Начало: http://www.proza.ru/2014/07/09/1359
Любовное страдание, как подвид нервного шока, надлежит лечить кастрацией. Шатров просыпается один, и надо скрепившись жить дальше. Ужель вчера? касался тёплых губ и млел доступностью желаний. Ужель вчера? тела срастались кожей, и нам ли ночь стелилась брачным ложем. Сегодня я – единственный прохожий, в день изумительно похожий, услышал «SOS», рванулся, но!.. Я – здесь, ты – там, разделила стена расстояний. Ты – одна, я – один, в костре обречённых желаний. Он снова вынужден грезить наяву, молить Господа, чтобы уберег её. Лада незаменима, он крепок счастьем ответной любви. Определённо, когда в мае родился Шатров, все уральцы сажали картошку. Весна в поре расцвета и максимальном проявлении оживших в природе сил. Память хранит заветную картину: «Приезд Лады на Хвоинку в день его именин». Победоносно улыбаясь, с автобусной остановки идёт шикарная городская женщина. Выдаёт влюблённую летящая поступь. Можно одной походкой привлечь и отвратить, столько в иной грации дамской. В летнем платье с плиссированными оборочками подола, сказочно хороша, Лада спешит в его обитель. Самая красивая женщина планеты и прилегающего космоса. Шагая улицей деревни, он жадно любуется ею, сполна не веря появлению гостьи. Высшая по счастью минута была прожита в майском погожем дне. Ваше величество женщина, да неужели – ко мне? Блаженный трепет полнит его, обуревает восторг за любимую. Увидела, встрепенулась, перешла с шествия на бег, проворная как птица. Милое, просветлённое лицо, и жарким выдохом возглас: «То-ля!.. О, наконец-то!..» Торопкое чмоканье поцелуев, наплыв необычайной нежности к ней.
Однако житейское счастье сбалансировано горем. Каждая встреча чревата разлукой, горькою толикой будущей тоски. Чем буйнее праздник, тем тяжелей похмелье. Пытка ожиданием в наказание влюблённым, тягостные и бесплодные дни. Если в раю после смерти не будет тебя, такого мне рая не надо. Разъединённость равнозначна насилию над нами, думает Шатров. Чем крепче любишь, тем сильней страдаешь, будучи вдали от той, которую любишь. Степень любовного чувства в мере разлучных страданий. Где она и с кем, чем заняты её мысли и ладони? Когда они вновь очутятся вместе, он медленными шагами губ зацелует родимое лицо. Выказывая осязательный интерес и близость, обезьяны вычёсывают друг у друга шерсть, люди аналогичный порыв выражают иначе. Станет гладить его, скользя пальцами со лба по щекам до подбородка. Смежив очи, она застынет блаженной полуулыбкой и примется ловить его пальцы губами, смешно выпячивая, будто на детский поцелуй. Он будет с неизбывной нежностью голубить премилое лицо, умиротворённое любовью. Когда она бывала недоступно далека, он всякий раз ловил себя на этом желании. В разлуке каждая крупица воспоминаний делалась драгоценна. Различимо помнились вязкие поцелуи на грани полусна и яви, когда она ласкала его сонного, на рассвете. О, как же он весь протомился ею! Господи, даруй нам соединённость. Дай мне один поцелуй в её локоть, коленку, хоть в ноготок на разутой ноге. Где же ты, моё ожидание?..
Пламени необходим кислород, как любви – возлюбленная рядом. Страсть всегда забирает целиком, уделить на сторону ей эгоистичной нечего. Избыток внимания к одной за счёт утраты интереса ко всем, витание в грёзах. Центром притяжения становится любимая, а перепады её настроения – мировое событие, полное сокровенного смысла. Сильная любовь кого-нибудь одного делает ненужным любовь многих. Шатров почти год жил в отрешённой замкнутости, безразличный ко всем женщинам, кроме неё. Что прежде занимало и тревожило, ушло на периферию сознания. Редко вспоминал своих детей и родителей, мешкотно подвигался роман, зато полнел сборник интимной лирики, весь о ней! Разлука казалась нескончаемой, как изнурительная хворь, которую исцелит только встреча, ласки, соитие. «Я так люблю, когда ты берёшь меня сонную, как конец похотливого сновидения. Люблю, когда грузно валишься на меня всей тушей. Я так люблю осязать губами волоски на твоей коже. Люблю, когда ты небрит и щетина колет мне срамные места. Признайся, я выгляжу очень сексуально в твоей рубашке. Когда ты уехал, я ночью укрывалась ею. Она так знакомо и приятно пахнет тобой…» Приязнь и отвращение могут начаться с запаха. Запах не изменится и никакой французский одеколон не сравнится с запахом пота любимого мужчины. Интересно, кто наперсница Ровской, кому она поверяет подноготную наших отношений? Когда она была здесь, что-то в её поведении могло не понравиться, вызвать минутное недовольство, раздражить. В разлуке дорог был каждый вспомянутый жест, всякое выражение лица, ею забытые иль кинутые тут вещи. Расстояние и время размывали бесценный образ, делая нечётким. Подступало отчаянье от бессилия прекратить разлуку. Лавой исторгались графоманские строки, как результат терзавших, подспудных брожений.
