Начало октября 2009 года на юго-востоке Орловской области выдалось ясным и прохладным. Выйдя из дверей гостиницы на улицу, мы сразу ощутили на себе этот осенний утренник, зябко поёживаясь на морозце, несмотря на ослепительное солнце, поднимавшееся ввысь на безоблачном небе. Под ногами похрустывал тонкий ночной лёд, сковавший лужицы на тротуаре, а изо рта вырывался пар от горячего дыхания. Стоя на заранее оговоренном по телефону месте, мы ждали Надежду Николаевну Жиляеву – директора музея боевой славы города Малоархангельска. Городок этот был действительно маленьким: три городские улочки с разукрашенными домами и зелёный сквер у Вечного огня. Маленькой была и гостиница на два десятка постояльцев, в число коих нам, приезжим из Москвы, повезло накануне попасть.
Вот, наконец, появилась и Надежда Николаевна с букетом из местных садовых цветов. Зайдя по дороге в ближайший цветочный магазин за цветами для себя, мы втроём направились к центральной площади. Там, у здания администрации, нас ожидал видавший виды УАЗик. В нём было тесно, но тепло и потому приятно. Взревел мотор, и мы помчались из города. Водитель крутил баранкой по извилистой дороге, а мы смотрели в окна машины. Слева всё больше мелькали коричневые лоскуты распаханных полей и зелёная взошедшая озимь, а справа чередовались берёзовые рощицы, осиновые и дубовые перелески. Лучистое солнце золотило их листву в увядающих кронах. Попадались заросшие кустарником овраги, по дну которых струились безымянные ручьи.
После развилки дорога на Каменку взяла строго на север. И Надежда Николаевна начала нам рассказывать о том, как летом сорок третьего года в этих местах держала фронт от деревни Протасово на юге до деревни Панская на севере 16-я литовская стрелковая дивизия. А когда впереди показались в густых садах деревенские домики Нижней Гнилуши и за ней промелькнула внизу под мостом речка Гнилуша, мы услышали от нашего экскурсовода, как здесь бились насмерть с фашистами бойцы 167-го стрелкового полка.
С одной стороны дороги высился лес, расцвеченный осенними красками, а с другой уходили в даль поля, землистого и изумрудного цвета, перемежаемые ложбинами. Далеко на возвышенности, утопая в зарослях деревьев, виднелись верхи деревенских крыш, а ещё дальше, на самом горизонте, синела стена густого леса, за которым текла река Неручь. Сколько было простора, воздуха и чистых красок в этом незамысловатом среднерусском пейзаже! И всё это когда-то горело, взрывалось и рушилось, кричало и стонало в дыму и пламени Курской битвы.
Перед самым поворотом на Каменку ушёл налево вниз просёлок, пролегая через всё поле к подсвеченной солнцем далёкой деревне на высоком пригорке. Мелькнула мысль: а не та ли это роковая высота у деревни Панская, где полегли в своём последнем бою мой дед Григорий Андреевич и его однополчане. Мелькнула эта мысль и исчезла, как пейзаж в лобовом стекле нашей машины, когда она круто взяла вправо и, немного попетляв, остановилась на краю села, в тени разросшихся высоких деревьев, уже тронутых желтизной наступившей осени.
Выйдя из машины, мы вслед за Надеждой Николаевной направились по тропинке вниз к краю соседнего оврага, по дну которого протекала речка Сосна, впадающая в Неручь. Подойдя поближе, мы увидели на небольшой площадке, в обрамлении тенистых зарослей деревьев скромный сельский мемориал. За прутьями невысокой железной ограды, выкрашенной зелёной краской, на голубом постаменте стояла статуя скорбно поникшей женщины, кладущей венок на обелиск серебристого цвета. По обе стороны от памятника и перед ним на плоских белых камнях лежали три беломраморные плиты с выбитыми на них именами воинов, захороненных в этой братской могиле.
Открыв калитку, мы вошли внутрь. Было тихо, только ветер шелестел под ногами сухой опавшею листвой. Пахло прелью, и тянуло зябкой сыростью из оврага. У подножия памятника стояли венки, цветы и лампадки, а на плитах лежали венки поменьше. Было видно, что за этим местом ухаживают и почитают. На правой плите среди десятков других имён я нашёл выбитое золотистыми буквами дорогое мне имя покоящегося здесь Григория Андреевича Конкина. Рассыпав привезённую с его родного Иванкова землю, я положил на плиту цветы и преклонил перед нею колена. Поглаживая рукой шершавые буквы имени моего погибшего деда, я невольно ушёл в свои думы.
