18+
Шаг в прошлое равен двум шагам в будущее.
«Клопы пустыни Наска»
...Не успевает Кожан ещё раз повернуться, как чёрное Горилло Чичи уже с другой стороны. А Кожан не собака, он так не может быстро реагировать. Растёт количество шишаков на Кожане. Но в темноте шишек не видно. Вообще плохо видно. Только звезды видны в окне. А больно в реалиях! Тут псевдочекист, пожалуй-что, сбздел. И причём так конкретно, как никогда ранее. И так же никогда не сознается в этом, разве что по пьянке. Заговорил он механически, махая в воздух кулаками, всё время мимо, как в дурном сне про бокс с математическими ошибками:
– Ты кто, Горилло? Чичи таскало кирпичи? Отдай фуражку и хватит махать! Ты – тварь!!!
Бэмс! Получает Кожан в лоб твёрдой гориллиной пяткой.
– Извини-и-и, дру-у-уг. Ты норма-а-а-а-льный парень. Ты Ва-а-ампир! Да, ампи-и-р. Стиль тако-о-ой паа-а-хож, бля. Я по-о-о-нял. Так всегдаа-а-а в их фи-и-ильмах... Давай, бля-а-а-а, дружить-ть-ть-ть. Я тя-а-а в Чека-а-а запишу-у-у. Э-э-э...
Тут из Кожана выскочила сопля, и он, засмущавшись, стыдливо сменил тему: – Па-а-а хорошему пока гава-а-а-рю... – А сам вспомнил и полез нетвёрдой рукой за наганом. Или за маузером. Но что-то стреляющее попало-таки в руку.
– Свят, свят, изыди-и-и! Ща-а-а! Тебе!
Блэмс! Очередная железовидная оплеуха.
Выпрямил Кожан неуверенно и медленно руку, забылся куда-то опыт, и нажал на окурок, тьфу, на курок, да тоже как-то неумело и медленно. Медленно! Медленней не бывает. Всё как в замедленном бреду шло. И что же в этом хорошего? А то, что Горилло Чичи, если рассматривать в замедленном темпе эту съёмку, свалилось на Кожана теперь уже сверху и так неожиданно и ловко дёрнуло за гузылок маузера, что дёрнулся у Кожана маузер или наган, выпал из рук и верёвочка с гузылками, словно гнилая нитка порвалась. И выскочила из этого летящего кругами инструмента пуля.
Только пуля летела как-то медленно. А вроде может не прямо, а по спирали, потом поменяла по пути траекторию, превратилась в точки-тире, а кто-то перевёл во вражьи буквы, и так же медленно, как медленно тянулось время, сверлил и вползал в раскрытую грудь Стёпки-сволоча мертвящий Стёпку текст. Стёпка токмо и успел, что мявкнуть. А в замедленном темпе он сообщал, едва ворочая челюстями, такой звук: «Ммммммммм-яааааааааааа-уууууууууу !!!!!!»
(Так долго, притом в басовом драмминоре, петь только Шишка могла) .
Приподнялся Стёпка на локтях в картинной судороге, да в такой киношной позе и застыл.
А время, судя по скорости остывания Стёпкиного тела, стало чуть убыстряться.
Горилло вновь двинуло Кожана: так не по-человечьи ловко (точно! обезьяна это!), и так крепко, что сам Кожан, не чуя ног-рук, то ли от удара, то ли от страха, то ли от любопытства, оказался в совсем неспортивном положении: стоя раком на подоконнике: как давеча Клавка, но только щекой прилипши к стеклу.
Это в секунду произошло, и было так же непонятно, зато забавно, и в них ещё рожицы были, и природа, и хвост тигра, как японьски пуквы – ероглифами зовут, стиль Кожан не запомнил: стёрся стиль из памяти будто ластиком след карандаша томской птицефабрики Ушайкина «СибЛосьён».
