Я не отношусь к почитателям «Литературной России», в последние годы раскрываю ее редко и зачастую закрываю со сложным чувством. Работу главного редактора этой газеты В. Огрызко «Раздача индульгенций» (27), не поддающуюся не только жанровому не определению, и ряд других его трудов, которые можно определить и как донесения из архивного зала и своеобразной памяти автора, пришлось прочитать внимательно. Посвящена она истории газеты «Литература и жизнь», в 1963-ом году переименованной в «Литературную Россию». На стиле, тоне, уровне аргументаций, специфике «исследования», близких специфике обвинительных актов, останавливаться не будем. Разгневан, раздражен обличитель – не до лексического разнообразия, тем более глубин иных. Клеймит он бывшего главного редактора Дымшица, клеймит жизнь литературную и ее окрестности. Осознать степень родства с сурово осуждаемым своим предшественником Огрызко, конечно, не волен – в «королевстве кривых зеркал» свои правила и возможности. Один из пунктов его сурового приговора звучит так: «…Газета «Литература и жизнь» очень сильно поспособствовала созданию на окраинах культа аварца Гамзатова, кабардинца Кешокова, балкарца Кулиева, манси Шесталова и в какой-то момент отдала на откуп практически все вопросы, связанные с дальнейшим развитием младописьменных литератур. Никто не учел национальных особенностей. И что получилось? Живые классики не захотели иметь конкуренцию и в какой-то момент превратились в тормоз».
Вот здесь уже не суетливое жужжание «вечного комиссара» и не метаморфозы зеркал искривленных, и отвечать на этот текст, мрачный и неправдивый, придется серьезно, тем более, что эти «прозрения» Огрызко в своей газете многократно, с настораживающим однообразием повторяет. Второе – привязано оно к имени и Кайсына Кулиева, дорогого для тех, кто сохранил память в постсоветском пространстве о пространстве поэзии в Советском Союзе и живущего в национальной памяти народа как живой источник любви, гордости, опоры.
Неприкасаемых у нас нет – или почти нет. Это нововведение, оставшееся после очередного и вновь уникального государственного переворота в Отчизне, одно из разумных. Но прикасаться к имени Кайсына Кулиева липкими, незрячими руками – преступление. Равнодушно, не зная и не желая узнать его творчество, сметь обращаться к великой и трагической судьбе Кулиева, великой и подлинной его поэзии, в которой – вершинное воплощение народной сущности и сущности Поэта, опираясь только на чужие сплетни и собственную ограниченность, – преступление двойное.
Возвращаясь к тексту – Огрызко ошибается: полномочиями культы создавать и откупные выдавать подцензурная газета «Литература и жизнь» не располагала.
А у силы, контролирующей ее и все, что было связанно с литературой, задача создать культ сильной, яркой личности, большого поэта, чье слово, образ выражали, усиливали, обязывали национальное сознание народа, а К. Кулиев был таким явлением, не ставилась. Определен был культ иной. Наказ вождя – «не национальная культура, а интернациональная, сливающая все нации в социалистическом единстве», вполне, кстати, реализуемый, был оттеснен только благодаря подлинной национальной литературе, одним из великих, достойных представителей которой был Кулиев. То , что это стало возможно, одна из загадок советской культуры, которую почему-то разгадать никто не пытается.
Нет, не «коренизация кадров» стимулировала сознание народа. Это, наоборот, скорее опустошало, поскольку у кадров, подбираемых по национальному признаку, как правило, корни предварительно тщательно отсекались. Стимулировало национальное искусство, и это почему то оказалось не учтенным системой.
Фраза о не замеченных кем-то «национальных особенностях» в устах Огрызко неожиданна. То есть ему ведомо их существование. Ибо, как и его предшественники, он упоминает имена людей, каждый из которых (при предписанной и где-то неизбежной всеобщности) имел свою биографию, частную и духовную, каждый – в меру своего дара – отражал мир своего народа и мир личный-только обоймной, советской скороговоркой.Это при том, что упомянутые составляющие сильно разнятся у названных поэтов и очень разные у них личные судьбы.
