Пять капитанов рейсом в осень

 (Сборник очерков о жизни и творчестве и стихов безвременно ушедших поэтов Астрахани.
Автор очерков и составитель сборника – Дина Немировская).

Пять имён. Пять недопетых песен. Пять судеб, о которых хочу рассказать. Пять безвременно ушедших поэтов Астрахани. Все они были моими друзьями, каждый из них оставил собственный след в литературе. Не только в астраханской. Забывать их нельзя. О них нужно писать и говорить. Чтобы – помнили.

ОЖИВИ МЕНЯ, МЁРТВОЕ МОРЕ!..

Оживи меня, Мёртвое море!
Ведь любой при тебе на плаву.
Глади волн твоих каждый покорен.
Только я неразумно живу.

Мне б смириться, притихнуть, забыться,
Воле моря отдаться пока,
Только вижу знакомые лица,
Там, где в небе плывут облака.

Лица тех, кто не дожил, хоть должен,
Не допел, не успел, не сказал.
Ощущаю рассерженной кожей
Глицериново-серный накал.

На волну навалившись неловко,
Всё пытаюсь куда-то уплыть.
Даже волжской суровой сноровке
Заволоченность не победить!

Не по нраву характер бунтарский,
Путы. Пятки чуть лижет волна.
Море Мёртвое, властвуй и царствуй,
Я тебе расскажу имена

Тех, кто не...

Ты похоже на Лету.
Ты красиво, спокойно, светло.
Море Мёртвое!
Сердцу поэта
Тяжело.
Оживи!
Тяжело.

(ДИНА НЕМИРОВСКАЯ)

«… А МОЖЕТ, ВСЁ ВЕРНУЛОСЬ, ЧТО СГИБЛО НАВЕКИ?..»

ЗАКИР ДАКЕНОВ
(31 декабря 1962 – 25 мая 1995)

…Я еле усидела на стуле в обновленной писательской организации, расположенной теперь уже совсем не там, где с моим однолеткой Закиром Дакеновым мы в буквальном смысле школьниками делали свои первые литературные шаги в здании астраханского Союза писателей на Советской, 8, а на третьем этаже Областной научной библиотеки имени Крупской, когда Сергей Золотов протянул мне чудом уцелевшую после переезда рукопись стихов Закира под названием «Пойте, чувства!». Рукопись, пожелтевшую от времени и безнадзорно провалявшуюся в Бог весть каких ящиках каких руководителей нашего творческого цеха более четверти века…

То, что стихи не были изданы при короткой, промчавшейся яркой кометой жизни Дакенова – печаль. То, что рукопись сохранилась чудом – радость. Я перебираю стихи моего одногодка, с которым нас по жизни связало нечто большее, чем сверстничество и дружба, и не перестаю удивляться – почему? Почему самые талантливые уходят первыми?

Дакенов Закир Мударисович (1962-1995) родился 31 декабря 1962 года в селе Корни Володарского района. Далее проживал в посёлке Яксатово, микрорайон «Юность». Учился в Литературном институте в Москве. Поэт, прозаик, автор повестей «Вышка», «Полетим, кукушечка, в дальние края», «Записки дворника», а также книги стихов «Белая улица», он нелепо и довольно мучительно погиб в конце мая 1995 года, упав с верхнего этажа пятиэтажного дома, самостоятельно оступившись. Подчёркиваю – оступившись, а не бросившись с балкона, ибо были у Закира такие строки: «Человек шагнул с балкона вниз…». Повторяю – самостоятельно, потому что точно знаю это. Повторяю дважды затем, чтобы лишних домыслов и кривотолков спустя девятнадцать лет после его гибели не возникало.

Закир рано ушёл из жизни (в 1995 году), но остались его чудесные стихи и проза. Невзирая на своё казахско-татарское происхождение, Закир принял православие. Лучший свой очерк он написал незадолго до кончины и как раз об Оптиной Пустыни. Смею привести здесь небольшой отрывки из этого очерка, который, по счастью, благодаря редакции «Астраханских известий» (№ 11 (219), 16 мая 1995 года, стр.5, рубрика «Монастыри России», успел увидеть свет при жизни автора:

ОПТИНА  ПУСТЫНЬ

   «В августе 1992 года, пройдя пешком несколько километров (денег от Москвы хватило только до села Перемышля), переступил я порог Свято-Введенской мужской обители, что в Калужской области. Называемая ещё Оптиной пустынью, по преданию, основана она была раскаявшимся разбойником Оптой в четырёх километрах от небезызвестного города Козельска. «Изыдох» же я оттуда в мир после Пасхи 1993 года, той самой Пасхи, когда на рассвете членом секты сатанистов были убиты трое иноков.

Закир за 9 месяцев пребывания в обители познакомился со многими иноками и паломниками (они же трудники), коих при обители живёт и трудится 50-60 человек, а летом – более ста.

В этом монастыре подолгу жил и молился Н.В.Гоголь, бывал Ф.М.Достоевский, заезживал Л.Н.Толстой.

Диакон Феофил был первым, кого он встретил, будучи в одной футболке, несмотря на холодные вечера. Диакон тут же отправил Закира ужинать в трапезную.

В трапезной в полном одиночестве наелся свекольного борща, чечевицы с салатом из картошки и моркови, хлеба монастырской выпечки (честное слово, вкуснее хлеба я не едал никогда и нигде) – и запил всё это монашеским чаем – отваром из каких-то целебных трав.

Сколько раз я давал себе слово встать в пять утра, отстоять всю Литургию (они в обители совершаются с пяти до девяти часов утра и с восемнадцати часов до двадцати трёх. Лично я не выдерживал более часу), исповедаться и причаститься, наконец. Никак не получалось! Будто некто, зная о моём намерении, вставлял палку в колёса: то вечером, когда перед причастием нельзя ничего есть, возникали откуда-то в моей руке то лакомый кусочек, то сигарета, а то, разбуженный вахтёром, который записывал кого и когда разбудить, валился на койку, такую уютную и тёплую… Батюшки разъяснили: сатана искушает, мешает, проклятый.

Каждый трудник при монастыре несёт данное ему послушание – так называется здесь работа, обязанность. И на любое назначенное тебе послушание нужно идти беспрекословно: «послушание паче поста и молитвы». В тёплое время года вместе с ещё несколькими трудниками моё основное послушание заключалось в разгрузке кирпича, ежедневно доставляемого в обитель шестью-семью МАЗами с прицепами – на восстановление Казанского храма, бывшего некогда огромным и величественным, а ныне похожего более на известный дом Павлова в Волгограде. Другие несли послушание на скотном дворе, на стройке, в гараже, на огороде и в саду, в котельной, на пилораме. Зимой же я нёс послушание на подсобном дворе, трудясь вахтёром.

(В Оптиной пустыни Закир Дакенов крестился, крестил его отец Сергий).

Не могу не рассказать об отце Сергии. Именно он крестил меня. И именно к нему приезжали и приезжают наркоманы со всех концов России, из ближнего зарубежья. Одни, уже исцелившись, приезжают поблагодарить и привозят с собой новых пациентов из числа своих друзей, другие, наслышавшись, приезжают сами. И не зря: уж не ведаю, как и чем лечил их отец Сергий, но знаю: болящие получают исцеление – это факт. Как факт и то, что его квартиру разграбили и сожгли наркодельцы».

Набираю на компьютере стихи с пожелтевших от времени страниц, но – живые, пахнущие юностью, талантливые, сочные, нервные, перебираю – и сожалею, что не успел вступить мой сверстник, самый талантливый из нашего поколения «семидесятников», в писательскую организацию, которой в этом году, как и мне, сравняется ровно пятьдесят…

Исполнилось бы в этом году пятьдесят лет и Закиру Дакенову, если бы не сбылись горькие его пророчества о том, что «…я обязательно буду приходить к вам, я иду к вам по белеющей в темноте дороге, и стены камыша шуршат тревожно со всех сторон, над головой шуршат, свежестью тянет, а я иду к вам, иду, иду, и ноги мои отяжелевшие шаркают устало – уже по асфальту, да, хорошо, что весь наш город (почти весь) специально покрыт твёрдым асфальтом: для того, чтобы ключ, выпав из кармана, звякнул бы громко об асфальт – услыхать чтоб можно было, как это хорошо придумали! Вообще в нашем городе много чего хорошего. Хорошо, например, что дома тут высокие, большие, не чересчур, конечно, большие, а прямо как раз: а то идёт, скажем, себе человек какой-нибудь, может, я, может, кто-нибудь из вас, неважно, идёт себе, задумался, глубоко-глубоко так задумался, до того задумался, что споткнулся вдруг о дом, и, споткнувшись, упал, разбился весь на кусочки, на осколки хрупкие, человек задумчивый! – и не склеить потом, не сшить, ничего уже не поделать, да и не сделаешь как-нибудь, всё равно уже не то будет, это очень хорошо придумано, что дома такие высокие, чтобы наш человек не споткнулся! – всё на свете придумано, и всё для человека, на благо ему: люди ходят, например, по улицам со специальной, просчитанной тщательностью, скоростью, а то иначе тут и там на улицах происходили бы столкновения, и ещё сделано так, что люди, которые попали на улицу и стали прохожими, вовсе не железные… что было бы, если… нет, всё придумано и сделано очень здорово: ведь людей пока ещё больше, чем машин. Да, хорошо, что люди такие мягкие, и это стало не так давно, до этого раньше я то и дело ушибался – на улице, в школе и дома (даже дома!) – я весь в ушибах был, живого места не было на мне, то есть, во мне, очень больно быть человеком, а потом вдруг, в один прекрасный день, - это был, в натуре, прекрасный день! (я шёл по этой, а может, по другой улице) – куда и зачем шёл я, сейчас уже не вспомнить ни за что, только одно хорошо помню: я тогда не был таким, как сегодня, как сейчас, на этой придавленной белым зноем улице, да, точно, по этой улице двигался я, и был весь я пустотой нагружен, тяжёлой такой пустотой нагружен я был, еле ноги переставлял, и к земле меня клонило, и сверху давило небо, и тоже пустотой своей оно давило, я не смотрел тогда в небо, только чувствовал тяжесть его пустоты…

Тут под ногами стало мягко и зыбко – это кончился асфальт, потому что в этом месте он всегда кончается: то ли не хватило той чёрной дымящейся жирной каши, похожеё на кашу из конопляных листиков, - кончилась вот на этом месте, или те люди, которые прокладывали асфальт, не захотели больше его прокладывать. В облом им стало, и они разошлись, кто куда, поэтому на этом месте асфальт всегда кончается, точнее, не всегда – раньше никакого асфальта не было, а была только широкая белая и рыхлая дорога: по сторонам посеревшие от старости двухэтажные деревянные дома, серые от пыли сутулые деревья с дребезжащей ржавой листвой, дорожка из красных, точнее, бурых оплывших кирпичей от калиток, прячущихся в воротах, до той дороги. Идёшь по дороге, и лёгкая пыль стелется из-под ног, оглянешься за тобой тянутся следы, большие-большие, точно шёл не ты, и чем дольше смотришь на эти оставленные следы, тем вдруг сильнее видишь эту их оставленность, и кажутся они – чем дольше смотреть, тем сильней – всё более не твоими, а кого-то другого, того, кто невидимо идёт за тобой, идёт, не отстаёт, не отстанет ни за что, идёт туда же, куда и ты, и всегда с тобой…» (отрывок из неопубликованной повести, которой автор не успел дать названия при жизни и которую потом успел опубликовать в альманахе «Зелёный луч» №2 Александр Сахнов) - хорошо всё-таки, что Закир оставил мне в том горестном мае 1995-го на хранение свою большую серую тетрадь!

Он завещал нам любить жизнь, и, видимо, нам суждено допевать и доигрывать за своих любимых, за любивших нас. И когда сыграны все нужные и ненужные ноты за "ушедших улыбаясь", без тайной злобной ухмылки, когда энное количество строк, в том числе и стихотворных, посвящено памяти ушедшего, настаёт время переиздать то, что он создал сам.

