Прощание с детством

Александр Калинцев
     Деревья, посаженные в два ряда вдоль дома, своими густыми кронами, как навесом, накрывали обыкновенную металлическую койку с панцирной сеткой. Кровать, стоящая в междурядьи, блестела нержавеющими шариками на затейливо исполненных спинках, ее крашеные стойкие ножки грубо заканчивались кирпичами – подставками. Земля была рыхлой. Зонтик зеленой листвы. Особенно это было здорово в первые утренние часы, когда солнце брало с разбегу невидимую черту, про которую отрывной календарь сухо, и до крайности лаконично, сообщал: восход 4 часа 28 минут.

     К шести утра Восток горел уже тысячами градусов и диск миллионно-алого Солнца своими нахальными лучами пытался из-за кровли сарая достать юношу, спавшего на этой койке. Вишня, эдакая береза кубанских степей, на голом песке дающая неплохие урожаи темно-красных, сочных плодов, продлевала блаженство утренних грез тенью своей летней, немного пыльной, одежды.

     Юноша, укрытый стеганым ватным одеялом, скоро проснется от тепла и мух, назойливо вжикающих над ухом. Температура вчерашнего дня доходила до 40оС, но сравнительная близость гор и моря, ночью заставляла спать под теплым одеялом. Численник черными жирными красками показывал июль 1972 года.
Спящий открыл глаза и по привычке посмотрел на окно, незакрытое на случай отступления во время дождя. Для удобства под окном стоял старый потемневший от времени «козел». В окне пока   никто не маячил, значит, домашние еще спали и можно было поваляться без дела.

     Впрочем, сейчас у него не было никакого дела – он не работал и не учился. Не работал по малолетству – ему не было еще шестнадцати. А не учился потому, что в прошлому году бросил техникум путей сообщения на первом же семинаре, по причине недостаточного финансирования. А если серьезно, то у матери не хватило средств для обучения сына и попытка дать ему образование потерпела крах. Парень был высок ростом, как истинно южный человек (он родился на юге Красноярского края), черен глазами и волосом, длинные руки и ноги были продолжением нескладного тела с неправильной осанкой. За год вынужденного безделья научился курить и уже тайком попивал вино с такими же шалопаями.А ещё он любил музыку и почти на любой вопрос мог ответить строчкой из какой-либо песни.

      Книги – эти безмолвные учителя – были для него друзьями с детских лет. Читал он их, что называется «запоем», до чертиков в глазах, выпуская из рук лишь при кодовом слове «конец». Невыдуманные герои невольно заставляли думать и сопереживать, размышлять над выбором: помогали расставлять точки и запятые в простых житейских ситуациях.

     А сейчас он лежал на кровати с продавленной временем сеткой и растянутыми  пружинами: она по-старчески, недовольно скрипела при всякой попытке поменять позицию затекших членов.

    Сзади, от соседей послышались шаги, не поворачивая головы, он дождался, пока они приблизятся. Хорошенькая девочка в простеньком сатиновом халатике шла мимо сараев, . «К кому приехала эта девочка?» – очень заинтересованно проводил ее глазами великовозрастный бездельник. Смотрелась она на лет пятнадцать, не меньше, ибо все, что привлекало глаз, уже находилось в состоянии взросления. Алексей был очень влюбчивым по натуре: все новое и свежее необыкновенно волновало и притягивало его внимание.

    На следующий день он ждал появления этой юной звездочки с нетерпением, но она видимо, смущаясь прозы жизни, стала ходить улицей и туда, и обратно. Но шло время, и вскоре они оживленно болтали под вишнями, где Алексей из старого дивана соорудил мягкую беседку. Девочка так увлекла его непосредственностью и простотой в общении, что он совсем забросил друзей.

    С утра и до вечера, расставаясь только на обед, они плели обоюдную паутину милой, незатейливой чепухи, а порой можно было услышать, как он напевает что-то для нее. Сегодня, например, он развлекал ее музыкой. Открыл настежь окна, поставил на подоконник видавшую виды радиолу образца 63-го года и завел Валерия Ободзинского. Несравненный голос этого певца брал за живое неокрепшее сердце молодого человека, и он спешил поделиться впечатлениями, наполнявшими грудь радостью и душевным подъемом, с ожидавшей Иринкой.

