Эти русские, как оказалось, порядочные трусы, доложу я вам, и совсем лишены понятия о чести. Уже несколько дней они бегут перед нами, так, что мы едва успеваем видеть хвост их армии, да и то не всегда. Литва отдается ими нам без единого выстрела — какой позор, какое бесчестие! Не скрестить шпаги, бежать, оставляя прекрасную страну! Император Александр и его генералы опустили себя в глазах литовцев, это совершенно точно.
В первый день после перехода через Неман польские уланы дивизии авангарда, взобравшись на холмы, могли видеть неприятельский аръергард, отступающий по виленской дороге. Тогда мы решили, что русские сосредотачиваются в Троках, чтобы дать сражение. Не дали. Вот уже и Вильно близко. Идет четвертый день войны. Мы неутомимы — в 2 часа ночи, затемно, уже на коне. Такая гонка порядком утомляет лошадей, но цена велика — нагнать неприятеля, задержать его и навязать сражение.
Наш полк не был назначен в авангард, но Женвуа, мой друг по полку, был откомандирован туда, не в последнюю очередь из-за того, что он после Тильзита провел некоторое время в России.
- До встречи, старый мерзавец! - провожал я его, - Будь осторожен!
Я завидовал Женвуа, у которого теперь было больше шансов отличиться, чем у меня.
И тут такой конфуз... Право, я даже не знаю, как вам это объяснить. Зазнались, прониклись презрением к бегущему без оглядки противнику. И были наказаны.
Когда Вильно был уже так близко, казаки вдруг ударили на полк конных егерей передовой бригады. Егеря шли походной колонной по холмистой дороге. Казаки, эти прославленные разбойники, всегда бегущие от честного боя, но нападающие по-воровски, исподтишка... Они внезапно появились из предрассветного тумана и бросились на нашу кавалерию, не успевшую построиться для боя. Капитан де Сегюр попал в плен, с ним некоторые солдаты; кто-то погиб — самым первым в эту кампанию. Посеяв панику и беспорядок, русские унеслись прочь. Скифы, право слово!
Доблестный 8-ой гусарский полк узнал об этом несчастье первым. Все издали крик, сколь негодующий, столь и воинственный. Это дерзкое оскорбление, оно должно быть отмщено! Немедленно! Полк едва не галопом понесся по пустой дороге к Вильно. Где были эти проклятые варвары?!
Вся остальная дивизия, пять полков, включая наш, поспешала следом. Достигнув Вильно, мы без помех достигли въезда в город. Казаков не было. Генерал Пире направил кавалерию в обход города: два эскадрона шли с севера, два других — с юга. И тут удар во фланг этой, южной группе! Тысяча чертей! Эти скифы возникли, как из-под земли, смяли передовой эскадрон. Тот отошел. Лошади наших были истомлены длительной рысью во время поспешного марша. Некоторые храбрецы были вынуждены даже спешиваться среди боя и бежать в пешем порядке, ведя коней под уздцы.
Казаки, набравшись смелости, сгруппировались, решив, видимо, дать бой. Их было больше, чем наших. Проклятые трусы, чего же они не суются в равный бой?! Но потом... Казаки вдруг повернули коней и быстро поскакали прочь. Что заставило их поменять намерения? Все было просто. По дороге к ним на помощь на рысях спешили два полка польских улан нашей же дивизии. О, как они были злы, как горели желанием вступить в бой с ненавистными им русскими! При виде этих молодцов разбойники пустились наутек. Таковы были, вкратце, подробности этого боя, сообщенные мне Женвуа.
Во второй половине дня армия парадом входит в Вильно. Из соображений дипломатии, Его Величество честь первыми вступить в древнюю столицу Ягеллонов доверяет полку польских улан под командованием полковника Радзивилла. Это был 8-ой польский уланский полк, отличившийся в утреннем бою. Его всадники стоят гордо, подбоченясь, ожидая сигнала к началу парадного марша. Их соотечественники из 6-го уланского смотрят завистливо — им вступать в город лишь вторыми. Мы тоже надеваем парадные одежды. За поляками дойдет очередь и до нас. Увидеть императора и ударить в грязь лицом — такого допустить нельзя!
В Вильно нам, офицерам легкой кавалерии, достались лучшие квартиры. С утра, после подъема, нас уже ожидал дымящийся кофе. Подавали белый хлеб, булочки, масло, ветчину, колбасу, яйца и джем. Отлично! Постарался наш повар из Марселя, большой искусник в своем ремесле.
