КРОТКОВ Дмитрий Константинович, протоиерей
и регент архиерейского хора в городе Рязани
(дополнение к рассказу о нём его сына С.Д. Кроткова)
О жизни моего дедушки Д.К. Кроткова я знаю по рассказам
моих родственников – бабушки, мамы, её братьев и сестер.
С середины 30-х гг. ХХ века все события помню сама.
Родители и родственники
Родители Дмитрия Константиновича были близки к церкви. Отец был чтецом, звонарём, сторожем храма. Мать, Мария Никитична (Краснова), была солисткой церковного хора. Её брат, протоиерей Краснов, служил в Пронске.
Родители Димитрия умерли рано, оставив пятерых детей. Мите было шесть лет и он уже успешно пел в церковном хоре. Затем он жил в семье своего рязанского дяди Краснова и обучался в духовном училище, Рязанской семинарии. 15 февраля 1895 года женился на Сардановской Елене Павловне. Она была из семьи служащего, но в роду её духовенство было: дедушка, Михаил Андреевич Дроздов имел сан иерея и служил в Ильинской церкви села Кузьминское, ныне Рыбновского района, а дядя, Дроздов Николай Михайлович, – доктор богословия, заслуженный ординарный профессор Киевской Духовной Академии, действительный статский советник. Описание его жизни и научных трудов приводится в книге Добролюбова и Яхонтова «300 знатных рязанцев».
Послереволюционные годы
20-е годы ХХ века были очень тяжелым временем для отца Димитрия и его семьи. Начались гонения. Он потерял постоянную работу в Духовской церкви, которую закрыли, и в Епархиальном училище, где он преподавал пение. Архиерейский хор (регентом которого он был) и всю Епархию притесняли. Пришлось перебиваться случайными заработками. Семья лишилась жилья. Сначала их «уплотнили», поселив вместе с многодетной семьей соборного сторожа. Затем Кротковых (9 человек) переселили в одну комнату общежития водников. Но поскольку к водникам они никакого отношения не имели, то их выселили в «никуда». Пришлось снимать частные углы. В это же время национализировали банки – все вклады стали достоянием государства. В том числе и вклад отца Димитрия – деньги за сельский дом, проданный при переезде в Рязань.
Семья голодала. На картошку и муку меняли мебель и одежду. Осенью младшие девочки (Тоня и Шура) ходили по «оборышам», то есть по убранным полям. Собирали серый капустный лист, выкапывали из подмерзшей земли оставшуюся мелкую морковку, свеклу. Однажды, когда заокские крестьянки шли мимо дома Кротковых продавать сельхозпродукты, младшая девочка не выдержала и попросила: «Тётенька, дай хлебца». Тётенька ответила задорно и в рифму: «Хлебца, хлебца – жопой тебе треться». Узнав об этом случае, отец Димитрий строго-настрого запретил детям: «Чтобы, отнюдь, никогда не попрошайничать!» Самый младший из детей, Сержик, одно время ходил в детский сад, где кормили такой вкусной манной кашей. Но вскоре его исключили за «неправильное социальное происхождение». Старшим детям, окончившим гимназию, надо было получать профессию. Отец же ничем не мог им помочь. Даже мешал. Ведь во всех анкетах был пункт «социальное происхождение», на который надо было отвечать: «отец-лишенец, служитель культа», что было равносильно термину «враг народа» (если не явный, то потенциальный). И, всё же, старшие сыновья уехали в вузы – в Москву и Казань – и, с Божией помощью, благополучно окончили их. Старшая дочь пыталась устроиться в Рязани. В это время умирает от голода средний сын Миша. Это был особенный ребёнок. Его любимым занятием было – служить обедню, всенощную (в теплице, около дома). Он был и священником, и диаконом, и хором. Знал службы наизусть. После этого отец Димитрий был вынужден поехать в Путятино, чтобы прокормить семью.
Усиление гонений
Новый путятинский священник, отец Димитрий Кротков, стал создавать хор из совершенно неподготовленной сельской молодежи и добился в этом успеха. Слушать хор приходили пешком из соседних деревень. Петь в хоре стало настолько престижно, что местные власти просили за своих безголосых дочек: «Петь она не может, но пусть хоть постоит в хоре». Отец Димитрий всегда отказывал. Авторитет и любовь, которыми пользовался хор, нравились далеко не всем. Решено было властями – убрать этого священника. О готовящемся аресте и необходимости уехать отца Димитрия предупредил ни кто иной как большевик Ф.И. Бармушкин, активный участник установления советской власти в Путятине и окрестных сёлах. И ценитель хорового пения. Отец Димитрий, с больной женоё и двумя младшими детьми, срочно уехал в Рязань. Средняя дочь Тоня (моя мама) осталась как представитель семьи. Имущество Кротковых было описано, назначены торги. Но ни один крестьянин на торги не явился – посчитали это грехом. Лишь когда прошёл срок торгов, они приходили ночью, тайно, и покупали кур, поросенка, стулья...
