Талантливый художник - самоучка Семен Лихолетов уже месяц как вышел из
очередного творческого кризиса. Вернулся домой, неделю шаставший по помойкам
кот. Целый день Семен отмывал его. Потом отмывался сам от кошачьего запаха.
Лихолетов в пьяном виде не бузил и не хулиганил. Кот уходил от бескормицы. Сема
не имел дурной привычки тратиться на закуску. Воскресшего Лихолетова увидала
наконец-то соседка, Фаня Соломоновна Петрова, в девичестве Иванова и сразу по-
спешила поздравить Семена с выздоровлением. Да и заодно, вроде как ненароком,
случайно, поинтересоваться судьбой трех тысяч рублей занятых им полгода назад.
На день, два. Максимум на три. Ни Семену, ни кому другому Фаня не одолжила бы
и десяти копеек, если б не ростовщическая особенность её натуры. (Семен обещал
вернуть четыре). Тайком от мужа, (Моисей Ароныч не одобрял. Сурово не одобрял),
она активно участвовала во всевозможных акциях и лотереях. Последнее памятное
приобретение, которое её все равно ничему не научило, была покупка вибромасса-
жера. По невероятно низкой цене, всего за тридцать пять тысяч. И только в связи
закрытием фирмы. Еще и с пятитысячной скидкой пенсионерам. Афишировать свой
возраст Фаня не захотела даже за пять тысяч и взяла за полную. Массажер, вернее
два парня, гарантировали полное избавление от болей в спине, и в других местах.
Смотря где у кого чего болело. Сидевшие на лавочках соседки мигом подхватились
и разобрали весь товар. (Если Соломоновна хватает, то уж Петровнам, Ивановнам,
Васильевнам сам бог велел). Слегка охреневший вид представителей фирмы ясно
говорил о их несогласии с решением руководства закрыть контору на самом гребне
коммерческого успеха.
Моисей Аронович сходил в магазин медтехники. Там такой аппарат стоил двести
семьдесят рублей. Может все-таки другой? В его мудрой голове не укладывалась
такая разница. Увы, совпадало все, вплоть до магазинного штампа в паспорте!
Огорчившись, он хряснул жене по хребту так, что раскололся корпус. И огорчился
еще больше. В магазине обещали вернуть деньги за массажер. Раз он не подошел.
Двести семьдесят. Но за исправный.
- Семен Андреич, Вы таки дома?
Неподражаемый голос мужа заставил её выскочить не в подъезд, а сразу на улицу.
С несвойственной русскому человеку прозорливостью, Фаня поняла, что денег она
не получит никогда.
- Ку"ва, п"оститутка!
- Кто там Мося? , - вышел из другой, "этюдной" комнаты Семен.
- Ку"ва, - убежденно сообщил большой белый какаду.
- А, ну ладно. Придет Витька Самсонов, ты меня позови.
- Т"иста.
- Да? А не много ли тебе будет? Не окочуришься?
- Ку"ва, - миролюбиво ответил попугай.
Вообще Лихолетов долги всегда отдавал. Другое дело, что он о них не помнил.
Этим изредка пользовались недобросовестные приятели. Правда и занимал редко.
Попугай начал говорить месяц назад. До этого он остервенело орал по ночам, пугая
весь дом и случайных прохожих. Днем же молча карабкался по шторам или сидя на
подрамнике в один хруст переламывал клювом карандаши и кисти.
В каком бы состоянии ни был, про своих домашних Семен не забывал. В этот раз
вплотную подойдя к точке невозврата, забыл. Оголодавший попугай ходил по столу
собирая крошки. Раздраженно сбрасывая на пол вилки и ложки, уронил недопитую
рюмку. Разлившаяся водочная лужица размочила забытый сухарь...
Через сутки, оклемавшийся попугай свободно говорил по-русски. Картавил правда.
Прямо один в один как сосед Моисей Аронович. Но если б только этим кончилось.
Попугай стал "т"ебовать п"одолжения" банкета. Прежде чем сожрать разгрызенный
орех окунал его в блюдечко с водкой. Застенчиво, прямо по-человечески, закрывал
крылом лицо, то есть голову. Подымая хохолок, сочуственно кивал, соглашаясь с
Семиными жалобами на отсутствие вдохновения и неудавшуюся жизнь.
