ДОЧЬ.
- Папулечка пришел! – детский крик разорвал спокойную тишину квартиры и впереди Светы помчался Ему на встречу.
Девочка прыгнула на отца, не успевшего снять пальто и обвила как плющ руками и ногами.
- Я соскучилась! Ты так долго сегодня! Ты обо мне забыл совсем! А я вот о Тебе не забываю! – и тут же поток нежностей вслед упрекам, - папулечка мой родной, хороший мой, только-только мой.
Она так и висела на Нем, пока Он здоровался с мамой, мыл руки, ужинал.
- Знаешь, папулечка, я решила: я выйду замуж только за такого как Ты!
- Это за какого же? – со смехом спросила мама.
- За единственного, - мечтательно ответила дочь, поерзывая на коленях отца.
У них был ритуал: в зависимости от поведения Светы и получаемых в начальной школе оценок, ей разрешалось перед сном задать отцу 5 вопросов – «обо всем - обо всем». Он всегда очень терпеливо и ответственно подходил к исполнению ритуала и отвечал на вопросы подробно и искренне, но соответственно возрасту ребенка. С каждой провинностью за день сокращалось количество вопросов. Правда без вопросов дочь осталась только единожды, когда довела маму до бешенства, закатив в магазине истерику с валянием по полу и душераздирающими криками… Он не наказал ее и даже не стал выговаривать, а лишь сказал:
- Ты же понимаешь, что сегодня никаких вопросов и ответов быть не может? Я тебя очень люблю, но договор нарушать нельзя.
Эти вопросы для Светы были лучшим стимулом в учебе и поведении. Папа для девочки был непререкаемым авторитетом, ее первой и пока единственной любовью, но от того более искренней.
Света лежала в кровати, но вопросы отчего-то не задавала.
- Лучик Света ты мой в темном царстве, что случилось?
Ребенок заплакал. Совершенно неожиданно, по-детски: сначала задрожал подбородок, искривился ротик, глазки наполнились слезами, и они, сорвавшись вниз, часто-часто закапали на пухлые щечки.
- Свееетик…
Не успел отец ничего сказать, как дочурка прыгнула на него, обняла из всех детских сил и сквозь уже не детские рыдания пыталась выговорить, но получалось только:
- уулечка! Ы-ыыыы, …ешь ведь, да? Ни наааа-гы..
Насилу успокоив ребенка, выяснилось следующее:
- Сегодня Анжела Витальевна сказала, что те, кто курит, умирают, - Света за-молчала и поджала губки, которые вновь начинали дрожать, - а Ты куришь, - обвинила она отца, - значит, умрешь. Папулечка, не надо! – и новая волна слез захлебнула девочку.
- Светик мой, Анжела Витальевна и права, и не права. Все люди умирают… и здесь не всегда важно, курит человек или нет. Вот наш дед Анатолий - курит ведь?
Света кивнула головой, но смотрела пока недоверчиво.
- А сколько ему лет? Ты знаешь, сколько ему лет? 72! А он и тебя на плечах катает, и на крышу залезет, и меня обругает. И курит каждый день.
Света улыбнулась, вспомнив большого, казалось бы грозного, но очень доброго деда Анатолия.
- Ну да… - она задумалась на какое-то время, - так Ты не умрешь?!
- Как же я умру? А кто вас с мамой любить будет?
Света вновь бросилась на отца, но уже от радости:
- Папулечка мой, я тебя так люблю, так люблю! Как никто я тебя люблю!
- Я знаю. И мне без твоей любви никуда.
- А мы завтра Леру Станиславовну заберем на чай?
- Как ты скажешь – так и будет.
СУПРУГА.
- Супруг мой любимый, - Татьяне нравилось называть Его «супругом», тем самым лишний раз подчеркивая свою безраздельную нежную власть над этим невероятным мужчиной. Татьяне нравилось ловить восхищенные взгляды других женщин, тайком или в открытую бросаемых на ее мужа, и осознавать, что только она имеет право в открытую выражать свою любовь к Нему.
Они вместе уже много лет. И с каждым годом ее чувство к Нему лишь подни-малось на новый уровень. Они много пережили вместе и ни разу не поссорились. Да, они вздорили по мелочам, но Татьяна находила в глубинах своего раздражения женскую мудрость и вначале силой, а после по привычке вытаскивала ее наружу, просила прощения, и Он тут же менялся в лице и рвался к ней навстречу. Она бы отдала за Него все на свете, а чего бы не было у нее – нашла, украла, создала бы…
Иногда ей хотелось плакать от переполнявшего счастья. Она ловила каждый Его взгляд, каждое Его слово, чувствовала каждое движение Его души. И даже если Его не было рядом, Татьяна всей кожей ощущала Его тепло и присутствие. В такие моменты во власти мыслей и воспоминаний о Нем она чувствовала, словно чья-то сильная рука сжимала ее изнутри, и это было и больно, и приятно, и возбуждающе! Она помнила Его в начале знакомства – невероятным, сильным, смелым, таким небрежно-притягательным, таким уверенным в себе…. и помнила, как Он едва сдерживал слезы радости, кружа ее и тест на беременность с двумя полосками, помнила, как очнувшись после обморока, увидела Его на коленях с глазами переполненными ужасом и беспокойством, помнила, какой заботой и вниманием Он окружил ее, когда не стало отца…
Иногда Татьяне казалось, что она не заслуживает такого мужчины, не достойна Его, не пара Ему. Но Он всегда мог найти нужные слова и убедить ее в обратном, заставить верить в себя и себе.
