Кончен, кончен дальний путь. В. Конецкий

Галя Елохина
               
     По повести В.Конецкого "Никто пути пройденного у нас не отберёт"

   Заканчивался конкурс молодых пианистов имени В.А.Лотар-Шевченко в Екатеринбурге. Третий тур проходил в филармонии. Первым играл Двадцатый концерт ре-минор Моцарта юноша из Москвы. Я бы играла так же и о том же (если бы…).
   Спустившись в фойе, я увидела на столе вблизи лестницы  одиноко лежавший томик В.Конецкого «Рассказы и повести разных лет», 1988 год. В городе проходил «book crossing» – «книжный кросс». Книгу я открыла уже в маршрутке. Все подобранные произведения оказались психологически напряжёнными. «Последний раз в Антверпене» я читала потом с остановками, переводя дыхание.
   Несколько лет назад по дневниковым записям писателя «Никто пути пройденного у нас не отберёт» я показывала литературно-музыкальную композицию. Мы, живущие глубоко на материке, забываем, что есть у нас Северный Ледовитый океан с пятью морями. Вот по этим морям я и хотела  провести с помощью Виктора Викторовича Конецкого  своих слушателей.

   Отход.
   На земном шаре нет магистрали схожей по трудности с Северным морским путём. Наше арктическое побережье тянется почти на 20 тысяч километров.
   Теплоход «Колымалес» – лесовоз. Предполагаемая ротация: Ленинград – Копенгаген – Мурманск – Певек (Чукотка) – Игарка – Мурманск. Я – дублёр основного, штатного капитана.
   Двадцать девятое июля 1979 года. День  Военно-Морского Флота. Отшвартовались от причала Ленинградского торгового порта. Спокойное плавание по летней Балтике. На берег в Копенгагене я не пошёл. Надоели мне заграницы.
   Снялись на Мурманск ранним утром.
   Погрузка овощей и вино-водочных изделий на порт Певек. На палубе триста сорок восемь бочек квашеной  капусты и триста тридцать три бочки солёных помидоров.

   На восток.
   Шестое августа. Баренцево море. Боцман принёс тёплую одежду. На траверзе Канина Носа сильно качнуло. У капитана в каюте открылся шкаф, откуда вылетели пять тарелок, которые, естественно, разбились.
   Десятое августа. Подходим к острову Белый, редкие льдины. Карское море начинает пошумливать. С левого борта обнаружили мишку. Мишка поймал какую-то несчастную нерпу и потому не побежал от судна. Продолжал рвать жратву.
   Уже два часа солнце закатывается, но никак закатиться не может. А когда светило всё-таки утопило себя за горизонтом, нестерпимо продолжала гореть яркая оранжевая полоса. Думалось о том, как безнадёжно поздно начинаешь узнавать себя, так поздно, что и нет уже никакого смысла начинать всё сначала даже в своём воображении.

   Льды.
   Туман сгустился до степени, когда бортовые отличительные огни дают зелёный и красный ореолы. Мощные прожектора  ледокола «Мурманск» вообще не видны. Сквозь густой бархат тумана лупит дождь со снегом.
   Из радиотелефона:
   – Я «Мурманск»! Всем судам! Ложиться в дрейф! Ухожу в разведку!
 
   Снял судно с дрейфа, и мы поплыли за ледоколом в пролив Бориса Вилькицкого.

   Проводники.
   Прошли траверз мыса Челюскина. Лёд жуткий. Но – солнце! Совсем другое дело, когда солнце! За три часа до выхода на чистую воду произошла смена караула. Западник ледокол «Мурманск» передал нас восточнику ледоколу  «Красин».
   Вышли в море Лаптевых при солнце, голубых небесах и среди редко и гордо – по-лебединому – плавающих отдельных льдин.
   Двадцать первое августа. Туманчик – видимость не больше полумили. Ведёт «Красин» – шесть мощных белых огней украшают его корму. Когда вахта идёт к концу, нервы уже издёрганы, считаешь минуты до того мига, когда ответственность упадёт с плеч: только бы дотянуть! только дотянуть!.. А уже через какой-нибудь час ловишь себя на том, что опять тянет на мостик, тянет продолжать Игру самому, самому идти вперёд!

   Роман.
   Наглухо застряли у порога Восточно-Сибирского моря.
   Я печатаю письма молоденького офицерика – одного из первых радистов России. Поручик был влюблён в маму. Она же просто крутила ему голову. Однако почему и зачем хранила письма поручика и даже пронумеровала их?
                "Штаб IV армии. Нач. станции 5 искровой роты.               
  Пишу Вам, пройдя за полтора суток 60 вёрст и найдя себе убежище в крестьянской избе. Мрачные предчувствия прошлого письма, к счастью, пока не оправдались, и наши дела идут блестяще: немца тесним по всему фронту. Но моего бывшего блестяще-бодрого настроения уже нет. Почему? Вероятно, потому, что нет живого дела, а главное – постепенно, но верно начинаю терять веру в беспроволочный телеграф, то есть в том виде, в каком он сейчас существует…"

  Двадцать девятое августа. Сегодня наш юбилей – месяц рейса. Из тридцати суток двигались одиннадцать. Всякие надежды на проход проливом Дмитрия Лаптева накрылись: обратно на запад в пролив Санникова!

