Начало: "Слово двух свидетелей" http://www.proza.ru/2014/07/10/946
Предыдущая часть: Раздел V. "Анафема" http://www.proza.ru/2014/07/16/1163
Короткевич В.С. (26 ноября 1930 — 25 июля 1984)
РАЗДЕЛ ШЕСТОЙ. СОШЕСТВИЕ В АД
(Евангелие от Иуды)
(перевод с белорусского языка)
...тых людзі разбараняць, бо ў запекласці сваёй бакі і галовы
папрабіваць маглі і іншыя члены папсаваць, і было б з таго
шкода і псота вялікая іх мосці і верхнасці каралю. А людцы тыя
біліся і дараносіцамі, і каўчэгамі, і з моста ў ваду, дзе на
глыбокім, адзін аднаго звяргалі; як тыя катќ біліся, што засталіся
ад абодвух адны хвасты; сысце пана Езуса нават іх не
разбараніла б і не суцішыла.
Варлаамаў летапіс
Перед Старым рынком, отделенная от его зданием ратуши, лежала маленькая квадратная площадь Ростань. Крестообразно шли от нее четыре улочки. Одна, самая короткая, Старая улочка, соединяла Ростань со Старым рынком. Соседняя с нею улица, Малая Скидельская, вела на восток. Она сливалась с Большой Скидельской и за воротами выходила на Скидельский шлях, который вел на Новогрудок и Менск. Напротив Малой Скидельской лежала улочка, которая большой дугой шла к западным воротам замка. Напротив Старой — улица, которая вела к ремесленническим кварталам.
В полдень того дня на Ростани было неуютно. Две толпы стояли один напротив другой. Со стороны слобод напирали мещане и ремесленники с дрекольями, вертелами, мечными полосами.
Со другой стороны, запрудив выход с Ростани на Старую, заполнив весь этот короткий переулок, колыхалась толпа торговцев и богатых мещан. Эти были вооружены лучше, но в драку лезть не спешили. Ожирели. Ловкости не было в членах. Охоты не было в душах.
Во главе толпы стоял сам бурмистр Юстын, в кольчуге и при мече. За ним щетинились копьями ряды богатых купцов, цеховых. В окружении личной стражи стояли ратманы и лавники.
Ждали. Но знали: без драки не обойдется. Из враждебной улицы все время летело грозное:
— Хлеб! Хлеб! Хлеб!
Кирик Вестник не хотел так, впустую, лезть на рожон. Послал в обход сыроедам шестьдесят подмастерьев и молодых мещан под рукой резчика Клеоника и Марки Турая. Те почему-то медлили. Просто перед собой кузнец видел усы, разверстые рты, налитые кровью глаза, оружие. Мелькнули где-то среди враждебной толпы лица хлебника и «рыбного кардинала».
— Хлеб! Хлеб! Хлеб!
Кирик знал: не отобьют хлеба, не заставят поделиться — люди вскоре начнут пухнуть. Эти-то, обычные люди, друзья. Этот черно-седой Гиев Турай, и Тихон Ус с золотыми, выше кистей, руками, и этот дударь, чья дуда сейчас плачет над ними, и этот сероглазый мужик Зенон, и сотни других мещан и мужиков.
Кто-то тронул его за плечо.
— Ты чего тут, Марко?
— Выбрались мы Шивальной улицей на Западный обход, а там духовенство идет. Дорогу перерезало. Ужасная сила. Невпроворот. Если вокруг замка бежать — не успели бы. Они вот-вот тут будут. Крёстным ходом разнимать идут.
— Что делать? — спросил суровый Клеоник.
— Идти на этих, — сумрачно сказал Кирик. — Пращников сюда.
Народ медленно начал выдавливаться с улицы на Ростань, растекаться в ряды.
— Ус, — сказал кузнец, — бери десяток хлопцев и запри выход из Западного обхода. Не пускай этих попов нас разнимать.
— Не хватит. Мало нас.
— Как напрут, то отступай сюда.
— А как они между нами и ними разнимать полезут?
