(из сборника "Ты больше не моя женщина")
Я познакомился с ним случайно, в автобусе. На одной из остановок водитель так резко затормозил, что меня, не державшегося за поручень, бросило прямо на колени старушки, возложившей руки на корзину с яйцами. Она истошно взвизгнула. Пассажиры рядом, - кто упрекал меня в неуклюжести, кто издевательски смеялся, видя мои перепачканные брюки. И только один человек, небритый, явно пьяный, в кепке, надвинутой на глаза, как-то странно восторженно смотрел на происходившее.
- Хороший кадр бы получился, - сказал он.
- А вы режиссёр, что ли? – зло огрызнулся я, думая, что он издевается надо мной.
- Да, - сразу погрустнел он, и так сильно нахмурился, что козырек кепки стал еще ближе к его бровям, - был. Давно. Очень. Снимал раньше. Фильмы разные.
- А сейчас? – спросил я.
- Сейчас смотрю, что другие снимают. Ерунда полная, честно говоря.
Оказалось, нам выходить на одной остановке. Раздался смачный звук. Это старушка успела бросить мне в спину одно из разбитых яиц.
- Просто Хармс какой-то, - усмехнулся он, - у него такие сумасшедшие старухи. Я повесть его про старуху экранизировать хотел.
- Почему не стали? – спросил я.
- Время другое пришло. Кино теперь снимают или барыги, или идиоты полные.
И тогда я сказал, что снимаю фильм.
- На барыгу ты не похож…, - о том, похож ли я на идиота, он ничего не сказал.
- Давай ко мне, - вдруг предложил он, - лет пять, наверное, за кино ни с кем не говорил…Понимаю, - усмехнулся он, видя мою растерянность, – тоже по ящику насмотрелся, как на улице приглашают домой незнакомые всякие, а потом – топором по голове.
- Пойдем, - согласился я. Не хотел показаться трусом. Но переступив порог его квартиры, тут же подумал, что страх для мужчины – не предмет стыда, а обостренное чувство самосохранения. От жилища, в которое я попал, веяло невыносимой затхлостью, безжизненностью. Паутину на стене никто не смахивал. Стоящие на столе грязные тарелки были, как мухами, усеяны окурками.
- Извини, гостей не ждал. Из пожрать – колбаса одна, сказал он, делая бутерброды посреди грязной посуды, - а про что кино твое?
- Про любовь, - ответил я.
- Мутотень, наверное, - сказал он, пережевывая колбасу, - чего кино снимать-то потянуло?
- У меня друзья снимаются. Хочу, чтобы они навсегда жить остались. Хоть на пленке. Даже фотографии время не останавливают, а кино это подвластно. Живая энергия, голос….
- Херня полная! – рассмеялся он, - это ты оставь для интервью, если мир перевернётся, и твой фильм на каком-нибудь фестивале безбюджетном пройдет, будешь заливать корреспондентам «Крыжопольского вестника». Друзей-то своих снимаешь, потому что на нормальных актеров денег ни фига нет, и мечты твои – не друзей навсегда живыми оставить, а в Каннах в костюмчике с бабочкой постоять. Хочешь, я тебе реально настоящую актрису подгоню?
Я уже думал, что попал в какой-то убогий притон.
- Реально с ней лет семь, наверное, не созванивался. Но для тебя.. раз ты фильм снимаешь свой… Она реально актриса. Во всех моих трех фильмах снималась. Я ее вижу то в одном сериале, то в другом. Не в главных ролях, конечно, так, эпизоды, но все равно… Вон, вчера только видел, мыло какое-то рекламировала. У меня она только главные роли играла. Давно это было. Ты чего колбасу-то не ешь? Ну, так, чего, звонить? Я не обещаю на сто процентов, но, думаю, для меня она сделает. Это я ее первый снимал, когда она только театральный закончила. Мне баба с большой грудью нужна была, - вон в той ванной снимали, - кивнул он в сторону коридора, - она еще стеснялась сначала. Теперь вот в какие-никакие актрисы выбилась. Другие-то наши про всякое кино напрочь забыли. Было, правда, пару талантов, да от пьянок померли давно. Ну, так, чего, звонить? У тебя и снимать-то, наверное, особо негде? Можешь у меня снять что надо тебе там. Я Зинку сюда и приглашу, - он включил телевизор и стал переключать каналы, - да, ты ешь колбасу-то! О, ну вот! Я знал что наткнусь! Вот. Реклама эта дурацкая! Вон она, Зинка! Каждый день ролик этот дурацкий крутят.
Я не знал ее имени. Но я несколько раз видел ее по телевизору. Это была настоящая актриса. Не то что мои друзья. Я был уверен, что она не согласится играть где попало.
- Ты не думай, это не за деньги все. Она по старой дружбе должна. Все равно ни хрена, конечно, у тебя не получится. Но я помню, как сам таким же идиотом был.
Он набрал ее номер.
- Алло? Зин? Узнала? Ну да, сколько лет, сколько зим! А номер, вижу не сменила! Слушай, я практически по делу тебе звоню.. тут режиссер очень перспективный.
