хххххххххххххххххххххххххх
роман-легенда ФУЙ-ШУЙ /
ознакомительный фрагмент
хххххххххххххххххххххххххх
"Самый ужасный год в России был 1918–й.
Хуже его был только 1919–й".
Михаил Булгаков
1919 год.
– Чего?
– Дык вот, хотите верьте, братья, хотите нет...
Бум, лёгкая, почти товарищеская затрещина!
– Расслабьсь, орёл! Правду бреши, Стёпка-На. Не ври нам. Тебе веру теперь снова заслужить надо.
– Есть бабки у старухи Лидки! Кажись есть на! – почти кричит Степан от расстройства, и закрывает глаза, ожидая следующего удара более точного. – Прячет она его. В анфиладке, кажись на. В нишке коридорной. Так такая пустота, есть на. У Клавки спросим. Еслив чо на. Она точно выдаст: куда ей деваться, она пирогов с Лидкой не ест на. Раздельное питание. Не шикует Клавка, я знаю. Наём знаете сколько ей стоит?
– Клавке твоей?
– Мадаме на!
– И сколько?
Степан оживился, почуяв положительную фору:
– В год шестьсот, следовательно, в месяц пятьдесят на, а она не работала ж поначалу. А Клавке надо было платить. А мне… И мне платили на. Справно платили. Правда, уволили месяца три как назад на.
– Платили, или нет, что-то я не понял. Говори, бля, разборчивей!
– Ну, может, кончилось бабло ея?
– А она буквально перед... Перед тем на, как я ушёл на... Кружева... Шила.
– Шило! Бля, наше Шило давно в Крестах сгнило... Или в помойке. Шило нам не докладывался, когда втихаря помирал. Его, бля, или Чача грохнул, или мусора сгребли... Сведеньев-то нет. А он бы проявился, если б живой был. У нас его доля в общаке. Нетронутая, заметьте! Ещё с месяцок потерпим, а там... – Кожан махнул рукой, – нет его! Точно нет. Я бы знал. Нам ментуха докладывают. Сводки каждый месяц дублируются для нашего ведомства. Это хорошо? Хорошо, но завалили бумагой. И приходится всё это говно читать. Воевать с врагами некогда: всё читаем и читаем. А что? Бухгалтерия, бля! Кстати: на каждого жмура выделяют пятьдесят коп из госказны! На канаву – рупь. Это дохерища. А нам уменьшают зарплату из-за этих жмуров, вместо тово, чтобы добавлять за их поимку и за вышку. Нам бы пора, кстати, по халтуре на сто первый переключиться. Там работа тихая и, бля, без остановок. Бабло как по крупп-конвееру идёт. Заметьте, граждане, что я формально работаю на двух работах. На Чека и на нас самих...
– Ставку что ли хлопочешь повысить, Кожан? – уставились на него товарищи.
– Я к слову.
– А-а. А то мы подумали...
– Я серьёзно на, – продолжил Степан, внимательно выслушав политинформацию чекиста Кожана. – Вот, к примеру, Монька-ювелирщик, который на Каменном углу... у Бланки на... дак по сороковнику зарабатывал на...
– Может его, твоего Моньку, пощупать? – выдвинул версию Желвак. – Как вы, коллеги, насчёт пощупать Моньку? Он ведь ещё, бильдюга, в тотализатор ходит, и, говорят, угадывает через раз. Везунчик и спец. Скаковых изучил лучше бздёнки у своей бабы. Знает куда поднажать, а что пропустить. Так что излишки у него есть. Или данью обложить? Или пригодится ещё? Пригодится, не будем трогать пока. А то куда будем обмылки сдавать? Верно? Придётся снова с кем-то новую дружбу городить. А там опять сложности... А нам это надо?
– Желвак правду говорит, – решает Кожан (он же Сашка, он же чекист Кожинов), удивляясь прозорливости Желвака. А с виду – тупой молотобоец. – Пусть Монька живёт, – милосердно решает Кожан.
– А она, Лидка, ведь не ювелирщик... если про заработок... Кружавчики плетёт. Что с этих тряпок намоешь, – подмечает Жало.
– Не скажи! Иные портные по тридцать восемь гребут и живут в среднем классе, а у этой же хоромы против... портных этих! – оправдывается Стёпка-На.
– Может, на проценты жительствует. У неё вклады есть?
– Есть и вклады и клады. Говорю: не дешёвая она баба, глянь на неё и всё сразу насквозь, как в бане видно. На лобу словцо, на лобку кружевцо!
– Ха! За кружева как у неё в п...де можно и по полста давать, – сострил Алтын, рассматривая стибренную со стола фотку Анастасии Лидии-Чёрной.
Настька-Лидия снята на заре не сложившейся славы, ещё в девичестве. Там она ни хера не играла ролей, а только в качестве статистки расхаживала обнажённой по берегу Чёрного моря. Среди таких же голых, чопорных и абсолютно нищих граждан.
