Была чудная ночь, такая ночь, которая разве только и может быть, когда мы молоды. Но я, к сожалению своему и к огорчению близких, уже давно и безнадежно стар, а потому несносно придирчив, неоправданно суетлив и надоедливо укоряющ. Главная же беда моя – недержание в памяти жизненно важных забот, зато пресыщение ее всяческим информативным хламом…
И белые ночи эти наши, питерские, считаю просто, как говорит моя внучка, «выбражулистыми», выставляющимися напоказ перед приезжим среднеполосным и южным людом.
* * *
Хорошо хоть, что «недотёмков» этих в нашем лете 23 – у соседей вон, в Карелии, их 52, а в Архангельске-то – матушки мои! – 77. Где-то я читал, не помню, что «ночи» эти получаются потому, что, мол, ось Земли наклонена и солнце освещает нас по-разному – зимой кое-где свету от него недостает, а летом – перебор. Кстати, ученые-астрономы не называют это «белыми ночами». Они именуют их «сумерками», да еще почему-то «гражданскими». Солнечный диск, мол, в эти часы окунается в горизонт всего на 6-7 градусов, и сумерки вечерние, съедая ночь, тут же становятся утренними. Это еще Пушкин заметил в «Медном всаднике»:
И, не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса.
* * *
Кстати, про поэму эту я у Валерия Яковлевича, у Брюсова вычитал, в классе этак седьмом, оттого читать ее так и не захотел – ни потом, ни вообще… Мол, речь там идет о бедном и сереньком петербургском чиновнике, некоем Евгении, неумном, ничем не выделяющемся из толпы своих ровесников, и который положил глаз на какую-то там Парашу, дочь вдовы. Жили они близко у воды, и дом их снесло наводнением, обе утонули. Евгений не перенес этого и тронулся умом. И вот, как-то белой ночью, проходя мимо памятника Петру, парень обругал его всяко за то, что тот город где не надо построил. И тут ему показалось, что медный царь, разгневавшись, погнался за ним на коне. Парнишка-то со страху и помер вскорости.
* * *
За всю историю города, триста с лишним лет, сколько написано про него и про эти наши «неправильные» ночи. Ладно бы ученые писали, а то всё писатели, поэты, ну, историки, конечно, философы. Вот и придумали нам город – и призрачный он у нас, и манящий, загадочный и даже зловещий. Наверное, самым первым описал белые ночи в городе Михаил Никитич Муравьев (не декабрист, а отец его) в стихе "Богине Невы":
…Въявь богиню благосклонну
Зрит восторженный пиит,
Что проводит ночь бессонну,
Опершися на гранит…
* * *
Так и пошло: Нева, гранит, дворцы, мосты… И вот уже, пишут, «белые ночи стали как бы визитной карточкой Санкт-Петербурга. В эти часы поднимаются крылья мостов, пропуская караваны судов, и сам город как бы плывет в неведомое». Вон и у Булата Окуджавы то же:
Плывут дома, как корабли из дальних стран,
Спокойных дум не нарушая,
Ночь белая, сегодня ты - мой океан,
Мне по душе твоя душа большая.
* * *
Кстати «ночи» эти очень даже нарушают моих «спокойных дум» (как сказал бы Ицик Перчик): долго ворочаешься – не спится. И хотя перед сном погуляли с собачкой, ни я, ни она глаз так и не смеживаем – привычной темноты на улице не видели, тишины не слышали, запаха цветов не…чуяли? Фу, какое слово некрасивое!..Не…не…упивались, что ли им? Еще хуже!
Ночной, пусть даже поздневечерний город, да и деревня тож (а уж лес и подавно) – это просто другой мир, иное измерение. Звездный занавес житейской сцены опускается, дневная наша толкотня и крики сменяются прикосновениями и шепотом, чуть стихает рык автомобильных рек, ярче подают себя экраны, сцены и прилавки, манят злачные притоны…
Нет-нет да и вспоминаются стихи:
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века -
Все будет так. Исхода нет.
Умрешь - начнешь опять сначала
И повторится все, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
* * *
Кстати, на днях, когда я выносил мусор на помойку, мне попалась на глаза совсем новая, похоже, нечитаная, книжка стихов. Мандельштам…
Осип-то Эмильич, думаю, тут бы не залежался… И правда – оказалось, некий Роальд. И вовсе не родня О.Э.
Но пиит, и такой же трудной судьбы. Это был, пожалуй, самый одинокий поэт в мире, но весьма известный в кругах творческого андеграунда Петербурга, ночной скиталец его, отверженный, не принятый светом… дня. Его не стало в 1961 году – умер от туберкулеза в трущобах Канонерки.
Так вот, вспомнив Блока, я и рассказал об этом поэтическом подпольщике горестных пятидесятых годов недавнего, но уже прошлого века. Потому что…
Проходит вечер, ночь пройдет —
Придут туманы,
Любая рана заживет,
Любая рана.
Зачем о будущем жалеть,
Бранить минувших?
Быть может, лучше просто петь,
Быть может, лучше?
О яркой ветренней заре
На белом свете,
Где цепи тихих фонарей
Качает ветер…
* * *
Несусветность белых ночей порождает изранненость утр и суетность дён.
Да еще и топорную родионову раскольность. Тут же родилось трехстишие, этакое хокку:
Белые ночи
Серые будни
Черные мысли