Фото из интернета Е.Жигалова.
Подошла пора высотных полётов. А значит и очередных испытаний в барокамере. Мы внешне бравируем, но где-то гложет мысль: «А не изменилось что-нибудь в организме и не подействует ли высота отрицательно?» Последний раз мы испытывались камерой перед перебазированием в Калманку, то есть в преддверии обучения на УТИ МиГ-15.
Поднимали нас тогда на 5000 метров и без кислорода. Сейчас предстоит подъём на 10000 с кислородными приборами.
Впятером заталкиваемся в тесноту этого сооружения. Пыточная камера, вероятно, выглядит так же. Приборы контроля, шлемофоны для переговоров по СПУ, кислородные маски. Размещаемся. Трое за столиком, двое на дополнительных табуретах. У каждого карандаш и листок с тестами. Выслушиваем последние наставления медика, нацепляем намордники – дышать кислородом положено от нулевой отметки. Медик выскальзывает за дверь, теперь он будет следить за нами через толстое стекло иллюминатора.
Первая «площадка» на 5 000 метров. Ничего особенного, дышится легко, легко заполняем ответы на вопросы тестов. Разве что нервная возбудимость повысилась: многие пытаются шутить, ввёртывать каламбуры. Медбрат осекает: «Не загружайте СПУ ерундой!»
Очередная площадка на 7 000, затем 9 000 и наконец, высотомер фиксирует 10 000. Стоп, дальше нас поднимать не будут. В самолёте это давление достижимо где-то на 17-18 000, там за счёт наддува давление в кабине отстаёт от атмосферного вполовину. Чем и страшна внезапная разгерметизация кабины на больших высотах – разница давлений бьёт по организму как взрывная волна. Впрочем, это из теории, – с перенёсшим разгерметизацию на таких высотах нам беседовать не приходилось, возможно, их и в живых-то нет. Лётчики училища редко поднимаются даже на 12 000.
Но уже побит рекорд достижения высоты 20000, правда, на опытных самолётах. Но авиация рвётся вверх, и опытные машины завтра станут серийными, а летать на них нас и готовят.
Царапаем на листочках какие-то ответы, соображаловка затормозилась. Понимаем, что это чуждая человеку среда. Кислород, – хорошо, дышим легко, но изнутри тебя всего распирает. Вздулся живот, побаливают некоторые мышцы, боль в суставах, – все газы в организме стремятся расшириться.
В этот момент, когда мы более всего увлечены контролем своих организмов, Николай Голощуков откидывается со стола навзничь. От падения его удерживает стенка камеры, но с лица срывается маска. На белом лице болевая гримаса, глаза закрыты.
Со своей табуретки я тянусь к нему через стол, ещё не понимая, чем я могу помочь. Сидящий рядом Толя Абрамов подхватывает Николая за плечи и приваливает к столу. Но тот обмяк и тело само собой скользит со стола и скамейки. Я через стол удерживаю его за руки, не даю упасть. Абрамов и Лёня Сажин подпирают с боков.
И всё это в полнейшем молчании, все забыли, что на шее ларингофоны, а на столе против каждого кнопка СПУ. Смотрю на иллюминатор. А там медбрат, тоже забыв про переговорное устройство, что-то втолковывает нам жестами и мимикой. Понимаем: дать Николаю кислород. Лёня Сажин подхватывает с пола упавшую маску, прижимает к лицу Голощукова, а Абрамов переключает КП-1 на принудительную подачу.
Одновременно с нашими действиями медик включает аварийное снижение. Стрелки высотомера завращались, в ушах заломило. Вот тут уж и я почувствовал себя некомфортно.
На 5 000 площадка. Николай очнулся и водит вокруг глазами. Не понимает, где он и что происходит. После рассказывал: почувствовал боль в плече, – болевой удар как выстрел, и больше уже ничего не ощущал, не помнил.
В это время медик замечает, что на мне тоже нет маски. Видимо сорвалась, когда я тянулся через стол, поддерживая Николая. Я ни тогда, ни при снижении до 5 000 не заметил её отсутствия и проблем с дыханием не почувствовал. Оказывается кислородное голодание не так уж быстро и проявляется. Во всяком случае, пару минут я его не ощущал. А может быть, маска слетела чуть позже, не на 10 000? Не знаю, этот момент я не уловил, был занят Николаем.
Медик наконец-то вспомнил про связь, начал подсказывать, что делать с потерявшим сознание. Заодно требует от меня одеть маску. Отвечаю, что чувствую себя прекрасно и на пяти тысячах я уже летал. И без кислорода. Я лукавил и перед врачом и перед собой: действительно, на пилотаже в зоне я набирал высоту до пяти тысяч, но в кабине-то давление не превышало и трёх.
С 5 000 я уже спускался без маски на морде, медик не настаивал на её водворение, а я чувствовал себя вполне респектабельно.
Колю Голощукова отчислили по медицинским показателям. Наш медбрат объяснил, что у Коли где-то в плечевом суставе был пузырёк азота, вроде бы последствие старой травмы. Расширяясь, он и принёс невыносимую боль. Болевой шок вызвал обморок.
Эту средневековую пытку на выживание испытали все курсанты училища, но не все её выдержали. Несколько человек было отстранено от полётов и направлено в училище ВТА.
Июль 1956г.