Трагически погиб Закир Дакенов в самом конце мая 1995 года - автор одной из первых, ещё в доразвальном Союзе изданных книг об армейском беспределе, лишь полушёпотом называемом тогда "дедовщиной", повести, опубликованной сначала в журналах "Парус" и "Степные просторы", а затем, в 1991 году, и в отдельном издании - книге "Вышка", выпущенной "Московским рабочим". Повесть была довольно широко отмечена критикой, в частности, известным прозаиком Русланом Киреевым, в творческом семинаре которого Закир учился в Литературном институте имени М.Горького. Сегодня можно в Интернете скачать и прочесть повесть «Вышка» о сто сорока одной странице бесплатно онлайн: http://fb2.mbookz.ru/index.php?id=31646.

Чуть раньше журналом "Волга" была опубликована повесть Дакенова "Полетим, кукушечка, в дальние края" (№ 12, 1990), высоко оцененная тогдашним редактором журнала Михаилом Слаповским. В этой повести Закир в образе юной Жанны Лепестковой невероятным наитием предугадал свою собственную горькую судьбу.

Теперь уже неважно, кто смог тогда отправиться на похороны не дожившего и до 33 лет талантливого писателя в яксатовский микрорайон "Юность", а кого эта внезапная и нелепая гибель потрясла настолько, что тот надолго слёг сам.

Теперь важно одно - чтобы помнили. Или вспомнили - те, кто успел подзабыть. А особенно - чтобы узнало Закира, прочло не только о нём, но и его самого - новое, успевшее подрасти поколение читателей, с маниакальным упорством повторяющее ошибки нас, прежних, сейчас уже пятидесятилетних.

"Сапог воткнул в грудь тугой комок боли. Чёрный зигзаг - трещина в полу - дрожит и приближается... Сквозь зубы хочу втянуть в себя хоть капельку воздуха. Хоть капельку», - так начинается повесть "Вышка" Закира Дакенова, призванного в ряды Советской Армии в весенний призыв 1983 года. Он служил в конвойных частях внутренних войск, где овладел специальностью "вышкаря", и по его горькому признанию "с помощью и под неусыпным надзором старших товарищей в совершенстве освоил караульную службу».
Помощь и неусыпное внимание для смелого, искренне любящего Отечество, готового служить Родине и защищать её при первой тревоге парня, рождённого в селе Корни Астраханской области, на поверку оказались ударом кирзового сапога "старшего товарища" сержанта Хоменко, оглушившего героя повести новобранца Лаурова в первый же день армейской службы. Сколько же таких ударов сыпалось на Закира на протяжении двух лет!

"Повесть Закира Дакенова "Вышка" - ещё один шаг на пути к самоочищению. Только так можно исцелиться от страшных картин прошлого и настоящего", - писал в предисловии к публикации произведения главный редактор журнала "Парус" Василий Драговец.

После издания "Вышки" минуло более двадцати восьми лет. Кто знает, не в армии ли были зажжены угольки неприкаянности и отчуждения, спалившие доверчивое сердце её создателя? Недаром Александр Блок говорил о том, что «брать поэтов на войну – это всё равно, что соловьёв жарить». Показательно в этом плане стихотворение Дакенова, впервые опубликованное в сильно сокращённом варианте первая в газете "Комсомолец Каспия", 23 мая 1987 года:


                СЫНЫ НЕВОЕВАВШИХ ОТЦОВ

                Год-два до фронта не хватало
                Отцам.
                И только потому
                В подъезды, парки и вокзалы
                Внесли свою мы кутерьму.
                Да, мы не грызли черствой корки -
                Не прихватили тех морок.
                Болели мы (как раньше корью)
                Клешами, Фирсовым, Монро
                Мужали мы в такую пору:
                Впадало в дрему все вокруг.
                Неизрасходованный порох! -
                Он стал причиной наших мук.
                Как мы о подвигах страдали,
                Свершая их в тревожном сне!
                Как улыбался нам Гагарин
                Средь желтых фоток на стене!
                Как нам арен недоставало,
                Где б шло на бой добро со злом!..
                И тишину глухих подвалов
                Взорвал неистовый "музон".
                Взревели дико мотоциклы,
                Летя куда-то по ночам
                Чем становился мир сонливей,
                Тем громче тосковалось нам.
                Мир застывал
                Но вещь такая
                Была вокруг, что чуть не все
                Меняя, хапая, толкая,
                Крутились белкой в колесе!
                Мы стали, может быть жестоки
                От впечатлений тех иных.
                Учителя старались.
                Только
                С ухмылкой слушали мы их.
                Он исчезал, тот мир, бесследно,
                Что в наших детских жил мечтах, -
                Терялся в кожаных браслетах,
                Тускнел с булавками в штанах.
                И вот брейк-данс - общенья способ,
                И рок - "металл" и прочий "рок"
                Богаче сделали запросы
                Там, где богатство - не порок.
                Идут юнцы в одеждах пестрых,
                Рождая хохот и галдеж.
                А взрослый мир им вслед плюется:
                Мол, сволочная молодежь!
                Мол, только шум и нету проку.
                А мы, успевши повзрослеть,
                С каких-то пор уперлись в "пробку",
                И нам уже шумят вослед.
                Свистят вовсю, как мы когда-то
                Ах, нам ли это - неужель? -
                Уже студентам и солдатам,
                И, аж, начальникам уже. 
                Однако некогда нам охать.
                Добро бы вовремя понять,
                Что юность - зеркало эпохи
                А что на зеркало пенять?

      После гибели Дакенова в печати сразу появилось несколько публикаций о нём и его творчестве.

      Одним из первых откликнулся на страшное известие Николай Ваганов в статье "О, эта ложка золотая!..", сыгравший, как и редактор "Астраханских известий" Игорь Бодров, в творческой судьбе Закира не последнюю роль:

    «На рубеже своего тридцатилетия ушёл из жизни талантливый поэт и прозаик Закир Дакенов. Излишне говорить: безвременно. Можно и не говорить, что трагически. Смерть в таком возрасте хоть как – трагедия. Не хочется нашего земляка, коренного астраханца, Закира Дакенова, называть и астраханским поэтом и прозаиком. Ибо в такого рода названии есть что-то от провинциального комплекса неполноценности, против чего восстал однажды один из интереснейших поэтов страны, сказав: «Поэты не бывают областными, как небо не бывает областным».

      Закир Дакенов поистине был мастером слова от Бога. Поэтому ему и так везло в плане его творческого самоутверждения. На страницах местных газет, в том числе и в «Комсомольце Каспия», стал публиковаться сразу, создав первые свои произведения. Послал стихи в журнал «Степные просторы» - вскоре напечатали. Обратился туда с рассказами – опубликовали  тоже без обязательных в таких случаях проволочек. Может, потому, что журнал – казахстанский, а Закир – казах? Нет, и журнал «Сельская молодёжь» он завоевал с первого захода. И на очное отделение Литературного института поступил так, что сразу стал его знаменитостью. Ведь за него схватились ведущие семинары как поэты, так и прозаики. Всех пересилили известные писатели А.Приставкин и Р.Киреев. И не ошиблись.

      В первый год учёбы в Москве Дакенов «пробивает» журнал «Парус», публикуя в нём повесть «Вышка». Затем с повестью «Полетим, кукушечка, в дальние края» появляется на страницах журнала «Волга» и выпускает в издательстве «Московский рабочий» отдельной книгой «Вышку». А параллельно печатает большие циклы стихов в коллективных сборниках молодой поэтической элиты страны, вышедших в издательствах «Советский писатель» и «Современник». И всё это в течение двух-трёх лет, прожив не более четверти века.

      А потом «телега жизни» Закира Дакенова стремительно понеслась с горы. Бросив литинститут, он уходит в московские дворники, а оттуда – в Оптину Пустынь, и становится здесь кем-то вроде послушника. Но не выдерживает монашеской схимы и возвращается в дом родной – Яксатово. Как истинный профессионал, человек глубокого призвания, продолжает интенсивно работать над словом и со словом, публикуя в астраханских газетах не только замечательные стихи, но и прекрасные журналистские материалы. Однако жизнь его, словно «тройка коней оголтелая», продолжает свою стремительно опасную гонку под гору. Закир уже в который раз оказывается в больнице, выходит из неё и вновь туда возвращается, и опять выходит… И вот – конец.

        В чём же дело? Что погубило человека, судьба которого могла быть такой блистательной? «Человек шагнул с балкона вниз» - вот какую, в частности, строку прочитал семнадцатилетний учащийся ПТУ Закир Дакенов на поэтическом семинаре в Саратове, оказавшись на нём в числе куда как более взрослых молодых астраханских поэтов. И когда его спросили: «Почему человек шагнул с балкона-то?», он ответил: - Курнул, в натуре.

       Вон ещё когда Закир был «причащён» к тому, что недовольные новыми временами и нравами приписали исключительно перестроечному  и послеперестроечному периоду нашей истории. И когда Дакенов рассказал о несчастной судьбе юной Жанны, тоже шагнувшей с балкона в его повести «Полетим, кукушечка…», то он как бы предсказал и свою долю. Сам он сорвался с балкона пятого этажа в своём родном Яксатово. Случайно или осознанно? Какое это имеет значение, если перед нами такой гордиев узел вопросов, которые лучше всего назвать роком…

       В одном из своих стихотворений, посвящённых великому акыну, Закир сказал о его домбре так: «О, эта ложка золотая, что всех накормит и спасёт!» Такой золотой ложкой, дававшей и дающей многим духовную пищу, в руках Дакенова было его перо. Преклоним же скорбно голову перед его быстротечной, но полной смысла жизнью». (Николай Ваганов, Памяти Закира Дакенова,  «Комсомолец Каспия» № 20 (5095) от 27 мая 1995 года, стр.5).

Просторно поле. Снег блестит.
Кусты позвенькивают слабо;
Их фиолетовые лапы
Мороз слегка посеребрил.
Листочек скрюченный возьми,
Возьми листочек конопляный,
Чтоб высверк солнечной поляны
В усталой памяти возник.
... Листочек пальцами растёрт.
Как запах нам щекочет ноздри!
Как будто всё,что было - возле,
Вот-вот как будто оживёт!
Мы - листья солнечной судьбы!
Давай друг к другу вновь прижмёмся,
Давай как прежде, без притворства,
И всё вернётся, может быть...
В свеченье мёртвенном земля,
Глаза от яркости той режет.
Как пусто! Как всё безнадежно!
Как чудно пахнет конопля! –

      Привожу эти чудом обретённые мною стихи Закира я здесь вовсе не для того, чтобы пытаться вскрыть причины, так рано загнавшей моего друга в гроб. А для того, чтоб те, кто читает сейчас эти безмерно талантливые строки о горьком пороке знали, чем заканчиваются подобные пристрастия…

     Затем в астраханских газетах появились воспоминания о Закире - сначала мои, потом Дмитрия Казарина ("Астраханские известия"), затем Вероники Карпычевой ("Степная новь"). И снова - стихи, посвящённые Закиру Александром Щербой, Сергеем Бендтом, Ольгой Марковой, Анатолием Проскуряковым, автором этих строк.

      Но стихов самого Дакенова издавать никто не спешил. Да и по сей день не спешит… Так, единичные газетные публикации... Не успел Закир стать членом Союза писателей России! Погиб слишком рано... Не торопятся переиздавать и прозу Дакенова.

       Отрадно, что в отличие от антологии "Где Волга прянула стрелою...", составленной явно наспех и без оглядки на наличие у авторов такого качества, как талант, творчеству Закира нахошлось место в альманахах и журналах, издаваемых Союзом писателей провинции ("Мосты" № 1,2; "Ойкумена"; "Зелёный луч"). Так состоялось переиздание одного из ранних прозаических произведений Дакенова "Парад-алле Антон Палыча", перепечатка из журнала "Простор" (№ 7 от 1987 года).

