способом. Слегка пошарившись в анналах глубины нашёл и надел майку хлеще первой.
Теперь на Кирьяне Егоровиче было написано:
«Водка сближает людей».
Водка сближала людей на английском языке и всего за сто пятьдесят рублей. Калашников, к примеру, угождал вкусам за двести. В Угадайгороде Калаш стоил уже четыреста. СПБ вообще удивил Кирьяна Егоровича дешевизной шмоток.
После первой носки и последовавшей утренней стирки на алкогольной майке в уровне шеи образовалась дырка размером в пятак. Во вторую стирку пятак превратился в купюру. В третью дырка стала прорехой. В неё, если бы К.Е. был Змеем Горынычем, уже можно было просунуть единовременно две головы.
Тем не менее, маечка-мечта Кирьяном Егоровичем не выбрасывалась. И одевалась она исключительно в самые торжественные моменты жизни. Она до сих пор ждёт своего нового звёздного часа, имея проект швейной реконструкции.
Так он с похмела приплёлся в ней на шведский завтрак во время соревнований по слалому.
Председатель Лысогорского СА Осип Виссарионович Калинин, дерзкий мыслитель, богохульник и модельер отреагировал достойно. Речь его была классически длинной, будто на ёлке перед сытыми волками и медведями, но в кратком переводе означало одно: «дрочить девкам волков с медмедями – всех не передрочить, особливо Кирьяна Егорыча в такой его оригинальнейшей майке».
Фраза Осипа Кирьяну Егоровичу понравилась. Её услышали иногородние коллеги. Авторитет Кирьяна Егоровича вырос до той божественной вершины, которую Царь Небесный назначил столицей большого слалома и спасительницей мира от потопа, при условии: при потопе всем стать на лыжи и ехать вверх.
Именно в ту ночь К.Е. целомудренно и практически спал в одиночестве. Майка помогала ему в здоровье, но игнорировала в помощи друзей. Его друг – бывший разрядник по гимнастике и реставратор картин по призванию тогда сломал лыжину, раздавил очки и повредил ногу. Так же уверенно всё это починил. Наплевав на ранение, он докатал сезон и маечным подвигам Кирьяна Егоровича вовсе не радовался, и ничуть не сочувствовал.
***
Оказывается, с майкой было ещё не всё. Кирьян Егорович уже попрощался с майкой. Но не так-то просто было с Флорианой. (Вот же дура неторопкая!) Флориана смотрела в честные глаза Кирьяна Егоровича, не веря своему счастью: «Я сейчас у Аплошки спрошу, можно ли мне у тебя взять майку».
Не успел К.Е. глазом моргнуть, как Флориана поколдовала в телефоне и нажала зелёную кнопку.
Судя по всему, телефонный Аплошка, был не в духе, или просто занимался любовью, или просто потому, что потому. Ночь была, ядрён кролик.
Телефонный разговор был по-жалкому короток. Недавно женившийся на долголетней пассии – настоящем эталоне русской женщины – Аплошка что-то хищно буркнул и выключил трубку, прокляв Флориану и заодно послав Кирьяна Егоровича в песню «Далёкое далёко».
Другое: дочь Аплошки. На неё Кирьян Егорович положил-было как-то свой дрягающийся туда-сюда полпохотливый глаз. Итогом был отказ Кирьяну Егоровичу в приглашении побыть переводчицей в путешествии на Венецианское Бьеннале. Пару раз Кирьян Егорович пытался довострить коньки и познакомиться с ледяной дочкой ближе. Дочка, уразумев ситуацию и причисляя К.Е. к собутыльникам отца, каждый раз отсылала от себя Кирьяна Егоровича на ;еров каток (катись ты, отвали, дедушка, а не пойти бы вам... ), в самый дальний угол Угадая.
Поделом узурпированный младшим поколением Кирьян Егорович на отсылы не обижался. И катался посланным в тяжкие. Плевать: он человек великий, не то, что эти соски, нехай, что порой работают в Газпромах. Плевать ему на газ, на нефть и уголь! У него дома и газовая труба-то отрезана.
***
– Что читаешь? – Флориана стащила с подоконника «Треугольную жизнь» Полякова.
– Да так, почитываю, то да сё....
Закладка уж месяц как задержалась на шестьдесят третьей странице и не хотела двигаться дальше.
– Что там потерял? Мне не нравится Поляков. Во-первых, он председатель, а это уже...
– А я читаю. Мне интересно, за что его так женское население любит. Председатель тут ни при чём.