Одним из очень немногочисленных примеров проявленной исследовательской воли уловить различия разных национальных поэтов, являются слова одного из глубоких и честных критиков Гурама Асатиани:
«Расул Гамзатов и Кайсын Кулиев – два крупнейших поэта современного Кавказа. Оба они черпают из народных источников, опираются на народное творчество. Речь идет обо всем, из чего состоит и в чем воплощается творческое начало двух народов – художественные эстетические пласты его психологии. На мой взгляд, Гамзатов коснулся главным образом верхних «пластов», а Кулиев вошел в глубину. Это утверждение может быть воспринято так, будто я отдаю предпочтение одному поэту перед другим. Но кто доказал, что верхние слои человеческого сознания менее интересны для искусства, чем его глубинная структура, что видимые слои жизни имеют меньше эстетической ценности, чем ее нутро?». Талантливый филолог в этих нескольких предложениях, за которыми собственное постижение особенностей двух очень разных поэтов, определяет задачу уловить их различия.
Утонченное снятие оценочных определений и сама оценка переходит на второй план рядом с обозначенной и интересной культурологической проблемой. Для самого критика важна «глубинная структура», «нутро», как, впрочем, и для искусства, и это прорывается в последующем тексте: «Я особой любовью люблю Кайсына Кулиева. Может быть, за его личность и за достойное художественное преломление личности в стихах?»
Если бы Огрызко прочитал только статью Асатиани «Слово о поэте (Г. Асатиани. «Крылья и корни». М., 1981 г.).», при всей клишированности сознания он бы, возможно, понял, в чем была магия его личности и поэзии, чем является его творчество для всего Кавказа и России… Хотя, нет, не понял бы ...
«Первый и праведный расчет с тоталитарным прошлым породил тотальный нигилизм, не столько очищающий жизнь от знаковых мест и развитого социализма, сколько поносящий все, что было с ним связано… Главное – ниспровергнуть, разровнять советское наследие так, чтобы не осталось ничего… Доказать, что ничего достойного не было», – пишет В. Оскоцкий в статье «От какого наследия мы отказываемся» («Вопросы литературы», № 6, 2001). В этой работе, с апелляцией к огромному фактическому материалу, автор обосновывает ценность и уникальность существующего многообразия литератур в Советском Союзе. К сожалению, он не упоминает, что феноменальность мощных духовных явлений, отражающих национальный образ мира в советской цивилизации в том, что они были и состоялись вопреки государственной идеологии. В этой сфере, как известно, ориентировалась она на ассимиляцию народов державы. И только подлинно национальные поэты смягчали этот процесс. Другой вопрос – как это могло произойти, но произошло. Когда писатель Б. Балтер пишет: «Я советский писатель. Это совершенно новое понятие на земле, еще далеко не познанное. Это понятие национальное», – он определяет неназванное, но главное содержание культурной политики режима. К. Кулиев всегда называл себя балкарским поэтом, во всей полноте принимая на себя представительские, творческие, личностные обязательства национального поэта. Что более драгоценно – ему изначально, самой природой его дара, были даны силы представлять, воплощать собой и свой народ, его суть и краски, а драма геноцида предельно обострила эти особенности.
Понять,чем вызвана жажда ниспровергнуть, наряду с другими и К. Кулиева у Огрызко видимо этим, поскольку иные мотивы обнаружить сложно. А может, их и не надо искать – их нет, они не нужны: гуляет главный редактор по Руси, а в руке – кувалда… И что удивляться тому, что утоляет злобу свою только общими, размытыми фразами. Что смеет произвольно, без единого аргумента, обоснования обращаться к имени Кулиева с обвинениями лживыми, нелепыми, продиктованными сплетнями, личными домыслами и, возможно, застольными признаниями знакомых, которые рядом с Кайсыном были тенью, карликами, а после его ухода свое бессилье, личностную убогость объясняли затененностью фигурой действительного великана.
27 лет, как Кулиев ушел. Что же не взлетели, не воспарили «удерживаемые в тени «таланты»? Хотя бы один …
«У Кулиева были слабости, но он прожил огромную жизнь, не совершив, кажется, ни одного поступка, благодаря которому пострадал бы кто-то, кроме него самого. В такие годы это почти невероятно – это почти безупречность», – писал Е. Евтушенко. У него есть утверждения, которые можно и опровергнуть – в этом правда, и только она. И можно привести тысячи аналогичных оценок. Не оспорить – не было ни одного литератора в республике, ( очень многие и за ее пределами) кто нуждался в его поддержке (а нуждались все) и ее не получил. Искреннюю, действенную, неустанную.
