Высотин Иван Матвеевич со старшим правнуком Андреем
У каждого человека – своя книга жизни.
Эти воспоминания, прежде всего, хотелось записать для себя и еще раз пережить все то, что сохранила память. А она еще многое сохраняет. Как говорят: «прожитое не вернется, а в памяти не сотрется». Когда пишешь о своем и пережитом трудно совместить две вещи: придерживаться фактов и чтобы было интересно.
Каждому необходимо знать, кто ты? Откуда твой род? Какова судьба, хотя бы, ближайших родственников? Многое хотелось бы вспомнить. Но, к сожалению, что-то забыто и утеряно навсегда. А спросить, уточнить уже не у кого.
Каждый хочет сохранить все дорогое из прошедшей жизни, что еще держится в памяти.
Моя деревня
Деревня Салтыково, где я родился, находится в Семибратском сельсовете Верещагинского района Пермской области. Во время моего рождения в 1922 году это была Усть-Бубинская волость Оханского уезда Пермской губернии.
Деревня вытянулась, в большей части, в одну улицу километра на полтора по высокому правому берегу реки Обва, которая около г. Перми впадает в Каму.
Рядом с нашей деревней, вверх по реке, в полукилометре друг от друга, расположены еще две деревни, поменьше нашей.
Река с каменисто-галечным дном и высоким обрывистым правым берегом, местами песчаными наносами на перекатах, шириной 60-70 метров. Но весной разливается на 2-3 километра, затопляя обширные луга и пойменные леса низинного левого берега.
Мельница
В полукилометре от нашего огорода вверх по реке - мельница с плотиной и шлюзами. Мельница большая, на два подстава. Во время весеннего разлива реки мельница не работала — плотина и шлюзы скрывались под водой.
Я не представляю жизнь нашей деревни без мельницы. Она была своеобразным деревенским клубом, куда съезжались жители близлежащих деревень не только размолоть зерно, но и обменяться новостями: кто куда уехал, кто откуда приехал, кто женился или вышла замуж, кого и куда просватали, кто ищет невесту или жениха, кто что купил, кто с кем поссорился (поскандалил). Пока подойдет очередь помола зерна, о многом успевали переговорить и посудачить.
Большинство жителей соседних деревень знали друг друга. Незнакомого человека редко встречали. Но если появился незнакомый человек, и есть возможность с ним поговорить, то старались все у него выспросить: кто такой, откуда, женат ли, есть ли дети, кто родители, чем занимаются. При подробной беседе находили общих знакомых, а то и дальнее родство.
Мы, ребятишки, часто наведывались на мельницу, чтобы искупаться в глубоком пруду, попрыгать в воду с высоких свай. Около мельницы постоянно находились лошади помольцев, и можно было надергать из хвоста какой-нибудь «сивки» конский волос для лески к удочке. У плотины всегда скапливалось много рыбы. Да, и интересно было просто побывать на мельнице в надежде повстречать ребят из соседних деревень и подружиться с ними.
Мельница была двухэтажная. На верхнем этаже взвешивали зерно, засыпали в большие деревянные воронки. Уплачивали «гарсбор» за помол (гарнцевый сбор — отчисление в пользу владельца мельницы определенной части сданного зерна в качестве платы за перемол-прим. авт.). Из воронок зерно поступало в нижние воронки под потолком первого этажа, из которых регулируется подача зерна из жернова.
А разве забудешь запах свежей муки, только что смолотой?! Иногда мы запускали свои руки в воронки подставов, когда размалывался горох или черемуха. Конечно, хозяева гоняли нас, особенно от черемухи. Но разве можно уследить за мальчишками.
Зерно размалывалось между двух гранитных жерновов. Один из них неподвижен, а второй вращается водой. Гранитные жернова откуда-то привозили по первопутку на семи лошадях.
