Да, она знает, что она проститутка. То дорогая, то дешевая проститутка.
- Сколько? - звучит ее вопрос, обращенный к седому мужчине, явно при деньгах. Его взгляд ее манит, он обещает, нет, не радость секса, а деньги, мятые купюры, которые сей господин назвавшийся Семеном, упорно “зарабатывает” на овощном рынке. Она чувствует запах: запах пропавших гнилых овощей, картофеля или моркови, что, в общем-то, неважно.
Настя понимает, что этот запах и она, буквально умытая дорогой французской парфюмерией, несовместимы, но работа есть работа.
- Вдвойне, - лепечет слова к добавке к ее обычному “гонорару” Настя.
Мужчина скалит зубы, произнося едва слышно: По полной программе…
Она понимает смысл этих слов, но он ее не пугают. Да и что, собственно, “по полной”, если его вид ее не настораживает, а слова подстегивают.
- Будешь доволен кавалер, - отвечает Настя и, высунув кончик языка, подмигивает лукаво.
Пока они едут куда-то вглубь города, а Настя некстати вспоминает первые уроки “мастерства”, когда такие вот денежные, вохловатые как ее сегодняшний клиент, устраивали невинную групповуху.
…Седьмой класс. Осенние каникулы. Две девчонки и шестеро парней, ее одноклассников, купив несколько бутылок вина, побрели во двор детского садика. Они пили вино, а потом, на сырой земле занимаются тем и так, что и как происходило дома. Пацаны по очереди “познают” своих одноклассниц, не понимая, не ощущая, что же значит, то чем они занимаются.
Настя помнит из всего произошедшего только сырую, холодную землю, и пьяный дурман в голове. Она ничего не сказала маме, да, впрочем, маму она нисколько не интересовала. А потом- новый круг “друзей”, некое таинство, где вино и сигареты заменяют все. Книги, общение, чувства… А позже, уже в десятом классе, первый аборт, слезы, крики матери о том, что нужно предохраняться. Когда она поняла, что ей нравится, ее затянул процесс что меняет маслянистые взгляды сменяющих друг друга ей кажется - она царица на короткие несколько минут.
Выпускной вечер, мысль о том, что школа остается позади. Во время выпускного бала Настя ловит себя на мысли, что она презирает своих одноклассников. Они ей не интересны. Школьная форма, учителя с презрением и с превосходством в глазах, так ей виделось. Она начинает требовать плату, и одноклассники с готовностью ей платят. Легкий, ничем не обременяющий ни душу, ни плоть секс за мороженное, решение контрольной, за вечер в летнем кафе…
Мама, Наталья Кирилловна, наставляет Настю: “Не позволяй целовать тебя в губы. Имей всегда презерватив. А еще, моя дорогая, держись принципа: Деньги вперед!”
Мама и дочь, говорят, единое целое. Мама должна давать наглядные, значимые для дочери уроки. Кто - в морали, кто в пороке…
Когда Настя родилась, а Наталья Кирилловна освободилась от опеки очередного, шестого по счету, мужа, взглянула на дочь, увидела что у Насти по шесть пальцев на ногах.
“ Значит, такая ее судьба. Не уродина лицом, а пальцы…” - думала Наталья Кирилловна.
Она не знала, не могла знать, что этот знак- страшная метка с которой природа, крича, выбрасывает свое родившееся дитя, отдавая его на произвол судьбы, точнее, во власть темной силы.
Настя не хотела, да, впрочем, и не могла учиться дальше. Того не хотела мама, а еще потому, что у нее теперь была работа. Однажды ее насиловали трое, а потом и пятеро пригласивших ее “в гости”. Она видела циничные, наглые ухмылки, она видела блестящие от удовольствия глаза, и ей казалось, что она летит куда-то вниз в пропасть, в ад...
Спустя час, крича от боли, но ее крики лишь подстегивали ее новых “клиентов”.
От запаха похоти, пота и алкоголя все кружилось. Она слышала скрежет зубов, чувствовала покусывание мочек ушей, слышала в себе то, что составляло гордость небритых, пахнущих пивом мужиков. Она слышала, как ее тело вертели в разные стороны, и ей казалось, что она видит себя со стороны.
“ Смотри! Смотри и запоминай”, - твердила она, считая, что по глупости своей попала в западню.