Не оспорить – навсегда с именем Кулиева будет связан Ренессанс в национальной культуре. И бесконечно можно перечислять о делах, поступках, событиях, состоявшихся благодаря энергии его доброты, самоотверженности, подчиненности совести, долгу, любви к человеку.
Сколько примитива и лжи в словах Огрызко о страхе перед «творческой конкуренцией», «незаинтересованности в продвижении талантов», оттеснении «от столичных изданий возможных конкурентов», якобы, свойственных и Кулиеву.
Вот кто умел ликовать от встречи с талантом, кто не ведал этого рыночного понятия «конкуренция», кто не способен был «оттеснять» кого-либо, в ком были крохи хотя бы мастерства. В случаях резкого несовпадения с окололитературными персонажами – молчал. Избыток снисходительности, избыток добра, избыток веры в силу слова и правды – его недостатки.
Когда в Нальчике отказались издать книгу известного московского литературоведа С. Рассадина, посвященную творчеству К. Кулиева, он ни к кому обращаться не стал. Не умел, не хотел просить за себя. За многих и многих просил, требовал. На просьбу Рассадина посодействовать в издании ответил извинениями. С. Липкин объяснил единственный факт отказа провинциального издательства опубликовать сугубо исследовательскую работу столичного критика следующим: «В Нальчике не понимают, что Кулиева уже нельзя ставить в обычную кавказскую – периферийную обойму, что Кулиев – поэт вселенского значения.
…Но всем нам нужно, чтобы истинные поэтические ценности не упрятались в один футляр с дешевыми стекляшками».
А речь шла о первой и единственной тогда книге о его творчестве , и ее публикация была очень важна Кулиеву. И создаваемый Огрызко миф о всесилии поэта в создании "Своего культа" очень далек от истины.
Великодушный рецензент его творчества, Бондаренко умиляется: «В своих оценках Огрызко чаще всего категоричен, резок, бескомпромиссен и абсолютно убежден в собственной правоте и непогрешимости. Но ведь именно такая позиция привлекает читателя». Вот так. Дорисовать к этим составляющим тужурку кожаную и маузер у бедного привлеченного читателя воображение, наверное, сохранилось. То, что, преодолевая недоумение, тоску и печаль, мне удалось прочитать из «оценок» Огрызко, позволяют дополнить его портрет. За категоричностью – суетливость и некомпетентность, за резкостью – этическая и профессиональная несостоятельность. За убежденностью в непогрешимости, как правило – разные грехи.
«Странные вспышки сознания, желтизна и постоянная провокативность» Огрызко, с одобрением отмечаемые его единомышленниками, конечно, весьма настораживающие достоинства для человека, который возглавляет газету писателей многонациональной и многоконфессиональной России. Тем более вспышки эти блуждают в сознании, захваченном национальной идеей, что очень бескомпромиссный Огрызко скрывать не намерен. И это могло бы вызывать уважение, но человек, обладающий подлинным национальным достоинством, никогда не посягнет на чужое национальное достоинство (а Кайсын Кулиев является также и его выразителем), и потому его идеология вызывает чувства иные.
Репутации, слову, лику К. Кулиева выкрики и трескотня (однообразные, произвольные заявления Огрызко – как по эмоциям, так и по смыслу сведены к ним) – не опасны. Те, кто знал Кайсына, кто читает его стихи, кто слышит в них его голос, отмахнутся от этих жалких звуков. Но адресует их Огрызко не им, а поколению другому. Для чего? Только из-за желтизны, странных вспышек, в которых ничего ведь странного и нет. Есть отголоски великодержавного снобизма и очень пыльный шлем на голове.
Энтузиазм Огрызко, раздуваемый этим симбиозом, неумерен. Об этом свидетельствует и анонс новой его книги, с пошлым до непристойности названием, который при этом представлен «историко-литературным исследованием. Монографией». Тема – история создания и развития газеты «Литература и жизнь». То есть тиражирование кощунственной неправды будет иметь продолжение в разных и невероятных вариантах, вплоть до подключения ее к так называемому «научному обороту». И я надеюсь, сообщество писателей республики понимает, что и далее молчаливо наблюдать за «вспышками сознания» Огрызко нельзя.
Рая Кучмезова