Граф Воронцов давно уже служил в Московском военном округе, в управлении военных сообщений. В 1888 году А.И.Бреверн де Лагарди ушёл в отставку по возрасту, и был назначен новый командующий округом, Апостол Спиридонович Костанда. Он облекал особым доверием своего начальника штаба генерала Сергея Михайловича Духовского, неизменно занимавшего эту должность с давних пор. Так что порядки при новом командующем поменялись мало.
А сына Воронцова и всю их семью в этом году ждали перемены.
Серёже в июле исполнилось десять лет, и вопрос кадетского будущего встал перед семьёй прямо и непосредственно. По идее, конечно, такое будущее для мальчика в роду с обширными офицерскими традициями было предрешено. И Серёжа все свои десять лет слышал, что ему предстоит делать в жизни.
Отец с недавнего времени его учил обращаться с лошадьми. Нет, не с лошадьми – в кавалерии говорят: с конями, а лошади – это у извозчиков! Воронцов не настаивал, чтобы Сергей пошёл обязательно в кавалерию. Можно получить, к примеру, артиллерийское образование. Для этого хорошо надо знать математику. Серёжа, занимаясь с мамой, делал успехи и в арифметике, и в геометрии. Так что карьера артиллерийского офицера казалась вполне реальной и мальчику, и его родителям. Хотя вначале она витала где-то далеко и высоко, будущее казалось фантастическим…
И пришло время выбирать военно-учебное заведение.
Сам Воронцов учился в Петербурге, но Серёжу решили обучать в московском кадетском корпусе. Таких корпусов в Москве было четыре. Владимир Сергеевич поговорил с коллегами в штабе округа, кто куда отдавал своих сыновей, и документы было решено подать во второй корпус в Лефортове (в Головинском дворце). Экзамены Сергей сдал неплохо, хотя и не блестяще.
Переход от домашнего обучения, от домашней неги и ласки, от баловства и девчоночьих нежностей, конечно, не обещал быть безоблачным. Отец внушал Серёже прежде всего то, что юноша в любых обстоятельствах должен блюсти дворянскую и офицерскую честь. И мать повторяла, что благородный человек в первую очередь честен, не нарушает своего слова.
Знакомство домашнего мальчика с казённой атмосферой закрытого военно-учебного заведения происходило, наверное, так же, как и у сотен, тысяч подобных мальчиков.
(Александр Куприн, кстати, окончивший тот же корпус всего за год до изображаемых событий, в 1887 г., описал это в повести «Кадеты. На переломе».)
В огромной казарме были собраны воспитанники из различных социальных слоёв. И каждый принёс свои особенности и выставлял их наперёд в общении с себе подобными. В учебных делах Серёжа показывал успехи, но среди сверстников это не пользовалось уважением. Зубрилок считали недостойными мальчишеского внимания. Того, что Воронцов не зубрил, а всё понимал и хорошо запоминал, не замечали.
Воспитатели военной гимназии при преобразовании её в корпус были заменены строевыми офицерами, зачастую не имевшими педагогического образования и опыта. Поэтому мальчишки в основном были предоставлены сами себе. Процветала в казарме дедовщина, когда старшие приходили по ночам к младшим и устанавливали свои, совсем не уставные порядки.
Серёже частенько хотелось пожаловаться на безобразия, но он молчал. Во-первых, он понимал, что никому, в сущности, нет дела до страданий маленького кадета и жаловаться некому и бесполезно. Во-вторых, мысленно представляя, как это он пойдёт и будет жаловаться воспитателю, он отчётливо слышал голос отца: «Не дай бог тебе фискалить!» И он продолжал терпеть. Терпеть и злиться. Даже его академические успехи никого в училище не радовали. Друзей он не успел ещё завести, а одному сносить все тяготы нового положения было невыносимо.
Но он не знал ещё, что главная неприятность впереди. Бегали мальчишки по двору, потом забежали в рекреацию, Серёжа разогнался, а из класса навстречу ему вышел преподаватель с вооот таким пузом! И кадет врезался на бегу ему в толстый круглый живот головой! Ну, естественно, невозможно было педагогу оставить такой проступок безнаказанным. И Воронцова выпороли. Примерно так же, как описывает Куприн. И доска скамейки, и двое, сидящих у него на шее и на ногах, и унижение, и боль, и запах грязных штанов – всё было так же. Надо сказать, это был один из последних случаев в корпусе, чтобы за такой малый проступок так строго наказывали.
А однокашники, вместо того чтобы поддержать товарища, стали ещё пуще дразниться. Один из них, долговязый Мирошниченко, выкрикнул обидное: «Ворона! Проворонил Сапога!» (прозвище преподавателя было Сапог). Другие тоже подхватили: «Ворона!» А кто-то из считавших себя остроумным ехидно заметил: «Воронцов – ворона!» И, обрадовавшись, группка воспитанников заорала нестройным хором: «Воронцов – ворона, Воронцов – проворонил!» Серёже для полного несчастья и унижения оставалось только зареветь.