Когда все было закончено, а она лежала, уставившись в потолок, Настя готова была покончить с собою, так ей было больно. Все что она раньше знала, чем занималась со своими одноклассниками, казалось сейчас детской забавой. Когда слова негодования сорвались с ее губ, тот самый первый ее “герой-мужчина”, почесывая грудь, рассмеялся, похлопал ее ниже спины, произнес гортанно:
- Дура ты, баба. Зачем? Такой персик стоит и похвалы и денег. Держи, они теперь твои. Хорошо работала, хорошо получила…
Настя смотрела на него, потом перевела взгляд на купюры, лежащие возле нее, поняла. Никогда и ни за что она не станет думать о гадости ее жизни. “ Это работа! Понимаешь, Настя! Работа”, -убеждала себя Настя.
Так катились месяцы. Менялся контингент, как у нее, так и у мамы. Вместо нормального вида мужиков теперь к маме часто заскакивали “на чай” малолетние пацаны, которых она учила “жизни” и всему, что надо знать мужчинам.
А когда в их квартире наступала тишина, мама замечала Настю. Она снимала парик, и обнажила убитые перекисью остатки волос, произносила:
- Не плохо нам, Настюха, живется. Хорошо мы устроились...
Настя часто встречала своих бывших одноклассниц и, глядя на их детей, с ужасом думала, что вот у нее, когда-нибудь, если она “уволится”, забудет о “резиновой броне” родится такой вот больной мальчик или девчонка. И он или она украдет ее свободу, заставит служить себе…Лишит “радости жизни” и…заработка.
Глядя в зеркало, Настя, не замечает, что ее губы вызывающе накрашены. В ее глазах, давно погасших - равнодушие и пустота…Ее лицо - горящее только желанием иметь деньги, стариться быстро, будто торопится. Для чего ей деньги, она, если ее спросить об этом, не знает. Ей комфортно. Ей сыто. Она полностью довольна жизнью. Да, она понимает что она- проститутка, сытая, наряженная в импортные одежки проститутка и ей это нравится.
Говорит себе:”…Пять, шесть клиентов…за сутки…А это, моя дорогая, штука баксов, а это возможность купить тряпки, духи, и свалить на дня три к Вахтангу…и оторваться по полной…”
Спустя годы…
Ее мама, Наталья Кирилловна, смотрит на дочь, молчит. Ей страшно произнести это слово, но она должна…Она говорит, вытирая потный двойной подбородок:
- Настя, ты только не сердись, выслушай меня, - Наталья Кирилловна на секунду замирает и, изменив тон, продолжает. - Меня обзывают соседи тварью. За тебя. За то, что я тебя такой сделала, но не верь им, это не я, это…
- Не тужи, мама. Не тревожь раны, от которых меня тошнит. Тебя тревожат расспросами соседи, - начинает заводиться Настя, понимая, что мать на склоне лет хочет стать чистой, оправдать свою загаженную грехом жизнь. - Ты всегда меня опекала: Настеньке - конфетку. Настеньке - игрушки, но только Настенька сиди мышкой, а я, мол, тут с мужиками шуры-муры покручу. Ты еще та была, мама. Любимой доченьке парфюмерию задрипанную, ту, что Стасик тебе подарил, так ты ее мне, на, мол, доченька, это, это…от двадцатого или от сотого не помню, уж, сколько их было пап. Да ты - не мать! Ты такая же сука, как и я. Только я молодая, а ты уже отжила свое, ну и, конечно завидуешь, небось, все подсчитываешь мои барыши?
За взрывом гнева последовала улыбка, странная улыбка, говорившая матери, что Настя просто дурачится, наверное. Беззлобно…
- Да что ты, доченька, что ты! Я не о том хотела тебе сказать. Может, тебе оставить работу? Может, тебе здоровьем заняться?
За столом тишина, где каждая из сторон, капризно надув губы, обдумывает что-то “свое”. Настя не беспокоиться о своем здоровье, хотя “первая проба” на холодной земле в детстве дает о себе знать.
Проходит еще год и слова матери о ее здоровье, наконец, нашли свой отклик.
… Когда машина реанимации, взрывая тишину ночного города, наконец-то приблизилась к приемному покою, лицо Насти не изменилось. Лицо - бледная маска, с единственной мыслью: “неужели умру? Неужели вот так возьмут и меня, Настю Кротиеву, отвезут, потом…спустя несколько минут - в морг? За что? А как же работа?”