   Четырнадцатилетняя стройная девочка с красивой бархатистой кожей, густыми светлыми волосами и бездонными, ласковыми серыми глазами, была внучкой деда Коли, соседа по дому. Она приехала вместе с мамой погостить на Кубань впервые.
    Когда пластинка закончилась, он помчался перевернуть ее на другую сторону. Иринка осталась сидеть на диванчике. На этой стороне пластинки были самые любимые песни Алексея . Когда заиграла музыка, он, как молодой козлик, вприпрыжку понесся к выходу, каждая минута без нее теряла смысл, едва начавшись. Вот он подбежал к двери, распахнутой настежь и забыв про свой, немаленький рост, чуть подпрыгнул на пороге – голова моментально въехала в косяк, прямо посередине.

    Непослушные ноги забежали без усилия вперед от резкой остановки туловища и он, теперь уже затылком, нанес довольно сокрушительный удар порогу. Сознание на несколько секунд, а может быть и больше, выключилось, а когда наконец очнулся, кровь заливала глаза. Пластинка чудным голосом пела: «Эти глаза напротив, калейдоскоп огней…» – любимая песня его мамы сквозь пелену и вспышки в глазах медленно доходила до сознания. Иринка с улицы призывно недоумевающе кричала: «Алеша!Алеша!»… Алексей встал и пошатываясь пошел на голос.
    В голове звенело. Иринка увидела окровавленную голову и стремглав кинулась за помощью к своей бабушке. У Алексея никого дома не было. Соседская баба Муся деловито и невозмутимо выстригла волосы вокруг раны, полила обильно зеленкой и намотала, не жалея весь бинт на битую, глупую голову, а закончив, проворчала: «Вообще-то к врачу надобно».

     Повязка придавала Алексею мужественный вид и он долго не снимал ее, словно напоминая свой юной возлюбленной, что кровь пролита единственно ради нее. Да, наверное, оно так и было: они ни разу не поссорились и плохих слов для них в природе не существовало. Алексей развлекал Иринку как только мог.

    Разыскал в сарае растрепанный сборник стихов и подбирая известные мелодии, озвучивал эти стихи. Иные так удачно ложились на подобранный мотив, что ему начинало казаться, что он все это придумал сам – и музыку и стихи. Творческая натура выдумщика пробовала уже сама писать стихи и первое стихотворное признание в любви звучало по-ребячьи наивно, но доверительно – нежно:
                Иринка моя из Фаленок,
                Люблю я тебя, как ребенок.
                Пусть на улице плохая погода,
                Буду ждать я тебя хоть три года…

     Мама Алексея работала на железной дороге проводником почтового вагона. Их прицепной вагон ходил до Адлера и обратно. Заметив привязанность сына к этой славной девушке, она пригласила ее съездить на море искупаться. Поезд стоял в Адлере четыре часа и время было вполне достаточно, учитывая что пляж от вокзала был совсем рядом.
     Алексей еще не знал, что мама приурочила эту поездку к его дню рождения. И вот в ночь на четырнадцатое августа поезд «Кавказская – Адлер» отправился в путь, окрещенный народом «девятьсот веселым», за частые остановки у каждого столба, хотя, наверное, для пропуска встречных составов.

     Алексей сидел в купе плацкартного типа для работников, остальные места вагона занимали бандероли и посылки. Рядом была Иринка и радостно, аж светясь изнутри, улыбалась – они были вместе; она в первый раз ехала на Черное море. Сперва он помогал матери принимать посылки: длинные обезьяньи руки обладали если не силой, то завидной ловкостью и он до усталости ловил и складывал их. Место им отвели на верхней полке, напротив друг друга и скоро они безмятежно спали в предвкушении нового дня.

     Поезд стоял. Не слыша привычного перестука, Алексей открыл глаза. На левом боку, на расстоянии вытянутой руки спала очаровательная девушка, беззащитная от действия Морфея и от того еще более привлекательная. Густые русые волосы  выглядели немного взлохмаченными. Реснички красивых закрытых глаз изредка вздрагивали, наверное, сон менял декорации и на сцену выходил новый персонаж. Был ли он в ее снах? Халат, расстегнувшийся на второй пуговице сверху, выпустил на волю, навстречу солнцу, девичью грудь и Алексей затаив дыхание не мог оторвать взгляд от божественно-целомудренной плоти.

     Волнение взяло все его члены и он заставил себя перевести взор в окно. Увиденное еще долго не давало покоя, хотелось взять в руки хрустальный сосуд нежности и прижаться к нему губами.