Чуть поодаль от меня о чём-то переговаривались между собой моя супруга Татьяна, Надежда Николаевна и пришедший с нами водитель УАЗика. Увидав приезжих у сельской братской могилы, потянулись туда со своих дворов местные жители. А я в это время мысленно общался с Григорием Андреевичем, лежащим под этою могильною плитой, ощущая, как это берёт за душу, встаёт комом в горле и щемит близостью слёз.
Рождённый после войны, я совсем не знал своего деда Григория, никогда не видел его постаревшего, морщинистого лица, не чувствовал с младенчества его, балующих меня, натруженных, шершавых рук, пахнущих табаком, не играл с ним, сидя у него на коленях, не слышал его знакомого скрипучего голоса, которым он рассказывал мне сказки да байки, не гонял с ним его голубей в Иванкове, а потому и сам не стал голубятником, не катался на его колхозных лошадях и не постиг многих премудростей от своего деда-конюха, да и много чего ещё он, потомственный плотник, не передал мне в наследство, а я не проводил его, как принято, в последний путь. А ведь всё это могло быть, если бы не война! Если бы, если бы…
И вот сейчас, встретившись с ним, наконец-то, у места его последнего вечного упокоения я невольно чувствовал незримую близость к родному мне человеку. И то, что с началом войны он, крестьянин, далеко не военный человек, вместе с сотнями тысяч других, таких же русских мужиков, встал с винтовкою в руках против бронированной армады врага и ценой своей жизни остановил его, ещё более поднимало Григория Андреевича в моих глазах. С душой отнюдь не голубиной, он кончил жизнь свою, как прерванный до срока полёт любимых им голубей, красивых, гордых, благородных птиц.
Сколько же их таких, мобилизованных на фронт, солдат, пожилых и молодых, сильных и красивых, самых разных национальностей, погибло на той войне! Вот они, малая часть их, лежат сейчас передо мной – бойцы 167-го гвардейского стрелкового полка 16-й литовской стрелковой дивизии 48-й армии Брянского фронта, убитые в бою 15.07.1943 года, покоящиеся в этой братской могиле у деревни Каменка под Малоархангельском и поимённо увековеченные на беломраморных плитах:
Бондаренко Василий Лукьянович, красноармеец, стрелок, б/п, 1908 г.р.
Бабаев Умар, красноармеец, стрелок, б/п, 1924 г.р.
Гилис Иосиф Матвеевич, красноармеец, автоматчик, канд. в ВКП(б), 1911 г.р.
Грибас Станисловас Викентьевич, сержант, помкомвзвода, б/п, 1908 г.р.
Годин Александр Абрамович, красноармеец, стрелок, б/п, 1924 г.р.
Гробманас Ефроим Яковлевич, красноармеец, пом.нав., канд в ВКП(б), 1907 г.р.
Гаскнас Эдуардас Иосифович, красноармеец, стрелок, канд. в ВКП(б), 1908 г.р.
Даутартас Феликсас Иозович, красноармеец, старш. сержант, чл. ВЛКСМ, 1921 г.р.
Джурай Сатар, красноармеец, стрелок, б/п, 1924 г.р.
Дроздов Сергей Александрович, красноармеец, стрелок, чл. ВЛКСМ, 1924 г.р.
Кузьмин Григорий Михайлович, красноармеец, стрелок, б/п,
Конкин Григорий Андреевич, красноармеец, автоматчик, б/п, 1899 г.р.
Кравчунский Гирш Аронович, красноармеец, стрелок, б/п, 1921 г.р.
Корольков Карпас Фёдорович, красноармеец, связист, чл. ВЛКСМ, 1922 г.р.
Лейбас Файвелис Нинкусович, старш. сержант, ком. отд, чл. ВЛКСМ, 1917 г.р.
Мальцев Фёдор Афанасьевич, красноармеец, стрелок, б/п,
Мартынов Василий Степанович, красноармеец, стрелок, б/п, 1900 г.р.