Идея использовать мосины способности для общего блага пришла в голову Витьке.
- Сема, пошли в парк. Там фотограф, мой знакомый. Вот мы с ним и объединимся.
Витькина идея переплюнула ожидания. Мося садился на плечо, щекотал хохолком
и таинственно шептал в дамское ушко: "Ку"ва". Похорошевшие дамы, чуть краснея,
спрашивали о цене фотографии. Опередив всех Мося гаркал: "Т"иста!" Цена была
явно завышена, но дамы, особенно постарше так не считали. Соскучившись по лас-
ковому слову, джентльменскому обращению еще и добавляли от себя.
Семен на радостях купил бутылку коньяку, специально для Моси. И чуть не угробил
все дело. Московский коньяк, за несуразную московскую цену оказался таким "г",
что попугай едва не "склеил ласты". Два дня он не пил, не ел. Упав с подрамника,
наступая на крылья доплелся до унитаза. И закатив глаза стоял там прислонясь к
холодной керамике. Очухавшись, не картавя, с трудом произнес: "Дерррьмо".
Как-то, покуривая в ожидании клиентов Семен вспомнил: "Мужики, а этот, как его,
зоопарк-то, который здесь был, куда делся? Уехал что ли?
Зверинец был передвижным, но стоял так долго, что к нему привыкли.
- Не, не уехал. Разбежался. Подались все кто куда. Волки в лес ушли. Медведь на
вокзале побирается. Верблюд у Сереги Потапова стадо пасет. Хрен его знает, чем
он их так обольстил, Серега говорит коровы от него ни на шаг.
Мимо вокзального сквера проходит улица с оживленным движением. Но там стоит
знак запрещающий остановку, а чуть дальше, в тени все время пасется патрульная
машина. Сообразительный медведь разогнал конкурентов - прятавшихся в кустах
гаишников. И дело пошло! Свадебные кортежи выстраиваются в длинную очередь.
Пресытившийся мишка охотно делится с бомжами. Больше того, он уже не с каждой
невестой фотографироваться соглашается.
Директор передвижного зверинца куда-то пропал. Запил или посадили, никто не
знает. Пропал. Не получив зарплаты рабочие естественно тоже ударились в бега.
Содержание бесхозных зверей для городского бюджета непосильная нагрузка. Без
малого полгода всех их кормила, обихаживала уборщица городской администрации
Дарья Максимовна. (Кто ж теперь поверит, что у уборщицы зарплата небольшая).
Никто бы и не хватился, всех все устраивало. Но вот тетя Даша приболела. Слегла.
В прямом смысле волчий вой заставил городское руководство задуматься. К утру
оно приняло простое и не накладное решение - раздать зверей всем желающим.
Павлинов и фазанов разобрали деревенские. Верблюд отправился к фермеру. Мед-
ведя перспектива сидеть где-нибудь на цепи не устроила и он ушел на вокзал. Еще
проще поступили с волками. Ночью проводили их патрульной машиной до ближнего
леса. Исчез бесследно только удав. Говорят, видели его у пожарки, у вешалов, где
они рукава сушат. Но дальше следы теряются.
Осталась одна собака. Огромный лохматый волкодав по кличке Тузик. Из-за его
свирепого вида никто не рисковал к нему подходить. Тузик не лаял и это было еще
страшнее. Иногда зевал и от его утробного, раскатистого, тревожного как дальний
гром рыка жались в угол волки. В вагончике рабочих закипал невключенный чайник.
Только уборщица тетя Даша была единственным человеком которому он позволял
делать с собой все: выдирать репей из хвоста, чесать железным скребком кудла-
тую шерсть, вытирать половой тряпкой слюнявую морду, даже брать в руки миску.
