Поезд до Флоренции был прекрасен. Да, конечно, он был быстр и комфортен (комфортабелен, поправил себя Андрей), но более всего он был прекрасен.
Глядя на холёные поля и весёлые группы деревьев, Андрей отчего-то вспомнил Н-ск, который уже настигла осень. С нудными дождями, с отвалившейся, не успев благородно пожелтеть, листвой, с холодом в квартирах, в которых, вопреки погоде, ещё не скоро включат отопление. А во Флоренции, по сибирским меркам, было всамделишнее лето. В него и приехал Андрей Староверов.
В молодости он учился на архитектурном факультете, но на втором курсе его отчислили за неосторожные высказывания про партию и правительство. Сходил в армию, а восстанавливаться не стал. После армии всё было другим - и мысли, и потребности. Андрей пошёл работать на стройку и перевёлся на ПГС, где учился заочно.
От времён архитектурного осталось несколько книжек по истории архитектуры. Одна из них, довольно редкая, ещё 30-х годов выпуска, была полна чертежами и чёрно-белыми фотографиями. Она досталась Андрею случайно в «Букинисте» на Красном, и была предметом зависти всего курса. Иногда, застигнутый хандрой и ностальгией, он листал толстые страницы и жалел себя.
Андрей вышел на привокзальную площадь. Впереди торчала кирпичная глыба какой-то церкви. Кирпич был тёмным, как на старом корпусе н-ского жиркомбината. Но, конечно, почище. Кажется, у этой церкви должен быть какой-то роскошный фасад, возможно даже альбертианский, но он проверит это потом, на обратном пути. Сейчас – Дуомо.
Первым делом – он решил это ещё до поездки – в каждом городе надо выпить кофе. Из мизерной чашки, в уличном кафе. В любом городе, но не во Флоренции. Здесь первым делом Дуомо.
Андрей пошёл по кривой улице мимо туристов и торговцев подделками. Много раз, разглядывая картинку в книжке, он представлял и эту церковь, и гранёный стакан баптистерия, и карандаш башни Джотто, Как они растут монохромной глыбой – белый и серый мрамор – среди городской толчеи и пестроты. И это хорошо. Потому что только монохром победит хаос.
Но что это? Андрей не верил своим глазам. Она оказалась цветной. Вместо строгой простоты – красный, зелёный, белый. Ужас! Красный и зелёный – какая безвкусица! Как пицца, как сувениры в витринах, как итальянский флаг, наконец.
Он, не разбирая дороги, вслед за толпой, прошёл улицей, площадью, мимо скульптур и постеров, вышел на набережную и вцепился в парапет. Надо прийти в себя.
- А вы знаете, - обратившийся к нему человек выглядел слишком манерно даже для Флоренции: узкое лицо, смуглая кожа, седая аккуратная бородка, совершенно Эль Грековский типаж, - вы находитесь совсем недалеко от того места, где Стендаль переживал прилив эмоций. Поздравляю, Вас тоже настиг синдром Стендаля?
Справа торчал мост, который все фотографируют, прямо – сады Боболи, с которых все фотографируют. Манерный ещё что-то говорил, Андрей не соображал - что. А, да, - сказал он сам себе, - у него чудной старорежимный акцент. Прямо мхатовская школа.
Собеседник улыбнулся и пошёл в сторону того самого моста. Толпа растворила в себе летнюю шляпу с обёрнутым вокруг тульи легкомысленным платком, зеркальные очки, за которыми не видно глаз, и брюки, такие широкие, что в них легко можно спрятать хвост.
- Чёрт, - подумал Андрей, - определённо чёрт.