Настька-Лидия Чёрная была с зонтом, а на заднике ошибочно застыл крупным планом белый парусник с незапланированно одетыми людьми. Люди вывалили гурьбой на борт и таращились, показывая пальцами в сторону фильмы. Один, что в котелке, отливал прямо в воду. Тогда снимали «Даму с собачкой в стиле ню».
– Вау, ноль пятый год! Там стреляют, а эта шлюха ебтётся! – увидел дату на обороте и обиделся Алтын. Прочёл по слогам дальше: «Дорогой Володичка, это я будто Анастасия в Одессе. Похожа, правда! Твоя Лида. Люблю тебя до безрассудства».
– Вот же... ****ь. Ещё и артисткой подрабатывала. Такая не пропадёт. Стервь она! Подбирушка!
– Я и говорю, – оживляется Степан.
– А ща така благородна дамочка, – подлил яду Жало.
– Копить можно с тех бабок. Клавке две сотни с половиной отдавала... с революции чуть меньше, но давала же!
– Чё-то у тебя с арифметикой не сходится, давай-ка ещё раз разжуй обчеству.
– Чего объяснять: мы вместе в ломбард ходили с часиками на, швейцария, ****ь, с цепью ходили, с крестом, всё не дутое, а на кресте брюллов немеряно... Я её охранял на... У Лидки до революции был флигелёк на Прудах. Что ж она с ево ничего не взяла? Голой уехала на?
– Чего ж не взял по пути... пока в ломбард пёрлись? Чик по башке, под горло... и навар твой. Забыл, как баланду варить?
– А чего не взял, жить было надо... и меня не обижала... однако.
– А взяла и выгнала!
– Не то, чтобы уж выгнала, мягко, ****ь буду, попросила... Да я сам, по правде говоря, ушёл, как на трубочиста приткнулся. Больше стало, ей богу. Не вру! И дворы скребу по найму. Мне не жалко. Один я без вас не ходок. Мелочь это. А вместе – сила! Жалко и тётку, она мне подмогла, я у ней три года швейцарил, не пыльно на... Дети у неё. Че ж я! Детишков жалко. А тут доходных домов...
– Бэмс! – по башке.
И переменился тон у Степана-На, замельтешил, затараторил:
– Да вы не думайте. Остатков у ней до чёрта! Ложки, вилки, подносы – серебро. Стенные часы живы, а в них чистое серебро, а кукушка – золота кусок, голубого золота на. Редкость на, а не кукушка. Императрица позавидует. Царской высоты, боярского весу часики. В них, ****ь, сажень роста. Брякают хрустальным звоном и английские частушки поют на.
– Кхек!
– Как бы лишку не переврать, – думает, – откукуется на шее!
– Не попутал кофий с отрубями?
– Дак, мы у неё самой и поглядим и спросим, еслив надо, – уверяет Степан.
– Спросим... – хохочет небритый Алтын, подключаясь к разговору. Ему только треуголки не хватает: как есть пират! – И пирогов спросим. Уж так попросим, что аж уроем. – Требуха есть ещё?
– Жевни. Вот.
– А поточнее если? Спрятано, а сам не видел, – подмечают справа.
– И нешто покажешь? – замахнулись слева и сзади. Шутя, для своих. Степан крутого замаха не видел, а то соответствующим настроением попортил бы себе штаны.
– Не знаю точно где, а знаю точно, что есть на! Как рыб в море не видать на, так и...
– Говори по-русски! Разнакался! Чего ты нам трепало моешь! Есть, есть! Заладил какадуем. Рыбы! В море! Разведку надо было вести, а не крошки со стола собирать. Вот мы вернулись и что? Ты нам должен, не забывай. Гуди по делу или...
– Или?
Подумали незлобные, разумные люди. Поскребли затылки. Идея была любопытной: ни одного мужика в том богатом доме. Даром бери – не хочу! Ножи спрятали на время. Комиссар Кожан крутнул барабан. Теперь пуля в безопасном для Стёпки месте, и от случайного выстрела страховка. Пули надо беречь: они денег стоят.
– Грызуны, говоришь, там есть? Сколько их?
– Есть парочка. Малолетки оба. Не сделают ничего на. Слабы. Девица и...
– Каким возрастком?
– Девчонке восемь-девять... с хвостиком, мальцу вообще шесть.
– Это хорошо. Нам взрослые ни к чему. А двустволке сколь, гувернантке твоей? Етил, поди, втихушку!
– Под двадцать четыре-пять... Да тихая она, не крепкая. Дунь и рассыплется... Не етил. Не давала. Честную корчит.
– Ага, нормалек. Ну и как теперь? С нами пойдёшь, или желаешь опять отсидеться в подвале? Коли не найдём бабла, так кобздец тебе, Стёп.