Оказавшись не у дел, Тузик посчитал унижением дармовую кормежку и стал рабо-
тать вместе с Дарьей Максимовной. Он таскал ей в ведрах воду, выносил мешки с
мусором. Тетя Даша работала с четырех до шести. Теперь в эти два часа в здании
администрации жизнь замирала. Не заходили посетители. Никто не смел выйти из
кабинетов. Никто не топтался по непросохшему полу. Все вопросы решались по
телефону и шепотом. Тузик лежал у входных дверей. Ждал хозяйку. Полную тишину
нарушало только редкое хлопанье ресниц охранника, стоящего в позе часового у
знамени. Пес недовольно косился и тот не мигал уже до конца смены.
Витя Самсонов всегда был желанным гостем для Семы Лихолетова. От кого еще
услышишь правду, какой бы она не была. Семен задумал написать портрет. Уже и
название есть - "Портрет жены художника". Жены у Семена не было. Может потому
и работа двигалась с таким трудом. Пока на листе ватмана всего лишь несколько
длинных опадающих линий, похожих на луковые перья ближе к осени. Часами Сема
стоял перед листом мысленно выводя мягкий изгиб скулы, бровей. Легкими касани-
ями графита напылял на веко тень от ресницы. Мысленно. В голове все сложилось,
на холсте - никак. Конечно нарисовать женское лицо не проблема. Взять кого-то из
знакомых, чуть изменить или добавить черты которых нет, а хотелось бы видеть.
Не находилось того, что делает рисунок картиной. Самые красивые женские глаза
так и останутся всего лишь кукольно-красивыми, если они ничего не выражают. Так
это не картина - открытка. Ширпотреб. Фотография. Фотограф, кстати, может быть
художником. А вот художник фотографом, никогда. Или он уже не художник.
Пробовал Семен делать и пейзаж. Но получалось только сходство. Цветы есть, а
не пахнут. Ветерок есть, а листья не шевелятся. Вот посмотри шишкинское "Утро".
Услышишь тонкий писк комара, запутавшегося в высоком лесном разнотравье.
Отчетливо, будто потрогаешь рукой, увидишь мокрую от росы медвежью шерсть.
Как детская ладошка коснется щеки подымающийся утренний туман.
Самсонов долго тер подбородок. Подходил вплотную, смотрел издали на четыре
кривых линии. Наконец, составив мнение, уверенно сел за стол.
- Знаешь старик, ты потряс меня в очередной раз. Замысел гениальный. А сделать
будет трудно. Особенно, меня по крайней мере, впечатлил задний план. Это что-то.
Похожее чувство было, когда я впервые увидел Малевича. Главное, что характерно
для настоящего мастера, никто не может повторить. Казалось куда бы проще, а вот
хренушки. И квадрат получается не квадратный, и вроде черный, а не настолько.
- Да задерись он, этот квадрат. Спасибо Витя, я понял.
- Сем, не обижайся, я сегодня не в форме. У самого творческие муки. Стих не идет.
Вот послушай. Хотя слушать-то как раз и нечего. Только название. "Ты ушла". Все,
дальше не идет. И размерность не подберу, и слова не стыкуются.
- И не стыкуй. Поставь многоточие и отдавай печатать. Чтобы ты после названия
не написал, только все испортит. Не надо считать читателя глупее себя. Он и так
все понял. Она ушла к другому. Скоро поняла, что ошиблась и ушла к третьему. Он
хоть и гулял от нее напропалую, но менять его на четвертого не захотела. От добра
добра не ищут. А тот первый затосковал на всю жизнь.
- Знаешь что Сема, хоть ты мне и друг, но я тебе скажу честно, - Самсонов хлопнул
полстакана попугайского коньяка. Сморщившись, поискал куда бы плюнуть,- я тебе
вот что скажу. Засунь свой шедевр в этот самый задний план. И кисти с красками
туда же. И подрамник заодно. Витя ушел, прихватив от обиды недопитую бутылку.
- Ку"ва.
- Ага, тебя забыли спросить. А может ты и прав. Обленился он. Ничего делать не
хочет. Ручку говорит, красивую купил. И теперь значит, надеется шедевр создать?
Нет Мося, одними чернилами можно написать "Я вас любил..", а можно и муси-пуси
накарябать. А ведь где-то он пожалуй прав. Если действительно, никакой я Мося не
художник, а обыкновенный мазила, ни на что кроме квадратов не способный?