Вернувшись в Рязань, отец Димитрий продолжал руководить архиерейским хором. Но архиерейская кафедра была переведена в собор Бориса и Глеба. В храмах Рязанского Кремля богослужений уже не было. Давление на религию и верующих ощущалось везде, даже – в детских садах. В нашем детском саду проводились «занятия», на которых у детей допытывались, кто в семье ходит в церковь, кто берет с собой туда детей. Дома меня к этому готовили – на все расспросы о религии велели молчать. И я молчала, чтобы не выдать дедушку, бабушку. Это была уже середина 30-х годов прошлого века. Меня, дошкольницу, дедушка обучал Закону Божию.
Вскоре ему пришлось создавать видимость разрыва с семьей, которую он так любил, но не хотел, чтобы страдали дети. На улице Трубежной, неподалеку от собора Бориса и Глеба, он снял комнатушку-чулан в доме Побединских. Я с мамой бывала там у него. Он всегда был рад нам. Но комнатка!.. Единственное окно выходило не во двор, а в коридор, поэтому внутри всегда было полутемно. Под окном столик. Железная кровать под старым байковым одеялом. Печки нет. Вместо неё – керосинка, на которой он готовил еду, – в консервных банках, вместо кастрюлек. Освещение – свеча. К нам – своей жене, дочери и внучке – он приходил тайком, приносил заработанные рубли, а бабушка чинила его бельё, одежду. Потом Бориоглебский собор закрыли, чтобы приспособить под склад. Через какое-то время открыли, но хора в нём уже не было – остались лишь три должности. И протоиерею Димитрию пришлось выполнять обязанности пономаря. В это время уже и в Рязани над ним сгустились тучи – снова нависла угроза ареста. Предупредил его об этом бывший его хорист и настоятельно советовал срочно уехать.
И отец Димитрий уехал в Москву, к сыну-студенту, жившему в общежитии. Буквально через 3-4 дня после этого, к нам домой, ночью, явились люди в кожанках, с понятым – соседским мальчиком. Предъявили ордер на арест Кроткова Дмитрия Константиновича. Но, узнав, что он давно покинул семью, живет неизвестно где, уехали ни с чем.
Вернуться в Рязань ему больше не пришлось. Помню, как мы с бабушкой ездили в Москву навестить его. Тогда он жил у сына Сергея в Сокольниках. Дедушка запомнился мне красивым. А было ему за шестьдесят. Ярко-голубые глаза, каштановые, с проседью, кудри. Белый, хотя и старый, элегантный летний костюм. Мы гуляли в Сокольническом парке. Дедушка был рад встрече с нами. Пел романсы и свои духовные певческие сочинения. В Москве дедушка иногда зарабатывал пением в церковных хорах. В храме у завода «Красный богатырь» он, случалось, заменял регента. Заработанные деньги всегда старался послать своей жене. Ни ему, ни ей пенсия, как лишенцам, не полагалась.
В начале войны дедушка был у своего сына Павла в Горьком. В декабре оттуда нам пришла телеграмма: «Папа смертельно болен». Бабушка, в сопровождении моей мамы, поехала к нему, но в живых его не застала.
Похоронен протоиерей Кротков Дмитрий Константинович в городе Горьком, на кладбище Марьиной рощи.
Бабушка вспоминала: «Недаром нам говорили, что есть примета: если во время венчания жених и невеста целуются через фату, то быть им похороненными врозь». Так и вышло. Вернувшись из Горького, бабушка слегла. Умерла она в том же, 1942 году; только дедушка в январе, а она – в ноябре. Похоронена в Рязани на Скорбященском кладбище. Во время войны они оба молились: «Господи, если в этой войне нужны жертвы от нашей семьи возьми нас, но чтобы дети остались живы». Молитва их была услышана. Все дети остались живы. Все с Божией помощью получили хорошее образование, дочери – среднее, сыновья – высшее. Все помогали своим родителям. Создали семьи. Воспитали благополучных, хороших детей. Прожили достойную, честную, долгую жизнь.
Из-за гонений, переездов, войны мало что сохранилось из духовно-певческих сочинений Дмитрия Константиновича Кроткова. Зато его музыкальный талант перешел к детям. У младшего сына Сергея много духовных сочинений, которые поют в Москве, в Рязани, в Горьком. Вдохновенный труд отца Димитрия, его доброе отношение к людям отзываются добром и сейчас, через поколения. Через 40 лет после создания им хора в селе Путятино одна из его бывших солисток – деревенских девушек, трех Матрюш – отыскала (через Москву) в Рязани мою маму. Оказывается, пение в хоре осталось неизгладимым событием в её жизни. Даже своим детям она дала те же имена, что носили дети отца Димитрия. В те жестокие 60-е годы Матрюша перед своей кончиной успела сделать для нас большое доброе дело. Она помогла окрестить моего сына, правнука отца Димитрия; крестил у них дома её муж, священник.
5.05.05 Г. Полякова