      "У меня есть тайная гордость. Я был знаком с Закиром Дакеновым", - написал о своём собрате по перу Дмитрий Казарин, единственный, по всей видимости, из астраханцев, имеющий в домашней библиотеке экземпляр повести "Вышка" с авторской надписью. Свой личный экземпляр с автографом любимого друга автор этих строк передала в казахскую газету "Ак арна", да так и не получила обратно. Тем не менее, отрывки из дакеновской повести в газете "Ак арна" были опубликованы. Следует дополнить, что издательство "Московский рабочий" являлось Всесоюзным книжным издательством, и общий тираж повести "Вышка" составил 100 тысяч экземпляров. Книги Дакенова есть в разных уголках бывшего Советского Союза, поскольку поступили в 1991 году в продажу и не залёживались на полках книжных магазинов. Нет этих книг лишь на малой родине. В Астрахани.
       
       Из теперь уже давних бесед со своим другом и сверстником отчётливо помнится, что Закир рано осознал: невозможно только через смерть соединиться с общим началом, слиться в нём, что нужно соединиться с ним здесь, сейчас, осознать и открыть Бога на этой земле, в этой жизни - вот путь спасения каждого из нас и путь спасения мира от зла.
"Самые талантливые уходят первыми..." - так назвал одно из своих воспоминаний о Дакенове Дмитрий Казарин.

      Из моего поколения литераторов Закир ушёл первым. Самый талантливый...

       Закира не стало в мае девяносто пятого. А в сентябре девяносто шестого ряды писательской организации пополнились аж четырнадцатью поэтами. На том памятном всем сентябрьском семинаре в члены СП России не было принято ни одного прозаика. Среди моего поколения тридцати-сорокалетних литераторов имеются так называемые поэты-«традиционалисты» и «чистые» лирики, наличествуют благородно-безумные и звукописно-ассоциативные представители авангарда. Есть у нас и историческая проза. Продолжают творить предводитель и последователи жанра «фэнтези» - некой смеси вымышленного, ирреально-космического и обыденно-бытового. А прозаика-реалиста дня сегодняшнего у моего поколения нет. Нет продолжателя Юрия Васильевича Селенского. Корни у нас есть. «А место пустое болит…»

Вершины всегда открывали –
На то нам и смелость дана.
Вершинам всегда отдавали
Любимых своих имена.
И в мире большом оставляли
Надежду и светлую грусть…
Сквозь годы, сквозь синие дали
Я тоже к вершине стремлюсь.
Вершина – всей жизни причина!
Как зов подступающих дней.
Откликнется, знаю, вершина
На имя любимой моей.
В глазах закачается солнце
И ахнет душа, как взберусь!
И к солнцу навек прикоснётся
Надежда и светлая грусть, -

эти стихи Закира появились в газете «Волга», когда нам с ним было по шестнадцать…

       Я разместила этот очерк на литературном портале «Изба-читальня». и вскоре появился отзыв Ольги Марковой:

       «Прочитала Динины воспоминания, посвящённые Закиру стихи моих друзей - и вновь вернулась в былые годы, в литературную студию Николая Ваганова, чьим учеником считал себя Закир. Вспоминаю его по-мальчишески удивленное лицо, когда кто-то, не желая больше слушать длительное чтение им своих необыкновенных рассказов, перебивал на полуслове. Он выглядел в тот момент, как ребенок, которого в песочнице сверстники ударили совочком по голове и раздавили ногами сотворенные чудо-куличи. В его газах читалось непонимание происходящего. О, как бы мы все его слушали сейчас и как бы любили...

        Но время беспощадно. А письмена возникают из небытия благодаря нашим совместным усилиям. Долой забвение, да здравствует тайнопись и музыка стихопрозы наших сотоварищей».

Долой забвение!

И ещё – из отзывов на опубликованные мною произведения Закира на различных литературных сайтах:

       «Остро и жизненно правдиво. Мне кажется, что выпускнику Литературного института Дакенову, прошедшему армию в начале восьмидесятых, удалось достаточно талантливо описать проблемы новобранцев (армейский беспредел, дедовщину и т.п.). Вживаешься с первых же слов повести: "Сапог воткнул в грудь тугой комок боли. Чёрный зигзаг - трещина в полу - дрожит и приближается... Сквозь зубы хочу втянуть в себя хоть капельку воздуха. Хоть капельку»…" (из читательского отклика на повесть «Вышка», тоже сначала опубликованной в журналах «Парус» и «Степные просторы», а уж затем – отдельной книгой в издательстве «Московский рабочий»).

       Стихи и повести навсегда оставшегося тридцатидвухлетним нашего талантливого земляка, написанные более двадцати пяти лет назад, поражают горькими пророчествами событий, происходящих ныне:

        Вот стихи Закира Дакенова, опубликованные в сборнике «Молодая поэзия-89» (Стихи, статьи, тексты), М., Советский писатель, 1989, ещё при жизни их автора:

КОРНИ

Село называется Корни.
Без всяких пожаров, невзгод
Оно умирает покорно,
Как влагу, теряя народ.
Уходят отсюда. Уходят!
Штакетники падают ниц,
Дворы зарастают, и – холод
В провалах огромных глазниц.
Здесь детство моё прокатилось,
Как обруч, гонимый рукой!
Но память уж больше не в силах
Показывать сон дорогой.
Тот воздух хватаю, как рыба.
Как будто вся в дырочках грудь!
Нельзя ли поделать что-либо
И Корни спасти как-нибудь?
И мне отвечают учтиво,
Бумагами в тон шелестя:
- В том нет никакой перспективы,
Поделать что-либо нельзя.
Да, жалко Пизанскую башню,
Да, жалко «Титаник» на дне;
Но эта потеря… Как страшно
Остаться без главного мне!
Подобно качнувшейся кроне,
Живой и цветущей на вид,
Болят у которой не корни,
А место пустое болит.

      Место пустое - болит...

      Отмечу, что Закир щедро делился с друзьями обретёнными литературными связями. Так, например, он помог опубликовать стихи в столичном издании Владимиру Горжалцану, нынешнему жителю Торонто.

      Отрадно, что в фундаментальном издании «Астраханские казахи. История и современность», выпущенном к десятилетию  Астраханского областного общества казахской культуры и языка «Жолдастык» в 2000 году были опубликованы стихи Закира Дакенова «Корни» в оригинале, на русском языке, и в переводе Хаиржана Магмозова на казахский. Были напечатаны также стихи «В гостях» и «У порога».

      В рубрике «Никто не забыт, ничто не забыто» спустя через три года после издания этой книги в газете «Ак арна» (2003, № 15, август, стр.3) вышла наша совместная с Галиной Урастаевой, также предпринявшей немало попыток к отдельному изданию книги Дакенова, статья «Думая о Закире, перечитывая его творчество…». Привожу отрывок, написанный Галиной, из неё полностью:

«Прошло три года, как вышла в свет книга «Астраханские казахи», а люди всё читают её, беря из библиотек, дождавшись своей очереди, листают, как только нужно подготовиться к мероприятиям или нужно найти материалы по «казахам».

Книга всколыхнула всех, люди поверили, что их история и дела, традиции и обычаи предков, биографии и поэзия, культура и образование не забыты, как не забыты и они сами, и их дети, и они понимают, что это нужно их внукам и правнукам.

…Сухонький, пожилой человек приходит и приходит ко мне, принося всякий раз литературные произведения своего сына, с надеждой смотрит мне в лицо и в то же время боится быть надоедливым, повторяя и радуясь, что в книге «Астраханские казахи» есть стихи его сына, поэта Закира Дакенова.

И каждый раз, когда я вижу его, мне почему-то приходят в голову слова «отец за сына», сына такого талантливого, но рано ушедшего из жизни.

Его памяти посвящены статьи в газетах Н.Вагановым, Д.Немировской, Дм.Казариным, М.Утежановым. «Самые талантливые уходят первыми…», «Ох, эта ложка золотая…», «Он завещал нам любить жизнь…» и другие.

Мударис-ага, отец поэта и прозаика, составил список стихов сына, их более 20. Я прочитала их все, и не раз. И мне они так понятны и дороги: про солдатскую службу и границу – ведь мои родные братья служили в армии, и я даже ездила к самому младшему; про село – ведь мой счастливое детство прошло там; про маму – боль утраты моей не проходит, хотя загружена всевозможными делами до предела…

Строки стихов Закира мудрые, пронзительные и поэтически прекрасные. Я выписала их для себя: «Я давно уж растревожил душу, всё равно мне жечь её теперь», «Как жить и за что умирать нам, мы как-нибудь сами решим», «На земле всей нету столько денег, чтобы время вдруг остановить», «Витай в небесах, но живи на земле», «Вершина – всей жизни причина».

Как мне кажется, я включила в книгу «Астраханские казахи» его лучшие стихи: «Корни» на русском и на казахском языке в переводе Х.Магмозова, «В гостях», «У порога». А взяла я их из газеты «Ак арна», спасибо Мажлису Утежанову, посвятившему в 1995 году Закиру Дакенову целую страницу. Сегодня я решила в номер дать стихи, которые можно условно назвать «сельские пейзажи»:

СЕЛЬСКАЯ СУМАТОХА

Солнышко, словно медный кумган,
Свет разливает – уходит туман.
Тянутся в трещинах склоны ложбин –
Лодочкой кто-то ладони сложил.
В нашем селенье – пятнадцать дворов
Улицы краем касается ров.
А под единственным деревом сник
В чёрном костюме белёсый старик.
Возле забора застыла коза.
А на заборе – вверх днищем казан.
Кот пробегает с цыплёнком в зубах.
Бабушка палку кидает – ба-бах!
Наземь – казан. Удирает коза.
Белый старик открывает глаза.
Ай, суматоха! Пятнадцать дворов
Шума такого не знали давно.
Эй, побегу я к соседу скорей! –
В нашем селе нет давно новостей.


ОЖИДАНИЕ

Старик казах навис над степью
На палке чёрной и кривой.
Недвижен, будто сросся с тенью,
Безмолвен, словно неживой.
А степь сияет ликом мокрым –
Расцеловал и скрылся дождь!..
- Скажи, ата, куда ты смотришь?
Скажи, ата, кого ты ждёшь?
- О, путник! Ты недавно вышел.
Ты всё постигнешь в свой черёд.
Я зрю, чего уже не вижу.
Я жду того, кто не придёт.

МЧИТСЯ, ДО НЕБА КЛУБИТСЯ…

(сам автор назвал это стихотворение «Веселье шайтана»)

Белая улица. Солнце.
Куры под зонтиком крыл…
Вдруг на глазах у колодца
Вихрем закрутится пыль!
Звонко ведро кувыркнётся,
Грянет набатом – беда!
В землю собака уткнётся.
Кинутся куры бежать.
Прах в небесах заклубится,
Высей преграды сломав…
«Это шайтан веселится» -
Помню я с детства слова.
Ах, до чего же он чёрный!
Хохотом, хохотом – пыль.
Что уж так весело чёрту?
Душу ли чью загубил?
В бешеной гуще завиты
Белых бумажек клочки,
Лица ль знакомые чьи-то? –
Кто разберётся  тут – чьи…
Мимо завалинки нашей,
Мимо дряхлеющих лип
С шумом проносится страшным,
Как бы скрывает свой лик.
Где он? Опять остаётся
То же, что было уже:
Белая улица. Солнце.
Сумрак и скука в душе.

    Дмитрий Казарин написал в статье-памяти о Закире: «Горько думать, что его литературное наследие останется невостребованным».

     Сегодня я с уверенностью могу ответить: «Нет, оно востребовано!» Востребовано потому, что в межвузовском студенческом клубе г.Астрахани молодые ребята и девчата читают наизусть его чудесные стихи, востребовано, потому что помогают Мударису-аге и Савченко Галина Николаевна, библиограф отдела краеведения, и Губина Людмила Викторовна, заведующая этим отделом в областной научной библиотеке имени Н.К.Крупской, и помогаем мы все, думая о Закире, перечитывая его стихи и прозу.

     Поэтическая душа – раненая душа, раненная особой отметиной, позволяющей ей видеть и воспринимать сущее острее и очень близко к сердцу.