Единственным утешением было то, что это происшествие случилось в субботу, в тот день, когда учащихся распускали по домам на выходные. С недавних пор воскресный вечер был самым несчастным временем для Серёжи: время возвращаться в училище. Но в субботу об этом не думалось, мальчик предвкушал свободу и домашний уют. Вдруг Сергея пронзила мысль: а если из-за проступка и наказания не отпустят домой?! Сидеть и думать, мечтать и бояться стало вовсе невозможно! Тем более что он и сидеть-то не мог!
И он спустился в вестибюль в ожидании, когда за ним приедут. За бедными кадетами приезжали родители, чаще всего матери. За богатыми обычно прибывали слуги. Но за Серёжей, как правило, Софья Ивановна приезжала сама. Петра посылала раз или два, если уж совсем невозможно отлучиться из дому.
К счастью, на этот раз приехал отец: был в Лефортове по делам. Графу сразу не понравилась зарёванная физиономия мальчишки.
- Что случилось?
- Папенька, поехали домой!
- Покажи твою увольнительную!
- У меня нет её!
- Так куда же ты собрался без документа?
- Домой! Мне он не нужен! Я не останусь здесь больше! – и кадет, не в силах больше сдерживаться, заплакал.
Воронцов понять ничего не мог. Решил дома разобраться. Но ему пришлось идти к дежурному унтер-офицеру и узнавать, позволено ли кадету Воронцову отбыть домой на выходные. Дежурный справился по книжке, выписал полковнику увольнительный билет для его сына: «Извольте, вашескобродь!»
Дома Серёжа живописал свои несчастья матери. Софья Ивановна, как любая мама птенца, только начавшего вылетать из гнезда, была всецело на его стороне. Она жалела Серёжу, гладила его по головке и по спинке, дала выплакаться, не позволяла мужу разговаривать строгим голосом с ребёнком.
- Ну и ничего себе ребёнок! – только и мог удивляться граф.
Его рвали на части девчонки. Каждой хотелось, чтобы папенька пошёл с ней и уделил внимание ей. Люба должна была показать отцу какой-то необыкновенный рисунок, а Верочке требовалось срочно пойти на конюшню и посмотреть жеребёночка, который, как сболтнули слуги, только сегодня родился. Поэтому немедленно принять участие в воспитании сына не представлялось возможным. Хорошо ещё, младший спал. Проснётся – и матери надо будет его кормить. У слуг или няни Ванюшка есть отказывается. И не прочь ещё ночью подкрепиться маминым молочком.
В общем, подробности оперативной обстановки отец семейства узнал только поздно вечером, когда дети угомонились, легли и заснули. Софья сказала мужу, что она забирает Серёжу из корпуса. Воронцову сперва показалось, что он ослышался. Когда понял, что супруга не пошутила, он попытался понять причины.
- Ему там плохо. Его там обижают. Он там плачет. Там ужасные педагоги, некультурные воспитанники, - от сочувствия и переживания матушка сама чуть не плакала.
- И ты собираешься всю жизнь ему организовывать оранжерейные условия? Плачет! Он мужчина, а не институтка!
Теперь Софья обиделась. Она очень не любила, когда ей перечат и решают за неё и вместо неё. А тут ещё муж задел её любимый институт!
- Ты понимаешь, что его там дразнят! Его оскорбляют! Его высекли!
- Интересно, за что…
- За шалость за какую-то. Въехал преподавателю головой в толстый живот!
Владимир не смог сдержать смеха, как только представил картинку.
- И ты ещё можешь смеяться? Нет, я его забираю домой.
- И что, Сергей согласен?!
Софья никогда не интересовалась, согласен кто-то с её решением или нет. Потому что для неё это было несущественно. А вот для Воронцова вопрос о дальнейшем обучении сына был принципиален. Обоснование простое - это начальная военная подготовка, которой должен владеть дворянин.
- Без образования Сергей никому не будет нужен. Богатый бездельник. Безделье и бескультурье приводят к преступлениям. Вспомни своего сводного братца.
Софья опять обиделась: хотя Андрей Хованский был в своё время их общим противником, она всё же сохранила сострадательную память о нём. Муж ей напомнил:
- Помнишь, мы много говорили о долге, о том, что надо его исполнять. Получить образование – его долг. Забрать Сергея мы всегда успеем.
Воронцов был готов поговорить с мальчиком, чтобы поддержать его, убедить, что семья на его стороне, но и внушить, что нужно долг свой выполнять. Софья продолжала дуться и задирать свой прелестный подбородок. Взгляд её сделался твёрдым, и она опять мотала головой, как норовистая лошадка, в знак несогласия. Пришлось Владимиру заключить жёнку в объятия, чтобы она сменила гнев на милость. Против этого Соня никогда не могла устоять, взгляд её смягчился, она отвечала на поцелуи мужа, однако решения забрать Серёжу из корпуса не переменила.
* * *
Утром в воскресенье граф оставил супругу с младшими детьми и позвал Серёжу в сад.
Любимая осенняя аллея была черна и мокра в соответствии с календарём и под стать настроению кадета. Вороны на ветках, казалось, тоже осуждают его карканьем.
