-- Ровней, ровней прибивай! Левый, левый край ниже! – Кричит с земли толстый и круглый, как пузырь, потный от костюмного прикида, да еще с галстуком на шее, мужик.
Подле него толпятся не менее официально смотрящиеся человек с десять мужиков и баб. За ними стоят по стойке «Смирно!» пятеро школьников, одетых в парадную форму. На приставной лестнице, высоко, почти под самым козырьком крыши пыхтит маленький человек с молотком в одной руке, стеклянной табличкой – в другой и гвоздями в зажатых губах. Он тоже – при галстуке с костюмом и видно, как отчаянно тяжело ему ровнять эту самую табличку, ибо на лестнице он чувствует себя недостаточно уверенным и к тому же отчаянно потным. Да еще и рот занят – ни спросить, ни возразить. Наконец, смотрящих снизу вроде бы устраивает расположение таблички, и она плотно прилегает к старому, потемневшему от времени бревну.
-- Ну, вот, Анна Афанасьевна, -- обращается к стоящей здесь же в толпе бабульке Толстый. Теперь и у Вас такая есть. Пусть все о Вас знают, помнят и чтут.
Толстый поворачивается к одной из баб и берет у нее из рук небольшой полиэтиленовый пакет.
-- А где, где она? – Внезапно спрашивает бабулька, подслеповато щурясь на козырек крыши.
-- Так вон же она, Анна Афанасьевна! – Едва ли не хором восклицает толпа.
Толстый явно недоволен, что процедура вручения бабульке пакета так вероломно сорвана. И, неуклюже переминаясь, он трогает старушку за плечо.
-- Это же не все, дорогая Вы наша! Вот еще Вам от нас подарочек.
Бабулька снова прищуривается и лапает Толстого за рукав пиджака.
-- Ась? – Поднимает она к нему морщинистое, но такое мило-красивое от доброты лицо. – Плохо, плохо я, детки, слышу уже. Да и вижу никак. – По щекам бабульки коварно сползает одинокая старческая слеза.
Всем становится на секунду неловко, и в воздухе повисает непредвиденная пауза.
-- Да это ничего. -- Подскакивает к бабульке расфуфыренная баба с толстым, как огородная бочка задом. -- Сколько ж Вам лет-то, дорогая Вы наша! Сколько пережито-перевыстрадано. А мы, вот Вам еще и деток привезли. – Говорит она, и дети в шеренге воинственно делают шаг вперед.
Толстый напрягается всем телом и начинает нервно перемещать пакет из одной руки в другую.
-- Да подождите Вы, Маргарита Юрьевна! Пусть же, наконец, Станислав Дементьевич скажет! – Хором одергивают толстозадую бабы из толпы.
Та, которую назвали Юрьевной, резко стихает и отодвигается от виновницы торжества. Школьники громко начинают декламировать стихи, а Толстый медленно покрывается красными пятнами, сжимая до пота в ладошках пресловутый и такой маленький, по сравнению с его животом, пакет.
-- Ничего не пойму. – Огорченно восклицает бабулька и впивается слабовидящими глазами в сторону группки детей.
Те продолжают декламировать, несмотря ни на что.
-- Стоп! – Почти разъяренно останавливает их стихо-монтаж Маргарита Юрьевна. – Давайте сначала. Видите, бабушка ничего не слышит. Громче надо декламировать! Громче! Итак…
В воздухе снова повисает совершенно неуместная пауза.
-- Ну, что Вы все путаете? – Вдруг гнусаво вопрошает к руководительнице монтажом другая, одетая во все красное как транспарант, женщина. – Мы же договорились: сначала табличка, потом – пакет, потом – монтаж, и мы уезжаем!
-- Ой, простите, Ирина Николаевна. Это дети все напутали. – Пытаясь оправдаться, залопотала Юрьевна.
-- Великие воины нашей державы!.. -- Раздается вдруг со стороны школьников начало монтажа в исполнении высокого юноши с едва прорезавшимися и еще редкими усиками. Он весь раскраснелся и почти выкрикнул начальную фразу стихотворного текста.
