Она еще не знала, что завтра произойдет чудовищное событие, полностью перевернувшее ее жизнь. Поэтому утром, как всегда в среду, она оделась и быстро пошла в магазин. Надо было максимально пораньше успеть до открытия – потому что там уже толпилась живая очередь, занимали которую не только для себя, но и для родственников, соседей, товарок. В среду по обыкновению был завоз. И можно было надеяться купить не только мясо по талонам, но и вареную, и даже полу копченую колбасу.
Утро было свежим – ночные температуры от дневных расходились иногда на 30 градусов. С утра – градусов пять тепла, а к обеду уже все 35 – такова природа северного Прибайкалья, не позволяющая даже в июле чувствовать себя как на курорте.
Ей предстояло спуститься с большой горы, пройти по перешейку над небольшой речушкой, закованной в толстенную трубу под дорогой, и подняться на другую, маленькую горку, где, собственно, и располагался заветный магазинчик. В этом бамовском поселке в пять тысяч населения магазинов было немного – раз, два, и обчелся. В «верхнем» же, куда она и следовала, бригада продавцов была более расторопной, потому по средам здесь всегда можно было поживиться чем-нибудь вкусненьким. К 90-м снабжение БАМа уже прекратилось в связи с замораживанием стройки, и отовариваться по самым необходимым продуктам приходилось по талонам: на мясо, колбасу, водку. Последнее ее не интересовало, на колбасу денег уже не было (задерживали зарплату), а вот мяса она бы взяла, но только после того, как смогла бы купить сухого молока.
Свежемолочные продукты в поселке не продавали. Да что там в поселке – в недалеком за несколько километров городке творог и сметана, так же как и молоко, были предметом вожделения, и очереди там занимались по положенным дням с ночи. Сметану (жидкую до боли) набирали трехлитровками, потому что удача «достать» сей продукт была редкостной. В город она не ездила – на руках были две малолетние дочери, которых, когда муж был на работе, лишь на пару часов можно было навьючить сердобольной соседке.
В это утро соседка оказалась не на работе и, пообещав ей отоварить талоны на колбасу, она смогла вырваться на пару часов.
У деревянного, такого же «щитового», как и все дома и бараки поселка магазина, на пыльно-рыжей площадке уже было шумно и суетливо. Поздоровавшись со знакомыми, она заняла очередь. Выпало стоять за высоким толстым мужиком, гордо топорщившим свою выпуклую грудь в пиджаке, на котором красовались наградные полоски. «Ветеран». – Обрадовалась она. – Может, получится?» -- и принялась наблюдать за мужиком, пытаясь улучить момент, чтобы заговорить.
-- И сколько они будут спать? – Кивая в сторону закрытой двери, произнес, полуобернувшись к ней, мужчина.
-- Ой! И не говорите. – Она подобострастно заглянула ему в лицо. – Часа два простоим точно. Не знаете, что завезли?
-- А черт их знает! – Сварливо буркнул тот и отвернулся.
«Ну и дедок… -- Подумала она. – Морда злая, капризная. Вряд ли получится». – И она стала искать глазами, нет ли в толпе еще хоть кого-нибудь с медалями или нашивками.
Ветеран был в единственном экземпляре. Расстроившись, она все же попыталась мысленно успокоить себя: «В прошлый же раз получилось. Тот дедуля тоже молчал-молчал, а когда она попросила его – уступил…». И, вздохнув с надеждой, она поудобней прижалась к стене магазина.
Наконец, дверь распахнулась, и толпа хлынула внутрь, согласно достигнутой очередности.
-- Я без очереди не иду, хоть мне и положено! – Широко став в дверях, затормозил толпу ветеран. – Так что давайте по порядку, с дисциплинкой.
Очередь выровнялась и уважительно затихла. Изнутри магазина раздавалась бойкая продавщицкая речь:
-- Что? Сколько? Талон!
Обслуживание шло быстро, люди выходили довольные, на ходу опуская в авоськи и полотняные сумки завернутые в толстую «обвесочную» бумагу батоны полукопченки.
-- На колбасу не занимать! – Раздалось из глубин продуктовой сокровищницы.
-- Это как – не занимать?! – взревел хвост очереди на дворе.
-- Сказала – не занимать! – Раздалось изнутри. – Сегодня мало было. Бараниной берите.
Народ недовольно зароптал.
-- Какая к бесам баранина? Козлятины понавезли блочной – одна вонь да кости.
Ветеран, который уже продвинулся на треть внутренности магазина, громко выкрикнул:
-- Ты, давай, шутки брось! Я без очереди не пошел, стою вот тут, поэтому мне оставь!
Продавщица затравлено глянула в его сторону и сердито засопела, что-то пробормотав себе под нос.