Итак, Вильно взят, Литва, можно сказать, у нас в кармане, почти без боя. Мы горды и довольны. Хорошая война!
Капитан Деломмо
В четыре дня пути, не отмеченных ничем, кроме скверной холодной погоды с частыми дождями, мы достигли Вильно, из которого, как говорили, только накануне выехал царь (так русские называют своего короля). До сих пор наше продвижение не было потревожено ни одним выстрелом.
Когда мы достигли города, небо вдруг прояснилось, показалось солнце. Поднялось настроение. По Вильно мы прошли парадом. Большой и красивый город, мне он понравился. Каменные дома, мостовые, костелы, в которых, по случаю нашего прибытия, служились молебны, доносились звуки органа. Не будь я в строю, с удовольствием остановился бы послушать.
Переходя границу, мы были уверены, что поляки и литовцы встретят нас, как освободителей. Однако, в Литве жители отнюдь не бросали цветы французским солдатам. Конечно, многие местные с радостью встречали нашу войсковую колонну. Но периодически мы замечали и хмурые, недовольные взгляды. Причем, так на нас смотрели не только литовцы, но иногда даже и виленские поляки. Это заставило меня задуматься. Нам ведь говорили, что все в Литве ждут нас как избавителей. В действительности оказалось, что многим из них под властью русских жилось вовсе не так плохо, как описывалось нам.
Надежда на постой в городе не оправдалась. Наполеон оставил в Вильно на квартирах избранные войска — свою гвардию, а также штабы. Дивизия Компана прошла через Вильно и расположилась биваками сразу за городом, справа от дороги. А вот 1-ая дивизия Морана, тоже из нашего корпуса, в числе немногих отборных частей, была назначена квартировать в самом Вильно. Восторги их по поводу этого быстро улеглись. Дивизию разместили в бывших польских казармах - старых, неудобных и, что самое неприятное, буквально набитых блохами! Один офицер, которому наиболее «повезло», выбрал себе апартаменты по вкусу и был очень доволен. Встал же он утром с таким лицом, будто ночевал, засунув голову в пчелиный улей. Я сам видел это, представьте себе! Нам было лучше, мы стояли биваками в поле. Потеплело, настала хорошая июньская погода.
У нас хорошее снабжение, мы пока не имеем нужды ни в чем. Хорошие пайки; в Вильно по приказу императора создаются обильные магазины для обеспечения армии. Уже завезены в большом количестве и винные рационы. В этом мы убеждаемся сразу, получив на ужин по четверти литра красного вина каждый.
- Не опьяней, Кристоф! - хитро подмигивает старик Дивер, - А лучше поделись-ка со мной.
- Не жадничай, Кокар, не жадничай! - смеются товарищи, - Понюхай пробку, тебе и хватит!
Смущенный, я уже готов отдать свою порцию Диверу, но, когда пытаюсь это сделать, меня останавливает взрыв смеха.
- Пей! Шуток ты не понимаешь.
Сытый и в приятной расслабленности от выпитого, укладываюсь, бросив под голову ранец и, скрестив руки на груди, засыпаю.
- Кокар! Живо вставай! Тебе заступать часовым. Забыл? - вытаскивает меня изо сна грубый голос, сопровождаемый немилосердной встряской за воротник.
Сержант... Да, я действительно забыл. На дворе середина ночи. Делать нечего, встаю. Предыдущие часовые, сменившись, укладываются спать. Нахлобучив кивер и взяв ружье, бреду на пост. Сержант тоже улегся. Я один.
Ночь. Теплая летняя ночь. Над головой — ясное небо, полное звезд. Различаю ковши Медведиц, Полярную звезду, крест Лебедя, букву «М» Кассиопеи. Воздух наполнен пряным запахом цветов. Днем такого нет. Ночью они пахнут сильнее? В поле, где-то в траве, однообразно щебечет ночная птица. Козодой? Не знаю, я не большой знаток птиц. Сколько она может так стрекотать? Ночь напролет без остановки? Зачем? Ищет себе пару? Товарищи спят поодаль. Я тоже сплю так каждую ночь, не замечая, какую красоту пропускаю. Эх, жизнь...
