Начало: "Слово двух свидетелей" http://www.proza.ru/2014/07/10/946
Предыдущая часть: " Раздел четвёртый. Раздел VI. лицедеи, скоморошки, клоуны бездарные " http://www.proza.ru/2014/07/15/952
Короткевич В.С. (26 ноября 1930 — 25 июля 1984)
РАЗДЕЛ ПЯТЫЙ. АНАФЕМА
(Евангелие от Иуды)
(перевод с белорусского языка)
Я сказаў яму, што няма чаго запасіць, саліць, сушыць
лаянку там, дзе яе і так досыць. Нашто гэтая справа, калі і
так свет трымаецца толькі на ёй і лаюцца ўсе, ад папы і да
таго, хто ходзіць з чарпаком. І чым больш лаюцца, тым
больш лаянка — гарох у сценку... І потым, пры чым тут
рыжы кот?
Фарс аб анафеме рыжаму кату
Гаршком назаві, ды ў печку не стаў.
Беларуская прымаўка
В тот год Рим анафемствовал Лютера и всех, кто с ним, вспоминал проклятиями Ария, Вальденса (1), чернокнижника Агриппу, Гуса и Иеронима Пражского и других ересиархов. В тот год Москва вспоминала анафемой Святополка Окаянного и новгородских «жидовствующих», которые отрицали монастыри и церковное землевладение и говорили, что Христос и без епископа есть Христос, а епископ без Христа — тьфу, и зачем он тогда вообще?
В тот год Городня анафемствовала мышей.
Никто не бросил города: ни беременные, ни легковесная молодежь. Даже если и были такие богобоязненные, то было их так мало, что их побег практически не изменил количества мышиного стада.
...Над Городней били колокола. Глухо бухал доминиканский костел, угрожал Бернардинский, надрывались колокола Коложы и монастыря Бориса и Глеба, тревожно гудели святая Анна и набрамная София, стонали колокола францисканцев.
И угрожающе ревели — словно друг друга проглотить хотели — бородатые, православные, и босые, католические, пасти дьяконов.
— И в срок надлежащий не пошли... Закон Божий преступив...
— И nunc, anima anceps...(2)
— И за то пусть будет им Иудино удушение, Лазарево гниение...
— De ventre inferi...(3)
— Гиезиево проклятие...
— Анафема!
— ...волхва мгновенная смерть...
— А-на-а-фе-ма-а!
— Анафема, маранафа!
— Анафема!..
— А-на-а-фе-ма-а-а!!!
Гул колоколов был ужасающий. Мычание безграничных, как пещера, глоток еще страшнее.
А между тем мало кто обращал внимание на анафемствование.
Накануне, после большой драки на Старом рынке, люди разошлись, но город словно застыл в ожидании чего-то. Что-то бурлило под внешним покоем, мещане-ремесленники шептались и смотрели на стражу с притворным покоем и тайным злорадством. Всю ночь от дома к дому мелькали какие-то темные тени.
И как только загудели колокола, весь город (и в одно мгновение) встал. По-видимому, договорились заранее, что начнут с началом анафемы. Мгновенно высыпали из дворов вооруженные, кто чем, люди, хватали одиноких стражников, текли переулками, сливались.
Город валил к Старому рынку. Разбивать хлебные склады. Пусть себе там и мало чего есть — потом можно пойти на склады замковые. Невозможно больше было терпеть.
Над улицей стоял такой крик, что его услышали даже лицедеи за стенами. Они как раз одевались в грубую холстину и подпоясывались вервием, когда город начал рычать.
— Что это там? — с тревогой спросил тонкий Ладысь Гарнец.
Юрась возлагал на голову терновый, с тупыми шипами, венец:
— А черт его знает! Город... По-видимому, ничего страшного. Видишь, стража даже ворот не закрывает.
— Что делать будем? — спросил Жернокрут.
Братчик спокойно вскинул себе на плечи огромный легкий крест. Поправил его.