     Вот и Отец, выполняя свой, быть может, последний долг перед Сыном, хочет предостеречь нас: люди, будьте добрее, берегите поэтов, ведь они всегда нуждаются в нашей поддержке, в более внимательном отношении к дару Божьему, вкладывающему в их уста надежды наших сердец!»

     Приезжал из Яксатова отец Закира и ко мне. Тогда я отдала ему всё, что бережно хранила, успев перенести наследие своего друга в электронный вид. Тогда я надолго покидала Астрахань и разместила все на тот момент имеющиеся у меня произведения на наиболее посещаемых литературных порталах, завела Закиру личные страницы и на «Стихире», и на «Прозире»:

http://stihi.ru/avtor/daken
http://proza.ru/2006/08/08-260
http://proza.ru/2006/08/08-261

     Теперь я размещу там же чудом обретённую рукопись, составленную им не только при жизни, но лет этак за восемь до трагедии. Вот только переберу более, чем шестьдесят стихотворений вручную…

      Эх, взять бы да и переиздать и «Вышку», и «Кукушечку…», и стихи, и повесть за 1994 год под названием «Небо в алмазах или пыль придорожная», и легендарные «Записки дворника», которые и по сей день ходят в Москве по рукам!..

И вышел я в город,
где ветер неистовый
Нёс облако пыли и шляпы с голов
Бегущих за ними прохожих,
на лицах
Которых чернели кружочки очков.
Прошляпив свои головные уборы,
Неслись они, пряча пустые глаза,
В одном направленьи
за целью убогой…
Тип, рядом стоящий,
мне что-то сказал.
Но ветра удар был особо отчаян,
И с плеч у него сорвалась голова,
И вдаль покатилась
со стуком кочанным,
И клацали зубы, съедая слова…
Я видел, как тело летело по городу.
Видать, дорожил головой своей жлоб!
И прежде, чем снова
надеть свою голову,
Он тёр рукавом перемазанный лоб.
… Я вышел из детства
и шёл, как по лучику
На всё, что творилось,
что видел вокруг,
Мне было плевать, как и многим попутчикам…
А лучик, мой лучик
рассеялся вдруг.
И дальше пошёл я.
Кругом были знаки.
И больше запретных…
А ветер всё злей!
О, я их усвоил. Теперь-то уж знаю:
Витай в небесах, но живи на земле!

СТИХИ ЗАКИРА ДАКЕНОВА ИЗ НАЙДЕННОЙ РУКОПИСИ:

*    *    *

Только дрогнула чуть занавеска
На окне, где когда-то… А может
Всё вернулось, что сгибло навеки? –
Даже фикус в кастрюльке всё тот же!
Вновь любуюсь окном в белом шёлке,
Вновь в груди что-то сладко заноет,
Ах, ещё бы – она через щёлку
Наблюдает, наверно, за мною.
Она выйдет ко мне! По ступеням
Я в прохладу подъезда спускаюсь.
Вот звоню и звоню с нетерпеньем:
Видно, ходит за дверью, босая…
Дама с сумками, пахнув ванилью,
Проходя, обронила мне сонно:
- Молодой человек, не звоните.
Никого нет, уехали сёдня…
Долго-долго спускаюсь я… Резко
Оглянусь я… всё верно. Всё верно…
Только дрогнула чуть занавеска
От попавшего в форточку ветра.

В ГОСТЯХ

Цветастые подушки,
Раскинут достархан.
Все навострили уши:
Читается Коран.

Как будто бы в кавычки
Затиснут я в углу,
И ноги с непривычки
Сложить всё не могу.

А старых лет и средних
Все гости в один лад
Скрутили ноги в крендель,
И ничего! – сидят.

Лишь я один, отчаясь,
Не примощусь никак,
Кручусь, верчусь, качаюсь…
Какой тут бишпармак!

Измученный, усталый,
Молю я об одном:
Когда тут самый старый
Благословит подъём?

Куда там! – друг за другом
Дают сурпу и чай,
А там – домбра по кругу…
Аллах мой, выручай!

Вот прокатился снова
От чьей-то шутки смех.
Я, хоть не понял слова,
Смеялся громче всех.

Смеялся, чтоб казаться,
Мол, тоже в доску свой!
... Как мне потом сказали,
Смеялись надо мной.

*   *   *

Белый полдень. Жара.
Голубь стонет под крышей.
Зной звенящий с утра.
Щели шторные рыжи.
А у нас – полумрак.
Полусон, полуправда.
Вот сидим по углам.
И не хочется – рядом.
Я – один гражданин.
Ты – одна лишь гражданка.
Ты глазами не жги,
И без этого жарко.
Это просто тупик…
Во дворе крикнул кто-то:
- Петька! Хлеба купи!..
Я те дам «неохота»!..
Голос детский заныл –
Петька этот ломался,
И заслушались мы
И услышали ясно
Тишину. Всю, до дна!
В этот полдень я понял,
Что её никогда
Нам с тобой не заполнить.

*   *   *

Ах, ветер встревоженной белкой
По крышам уносится прочь.
Из чёрного сыплется белое
И белой становится ночь.
Я вновь от тебя, тобой пахнущий,
И снег этот – чудо! – и жаль:
Куда же, зачем же ты падаешь? –
Что будет – ты знаешь едва ль.
Что вскоре пойдут все по городу,
Грязюку и небо кляня…
Но вновь запрокину я голову,
Снежинки губами ловя.
Так падай… Ну падай, пожалуйста,
Ты – новый, и этим хорош!
И даже неважным покажется
Пропавшее всё ни за грош.
Что путь мой усеян разлуками,
Что следом опять фонари.
Сияют, сияют сосульками
С замёрзшею розой внутри.

ВСПОМИНАЮ…

Сидели мы, и утро в окнах брезжило;
Светилось в лицах будущее смутно.
А за стеной кого-то словно резали, -
Соседка разговаривала с мужем.

Противный визг, когда он сдохнет, спрашивал,
А муж рычал, что ей башку отрубит.
… Мы улыбались, пред судьбой бесстрашные, -
Как хорошо, что мы друг друга любим…

ПРОЩАНИЕ

Самолёт уходит на закат.
Восемь без шести…
Будто рану в животе зажав,
Он убрал шасси.
Я остался с этой пустотой,
Без тебя один.
Что-то говорит мне постовой…
Сам ты проходи!
Кажется, я плакался в рукав –
Мокрым стал перрон,
И меня диспетчер обругал –
Испугался он.
Не ругайтесь! Вот он, самолёт.
Ах, прощай, прощай!
Катастрофа не произойдёт…
Всё, произошла.
Улетает боль моя – любовь
На закатный свет.
А за ней в просторе голубом –
Красный-красный след.

*   *   *

Ты снова стала обычной женщиной,
Но в том паденье не виновата, в общем.
Весь пол в осколках посуды бешеной…
То крах иллюзий, а не на счастье вовсе.
А настоящее – вот настоящее:
Приходит опыт, как опоздавший доктор.
И объясняет происходящее,
Как будто этим теперь спасёт кого-то…
Окно закрою, дожём уколотый.
Осины, чёрными блестя листами,
Дрожат – сегодня впервые холодно,
А первый холод, он ощутимый самый.

*    *    *

Луну сиянье рвёт на части,
И лает пёс, на клумбу сев.
А на столбе висит, качаясь,
С тоски повесившийся свет.
Стою, виновным в этом тайно.
Летит с балкона мой пиджак…
Мне то окно облаять тянет –
Прогнали, пёсик… Как же так?
И пёс срывается, заплакав;
Глаза сияньем исколов.
Ну что ты, милая собака? –
Ведь там же нету никого.
А вдруг и видит в своём лае:
На лунном камне, словно бред,
Сидит собака голубая
И лает радостно в ответ.
… Ах, только б стерва эта вышла!
Я б ей сказал тогда вблизи!..
И звонкий лай летит всё выше,
И свет – стеклянный взгляд висит.


ПРЕДЗИМЬЕ

Вот-вот зима, и верно будет лютой,
И как-то надо с нею быть в ладах…
Взломав асфальт, оранжевые люди
Готовят город к близким холодам.
А мы идём с тобой куда-то рядом,
Шагаем вдоль зияющих траншей.
Зачем, зачем докапываться правды? –
Она всей лжи бывает пострашней.
Ах, из чего слова твои? – любое
Мне обещает стольким обладать!
А на душе такое голубое,
Как тот  просвет в тяжёлых облаках.
Смотри, как землю взрезали до мяса,
И в ямах трубы чёрные видны,
Как будто нервы вскрытые дымятся
И первый снег ложится без вины…
Давай же, дней сияющих любовью,
Наобещай отважно, так и быть!
Огромный город к сроку подготовят,
Но как и чем нам душу утеплить?
Так говори! Пусть верится обоим
В предзимний день. Чтоб хоть жалеть о нём!..
Благодарю за это голубое,
От всей души спасибо за враньё.

*    *    *

О, боже, за что так жестоко? –
Ведь я же всего-то хотел,
Чтоб рядом сидела ты только,
А я бы смотрел и смотрел.
Потом захотелось так много:
Ладошку твою тихо взять,
Как клавиши, пальчики трогать,
Вдыхая, как музыку, взгляд.
Потом мысль мне в душу закралась,
Неслыханна столь и дерзка:
К губам, словно к крылышкам алым,
Лишь раз прикоснуться слегка!
… Лицо твоё тонет в подушке,
Над полом рука, будто плеть.
И новая мысль меня душит –
Что – завтра? Что завтра хотеть?



РАНЬШЕ И ТЕПЕРЬ

День весенний на убыль.
Я смотрю на неё:
На горящие губы
И на прядей литьё.
Мы вдвоём с ней остались.
А со стенки «тик-так…»
То ли стрелки отстали:
Раньше было не так!
В миг такой, вспоминаю,
В грудь толкало: скорей! –
Только губы поймать бы!
Ну, а там – хоть сгореть.
А теперь я подумал:
- Что тут выйдет – как знать?
Надо выглядеть умным,
Что-то нужно сказать…
Всё вопросы, вопросы:
- А уйдёт – догонять?
Знать бы, что будет после –
Вдруг обман всё опять?..
И поэтому еле
Подбираю слова…
Раньше сердце болело,
А теперь – голова.


*   *   *

Брела по кладбищу малютка
В тени разрушенной стены.
Шуршала аленькая куртка,
В руках букет цветов степных.
Могилы горбились устало
С водою талой пополам.
Девчушка шла, цветы срывала
И прижимала их к губам.
А я стоял, ограду гладя,
В глазах дрожала пелена…
И привалился я к ограде!
А тут – она. Зачем она?
Был полон я вселенской скорби,
Вдыхал, читая имена
О том, что мне, быть может, скоро…
А тут – она. Зачем она?..
- Тебе на луг пойти, гулять бы,
Чем здесь бродить среди крестов…
Она сказала: - Что ты, дядя!
Здесь больше синеньких цветов.




*    *    *

Снег идёт. Как тогда… И опять наяву:
Мы на речке, продрогшие оба.
Я смотрю на тебя. Я куда-то зову
И любовь обещаю до гроба.
Белый снег. Белый снег…Неужель ты была?
Чёлку варежкой с глаз убирала
И вздыхала. Не шла. И, краснея, врала
И ледышки ногою толкала.
Всё, что было тогда. Уходил я, а ты…
Превращалась ты в точку на белом,
Точку в детстве моём! Но за мною следы –
Многоточья, хоть сколько ни бегал.
Невидимкою став, может, ходишь ты там?
Заклубится ли вьюга любая –
В снегопаде густом вдруг мелькнёт пустота, -
Вьюга твой силуэт огибает.

*   *   *

Мысль моя пришла ко мне под утро.
Дверь открыв, стояла под дождём
Я смотрел, не узнавая чудо,
А узнал, и – обдало огнём!

                Что же ты мне сразу не сказала?
                Что же не подашь ты мне руки?
                Отчего под тихими глазами
                Синие оттиснулись круги?