— Бей по головам, — гаркнул Кирик.
— Попов? С ума сошёл, что ли?
— Попов. Чего им в мирские дела щемиться? Мы в церкви не ломимся.
Бешено заревела над головами дуда. Засвистели над головами, залязгали — пока что, по брусчатке, чтобы напугать — каменья.
— Хлеб! Хлеб! Хлеб!
Две толпы столкнулись как раз на границе Ростани и Старой. Дубины мелькали редко, ими и неудобно было действовать в тесноте. Надеялись главным образом на кулаки. Бились с яростью, даже хрустело.
— Хлеб! Куда хлеб подевали, сброд?!
Толпа бурлила.
— Хлеб?! Навоз вам есть! — крикнул хлебник.
Кузнец навернул ему. Марко и Клеоник врезались в ряды богатых плечом к плечу.
И тут Вестник увидел, как с третьей улицы начала выплывать залитая золотом, искристая масса. Над нею клубами вился дым ладана.
Шел крёстный ход. Плыли православные хоругви и католические протесы. В трогательном единстве. Будто бы никогда не было и даже не могло быть иначе.
— Ах ты, спасай, Господи Боже, люди твои! — выругался Турай.
Люди Тихона Уса, хотя и очень медленно, но отступали перед духовенством. Им нельзя было драться, они сдерживали крёстный ход древками копий, но вес тех, что шли, был неизмеримо больший.
Вестник чуть не застонал. Две толпы дрались упорно: слышался лязг камней о латы, с хрустом ломались древки копий, мелькали кулаки. Перебранка, крик, проклятия стояли над толпой.
Но сбить торговцев пока не удавалось. Они стояли насмерть, зная, что если отступят со Старой на рынок — ремесленники бросятся к магазинам и складам, а самим им придётся сражаться на мосту, а там, как это не раз уже было, будут сталкивать с высоты в воду, в ров.
Они понимали, что, отступая, можно потерять и товар и жизнь, и потому подвигались назад очень медленно.
Все ближе плыли к месту драки рясы, протесы, кресты, статуи на помостах. И выше всех плыл над толпой облаченный в парчу и золото Христос с улыбчивым восковым ликом.
— Примиритесь! — закричал Жаба. — Когда недостает попечения, падает народ, а при многочисленных советчиках...
— Еще хуже падает, — захохотал Клеоник.
— ...процветает, благоденствует. Ну, что вам надо? Рай же у нас. Помню, выпивали...
Лотр, замычав от стыда, очень ловко прикрыл ему ладонью рот.
— Братцы, братия! — выкрикнул Болванович. — Мир вам! Мир! Что вам в этом хлебе? Не хлебом единым...
С отчаяньем заметил Кирик, что драка умерилась. Много кто снял магерки. Руки, которые только что крушили все на своем пути, начали творить кресты.
— Господь Бог сказал: царство мое не от мира сего. А вы в этом мире хлеб себе ищете.
— Эй, отец, поешь очень сладко! — крикнул Дударь.
На него гаркнули. Неизвестно, чем это все могло закончиться, но испортил своё же дело епископ Комар. Насупив грозно брови, он сказал:
— А что хлеб? Тьфу он, хлеб!
И, словно воспользовавшись его ошибкой, вдруг страстно завопил Зенон:
— Язычник ты! Поганец! На хлеб плюешь! А чем Иисус апостолов причащал?!
Второй раз за два дня удивился мужику Вестник. Но не только он. Удивились и остальные. Святотатство сказал епископ. По-простому задумал поговорить, холера.
Толпа взревела. Дубины взлетели над головами. Врезались одна в одну две массы, смешались, сплелись. Шествие, разубранное в золото, ударилось о живой заслон, начало сверлить его, стремясь стать между теми, что бились. Это, однако, не удавалось. Над местом драки стоял запах пота и запах ладана, висела перебранка и дикие звуки псалмов, шатались — все вперемешку — кресты, дубинки, копья.
Сверху все это сильно напоминало три стрелы, нацеленные остриями одна в одну, крест с отломанной ножкой.