-- Дедушка, -- вдруг решилась девушка, сбоку заглядывая в его лицо, -- а можно у Вас спросить?
-- Спрашивай, коль невтерпеж. – Даже не посмотрел он в ее сторону.
-- А Вы что будете покупать?
-- А тебе-то чего? Что надо, то и буду.
-- Да, нет, я про молоко спросить хочу.
-- А чего молоко? Молоко, как молоко.
-- Ну, у Вас же оно по ветеранским?
-- Ну, по ветеранским.
-- А Вы брать будете?
Мужик замолчал и отвернул голову к стеллажам, скривив гримасу и словно отмахиваясь от назойливой мухи.
На стеллажах, будто снаряды, стояли вставленные в ряд банки с килькой в томатном соусе, плотные хлебные булки, пачки сигарет, мешочки с крупами и печеньем и рафинадные коробочки. Отдельно в сторонке красовались лотки с колбасой. На высоком железном столе лежали разбитые топором мороженые куски говядины и брикеты козлово-бараньих лопаток. В глубине подсобки, затаясь, торчали из ящиков бутылочные пробки. На отдельной полке с надписью «Ветераны» стояли хохломитые пачки конфет, пакетики с гречкой, разномастные консервы и коробочки сухого молока. Внутри пахло мясом, ванилью, свежим хлебом и потом.
-- Дедушка, -- снова обратилась она к спине, -- так будете Вы брать молоко?
-- Чего тебе надо? – Раздраженно передернул плечами ветеран.
-- Я просто хотела Вам предложить поменяться: я Вам – талоны на водку, а Вы мне поможете купить молоко.
Мужик упорно молчал, словно наслаждаясь этим просящим голоском, этой униженностью хрупкой, молоденькой, жалкой девчонки.
-- Так как? – Снова обратилась она к нему.
-- А на кой мне твоя водка? Я не пью. – Надменно ответствовал тот.
Очередь все приближалась и приближалась к прилавку. С медленным, тягучим продвижением таяла у нее и надежда уговорить мужика.
-- Понимаете, -- зайдя ему вперед и заглядывая в глаза полушепотом произнесла она, -- у меня доча маленькая, Леночка…
-- Да хоть пеночка! – Резко оборвал ее мужик. – Мне-то что за дело?
-- Просто, если Вы не будете брать молоко, не могли бы Вы…
-- Стой, как стоишь! – Брякнул он ей в лицо и продвинулся вперед еще на одного человека.
«Ничего-ничего. -- Успокаивала она себя. – Бывает же так, что человек кочевряжится, кочевряжится, а в последний момент возьмет, да и передумает».
-- Ну, хотите, давайте поменяемся на талоны на мясо. – Произнесла она спине.
Мужик безмолвствовал, и она поняла, что больше говорить нельзя, иначе можно все бесповоротно испортить.
Подошла его очередь. Растопырив холщовую сумку, он стал погружать в нее услужливо отпущенные продавцом продукты. Вот уже исчезла в холстинной утробе толстенная обертка полукопченой колбасы. Туда же опустилась и упаковка конфет, а вслед за нею – положенная ветеранам гречка. Она стояла и как завороженная смотрела на чужие покупки. Молока ветеран не взял. Бурная волна радости прихлынула в ее голову: «Не взял!», и, напрягаясь всем телом, глядя, как тот отсчитывает замусоленные рубли, она собрала в кулак всю свою волю и тихо, но настойчиво произнесла:
-- Возьмите мне, пожалуйста, молоко. Я Вам деньги отдам.
Мужик тупо уставился на уже отсчитанные купюры и выругался:
-- Тьфу ты! Сбила совсем! Чего ты прицепилась? Отстань!
-- Ну, Вам же все равно не надо! – В сердцах выкрикнула она.
-- Мне в этот месяц не надо. А в следующий я заберу!..
Она опустила голову и тихо заплакала.
-- Чего тебе? – Обратилась к ней продавец, когда мужик отошел от прилавка.
-- Печенье. – Всхлипывая, произнесла она. – «Юбилейное»…
Про соседку и обещанную той колбасу она и не вспомнила. Прижав к груди пакет с печеньем, заплетаясь и от слез не видя дороги, она побрела вдоль теплотрасс и бараков. Сначала – с маленькой горки. Потом – на большую…
Леночке было всего год и два месяца. Бамовский ребенок родился не вовремя, восьмимесячным. Четыре месяца ее, забрав прямо с родового стола, держали вдали от мамы – в клинической больнице областного центра. Поставили диагноз – атерезия ануса. Это, когда прямой кишочки не хватает, и требуется вводить трубочки. Операцию можно было делать только, если ребенок доживет до девяти месяцев. Диагноз не подтвердился, и малышку выписали домой. Они с мужем забрали ее в четыре месяца и двадцать два дня, когда над кроваткой уже красовалась табличка «Маша». Так называть не захотели. Переименовали и стали звать Леночкой – в честь великой сибирской реки.