И от взгляда никуда не деться,
Потому что этот взгляд был мой!
«Я пришла к тебе на миг, как детство,
Я пришла, как из страны чужой.

                Первым впечатленьем поделиться –
                Сколько обошла домов! – поверь:
                Двери есть, похожие на лица,
                Лица есть, похожие на дверь,

Что обита равнодушной кожей,
С хитрою цепочкою стальной –
Можно видеть, даже слушать можно
И при этом не впустить домой.
               
                Так я шла и шла на каждый свет,
                И вернуться чтоб путём бесспорным,
                Я бросала за собою зёрна
                И они взошли! Хотя не все…»

Слушал я и жала сердце жалость –
Я тебя такою провожал!
Прямо в утро радостно бежала
И, как шарфик, смех не отставал.

                «Я пришла к тебе на миг, как детство,
                Чтоб прочесть в глазах твоих ответ.
                Дай мне отдохнуть и отогреться
                И скажи: идти вновь или нет?..»
               
               
ГРОЗА


Повисело облако над Волгой
Как воздушный шарик золотой:
После обернулось серым волком,
А потом шарахнуло грозой!

И промчался ветер что есть силы –
Закачался яростно тальник,
Потемнело… Дух перехватило!
А камыш как в панике поник.

Лопнул гром – и темень раскололась;
Каждая травинка на свету!..
И кричать хотелось во весь голос
Или падать, падать в пустоту!

…Над рекой густого ливня полог.
Не вернуть уже минуты той!..
Повисело облако над Волгой,
Словно детский шарик золотой.

*    *    *

Конец свиданья! До свиданья…
Автобус гадко-голубой
Пришёл назло без опозданья.
Лишь опоздали мы с тобой.

Ах, не успели, не успели!
И ни сказать, и ни понять…
Деревья, счастье в платье белом, -
Всё побежало от меня.

И только помню, как стояла
Фигурка тонкая в лучах –
Весь мир собою закрывала,
Хоть уменьшалась на глазах.


*   *   *

Гляну в эти глаза – те же ветры подули,
В этой звёздной росе, словно ночи июля…
Отчего и зачем столько чистого света? –
В них осталось навек отшумевшее лето…

В них рассветы летят и скрываются снова,
В них горит и болит то заветное слово.
В них однажды, застыв, песня дальнего лета
Всё молчит… И кричит фотографией этой.


*    *    *

Не с потолка вдруг и не наскоро
Пишу письмо к тебе, мой город.
Далёкий, солнечный и ласковый,
Ты ждёшь? Ведь я приеду скоро.

… Там Волги дали взгляд весь заняли
И песни льются чистотою!
И чайки белые, как ангелы,
Мерцают над водой святою.

Там фонари склонились астрами,
Наверно, что-то обещая…
Я возвращаюсь в мою Астрахань,
Как будто долг свой возвращаю.

За всё, что есть, иду в поклоне я.
А есть там – всё! И грусть, и радость.
Она – моя Страна Лимония,
Хотя бы тем, что в боль – отрада.

И песнь свою я лишь тебе спою,
Как я живу не одиноко! –
Мой город белою невестою
На берегу стоит далёком.

И поезда, и самолёты все
Встречает вновь и провожает…
Над нею - солнце алым лотосом
Для тех, кто рад, что приезжает.


*   *   *

Где алым лотосом рассвет
И лица светятся оконные,
Среди толпы идёт, как все,
Моя прекрасная знакомая.

Там солнце светится аллеями
И радость с каждым днём ясней…
А здесь у нас ревут метели
И стонут ели в тяжком сне.

… С такими чистыми глазами,
Что лужи вспыхивают все!
Вот будто устлан зеркалами
Весь путь твой долгий по весне.

Каких мне у судьбы наград просить?
Мне столько нужно на земле!
Но где найдёшь такие радости,
Чтоб о тебе мне не жалеть?

Хочу я в белое молчание –
Твоё письмо в словах простых…
Пришли акаций воркование
И запах вечера, где ты…

Ты очень, очень далека…
И море снега расстилается.
А сердце бьётся так… А как? –
На каждый шаг твой отзывается!

Пусть далеко сейчас от дома я,
Но вся душа судьбой полна!
А ты такая мне знакомая,
Как ожиданье и весна.


В  БОЛЬНИЦЕ

Тишь. Покой. Говорить бы! Да не с кем.
Тянет светом большим от окна…
Ах, сестра! Ты откинь занавески,
Там, наверно, уже весна.

Хлынет свет и захватит дыханье.
И глаза посветлеют, как миг…
… А напротив, пришедший в сознанье,
Тихо плачет, сквозь кашель, старик.

Из весны уходить – ах, как трудно!
Так вцепилась за простынь рука.
… И лежу я – отчаянно юный,
И нельзя мне вставать лишь пока.




*    *    *

Конец. Пришёл конец!
А сомневался…
Как на коне гонец
Ко мне примчался.

Конец слепым мечтам,
Конец покою –
Единственная та –
Передо мною.

В глаза её смотрю –
Конец сомненьям!
Я этот взгляд ловлю,
Как просветленье.

На жизнь свою, всех дней,
Я не в обиде –
Я наконец-то в ней
Её увидел!

Распахнут мир сердец –
Всей жизни мало…
Но раз пришёл конец,
Я жду начала.

ПАМЯТИ ЗАКИРА ДАКЕНОВА

А знаешь, я могу летать, как птица.
Вот только напугать боюсь прохожих.
Там, наверху, неразличимы лица
И все намного выглядят моложе.

Присяду отдохнуть, когда устану
Парить в своём скитании воздушном.
Как облако похоже на сметану!
Ещё – на кислородную подушку.

Царят орлы, воздушные пираты,
От посиневшей тучи пахнет хвоей.
Мы безнадёжно, призрачно крылаты.
Мы, вероятно, встретимся с тобою.

*  *  *

Я не спасла тебя.
Прости…
Не обняла, не защитила…
Мы открываем счёт могилам.
Такой у нас особый стиль.
Таинственно, наискосок
По сумасбродству круговерти
Ты на пречистый росчерк Смерти
Уже накладывал мазок,
Когда прощаться приходил.
А я не поняла сначала
И что-то всё тебе читала,
Держась за поручни перил.
С тобою спорила при всех,
А ты уже витал над бездной.
Что без тебя моя известность
И мой сомнительный успех?

(Дина Немировская)



ПРЯМОЙ ДОРОГОЙ

ПАВЕЛ МОРОЗОВ

(1 ноября 1954 - 6 мая 2003)


         МОРОЗОВ Павел Васильевич  родился 1 ноября 1954 года в г. Астрахани. Окончил Литературный институт им. М. Горького (творческий семинар известного русского поэта Анатолия Жигулина). Член Союза писателей России.
         Автор стихотворных сборников «Музыка земли», «Обращение», «Во имя любви», «Рисунки с натуры», «До востребования», «Земляки». После ранней смерти поэта его друзьями был издан сборник стихов Павла Морозова и воспоминаний о нём «Ты с нами».
          Лауреат литературных премий: имени Клавдии Холодовой, имени Велимира Хлебникова, имени Леонида Чашечникова. Дипломант телевизионных творческих конкурсов на лучшее стихотворение об Астрахани, посвящённого 440-летию города и «Благовест».
         В память о поэте Астраханским региональным отделением Союза писателей России в 2003 г. была учреждена литературная премия им. Павла Морозова. Первым лауреатом этой премии стал его лучший друг Борис Свердлов.

        Павел Морозов прожил короткую, но яркую жизнь. Более десяти лет нет его с нами, но память о нем, его творчество живет в душах астраханцев.

        Павел окончил Литературный институт им. Горького. Творческими наставниками у него были известный столичный поэт Анатолий Жигулин и наш Леонид Чашечников. Многое он почерпнул у них. Но главному – умению любить людей – его научила жизнь. А еще научила бескомпромиссности в борьбе за души этих людей, а значит, за счастье и справедливость.Основными темами творчества Морозова были раздумья о своем призвании, о месте в жизни, об ответственности за сегодняшний и завтрашний день. Павел Морозов выпустил ряд сборников, среди них «Рисунки с натуры», «До востребования», «Во имя любви». Стихи Морозова были опубликованы в сборнике участников фестиваля поэзии «Подснежники Парнаса» и в поэтической антологии «Где Волга прянула стрелою…», он также являлся редактором-составителем уникальной книги «Антология астраханских поэтов» Лейтмотивом литературного вечера стали морозовские строчки из стихотворения «Земляки»: «Здесь на левом берегу – земляки, и на правом берегу – земляки». В стихотворении выражена вся гражданская позиция поэта, любовь к малой Родине, к людям.

(Очерк из книги Дины Немировской «На грани веков», Астрахань: Астраханское отделение Союза писателей России при Участии астраханского отделения Литературного Фонда России, 2000.- 208 стр., написанный при жизни Павла Морозова)

На развилке трёх дорог
Повстречал меня пророк
И сказал: «Пойдёшь направо –
Ждут тебя любовь и слава,
Можешь влево повернуть –
Тоже проторённый путь,
Только прямо не ходи –
Неизвестность впереди».
Мы на камне от души
Покурили с ним в тиши,
Был я смолоду упрямым,
Не свернул – потопал прямо…

В строках этого программного стихотворения заключена не только поэтическая, но и жизненная позиция Павла Морозова. Не сворачивая на дорожки окольные и лёгкие, он шёл в литературе своим непроторённым путём – более трудным, зато и более честным. Видимо, поэтому его авторский голос не схож ни с чьим другим. В нём – то неподдельное стремление к свободному и бескомпромиссному самовыражению, которое отличало творчество Морозова с самых первых строк и остаётся в его стихах по сей день.

Павел Морозов родился в Астраханской области I ноября 1954 года. Сельчанин по рождению, он пришёл в поэзию со своей собственной темой – темой сопричастности к судьбе родной земли.

Его стихи о природе в соотнесении её с духовным миром человека, привлекающие внимание прежде всего естественностью интонации, наблюдательностью и искренностью, с первых публикаций на страницах астраханских газет не оставляли читателя равнодушным.

Уже в конце семидесятых у Морозова появилась своя читательская аудитория. Павел много выступал перед своими земляками, его проникновенный голос часто звучал по радио, и люди ждали новых встреч с его стихами, исполненными доброты,
а потому вызывающими доверие:

Пусть звучит вечерняя соната
Поля, что раскинулось вдали,
Мне и вправду ничего не надо,
Кроме этой музыки земли,
Что во мне звенит, не затихая,
В эти мимолётные часы… –

мудрые и вместе с тем простые строки Павла дышали в лад с миром природы, в них струилось то неподдельно молодое жизнелюбие, которое позволяло запоминать их с первого прочтения. Сенокос, поле, опьяняющие капли росы, сельские гармонисты – все эти черты и приметы малой родины органично и красочно вошли в стихи Павла Морозова. И всё это стало фактом поэзии потому, что это не придумано и является не мелкой подробностью, а крупным фактом его биографии, его личной жизни, судьбы. Основными темами творчества Морозова были и остаются раздумья о своём призвании, о месте в жизни, об ответственности за сегодняшний и завтрашний день Отчизны. В более поздних стихах он высказал точку зрения о предназначении поэзии, созвучную многим:

«Мы пишем стихи во имя победы Добра над Злом». Павел Морозов умеет слышать время, видеть происходящие вокруг события собственным, присущим лишь ему, взглядом. В Астрахани стихи Морозова были опубликованы в 1995 году в сборнике участников фестиваля поэзии «Подснежники Парнаса» и в поэтической антологии «Где Волга прянула стрелою…»

Драматическое, а порой и трагическое восприятие окружающего мира придаёт морозовским строкам ту степень серьёзности и подлинности, без которой не бывает истинной поэзии. Всё творчество Павла отличает основное качество: честность поэтического слова. Современность у этого поэта широко ассоциируется с историей страны. Однако Морозову присущи не только стремление проследить ратный героизм русского народа, начиная с древних времён, не только желание осмыслить значение его подвига в годы Великой Отечественной, но и высказаться по болезненной проблеме афганской войны:

Посчитали войну бесполезной,
Возвратили солдат по весне,
А сосед мой, недужный, болезный,
Не даёт позабыть о войне.
У него ни детей, ни квартиры,
Ни двора у него, ни кола,
Только письма от девушки Иры,
Что солдата недолго ждала.
У него лишь тяжёлая рана,
У него лишь кошмарные сны.
В них по пыльным дорогам Афгана
Он крадётся за духом войны… –

Строки стихотворения «Следы Афганистана» несут мастерскую точность описания и щемящую человечность, присущую всей поэзии Морозова, а то, что в атмосфере этих стихов проглядывается нечто жёсткое, немилующее, вступающее в противоречие с общим пафосом любви и доброты, определимо самой тематикой. Поэт обращается к очень разным темам, что говорит о широте его творческого диапазона.