– С вами, с вами, люди добрые... товарищи... Насосик, Жалок, Алтын, ну что вы! Желвак!
– Гусь тебе товарищ... Ты мне вспомни, Стёп, бабло в кабалу брал?
– Ну, брал...
– Не «ну», а просто брал. А возвращал?
– Ну...
– Гну! Не возвращал. Абщабу берданил ? Сено носил? Хоть бы раз, сука!
– Э-э-э... Вёрст-то до вас...
– Какой вёрст, нах вёрст! Бедолаг не вёрстами меряют!
– Вот и «э», – встрял Кожан, – забыл ты нас, а мы помнили. Мохнатую вместе теребили... Банк дербанили тоже вместе, а щас что? А то, что ты тут один развлекался, вот что. Поганку крутил . А мы дело делали, товарищи на батарее , а я вот в Чека прописался. Люди у нас теперь свои и там и тут. С двух сторон баррикады. Как бы своих не пострелять, понимаешь ты, дуралей? Над бонбой как на привязи сидим, а колечки у тех и у других на верёвочке.
– Под прицелом! – обиженно выкрикнул Алтын. – У своих, ****ь!
Кожан:
– Ошибки могут... У фартовых и везучих, знаешь! Сдача не залёживается. Не простят... кто-то. Не одни мы в Питере. Мало кто знает ход наш. Рискованно и говорить никому нельзя. Наша это выдумка, партия шахмат, цейтнот: на том краю доски в половине полпервого, да на четвертинке полноги стоим. А что делать? Хитрим, Стёпка, вертимся как кишки в духовке, а ты тут булки отсиживаешь.
– Мы в дёжку там играли! Прикидывались! – обиженно выкрикнул Насос голосом юнца, вспомнив свою расцелкованную да разхераченную донельзя, проигранную в карты жопу, – пока ты тут... Сука ты, словом. Обычная сука. ...Под путёвого шпарил! Жидил !
– Мужики! Простите христарадь, я поправлюсь, мне с Лидками-Клавками уж теперь точно не по пути. Осадьте, люди, жиганы , охолонитесь, а? Я с вами. Точняк. Провожу по дому, заначки, наколки, всё разменяю. Выпас есть. По стенке постучим. По Лидке, по Клавке тукнем. И зазвенит в трёх местах, блёй буду...
– Ха-ха-ха! Удивил.
– Время будет, – продолжал Степан, – мы ж с бумагами, а не нахрапом. Да же, Кожан?
– Не твоя забота, – говорит Кожан. Это мой туз, козырной он, а не твой, понял! Покамест ходи в шестёрках, пока не докажешь...
– Есть бабки у неё, не могли они исчезнуть. Мужики! Кайло возьмём. У меня есть! Пригодится, – защищается провинившийся на всю «Ле****скую» Степан.
– Кхе, ещё стенки копать!
– Подумайте вот, расклад какой:
***
Бла-бла-бла да бла-бла-бла... ... ...
Надоели такие герои с разговорами об одном и том же. Пропускаем часть базара.
***
Покумекали.
Желвак:
– Ну, смотри, Стёпка! А то, похоже, срыгнуть собрался. Не выйдет теперь так. Не прокотит. Мы за тебя, брат, столько отсидели, пока ты тут в пузе жир тиражировал. Такого понавидывали – тебе и во сне не придёт.
– И ещё отсидите, – буркнул Кожан и засмеялся, – партия наша скажет, комиссар ткнёт пальцем, дак все сядем, и звери и ловцы. На выбор. За ними не задерживается. Не поняли ещё красного смысла? Кому-то социализм, а большинству нары. Короче так: бабки делим пополам. Половина чеке, – иначе не выйдет – другая законным и корешам. По честному поделим. Всё поняли?
– Честно-то честно, а хазу кому на? – осмелился Степан.
– Кому-кому! В коммуну ещё отдай! А как всегда, нах! А чего почём зря интересуешься? Поймите, дурни. Чека расширяется, людей с Сибири набирают. Едут уже. Так что надо успевать и брать максимум. По Марксу и по Ленину жить, понял: не жалеть мешков, тащить всё, но сначала самое дорогое: стартовать с сортиру опосля посеру и всё по херу! Понято? Или нет? ...А постепенно из них наберём пацанов, свежачка, обучим как надо жить. Думаете им Чека платить будут? Думаете, они там задерживаются? Там, бля, у молодых батарея почище нашего. А что, он деревенский, несмышлёныш, чистый дурак и бошку на стрельбу высовывает. У них, зелёных, уши впереди мозгов. Как, бля, у суслика. В Чеке, бля, чуть провинился и, хер-рак! к стенке. Своих к стенке! Вот такая совесть у Чека. У них там очередь: попользовать зелёного и в утиль! Чтобы знатоков не плодить. Воровать и бомбить лучше среди идиотов и руками идиотов. Чтобы самим чистенькими... Так что из этих пацанов мы умных себе возьмём. Пусть освоятся, а следом...