— Пойдемте.
И спокойно пошел к воротам.
Двенадцать человек в мешковине тронулись за ним. Следом потянулся прорванный, дребезжащий фургон.
Город кричал страшно. То, что в замке до сих пор не подняли шум, можно было объяснить только гулом замковых колоколов. Церкви были близко. Улицы ремесленников —дальше. Замок молчал, но вопли и крик катились все ближе к нему.
Людей было мало — едва один из пяти-десяти вышел на улицы, — но они так надрывались в крике, что им казалось: нет силы, которая могла бы стать на их дороге.
Низколобый сотник Корнила первый увидел из угловой башни далекую толпу и, несмотря на то, что был тяжкодум, понял, чем это пахнет.
Пыль стояла уже над Старым рынком: по-видимому, купцы защищали площадь от ремесленников... Нет, ремесленники с мещанами еще далеко. Дорогой, наверное, разбивают чьи-то дома... Почему же пыль над рынком?
И сотник понял: торговцы бегут за оружием... Собираются... Будет ужасная драка. Надо разнимать. Как? Может, бежать за Лотром? Дьявола его послушаются. Что такое кардинал в преимущественно православном городе?
Корнила ринулся с забрала и побежал. Счастье, что Болванович тут, а не в излюбленном Борисоглебском монастыре.
Болванович только что сытно, с медом, позавтракал и завалился отдохнуть. Пусть они там задавятся со своей анафемой. Повсюду бывать — подохнешь скорей.
Замковый митрополичий дворец был в два жилья (4) с подвалами, в десять комнат с часовенкой. Стоял немного поодаль от Витовтова дворца. Горницы в нем были сводчатые, низкие, душные, но зато очень теплые зимой: не то, что общий замковый дворец. Там — сколько ни топи — слякоть собачья.
От духоты маленькие окна были открыты. Видно было, как вились над башнями вспугнутые перезвоном стрижи.
Болванович лежал и сопел. У него на животе лежала огромная, очень дорогая заморская кошка. Привозили таких аж откуда-то из-за Индии португальцы. Продавали у себя, в Испании, в Риме. Кошка была загадочно-суровая, с изумрудными глазами, с бархатной коричнево-золотой шкурой (5). Тянулась к пастыреву лицу, словно целовала, и потом отворачивала морду: от митрополита несло вином.
— Ну и выпил, — говорил Болванович. — Время такое, что запьешь. Может, и ты хочешь? Тогда я...
Рядом с кроватью стоял только что распечатанный кувшинчик с медом и блюдце земляники со сливками. Грынь выпивал чарку, макал палец в сливки и мазал кошку по носу. Та облизывалась. Сначала — недовольно, потом — словно делала одолжение.
— Не пьешь? Как папа? Врёшь, и он пьет. Должна была знать, когда тебя с корабля в папской области купили... В-в, плут, в-в, лахудра, шпионка ты моя папская. Чего морду воротишь? Не по нраву? А мне, думаешь, по нраву, что лазутчики кругом? Самого верного дьякона посадили. А город больше чем на три четверти православный. Вот пусть сами в нем и справляются, а я сам себя под домашний арест посажу. Мне и тут неплохо. И выпью себе, и закушу. Тишина кругом, звон. И хорошо себе.
Он не пошевелил и ухом, когда услышал грохот. Кто-кто бежал переходами, топал по лестницам, как конь. Потом двери с гулом раскрылись, и, словно кто-кто бросил к кровати самовар, влетел в комнату и упал ничком Корнила.
— Благослови, святой отче.
— Этот ты за благословением так бежал, прихвостень?
— Да.
— Врёшь ты.
— Святой отче...
— Изыди, рука Ватикана.
— Православный я, отче...
— Маловажно. Таких повсюду жгут. Четвертый ты Сикст...
Корнила обиделся:
— Я уж и не знаю, на что это вы намекаете.
— Инквизитор ты... Фараон... Саул.
