И пока он ревниво следил, как я повязываю шарф и оправляю на себе костюм, я задал ему вскользь ещё несколько вопросов – об их семейной жизни и о здоровье Мэри – не сейчас, раньше, в прошлом году.
- Я всегда удивлялся тому, что у вас нет детей, - заметил я, пристёгивая альмавиву. – Полагал причиной нездоровье, но, может быть, дело и не в этом?
- Мэри всегда была некрепкого здоровья, - с горечью вздохнул Уотсон. – А с этой весны и подавно. Вы не знаете, Холмс, как плохо влияет на течение такой болезни, как у Мэри, беременность. Когда я узнал о её болезни, мы перестали… ну, вы понимаете?
- Как, с апреля? – переспросил я. Смутные догадки, брезжащие у меня в голове стали оформляться в почти уверенность. – Это довольно долго, мой дорогой друг. Неужели, естественная потребность не досаждает вам – здесь ведь, насколько я понял, удовлетворить её нет никаких пристойных шансов.
- Мне случалось воздерживаться и дольше – во время афганской кампании, например. Обоз не всегда успевал за нами, а пользоваться услугами специально для этого содержащегося при штабе молоденького сержанта я брезговал.
- Ну а Мэри?
- Что Мэри? – вздрогнул он.
- Она как переносит подобные лишения?
- Но… темперамент женщин… - покраснев, как морковка, пробормотал мой друг. – Вы же понимаете: это не совсем одно и то же. То, что мужчине в таких вопросах тягостно и невыносимо, женщина переносит легко, не испытывая хоть сколько-нибудь заметных…
- И именно поэтому существует целый институт лечения истерии водяным массажем? - насмешливо перебил я. – Здесь этого не практикуют?
- Что…что вы хотите этим сказать?
- Только то, что вы лишаете и себя, и Мэри естественной защиты против искушения. Но, я полагаю, решение о таком воздержании было вашим обоюдным решением?
- Почему вы считаете себя вправе задавать такие вопросы? – глухо спросил Уотсон, начиная злиться
- Потому что вы допустили ошибку, которая, возможно, вам ещё откликнется.
- Ошибку? – переспросил он, уже закипая. – В чём вы видите ошибку? Беременность смертельна для Мэри, если вы не поняли, а её желание иметь ребёнка настолько велико, что она непременно бы устроила это, если бы я хоть в чём-то уступил.
- Это было бы справедливо, будь вы единственным на свете мужчиной, - сказал я.
Теперь его румянец отступил перед бледностью:
- Вы… вы вообще соображаете, что говорите, Холмс?
- Я не привык юлить и смягчать акценты, дорогой Уотсон. Ваша жена , боюсь, стала лёгкой добычей. Я ещё не знаю всего, но подозреваю, что вам предстоят новые раны. И вы напрасно недооцениваете темперамент вашей Мэри… Только, я умоляю вас, не бейте меня снова – вы покалечите меня, и потом вам будет стыдно обращаться ко мне за помощью.
Он немо смотрел на меня, стиснув зубы и сжав кулаки.
- Надеюсь, что всё обстоит так, как я полагаю, а не как-то иначе, - сказал я. – Надо было мне раньше подумать – я ведь сталкивался с подобным. Уже то, что Тиверий Стар сошёлся с прислугой Красовской – своей светской знакомой – должно было меня насторожить. И вот ещё что: о чужих детях не берут на себя заботу без причины.
- Холмс! Холмс! – Уотсон еле сдерживался, чтобы не сгрести меня за воротник. – Я не понимаю и понимать не хочу ваших намёков, Холмс, но вы так мучаете меня ими, так, что ещё немного, и я,действительно, не смогу сдержаться…
- Мы вернёмся к этому, обещаю, - сказал я, стараясь, чтобы мой голос успокаивал, а не возбуждал его. – Вернёмся, когда я буду готов просто рассказать, а не пугать вас намёками, и я надеюсь, что произойдёт это ещё до нашей с вами ночной экспедиции. Наберитесь терпения, мой друг. Я не думаю, что кто-то в чём-то виноват, не думаю, что беда такая уж большая, но, возможно, это прольёт свет… Нет, не буду я сейчас продолжать. Мне нужно всё выстроить в единую схему – и тогда я буду готов.
- Но вы не смеете допрашивать Мэри, - сказал он мне в спину. – Не вы. Особенно если ваши подозрения оправданны, это не вы, а я должен…
- Но ведь это ваша ошибка, - сказал я. – Вы – врач – пошли на поводу расхожих представлений о врождённой холодности женщин, как будто сами никогда не знали вашей жены, и мне, человеку постороннему, отдали вернее судить об этом.