  «Оригинальное я получил письмо, прелестная Л.Д., и знаете от кого – от Вас, дорогая моя! Ой, виноват! Вам стало «ску-учно», и тогда Вы вспомнили «старого, доброго друга». И, переехав с Екатерининского на Садовую, чиркнули ему маленькую записочку. Эх, Л.Д., милый мой Митя Карамазов, маленькая вакханочка! Устал я порядочно. За год войны постарел я и одичал, не видя общества другого, как своих офицеров, солдат да изредка сестёр милосердия. Надоело, хочется бурного веселья, близких людей, тёплой беседы, хорошей обстановки, культурного своего русского города.    Ваш Николаич»

   Низовая метель. Снег мелкий, колючий и мёртвый. Стоим в глухом бездвиженье. Что остаётся делать? Печатать письма поручика искровой роты дальше.
   «Уезжая, как и всегда, я буду только с вами и единственной моей мыслью, целью и желанием, нося ваш образ в своём сердце, увидеть вас и отдать всего себя на служение вам. Вспоминайте изредка».
   Поручика Искровой роты мама не дождалась. Вышла за отца в апреле 1917 года. Ей было двадцать три, отцу двадцать четыре.
   Май 1942 года.
   Эшелон с блокадниками.
   Мать - страшная старуха. Такой рисуют саму смерть.
   Везла нас мать к Николаичу в город Фрунзе, где он проживал после положенной десятилетней отсидки с женой и двумя сыновьями. Они приняли нашу троицу на свои шеи...
   Так закончился этот платонический роман.

   Колыма.
   Четвёртое сентября. У острова Новая Сибирь. Подошёл ледокол «Ермак», обколол, последовали за ним. Сильнее удары о льдины, толщина льдин до трёх метров, лёд двухгодовалый, жёстко-металлический. Здесь уж действительно не просто Север, но Арктика.
   После выхода в полынью и прощания с ледоколом дали полный ход. Мастер собирает командиров на срочное совещание и информирует, что к нам обратились с просьбой (!) рассмотреть вопрос о возможности захода в порт Зелёный Мыс (бывшие Кресты Колымские): обстановка требует переадресовки части груза туда. И есть ещё неприятный нюанс – маленькие глубины на речном баре, т.е. отмели. Чтобы выйти на нужную осадку на баре, надо перешвырнуть тысчонку ящиков картофеля с кормы на нос. Нужны, конечно,  добровольцы.
   Вышли все. Сперва морячки таскали картошку – пятидесятикилограммовые ящики – в охотку, бегом. К концу второго часа кое-кого стало покачивать самым натуральным образом.
   С рассветом прибыл лоцман, прогрели двигатель, затаили дыхание и пошли на штурм колымского бара…

   Певек.
   Двадцать первое сентября. Закончили выгрузку овощей и 12735 ящиков портвейна, вермута и другой бормотухи в бутылках. При зачистке под метлу трюма № 1 обнаружена деформация в наборе и обшивке корпуса. Нелепо было бы ожидать, что прошлый путь, который никто от нас не отнимет, не оставил бы на судовом корпусе своих рубцов. Рубцы неизбежны, как неизбежны морщины на лбу с каждым прожитым днём.
   Двадцать третье сентября. Солнце. Ясно. Морозец. Красотища. Очень поздно мы выходим на запад. Тысячами летят на юг утки. Дрянной знак. Значит, на севере уже вовсе нет разводий, если они так панически драпают.

   Снова Певек.
   Тридцатое сентября. Айонский ледяной массив. Принято решение вытаскивать нас не на запад, а на восток. Лёд такой, что буксирные троса рвутся по два раза за вахту. Октябрь –  самое тяжкое  для работы в Арктике время года. Две недели мы провели, дрейфуя вместе с песцами в Айонском ледяном массиве при непрерывных сжатиях. И вот только третьего октября к нам вернулись атомоход «Сибирь», а за ней  – ледокол  «Адмирал Макаров».
«Сибирь» плавно и могуче прокатила метрах в сорока от левого борта, выкалывая нас из застарелого поля, в которое «Колымалес» уже накрепко вморозился. Мы хлопали в ладоши, махали махине «Сибири» шапками, и орали что-то благодарно-счастливое.
Пятое октября. Снова Певек. Привели машину в немедленную готовность. С берега получен комплект карт до Владивостока.

   Шторм.
   Девятое октября. Выход изо льда был очень тяжёлым – на крупной зыби. Зыбь почувствовали за час до того, как визуально обнаружили кромку льда. У кромки льдины раскачивались на зыби, испуская утробный гул, от которого у меня волосы зашевелились не только на голове, но и на всех остальных частях тела. Все виды ледяной дряни мотались, шуршали, шипели, плюхались, вертелись, переворачивались и норовили обязательно вмазать нам в больные бока. Выскочили на свободу удачно. Приятна чистая вода – стылая, каверзная, тяжёлая вода Чукотского моря.
Барометр падает, входим в зону тяжёлого шторма.
   Все отвыкли от качки и распустились. Полетела посуда из шкафа в буфетной. Ошпарилась компотом дневальная Клава. От компота остались только сухофрукты. Кок вывалил на грязнущий пол противень с котлетами. В каюте полный бедлам. Разбился флакон с одеколоном – дышать от дешёвого «Шипра» нечем. Кресло вырвало крюки-крепления и озверело летало из угла в угол, пока не заклинилось, взгромоздившись на умывальник. Лязгали в косяках задраенные двери, скрипели переборки, бились и завивались занавески, мигали лампочки…

  Домой.
  Тихий океан был тихим. Пустынная серая вода.  После Владивостока «Колымалес» зайдёт в Японию. Все побанились и погладились.
  Семнадцатого октября. Медленно вплываем в бухту Золотой Рог. Идём по инерции. Тишина. Тепло.
– Отдать якорь!
– Есть! Отдать якорь!

  У композитора А.Т.Гречанинова есть музыкальная пьеса «Кончен, кончен дальний путь». В ней, как в повести В.В.Конецкого: на палубе в ожидании отплытия; солнечная Балтика; «на хорошую ледяную дуру наехали»; сплошной черный туман; гудки скопившихся судов; ожидание ледокола; после шторма. И, наконец, Lento, совсем тихо.