– Э-э, Кожан. С зеленью и твой хитрый кабур нам понятен. Согласуем. Ты у нас вождь. Так веди прямо как вождь и не сомневайся. А мы вожакам верим. Пока верим, отметь, ****ь, покедова на мякине не прокололись.
– Пока не прокалывались, – грубо отвечал Кожан.
– Хорошо, тогда так: без тебя нам скучнее.
– Не сглазить бы!
– Ну, всё, козяку, мэкэлаву ! – запел Насос словно цыган. И крутнулся вокруг себя.
– В гости будешь звать, так себе забирай, – встрял Алтын, а мы тоже подкрасимся чеками и у тебя угол сымем. – Шутит так, или серьёзно, у Алтына порой такой толщины юмора не поднять.
– Комнат там много, – поддакнул Степан.
– Хорош вариант? – продолжал Алтын, почти не удостоив Степкиного уточнения оценкой. – Слышали твой план. Отличная хата... на слух, правда... и чёрный ход есть. А у нас явка толковая давно в отсутствии обретается. Это те не Мамка-Одесска! Надоело, верь, Кожан, по говняным дырам, да в подвалах шкоркать, да в кабаках родное спускать. Своё надо иметь, честно нажитое имущество. Со сральником, ванной, ****ь, с девками... чё их грязных щелбать: сначала подмыть, шампани налить... и, бульк... туда. И там пежить и пежить, вертеть и долбить... шумовкой... сопелку их. Чё мы, хуже буржуинов? И пить своё, и шампани хотца иной раз, а не втридорога и не кабацкую разболтуху. Мануфактурка-то работает ещё наша? Ха-ха-ха! Ну, и как предложеньице? – и Алтын лихо сбил кепчонку на затылок.
– А то и продать можем твою новую хатенку... раза на три. Давай? – предложил Жало, сам удивляясь своей неожиданной, такой дерзкой и денежной выдумке - как банк без мокрухи взять.
– То надо думать, у меня начальство есть, – говорит Кожан. – комиссары один на другом. И наверх надо подать. Прыщей да клопов политических знаете сколько над ими? А сколько жён, а марух сколько! Марух у них пруд с тележкой. Вот, то-то и оно. А вы тут... башку молите об стенку. У них фраера есть покрепше наших. О! Политика, ептыть! Как их обойти? Делиться всё равно надо станет.
Воцарилась временная тишина.
– Я от вас теперь никуда, – заранее готовит отступного Степан, стрельнув в тишину просительным колером. – Куда вы, туда и я. Знаю, что на крючке я. Ну, нормалёк, понимаю. – И совсем осмелевши: «Если что, так сразу кляузу в Чека на меня, так?»
– Херов! Мы своих не сдаём, – сказал Желвак Чёрный. Лицо у него смурнее тучи, под щёками мышцы дрыгают-играются. Отсюда и кликуха. – Лучше мы тебя сами шлёпнем. Зачем нам риски такие, дубина? Бэмс под ребро и тишина. А у вас, чекистов, чё? Закон крепче нашего, что ли? – Посмотрел по сторонам. Стороны молчат, будто водой набрались по уши. – Крепче. Догада такая есть. Так же Кожан? Подтверди военную тайну.
Кожан только хмыкнул. – Вот проныра, такой огромный, есть где спрятать, а всё у тебя на виду! Все тайны, бля. Нахер вот цукиром так откровенно мажешь? Сладко, бля. Не наш это базар. И ты не сука.
Обиделся немного Желвак на чекиста в законе.
– Да ладно. Не обижайсь, забудь... Курнём покедова! – и громко, с пафосом: «Давай – ка, товарищ красногвардеец Желвак, из заначки нам всем по нюхе. Будете по половинке?»
– Чужого чё ж не пощучить. Нюхнем, давай. А после по галичке !
– Я не буду, – попросту отказался Степан.
– А мы продажных мальчиков не приглашаем. Ишь, в друзья как перемещает! Ровно крот: тихохонько так.
Желвак достал кисет, из него железную коробочку.
– Мне с собой этого дела носить не положено, – продолжал Кожан, – проколюсь на кейфе. Я понемногу совсем, перед делом только... А у нас дело выклёвывается. Так?
– Вроде того.
– Значит можно. Давай, давай, не жалей. Забей ка мне по шейку...
– Эх, банки-хвостики! – запел Алтын.
– Это после.
Услышана и «шейка». Вспомнил своё тюремное увлечение Жалов и затрещал тараторкой:
– Законы щас гибкие, как молодуха.