— Бранитесь себе, бранитесь. Бросайте оскорбительные слова. А в городе мещане бунтуют. Повалили с долбнями, с кольями на Старый рынок.
— Пусть валят, — митрополит повернулся к Корниле задом. — Дулеб ты богомерзкий.
Кошка вскарабкалась передними лапами на Грынев бок и смотрела на Корнилу, словно дьявол из-за стен ада.
— Купечество им навстречу бросилось. С мечами.
— Пусть себе и так.
— Кровь прольется.
— А небесный наш отец не проливал крови?
— Так разнимать надо, — почти стонал Корнила. — С хоругвями идти.
— Вот, пусть Лотр с Босяцким берут свои протесы сатанинские, и Комара берут, и идут. Посмотрю я.
— Православные бьются!
— Маловажно... идолопоклонник ты. Пусть бьются. Как разнимать, то я, а церкви у нас разные там Богуши отбирают и им отдают.
— Лотр передаёт: вернут православную Нижнюю церковь.
— Пук ты... Редька обшарпанная, вонючая... Какую Нижнюю? Ту руину, что в замке? Пусть он сам там служит, раком в алтарь ползает и спиной голой престол от дождя закрывает... филистимлянин. Там стены над землей ему к заднице... немец он, желтопузик такой.
— И не ту Нижнюю... Ту, что на Подоле, под Болонью.
— И трёхкупольную Анны, — деловито сказал Грынь.
— Побойтесь Бога!
— И еще бывшее Спасоиконапреображение, что на Городничанке. Деревянную... Добавка.
— Хорошо, — сумрачно буркнул сотник. — Только скорей. Мещане к складам рвутся. Кардинал с другими пошли уже.
Грынь Болванович вдруг взвился так, что кошка, словно подброшенная, покатилась на пол.
— К скла-адам?! Что же ты раньше не говорил?! Долбня ты стоеросовая... Долгопят ты! Стригольник (6), православием проклятый!
— Уж и не знаю я, чего вы меня так поносите? Напрасно вы это.
— Шатный (7)! Одеяние! Ах, чтобы им второго пришествия не дождаться!
Все еще звучала анафема, и ревели волосатые и безволосые зевы, а «второе пришествие» подходило к воротам города. Входило в него.
И впереди шел в привязной бороде и усах единственный хоть немного стоящий человек из всей этой компании. Шел и нес на плечах огромный крест. Следовало за ним еще двенадцать, все в мешковине, и на лицах их было все, что душа пожелает, только не святость. Были на этих лицах оттиски голодных и холодных ночей под дождем и других ночей, у трактирного огня и в компании с кувшином вина. Была жизнь, какая кое-как поддерживалась обманом... Шел, если разобраться, самый настоящий сброд: любители выпить, поесть, переночевать в чужом сеновале, когда хозяина нет дома. Шли комедианты, мошенники, плуты, лоботрясы, чревоугодники, баловни, насмешники. На лицах их были постные, благовидные, набожные мины — и это было несуразно и смешно.
За ними грохотал дранный жалкий фургон, А ПЕРЕД НИМИ ШЁЛ ЧЕЛОВЕК.
С ТЕРНОВЫМ ВЕНЦОМ НА ЛБУ…
(1) Вальденсы — религиозная секта, которая возникла на юге Франции в конце ХІІ ст. Основатель — Пьер Вальдо, лионский купец (ред.).
(2) Так иди же, грешная душа...
(3) Из глубины ада...
(4) Этажи.
(5) Сиамская порода.
(6) Стригольники — ересь, что был распространена в Новгороде и Пскове в ХІV–ХV вв. Стригольники восставали против права духовенства и монахов на землю, против их разврата. Отказывали поборы за церковные требы. Утверждали, что отправлять культ можно и без попов. Ересь была жестоко раздавлена.
(7) Тот, кто распоряжается одеждой.
Продолжение: "Раздел VI. сошествие в ад" http://www.proza.ru/2014/07/17/439