148. Смерть певицы
Колоратурное сопрано Вера Александровна Лядова (кузена Анатолия Лядова) блистала (фейерверком!) на питерской опереточной сцене.
Бенгальским огнем.
Ее кружевные воланы и страусиные боа метелью взвихривали подмороженную (перекрахмаленную) эстетскую публику. Испод ляжки в ажурном чулке и в поднебесье задранный носок туфельки – образчик истинного фрэнч-канкана.
Талию она держала – на отлете!
Раз, исполнив заглавную роль в «Прекрасной Елене» Оффенбаха, Вера вызвала в столице беспрецедентный бум оперы-буфф (бум-буфф-оффенбах – словно удары в тарелки!)
Переход вкусов публики от почтенных драм с реализмом и моралью к легкому жанру воспринимался тогда, как революция, почти Парижская коммуна. Меломаны осыпали «белиссиму» розами, преподнесли ей по подписке золотую диадему, валялись у нее в ногах, носили на руках (Idol mio). Успех несколько даже выпростался за рамки реальности.
«Елена Троянская», подсаженная на свою славу, как на иглу, пуще всего боялась потерять ее. Конечно, скандальный шлейф волочился за Примадонной. Светские обозреватели насекали на высокопоставленных любовников. Критики из демократической печати предъявляли ей «неприличные разрезы на подоле хитона» и вообще, «развращение нравов», чего, по правде говоря, и не было: вульгарности Вера не терпела. Дворянская дочь, выпускница Санкт-Петербургского театрального училища.
Все же, из-за этих булавочных уколов, муж ее расстраивался. И вскоре Веру оставил. Но для нее главным в жизни был театр.
Дорожа популярностью и дрожа за нее, она переусердствовала. Даже в какой-то момент выпала из эвклидова мира и здравого ума. То ликовала, то проваливалась в бездны отчаяния, то хохотала, то заливалась слезами. И слишком уж часто лишалась чувств (крики: воды, спирту! расшнуруйте ее!)
Она работала над партиями напряженно, из последних сил. Шлифуя трудные фиоритуры, перенапрягала горло.
И надорвалась в конце концов – вещает загробный «голос из хора».
Подхватила «факельную» чахотку и скоротечно сгорела, в самом цвете лет и таланта. В гробу лежала: писаная красавица, заваленная букетами.
Когда объявили в театре, перед началом какого-то спектакля, печальную весть, плакали в ложах, плакал весь партер, ярусы и галерка.
«Соловей-виртуоз русской сцены», как писали в газетах, «Лядова буквально захлебнулась звуками, до смерти опилась музыкой».
Кровь горлом (вместо сладкого созвучья) – медицинский симптом; аллегория судьбы художника.
Если певица Александра Панаева (Сандра) – Жаворонок нашего фэнсиона («Между небом и землей»), то Вера Лядова – Соловей.
Из китайской легенды. Наколола сердце на розовый шип искусства.
Когда испытывали славой Веру, ее кузен Анатолий был еще подростком. Тоже рекрут Музы. Но по темпераменту Анатолий Лядов ничуть не был родственен двоюродной сестре. Строго противоположный тип: творил медленно, экономя силы.
Его, упаси бог, канканирующим, или хоть бегущим куда-то, и представить трудно. Все больше классически «возлежал» (согласно мемуарам современников) – в креслах, гамаках, на диванах, кушетках, оттоманках и постелях с пологами.
Был даже исключен из консерватории. За непосещение лекций, опоздания, несдачи зачетов и экзаменов. За общее нерасположение ко всякого рода труду.
Но восстановлен по ходатайству Римского-Корсакова.
Ленивый, зато талантливый. Встанет с дивана, и всех удивит. Шедевром. А другие, вот, не ленивые. Но и достижений больших от них не жди.
Очаровательные посредственности. Без страха и упрека середняки. Кобальт, трудись.
Словно большая река, Лядов нес плавно глубокие свои воды (с кораблями, рыбами, русалками…)
Так возвышенно ленив был в нашем фэнсионе только Дельвиг. Наследие композитора невелико, в основном, миниатюры, но особенные, магические. Кто ему их напел, наворожил: Баба-Яга, Кикимора? «Волшебное озеро». Такое мог «подслушать» житель сна и Лукоморья.
Может быть, пример Веры предостерег его? И даже: навек устрашил? Может быть сестра, сгорев, взяла на себя часть семейной кармы, облегчив путь младшему? Как в сказке – сестра-огонь и брат-вода.
Саламандра, жгись! Ундина, вейся! Кобальт, трудись! Сильф, рассейся!
Алхимия. Древнее заклинание петербургского квадрата, четырех его углов, четырех стихий.
О сестре-огне: однажды ночью, когда она спала, балдахин ее кровати «сам собою» вспыхнул. К счастью, Вера проснулась вовремя, и даже сумела, одеялом погасить пламя, но так обожглась при этом, что три недели не выступала.
Этот пожар был в ее жизни предвестием всех несчастий – газетной травли, развода, болезни. И смерти: захлебнулась музыкой.