Сложность была не в технике. Сема мог бы нарисовать десяток женских головок.
С натуры или по памяти, не в этом дело. Фотографическое сходство интересовало
Семена меньше всего. Если конечно не на заказ. Да и не любил он это понятие. Его
самого на фотографии в правах гаишники узнавали только по замызганному ворот-
ничку, да оторванным пуговицам. Давно уже, Семен и не помнил где, видел картину.
Молодая симпатичная женщина в монашеской черной одежде. Светлое пятно лица
на почти черном полотне. Задумчиво опущенные глаза. Чуть потянувшийся вверх
уголок губ. Она так молода, что нет и тени морщинки меж придвинувшихся бровей.
Не жалеет о сделанном выборе, хоть еще не конца уверилась в нем. Пройдет много
лет, она вспомнит и грустно улыбнется своим сомнениям.
Семен стоял чуть дыша, не замечая времени, не чувствуя усталости, а девушка-
монашка не торопливо рассказывала ему о своей жизни, о вере.
Неожиданно вернулся козел упраздненного зоопарка. Крупный, полный молодых
сил винторогий козел. Скульптурой, изваянием стоял он на собачьей будке. Семен
сделал десятки набросков, "ставя" его на скалу, на край обрыва, на расщепленное,
поваленное бурей дерево. Красавец-козел часами смотрел в даль. В подернутых
томительной, безнадежной грустью глазах виделось человеческое чувство. Такой
взгляд у парня, которого девушка предпочла другому. И хоть расшибись, ничего он
сделать не может. Уходить, а как? Вот это Сема и пытался передать карандашом.
- Ку"ва!! Попугай увидал предмет козлиных воздыханий. На подоконнике третьего
этажа здания администрации сидела девушка. Бессмысленным и мечтательным
взором глядела она то ли на облако, то ли на муху на стекле.
Козел так саданул копытом по крыше будки, что Сема выронил блокнот. Сонный
ошпаренный Тузик выскочил поджав хвост. Козел готов был растоптать, стереть в
порошок и Семена, и Тузика. Глаза горели гневом. Ноздри раздувались. Под шкурой
бугрились, желваками катались мощные мышцы. Если у Тузика оставалась слабая
надежда спастись бегством, то у Семена и этого шанса не было. Выручил попугай.
Подняв хохолок, выпятив грудь, прикрывшись одним крылом, а другое отведя как в
размахе, Мося пошел в последний бой. Уморительный вид, еще больше отчаянная
мосина смелость сделали свое дело. Козел, не желая показывать испуг, спрыгнул
с будки и ушел за кусты акаций.
В окно смотрела Раечка, секретарь нотариуса. Смотрела она часто и подолгу.
Ставила рядом чашечку кофе и неторопливо думала о жизни, о будущем. Кофе Рая
не пила. Остывший выплескивала и наливала новый. Чашка с черной жижей всего
лишь была интерьером. И отсекала вопросы, типа: "Ну сколько же можно ждать?"
Яков Давидович Кидуш воспринимал появление Раечки в своей конторе как знак,
еще не наказание свыше, скорее предупреждение. Вот и не предпринимал попыток
от неё избавиться. В свое время будучи членом КПСС, Кидуш работал лектором в
обществе "Знание". Вел в глухих сельских клубах атеистические беседы. Поэтому
в вере в бога само собой лишь укрепился. Раю Яков Давидыч считал полной дурой,
идиоткой с тридцатилетним стажем и очень хотел увидеть кто же такое чудо смог
создать. Ну и прикинуть, чего тогда от неё следует ждать в будущем.
Прозрачные вопросы о родителях Рая восприняла как покушение на целомудрие и
пресекла в зародыше: " Вы, Яков Давидович, не в моем вкусе."
Да и по семейной фотографии Кидуша было понятно, что никакого отступления от
отношений деловых и быть не может. Придушат. В лучшем случае его одного.
