1.
Деревенские дети быстро подрастали. Девочки шли в доярки, ребята – в трактористы. А некоторые уезжали в город, поступали в институты, в университеты. Становились учителями, врачами. Создавали семьи, рождали уже своих детей.
Но всегда всех тянуло на свою родину. В Заволжье. К корням, которые питали и поддерживали вчерашних босоногих детишек, нынче ставших генералами, руководителями предприятий, учеными, писателями.
Две подружки соседки – Люсяка с Любакой Прибытковой– тоже выросли. Они поступили: одна в педагогический, а другая – в политехнический. Когда –то они вместе все лето работали на току, разгружали машины собранной с полей пшеницы- лопатами, на жаре работали по разгрузке проса, ячменя, овса, рыжика. Разгружалось все на ток ( асфальтированное место для выгрузки. Раньше было просто утоптанное место и чистое – авт.) Потом зерно сортировали. Вороха( насыпанные валы на земле, кучи – авт.) были длинные, похожие на горы, закрученные огромной колбасятиной. Горы араратские. Жара стояла смертная. Летела колючая пыль, полова, которая везде забивалась. Девчата закутывались по самые глаза платком. После работы шли купаться на Узень, ловили раков и рыбу. Каждый день лазили с бреднем по Таволожке. Там было мелководье, на котором полным- полно – тьма раков, жировавших на сытной почве. Раков ещё надо было и доставить с речки. Мешок с рыбой привязывали на багажник , на раму – мешок раков. Смешивать было нельзя, потому что раки рвали рыбу клешнями и протыкали ее. Как правило, раков было в два раза больше, чем рыбы. Но и в одном мешке раки умудрялись отгрызать друг другу клешни от злости.
Рыба была разная. Щуки, подлещики, линьки, карасики. Речная рыба – самая вкусная. Щука обычно жарилась бабушкой в томате. Это было сугубое приготовление. А карасики и линьки жарились на сливочном топленом масле, а потом заливались сливочками и тушились. Когда бабушка ставила их в печь, рыбки покрывались сверху румяной золотистой корочкой. Это была необыкновенная еда. Пеклось так же безчисленное количество блинов, вареников, блинцов. Сдобных лепешек, кренделей, поэтому малышня бежала после трудового дня поужинать домой. Маленьким труженикам всегда были в доме рады. А сыр! Домашний сыр, как слеза, варился из жирного творога, изготовленного из не пропущенного через сеператор молока. Потом творог откидывали на марлевую косынку в дуршлаг, сверху ставили банку с водой или круглый камень. К утру творог становился сухой. И тогда его подваривали ещё в свежем непропущенном молоке, а затем долго плавили в топленом масле в казане, предваритетельно перемешав с яйцами,- в основном использовались желтки,- добавлялась сода и соль. Важно было, чтобы все комочки творога растворились, поэтому плавилось все это достаточно долго. Помешивалось деревянной ложкой с длинной ручкой, чтобы не пригорело. Наконец, суспензия эта выливалась в форму, предварительно смазанную маслом, чтобы не приставала к краям посуды. Сыр получался желтый и прозрачный, как янтарь. Такой цвет он приобретал из-за желтого топленого масла и желтых же огромных желтков - только что вынутых из-под несушек свеженьких яичек. Сыр был настолько духмяный и вкусный, что за долгую дорогу через степь съедался в любом количестве.
2.
Когда Люсяка с Любакой поехали поступать в институт, Мамака ( бабушка – авт.) напекла им огромную сетку пышек. Положила еще много всяких вкусностей, от которыхъ девчата, правда, отказались, чтобы не тащить с собой. Приехав в Саратов, Люсяка, которой досталось тащить сетку с пышками, калёными яйцами и салом стеснялась, замечая на себе и на сетке с пышками удивленные взгляды горожан. Не выдержав, она сунула сетку с пышками в какой-то ящик, и пошла определяться в общежитие налегке.
К вечеру живот стало поджимать. А есть-то нечего. Подружки в голодном студенческом общежитии, уже давно вкусившие голодной студенческой жизни, узнав о сетке с пышками, отправили Люсяку на поиски.