По ее щеке, покрытой толстым слоем румян, катится одинокая, “честная” слеза. Ей жалко себя, свою жизнь, где все так прекрасно, так легко и так беззаботно. И тут же мелькает самое страшное, самое жуткое - воспоминание: Тёмная безлунная ночь. Она, Настя, шатаясь от боли, от потери крови, украдкой прячет очередной “плод” своей “свободной любви” в пустой пакет, а затем кладет его поверх бытового мусора. На её лице только боль. Нет сожаления о ребёнке, которого она, родив в присутствии родной, но молчаливо наблюдавшей за ее действиями матери, душит ребенка (девочку). Тихий, не детский вскрик, и всё.
Настя вышла из больницы, застыв на месте, смотрела на багряное, уходящее на покой солнце. В её глазах застыло растерянное выражение. Сейчас она не знала, что же ей делать. “Идти домой? Вернуться на работу?”
Присев на скамью у ворот больницы, неспешно, почти машинально, достаёт из сумочки пачку сигарет и зажигалку. Прикуривает, и когда рука опускает зажигалку в сумочку, нащупывает пачку презервативов…
Перед глазами картинка: Она видит по центру операционной линию- ту, перед которой останавливается каталка, а на ней, с открытыми глазами - она. Она не знает, не понимает, что обозначает эта больничная линия, но за ней, и она это чувствует, иная, чужая, пугающе чистая жизнь. Линия пугает, она тревожит в её душе что-то, давно забытое, то, что она не хочет и не может вспоминать. Но память упряма: Операционный стол. Яркий свет, и снова - каталка и слова врача: “Жить будешь. Почистили всё… убрали опухоль, зашили, в общем, ничего страшного, так что…”
В голове лишь одно: Жить будешь! Будешь жить!
И снова - линия, но теперь Настя, ухватившись дрожащими, слабыми пальцами за халат врача кричит. Она не хочет отсюда. Хочет остаться в этом чистом, девственном мире…где, впрочем, она никому не нужна. Глаза молоденьких медсестер-практиканток глядят на нее в упор. Они не знают, кто перед ними и очень хорошо, что не знают.
Настя видит их дешевые сережки, чистые лица без макияжа и слышит исходящий от них девственный, непорочный запах. Их глаза будто кричат: “Ты такая молодая, но уже не женщина! Ты никогда не сможешь узнать таинство рождения ребенка! Ты…жалкая…Несчастная…”
Настя не понимает, почему эти девчонки смотрят на нее так. Душа умерла. Мозг почти умер. Настя не переживает о том, чего она лишилась. Ее мысли там- на работе. “ Что там? Что произошло, кто с кем. Как ее встретят ее клиенты…”
Для нее мужики - это существа, которые ей платят за ее тело, как на базаре за любой товар. Часы, минуты растягиваются…словно резиновые. Ее сердце (оно есть) жаждет новой встречи, новых ощущений. Ее…ждут.
Послесловие:
…Инстинкт (?) заставляет ее оглянуться, и, выбросив сигарету, поправив юбку, уходит… работать. Нет мыслей о доме, о том, что там, в ее сумочке, лежат который месяц скомканные справки, где написано, как в дневнике падения, что она, Настя, сделала очередной аборт… Где фиолетовыми чернилами, как в старые времена, как приговор - заключение врачей о том, что она лечилась в венерологическом отделении. Почему не выбросила эпикриз, она не знает, не помнит. Она, возможно, лишь помнит наставления мамы: “Не давай себя целовать в губы…”
Она ненавидит мать, но она плоть от плоти ее дитя.
Настя рвет никчемные, подлые бумажки. Сейчас она бледнее, худее…но это пройдет…
Вот шоссе…Вот такси…Настя не поднимает руку, чтобы остановить машину. Та притормаживает, стекло опускается: Сколько?
Настя даже удивилась: Во, сволочи, с места - в карьер. Как он догадался, что она - из “бабочек ночных?”
Еще не знает Настя, что порок, грех поставил клеймо на лице ее. Клеймо кричит: “Продажная! Порочная…”
Настя называет цену, ее приглашают в салон машины, она садится…и начинается ее…работа.
2008