Часть 3.
Две большие яблони стояли рядышком чуть в сторонке от маленького огородика и остального сада. Правильные, ухоженные, идеально сформированные и обрезанные, щедро увешанные теми самыми, настоящими, крупными, чуть продолговатыми, желтовато-зелёными яблоками. От увиденного, как у заядлого, прожжённого коллекционера, ёкнуло сердце. Они! Точно такие же, что когда-то были в моём саду! Антоновна остановилась, словно не решаясь вести меня дальше, о чём-то задумалась, и я испугался, что она вдруг передумала, что у неё есть какие-то сви причины не подпускать никого к этим красавицам-яблоням.
-- Красота-то какая!-- выпалил неожиданно для самого себя.
-- Вот, -- она, наклонив голову, вздохнула и прижала ладошку к губам,-- от мужа моего осталось.
Слова всей своей искренней болью резанули по душе. Вот оно что... Женщина опять вздохнула, словно всхлипнула, но не заплакала.
-- Уж три года, как умер.
-- Болел?
-- Сердце... Инфаркт... Годов то...
-- Сколько же было?
-- Восемьдесят семь.
Словно превозмогая боль, она подвела меня к деревьям.
-- Можно попробовать? -- спросил я осторожно.
Антоновна, о чём-то подумав и взвесив, решительно махнула рукой.
-- Пробуй, что уж там...
Я шагнул вперёд, протянул обе руки к согнувшимся от обильного урожая веткам и, не срывая, крепко обхватил ладонями первое попавшееся яблоко. Сердце стремительно заколотилось. Она... Она! Нет никаких сомнений - настоящая! Подождав, пока прохладная тугая плоть согреется и сама начнёт отдавать тепло моим рукам, я, как в детстве протянул нос, сунул его под ладошку и с шумом вдохнул полную грудь. Нутро заныло, затрепетало, запело, так, что к глазам сами собой подкатили неожиданные слёзы. Весь мир замер и вместе со знакомой, чуть кисловатой истомой, провалился в детство. Предательски задрожали ладони, сжимающее тёплый, бесстыдно благоухающий тем самым, антоновским ароматом, плод. Осень, первое сентября, мой сад, такие же яблоки, шершавая кора, озорная и вмиг оробевшая, черноглазая девчонка в красной куртке и белом фартучке, её тающие под моим мужским напором губы и неповторимый запах волос... Заныло и защемило сердце. Жизнь, моя, настоящая и осязаемая жизнь, наконец-то проснулась и ожила во мне вместе с удивительным яблочным ароматом.
-- А ты, никак, деревенский? -- послышался за спиной удивлённый голос Антоновны.
-- Деревенский...
Я, нехотя отпустив вместе с нахлынувшими грёзами душистое яблоко, обернулся. Сердце колотилось с самой бесшабашной радостью и горячим, удивительно лёгким наслаждением.
-- А я думала с Москвы... Машина то вон какая, как у Московских...
Антоновну словно подменили. Глаза и губы, искрясь забавными морщинками, слились в одну добрейшую улыбку.
-- С какой же деревни? Местный?
-- Нет, с другого района...
Я назвал такой же пригородный район только на другой стороне города.
-- А деревня какая? -- не унималась и не умолкала ставшая неожиданно приветливой и словоохотливой женщина.
Ну, если ей так интересно... Я назвал свою родную деревню. Антоновна аж руками всплеснула.
-- Так я знаю, часто к вам ездили. Сестра моя туда замуж вышла. Так и прожила там всю жизнь!
Теперь и я, как истинный уроженец родной деревни, заразился поисками общих знакомых.
-- Ого! Кто ж такая?
-- Маша, Мария. ПапкОва её всё кликали. Она за Мишу-ПапкА замуж вышла...
-- Знаю, через четыре дома от нас жили. Дядя Миша-ПапОк бабке моей двоюрный брат был. Они уж все умерли давно, царство им Небесное.
-- Ну так, мне восемьдесят три. А Маша на девять лет меня старше. А Мишка то, он на семь лет постарше её был...
Вот это да! Вот так тесен мир. Хоть я давно уже престал удивляться подобным случайным встречам и совпадениям, всё равно, было приятно снова столкнуться с очередной неожиданностью. Ароматная цель многих месяцев мучительных поисков оказалась достигнутой, и душа вдруг, блаженно разомлев, радостно успокоилась. Мы нашли с хозяйкой общих знакомых, даже родственников и земляков, а для деревенских жителей это, если не повод для родства душ, то открытый билет к настоящему, искреннему доверию. Поэтому вожделенную настоящую антоновку я получу теперь с чистым сердцем, даже если она дорога ей, как память об умершем муже.
-- Да ладно, восемьдесят три, -- выпалил я совершенно искренне,-- Вам лет семьдесят, больше и не дашь.
Антоновна махнула рукой, приятно и лукаво рассмеялась, даже не скрывая, что ей понравились мои слова.
-- Да ну тебя, комплиментами сыпать.
-- Ну, как, насчёт яблок?
-- Ой, да ради Бога... Сколько хошь бери. Я думала, ты - москвич. Им не в жизнь больше не дам.
-- Чего так? -- спросил я, уже представляя, почему у деревенской жительницы может возникнуть такое отношение к Столичным покупателям.
-- Да приезжал один... В позапрошлом году. Насовал деньжищь. Сейчас, говорит, обтрясу всё, машину подгоню, полну засыплю, а в Москве продам втридорога... Вот...
-- Отдала?
-- Не-а... Не дала. Деньги вернула. И Антоша мой не дал бы... И Томочка потом сказала, правильно, говорит, отцову память барыге не продала...
-- Ну а мы почём сторгуемся? -- спросил я по-деревенски лукаво, следуя традиционному правилу торговли, хотя, цена мне была уже совершенно безразлична.
Я знал, что с самой искренней радостью отдам этой женщине, почти моей землячке, столько денег, сколько она возьмёт и даже больше, просто так, от самой чистой души. Она даже скривилась от моего вопроса.
-- Почём на трассе бабы торгуют? Так и бери... Они падаль у меня за полцены собирают. А ты настоящее бери... Вот так!
Она решительно сорвала самое крупное и самое налитое, словное облитое желтым воском яблоко сверху, куда только смогла дотянуться, смачно понюхала и сунула мне в руку.
-- Ох, Антоша то мой порадовался бы! Хороша нынче уродилась! На, бери... Хорошему человеку не жалко.
Я даже не стал спрашивать, с чего это она считает меня хорошим человеком? Раз считает, значит хороший. Пусть будет так. Не теряя даром времени, я отправился к машине готовить багажник и собирать все подходящие ёмкости, чтобы заполнить их таким драгоценным грузом.
===========================================
Часть 4: http://www.proza.ru/2014/07/18/770