Люсяка, опомнившись, кинулась искать свою сетку с пышечками, калёными яичками и салом, но сетки на месте уже не оказалось. Это было первое, но далеко не единственное разочарование городом. Так началось ее привыкание к голодной городской жизни, богатой впечатлениями, эмоциями, всяческими ситуациями и инсинуациями, но бедной в плане питания. Привыкнув к вольготной деревенской жизни, девчата долго не могли понять, что может быть и по-другому. В городе были и пирожные и мороженое, да не было денежек.
Девчата были очень красивые и талантливые. Но на все общежитие было всего несколько красивых платьев, которые надевали по очереди тогда, когда надо было идти на свидание. А самые эффектные девчата иногда даже ходили и в ресторан. Надев общежитское платье и завив волосы на бигуди, сделав себе прически, Люсяка с подружками и соседом по общежитию Давидом, - евреем, студентом с иняза, который ухаживал за всеми сразу красивыми девушками, отправлялись на набережную реки, или в театр. Чтобы произвести хорошее впечатление на полуголодных студенток, Давид водил девушек в ресторан «Европа» к своей тете, которая была завзалом и очень его любила. Впрочем, Давида все любили. Потому что он всех водил в ресторан. Тетя Соня ставила на стол пирожные и чай. Ее все звали тётя Сафо. К симпатичным девчатам тут же подсаживались молодые ребята, начинали угощать девушек фруктами, разными ресторанными вкусностями, а им того и надо! – ведь голодали в общаге. Теперь же отъедались за милую душу. Вино, правда, девчата не пили. Вчерашние тимуровцы и здесь не пропадали! Они весело танцевали, до отвала наедались, и брали с собой в сумочки для других девчат угощение. Однажды Люсяка принесла с собой аж одиннадцать апельсинов! Был праздник, и все подружки получили по апельсину.
Самое главное во всем этом фокусе было во-время уйти. Знакомства с чужаками не заводились. Как уходить во-время и без потерь учил все тот же умный Давид. Сейчас он в Израиле и, говорят, стал большой человек! Теперь только стало понятно, что Давид, как и всякий меценат, имел и свои виды, поскольку продажи у его тети Сони хорошо возрастали, а соответственно и доходы. Поскольку красивые девчата увеличивали доходы ресторана.
Таким образом, и овцы были сыты, и волки были целы.
3.
И это время пролетело.
Люсяка с Любакой закончили свои институты, устроились на работу и встречались теперь друг с другом, лишь приехав на родину в отпуск, в свою любимую Куриловку.
Вечерами на лавочках перед домом они посиживали, смотрели на огромное безкрайнее небо над головой. Ночевали на сеновале, подстелив кошму или прямо на сене. Все звезды было видно. Огромный Млечный путь… Днём опять мотались на рыбалку. Из Москвы приезжали генерал военной прокуратуры Толик Шатохин, Гена Трибунский – начальник московского ГАИ, приезжали врачи, художники. На краю озера Старка накрывали сообща столы и каждый говорил о наболевшем. Никто не скрывал проблем, советовались, утешали друг друга, радовались за успехи другого. Петя Ковырялин все сокрушался:
- И чего это мы на чужой стороне девок-то выбирали. Тут свои какие умные. Вот мы дураки!
Но самый счастливый в отпуске для Люсяки оказался день, когда счетовод Вера Павловна, старшая у доярок, приболев, попросила Люсяку поехать поработать вместо нее денек.
Рано утром, чуть рассвело, к дому подъехала машина. Только что выгнали коров. На улице стоял ещё запах парного молока. Так к Куриловке, когда подъезжаешь, всякий помнил - его встречал утренний запах свежего сена и парного молока. Люсяка залезла в кузов. С доярками она ехала и слушала их пение. Люсяка держалась особняком. Ну, а девчата весело распевали всю дорогу. Их привезли на ферму. Люсяку поразило, что все девчата смеются, все живые, радостные. Они рассказывали друг другу свои насущные дела – кто что прополол, кто выгнал бычка, корову в стадо… В этот раз было дано задание. Вымесить глину и обмазать кошару ( длинный глиняный сарай для содержания скота зимой. Летом скотина содержалась на базАх. Баз – деревянное ограждение, где есть дойка с доильными аппаратами и кормушки. – авт.). Работа была тяжелая, но платили за нее хорошо – 25 рублей в день, и выписывали ещё сено да солому. Так-то девчата должны были только заниматься дойкой, но за такую работу они могли иметь деньги и сено для скотины, поэтому шли охотно поработать на обмазке кошар. Глину таскали ведрами, имевшими вес неподъёмный, и чтобы перебить усталость, снова пели:
За фабричной заставой,
Где закаты в дыму,
Жил парнишка кудрявый,
Лет семнадцать ему.