     Поезд остановился на берегу Черного моря, как раз напротив огромного корабля, выброшенного штормом на берег. Весь его гигантский борт был расписан неутомимыми туристами и искателями приключений: ведь чтобы сделать надпись, надо было либо подойти к борту на катере, либо спуститься сверху на веревке, но прежде туда тоже надо было добраться. Советский Союз мог по праву гордиться своими сыновьями, ведь каких только имен здесь не увидишь:

                И гордый сын степей Ахмет,
                Владелец гор, лихой Нагмет,
                Петро, писал здесь прочим вслед,
                А иностранных вроде нет.

     Узнав время стоянки, некоторые не выдержав возбуждающей близости моря, пошли купаться; оно плескалось почти сразу под насыпью. Алексей еще раз посмотрел на спящую Иринку, стараясь запомнить эту дивную эротическую картинку покрепче и чувствуя, что она проснется, как только тронется поезд, сделал вид, что тоже спит. Он мысленно благодарил маму за такой необыкновенный подарок к дню рождения; Алексей улыбался с закрытыми глазами.

          Тепловоз гуднул сигналом и они тронулись, до Адлера оставалось около часа езды. Иринка открыла глаза и заметив неладное,  изящным движением спрятала «хулиганку» на место, под халатик. Алексей терялся в догадках: в ней не было ни наглости, ни показной, дешевой стеснительности, она была грациозно-естественной, и это было видимо как раз то, от чего замирало сердце.

    Адлер встретил их мягкими облаками и Алеша с Иринкой растерянно переглянулись, но его мама тут же успокоила. -«Ничего, успеете и загореть вволю». Пляж радовал глаз обильным разнообразием рук, ног и прочих загорелых частей тела.

     Редкие северяне, как бледные поганки под кустом, сидели накрытые или лежали под навесом на дощатых лежаках. Когда Иринка разделась, он подмигнул, как знакомой, утреннему нарушителю его душевного покоя и она все поняла, потом загадочно улыбнулась и они помчались в воду. Он держал ее на руках, она не умела плавать, и беспомощно, немного дурачась, колотила руками и ногами по морской соленой воде.

     Брызги, подсвеченные солнцем, окрашивались в радужные цвета и попадали ему в лицо. Чувственные губы благодарно шевелились в ответ, воспринимая их как поцелуй соленых уст. Руки Алексея касались небольших упругих бугорков и в нем опять, как утром, с потаенных уголков сознания, поднималась волна трепетной нежности к этой удивительной девушке, она сводила его с ума.

    Всю жизнь он потом будет искать похожих на неё девушек и женщин, и не находя, совсем по-детски огорчаться. Позже Алексею станет казаться, что он все это выдумал и никакой Иринки не было в помине, что это лишь  юношеские фантазии. На обратном пути он часто выходил курить в тамбур и грустно смотрел в окно: убегающие назад поля, низко скошенной стерней, напоминали о скором прощании. Лето было на исходе.

     С щемящей сердце тоской он чувствовал, что больше уже никогда не увидит эту девушку еще и потому, что своим образом бездельника явно не вытягивал на достойную пару учительской дочке из далекого поселка Фаленки.

     Вечер перед отъездом был тяжелым, они сидели, взявшись за руки в импровизированной беседке и обреченно молчали. В одиннадцать вечера бабушка Муся  сказала им в темноту: «Ирина, мы пошли провожать гостей, а ты убери посуду». Он поплелся помогать ей с посудой, а на душе скреблись кошки; расставаться не было сил.
     На другой день Алексей Коленов, этот шестнадцатилетний Ромео поехал провожать свою юную Джульетту. Он боялся на нее смотреть, потому, что предательская слеза дежурила у выхода, а расплакаться  прилюдно совсем не хотелось. Иринка поцеловала его на прощание прямо при маме, в губы, и  поезд западного направления мягко и навсегда разделил влюбленные сердца.

     Алексей вышел в город и сел на скамью, возле парка. Закурил для успокоения, но слезы полились из глаз, ведь губы еще помнили девичий поцелуй, он был единственным.

    Слезы любви, как слезы очищения души действовали возвышенно на юношеский мозг максималиста. Голова становилась ясной, грусть постепенно уходила прочь, неожиданно возникшая мягкость даже удивила Алексея. Это было прощание с детством.


                3.02.2001г.