Насос видел почти сблизи этот сплюснутый портрет: в профиль. В стекле. Навроде гербария. Не похож гербарий на Кожанскую мордохарию. Похож он на сплошой синяк или на баклажан, выращенный во хранцуской оранжерее «де ля Фрустрацный дворец» с применением девственного хохлятского ломтя чернозёма четырёхметровой толщины и сплюснутый прессом.
Чуток стал трезветь Кожан от встрясок, но лучше не видеть щас ему своего лица, а то испугался бы снова.
– Лови Фуй-Шуй! – грозно прошипело Горилло Чичи и опять метнуло в сторону чекиста лапу: легко двигалось что-то от лапы, будто по воздуху бабочка.
Но удар был не бабочкин.
Отпечаталась на лице Кожана подошва этого странного Фуя-Шуя.
На подошве надпись: по-английски: «Её императорского величества двора...» и корона странная... китайский ботинок! Железный, падла! Подделка!
Забыл китайские и английские обувные мануфактуры Кожан, а времени на раздумья у Кожана как всегда не было: вслед за Фуй-Шуем придвинулась к нему мягкая, но тяжёлая, как у рассерженной роженицы трогдодитши, лапа Гориллы Чичи.
– А-а-а! – кричал Кожан, расширяя дыру в стекле. Телом.
– А-а-а! – кричал он без остановки.
«А-а-а» было бесконечно долгим. И летел он до дальнего бордюра, не выпуская из горла этого акапелльного «а-а-а».
Воткнулся головой в сугроб. Ноги и пол-туловища торчат.
Но тут же умудрился вывернуться обратной спиралью Кожан. Изловчился встать на ноги. Ухитрился понять направление и помчать из всех сил: к спасительной машине марки «Грузовик»: шагов-то было всего пять.
– Чего вот так мхчаться! – думал Насос, – выпал из окна, дак и что? С каждым бывает. А встал, так иди путём, чего людей шокировать... Вон их в щёлках скоко.
И точно: заполнили щели занавесей тучи будто крылатых мышиных глаз. По сверканью сосчитать можно. Нарядные! Новый Год, ****ь! Мороз мимо таких не пройдёт: проздравит с циказкой такой.
– А без коки крэк так поскочишь! – заподозрил, шмыгнув ноздрёй, Насос. И оказался на триста процентов прав, крикнув: « Стой, ты куда? Мимо то чё?»
Ответил шэф так: «А-а-а, Насос! Ты где, – и детским кэрольским стишком: нихуя не вижу я!»
Насос перехватил начальника. И сам вместе с ним чуть не упал оттого.
– Чё, начальник, что за херня? Куда несёшься гын чекист, – и тихо: «Начальник бля?» И нормально: «Грузи корзи… в кабину бля!»
Насос мечтал о воздушных шарах.
Насос едва успел придержать нырнувшего: головой в кабину: гражданина начальника и вожака: волчьего, побитого почём зря, не в пользу лицевой эстетики: обычным путём не побритиша теперь…
И вдарил обеими ногами в нужную педаль.
Машина брыкнула. Взвилась. И попёрла в арку.
Едва успел крутнуть руль Насос, а то бы снесли угол. И шмякнул бы сверху пожарный балкон с лесенкой.
– Вези, бля, груз! – скомандовалось. Сквозь развороченные губы. Начальника бля. Побитого войска.
– Чего? – Насос хотел было остановиться, чтобы дать начальнику в морду, и сбавил газ.
– Меня вези, себя вези! Балду в сторону! – успел вымолвить Кожан. И отключился. Ненадолго.
***
– Ну! Чо за херня, зачем бля стреляли, почто столько шума? – интересовался, медленно исходя вопросами, будто глистами на полный ноль, Насос.
А отъехали уже метров с тыщу, и завернули в направлении Пшхчковой: это на Финландию с Карелой.
– Езжай, не спрашивай... потом всё. А-а-а, морда... болезит бля.