И ещё многие и многие солдаты и офицеры, отдавшие свои жизни ради победы над врагом, ради жизни на земле, ради всех нас, ныне живущих и будущих поколений…
Поднявшись с земли, я вышел за ограду братской могилы и присоединился к своим спутникам и местным жителям – двум женщинам помоложе и одной пожилой. Небольшого росточка, одетая в тёмное, худенькая старушка что-то им рассказывала, то и дело прижимая руки к впалой груди и кланяясь в сторону монумента. И вот то немногое, что я услышал из её рассказа:
– Мне, самой младшей у нас в семье, тогда всего три годика было, но тот июльский день я запомнила на всю жизнь. Как только рассвело, так сразу всё и началось. Поначалу стреляли больше за деревней, в поле, где наши укрепления были, а потом и по деревне стрельба пошла. Тут у нас их медсанбат стоял. Ну и мамка наша, не долго думая, собрала нас всех, пятерых да и спрятала вместе с собою в подполе. Долго мы там сидели, а всё равно страшно было. Взрывы один за другим бухали над головой, а уж автоматы и пулемёты стрекотали без перерыва. Сидим мы в подполе, прижавшись друг к дружке, и чувствуем, как дрожит земля, как стонет и ходит ходуном. А что же тогда в это время было там, наверху!
И вот, наконец, вроде как тихо стало. Выглянула мамка из подпола, прислушалась, огляделась, а потом и нас на свет божий выпустила. Вышли мы из избы на улицу, а вокруг всё в дыму и пламени, всё взрывами изрыто и перепахано. А самое страшное: повсюду раскиданы трупы наших солдат, изуродованные, окровавленные: по дорогам и тропам, по садам и огородам, по деревьям и развалинам домов. Ой и сколько же их там было, бедных!
И вот наши бабы с детишками, как только вылезли из своих подполий, так и начали пожары тушить, завалы разбирать, а потом до самой темноты собирали бездыханные солдатские тела и на повозках свозили их в одно место на краю села. И на следующий день, когда фронт отодвинулся от нас, находили убитых в поле, за селом, и привозили сюда. А уже позднее пришла в Каменку похоронная команда и захоронила всех погибших в одной этой братской могиле. Сотни две, никак не меньше, из опознанных красноармейцев покоятся здесь…
Посмотрев на часы, наш водитель пошёл к машине, давая этим понять, что пора уже ехать. Две молодые женщины, пришедшие к нам со старушкой, оказались учителями местной сельской школы, где их стараниями был создан школьный музей боевой славы. Я достал захваченную с собой фотографию моего деда Григория Конкина, написал его данные на обороте и передал этим женщинам для их музея. Видно было, как история своего села, края, страны воочию волнует этих отзывчивых людей.
А вскоре мы тронулись в обратный путь. Надежда Николаевна обещала свозить нас в свой городской музей боевой славы. Нас ждала экскурсия по его залам и самозабвенный рассказ его директора о боях на Орловском плацдарме. А пока, попрыгав на неровностях сельской дороги за Каменкой, мы выбрались на шоссе. Проехав совсем немного, водитель притормозил и съехал с дороги на уже знакомый нам, мелькнувший до того перед глазами, просёлок и остановился.
– Вон она, деревня Панская, – указала Надежда Николавна на видневшуюся вдали на косогоре верхами крыш деревню, куда вниз, через поле, уходил с шоссе просёлок, – А вот отсюда 167-й гвардейский стрелковый полк атаковал немецкие позиции в Панской.
– Я сейчас, – схватив фотоаппарат, я полез из машины.
– Да, да, – ответили мне вслед, – мы подождём.
Отойдя от УАЗика, позабыв про фотоаппарат, я долго вглядывался с высоты холма в этот необъятный простор, раскинувшийся перед мною с севера на юг. На сколько хватало глаз, виднелись поля, поля, распаханные и покрытые озимью, в чередовании зелёных и жёлтых островков далёких деревень, освещённые солнцем берёзовые рощи, осиновые перелески и мелкий кустарник по лощинам, а из туманной дали по высокому горизонту проступала сизая лента густых лесов.
Глядя на этот мирный пейзаж, представляя, каким он был в военное лето 1943 года, сами собою начали складываться строки в голове о том, кто некогда устремился здесь в свою последнюю атаку:
Я – это он, и мне идти на смерть,
Всё ощущая собственною кожей.
Я понял, что иначе не напишу про своего деда и его однополчан, если сам не пойму, не прочувствую всю ту боль, кровь, пот и тяготы военного лихолетья, выпавшие на долю их поколения. Это мой долг, малая толика благодарности за то, что они сделали для нас, ныне живущих, а сами навсегда остались в том времени, в сырой земле, под Малоархангельском.