А куда ей шею гнёшь,
так в то место и етёшь.
Можешь в зад как на парад,
можешь в ухо, можешь в нос,
лишь б не насморк, не понос...
Философствует Жало, декламируя недавний собственный стих, процарапанный сплюснутым под конкой и наточенным гвоздиком на стенке камеры.
Амнистия спасла четверых друзей, а это половина кодлы:
– Поэт!
– Маяковский!
– Сенька Есенька!
– Душу петуха за душу дурака!
– Ну всё, хорош, Жало. Не наёбся ещё на воле? Роли щас распределим, а завтра бежим по делу. Рассаживайтесь, граждане смирные, хватит воздух трепать. Объявляю вопрос номер один: со Степки-На и начнём. Будем верить, или сразу в расходную часть пишем?
– Я вам... – вновь ринулся оправдываться Стёпка...
– Поверим, х-х-хам с ним. Он нам план рассказал. На правду смахивает.
– Хорэ! Не уверен я, но попытать можно. Там нас ждать с обрезами не будут. Так? Так. Миленько. Вопрос два. Оружие... у нас...
– Есть! – хором.
– План хаты.
– Я ж рассказывал, – недовольно заёрзал временно прощённый бывший член банды.
– На сказке твоей черты не провести! Карандаш бери!
– Нарисую, – засуетился Степан.
– Вот и рисуй, пока мы в трёпе.
– Эге. – И зашелестел. – Локоть сдвинь.
– Полегче пихайся, не герой ты, а... четверть моржовая.
– Ха-ха! Тьфу, масленица.
– Ладно, ладно. Его моржа не трожь... рассыпется... ледяной.
– Вопрос временно снимается. Прикид? Ну, повязки, бушлатики... такое всё. Под нас... артистов.
– Хе-хе, артистов! Артистам наперёд денег собирают, а потом работают: у кассы!
– У нас наоборот!
– А, мы по окончанию, точно. Сами берём кассу.
– Аншлаг надо полный собрать.
– Чего-чего?
– Есть всё. Вот чего. Если чего нет, то у Херчека возьмём?
– Не понял???
– У кладовщика нашего, олухи. Потому что херчик у него махонький вместо Херища. Прапор поганый, наполовину чех. Херичек Дуб. Это имя и фамилия. А вы подумали как? Ха, так и знал. Дак, отсиживается в тылу, сволочь. Аж с тринадцатого года. Три пальца на ноге отрубил сам. Будто под косилу попал. Косило он и есть. От армии косило. А не доказать!
– Вот же сука. Тут родину защищать трэба, а этот...
– Теперь вопрос номер... сколько?
– Пятый.
– Вопрос пять: масло, бензин...
– Хватит.
– За рулём...
– Я. Кто же ещё! – выкрикнул Насос – шофёр бессменный. – Своего руля никому не дам.
– А и не просим. Целуйся с ним...
– Время...
– Само собой. Как в Чеке.
– На операцию отводится...
– По месту решим...
***
Ночь-заполночь. Махонькая как каретка у царевны-лягушки машина перебирает уличные булыжники, тарахтит, на поворотах не сбавляет скорость. В кабине двое. В кузове, сгорбившись под брезентом, четверо. Пока ехали, молчали. Курили и совали цыгарки в щель дна. Дует, зараза, и снизу, и сбоку. А не лето! Куржит за стеклом кабины то ли мокрый снег, то ли замерзающий на ходу дождь. Фары едва видны.
Обыкновенный, бытовой чекистский график. Удивляться не должно. Петроград напуган не только морозами и пустотой желудков.
Синий грузовичок стал неподалёку от арки. Из-под тента высыпали по одному люди: бряк-бряк подковками. Кто в шинелке, кто в полушубке. А зажимистый Степан так овчину наторговал, пока в мирном отсиде был. И все с красными повязками. Театр шести актёров!
– Ну, с богом Антихристом, твою мать, пошли. Строем, строем. Чеканим. Мы от красных.
В арке пять аршин ширины. То ли спряталось авто, чтоб лишних не смущать, то ли лень продвинуться дальше. Но нет, проявился грузовик словно из дыма и стал маневрировать. В окошке едва видно силуэт Насоса. Ага, подгребает ближе, чтобы быстрее отчалить, умно! Молодец, Насос.
Отсчитали люди с красными повязками ступени нарочито громко и нахально. Будто у себя в деревне. Чтобы сейчас и наперёд знали, чья в городе власть.
Стряхнул Кожан снег с фуражки: «Желвак, давай, бей, пока уши в снег не упали. Сезон не тот».
Лупанули один раз подошвой в железку двери. Подковку не применили пока. Прислушались: без результата. Стихли жильцы доходного заведения, отдёрнулись уголки занавесок со всех этажей. Надо же, не спят, суки! Где-то, словно по мановению волшебно-поддубной тросточки стали гасить свет.