– Тебя теперь ни один чекист не узнает, и охуеет с твоей афиши наш брат… деловой. Глянь вон в зеркало!
– Где?
Насос повернул. Зеркальцо красивое, германское, со львом сверху.
– Ёпть, это кто там? Я что ли?
– А кто ещё!
– Ну не *** ёпть...
(Мы тут просим извинений за прозвучавший фольклор. Мы не хотели авангард, мы хотели реализма! Чтоб сценарист кино понял. В этих скобках далее пропускаем минут пять чистейший блатняцкий и на одну десятую процента гражданский мат-перемат. Пропускаем его. И в кино пропустим, и в ауде).
– Слышь, начальник, чекист, ёпть твою мать, чо натворили, ну? Колись… ледышка. Давай. От бабья разве столько шума бывает? Боксёрки что ли там! Так: пых ножичком и вся недолга.
Не понял Насос прилива неожиданностей в таком великолепном плане боя. Работали карту одни специалисты...
Ну и что вышло... Без мокрухи хотели... Вот так чудо-Чека!
Что-то видно не склеилось. Или вовсе пошло не туда. У простых русских говорят «пошло-поехало». А у специальных – «нефарт».
Вот и строй планы после этого...
Бабы, бабы... Эх, кудесницы с Марфами.
От них вся беда! Шутют ещо: «Восьмое марта завтра, котик, не забыл?» Вот суки!
– Всё для них, понимаешь, для баб этих, – думает Насос, – и отнять и подарить… А они вона как, ёшкин клещ! Отбиваются суки. Ещё и по зубам могут, вона как Кожана разукрасили.
Повезло Насосу: не встретился он с Гориллой и не стал мёртвым товарищем для своих.
***
– Тых, тых, тых, – мчится четырёхколёсное чудовище, подпрыгивая на булдыгах.
Хорошо, черных кошек по дороге нет.
И алкаши не валятся под колеса. А было уже так и не раз. Спасибо деду Морозу!
***
Снова приочнулся Кожан.
– Насос, дружище, соратник! Чего лыбишь! Не поверишь, бля, а мне было страшно... Только думать некогда было...
– Ну-у-у? Страшно. Как же страшно? Отчего страшно?
– А вот и отчего, там сам Антихрист! Бля! в образе! Обезьяны! Гориллы, чёрт её дери! Видал горилл? Я-то видал, морда моя видала. А ты видишь мою морду? Вот она теперь кака красотищь! Глянь!
– Да видел я, успокойся, начальник. Ты не баба – красавиться чёб. Заживёт. До свадьбы бля.
– А ты, Насос, точно не видал горилл. Повезло тебе, Насос. Ох, как повезло сильно... А товарищи-то наши будто полегли...
– Ну, мать моя жэнчина! От баб чёль полегли?
И Насос чуть в кювет не свалил автомобиль. Удивление его расширилось по самое «хочу всё знать» – передачка такая: в тюрягу, а не детская: положили напильник, мол, или снова «завтра»? Погибли его товарищи, вот так раз, и отчего? В пустом месте!
– Что там? Быть не может такого! – задаёт и отвечает сам себе Насос, перетруся немеренно, – што там в заяве пишешь? Горилла и бабы? Вместе или врозь? Ручная горилла? Хохлянская или чё? Перепили? С добавками была? Или так чоли бабы озверели?
– Я тебе щас пулю влеплю, Насос! Не сори слова! Не поэт ты. А еслив поэт, то херовый. Ёпть, маузер где мой... дрянь! – и Кожан пошарил вокруг, – ****а в лоб: там остался, в комнате тойной…
– Шеф, успокойся, а!? Приедем, я тебе чаю дам. И горил своих забудешь... Крэку дам. Шеф, ну? Спок, ну!
– Чаю... чаю... пожалуй, чаю бы хорошо. С крэкой. Щас без крэки...