Я поежился, услышав эти слова. Он даже сценария моего не читал.
- Ну, давай, завтра у меня здесь на квартире встречаемся. Адрес-то не забыла еще? Все-таки именно здесь звезда твоя актерская взошла. Альма-матер, так сказать. Ну, жду. К десяти? Хорошо. Лады. Ну, сценарий, роль он привезет, ты ж профессионалка, с лету роль сделаешь. Все, - сказал он мне, повесив трубку, - по поводу денег там ты не заворачивайся. У нее помню, ребенок вроде был, сейчас ему лет десять, наверное, уже. Девочка, кажется. Ну, вот ребенку купи что-нибудь. Конфеты там, может. Про что фильм-то твой?
И я стал рассказывать ему свой сценарий. Страстно, увлеченно. Тогда я еще глупо верил, что мои творения изменят мир, и в кино, как в особое метафизическое пространство верил. Был уверен, что режиссер – это художник, который рисует на экране красками чужих душ. Поэтому ни одно искусство не может дать столь великих полотен, как кинематограф.
Я рассказывал так увлечённо, что, размахивая руками, сбил тарелку со стола. Он не стал поднимать осколки.
- Ты идиот, - добродушно засмеялся он, - но я хотел бы, чтоб у тебя все получилось. А знаешь, почему вот я лично кино стал заниматься? В третьем классе пришлось налысо постричься. Родители объявление увидели о кастинге на роль беспризорника в фильме. Главная роль. Приглашались не актеры. Моего как раз возраста. Только условие было – обязательно налысо постриженным на кастинг прийти, чтобы режиссер точно мог с образом определиться. А еще другу из класса сдуру сболтнул про все это. Ну, ни на какую роль меня не взяли ни фига, даже слова доброго не сказали. А я уже – лысый. И друг, паскуда, разболтал всем. И они, гады, смеются хохочут, - ха ха ха! Кино! Заливаются над видом моим, вшивым дразнят.. это же от вшей наголо стригутся. До слез обидно было. Ну, и хотел я гадам этим доказать, что я чего-то стою. В кино именно. Они же со мной совсем как с ничтожеством. И я, взрослый мужик уже, не пацан мелкий, когда фильм первый сделал свой, налысо постригся. Чтоб всех их уесть. Но никуда мой фильм не пошел. Никаких призов, ничего. Потом еще два холостых. И бросил я все это дело. А сейчас бы вот и рад, чтобы волосы были…да не растут больше…мне некрасиво без них, поэтому в кепке хожу, даже в жару. Так и кажется, что, как в детстве, смех за спиной услышу. Может, у тебя получится с кино? Я за столько лет первый раз такого идиота встретил. Завтра я тебе помогу. И со светом тоже, оборудование кой-какое осталось. Не все я в жизни пропил. Только ты приходи пораньше, лады? Сценарий хоть дашь почитать.
Ночью я не заснул. Я не знал, как вести себя с настоящей актрисой. Я же не настоящий режиссер. Так, любительское кино. А она – в телевизоре. Я купил ей с дочерью два билета в кукольный театр. Увидел объявление о каком-то новом представлении, сказочном шоу, и решил купить. Не куклу же девочке десятилетней дарить.
Я пришел на три часа раньше назначенных съёмок. Мой новый знакомый был чисто выбрит, на столе стояло шампанское.
- За встречу решил купить. И, знаешь, радостно как-то сегодня. Съемки там… Мне вообще эта лабуда давно опротивела. А тут вдруг как второе дыхание… Я же тоже сумасшедший был, с лету в одну неделю мог фильм снять, никто даже сценария не знал до начала съемок. и вот сегодня.. радостно на душе как-то. Как будто время назад вернулось. Как будто не было всех этих лет, будто вчера только Зинка вон в той ванной лежала. Слушай, я вижу у тебя в сценарии тоже есть сцена в ванной... Это как раз Зинкина роль, да?
В моем нелепом сценарии, напичканном надуманными символами, героиня произносила четыре главных монолога в четырех стихиях. Одной из них была вода. Лучше бы она говорила эти свои слова на берегу моря. Но море мне было не по карману.
- Можно, в принципе, Зинку на эту сцену уломать. Мыло-то она рекламирует. Только надо будет с этой сцены и начать. Чтоб она не передумала потом.
Раздался звонок в дверь. Она пришла раньше. Они поздоровались как старые, добрые знакомые. Меня он представил по имени.
- Ну, давайте за встречу, - пробка от шампанского взлетела в воздух. Они оба произнесли несколько тостов, за дружбу, за кино, и бутылка кончилась. Он совсем развеселел.
- А где съемки будут? – спросила она.
- Здесь. У меня, - улыбнулся он.
- Подожди, – насторожилась она, – ты сказал, что мы встречаемся здесь только. Что, для съемок другого места не найти было? А режиссер где? Где вообще все?
- Вот режиссер, - указал он на меня.
- Где? – было такое впечатление, что она думает, - он указывает на кого-то, стоящего за моей спиной, настолько она смотрела мимо меня.
- Да вот же! – хлопнул он меня по плечу.
- Ты издеваешься?! – ее голос сразу стал очень холодным.