Не ждали от петров-водкина Красного Коня такой шустроты. В последнее время красный чекистский Конь стал ходить сюда реже: забрали уже кого надо и что надо. Золотишко с первых этажей реквизнули, фаянсы с фарфорами тоже, сняли со стен классиков: это Луначарскому в музей. Всё, что горит в буржуйках, давно забрали для отопления рай-милиции, ад-пожарки и глав-почты. Остались у наёмщиков и угловых махонькие, дешёвые щепочки, с которых и лучины не выйдет. А денег у них и так и эдак не было. Живут в долг и на последнее. Хозяина выкинули и, говорят, к стенке прислонили. Теперь тут коммуна. А у коммуны общественный кассир и сам тоже сдатчик и наёмщик в одной бутылочке.
Кока и Кола! Нефть, трава и вода! Трава со скидкой.
Опять стучат. Теперь уже градобоем в шесть ног.
– Слава богу, не к нам. Кого нынче заберут?
– К Лидии и Клавке, – шепчут. – Вот тёткам-то «повезло». – Что ж они сделали такого, вроде правильные обе бабёнки?
– В очереди они, дура. Мы все в очереди.
– Ну-у-у? Быть не может такого, чтобы все.
– Это из-за отца Владимира. Ну, у Лемки, Лемкауса ихнего. Он вроде к немцам сбёг, веру менять.
– Не доказано.
– Нам не доказано, а Эти всё знают точно. Фамилия у него от кого?
– Латыш он.
– Латыш не немец, однако. У Ленина латышский полк. Насквозь красный. Понимаешь, про что я?
– Им всё едино. У них и на тебя есть листок, не думай, что ты особенный.
– Сглазишь, молчи уж. Я человек фабричный, мне нечего таить. Власть наша.
– А жрать-то ваша власть не даёт,– сказала женщина, – подлей ка лучше кипяточку: вода уж ледяная, ноги стынут!
– Ты б ещё на улицу вышла голову мыть!
– А ты мне не командуй, цинкового корыта не купил, а об ресторациях мечтаешь.
– Время такое. Погоди. Крупную рыбу ловят, а как выловят, так и нам полегчает… мы селёдочки с килькой, а не стерляди!
– Ну и иди к своей рабочей селёдке. Дожёвывай костышки-то. Со вчерашнего дня лижешь… Вкусно, да? Как в ресторанте, ять, пролетарском твоим, да? Кинь-ка полотёшко!
– Да не отвлекай ты! За спиной твоя тряпка, ****ь. Не по глазам чё ль? Я посмотрю пока. Интересное затевается. А ты кончай булькать, как кончишь – лезь в буфет, да из шкалика-то каплю жулькни; беленькой, беленькой, не крушись. Не жидься! И себе налей с парка-то. Как банька? Неужто хороша? Глянь в градусник, да сбавь, а то обои полезут!
– Обои пожалел! Башку свою... Смотри, бабахнут в окна! Так заплачешь своим... Каплями с мозгами. Баньку, бля, супруге пожалел! Не суйся, говорю, дурень, на улицу!
– Брось. То спектакль! Халявский. Да я в щёлочку, не боись, досмотрю, коли уж начал. Как там это, прелюдией что ли зовут в театрах?
– Ты в зеватор меня не гони. Хоть бы ромашку одну принёс... И за то б спасибкала. Прелюдии! Хулюдии тебе сёдня, а не койку с пздой!
– Ну дура-то! Я тебя сегодня в харчу буду имачить!
– Ха, герой, щепку себе к херу сначала... Привяжь!
– Дура и есть!
***
Бьют уже прикладами: «Открывайте живо, власть пришла!».
– Старушка алая с косой кривавою, – хихикнул тюремный поэт Жалов прямо в ухо «чекисту разукрашенному».
– Молчи, дура! – шикнул Кожан, – дело на корню провалишь. Ус наслюнявь! Отпадёт.
Бум, бум, бум. Дверь скоро выпадет. За дверью стихает детский визг и плач: прячут их, что ли, куда?
– Открывай, немчура, не то дверь вышибем.
Не сразу открылась дверь. Тряслись руки у Клавки, и не смогла быстро сдвинуть защёлку.
Вот четверть Клавки показалась в щели. Отбросили её дверью. Ворвались. В прихожей пахнет карболкой, резиной и кислой подкладкой бот. С кухни дошёптывает только что выключенный воробьиный чайничек.
Глянули: – Красивая стервь! И вовсе не мелкая, как Стёпка набрехал.
Для начала как полагается: «Лидия Лемкаус и Владимир Лемкаус тут проживают?»
– Месье Владимир в командировке. А Лидия тут живёт, только нет её сейчас.
– Как же нет, а ну-ка двинь в сторонку!