Она окружала Его заботой, Она предугадывала Его желания, Она жила для Него. Для Него и для их ребенка.
- Супруг мой любимый, как Твой день прошел?
- В заботах и мыслях о своих девочках.
- И какие же выводы пришли в эту светлую голову?
- Что только рядом с вами я духовно обогащаюсь…
- Спасибо, любимый…
- Это вам спасибо. Кто бы я был без вас? А когда тебя любят такие девочки, нужно соответствовать.
ЛЮБОВНИЦА
На всю квартиру надрывалась Лара Фабиан в своей неизлечимой болезни… и Лере казалось, словно она знает французский, словно понимает каждое слово, которое с такой болью произносила певица. «Я болею Тобой» - ах, как точно это сказано! Слова любви универсальны, и неважно как складываются язык и губы, чтобы их произносить. Стоило Ему уйти, как Лера умирала. Она задыхалась без Него. Она не жила без Него. Ей не хватало Его. Ей было мало Его, даже когда Он был рядом, потому что домокловым мечом над их встречами всегда висела разлука. Она жила Им, она дышала Им, она боготворила Его… Лера хотела заботиться о Нем, но сложно проявить заботу в полной мере за пару часов в неделю… от того Лера злилась, говорила Ему резкости, потом жалела о своих словах и просила прощения.
Ему Лера прощала все и всегда. А как же иначе? В чем тогда любовь? А не любить Его было невозможно, немыслимо, недопустимо…Он покорял, Он ласкал звуком своего голоса, Он одними глазами мог вытворить с ней такое, что многим не под силу было и используя все органы своего тела. С Ним она подтверждала и жаждала превзойти фразу из песни о том, что с высотой любви поцелуи спускаются все ниже…
Он казнил и миловал одной фразой, Он обволакивал всю ее сущность своим дыханием и ферромонами, Он говорил то и так, что она подсознательно мечтала слышать, но стыдилась признаться в том даже себе…
Каждая встреча с Ним была сладкой мукой, была наградой ее терпению и наказанием за ее мечты. Мечты быть рядом с Ним. Каждую минуту, каждый миг, дышать Его дыханием, смотреть Его глазами, переживать Его эмоции, делить Его боль, радоваться Его улыбке. Любоваться Им, наслаждаться Им, любить Его. Он говорил, что никто и никогда не любил Его так, как она… А Лера не умела любить по-другому.
Их любовь была неправильная, запретная, осуждаемая Богом и людьми. Лера думала об этом, думала постоянно, терзала себя. Но стоило Ему появиться рядом, как весь мир переставал существовать… Шарлотта Бронте очень точно описала это чувство: «В те дни она не видела Бога за его созданием, ибо из этого создания сотворила себе кумира».
Это было волшебство и злое колдовство, это были чары и проклятье, которое невозможно снять. Лера понимала, что этот гордиев узел можно только разрубить. С размаху, с плеча. Но всякий раз девушка пряталась от таких мыслей, не доводя их до решений. Уходя придется уйти окончательно. Не оборачиваясь, не давая себе даже тени надежды на продолжение. А продолжения хотелось – неистово, жадно, вопреки всему! Уходить от Него придется молча, без объяснения причин. Да какие могут быть причины?! – причина только одна: Он НИ-КОГ-ДА не будет ее. Он не сможет бросить семью… а если бросит, она же первая перестанет Его уважать. Это гордиев узел… но топор она боялась достать, так как его придется использовать.
Она очень привязалась к Свете - славный искренний ребенок, боготворивший отца. Света была продолжением Его, Его частью и не любить ее тоже не представлялось возможным. Совсем иное Татьяна… они почти ровесницы, но какие же они разные. Да еще по разную сторону баррикад, на которых стоит Он. Лера понимала, что эта женщина часть Его жизни и во многом благодаря ей Он стал именно таким, какого она и любит. Но знать о ней, видеть ее, разговаривать с ней и слушать ее рассказы о Нем, сидя за одним столом… это была самая страшная мука, на которую мог обречь мужчина любящую женщину. Но отказать Свете, когда та звала ее в гости и подбивала «папулечку» помочь уговорить Леру Станиславовну, отказать себе в жестоком мазохистском наслаждении видеть и слышать Его лишние минуты, почувствовать прикосновение Его пальцев, когда Он помогал снять и одеть пальто, а потом, вызвавшись проводить, страстно целовал ее у подъезда, выпивая ее душу, силу и молодость до дна – было выше ее женских сил. И как жертвенная овца она покорна шла за заклание к Нему в семью, а после всякий раз в муках умирала, пытаясь вернуть свое сердце, что Он уносил на подошвах своих ботинок…
- Любовь моя, душа моя, жизнь моя!
- Лерочка, девочка, ты меня порой пугаешь такой силой своих чувств.
- Знаешь, я иногда прохожу мимо Твоих окон и мечтаю хоть мельком увидеть Тебя… но Тебя нет.
- А ты не смотри в окна, где меня нет.
- Пожалей меня, пожалуйста.
Он смотрел ей в глаза и, не прикасаясь, стал повторять:
- Жалею, жалею, жалею, жалею…
Лера взвыла от этой изощренной платонической ласки.
- Господи! Как же я Тебя люблю! Я благодарна уже тем, что живу с Тобой в одном городе, могу гулять по тем же улицам, могу дышать тем же воздухом и видеть то же солнце, что и Ты…
- Так я, оказывается, делю тебя со столькими мужчинами?! – в притворном ужасе воскликнул Он.
Лера счастливо засмеялась, но резко притихла:
- Нет. Делить – это не Твой удел. Это удел тех, кто Тебя любит.