Июньская ночь коротка. Каждодневное таинство рождения нового дня сегодня развернулось передо мной. Вначале чуть зарделся красным восток, затем заря становилась все ярче, ярче. На розовом небосклоне зажглась голубая Венера — утренняя звезда, словно кристалл хрусталя. Как красиво... Ночные звуки смолкли. Перед рассветом словно весь мир безмолвствует. Уже скоро взойдет солнце. На биваке кто-то зашевелился. Не спится повару соседней роты; раздувает припасенные с вечера угольки, на кострище, прикрытом котлом.
Кристоф Кокар, 111-ый линейный полк
Через два дня пришел приказ выступать в северо-западном направлении. Русские организовали огромный лагерь при Дриссе, куда спешила их армия. Император мечтал поскорее навязать сражение. С рассвета мы маршировали с ранцами, киверами и ружьями. Шел дождь, ранец давил на плечи, на душе было тяжело. После Вильно стало тяжелее во всем. Марши были утомительны из-за плохой погоды, больших расстояний и нужды, царившей повсюду. Везде был сущий хаос, ничего для себя нельзя было найти. У нас быстро вошло в обиход выражение «порядок по-польски», служившее для обозначения разрухи, грязи и дезорганизации. Все эти неурядицы довольно скоро подорвали дисциплину в войсках, породили мародерство и дезертирство.
Ферх, 124-ый голландский линейный полк
В одном из маленьких литовских городков, что мы заняли примерно через неделю после начала войны, русские, отступая спешно, не успели уничтожить магазины. Поспешили, поспешили; бывает. Спасибо, кстати. Помимо всяких съестных припасов, к нам в руки попало порядочное количество штайнхегера — излюбленного напитка швабов, полк которых следовал с нашим корпусом. Немцы очень обрадовались и тут же перепились.
В этом городке я познакомился с местным ксендзом — человеком, на удивление, очень образованным и ученым. Его старая церковь была разрушена во время какой-то неведомой мне войны, но затем старательно восстановлена. Отчасти для этого была использована прежняя кладка. Старые камни своим темным цветом отчетливо выделялись на фоне вновь отстроенных стен. С ксендзом у меня состоялась продолжительная дискуссия, касавшаяся квадратных башен, которые возвышались по углам церкви. Не без чувства самодовольства, литовский священник прочитал целую лекцию польскому унтер-офицеру. Он объяснил, что башни такого типа можно найти на всем пространстве восточной Европы от Прибалтики до Трансильвании. Все это было очень познавательно, и я остался доволен беседой.
трубач 9-го польского уланского полка
Стечением обстоятельств, я едва не погиб, так ни разу и не встретившись с врагом. Дело случилось так.
Эта кампания, едва начавшись, тут же принесла нам великие огорчения. Пока Великая армия под началом Наполеона устремлялась вперед, к Вильно и далее, король Жером отдал герцогство Варшавское на разграбление своим войскам. Король сидел в Гродно, развлекаясь балами и поглощая шампанское, а мы шли по освобожденной, как нам казалось, земле — опустошенной, обобранной, в дымящихся развалинах и зареве пожаров. Хорошее же освобождение мы принесли! Конечно, это не было делом рук поляков. Разве могли бы мы поднять руки на возлюбленных своих соотечественников?! Нет! То бесчинствовали немцы, во множестве бывшие в войсках Жерома — вестфальцы, саксонцы. Все пространство от Августова до Лиды было разграблено этими разбойниками. Словно ландскнехты-наемники времен Валленштейна, они оставляли за собой обглоданную пустыню.
В один далеко не прекрасный вечер меня и еще одного рядового улана вызвал капитан роты. Обозная фура, следовавшая с нашим полком, отстала, сломавшись по дороге в одной деревне. Нам было приказано вернуться за ней и доставить в полк.
Когда мы подъезжали к означенной деревне, уже спустились ночные сумерки. Нам оставалось преодолеть лишь опушку леса, как вдруг я увидел, что по дороге кто-то бежит нам навстречу. Взяв, на всякий случай, наизготовку карабины, мы остановились. Бегущим оказался бородатый еврей, коих много проживает в здешних местах. Он был напуган, в разорванной одежде.
- Пан офицер! Пан офицер! Помогите! Грабят! - закричал он, бросившись к нам, схватил лошадь улана за поводья.
Что он кричит? Перепуганное, жалкое ничтожество!
- Дорогу, пане жидове! - замахнулся я на него нагайкой.
Трусливо взвизгнув, еврей отскочил. Его причитания и всхлипывания еще слышались за спиной, когда мы, пришпорив коней, бросились в деревню.