– Ну, и где, гришь, пацанва? – продолжил ласково допрашивать Насос. – Подробности пиши... Ёп! Ах, надо бы влево... Почему полегли? Кто стрелял? Тааак, теперь вправо. Уууу. Вывернули! Славтебе господи...
– Я, Насос, я это пальнул, Насос. Один разок всего, Насос. Успел, а потом ***к… и…
– Чё заладил: Насос да насос. SOS ты сам! ****ь, как? Как? Как? ты стрелял-то раз всего, *****! А все полегли! В кого хоть стрелял? В Любку-двустволку паршивую? В Клавку, шпионку голянскую? В своих? Ты что, наркоты принял, Кожан? Ты чё, Кожан, рехнулся? Бабки хоть взял? Все или как? Кожан, коли взял, то делить теперча давай.
Молчит Кожан, вспоминает. Не помнит никаких денег. Помнит клавкину жопу в панталонах и дорожку на её спине.
– Я тя спасаю, - не отпускает Насос, – а ты взамен со мной делись. По честняку делись. Теперь нам больше будет... Правильно ты их завалил... А ты завалил их, Кожан? Точно завалил? Совсем насмерть? Есть чё делить? И где оно?
– Полегли-то все, а я с-т-т-тре'лькнул-то, кажется, раз всего...
– Говорил уже!
– Да, револьвер только один был, а остальное винтовки и обрезы. А бабки...
– П-п-пасчитай в б-б-ба-рабане это… пули. И узнаешь, сколь раз палил!
– Оп, где, не знаю, нету б-б-ба-рабана. Йо-мойо, там осталось... Маузер, ёпть! Новый! Там!
– На поле боя, значит, пушку, орудье войны, ****ь, оставил?
– Какое на поле, не было никакого поля. Дьявол там. Лети! Лети, Насос, звони на SOS, не сбавляй, будь другом, я тебе процент добавлю. – и подсёк: «на мост теперь… верти» –... Ага... Зззавтра разберёмся. Паа-дддумаем… что и к...как...
– Стекло у тебя в башке, Кожан, торчит. Из стекла кровь. Бежит, ****ь. На бровях... Это… фуражкой хоть прикрой, *****. Нет фуражки? Где фуражка? Пачпорт наш! Не разумеешь ни хера. В перевязку надо... без фуражки.
– Стекло? Во как! Не чую стекла! Хер с ним, с стеклом. После вытащим! Газуй, газуй. На...уй перевязку. Нельзя мне в перевязку, разумеешь, ****ь: ва-а-просы пойдут.
– А всё равно пойдут вопросы. А помрёшь еслив, мне что, тебя хоронить? Или в воду? Мать нашу… Ну, попали… Как тебе лучше? А, это… на работу завтра идёшь, шеф? А чё, скажи мне вот… по секрету… где золотишко?
– Ты что! Дура! Скостись! На работу! Ха! Придумаю что-нибудь. Гриппом заболею. Температуру натру. Я знаю как… В детстве вот мамку...
– Мамку, мамку! И не думал, что у начальников мамки есть. Дурак ты, а не начальник «чекадела» с мамкой вместе своей. Куда мать смотрела. Сидел бы щас в стойке, микстурки бы выдавал. В перевязку! Чхи!
– Давай, Насос, мчхи, мчхи кобылу, только не в больницу давай! Мы на чём ща?
– Успокойся, не сразу: сначала переодеться чу-у-уток (снова поворачивали). На тебе ж следы! А там сиди тихо, дураком прикинься, фуражку... Где фуражка? А, понял, извини, брат... А по фуражке-то тебя смогут найти.
– Сам таков. На фуражке я хлоркой подтёр. Не разобрать. А по маузеру ещё лучше найдут... на нём номер, а-а-а, он в карте, бля!
– В перевязку надо... – настаивает Насос. – Помрёшь... дураком прикинься там и молчи в тряпку... Прикид сменишь. У меня в деревне такой прикид... Хер разберёшь... Держись, сворач...!