Снимок был замечательный. Приятель Кидуша, Исаак, раз восемь пересаживал их,
менял свет и ракурс. Яков Давидыч только кряхтел, полагая, что каждая пересадка
это лишняя сотня к оплате. Но Исаак вдруг отказался от денег совсем. Давно он не
работал так вдохновенно и пусть это будет его подарком. И фото вышло, пальчики
оближешь! Сияющий, счастливый отец семейства, жутко растерянная жена. Может
Рахиль удивилась предложению Исаака, а может муха ей в рот влетела. Выпустить
жалко и глотать не хочется. Три кучерявых горбоносых сына. Светлоглазая, свет-
ловолосая старшая дочь. Она могла бы показаться красивой, если б не корыстный,
старательно скрываемый меркантильный блеск в глазах. Вот она все и приберет.
А трое Яковлевичей, пройди они хоть юридическую стажировку в Оксфорде, ничего
кроме папиного шнобеля в наследство не получат. На сыновьях Кидуша природа
похоже отдыхала. А в случае с дочерью отдыхал видимо где-то сам Кидуш.
Раечка смотрела в окно и думала о замужестве. Думала спокойно и радостно. Хотя
по возрасту пора бы уж и загрустить. Он появится неожиданно. Смуглый и гордый
как вождь индейцев. В легкой красивой одежде пройдет по мягкой траве. Протянет
к ней сильные руки и скажет: "Милая, наконец-то я тебя нашел!" ...
- Наконец-то я вас нашел, кошка вы драная! Нотариус тянул руки страстно желая
снять Раю с подоконника и хорошенько шмякнуть об стенку. Да не раз.
- Яков Давидович, если вы думаете, что я просто сижу, вот так просто, как дура в
окно смотрю, то вы ошибаетесь. Я ...
- Раечка, вам не здесь, вам в похоронном бюро надо работать. Там вы может хоть
к сороковому дню успеете документы оформить. А лучше в военкомате повестки
призывникам выписывать. У нас очередь до первого этажа. Там, в коридоре жен-
щина на сносях, второй раз забеременела.
- От Вас?
- Рая, идиотка неизлечимая! Если вы сейчас же, немедленно не займетесь делом,
вы у меня не только забеременеете, а сразу же и родите!
- Яков Давидыч, Вы маньяк. Делать непристойные предложения женщине может ...
Со стоном подстреленного лебедя Яков Давидович хлопнул тяжелой кабинетной
дверью. В очередной раз попадали со стен заправленные в рамочки грамоты, дип-
ломы, лицензии. Упала семейная фотография, которую он уж и стеклить перестал.
Упало все. Все, кроме портрета президента. С таинственной, устало-грустной, по-
нимающей улыбкой Путин смотрел на ползающего по полу нотариуса.
Семен не спал уже третью ночь. Не помнил когда и что ел и пил. Работал, боясь
упустить вдохновение. Чтоб не забыть накормить кота с попугаем просто вывалил
на стол, что в холодильнике было. Сами разберутся. Кто-то приходил, но Сема
лишь досадно отмахивался. Раз зашел и до утра просидел сосед, Моисей Ароныч.
Всю ночь он разговаривал с попугаем. Под конец они кажется перешли на иврит.
На полу, на диване, везде валялись рисунки, наброски. Работалось очень хорошо.
От смешения красок, от неожиданного, удачно полученного оттенка сердце млело.
Но и накопившаяся усталость давала о себе знать. Сема вдруг с ужасом увидел,
что приделывает к человеческой голове козлиные рога. Взбодрился под холодным
душем, все соскоблил и снова загрунтовал. А чтоб не отвлекаться, не потерять то,
что называется замыслом, то, ради чего все и затевалось, написал: "Портрет жены
художника". (Потом закрасим). И с удовольствием добавил - С. Лихолетов.
Портрет был обобщенным. А как нарисовать мечту? Копна волос, курносый носик
и пухлые губы вовсе не говорят о добром нраве и хорошем характере.
Сил убирать краски не было. Семен повалился на диван и уснул на сутки. Дверь
он не запирал. Вечером зашла Фаня Соломоновна и хлопнулась в обморок. С холста
на неё смотрел ... Моисей Аронович! Косой и беззубый. В его не обещавших ничего
хорошего чистых козлиных глазах ясно читалось: "Что сука, думала не узнаю?" ...