Патриотические чувства лирики Павла Морозова подтверждены его собственной судьбой. Автобиографическое стихотворение «По дороге домой», повествующее о том, как молодой ефрейтор возвращается в родной город из армии, заканчивается строками: «В жизни начнётся другая страница длинной главы под названьем
«Завод».

После службы в армии Павел работал помощником мастера на Астраханском трикотажном комбинате, ценил свою рабочую профессию и очень дорожил ею. Без отрыва от производства он заочно закончил Литературный институт имени Горького, где ему необыкновенно повезло с творческим наставником – руководителем его поэтического семинара был известный поэт Анатолий
Жигулин, прошедший фронт, знающий о войне не понаслышке, автор замечательных стихов и прозы о Великой Отечественной и
послевоенной жизни нашего государства.

Общение с А. Жигулиным, поэтом обострённого чувства своей Родины, своего народа, для которого боль минувшего не стала минувшей болью, несомненно приумножило творческий потенциал Морозова. Духовное братство объединило его и с Леонидом Чашечниковым – в годы юности Павел занимался под его руководством в литературной студии «Высота» и крепко сдружился со старшим поэтом. Стихи, посвящённые Морозовым своим поэтам-учителям, свидетельствуют не только о теплоте личных отношений, но и о том, что и Жигулин, и Чашечников, и Морозов – поэты единого творческого поиска.

Помимо щедрого поэтического дара Павел Морозов наделён способностью к критическому анализу. Для тех, кто занимался вместе с ним в литературной студии, участвовал в зональных семинарах молодых писателей, он был и остается своеобразным фильтром, катализатором, способным меткой и справедливой критикой вывести из поэтических рядов любого графомана, подсказать талантливому автору, где и в чём его промах, недоработка.

Всё чаще на страницах областных газет и журналов появляются обзорные статьи и очерки Морозова, что очень ценно, поскольку в настоящее время в Астрахани литературная критика явно в дефиците.

В одной из рецензий В. Рыжих заметил в стихах Морозова мятежный настрой: «Душа его ищет – может, слова, может, сопереживающего тепла, а, может, – друга». Все грани творческого поиска с особой полнотой проявились в морозовском сборнике «Рисунки с натуры», изданном в серии «Библиотека астраханской поэзии», с которым Павел в октябре 1999 года стал одним из лауреатов литературной премии имени Клавдии Холодовой. В книге, что создавалась двадцать с лишним лет – заметы сердца и памяти, наблюдения, размышления, когда факт или явление жизни обращали на себя внимание поэта и порождали мысль или образ.

Стихи Морозова наполнены раздумьями о судьбе Отечества, о переживаниях человека, который, испытывая на себе все беды нашего переменчивого века, сохраняет веру в национальное достоинство:

«Мой русский люд, он самый терпеливый, несуетный, неробкий, молчаливый, какой ни есть, но это – мой народ!» Чтобы создать такие стихи необходимо всем своим человеческим существом пережить и даже выстрадать то содержание, которое воплощено в поэтических строках. Для глубокого понимания поэзии Морозова от читателя требуется напряжение собственного разума и души.

Лирический герой постоянно ощущает свою кровную связь с родной землёй, сердце его наполнено тревогой за судьбу России, страхом за будущее нового поколения, что «после продолжительной зимы» разуверилось в прежних идеалах. Совмещая в стихах публицистичность с образной детализацией, Павел стремится не просто высказаться о тех или иных проблемах, но пристально, ответственно и углублённо вглядывается в духовную жизнь личности и народа и воплощает её внутренний мир и ценность в поэтическом слове. Даже сложные политические проблемы у него осердечены, совмещены с личной судьбой автора. Такой незаметный переход от общего к частному создаёт атмосферу сопричастности поэта и читателя, очеловечивает порой самые сложные размышления:

Не хотел казаться маловером,
Верил в недалёкую мечту,
Только танки в девяносто первом
Раздавили веру в доброту.
Думал, поживу ещё на свете
Без глупцов и без кавардака,
Только танки в девяносто третьем
Отрезвили мысли чудака.
Жить мечтал спокойно и богато,
О стране поэмы сочинять,
Только танки в девяносто пятом
О себе напомнили опять…

Ощущение потери единой Родины, распада Советского Союза, как целостного братства народов – ведущая тема сборника «Рисунки с натуры». Сегодня модно утверждать, что это братство было навязанным сверху, неискренним, однако то, что происходит сегодня, когда из-за межнациональных конфликтов льётся кровь и льётся в таких масштабах, что поневоле приходишь к осознанию народной мудрости «худой мир лучше доброй ссоры» (а стремиться-то нам следует как раз к доброму миру!), очень многие морозовские строки, вне всякого сомнения, созвучны мыслям большинства современников и, что совершенно определённо, не могут оставить в равнодушии, поскольку предельно человечны и альтруистичны.

У стихов Павла Морозова есть то самое важное качество, которое присуще истинной поэзии: они заставляют думать, порою не соглашаться с автором, вступать во внутреннюю полемику с ним. Вызвав в читательской душе ответные чувства, такие стихи живут и в сердце, и в сознании ещё долго после прочтения.

Поэт пытается охватить действительность в её сложных противоречиях. Для него важно не просто назвать виновников беды, не просто заклеймить зло, главное – как можно реалистичнее и строже сказать о страшной стороне нашей жизни, в которой правит бал откровенная пошлость.

«Нам нечего сказать шагающим вослед», - с грустью констатирует поэт, призывая отрезвить державу от бездуховности, вспомнить о чести и любви.

Стилевая манера Морозова позволяет ему и в радости, и в горе выражать свои чувства и мысли с иронией, за которой часто скрывается глубокий социально-политический смысл.

В стихотворении «Случай на рынке», описывая нелицеприятный эпизод драки русского с таджиком, в которой победившему россиянину отомстила за единоверца толпа разъярённых азиатов, поэт развёрнутой метафорой даёт верную оценку нашему прошлому, которая едва ли совпадёт с точкой зрения современных читателей: «Не так ли когда-то глазели, как бьют непокорных князей?» и связывает её с днём нынешним:

Не крестимся, если нет грома,
А после рыдаем навзрыд,
И надо бы жить по-другому.
Да, надо бы, кто говорит?!

В сборниках Павла Морозова немало горьких дум о бессмыслице, которая не даёт «жизнь по-человечески прожить», но, в отличие от его более ранних стихов, в них преобладает не философичность, а прямая сатирическая оценка современных социальных и политических фактов, отсюда – резкая ироническая интонация в таких стихах, как «Строка в анкете», «Мы потеряли вмиг и совесть, и приличье…», «Письмо на Украину» и в некоторых других.

Дерзка и порой неожиданна образность стихов Морозова, сумевшего своё неприятие лжедемократизма перенести в сферу размышлений о сути человеческого достоинства:

Те слова, что сейчас воскресили,
Не могу говорить без труда:
Господа! Вы живёте в России,
Так какие же вы – господа?..
Вы играете… Только на грани
Сумасшествия ваша игра:
Появились в Рязани дворяне,
В Туле в школу пошли юнкера…

По существу, основной мотив поэзии Павла Морозова – гневная отповедь тем, кто продолжает распинать историю, а значит, предавать свой народ. Неприятие этого автор подтверждает личной судьбой. Он с такой неподдельной горечью пишет о своём новом деле, торговле книгами, которым вынужден заниматься, чтобы его семья могла жить достойно, что у читающего эти строки вполне естественно возникают мысли о навязанном извне нашей стране способе выживания:

Я перещёл в когорту продавцов,
Пока живу на то, что продаю.
Я перешёл в когорту мертвецов,
Хотя исправно нищим подаю.
Такое чувство, будто бы удрал
От родины, покинув отчий дом,
Как будто что-то ценное украл
И продаю украдкой за углом…

Павла Морозова как человека высокой духовности в раздрызганное время удерживало на плаву способность творить – правдиво, честно, и несмотря на душевный неуют, светло, что проявлялось как во вдумчивых, публицистически углублённых стихах, так и во многих строках о любви, в том числе, и любви к родному краю.

В 1998 году П.Морозов стал лауреатом городского телевизионного конкурса на лучшее литературное произведение, посвящённое 440-летию Астрахани. Поэту были «по душе на лодочки, под всплёски на воде, всплывать в Созвездье Лотоса, какого нет нигде».

И хотя сам он считал, что в нашем живописном краю «идиллии писать немудрено», морозовские строки, посвящённые малой родине, настолько искренни и нефальшивы, что она предстаёт перед читателем отнюдь не идиллической, а той единственной, что даётся каждому человеку от рождения и навсегда.

Павел Морозов шагал по жизни прямой дорогой, никуда не сворачивая от своего истинного предназначения – поэзии.


«ДА, РОССИЯ НАРОДОМ КРАСИВА!»

(к шестидесятилетию со дня рождения поэта Павла Морозова)

         Павел Васильевич МОРОЗОВ (1954-2003) родился в Астрахани. Окончил Литературный институт им. М. Горького (творческий семинар известного русского поэта Анатолия Жигулина). Член Союза писателей России.

Спустя четыре года после преждевременной кончины поэта Павла Морозова его друзья издали сборник его стихов под названием «Ты с нами» (Астраханское отделение СП России, 2007), по праву пополнивших золотой фонд поэзии современной России, которые долго ещё будут согревать души благодарных земляков, хранящих память о поэте.

         Автор стихотворных сборников «Музыка земли», «Обращение», «Во имя любви», «Рисунки с натуры», «До востребования», «Земляки». После ранней смерти поэта его друзьями был издан сборник стихов Павла Морозова и воспоминаний о нём «Ты с нами».

          Лауреат литературных премий: имени Клавдии Холодовой, имени Велимира Хлебникова, имени Леонида Чашечникова. Дипломант телевизионных творческих конкурсов на лучшее стихотворение об Астрахани, посвящённого 440-летию города и «Благовест».

         В память о поэте Астраханским региональным отделением Союза писателей России в 2003 г. была учреждена литературная премия им. Павла Морозова. Первым лауреатом этой премии стал его лучший друг Борис Свердлов.

        Павел Морозов прожил короткую, но яркую жизнь. Более десяти лет нет его с нами, но память о нем, его творчество живет в душах астраханцев.

        Творческими наставниками Павла Морозова были известный столичный поэт Анатолий Жигулин и наш Леонид Чашечников. Многое он почерпнул у них. Но главному – умению любить людей – его научила жизнь. А еще научила бескомпромиссности в борьбе за души этих людей, а значит, за счастье и справедливость.

       Основными темами творчества Морозова были раздумья о своем призвании, о месте в жизни, об ответственности за сегодняшний и завтрашний день. Павел Морозов выпустил ряд сборников, среди них «Рисунки с натуры», «До востребования», «Во имя любви». Стихи Морозова были опубликованы в сборнике участников фестиваля поэзии «Подснежники Парнаса» и в поэтической антологии «Где Волга прянула стрелою…», он также являлся редактором-составителем уникальной книги «Антология астраханских поэтов» Лейтмотивом литературного вечера стали морозовские строчки из стихотворения «Земляки»: «Здесь на левом берегу – земляки, и на правом берегу – земляки». В стихотворении выражена вся гражданская позиция поэта, любовь к малой Родине, к людям.