Хлеб
В муку размалывалось все — и сердцевина, и оболочка и росток. Наверное, поэтому хлеб из такой муки особенный. Когда мать вынимала из печи свежий хлеб, по всей избе разносился незабываемый запах. Этот хлеб можно было с удовольствием есть сам по себе, и ржаной и яровой. Свежий хлеб, да еще с молоком — лучшей еды для нас в детстве не было, особенно летом.
Хлеб мать пекла, обычно, раз или два в неделю. Выпекала 6-8 караваев (у нас из называли ярушниками). Накрытый полотенцем хлеб долго не черствел, оставался мягким до новой выпечки. Зачерствевший хлеб, перед выпечкой нового, вечером резали на сухари, сажали на ночь в вольный дух печи, и к утру они хорошо подсыхали.
Замешивала тесто мать вечером, в большой деревянной кадушке — квашне. Дрожжи (закваску) делала сама из солода и хмеля. Ночью вставала, что-то подмешивала. Иначе, «квашня уйдет», то есть замес вылезет из квашни. К утру тесто было готово. Как говорила мать, «тесто хорошо подошло». Когда предстояло печь хлеб, то печку протапливали жарче обычного. После протопки, угли сгребали в «загнетку» (правый ближний угол печки) и засыпались золой, чтобы надолго сохранить жар в печи. Угли сохранялись до следующего утра, для растопки лучины. Так, что можно было обходиться без спичек, особенно зимой, когда большую печь топили каждое утро. После протопки печи, «под» (пол печки) подметали помелом из ржаной соломы на длинной деревянной ручке. Тесто из квашни выливалось в сочельницу, подмешивалась мука до определенной густоты. Караваи формировались в деревянной чашке и широкой деревянной лопатой укладывались рядами на горячий «под» печи. Печь закрывалась железной заслонкой, мать знала по жару печи сколько времени нужно для выпечки хлеба. Для пробы вынимала каравай, наклонялась к нему, слегка надавливала пальцем. Готовый хлеб выкладывался на столешницу — доску, накрывался полотенцем. При удачной выпечке мать была довольна и с хорошим настроением начинала день.
Чаще хлеб пекли из ржаной муки, реже ячменной и, как исключение, из овсяной. Перед замесом теста муку просеивали. Яровой хлеб — легкий, ржаной - более сытный.
Обычно яровой хлеб, особенно ячменный, пекли под толстые шаньги. Перед посадкой в печь на тонкий ярушник сверху намазывалась сбитая с яйцами сметана.
На праздники пекли и тонкие шаньги. На раскаленные сочни из яровой муки накладывалась сбитая с яйцом сметана, или творог с яйцом, или картофельное пюре с яйцом. Чтобы начинка не растекалась, края сочней подвертывались.
Зерновые в годы моего детства выращивались без химии. В качестве основного удобрения использовался навоз. Тот хлеб попробовать сейчас невозможно. Сейчас при выращивании зерна используют химию. Размол зерна производят чугунными валками, которые размалывают в муку только середину зерна, а оболочку и росток раздавливают в отходы. Из такой муки можно выпечь красивый хлеб, белый, но вкусного не получишь, несмотря ни на какие добавки. А закваска теста - на дрожжах, где опять же используется химия.
У нас иногда возили пшеницу и ячмень за 15 километров на вальцовую мельницу, чтобы получить белую муку для выпечки блинов, ватрушек, оладьей. Но это случалось редко. Для праздничной выпечки чаще всего использовалась яровая мука мелкого помола нашей мельницы.
Вся новая современная технология выращивания, переработки зерна и выпечки хлеба намного повышает производительность. Но неизбежно теряются вкусовые качества хлеба.
То же самое и со вкусом нынешнего молока.
Мыс
Наша деревня была окружена небольшими полями по 2-5-10 и 20 га, разбросанными между небольшими сколками леса. Самое большое поле колхоза было 80 га. Большие леса начинались в 7 км от деревни. Ближний лес располагался в полукилометре от нашего дома. Его осваивали первым. Занимал этот лес 4-5 га, на высоком мысу. Мы так и называли его — «мыс». До революции «мыс» принадлежал нашей семье. Никогда не интересовался у матери почему, на каком основании мы владели этим ближайшим лесом. В те годы о дореволюционной собственности не принято было говорить. Старались не вспоминать, кто чем раньше владел. И, если кто-то из ребят начинал вспоминать, то родители сразу обрывали репликой — «помалкивай».