У креста не хватало одной части. Но в самый разгар стычки появилась и она: из Малой Скидельской улицы не спеша выходили тринадцать человек в холстине. Тринадцать, покрытые пылью всех бесконечных белорусских дорог. Таких скорбных, таких монотонных, таких нежных.
— Стой-ой-те! Смотри-те! — закричал кто-то.
Крик был такой, что драка сразу попритихла. Бесноватое молчание повисло над толпой. Кирик видел, что все переглядываются, но никто ничего не понимает. И вдруг — сначала робко, а потом яростно — раскатился над толпой богатых хохот.
Хлебник показывал пальцем на шествие:
— Глянь, этот в мешковине.
— Крест несет, — хохотал рыбник. — И венец. Эй, дядя, лоб исколешь!
Хохот вскоре заразил и бедных мещан.
— Морды у них что-то мятые, — скалил зубы Зенон.
Клеоник держался за живот:
— Нет, вы смотрите, какая у него морда плутовская. Праздники волкодав.
Не хохотал один Лотр. На губах его была брезгливость. Даже он не понял, что это мистериане.
— Этого еще не хватало. Самозванцы.
— Сказано ведь, явятся лжепророки, — пробасил Комар.
Все ближе подходили к молчаливой толпе те тринадцать.
— Сотник, возьми их, — сказал Лотр.
Корнила падал знак страже и не спеша тронулся навстречу лицедеям. Зацепить человека с крестом все же не посмел. Протянул руку к грузному Богдану Роскашу.
— Не трогай меня, — налился кровью Богдан. — Я белорусский шляхтич!
Но стража уже бросилась. На глазах у бездеятельной толпы закипела яростная, короткая стычка.
— Мы лицедеи! — кричал Братчик, но никто не слышал его в общем шуме.
Апостолы сопротивлялись отчаянно. В особенности один, черный, как цыган, с черными, блестящими глазами. Ставил подножки, толкал — с грохотом падали вокруг него люди в кольчугах. Наконец на него насели впятером, придавили к земле. Он извивался в пыли, как угорь, и кусал врагов за икры.
— Вяжи самозванцев! — крикнул Пархвер.
Только тут Братчик понял, чем пахнет плен, и начал действовать крестом. Бился он с удивительной ловкостью: можно было смотреть и смотреть. Ни одна из городенских мечных или топорных школ не учила учеников чему-то похожему.
Крутил крест, бил им с размахом и уколом, подставлял его точно под занесенное для удара древко гизавры (1), и древко ломалось, как соломинка. Рядом с ним действовали и остальные, — Акила с разворотом бросал воинов от себя, — но все смотрели только на человека с крестом.
Уже скрутили всех остальных, уже свалили даже Богдана, который рвался к фургону за саблей, а Братчик все еще крутился среди тех, что нападали, рычал, делал обманные выпады, бил крестом, ногами, головой. Наконец, кто-кто бросил ему под ноги петлю, и он, не заметив, отступил и стал одной ногой в нее. Веревку дернули, она свистнула, и человек тяжело брякнулся всем телом на крест.
Несколько минут над ним еще шевелилась человеческая куча. Потом все стихло.
Схваченных потянули рынком к замковому мосту.
Как гром грянул, упала за ними решетка ворот.
...Толпа молчала. На площади все еще господствовало недоразумение. Пользуясь им, крёстному ходу удалось ущемиться между противниками и постепенно начать давить на их, разводя толпы все дальше и дальше одну от другой. Только что случилось такое дивное, что драться уже не хотелось, а хотелось обсуждать. Да и кто бы стал лезть на врага через кресты, протесы и помосты со статуями. Ненароком еще святых оскорбишь.
Народ постепенно начал расходиться. Редели и расплывались толпы. Только что это были два кулака. Теперь — две руки с разжатыми пальцами.
— Это что же было? — в недоразумении спросил Зенон.
Дударь и Вестник пожали плечами. Мечник Турай плюнул.
— Самозванцы, — пренебрежительно сказал Клеоник. — Мразь это, хлопцы.