Могу отметить с особой гордостью: мне повезло начать свой путь в поэзии рука об руку с Павлом Морозовым. К тому времени, когда мы впервые встретились на занятиях литературной студии «Моряна» при редакции газеты «Комсомолец Каспия», Павел уже прошёл азы строгой творческой школы Леонида Чашечникова, и писал не просто талантливо, а очень талантливо.

Тогда я заканчивала десятый класс. Вслушиваясь, вдумываясь в строки своих товарищей, охала: «Вот она, поэзия настоящая! Мне-то так слабо…»

Конечно же, было немного лестно, что Павел сразу воспринял меня на равных, по-братски опекая на выездных семинарах молодых нижневолжских литераторов в Волгограде и Саратове. Его добрый юмор, мягкая ирония не задевали, а подбадривали. Он мог подолгу цитировать Прасолова, Смертину, Реброву, не говоря уже о классиках, чьих строк на память Морозов знал немерено.

«Бенедиктов… Языков… Кольцов…
Всё за нас сочинили когда-то.
Я читаю забытых творцов:
Превосходно писали ребята!

Бенедиктов меня озарял.
Мне Языков не дал потеряться.
Я Кольцова порой повторял
Осторожно, чтоб не повторяться…»

Поэтическая эрудиция Павла потрясала. Мне нравилось с ним вместе выступать, у него было, чему учиться. А ещё подкупала искренность, исповедальность, с которой он читал свои стихи на творческих встречах. Уже в конце семидесятых у Морозова сложилась собственная читательская аудитория.

Павел много выступал перед своими земляками, его проникновенный голос часто звучал по радио, и люди ждали новых встреч с его стихами, исполненными доброты, а потому вызывающими доверие:

Пусть звучит вечерняя соната
Поля, что раскинулось вдали,
Мне и вправду ничего не надо,
Кроме этой музыки земли,
Что во мне звенит, не затихая,
В эти мимолётные часы…

Мудрые и вместе с тем простые строки Павла дышали в лад с миром природы, в них струилось то неподдельное молодое жизнелюбие, которое позволяло запоминать их с первого прочтения.

Сенокос, поле, опьяняющие капли росы, сельские гармонисты  - все эти черты и приметы малой родины органично и красиво вошли в стихи Павла Морозова. И всё это стало фактом поэзии потому, что это не придумано и является не мелкой подробностью, а крупным фактом его биографии, его личной жизни, судьбы. Он высказал точку зрения о предназначении поэзии, созвучную очень многим:

«Мы пишем стихи во имя победы Добра над Злом».

Павел Морозов умел слышать время, видеть происходящие вокруг события собственным, присущим лишь ему, взглядом. Стихи Морозова наполнены раздумьями о судьбе Отечества, о переживаниях человека, который, испытывая на себе все трудности нашего переменчивого времени, сохраняет веру в национальное достоинство:
«Мой русский люд, он самый терпеливый, несуетный, неробкий, молчаливый, какой ни есть, но это – мой народ!»

Стихи Павла Морозова по-настоящему народны. Это отмечал и руководитель его поэтического семинара в Литературном институте имени Горького поэт-фронтовик Анатолий Жигулин.

Такая поэзия понятна и близка землякам-астраханцам. Не случайно именно  морозовские строки «Здесь на левом берегу – земляки, и на правом берегу – земляки!» стали девизом областного конкурса самодеятельных поэтов «С Тредиаковским в двадцать первом веке» 2007 года.

Своим землякам Павел Морозов успел сделать поистине щедрый подарок. Он – редактор-составитель второй и, по моему глубокому личному убеждению, лучшей и на сегодняшний день «Антологии астраханской поэзии».

«Кланяйтесь, люди, поэтам и творцам земным – они были, есть и останутся нашим небом, воздухом, твердью под ногами, нашей надеждой и упованием. Без поэтов, без музыки, без художников и созидателей земля давно бы оглохла, ослепла, распалась и погибла. Берегите, жалейте и любите, земляне, тех избранников, которые даны вам природой не только дня украшения дней ваших, в усладу слуха, ублажения души, но и во спасение всего живого и светлого на нашей земле», - эти слова Виктора Астафьева Павел Морозов вынес в эпиграф к предисловию своей последней книги.

А мне в шутливом автографе авторского экземпляра поэтического сборника «Во имя любви» Павел написал:

«Жизнь весела,
Вокруг – интриги,
А суть – в стихах,
Что в этой книге!!!»

Охотно верится, читатель, что в стихах Павла Морозова ты найдёшь немало искренних, озорных и весёлых строк, которые заставят задуматься о главном. О смысле жизни и её сути.

(ДИНА НЕМИРОВСКАЯ)




«До востребования» - так назвал свою последнюю прижизненную книгу Павел Морозов. Время востребования наступило. Читайте Павла Морозова.






СТИХИ ПАВЛА МОРОЗОВА


*    *    *

На развилке трёх дорог
Повстречал меня пророк
И сказал: «Пойдёшь направо –
Ждут тебя любовь и слава,
Можешь влево повернуть –
Тоже проторённый путь,
Только прямо не ходи –
Неизвестность впереди».
Мы на камне от души
Покурили с ним в тиши,
Был я смолоду упрямым,
Не свернул – потопал прямо…

СТАРОЕ ФОТО

На старом фото - мать моя
И молодой солдат.
Сидят, улыбки не тая,
А с ними - старший брат
Сидит, головку наклоня,
Кусает леденец,
Ещё на свете нет меня,
Есть мама, брат, отец.
Они сидят, любовь храня,
Задумались о чём?
Ещё на свете нет меня,
Сидят себе втроём.

*          *          *

Благодарен я солнцу и небу,
Я иду по земле неспеша,
Сочиняя стихи «на потребу»
Те, что требует нынче душа.

И тебе я читаю их сразу,
Веселы они или грустны.
Я слагаю стихи «по заказу»,
По заказу пришедшей весны!

Я пишу к знаменательным датам,
Этот день – чем не дата для нас?
Обнимаешь меня как когда-то,
И целуешь меня – «на заказ»!

И за нежность подобную мне бы
Надо вечно в ночной тишине
«По заказу» писать, «на потребу»
О тебе, о любви, о весне.

* * *

И никак не скажешь проще,
Две недели сочинял:
У меня не стало тёщи,
Танька бросила меня!

Ничего не станет, если
Мендельсона заведу
И под свадебные песни
К маме плакаться пойду.

Мама выгладит рубахи,
Даст целковый на обед.
У неё не стало свахи,
И снохи отныне нет…

Не по нам такая скука,
Просыпаюсь по ночам.
Мама хочет видеть внука,
Я по сыну заскучал.

Наряжусь английским лордом
И пойду к своей судьбе.
А когда-то был я гордым,
До женитьбы на тебе!


*          *          *

В мире свой закон и свой порядок:
После листопада выпал снег,
Человек большой ушёл,
                а рядом
Маленький родился человек.
Отмелькала, падая, комета,
Но другая засверкала вдруг,
Предал друг, и как-то незаметно
Появился в жизни
                новый друг.
Песни умирают поэтапно,
То слова меняя,
                то мотив,
Женщина покинула внезапно,
Свято место напрочь уступив.
Почернели на морозе розы,
Приутих без лодок мелкий плёс…
Потому что не осталось слёз.

В РЕСТОРАНЕ

Я отвык от шумных ресторанов,
Но однажды,
                будучи не пьян,
Посетил негаданно-нежданно
С другом придорожный ресторан.
Там на сцене маленького зала,
Где стоял обшарпанный рояль,
Постоянно музыка звучала,
Навевая светлую печаль.
И, согнувшись над роялем грустно,
За любые потные гроши,
Седовласый старец пел искусно
То, что называют, для души.
Как он пел –
                словами не расскажешь,
Как играл –
                того не передать,
Будто разговаривая с каждым,
Словно призывая благодать!
«Есть ещё в пороховницах порох…» –
Думал я о странном старике,
Мне сказали, что уже лет срок
Он играет в этом кабаке.
Если на душе бывает туго,
Если на душе –
                сплошной туман
Я звоню и приглашаю друга
В старый придорожный ресторан.

РОМАНС О ФЛЕЙТЕ

Случайные случайности на свете
Случаются, как будто бы во сне:
Я Вам хочу сейчас сыграть на флейте
Рассеяно она шепнула мне.
Пожалуй, нет! В том позабытом лете,
Когда плыла неяркая луна
Я Вам хочу сейчас сыграть на флейте,
Настойчиво сказала мне она.
А может быть, всё перепутал ветер?
И остаётся гнать догадки прочь.
Я Вам хочу сейчас сыграть на флейте!
Она мне прокричала в эту ночь.
Я в поисках метался по бульвару,
Не понимая вспыхнувшую блажь:
Да ладно бы баян или гитару,
А тут подайте флейту! и шабаш
Провинциал, тупой и несмышлёный,
Профан, кретин, полнейший идиот:
Она ушла, конечно, оскорблённой,
Скривив в усмешке пышногубый рот.
Ах, мне б её сейчас, как ту конфету,
Которую не дали пацану.
И пусть бы намекнули мне про флейту
Под эту августовскую луну!

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Возьми, таксист, я заплачу двукратно.
Поторопись, отдам и три цены,
Вези меня туда, где, вероятно,
Забыть за эти годы не должны!
Гони, таксист, туда, где всё знакомо,
Где не был я, мне кажется, сто лет.
И посигналь, пожалуйста, у дома,
Пускай в окошко выглянет сосед!
Потом постой и выйди первым сам уж,
С подарками открой багажник мне:
Коробка – той, кто сильно хочет замуж,
А остальное – другу и родне!
Не обессудь, я долго дома не был,
За то, что водки прикупил тайком.
Вот выйдет мать навстречу с тёплым хлебом
И напоит с дороги молоком!
Не откажи, таксист, пей за обоих.
Твою работу трудную ценя,
Я рассчитаюсь и за то с тобою,
Что ты не выдал, грешного, меня!

ПИСЬМО ДРУГУ

Вот прямо от этого ерика,
От моря немеряной лжи,
Уехать мне, что ли, в Америку?
Кому я там нужен, скажи?

Кому я там нужен, в Америке?
Кому я там "Здрассьте" скажу?
Никто не забьется в истерике,
Кому и чего докажу?

Я мог бы мести у них в скверике,
Я мог бы им почту носить,
Но нужно ли это Америке,
Америку надо спросить...

Грешно мне, отнюдь не холерику,
И думать об этом, прости,
И рваться куда-то, в Америку,
Успеть бы свое разгрести.

Погрязли и там в лицемерии,
И там - болтовня и брехня,
И что мне до ихней Америки,
Она не умрет без меня!

*    *    *

Я хотел бы махнуть
в распрекрасный Париж,
Погулять на зеленом
красивом лугу,
Только вот от родных
скособоченных крыш
Оторваться никак не могу.

Я бы в Лондон туманный
податься хотел,
Накопив на билет
на большой теплоход,
Но опять не могу
оторваться от дел,
Что накоплено невпроворот.

Я хотел повидать
этот сказочный мир,
Посмотреть этот белый
загадочный свет,
Да видать, недоступны
мне Осло и Рим,
И свободного времени нет.

Может, писано так
на судьбе, на роду,
Но с годами не верится
/хоть застрели!/,
Что я в землю сырую
однажды уйду,
Не увидев огромной земли...



*          *          *

Выдавали правду по мельчайшей дозе,
Нам внушали долго: «Истина – в вине…»
Мы искали выход в деревенской прозе
И в стихах о страшной мировой войне.

Стало больше дела, стало меньше позы,
Показались травы из-под тех снегов.
Никуда не деться от прекрасной прозы,
Не уйти от горькопахнущих стихов.

Надо уколоться, чтобы срезать розу,
Надо гром услышать перед тишиной.
Мы опять читаем читанную прозу,
Снова дышим песней, связанной с войной.