Владимир Сергеевич с сыном говорили обо всём, что тревожило мальчика, папа объяснял ему, как умел, своё понимание нынешнего этапа его юной жизни, вспоминал своё кадетское прошлое.
Воронцов рассказал, что и его иногда секли в корпусе.
- Знаешь, правильно сказал кто-то из офицеров: если вы в детстве не вкусите розог, не прочувствуете их на своём теле, то в бытность офицерами вы будете бездумно наказывать подчинённых без дела и по злобе!
- А за что же тебя секли? У нас секут за плохое поведение и за низкие отметки, за нули!
- У нас тоже за это, – коротко ответил отец.
На самом деле, он учился всегда на высший балл, был помощником командира отделения, помогал с дисциплиной и успеваемостью. А высекли его чуть не единственный раз, да и то вместо товарища. Болезненный мальчик, Петя Есаулов, как-то случайно разбил окно. Если бы узнали, что это сделал он, его должны были бы высечь. А самая главная беда – заплатить за стекло его семья не могла.
Ну, Воронцов и сказал, что это он разбил окно. Графу Сергею Кирилловичу, которого вызвали из Москвы, пришлось возмещать стоимость стекла. И ещё он имел разговор с сыном. Володя ему объяснил, конечно, что он стекла не разбивал. Отец хмыкнул: «Хм, значит, пострадал за други? Ну смотри, решай сам, как будешь жить, страдая за всех-то! Однако впредь, пожалуйста, расплачивайся сам за своё благородство!»
Рассказывать об этом Серёже папа, понятное дело, не стал. Он продолжил воспитательные увещевания:
- А по поводу того, что тебя дразнят вороной, уверяю тебя: это не из-за фамилии! Наша фамилия славная! Среди Воронцовых были и военные, и учёные, и дипломаты, и государственные мужи! И никому не приходило в голову дразнить их! Если ты что-то проворонил, тебя и зовут вороной, а вовсе не по фамилии! Меня вот никто не дразнил вороной. А если бы стали дразнить, я бы сделал так, чтобы перестали. Всегда надо сохранять собственное достоинство! Тех, кто бесится, когда его дразнят, чаще всего и любят задевать! А в случае необходимости я бы дал и в глаз обидчику!
В заключение Воронцов сказал, что он доволен сыном. Доволен тем, что он не фискалит, не врёт, не ест плюшки по ночам под одеялом и старается хорошо учиться. Папа стремился донести до Серёжи свои взгляды на мир. Кажется, это ему удалось.
Теперь надо уговорить маму переменить решение. Граф знает, что это трудно, практически невозможно. В разговоре с Софьей он взывает к её здравому смыслу.
– Как ты думаешь, что в интересах гражданина? Бежать от трудностей или научиться преодолевать их? К тому же, кадетский корпус – обязательная часть образования дворянина. Такова традиция. Я всё сказал, – заключил Владимир Сергеевич.
И услышал вопрос своей любимой:
– А если бы это был твой кровный ребёнок? Как бы ты поступил?
Воронцов ответил, глядя на полуторагодовалого Ванюшку:
– Ещё неизвестно, какое будущее его ожидает. Но если бы он в десять лет стал выкидывать подобные фокусы, то я бы ещё сам ему добавил, чтобы поменьше жалел себя!
Софье вспомнились те дни, десять лет назад, когда она взяла на себя ответственность за Серёжино будущее, а Владимир хотел избавиться от ребёнка. Ей и сегодня, при виде плачущего мальчика, было его жаль как тогда, когда он лежал в пелёнках и был никому не нужен. Никому, кроме неё.
Но сейчас прошло уже десять лет. Эти десять лет показали, что Владимир, действительно, любит Серёжу не меньше, чем она, и относится к нему как к собственному сыну. Он так же, как и она, отвечает за сына и за его будущее, он желает Серёже только лучшего.
Пожалуй, Владимир прав: надо научить сына не избегать трудностей, а встречать их с открытым забралом! Родители должны внушить подростку, что важно не быть слюнтяем. Любовь к ребёнку заключается не в том, чтобы оградить его от трудностей жизни, а именно в том, чтобы научить противостоять невзгодам. Софью сама жизнь заставила этому научиться, нанося удар за ударом. И Владимир был её идеалом мужчины потому, что он не пасовал перед обстоятельствами. Ради самого Серёжи надо дать ему возможность постепенно взрослеть и входить в самостоятельную жизнь.
Вечером граф отвёз сына в корпус. Неделя прошла – настроения поменялись. Свою роль, возможно, сыграло отчасти и то, что некоторые учащиеся и воспитатели видели с кадетом полковника из управления округом. И Серёжа уже стал испытывать удовольствие, что носит кадетскую форму. Ему очень льстило, что у него такая же фуражка с красным околышем, как у папы! Пуговицы мундира он старался начищать так, чтобы они блестели на солнце! А честь отдать проходящему офицеру на улице и, замирая от счастья, получить ответ – значит подтвердить своё место в военной касте!
Примечания:
В примечании опять хочу выразить благодарность Istanaro с Социофорума за психейожные консультации.