Вот и она — сломавшаяся подвода. Но что это? Какие-то солдаты в белых мундирах, кажется, грабят ее, сноровисто вытаскивают оттуда кули и тащат кто куда. Мародерство! С негодованием кидаемся на выручку. Беломундирные снуют вокруг, как крысы, белесо-серые в сумраке ясной ночи. Каждый из них занят своим делом, и когда я, донельзя разозленный, хватил одного из этих воров плетью, он лишь отскочил прочь, не выпустив из рук добычи.
Мародеры были из солдат Жерома, вестфальцы. Последние в бою, первые в грабеже; такая слава давно уже закрепилась за ними. Наши союзники! Кто же так поступает в союзной стране?! Рука моя сама собой тянется к сабле, чтобы хорошенько проучить негодяев.
Командир вестфальцев находится тут же. Сей сановный пан, с лицом красным, как колбаса, вырядившийся в белый мундир с золочеными эполетами, стоит на крыльце ближайшего дома и курит трубку, спокойно взирая на происходящее. Из чего ясно следует, что грабеж производится с его ведома и согласия. Я поражен... Как это совместимо вообще со званием офицера?!
Верхом подлетаю к крыльцу и произношу перед вестфальцем гневную речь по-французски. Понимает ли меня, интересно, этот индюк? Он совсем не реагирует, только продолжает невозмутимо дымить. А за моей спиной его доблестные соратники уже опустошили фургон и теперь зачем-то начинают ломать его. Оборачиваюсь туда.
- Берегись! - кричит вдруг мой улан.
Поворачиваюсь обратно, и тут вижу рядом с офицером вестфальского солдата, целящего в меня из ружья! Тут же грохнул выстрел, ружье плюнуло огнем, и пуля с визгом прошла где-то около моего левого локтя. Испуг мой тут же сменился яростью, я выхватил саблю, в полной решимости покарать негодяя. Но тут вокруг вдруг все зашевелилось, и отовсюду — из дверей, окон, из кустов, полезли немцы! Мародеры оставили свой промысел и взялись за оружие. Поняв, что еще немного, и нас просто убьют, мы повернули коней и стремительно поскакали прочь из деревни.
По дороге меня трясло от возмущения и унижения. В мозгу стоял тот ужасный миг - наставленное на меня черное жерло ружья. И рожа ублюдка — кривой, полуоткрытый рот; круглый и мутный, как оловянный грош, глаз с остановившимся, ничего не выражающим взглядом. Держу пари, он хотел меня убить!
Полковник, по моему докладу, отправил рапорт в Гродно, королю Жерому, прося разобраться в происшедшем и наказать виновных. Стоит ли говорить, что никакого ответа мы не получили и никаких мер принято не было.
польский улан о 1812-ом годе
22 ИЮНЯ. Промаршировав день, мы остановились на отдых в одной деревне. Наши обозы отстали. В деревне нашлась сломавшаяся фура с провиантом. Видимо, отстала от какой-то другой части. Наши солдаты воспользовались находкой. Груз мы поделили между собой. Это было справедливо: война кормит войну. Местные жители отказались продать нам хлеба и пива. Пришлось прибегнуть к реквизициям. Двум или трем евреям, не желавшим делиться, солдаты намяли бока. Мы с Вюрмом и Альхфельдом зажарили поросенка, которого Вюрм реквизировал у одной страухи. Та с руганью и проклятьями гналась следом. Вюрм поделился с ней мясом — в конце концов, это был ее поросенок. Вечером вдруг прискакал какой-то польский офицеришка, улан. Он что-то громко требовал на своем языке и кричал. Мы пытались не обращать на него внимания, но поляк был несносен. Тогда Штайнмайер, фузилер 2-ой роты, выстрелил в него для острастки, чтобы прогнать. Трусливый польский солдатик тут же ускакал. Ему повезло. Штайнмайер очень плохо стреляет, даже когда трезвый. Если он намерен попугать, то вполне может ненароком и убить насмерть. Больше никто не мешал нам. Чудесный день.
27 ИЮНЯ. Король Иероним Бонапарт прибыл вечером в занятый накануне вестфальскими войсками Новогрудок. Он нашел базарную площадь заваленную грудой всевозможных обломков, а на улицах валялись тела жителей, особенно женщин, которые были подвергнуты насилию. Вину за это следует отнести на счет кавалеристов авангарда.
Дневник немца