Вдруг стало жаль лет, прожитых не вместе, и что в зените дней родную душу повстречал. Пришёл в мужья перебродившим тестом, других любил и не одну ласкал. Растрачивая нежность понапрасну, давно покинул однолюбой верности вокзал, другим доверившись опасно, я не с тобою робким мальчиком лежал. И не твои воздушны сны ночами лея, не твой девичий цвет сорвал, сонм бурных сил я по свету развеял, когда метался как девятый вал! Смятенной ночью, об стену непониманья, я набивал ошибок синяки, когда вместо участия, любви, вниманья, меня кололи бывших жён глаза-штыки! И ты с другим бродила эти годы, и не меня затихшим вечером ждала, жизнью мучительной, как роды, чужому первый мёд и слёзы отдала. Обидно, дети на него похожи, досадно его право обладания тобой, хотя, в общих чертах, мы вроде схожи: и я детьми обручен и женой. Пусть не могло сложиться всё иначе, изломаны людские судьбы, не прямы, грядущим завтра в нашем детском плаче мы будем на родство обречены! И обречённость эта выпадет наградой – за нелюбовь, за весь кошмарный бред, за то, что лишь тебя зову я Ладой, решительно пойдя в единый след! Ну, а сегодня мне полынно горько за восемь лет, прожитых в «тесноте», и уколола жалом ревности иголка, когда ты оказалась вдалеке!
Жениху важно быть у невесты первым мужчиной; ей хочется стать единственной иль хотя бы последней. Муж ревнив к бывшим и мыслимым, жена страшится развода. Лист бумаги организует мышление, преходяще рассеивает грусть. Шатров так и не сумел достойно выправить этот графоманский лепет. Не родился поэтом, так не тужись! Хотя ритмизованная проза содержательнее обычной, можно кратко сказать о многом. Да и нарождалась она непроизвольно при анормальном, наэлектризованном возбуждении духа. Обычно слагалась в пути на буровые; строка короткая, споткнуться не успеешь. Видно при ходьбе мозг лучше выпрастывал мысли. Переписал неудачный стих набело в письмо, и всё оттягивал заклейку конверта. Не отсылаемые, они были вещественным сношением с Ладой, и как при расставании он всё тянул, не решаясь вписать окончательное «vale». Доточно правил, где сокращая фразы, в иные внося слова. Исчеркав текст, переписывал либо печатал страницу набело. Письмо оставалось обрамить да вывесить на стенд, как образчик эпистолярного жанра. Мне бы хотелось вновь придумать в вашей маленькой норке что-нибудь в тональности ре-бемоль-мажор, писал Фредерик Шопен своей любимой. Шатров фикцией письменного общения каждодневно скрашивал разлуку. Накопленной корреспонденцией они обменивались при встрече. Он давно приучил её глаза к чтению ласковых строк. Прежде чем выкурить последнюю перед сном сигарету, Шатров возжелал в такую любезность обсахарить гнетущую тоску по ней, чтобы Лада умилилась растроганно. Влюблённый неутомим, находчив в демонстрации обуревающих чувств. Шатров вдохновенно задумался и…
Были женщины, я коротко их любил, пока не встретил Богиню, которой не изменяют. Теперь сядь, нет, лучше ляг спиной на тёплый песок. Прикрой усталые глаза, сгони морщинки со лба, вся томно расслабься. Внимай органный шум прибоя, жалкие вопли сварливых чаек, трубный бас заговорившего парохода. Береговая черта, полуденное море, и мы – одни, допустим, на диком пляже. Волна с набегающим шумом накрывает берег, по-змеиному шипит, отступая, шуршит обмытой галькой. Резко вскрикнула чайка (душа погибшего моряка), но ты уже глуха к наружному. Тело твоё безвольно, лишь вторя дыханию, слабо вздымается и опадает ласкаемая мною грудь. Вялые руки плетьми раскинуты на стороны, твои ноги как подушки, я утопаю меж них. Ни один мускул не двинется, когда дневной бриз шевелит космы разметавшихся волос. Ты невесомо реешь в забытьи обволакивающей дрёмы, а я стерегу сей зыбкий сон. Ничто не волнует, не заботит, не пугает; нас слабо разлучить, никто не отнимет этого дня. Не отзывайся, родная, на мои настырные поцелуи. Спи, я проникаю в тебя под аккомпанемент и с ритмичностью прибоя. Потом выстрою дом из пузырьков воздуха. Мы спустим его на воду, и как две амфибии надолго уйдём в свадебное странствие.
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/10/17/942