- Да. Это молодой, очень перспективный режиссер. Ты сценарий почитай, - это улет! Сейчас такое никто уже не снимает. Ты в шедевре сыграешь. Главную роль. Не все ж мыло рекламировать.
- Да пошел ты! – я думал, что она сейчас ударит его, - и сколько вы заплатить мне за съёмочный день собирались? – ехидно спросила она.
- Ну, что ты все на деньги! – с досадой воскликнул он, - а искусство что, уже ничего не значит для тебя?! Я не узнаю тебя прямо.
Я стал вытаскивать из карманов деньги. Все что было. Я готов был отдать ей все на свете, только бы она не говорила со мной так. Я чувствовал себя таким униженным, что слезы выступили на моих глазах, и тогда в ней проснулась какая-то жалость материнская, какое-то сочувствие ко мне. Она подошла близко-близко, посмотрела мне в глаза.
- Ты очень хочешь снять свое кино?
Я молчал. Слезы давили горло.
- Тебе это, действительно, так важно?
Она увидела мои слезы, и не в глазах даже, глубже. В самой душе увидела
- Ладно, черт с тобой. Все равно уже сегодня никуда не попасть. Все сбилось. Один съемочный день – твой. Что играть надо?
- Ну, я тебе говорил, она мировая девчонка! А играть… Ты играла это. Примерно то же. В ванной этой, тогда, у меня, помнишь? Только теперь все серьезно. Стихия воды. Героиня в ванной. Шикарный монолог. Все в пене... героиня, по грудь обнажена…
- Чего? - возмутилась она.
- Ну, грудь обнажена у героини. Не в майке же в ванной лежать. У тебя же шикарная грудь. Залюбуешься. Народ должен видеть.
Она смерила его презрительным взглядом. На меня она даже не взглянула.
- В ванной говоришь, - и она пошла, туда, в эту ванную. Шатаясь. Мне странным это показалось. Не так ведь много выпили, чтобы шататься. Она закрылась изнутри. Мы слышали, как она пустила воду.
- Зина! – позвал он ее через дверь. Она не откликнулась.
Пришли мои друзья, которые должны были участвовать в съемках. Мне трудно было объяснить им, что происходит. Я извинился и попросил прийти в другой раз.
- Да ломать-копать все к едреной матери! - воскликнул мой новый знакомый, - дура чертова! Тоже мне, целка-балерунья! – он обессиленно упал на стул и закрыл голову руками. Я дернул дверь. Она поддалась. Щеколда была совсем непрочная. Вода уже лилась на пол, возле наполненной до краев ванной, сидела Зина, тоже обхватив голову руками. Я выключил воду. Она убрала руки от лица, и я увидел, что она рада, что в комнату вошел я, а не былой друг ее. Я встал на колени рядом с ней. Она обняла меня. Обхватила мою шею, как маленькая девочка.
- Прости, - зашептала она, - у меня просто нервный срыв. У меня третью неделю подряд все не клеится, рушится все к черту. Депрессия началась. Руки могла наложить на себя, если бы не дочь. Для нее и живу. Она думает, что мама у нее – актриса. Гордится так. А какая из меня, на фиг актриса?! В дерьме снимаюсь. Да еще и в эпизодах. Мыло рекламирую. И.. знаешь…сейчас…нервы просто не выдержали уже. Я же тогда…семь лет назад…вот в этой же самой ванной…с голой грудью…дура последняя. И…опять то же самое! Как будто не было восьми лет этих, как будто я из кожи вон не лезла…я же через все шла, и через унижения, и через постель… видно, не так хороша я в постели, раз только эпизоды дают. И с температурой сорок играла. Меня наградили два раза. Дипломы дома висят. Смотришь на них и думаешь, что ты актриса. Дочка гордится. И веришь, что сниматься еще обязательно позовут в кино настоящем. А тебя – мордой в эту ванную. Мордой, мордой, мордой! В ванну чертову! – и она стукнула со всей силы о край ванной, тут же сжав руку от боли. Я осторожно взял ее ладонь. Она заплакала еще сильнее оттого что мне было не все равно, что ей больно.
- Бросай ты все, - сказала она, - ничего не получится. Кино – это деньги. Очень большие. Без них ничего нормального не снимешь. А у талантливых людей денег никогда нет. Поэтому и снимают дерьмо одно. А у меня дочь болеет. Сильно. Очень сильно болеет. Мне деньги нужны. Ей на операцию. Она сейчас меня дома ждет. Будет спрашивать обязательно, где я снималась. Она так радуется, что ее мама актриса. И что я скажу ей…что все эти годы из кожи в лезла, чтобы меня мордой в ванную! И что сегодня я ей на операцию целых два бокала шампанского заработала?! Все восемь лет как будто ластиком стерли.
Она плакала, держа меня за шею, ее голова была на моей груди. И я думал, что ластиком стерли не восемь лет, а гораздо больше, что она в эти минуты вновь стала маленькой, хрупкой, беззащитной девочкой, которой была когда-то в детстве.
И еще я думал, что в кармане у меня лежат билеты в кукольный театр.