Ему, похоже, нечего было возразить, и я вышел, торопясь добраться до санатория, где меня, возможно, ждал недостающий фрагмент моей мозаики – вернее сказать, той её части, что была связана с Лидкой Андерес-Морган и Тиверием Старом. И с Мэри Уотсон, увы…
Мэри ждала меня у конца ведущей к санаторию тропинки.
- Я ведь никак не предварял своего визита, – сказал я, подходя.
- А я была уверена, что вы придёте. Вы держались со мной при Джоне корректно и отчуждённо – я это оценила. Но после этого не прийти вы просто не могли. Итак, вы мне не поверили. Вы чувствуете, что я во всём этом замешана больше, чем говорю.
- Не чувствую, а знаю, Мэри. Чувства тут не при чём. Давайте только условимся прежде, будем ли мы говорить начистоту или вы снова предпочтёте юлить и вилять и оставите мне всё выяснять самому.
- Пойдёмте отсюда, - сказала она, беря меня под руку. – определённо, здесь, под этими окнами, у этих стен, ничего начистоту говорить я не стану.
- Куда же мы пойдём с вами? Неужели на кладбище? Супруг ваш уверен, что вы избегаете этого места, что оно наводит тоску на вас.
- Нет, - сказала она. – настоящую тоску на меня наводили бы весёлые игры детей и танцы. Вы – умный человек, Шерлок, вы меня поймёте.
Она сказала «Шерлок», словно задела струну, которой немедленно откликнулось в резонанс всё моё существо.
- Ваш муж и мой друг – романтичный дурак, хотя и врач, - сказал я.
- Вы не смеете так говорить, - тут же откликнулась она – впрочем, не сердито.
- Я легко понимаю, почему увеселения наводят на вас большую тоску, чем могилы. Случалось, гибли города, как это было при извержении вулкана Везувий, и люди, охваченные паникой, метались по рушащемуся городу, хватаясь друг за друга и теряя близких. Но никто не тосковал по своей уходящей жизни. А главное, никто не испытывал зависти и досады – на это не было ни достаточного времени, ни примеров перед глазами.
- Вы, кажется, и в самом деле меня понимаете, - осторожно проговорила она.
- Не знаю, не уверен. Надо мною не висит дамоклов меч, но если бы он был надо мной, я… меня, полагаю, страшно бесило бы любое ограничение. Любой отказ. Я хотел бы всего и сразу, потому что откладывать некуда. Я ел бы только те блюда, которые мне нравятся, курил бы, не переставая, лучшие сорта табака… но я – это я. – оборвал я сам себя, почувствовав, что кривлю душой. – Сейчас, возможно, вы очень рассердитесь на меня за мою бесцеремонность, но я вынужден спросить: ведь вы последние полгода не были близки с вашим мужем, верно? Не было ли здесь у вас случая утолить желание и снять ваше напряжение каким-то иным способом? Я не говорю о супружеской измене, я имею в виду чисто механический процесс. Не оказывал ли вам здесь кто-то такого рода услуг?
Мэри слегка побледнела, но не выказывала ни негодования, ни желания развеять моё заблуждение.
- Вы темпераментны, Мэри, - проговорил я. – И, тем не менее, вы и до апреля частенько сказывались больной, уклоняясь под этим предлогом от супружеских обязанностей.
Она продолжала молчать, только взгляд её делался всё более испуганным.
- Джон не заметил симптомов вашего туберкулёза ещё и потому, что вы почти всю зиму провели вне дома, верно? Ну, конечно, я об этом не подумал: живи вы бок о бок, он непременно заметил бы и покашливание, и лёгкую лихорадку.
- Он хороший врач, - тихо выдохнула Мэри.
- Да, я знаю. А вы очень легко переносите беременность, ведь так?
- При… при чём тут… Я не была беременной!
- И Джон совершенно прав: беременность плохо влияет на туберкулёз – поэтому вы умираете.
Мэри только качала головой, не в силах, кажется, вымолвить больше ни слова.
- Почему вы согласились взять на себя заботы о чужом ребёнке? – тогда снова спросил я. – Уж не потому ли, что ребёнок вам не чужой?
- Замолчите, Холмс! – вдруг закричала она и с силой топнула ногой о землю. – У вас извращённый ум, привыкший к криминальным драмам – вы всё понимаете шиворот-навыворот! Да! Да, здесь, в «Тышланде» оказывают услуги, о которых вы говорите, как, впрочем, подозреваю, во всех подобных заведениях. Сестра Мур и доктор Морхэрти делают это, и делают отлично. И я не стану осуждать их, я стану молиться на них, потому что я-то знаю, каково это – изнывать от неутолённой жажды близости с любимым человеком, когда лежишь ночами без сна и не смеешь… не смеешь… Нет! Вы этого не знаете – для вас понастроили борделей, и вы не умрёте через несколько недель. Но Андерес – не мой мальчик. О, будь это так, я бы не желала ничего лучшего. Этот ребёнок был отдан мне на усыновление ещё не будучи рождённым, Лидка – его биологическая мать – выносила и родила его для меня, после того, как мой собственный плод погиб. У меня был выкидыш, Холмс, если вас ещё не тошнит от этой совершенно не подобающей разговору между чужими женщиной и мужчиной темы. Это случилось ещё зимой. Джон ничего не знал ни о беременности, ни о её завершении. Сначала я не хотела его волновать, а потом, потом… Доктор Морхэрти сказал, что выкидыш произошёл из-за болезни, которую можно получить только при… которую я могла получить только от Джона.