-- Ась? – Снова переспрашивает бабулька. – А-а-а-а… -- Радостно протягивает она, будто осененная догадкой. – Вы из комитета? – И она делает шаг к Толстому, с любопытством заглядывая ему в лицо снизу вверх.
По-детски обрадовавшись подвернувшемуся моменту, Толстый, которого назвали Станиславом Дементьевичем, резво хватает бабульку за руку и буквально втыкает ей в другую сухонькую и шершавую ручку ненавистный пакет.
-- Мы будем стоять на коленях и славу… -- Не переставая орать во все горло, продолжают декламировать дети.
-- Да замолчите вы, наконец! – Рявкает в их сторону Юрьевна, учуяв, что момент истины и вручения подарка, наконец, состоялся.
-- Так вот, кхм-кхм…-- Откашливаясь, снова обращается к бабульке Толстый. – Мы, так сказать, Анна Афанасьевна, в долгу перед Вами…
-- Да не надо, деточки. – Смутившись, прерывает его бабулька. Что же Вы так? Я же картошечку просто так дала. Сын мой приехал, выкопал. Мне мешочек поставил из подпола, я и готовлю его потихоньку. Ничего страшного, что попросили тогда у меня. Разве ж жалко? Разве ж это долги…
В воздухе в третий раз повисает тяжелая и долгая пауза. В толпе раздаются перешептывания:
-- А кто приезжал-то?
-- А я знаю?
-- Может, Степка? Он, поганец, как по домам едет – никогда пустой не возвращается.
-- Наверное, когда открытку приносил, тогда и взял-то.
-- Не-е-е… Это собес, скорей всего. Они как из района едут – никогда пустыми не ворочаются. Обязательно с селюков чего-нибудь, да стрясут…
-- Маргарита Юрьевна! – Капризно раздается вдруг со стороны школьников. – А когда монтаж-то читать? Я на автобус в город не успею так! – Раздраженно, по-девически поджав губки, заканючила одна из девочек.
-- Да читайте уже! Только громче. – Восклицает Юрьевна, понимая, что только этим и можно хоть как-то выровнять покатившуюся под откос и прописанную заранее разработанным планом процедуру.
Дети послушно и громко продолжают декламацию. Бабулька, наконец угомонившись, поворачивается в их сторону, вертя головой и наклоняясь к звуками то одним, то другим ухом, спрятанным вместе с седой прядкой под стареньким, потершимся платочком. Толстый вздыхает и вытирает пот со лба огромным и мятым носовым платком. Толпа расслабляется, углубившись в собственные мысли, вызванные неожиданным бабулькинным «разоблачением» в связи с произнесенным словом «должны».
-- На минуточку Вас можно? – Обращается к красноодетой Толстый. – Вы что себе позволяете? Вы что – не могли отрепетировать все это? – Свирепо шипит он в немолодое лицо административной работницы.
-- Ну, просите нас, Станислав Дементьевич. – Либезя и гундося, хнычет та. -- Ну, кто же знал, что все так получится? Других-то мы предупредили. Там нас сейчас ждут. Дети у них приехали, родственники будут. Там все пройдет по плану, не беспокойтесь. Здесь просто сын – полный алкаш. Приехал из Белоруссии, поселился у матери, обирает ее, иждивенчествует, живет на ее пенсию, да еще и пропивает все подряд из дому.
-- Ну, эт не наше дело. Это к участковому пусть идет. – Смягчившись, отвечает Толстый, буровя собеседницу злыми поросячьими глазками. -- А что это она – про какой-то долг говорила, Что вы здесь ей не додали?
-- Да все у нее есть. Дрова привезли, как и положено. На все праздники Совет ее поздравляет открытками. Дети-шефы из школы приходили, но из-за пьяницы этого ничего не сделали…
-- Вы мне зубы не заговаривайте! Разберитесь тут! А по сыну -- к участковому. – Начальственно-нажимисто прерывает он. -- Давайте, быстрее здесь заканчивайте, и по другим проедемся. Мне еще на летучку к шести успеть в район надо.
