Кофе
Встреча двух старых приятелей произошла, как это часто бывает, случайно.
Фрэнк сидел около пульсирующего фонтана центральной площади города К… столь нелюдной сегодняшним днём. Однако вокруг, то взлетая, то приземляясь, кружился большой сонм птиц. Он смотрел на небо, кристально чистое голубое небо, погруженный в раздумья и мечтающий улететь в это самое небо и непонимающий птиц, которых тянуло к земле. Однако птицы всем своим видом говорили, что полет не столь очарователен и так притягателен, как то думают люди… говорили о том, что и на земле есть те, кто поможет воспарить тебе, не отрываясь от неё. Однако он так не считал, или попросту уже не верил в это.
Загадочный мужчина в неброском коричневом пальто встал, и было решил пройтись, как ненароком был слегка столкнут, спешившим по всей видимости, редким прохожим. Тот в свою очередь попытался извиниться и тотчас громко вскрикнул: «Фрэнк, ты ли это?». Фрэнк не сразу признал в незнакомце своего друга детства, с которым учился чуть ли не с первого класса за одной партой, а затем и в университете, однако на разных факультетах. – Да Штольц, – произнес спокойно он. – это я.
Недолго думая, Штольц предложил, видимо позабыв о всех своих делах, старому другу выпить по чашечке кофе в какой-нибудь кофейне, главное в тихом, немноголюдном месте. Это предложение показалось Фрэнку единственным приятным за сегодняшний день, и приняв его, они отправились в такое близлежащее место со Штольцом, который что то спрашивал и рассказывал, но которого Фрэнк, даже если бы и захотел, не слышал.
***
Играл ненавязчивый джаз. Как это и обычно бывает, кофейня была разделена на два небольших помещения для курящих и некурящих соответственно. Глупая затея, ведь едкий дым все равно поразит легкие тех, кто, якобы, не курит. Официантка приняла заказ на два черных кофе без сахара и спешно удалилась.
– Как ты? Как дела Фрэнк, – спросил Штольц, – что произошло в твоей жизни, ведь не виделись страшно и подумать сколько времени.
– Неплохо, или хорошо, как бы тебе ответить? Ведь вроде оба слова означают одно и то же, но в зависимости от обстановки и интонации с которой они произнесены, собеседник реагирует по-разному.
Улыбка сошла с лица Штольца, все таки он рассчитывал на простую, бессмысленную беседу старых друзей, но уже по этому ответу отметил, что его в прошлом достаточно веселый друг заматерел, в плане серьезности ответа, и оброс мудрой бородой… В общем изменился и насколько, предстояло понять за время предстоящей беседы.
***
– Посмотри в свою чашку, – смотря в окно попросил Фрэнк – Что ты там видишь?.
– Ничего, – отрезал Штольц, разглядывая белую посуду, в которой недавно теплился кофе, – она пуста.
– Погляди в мою, – протянулся Грас, чтобы показать собеседнику чашку.
– Не допито. Глоток не больше, – ответил Штольц.
– Он сравним с человеческой жизнью. Какой бы продолжительности она не была отпущена нам, нет абсолютной завершенности наших дел. Мы не успеваем за этот срок сказать близкому что то важное, либо просто побыть с ним, встретиться с теми, кто дорожит нами, спеша куда то. Это и многое другое сливается в этот глоток. Так ты куда то торопился?
– Это всего лишь дела по работе, – ответил Штольц.
– Ну так иди, кто знает, что приподнесёт тебе нынешний день, может он перевернёт твою жизнь. Что же касается меня, то времени проведенного со мной вполне достаточно, чтобы в твоём глотке не было капель меня.
Штольц засобирался, такой развязки он не ожидал. Одев выходную одежду, он полез в карман, очевидно чтобы расплатиться.
– Не стоит, – остановил товарища Фрэнк, – я заплачу. В конце концов, что такое деньги.
Старость
– Старость. На мой взгляд старость это эдакая плата за грехи. Плата за беззаботное пользование своей плотью, кожей молодости. Плата за искромётные мысли, воплощенные в реальность. Плата за путёвку, данную нам при появлении на этот свет. Своего рода отдельная жизнь в жизни. Это можно сравнить с анклавом, которому отрезаны если не все, то многие пути к наружности, но который тем не менее развивается. И от того какая она эта жизнь, зависит многое… В конце концов, старость – это бесконечная, развивающаяся мудрость… с невозмутимым видом произнёс Грас.
