Эту семью Любаша помнила с самого раннего детства: бабка Горюха и её сын Матвей жили через два дома. Была и бабка когда-то молодой, но так уж выпало на её долю, что юность её "перепахала" вдоль и поперёк война, а когда наконец пришла долгожданная победа, оказалось, что замуж-то выходить и не за кого. Мужиков домой вернулось - по пальцам перечтёшь, а вдов и девок в их селе да в округе - хоть пруд пруди. Разобрали всех: без рук, без ног, контуженных и тех, что до войны невостребованными были. Никто не знал, насколько тяжело переживала Евдокия своё вынужденное одиночество; жила, работала, сажала огород, держала скотинку, горела, потом опять отстраивалась - и всё одна, без помощников. Отсюда и кличка приклеилась - Горюха. Так и звали за глаза от мала до велика. А почти в пятьдесят удивила всех: аккурат перед летним Николой разрешилась вдруг мальчиком. Где? Когда? С кем?... Недели две село шушукалось на каждом углу: на почте, у колодца, на поле с кормовой свёклой, где бабы гулко дубасили тяпками по пересохшей без дождей земле... Но всё когда-то проходит. Мальчонка рос, помогал матери, учился в школе, гонял по околице на велосипеде... Так никому и не проговорилась Евдокия, кто отец мальчика. Люди ещё долго присматривались, пытаясь найти в Матвейкином лице или манерах чьи-то знакомые черты, но всё напрасно; лицом он был в мать - такой же широколицый, смуглый, темноглазый, даже родинка над верхней губой - и та её. Словно сама природа охраняла тайну его незапланированного появления.
Любаша была моложе лет на двенадцать, но часто вспоминала, как Матвей таскал её, совсем маленькую, на закорках, катал на багажнике велосипеда, приносил ей из леса душистую землянику. Был он добрым, спокойным, в пацанские авантюры не встревал, хотя и не чурался мальчишечьих игр. Таким она его и запомнила.
После армии Матвей уехал учиться в областной город, да как-то быстро к учёбе охладел, неожиданно женился и приезды его домой стали редкими и короткими. Состарившаяся и сгорбившаяся Горюха плакала, выходила вечерами за околицу, подслеповато всматривалась в сгущающиеся сумерки, упрямо пытаясь рассмотреть вдали силуэт сына. Она всем своим материнским чутьём понимала, что у того в жизни что-то не то и не так. Два последних раза Матвей приехал нетрезвым, дома тоже выпивал, на вопросы отвечал односложно. Иногда просто сидел и долго молча смотрел на противоположную стену, будто что-то мог на ней видеть. Как ни пыталась Евдокия вытянуть из него причину его угнетённого состояния - всё тщетно. Бывало, приехав на несколько дней, наскоро переночевав, уже утром срывался с места и срочно уезжал.
Невестка с внуком к Горюхе не ездила и к себе не звала. Молчал и сын. Когда внук пошёл в первый класс, семья распалась.
После развода Матвей и совсем "с катушек съехал": выпивка стала его обычным делом, с работы уволили за пьянство и прогулы, квартирная хозяйка попросила освободить угол, жить стало негде. Какое-то время перебивался у друзей в общежитии, а в конце марта по селу прошёл слух, что Матвей пропал.
В начале апреля Любаша приехала к родителям на выходные-летом она должна была закончить последний курс техникума. Пригородный приходил поздно. Добираться с вокзала становилось тяжеловато, в весеннюю распутицу дорогу развозило так, что только пешком ещё как-то и можно было преодолеть эти семь километров; зайдя в раскисшую колею чуть ли не по колено и не вылезая из неё до самого конца, путники, в это время года шли, нащупывая под ногами, под толстым слоем жижи, твердь. Иногда кто-то шёл навстречу, и тогда в густых сумерках ещё издалека слышен был чавкающий звук раскисшей грязи под чьими-то резиновыми сапогами. Всходила полная луна, отражаясь в старом разбитом большаке и, оставляя в колее причудливые блики. К ночи, как всегда, похолодало и слабый морозец разрисовал жидкую субстанцию внизу тонкими "куриными лапками", ломающимися под ногами с едва уловимым звуком.
Наконец за холмом, за старыми чёрными тополями, по едва заметным огонькам горящих окон стало угадываться родное село. Повеселев, Люба, как могла, прибавила шагу. Прошла через всю деревню в свой конец, исстари называемый односельчанами Колотовкой. Луна поднялась уже совсем высоко и ярко освещала и избы, и речку, ещё не совсем вошедшую после разлива в своё привычное русло, и луг с пожухлой прошлогодней травой между деревней и рекой, и тополя с липами, отбрасывающие огромные чёрные тени. Светло загорелась маковка старой церкви за яблоневым садом. Навстречу кто-то шёл. Люба остановилась, сделала несколько шагов в сторону, пытаясь разойтись. Это был Матвей. За ним, поджав хвост, бежала старая собачонка Горюхи, об истинном возрасте которой можно было только догадываться. "Ну, вот! А говорили - пропал...",- пронеслось в голове. "Здравствуй, Матвей!"-поздоровалась радостно она. Тот прошёл мимо, не отвечая. "Всё-таки, странный он какой-то стал, задумчивый",- с сожалением подумала Любаша,-"Но трезвый, по-моему, совсем...". Собачонка обежала её сбоку и засеменила дальше. Подходя к своему дому, Люба обернулась им вслед: Матвей медленно поднимался на покосившееся крыльцо Горюхи. У бабки сегодня ярко светились все окна, даже в окошке веранды горел свет. Оно и понятно: рада старуха.
Разобрав свою сумку и умывшись, Люба присела к столу: "Мам, я так рада, что Мотька нашёлся. Только странный он какой-то..., весь в думках... Прошёл и не поздоровался даже, будто не узнал." -Кто прошёл? Кто не поздоровался??!..."- сдавленным голосом спросила мать, округляя глаза. "Да Мотька же, мам! Встретился сейчас, домой к себе пошёл... с Бимкой...", -Любаша потянулась к тарелке с оладьями. "Господь с тобой, детка!"- крестя дочь и крестясь сама ответила мать. "Привезут завтра Матвея домой. Убитым его нашли... Новый жених жены бывшей убил и тело спрятал. Мотя любил её очень и всё смириться не мог, что она и ребёнок не с ним. Всё вернуть их старался: хлебнёт для храбрости - да к ним... А там этот... Вот и схватились... Чем уж он его, - не знаю... Уж и признался,- забрали его. А Матвея жалко... Вырос ведь на глазах. Добрый малый был... да не складывалось у него..., не та женщина, видно, ему попалась",- она опять перекрестилась. "Да как же, мама?! Я ведь его, как тебя сейчас...! В двух шагах прошёл...! Может ошибка какая?"- Любаша покосилась на окно, через тонкие занавески которого лез назойливый лунный свет, зябко повела плечами. "Нет никакой ошибки, дочь. На опознание Горюху возили, больше ведь родственников - никого. Кто, как ни она, приметы дитя своего знает?" Мать погладила Любашу по голове, провела рукой по спине: "Бывает такое... Не своей смертью умер, вот душа-то и мучается..., мечется..., места себе не находит... Но ты не бойся, он тебе ни чем не навредит. Вот завтра батюшка наш его отпоёт да мы с тобой почитаем молитву, чтобы Господь его душу принял. И ему поможем, безвинно убиенному, и страхи твои уйдут. Давай-ка доедай, да спать ложись, устала, небось. А хочешь, - давай вместе на диванчике..."