Половина леса на мысу была искусственного насаждения. Ели росли рядками, возраста 50-70 лет. Земля на мысу под пахоту не годилась — галечник, но ели росли хорошо. В лесу накапливалось много снега, и талые воды до поздней весны увлажняли поля, расположенные ниже по склону мыса. Между деревенскими жителями как-то было условлено, что в этом лесу деревья не рубили, дров не заготавливали. Только собирали грибы и ягоды. Или мы — ребята вырубали ветки вереса для хорошего лука. В этом лесу можно было встретить зайца, белку, сову.
Через вершину мыса лес был разделен просекой, которая зимой использовалась нами для катания на лыжах. Внизу склона лыжня заканчивалась примитивным трамплином, на котором немало было поломано лыж и получено ушибов. По мере нашего взросления, старт для лыжни поднимался по просеке все выше и выше. И к 15-16 годам мы катались с вершины мыса.
По середине деревни улицу перегораживал большой лог — овраг с покатыми, заросшими дерном склонами. Весной этот лог гудел талыми водами. Начало этот лог брал в 2—3 км от деревни и собирал весной талые воды с большой территории. Вдоль улицы через лог - деревянный мост, который весной часто разрушался, и его каждый год нужно было ремонтировать. Около моста небольшая площадь с пожарной каланчой, росли старые березы. На этой площади собирались деревенские собрания, на которых в конце 20-х годов разгорались жаркие споры о том, как жить дальше. На этой же площади собиралась молодежь летними вечерами на игрища, ставились качели «гигантские шаги».
Кроме большого лога, к реке выходили несколько логов поменьше, по которым выгораживались проулки между усадьбами для выхода к реке на случай пожаров и прохода к реке жителей противоположной стороны улицы.
В деревне насчитывалось 64 двора. Раньше это была сельская община. Помещиков не знали, хотя на приходском кладбище стояло мраморное надгробие какого-то помещика.
Столыпин своей реформой хотел разрушить сельские общины путем выделения из общины желающих на хутора. Из хуторян рассчитывали создать опору власти. Надеялись, что хуторяне будут более зажиточными, чем члены общины. Из нашей деревни никто не пожелал выселиться на хутор и получить землю одним полем.
Земли на наших полях не одинаковые по плодородию. Поэтому в общине наделы семьи получали не одним полем, а на разных полях, участками. Лето бывает влажное или засушливое. Неурожай на одном поле покрывался урожаем на другом. А на хуторе одно поле. И нет гарантии, что каждый год будет урожайным. А что значит неурожай? Это на долгие годы бедствие и долги.
Из соседней деревни выделились три хозяйства родственников. На протяжении двух десятков лет они так и не встали на ноги, бедствовали. В период коллективизации, одни из первых вступили в колхоз и перевезли свои дворовые постройки на прежние места в деревне.
В нашей и двух соседних деревнях насчитывалось более сотни дворов. Каждая постройка, каждая изба была неповторима, не было одинаковых — разные ставни, разные наличники, разные трубы, ворота. Одни строились, чтобы было красиво и удобно, другие заботились больше о красоте, третьи — только об удобстве и дешевизне. В начале 30-х все три деревни объединились в один колхоз.
Деревенский крестьянский двор представлял собой четырехугольную застройку, часто под одной крышей по периметру. Во дворе, обычно, две избы, несколько амбаров, клети, погреб, завозня, конюшни, сараи. Двор занимал 20-30 соток. Все строилось из дерева, крыши крылись тесом или дранкой. В нашей деревне только у одной старушки изба была покрыта соломой. В двух хозяйствах были двухэтажные дома. Почти у каждого двора, вдоль улицы, находились штабеля леса и теса для новой стройки или ремонта.