Визжат диски.
За поворотом: «А золото всётки где, шеф? А?»
– Какое, нахер! Нет там золота. Стёпка наёб, падла. Одни кирпичи и блестяшки, пусто, бля. Так что говоришь, что это я Стёпку положил? А он мне что-то пытался сказать этот Стёпка... Типа, что не он это, и не при делах, и типа, что засада не от него... Какого хера бы тогда ему погибать от засады... От меня он, Насос, лёг. А потому что дурак был и всех подставил... дураком и помер...
– Ты сам это сказал уже тыщу раз, что Стёпку просквозил... типа нечаянно, подтолкнули тебя, да? Горилл твой подтолкнул... Верю, верю, только помалкивай, силы береги, у тебя кровь хлещет, зажмись, но мы быстро, Кожан, уже быстро, Кожан, слышь! А мозги разуй, только не напрягайся. Про остальных я ни хера не понял... Чё их? Кто? Горилл ****ул?
– Точно не я их, Насос. Сто процентов. Раз стрельнул...
– Ну, ты достал уже со своим «одним разом», шеф. Пластинку смени.
– Наших пацанов Антихрист разложил, Насос... Как блины на сковородку. Быстро так, я и заметить не успел. Только отвернулся на секунду, а там: дынц, дынц и адью! Горилла! Чичи! Дымило всё! Пылью. Кирпич. Апчхи! Вишь, морда в пылищи!
– Разложил, так, говоришь... блинами? И чё, живы они, блины эти?
– Хер его знает. Сами если выживем, так может завтра втихушку заглянем. Или сам съездь, Насос. Тебя никто толком не видел. Только не на газоне своём. А пешочком и переоденься... Говорю, завтра всё!
– Сёдня точно выживем, раз ты по дороге не помер. Крепкий котяра! – уверенно сказал Насос и подмигнул, – мы уже к Холмам подъезжаем. Кресты вижу, могилы... Там батя. Он не сдаст. Сам таков... только на пензию вышел. Староват и ручки стали дрожать... карманник из него никакой, не говоря уж про... щипач он был славный... Чё, не слышал, чёль? Ну, ты, шеф, даёшь! Перевяжет он тебя, приоденет, а завтра посмотрим... Ты легенду готовь, если сможешь… А нет, так батя мой тебе слепит... У него башка – у-у-у! А я-то точняк с утра тудысь двину. Глядишь, чего нарою. Золотишка, говоришь нет, ну? А я вот возьму, да втихушку и проверю. Если там, кнешна-а-а (свернули круто вбок) мусоров нет...
– Въезжаем, Кожан! Ну чё? Живой ещё?
Молчание. Стон есть. Слабый – слабый.
– Тут нас никакой антихрист не найдёт. Ни твой Чека, Может, бросишь нахер Чека. Чего тебе там? – начал базар Насос, вытягивая из кабины совсем одурелое и дрожащее, как перед ожидаемой смертью, тело шефа. – Батя! Вспомогни! Гости к тебе!
Вылез из хибары волосатее чёрта дед. На босу ногу обрезки валенок, с ружьём. На кладбищах щас тоже опасно.
Сильно покачнулось мнение Насоса об Кожане. Уж он, будь там, не растерялся бы ни на грамм. А с другой стороны, и хорошо, что стоял на стрёме! Жив Насос. И даже не изрешечён Насос дырочками от пуль. Ни одной дырочки, ни одной царапинки! Повезло, как в сказке.
***
В окнах ратьковского дома, что на Комиссарьей улице и во дворах его нахально загорался свет. Не было б зимы и стрельбы, много бы народу выперло с квартир. А так всё-таки страшновато. Чека, блин! Не придумали ещё такого Антихриста, чтобы, блЪ,
страшнее родного рабоче-крестьянского молота революции был.