Толстый снова вытирает платком пот и широкой косолапой походкой шагает к ожидавшему его поодаль автомобилю.
Дети заканчивают монтаж. По очереди подходят к бабульке и, чинно поцеловши ее в щеку, мигом подхватываются и тут же исчезают за углом сельского переулка. Как-то попрощавшись с бабулькой, быстро удаляются и погружаются в служебный автобус и остальные участники акции. Газанув и подняв пыль, кортеж движется дальше по селу…
Долго еще стояла у своих ворот сухонькая, маленькая, аккуратная в передничке бабулька, прижимая к груди доставшийся ей пакет. Стояла, пока из ворот не вывалился заросший и мятый с похмелья, бугай:
-- Чо застряла-то? – Обратился он к ней. – Чо привезли-то?
-- Да угомонись ты, наконец! – Горько выкрикнула Анна Афанасьевна. – Стыда у тебя нет, совсем. Думала – сын приедет… А ты… Да есть, есть тут бутылка! Всем полагается такой паек за вот эту вот табличку. -- И она, взмахнув в сторону прибитой под крышей ценности, молча шагнула в калитку.
-- От дура старая! – Сплюнул бугай. – Лучше б деньгами просила. Что толку от этой таблички? Только ворам и наводка – приходите, мол, тут такая-то и такая живет. Есть, чем поживиться. Дуроломы паршивые. Замазывают людям глаза, а сами жрут от пуза, да жиреют на народные денежки…
Так, разоряясь и бурча, словно обозлившись на весь белый свет, он закрыл ворота, брякнув тяжелым кованым засовом, и пошел к высокому крыльцу, довольный тем, что в пакете у матери на сегодня «есть»…
До вечера колесил по большому селу кортеж из служебного районного автобуса и черного «мерина». Останавливаясь у «положенных» домов, мужики и бабы вываливали наружу и повторяли (правда, уже без школьников) вышеописанные действия: прибивали табличку, вручали пакет и целовали дряхленьких старичков и старушек в щеки…
Девятого мая село было готово встретить во всеоружии: по электрическим деревянным столбам были прибиты красно-синие флажки, поперек двух главных улиц красовались «перетяги» с поздравлениями землякам, а на каждом домике, где жили ветераны, красовалась и сверкала на солнце золотыми буквами дорогостоящая табличка.
Состоялся сельский парад, куда свезли всех деревенских ветеранов. Прошел митинг и вручились положенные цветы. В клубе был организован концерт. На площади у администрации до ночи играла музыка и елась гречневая солдатская каша с тушенкой. Народ веселился и гудел.
И, казалось, только в одном доме не было в этот день праздника. Не дожив до годовщины Дня Победы пяти дней, Анна Афанасьевна умерла. Похоронили ее на сельском кладбище. Власть выделила какие-то деньги, и старушки даже смогли устроить соседке поминальный обед. Сын напился так, что ему пришлось вызывать «скорую»…
Отошел он аккурат к празднику. На 9-е был трезв, как стекло. Сидел на лавочке, наблюдая за группами празднично одетых односельчан, и молча пялился на недавно прибитую табличку: «Здесь живет ветеран Великой Отечественной войны»…
…Я проезжала недавно по тем местам. Говорят, спустя полгода сын Анны Афанасьевны продал дом каким-то горожанам и снова уехал в Белоруссию. Окна дома сейчас стоят закрытыми ставнями – то ли ремонт там будут делать, то ли перепродадут его в новые руки «с наваром». Это уже не важно. Потому что в любом случае – похоже, стоять ему да стоять под этой золоченой вывеской «Здесь живет…», пока не придет сюда новый заботливый хозяин и не снимет теперь уже точно никому не нужную эту табличку, повесить которую в сельском бюджете нашлись деньги, а на «снять» их, по-видимому, попросту не хватило…