— Ну вот, эту мразь сейчас потеребят, — несколько равнодушно сказал бурмистр.
— Потеребят, — сказал хлебник. — Там, братцы, такие железные раки водятся! Клешни — ого-го!
Клеоник пренебрежительно сморщился.
— Такие раки повсюду есть. И только самая что ни на есть свинья может этому радоваться и этим выхваляться. Не тот палач, кто бьет, а тот, кто, бьет и куражится.
— Покажут им, покажут, — бубнил хлебник.
И вдруг рыбник захохотал. Увидел, что толпа уже совсем редкая и что нападение на рынок удалось отбить.
— Что? Вот вам и бунт. Это вам не при короле Александре, который вас, белорусцев, любил, Городню и Вильню любил. Королю нашему имя Жикгимонт!
— А ты не белорусец? — спросил Марко.
— А ты проверь, — на том самом языке, что и Турай, сказал хлебник. — Посмотри рыси под хвост.
— То кто тогда?
— А кто придет в город, чья сила — того и я, тот и я.
Из замковых ворот вырвался гонец. Подлетел к толпе, свечкою поднял лошадь. Железная перчатка взвилась вверх.
— Советники-господа... В замок идите... Суд будет... Все лавные и церковные и замковые, что касается суда, пусть идут.
Бросили свою золотую толпу несколько человек в рясах. Ускакал к воротам войт. Начали собираться и ратманы.
Двое советников пошли последние. Только тут стало видно, что пьяные, как сучка в бочке с пивом. Один даже посредине площади стал на карачки. Из открытого окошка одного из домов прозвенел вдруг детский голосок:
— Мамочка, они что? Ма, они не умеют? Мамка, они недавно с четверенек встали?
И ответил усталый женский голос:
— Для хлеба, как, скажем, твоя сучка, чего не сделает, сынок. Они — с четверенек встали. Свинья — на лошадь села.
Толпа захохотала. Гонец налился багрянцем, начал горячить лошадь, пустил её на людей. Но те все еще смеялись. И тогда гонец злобно бросил:
— Не слышали, думаете, как вы пришествие Христова звали? У нас повсюду уши, мякинные вы головы. Да вот, ни село, ни пало, Христа захотели. А вам больше нужны трактир, ногайка и тюрьмы для злодеев. А «Христа» вашего сейчас — порсь!
Провел ребром ладони по глотке. Опять поднял лошадь, оборотил, пустил вскачь.
И напрасно. Потому что после его слов над человеческим скопищем повисла ошеломленная тишина. Тяжело, по-видимому, ворочались мысли за спутанными волосами, которые свисали на лбы. Но зато эти мысли были похожие.
— Хлопцы, — вдруг падал кто-кто голос, — это же он чего такое сказал?
Вестник обвел глазами Ростань. Кое-где молча стояли кучки ремесленников. Богатые отчасти разошлись: нечего было тут делать.
У кузнеца осекся голос, когда он тихо сказал:
— Христа?
— За палачом поехал гонец, — мрачно сказал Гиев Турай.
Нависло молчание.
— Слушайте, — сказал вдруг Зенон, — а может и действительно Христа? Может, это они Христа взяли?
Ус рассматривал золотые ладони, словно впервые их видел.
— Зря с холстины смеялись, — сказал он. — Апостолы, холера на них, так и ходили.
— И действительно, холстина, — вздохнула какая-то бабушка. — Грубая. Я уж знаю. Сколько той холстины руки мои соткали. Грубая. Апостольская.
Клеоник и Марко иронически смотрели на все это размышление.
— Это значит, и мы такие же апостолы, — сказал Марко.
— Не неси вздор, — оборвал его старый Турай.
Люди думали. Люди не торопились расходиться, хотя оставалось их на площади Ростани совсем мало.
Молчали.
(1) Гизавра — нечто вроде бердыша.
Продоожение "РАЗДЕЛ VII. КЛЮЧИ ОТ АДА И СМЕРТИ" http://www.proza.ru/2014/07/22/999