Двинули в сторонку так, что прилипла девка к стенным обоям. Сама стала плоской как обоина. Принялись бегать, проверять.
– Степан! – умудряется по старому знакомству шепнуть Клавка, – что это всё значит?
– Кому Степан, а кому Степан Яковлевич. Не дури Клавка, к тебе Чека в гости, а ты тут монии разводишь.
– Эх, чуяла...
– Молчать, кошара... голландская! – прикрикнул Кожан, – Жалов, беги вправо, проверь чёрный ход.
– Открыта дверь, – несётся из глубины, – через кухонь вынырнули.
– Красноарм... Алтынов, твою мать, дуй во двор, они ещё не успели...
– Степан, – снова затеяла Клавдия, – как же так, или мы тебя...
– Дурёха, молчи! Хуже будет.
– Стёпка, твою мать, тащи её в залу! К стулу прикрепи.
– Иди, иди Клавка, и не балуй, – подткнул молодуху Степан. Он временно «добрый чекист». Стал сымать ремень.
Но не верит ему Клавка:
– Так я и знала, что не наш он. – Но это не вслух, а в уме. – Щас задушат или после? Других вариантов нет.
– Молчи и не помышляй дёргать, а то приголублю. Криком не поможет, а в ребро дам.
Вот же сука Степан!
– Нет никого, – кричат.
Вернулся через главную дверь Алтын. Запустил морозца.
– Дверь запри. Ну? Что там?
– Я это, того...– застеснялся Алтынов.
– Что того? Трави по делу!
Алтын прижался к Кожану: «Я это, её...»
– Что? Кого?
– Ну по привычке... Кожан... Я её за руку, а она дёргается, ну Лидка... старуха наша.
– Степан, Клавдию в спальню перемести, тьфу, бля, на кухню! – отвлекается Кожан. – И стой там на стрё... стреножь её пока. И чтоб не кричала! Если что, кляп вдави.
– Знаю, да где взять на? Забыли на ха...
– Занавеску, тряпку, бля: учить, что ли, надо?!
Качаясь, пошла Клавдия на кухню, поняла, что лучше не перечить. – Дети, дети, успели, нет ли? – думает. Про Лидию поняла быстрее, чем Кожан, пока шла мимо прихожки. Всё, конец Лидии!
– Ну и? Алтын, твою мать! Говори толком.
– Автоматически, Кожан. Даже не хотел... пырнул я её. Нечаянно совсем. За штабелем пряталась сука. Дёргалась как у... сидора коза. Дровяник разнесла дура…
– Вот, сам ты дура, бля, чё ж ты, бля, Алтынов-красногвардеец наделал. В планах не было, Алтын... тьфу, красноармеец Алтынов!
– Автоматично, Кожан... случайно, что делать скажи?
– Дурень ты. Теперь торопиться надо.
– Не надо торопиться...
– Что так?
– Я ее тут же в приямок толкнул. Она не живая уже... Сразу. Я её прямёхонько... ну по привычке...
– Окна есть в приямке?
– Есть, но забито там... досками. Не видно ни хера. Темно...
– Вот же сука ты, Алтын! Будем разбираться. После! У кого теперь спрашивать? Жало, Жалов, ёпть! Где ребёнки?
– Нет никого, – говорит, скуксившись, Жалов.
– Да что, ****ь, за дела. Растворились что ли они? Сбегли? Степан!
– Я!
– Клавку запри на щеколду. Кляп вставил?
– А то!
– Привязал?
– Легонько.
– С какого... легонько! Ну, так иди сюда, рассказывай.
– Что?
– Где все? Лидки твоей нет больше. Короеды исчезли. Улетели в трубу (почти угадал). Наболтают или позовут... Может и золота нет? Смотри! Обещал. Клавку пытать теперь? Думаешь, она знает?
– Обещал, значит так и есть.
– Показывай заначки, раз обещал и «так и есть».
Задёргался Степан, покрылся паром. Рванул в галоп с места. Расстегнул по пути полушубок. Пробежался по анфиладе, заглянул в комнаты все. За ним Жало, Алтын, Желвак. – Ну! – кричат. – Где?
Мебель, канарейка, астролябия – всё на месте как всегда.
– Астролябию хватай, она старинная, в ней зла граммов на триста.
– Да ну?
– Хватай, говорю. Подушки испорите, в детской... грызоедов... на спальне ящик стоит... туда... под койку... мать!
Разворотили ящик. Нет ничего. Чугунный... Вот те на! Волчок только в конце коридора. Ну, ять, и игрушка! И нет в ящике второго дна.
– На кухне за сервантом...
– Там Клавка!
– Нах... Клавку! Корзину с бельём проверьте... Ванну, мать вашу... за вентилём... гитару трясни... струны серебряные там... медь одна осталась... вот, ёпть, а где тонкие? ...сундук ещё... Часы, часы, где часы? Нет часов, только белая тень от них. Ну Монька, опередил, тварь! Всё скупил, сука!