Трудились девчата так же весело и с песнями. У каждой был свой куплет, который только она запевала. И тогда лились над заволжскими просторами сильные и звонкие голоса.
-Нюркя, запевай! – говорили бабы. И звонкий чистый голос Нюры Буробиной наполнял тишину знойной степи заливистыми колокольчиками:
Горят костры далекие,
Луна в реке купается,
А парень с милой девушкой
Никак не распрощается.
И тут подъезжал Пашка Кобелев с волокушей ( огромный лист жести, на который накидывали глину, чтобы отвезти ее от ямы до кошары – авт.), прицепленной к трактору, и кричал:
-Бабы! Принимай! Кто самый смелый?
-Я! – говорили Клавдя Прибыткова и вальяжно шла с ведром к волокуше нагребать глину.
Пашка улыбался. Зубы белые-белые!
Утомившись изрядно, перед обедом женщины запели «Самару-городок»
-Манькя, твоя песня!
И Манька Красникова запевала неожиданно бархатным, мягким, с переливами голосом:
Ах, Самара-городок!
Неспокойная я!
Неспокойная я!
Успокой ты меня!
Женщины улыбались и начинали подпевать. И тут песню перехватывала другая доярка и запевала второй куплет:
Лодка тонет и не тонет,
Потихонечку плывет.
Милый любит и не любит.
Только времячко ведет!
Становилось еще легче. Так и не заметили, как разгрузили волокушу.
С полевого стана, между тем, так вкусно пахло щами и картофельным пюре с гуляшем!
Вкус обеда на полевом стане, на току или на пахоте знает только тот, кто потрудился вдосталь и от души. Вкуснее нет, не было и вряд ли придумаешь! Это тебе не Саратовский ресторан!
Дощатый стол был добела отчищен. На всю степь пахло удивительными щами. Настоящие заволжские помидоры, мясистые, сочные, душистые, огромные были крупно нарезаны и плавали в здоровенном казане в янтарной, сдобренной топленым маслом, салом и вкусным мясом похлебке. Мятая картошка на второе.
И уже зовут к столу.
Девчата пошли к речке, умылись, вымыли ножки, измазанные глиной.
-Эх, теперь бы переодеться! – и гуськом разомлевшие от пота, жары и усталости направились к полевому стану.
В этот раз повариха расстаралась. Из свежайшей говядины наварила щей целый котел. Куриловская капуста, рассыпчатая картошка, помидоры огромные рассыпчатые, салат залитый сметаной – все только что с грядки. Кувшины с молоком. Мясо было нарезано громадными кусками и лежало на деревянной доске.
Хлеб - каравай домашней выпечки.
- Ешьте, ешьте вдосталь, сколь хочете! – хлебосольничала повариха.
Хлебушек ноздреватый, пушистый с румяной корочкой, слегка потрескавшейся сверху. Громадное блюдо творога со сметаной. Горячие оладьи, разжаренные в масле и со сливками, стояли в двух огромных сковородах. В огромном чугуне дымилось картофельное пюре с тушёным мясом. Тушили его с помидорами и луком. И напоследок чай. Кроме того, каждая из женщин выкладывала на общий стол и что-то свое, привезенное в узелке. Это были пирожки, копченое сало, домашний сыр, сушеная рыба, каленые яйца, сдобные лепешки. Это был такой красивый и живописный стол, что с него можно было писать - настоящую!- картину.