– Секрет хочешь узнать?
– У меня лучше секреты.
– Чаю попьём?
– Что ж не попить. Тебе чёрный, зелёный?
– А вон тот набор, что на холодильнике. Китайский?
– Китайский.
Флориана озаботилась поверхностным рассматриванием коробки, а Жанчик обнюхиванием содержимого.
– Ого, четыре варианта! Я вот этот хочу.
Жанчик захотел тоже, причём всё и сразу. Он занялся извлечением вариантов.
Туземский, не без возни отобрав у Жанчика жестяные игрушки, озаботился чаеприготовлением.
Жанчик ощерился и угрюмо, предупреждающе рыкнул.
– А гитара зачем? Играешь что-ли? – это Флориана.
– А nach ещё гитара нужна, – думал Кирьян Егорович, не для декора же! Хотя на самом деле больше для декора.
– Поигрываю иногда. Для себя. Для публики не играю. Не созрел.
К.Е. не стал хвалиться успехами, чтобы не ввязнуть в концерт по заявкам.
Перед публикой на самом деле он играл. Аж два раза. Самая большая публика в его звёздной практике была человек в тридцать. Одна публика была своей в доску, другая в радио пьяной. Кирьян Егорович тоже. Поэтому было не страшно.
Перед Жанчиком с Флорианой петь не хотелось. Вроде как бисер метать, заранее зная никчемушный исход.
Умолчал он и новые свои песенки, отшлифованные за последний месяц до блеска в каждой ноте струны и в волне утробного воя.
Чтобы сменить тему, он вспомнил о намерении в ближайшем времени покружить по заграницам. Умело втянул Флориану в разговор и обнародовал маршрут.
Флориана выразила... за границей не довелось... волосатые зарабатывают... выше крыши... а им журналистам...
– Я не виноват, – извинялся зачем-то Кирьян Егорович. – Мне нужно... я роман... мне сюжеты... Про экспедицию... очерк...
Он намеренно уменьшил мировое значение будущего бестселлера и понизил роман в звании до неаппетитного жанра.
– А дай роман почитать.
– Не дам. Он в работе.
– Ну и ладно.
Флориана безмерно... опечалилась... глотнула... кручина... чаю.
– Сахар в доме Е?
– Сахар Е, и конюшня в одолжении долженствует.
– Как, как?
– Шучу. Даля недавно читал. В голове мусор.
А на самом деле одновременно писалось три романа. Без последовательности и в той неразумной очерёдности, которая зависит от настроения и событий.
Именно в событиях, а не из абстрактных измышлений, Кирьян Егорович черпал сюжеты. Флориана вот... и Жанчик этот... Что к чему!
Освоившийся Жанчик разлёгся рядом с К.Е. Любопытна, блЪ, изображённая им египетская поза: невместившиеся передние лапы Жанчик собрал в столбы и поставил их на пол. Столбы поддерживали половину свесившегося с дивана огромного тела. Сказочно выпуклочашечные глаза в блюдцах орбит, не моргая, любовно смотрели на Кирьяна Егоровича. Плотоядный язык на дециметр свесился с будто наботулининых на сдачу губищ директрисы косметического салона.
– Поцелуй меня по-французски, как моя мама, – думал Жанчик. – Ну хоть скупо. Я толк в этих делах знаю.
Не дождался.
– Фуй тебе, пидору собачьему, – мысленно унижал пса Кирьян Егорович, уже без всякого церемониального настроения прихлёбывая ставший неэстетичным чаёк. – Лучше с моста в реку!
Пёс всё понимал. Нужных слов для ответа не находил и периодически вздбрыкивал чем-то; пожалуй что, это голосовое место называлось утробой. Он обдумывал – с какой части тела начнёт кусать (при прощаньи) этого наглого дразнилу и обзывальщика.
***
Обиженная непотрахом Флориана перед уходом держала кирьяновские руки в своих: «Холодные».
Ловко связала бесчувственность кистей с болезнью сердца, с бляшками в системе и неправильным давлением.
Болезни сердца у Кирьяна Егоровича сроду не отмечалось. Про бляшки ничего не знал. Давление – да, бывало. Неслыханное дело: он даже не знал, пониженное оно или повышенное. До лампочки! Кирьян Егорыч давлением особенно не озадачивался и вообще слабо и, похоже, намеренно не понимал в этих медицинских цифрах.
– У меня сердце горячее, – мямлил он, почёсывая в усталых грудях чёрную «водку, сближающую людей».