Сердится Кожан, но не суетится, поглядывает вдаль и сохраняет чекистский вид. Мучает его пропажа детишек. А вдруг донесут? Они глазастые, морды враз запоминают... А не видели! Это плюс. Надо было сначала так, как сделали, то бишь официально, а потом маски нацепить... Внутри дома не видно, кто припёрся. Можно половину в живых оставить. А парочкой пожертвовать на шантаж. Вечерняя разведка показала, что все были дома. Насос не зря под окнами околачивался.
– Ну, чё там? Как обыск?
– Нет ни хера. Пустые блестяшки: цена им копейка.
Всё ближе Степан к товарищеской расправе над его мягким телом.
– Ошибся, сука, или перенадеялся. Шкуру свою защищал, – думает чекист, – оттягивал, падла, смерть свою...
Качается от суматохи клетка. Золота в ней ни на грамм. Щёлкнул Кожан по прутьям, а канарейка с испугу ещё в начале дверного стука сдохла и висит вверх тормашками на когтях. Пошарил под дном: пусто. Не богатая была птичка. В соломе и дерьме весь свой птичий век отбарабанила.
– Серьги есть! – кричат.
– Неси, щас пробу возьмём.
Принёс Алтын серёжки.
– Говно! Выкинь нахер.
– В унитаз палку сували?
– Нет, щас. Нет ничего.
– В бачок смотрели?
– И там нет.
– За ванной!
– Нет ни хера.
– Холодильник уличный?
– Пусто там. Крыса токо дох... мёртвая.
– ****ь!!!
– Ну, Степан, ну прохиндей, нет ни...уя у Лидки, – решил Кожан и пошёл Клавку теребить.
Вынул кляп:
– Ну, говори, девочка, по добру покамест.
– Не Чека вы, – только и успела вымолвить Клавка.
– Не твое дело... а если поняла, то сознавайся быстрей. Бабки где Лемкины? Золотишко? Где всё?
– Нету, давно всё на Ямской... сами посмотри...
Не успела Клавка досказать вежливое «те», как получила в зубы.
– А Степан, дак, утверждает...
– Степан ваш – дурак, каких поиска...
На «ть» Клавка получила в глаз. Изнова прилегла на минутку поспать.
***
Не досчитался Степан одной комнаты. Хотел в последнюю нырнуть... Ба, нет комнаты! Вместо проёма прощупываются кирпичи и обоями залеплено. – Вот, нашёл!
– Что нашёл?
– Дверь тут была в крайнюю спальню, а теперь скрытная камора. Вот оно где золотишко-то.
Рад новому обстоятельству Степан: «Хитра старушенция: как я смылся, так реконструкцию затеяла. Всё с ней теперь ясно. Нашёлся Клондайк!»
– Кожан, нашли!
– Ломай!
– Кирку давай.
– Где?
– В руках что у тебя?
– ****ь!
– Тише ломай.
– Нах... тише. Не выйдет тише.
– Дом побудил. Коммунщик щас сунется.
– Коммунщик нас как огня боится: сам не придёт... Зачем ему в петлю... нос совать…
– Похеру теперь дом. Похрен побудки. Торопиться надо.
– Верно. Кожан, сколько у нас ещё запасу?
– Не суетись, мы не бандиты какие-нибудь, мы Чека. Делаем законный обыск.
– Точно! Кожан, – кричит Алтын, разбушлатясь и распинывая шмотки по углам комнат, – а я представляешь, представляешь, ха-ха-ха, а я и забыл, что мы Чека! Всё озираюсь по-ранешному. Ну ты, молодец, Кожан, чего удумал! Прогулка, ****ь, а не дело!
– Милицанеры...
– Чего милицанеры?
– Прийти могут.
– Пох их! Мы сами милицанеры. Читать надо декреты. Бей в стенку. Чего застрял?
– Кайло, ****ь, в дыре увязло. Будто держит кто с той стороны... Шевелит. Во! Как живое! Видели?
– Ну, суки! Неумёхи!
Пока то да се, Клавка поднялась с пола, распутала чудом руки (Стёпка и тут ложанул с отвычки!), вытащила кляп и сплюнула окровавленные зубы вместе с остатком блевотины. Полощет слюной рот, дрыгает кадыком. Подползла на коленях к двери, посмотрела в щель:
– Всё, конец и постояльцу нашему и деткам! Проникли, сволочи. Без Степана-суки не нашли бы.
А там летят в сторону осколки кирпича. Дырка образовалась, но небольшая. Засунул туда глаз красноармеец Жалов. В дырке темнота.
– Ещё стучи! С размаху давай!
– Что как девочка жеманишь!
***