А помидоры! Надо о них сказать особо. Это не те современные помидоры, которые продаются в супермаркетах и имеют вкус пенопласта. И все насквозь пронизаны какими-то странными подозрительными белыми волокнами, похожими на веревки. Нет! То были помидоры огромные! Розовые, темно-красные, желтые – разных сортов – они трескались от спелости, были рассыпчатые, мясистые, и удивительно сладкие. Пахли цветущей степью. Их не надо было жевать, потому что они сами таяли во рту, а сок из них не просто лился, а брызгал во все стороны. И просто так помидорку не сьешь – обязательно брызнет соком прямо на платье иди рубаху, а то и на соседа! На ощупь помидорина была мягкая и теплая, берешь – она во всю ладонь. С мягкой нежной кожицей, которую просто невозможно заметить на вкус. Это сейчас приходится отделять шкуру от помидора, как от свиньи. А тогда это было совсем другое дело!
Хлеб же пекся в русских печах, на опаре, с добавлением хмеля. И замешивался хлеб не на воде. А на сыворотке. Туда можно было добавить щепоточку соды, как делала мамака. А можно было и не добавлять. Мука была совсем другая, не та, что сейчас. Она была кремовая. В те времена зерно было с высоким содержанием клейковины и белка. Его специально выводили для заволжского региона. Конечно, ни о какой генетической модификации тогда и речи не было. Просто в Саратове был Институт Юго-Востока, где были истинные ученые, патриоты, где занимались и селекцией, выведением сортов, специально предназначенных для засушливых лесо-степных районов. Впоследствии, при демократах, институт разгромили, зерновой фонд элитных сортов куда-то исчез, закончилась и мелиорация Заволжья. Закрыли колхозы. Поливальные трубы и установки ещё долго и не нужно стояли на полях. А потом и их разобрали и сдали на металл… Да что там поливальные установки! Тогда корабли и подводные лодки с ракетоносцами стратегической авиации сдавали в цветмет.
Ну, а пока - веселое застолье продолжалось. Кстати, про хлеб. Он был настолько эластичный, воздушный, что даже если и сядешь на него, так он потом поднимался и принимал прежнюю форму. Ну, доярка хватала ломоть, окунала его в молоко. Люсяка набросилась на щи со свежей капустой. Томатов тогда не знали. И томатной пасты. Капуста, картошечка рассыпчатая, помидорки шли прямо с грядки.
Поев, начинали дружно разговаривать, шутить. Дородная повариха, подбоченившись, спрашивала:
-Ну, чаво, притензии есть?
-Нет! – дружно закричали доярки. Люсяка кричала громче всех.
Неожиданно подъехал трактор с Пашкой. Парень вошел, начал всех кого целовать, кого обнимать, кого похлопывать по мягким местам. Доярки смеялись и шутили.
-Бястыдник. Панькя!
Тракториста звали они по-простому - Панька. Женщины ему кричали, нехотя отбиваясь и озорно смеясь:
-Панькя!КабЕль? Ахальник!Кады ты женисся?
-Нет щасья, неча судьбу испытывать. Три раза пробовал…- смеялся охальник, успевая захватить новую крепенькую щечку губами.
Тут он приблизился к Люсяке и привычно протянул руку. Она отшатнулась от него:
- Не смей подходить ко мне…
Панькя остолбенел.
- Ишь ты! Отъела морду на колхозных харчах! На смятанке, сливочкях и молочке? Вона кака!Эт чья така? Вишь, краля кака. Каку морду наела на сливочкях да на молочке колхозном!
Тут бабы стали шикать:
- Пань, ты чо? Это Вер Палны дочкя, Люся.
Панька повернулся и молча вышел.
Но когда Люсяка выходила из импровизированной столовой , вдруг сзади неожиданно подошел Панькя, крепко обнял ее и – поцеловал! Сказал лишь:
- Прости меня!
И весело зашагал к своему трактору.
Обратно доярки ехали на этой же машине. Сидели на деревянных «скамейких». И пели песни. Теперь уже громче всех пела Люсяка. Это был самый счастливый день её отпуска.
Весь цивилизованный мир отошел на задний план. И пришло ощущение радости, легкости, свежести бытия. Пришло осознание своих корней, своего предназначения.
Жизнь вновь показалась лёгкой.
- Впереди ещё столько дел. Нужны ли они кому? – думала Люсяка. - Но сегодняшний день мой. Неужели это счастье?
Вновь пришло ускользавшее осознание чего-то родного и близкого. И того, что сделано самое главное и нужное, что соединяет человека со своей родиной.
( Из серии "Были старого Заволжья")