Флориана, не особо испрашивая разрешения, насильно вычислила по руке ближайшее бытиё Кирьяна Егоровича. Кирьян Егорович и без того знал свою судьбу. (Пошла ты нах). Он сам творил судьбу, плюс – минус трамвайная остановка. Он не хотел знать дату кончины. (Отвяжись, а!) Безмерно любящий человечество интернет на первой же домашней странице предлагает эту услугу. В жопу услугу! Кирьян Егорович ходил на правильный свет светофора, без надобности не ездил в автомобилях, за буйки не заплывал, потому что едва умел держаться на воде, являя собой прототип топора в неглубокой луже. Он губил себя куревом ежедневно, не запуская дым в лёгкие, и в то время позволял себе пиво только раз-два в неделю. Повыпадывали зубы и по утрам воняло кариесом остатков. Стометровку он осиливал максимум быстрым шагом. В таких условиях не надо ему знать судьбу. Netnach, нет!
– Чувствуешь, теплее стали?
Руки в руках это намёк. В самый раз приступать к раздевательной или иной предшествующей любовной раскачке процедуре.
Сволочь Жанчик отбивал охоту даже дефрагментировать флорианины мозги, не говоря уж про извечные проблемы с пуговицами, колготками, застежками и поиском фальшивых, замаскированных искренностью фраз. Снятие трусов представляет проблему. Кто их должен снять первым? Или тупо содрать, как по наивности делалось всегда? Вечная проблема. Шекспир про это не пишет. Радостный Джеймс не сочиняет. Замалчивает Ницше, а Фрейд им не читан. Трусов дамы тогда не носили. Или сначала не носили, а потом начали носить. Именно так. В каждом процессе развитие идёт по спирали. А когда начали – кто его знает. Если молчит Шекспир, спрятанный во втором ряду полок, то тем более плохо знает Сервантес с закладкой на 7-ой странице.
***
Как-то по пьяни К.Е. заспорил с друзьями о том, носят ли трусы настоящие турчанки. Те самые, что носят паранджу, скучают в магазине, добросовестны в постели и молчаливы в момент оргазма. (Это красивая донельзя цитата.) Но никто ничего про восточные трусы не знал. Тогда Кирьян Егорович залез в один из сайтов знакомств и устроил опрос стамбульских проституток. Звать их, если кто не знает, всех подряд наташками. То, что с маленькой буквы – это не ошибка, а факт. Переименовывают их турки для простоты пользования тотчас же по поступлении в соответствующие любезных дел конторы.
Не слабо подкованное в этом вопросе большинство славяноязычных наташек тоже не знало. У них трусы обычные. Зато точно знала одна из одиозных Наташек (эта тварь с большой буквы), видимо неплохо устроившаяся в турецкой жизни. Она не заочно, а онлайн, послала Кирьяна Егоровича далеко-придалеко, между делом сообщив, что это шибко интимное восточное дело и его с друзьями не касается. – Приедешь, объясню. Не приедешь, пошёл ты в свой русский зад. (Это, учитывая слабость читательских ушей, специально слабо переведено).
Паранджа это почти что религиозная тайна. – Будешь приставать, – писала Наташка, – нашлю моджахедов. IP – адрес вычислю в момент. Они уже к тебе идут как ваш грёбаный стиральный порошок.
К.Е. не хотел ни моджахедов, ни порошка. Он хотел эту конкретную Наташку, но ещё пуще желал тут же сменить IP-адрес.
От такого мазохистического ответа наташки у Кирьяно щипало в причинном месте: он живо представил побронзовелую под турецким солнцем наташку в позе созвездия Рака с расшитой бисером кисеёй и закинутым подолом на отблёскивающую голым солнцем спину.
Одноклассник К.Е. Б.Сидоров – известный знаток и историк всякой моды про эту интимную подробность ведал наверняка. Но беспокоить его о женских трусах было неудобно. Да и тема была кошмарно необъятной. Да и жил Сидоров далеко в Париже. А в Москве вёл дешёвую одевальную передачу. Занятой человек, словом и делом.
Больше спросить было не у кого. И тема канула в лету неопознанным трупом.
***
...Интересно, как бы выглядел процесс совокупления с Флорианой? А вставление пистона? Пёс бы смотрел или отвернулся? А как бы среагировал на стон? Сто процентов, что Флориана в экстазе не станет молчать. Такие, в балахонах, не молчат. Она заорёт белужьим криком и побудит подъездный зверинец. Нет уж, пардоньте!