- Что? – ахнул я. – У Уотсона сифилис?
- Нет, это по-другому называется, - удивлённо перебила она. – А вы сразу решили, что… Ну да, а что вы ещё могли решить? В общем, из-за этой болезни я больше не смогу иметь детей – так он сказал, Морхэрти, и предложил мне на усыновление ребёнка, который должен родиться у одной его знакомой. Он сказал, что всё устроит, что родители ребёнка будут только рады избавиться от забот о его воспитании. Даже дают за ним определённую сумму. Мне только следовало в мае под благовидным предлогом приехать и забрать его отсюда. Но я заболела, и предлог сделался настоящим – вот только воспитывать этого ребёнка придётся уже не мне.
- Да как вы вообще встретились с этим авантюристом Морхэрти? Разве вы уже приезжали сюда?
- Нет, это он приезжал в Лондон. Нас познакомил доктор Лидинг – Джон его тоже знает. Лидинга, а не Морхэрти. Мы сочли, что будет лучше, если он подумает, будто мы незнакомы.
- Так-так, вот и почва для близких отношений с Тиверием Старом нашлась, коль скоро он отец ребёнка. Морхэрти вас свёл?
- Да, он.
- Порядочный мерзавец, как я посмотрю, ваш Морхэрти.
- Не говорите так, - нахмурилась она. – Он не мерзавец – он талантливый врач и хороший человек. Я была так расстроена после того, как потеряла ребёнка, мне была просто необходима поддержка.
- О, он прекрасно поддержал вас известием о том, что ваш муж вам изменяет! И специальным массажем, наверное, тоже, да?
- Холмс, я серьёзно говорю: вы не смеете! Вы не представляете себе, что было со мной тогда, и теперь, и вы…вы… - она вдруг начала кашлять, не договорив, и изо рта её летели мелкие брызги крови, пятная платок, поднесённый ко рту. Их делалось больше, а кашель всё не унимался, пока на платок не выпал кровяной сгусток.
«Господи, - подумал я. – да что же я стою, как истукан, и не пытаюсь помочь ей?»
Я сорвал с пояса неизменную фляжку – последнее время вместо коньяка в ней был приправленный тем же коньяком чай на мяте с добавлением макового сока и ещё доброго десятка ингредиентов, которыми меня пользовал Уотсон.
- Сделайте несколько маленьких глотков, Мэри, - уговаривал я. – Это должно помочь.
Но она не могла пить. Тогда я подхватил её на руки и понёс. Она всё ещё кашляла и брызгала кровью. В нескольких шагах от входа в здание санатория мне попался навстречу человек в форме санитара.
- Что случилось? – быстро спросил он. – Кровотечение? Посадите же даму на скамью – сейчас принесут носилки, а ещё я позову доктора Морхэрти – он, кажется, здесь. Побудьте с ней пока – я сию минуту.
Действительно, вернулся он очень быстро – с носилками и ещё двумя санитарами. Следом спешил доктор Морхэрти.
- О, господи, - проговорил он, только взглянув на Мэри, которая уже меньше кашляла, но тяжело дышала, и платок её весь был в крови. – Как вы меня напугали! Это только кровохарканье – кровотечения нет. Но вам, миссис Уотсон, всё равно нужен покой. Больше покоя, чем вы соглашались принять до сих пор. Я сейчас сделаю вам укол, и вы будете спать. Как видно… - тут он поднял голову и неприязненно взглянул на меня. – Как видно, визиты мистера Холмса нельзя считать полезными для вас.
Его глаза о многом сказали мне, и я сжал губы – было совершенно очевидно, что интерес Морхэрти к Мэри Уотсон значительно выходит за рамки интереса врача к пациентке. Я готов был уважительно относится к соперничеству Уотсона – законного супруга Мэри. Но этот любитель под благовидным предлогом щупать страдающих от одиночества женщин, а потом всучивать им чужих незаконнорожденных младенцев меня, определённо, раздражал. К тому же, я точно знал, что у Уотсона не было никаких связей на стороне – он не стал бы скрывать это от меня, когда я задал ему прямой вопрос.