Ребенок шел на поправку, несмотря на худое питание и холодную злющую зиму с едва теплыми батареями. Год Леночка встретила уже посвежевшей, славной пухлой малюткой. Единственное, что настораживало – ребенок все еще не мог сидеть. Ее обкладывали подушками, и в таком сидячем положении она играла в часы, когда не спала. Умненький взгляд и беломраморное личико с огромными папиными глазами выдавали в ней смышленую малышку. А врачи говорили, что девочка вскоре догонит сверстников. И только ей, как матери, снились какие-то непонятные и страшные сны: то умершая бабушка придет к какой-то железной оградке с большим букетом роз. То они с мужем начинают переклеивать обои в своей «хрущобе» -- как называли бараки сами бамовцы.
Растить детей в то время на БАМе стало тяжело. С закрытием строительства парализовало и товаропоставки. Были введены талоны на мясо, колбасу и водку. Молочные смеси, как и сухое молоко, стали дефицитом. Она варила картошку, делая пюре; манную кашу на воде; делала из жухлой моркови соки и разминала в кипятке печенье, которое, остудив, давала в качестве десерта через бутылочку с соской. А Леночка так любила манку на молоке! Но достать его удавалось не всегда…
Соседка встретила ее неодобрительно.
-- Долго ты как. – Пробурчала она, передавая ребенка.
-- Очередь была… -- Потупившись, ответила она. Ты прости меня, Том, я про колбасу тебе забыла…
-- Да что с тобой-то? – Участливо спросила женщина.
-- Так, ничего. Ничего, Тамара. Пойдем мы.
Ночью случился первый приступ. Ребенок задыхался и кашлял. Установившаяся на несколько июльских дней жара распространилась и на ночь. Жужжали комары, билась в стекла таежная мошка, а Леночка все кашляла и кашляла, синея и дрожа всем тельцем. По очереди они с мужем подносили ее к распахнутому настежь окну и давали нюхать натертый и опущенный в бутылочку из-под зеленки чеснок. Она вспомнила, что так делала мама, когда болел коклюшем младший брат. «Скорую» вызвать из города было неоткуда, и потому с раннего утра муж побежал в амбулаторию, расположенную там же, где и магазин -- на малой горке.
К обеду приехал участковый. К тому времени прошло уже около десяти затяжных приступов. Ребенок был бледным, носогубный треугольник посинел. Взяв ее на руки, она ощутила какой-то непривычный холодок, исходящий из ручонок и ступней ножек.
-- Мама… -- Впервые в жизни произнесла девочка и провела ручкой по ее лицу…
Через сорок минут после того, как их доставили в больницу, Леночки не стало. Вместо нее на подоконнике операционной лежал белый безмолвный сверток. Она откинула уголок пеленки, прикрывающей маленькое личико, и тупо уставилась на восковую маску. От свертка пахнуло чем-то ладанным и горько-сладким…
Потом были врачи, какие-то люди, высота третьего этажа, куда она ринулась через окно, но была подхвачена чьими-то руками, «скорая», которая отвезла ее домой… Маленький бордово-бархатный гробик. Береза во дворе и плачущие мужчины и женщины. На подносе – гора денег, опускаемых соседями…Далекая и длинная рыжая дорога на кладбище…
Пятеро суток они ехали на Украину, везя свое горе родителям и родным. В свои 26 лет в этой дороге муж стал седым, а она… Она не смогла даже заплакать. Ни разу. И спустя много лет – тоже…
И только одно сопутствующее воспоминание всегда шло рядом с кинолентой тех дней: она, магазин, молоко… Большая заветная пачка… Которую так и не удалось ни купить, ни обменять…
Вскрытие показало, что у Леночки был порок сердца. Вернее, сердца, как такого не было. Сердечная мышца была тонкой, как бумага, а должно было быть в этом возрасте – толщиной с палец. Поэтому, когда малютка подросла, крови стало больше, и мышца, не справившись с нагрузкой, остановилась. Кроме того само сердечко было трехкамерным, отчего врачи и не определили страшную патологию. Не прослушивалось оно. Просто была тахикардия.
-- Она не должна была жить вообще. – Заключил участковый педиатр. – Что же такое мама делала, что так продлила ей жизнь? Операции таким детям делают только после пяти лет…
Тогда, 1987 году, о донорских сердцах и детских операциях на сердце в СССР
еще даже и не заикались…