Жанчик расценил бы простой секс по взаимосогласию за насилие. Он, герой, блЪ, с клыками вступился бы за хозяйку. Исход драки человека с животным заранее предрешён. Без всяких вариантов. Варианты были только в количестве откусанного. Псы не предусмотрены для наблюдения за любовью людей.
Давненько Кирьяна Егоровича псы не кусали. – Лучше это не вспоминать! И роман К.Е. потоньшел на страницу.
***
На посошок Флориана вытерла свежую блевотинку расшалившегося мальчика, нюхнувшего ненароком кирьяновы тапки. Тапки лежали под велосипедом в прихожке, никого не трогали. мирно испуская копившиеся годами мужественные запахи.
Жанчик, нюхнув, блевнул. Блевнув, нюхнул тщательней. Пометил собачьим восторгом заскорузлые Дашкины туфли: реакция на чужие шмотки у щепетильного Жанчика весьма своеобразная.
Флориана, судя по всему, была той ещё девицей. А Жанчик был для контраста непутёвым неженкой.
– Пидор, пидор собачий. Кто ещё!
Про возраст Флорианы Кирьян Егорович, так и не набравшись наглости, и не спросил.
– Дашь свой телефон? – сообразила Флориана.
– Зачем? – соригинальничал Кирьян Егорович.
– Номер дай. Телефона.
Кирьян Егорович смеялся: тупой и ещё тупее.
– Придёшь без собаки?
– Зачем? (Вот дура!)
Псина смотрела настороженно, будто чуя подлую человеческую мысль.
– Ну, звони, если что.
– Угу.
– Вот и почаёвничали.
– Ага.
– У меня порвался лифчик.
Кирьян промолчал. Ему-то что с лифчика.
Флориана ушла во тьму как живительный туман из внезапно прорвавшего плотину ассенизационного отстойника.
***
Кирьян Егорыч фортиссимо, словно последний раз в жизни, «проблеял» себе (так называл его пение Трофим Митрич) арию Караченцова из «Юноны, блЪ, Авося»: «Ты меня на рассвете разбудишь, на порог необутою выйдешь».
Подходящая песня! Намек самому себе и ушедшей Флориане на недальновидно зачатое и скоротечное будущее. Особенно хорошо песня звучит, когда педалируешь на словах «ты меня никогда не увидишь». Зачем вот тогда звал? Чудак ты человек!
Он притулил к спинке дивана концертную гитару от Щипка, давно уже подло присвоенную Жулькой, а потом надолго застрявшую в хате Туземского. Подсунул под поясницу подаренные Дашкой йоговские иголки. Смежил очи неудовлетворённым лукавым.
Ночью гитара хлобыснулась. Она вонзила колки с отбитыми перламутрами ровно в серёдку лба Кирьяна Егоровича.
И, ептыть твою мать, дорогой читатель! Это было больно!
Утром Кирьян Егорович едва поднялся. Болела продырявленная голова, снилось плохое. Он опять летал. Ему мешал чемодан, спрятавшийся в подкрылках. На полпути к чему-то важному чемодан раскрылся и из него посыпались гвозди и сушёные акульи глазки. Пришлось снизиться. Челюсти Лаврентия Берии попрыгали по тротуару и спрятались в газоне. По мозгам застучала печатная машинка. Выполз лист. На нём по-китайски написано: "Вставай сука. Опять, сука, за границу подался. Бойся пограничников. Пакет заберёшь в Нюрнберге. Фуй-Шуй - твоя мать."
- Ну и сон!
Кирьян Егорович, пошатываясь, подошел к столу и открыл нижний ящик, в который была ссыпана коллекция редкостей, и визуально оценил ситуацию. Ему показалось, что старинные гвоздочки лежат как-то по-другому, нежели в прошлый осмотр. Не было синего гвоздя, который он намедни купил в антикварном магазине Ёкска. А за полчаса до прихода Флорианы он помнил, что даже держал его в руках, а после вроде бы кинул сверху.
– Украла, тварь.
Кидаться вдогонку за Флорианой уже поздно. Поискать можно. Уже завязывая шнурок, вспомнил сволоча и извращенца Жанчика, его дзюдоистские мышцы и зубы лабораторно гипертрофированной крысы. Искать правду расхотелось.
– Потом найду, – решил он, и за неимением лучшего варианта жизни поплёлся на работу.
Глазки-глазки, вы где, сторожа мои, гэ де жа вю были?
***