– Я уважаю старость. Порой смотришь в глаза, глубоко посаженные глаза старика и становится страшно. Нет, совсем не из-за внешнего вида, отнюдь. Эти глаза таят в себе настолько тяжёлый и ресурсоёмкий багаж, что отчасти находишься под его могущественным давлением. Это полезно, если эта копилка знаний раскроется тебе и поделится с тобой, но страшнее, попытаться в эту копилку заглянуть в неё, спросив об этом, – ответил Шеффер.
***
– Знаешь меня мучают головные боли, – произнес тихо Шеффер. – Я старею.
– Почему? С чего ты взял? – вопросил Грас.
– С каждым мгновением времени, – рассекая рукой воздух произнёс Шеффер, – даже сейчас, разговаривая с тобой, мы стареем. Головные боли - отмирание частиц мозга. Они причиняют страдания. Страдания делают меня изобретательней. Я не хочу этого. Это как выстрелы в голову. Значит я самоубийца. Значит я грешник.
– Выходит мои бредни складываются для тебя в такую математику, – сказал Грас, – И они все таки что то значат, и отнюдь не беспочвенны?
– Математика во всем, что нас окружает. В этом не приходится сомневаться. Твои бредни явное тому доказательство. Буквы те же самые числа, только имеют другую форму. Раз я их понимаю, следовательно анализирую и питаю рациональностью иррациональное семя, заложенное во всем, что нас окружает и чем мы являемся.
Совершилось густое и продолговатое молчание. Они смотрели в окно. Грас стучал пальцами о стол, за которым они сидели. Их глаза встретились. Наверное они подумали вместе в этот момент, а стоит ли еще что-нибудь говорить… Им просто хотелось более не видеть друг друга.
Грас встал из-за стола, одел длинный плащ и, направляясь к выходу, бросил лишь одну фразу: «Читай меж строк, мой друг. Неважно какова последовательность чисел, важно нарушать эту последовательность, обрывать её на отдельно взятые куски. В них весь смысл».
После, они никогда больше не виделись.
В смерти – жизнь
Выйдя из преотвратительнейшего заведения на улицу взор его устремился к тяжелым свинцовым тучам. По крайней мере даже если телу станет холодно от дождя, готовящегося импульсивно пролиться, мыслям будет по прежнему тепло, ведь именно в такую погоду мозг начинает абстрактное путешествие по закоулкам вселенной. Так он побрел прочь из города, на окраину.
Увидев траурную процессию, Грас подошел вплотную, оказавшись рядом с мужчиной в черном плаще. Тот, долго стояв, прощался с материей прекрасной женщины, которую он любил и продолжает любить. На его лице не было видно слёз, лишь полные печали глаза. Не отводя их от свежезакопанной могилы, он внезапно для Граса начал говорить:
«Все таки смерть странная штука. Живя, мы столько разглагольствуем о ней, так и не и не узнав каковы её объятия. Когда же она осыпет нас своей пылью, мы попросту стираемся, точнее улетучивается наша внутренняя оболочка, не познавшая, а что же это все таки такое. Ведь пыль уносит нас в некоторое подобие сна. А что же такое сон? Быть может это новая жизнь, или же жизнь, которая протекала параллельно с той, от которой только что освободился, или потерял… для кого как…».
Долгое молчание, столь ничтожное для вечности и, в данный момент, для двоих, захлестнуло все вокруг…
– Знаете, – произнес Грас. – Возможно есть такие люди, считающие, что в мертвом теле, спустя некоторое время после смерти, возможно на кратчайший миг, концентрируется вся красота его носившего. Если они все таки есть, то я отношусь к ним, – сказал он опечаленному господину, сохранив кадр воспоминания о ней в своей памяти.
Спустя время, дождь, который поначалу простирался по просторам земляного плаща лишь небольшими вкраплениями, начинал набирать обороты. Грас наклонился к месту, которому была предана возлюбленная незнакомца… Молчание… Он лишь положил свою ладонь ему на плечо… Тишина… А нужно ли что то ещё? Очевидно – нет… Ведь порой пелена молчания, вкупе с элементами пантомимы стоят гораздо дороже, нежели все слова существующих языков… Чтобы понять…
Звали незнакомца Фрэнк, и лишь капли дождя падали в унисон его слезам…