Не страшна нам с ними буйная угроза,
Никакая буря с ними не страшна.
Согревает сердце ласковая проза,
Предостерегает давняя война!

Родину рисую с белою берёзой,
С клином журавлиным в синей вышине,
Наслаждаюсь доброй деревенской прозой,
Убеждаюсь в пользе песен о войне.


ГОРОДСКОЙ РОМАНС

Мой город мал.
                В нём улицы тихи.
Я за день обойду его пешком,
И не поверю в громкие стихи
О молчаливом городе моём.
Тут был Дюма,
                а позже был Шукшин,
Спросите лучше: кто тут не бывал?
Мой город, как хороший семьянин,
Своим теплом любого согревал.
Его не променяю никогда,
Каких бы не сулили мне щедрот,
Есть у меня свой берег и вода,
Вот здесь я точно – истый патриот!
А город разрастается под стать
Огромным стройкам канувшей страны,
Уверен, будет нам недоставать
Молчанья и приятной тишины.
Я в Астрахань, как в женщину влюблён:
Ревную и прощаю все грехи,
Она мила,
                тут улицы тихи,
Она мала,
                она из тех времён,
Когда писались нежные стихи!

*          *          *

Если говорить о жизни личной,
То сейчас (спасибо – сентябрю!)
У меня дела идут отлично:
«Как живёшь?»,
                «Нормально…» – говорю.

Есть на то весомая причина:
Жёлтый лес и росы на стерне,
Листопад
                и даже паутина
Сердце успокаивают мне.

Чтобы память не дала промашки,
Чтоб из виду осень не терять,
На зиму счастливые ромашки
Я кладу в обычную тетрадь…

Мусор жгу на опустевшей грядке,
Собираю жухлую ботву.
«Как дела?»,
                я говорю: «В порядке…»,
«Как живёшь?»,
                «Вот этим и живу…».


 
   *          *          *

Как мы самонадеянны, друг мой,
Лениво просыпаясь на заре…
Нам кажется, что осень – за горой,
Хотя она гуляет во дворе.

Как мы с тобой не верим напоказ
Тому, что проиграли седине,
Что женщины любимые без нас
С другими будут счастливы вполне.

Как мы с тобой уверены, мой друг,
Что жизнь у нас прекрасна и длинна,
И нет зимы, нет осени вокруг –
Весна и лето! Лето и весна!

Как мы с тобой, наверное, смешны,
Особам молодым смотря вослед,
Которые особо не нужны,
Когда подходит к финишу сюжет.

Как мы с тобой наивны, мой дружок,
Нам хочется до старости форсить.
А может быть,  оно и хорошо:
Не верить, не бояться, не просить?!



  *          *          *

Мне кажется,
                преград на свете нет:
Любое дело по плечу порою,
Вот посмотрю на небо –
                и открою
Звезду, которой миллионы лет.
И очень скоро улечу туда,
И если (дай-то Бог!) позволит климат,
И местные меня нормально примут,
Останусь там,
                быть может, навсегда.
Но и тогда в прозрачной синей мгле,
Когда увижу землю подо мною,
Уверен, притяжение земное
Потянет снова
                к матушке-земле… 

               

  *          *          *

                Леониду Чашечникову

Много было родин у поэта!..
И Сибирь, и Волга, и Москва.
Но для каждой находил при этом
Самые заветные слова.

Было много у поэта родин!..
Он менял их лихо, без труда.
Потому казался сумасброден
Тот поэт, менявший города.

Родин у поэта было много!..
Может быть, он чувствовал душой,
Что ведёт его от них дорога
К ощущенью Родины большой?

У поэта родин много было!..
Милых, малых, как ни назови:
Слышал я, опять его прибило
К испытанью в искренней любви.


НА СОВЕЩАНИИ МОЛОДЫХ ПИСАТЕЛЕЙ

В Саратове, в гостинице «Европа»,
Газ-воду подавали без сиропа.
Нас утром похмеляла вся обслуга,
Потом опять вино лилось по кругу.
В Саратове, в гостинице «Европа»
Запомнились четыре остолопа,
Хмельно читавшие стихи друг другу
И яростно взывавшие на спор.
Мы пьяными вошли в литературу:
Борис Свердлов, сатирик Пашка Суров,
Закир Дакенов, я и кто-то пятый,
Мне помнится, саратовец Запяткин.
СССР был и была цензура.
Но нас другими помнят до сих пор.
И что-то в нас такое разглядели
Писатели и даже метрдотели!
Тех дней весёлых не вернуть уже,
Где было похвалою наивысшей
С утра пораньше горничную слышать:
«Товарищи! Пожалуйста, потише!
У нас поэты спят на этаже!»
Пусть мы вели себя по-идиотски,
Не зная, что живёт на свете Бродский,
Поймите, суть не в том, в конце концов:
Все наши гениальные замашки,
Стихи, портвейн, разбитые рюмашки
Борису, мне, Закиру, Женьке, Пашке
Простили бы Есенин и Рубцов!


МОИ ПОЭТЫ

Бенедиктов… Языков… Кольцов…
Всё за нас сочинили когда-то.
Я читаю забытых творцов:
Превосходно писали ребята!
Бенедиктов меня озарял.
Мне Языков не дал потеряться.
Я Кольцова порой повторял
Осторожно. Чтоб не повторяться.
Вот на полке стоят в тишине
Те, что душу мне разворошили.
Как живётся им там, в вышине?
Как поётся им там, на вершине?
И завидую им под луной:
Ах, каких они женщин любили!
Если что-то случится со мной,
Дай-то Бог, чтоб меня так «забыли»!
Устаревшим не кажется стих,
На душе вызывая истому.
Как бы жил на земле я без них?
Я бы жил… Но уже по-другому.




*          *          *

                Борису Свердлову

Мы с ним сидим
                и пьём из кружек пиво,
Как жизнь порой бывает хороша!
Вот отдыхают сердце и душа,
Мы с ним сидим и, слава Богу, живы…
Шесть соток на земле, как это мало!
Он эту дачу строил десять лет.
Ему её как раз недоставало.
Всё остальное – суета и бред.
Нам не хватало этого уюта,
И жизнь прекрасна именно сейчас!
Она бежит, минута за минутой.
А мы сидим уже четвёртый час…
Четвёртый час сидим, как это много!
Когда-нибудь, взойдя на небеса,
Мы будем рады попросить у Бога
Нам жизнь продлить
                хотя б на полчаса.
За полчаса мы вряд ли что успеем,
Они как полминуты пробегут,
И мы, от нашей наглости шалея,
Ещё попросим парочку минут.
Как жизнь чертовски, всё-таки красива.
И пахнет Волгой вобла на столе!
У нас свои шесть соток на земле,
Мы с ним сидим
                и пьём из кружек пиво.

*          *          *

Не верю, что придётся умирать,
Что с дождичком (поближе к четвергу),
Наступит май. А я ни сесть, ни встать,
И даже шевельнуться не смогу.
Не верю, что придётся дорожить
Мне каждым днём, минутой, а потом
Меня не станет. Я не буду жить.
Но будут люди заходить в мой дом!
Они зайдут и сядут у огня
Печурки той, что сын мой протопил.
Не верю, что не вспомнят про меня,
Ведь я не зря на этом свете был!
Уверен, недруг будет привирать,
Что другом был до гробовой доски,
Не верю, что придётся умирать,
Не то давно бы умер от тоски.
Хотя в запасе несколько планет,
Всем хватит места, что ни говори,
У нас в запасе только этот свет,
В запасе только эти сентябри.
 
*          *          *

Не лезу ни в какие передряги,
За жизнью наблюдаю из окна.
Есть карандаш,
                есть чистый лист бумаги,
Есть полночь
                и ночная тишина…
И веет предосеннею прохладой,
И вина зреют к свадьбам в погребах,
И женщина единственная
                рядом
Красиво спит с улыбкой на губах.
Вот так и жить бы –
                просто и спокойно,
Сажать деревья и растить детей,
Построить дом
                и ненавидеть войны,
К друзьям ходить
                и приглашать гостей!
И потому перед судьбой – в ответе,
И перед вами в том лишь виноват,
Что знал,
                как надо жить на белом свете,
Но жил, как жил:
                задумками богат…

*          *          *

Не хотел казаться маловером,
Верил в недалёкую мечту,
Только танки в девяносто первом
Раздавили веру в доброту.

Думал, поживу ещё на свете
Без глупцов и без кавардака,
Только танки в девяносто третьем
Отрезвили мысли чудака.

Жить мечтал спокойно и богато,
О стране поэмы сочинять,
Только танки в девяносто пятом
О себе напомнили опять.

Не дают пожить в любви и мире,
Тихо тает в часиках песок,
Всем дадут, в итоге, по квартире
Из сосновых струганных досок.

Сколько, интересно, там осталось?
На кого обиду возложить
В том, что нам с тобою не досталось
Жизнь по-человечески прожить?!

ПИСЬМА

Сегодня письма пишут единицы…
Их нежные улыбчивые лица
Нетрудно мне представить над страницей,
И что они расскажут в письмеце.
Я сам любил всем отвечать когда-то,
Стараясь не писать замысловато,
И подбирал любимым адресатам
Эффектные постскриптумы в конце.
Я знал о том, кто – где и чем он дышит,
Я писем ждал, я верил, что напишут.
Но кто теперь какую выбрал нишу
Неведомо, и я вам не скажу…
Почтовый ящик пуст и неуместен,
И письмоноша нынче неестествен,
Я сам уже, без малого, лет десять
В эпистолярном жанре не пишу.
Мы носимся, как будто заводные,
Нам некогда отвлечься в выходные,
Черкните же мне, милые, родные,
Хотя бы просто коротко: «Привет!»
Мне трудно жить без ваших добрых истин,
Без ваших дум, без ваших мудрых мыслей,
Как жаль, что мне сегодня нету писем,
Я б не заставил долго ждать ответ.

*          *          *

Пылит забытая дорога,
Как на классическом холсте,
Что принесёшь ты мне, сорока,
Какие сплетни на хвосте?
Так думал я в минуты грусти,
Но в дни безудержной тоски
Гостеприимством самым русским
Меня спасали земляки…
Нет, не напрасно, не напрасно
Здесь ждут, и я пойму не вдруг:
Сестра по-прежнему прекрасна,
По-прежнему надёжен друг,
И смотрят вслед односельчане,
Кивая, опершись на тын,
Всё, как в классическом романе,
Когда вернулся блудный сын.
Здесь, словно за пришельцем, дети
За мною следуют гурьбой,
Признайтесь, много ли на свете
Тех мест, где рады в час любой?!
Где к ним забытая дорога,
Трясёт, сгоняя пыль в кювет?
Нет, мест таких совсем немного,
А у иных – и вовсе нет…


РАЗГОВОР С БОНАПАРТОМ

Господин Бонапарт!
                Обращаюсь к вам поздно:
До могил не доходят любые слова.
Вам светили во мгле
                наши русские звёзды,
Но всегда за себя отвечала Москва.

Господин Бонапарт!
                Пусть вас превозносили,
Я жалею глупцов
                и врагов не боюсь,
Вы – глупец, Бонапарт,
                коль пошли на Россию,
Вы – мой враг, Бонапарт,
                раз шагнули на Русь!

Вот бы встретиться нам
                в роковом поединке,
Я бы сам вас нашёл
                на дорогах войны,
Я бы вам показал
                все приёмы Ордынки,
И добил бы приёмом неглинской шпаны.

Господин Бонапарт!
                Вы любили масштабы,
От перчатки моей отмахнулись бы вы,
Вас Всевышний увёл
                по смоленским ухабам,
Только я не простил вам
                сожжённой Москвы!
 

РУССКАЯ РУЛЕТКА

Мы лгать себе пытаемся нередко
И потому нам места нет в раю.
Не зря зовётся русскою рулетка,
Где Жизнь стоит у Смерти на краю.
Так повелось,
                придумано не нами,
И тешит душу нам самообман,
Свою Судьбу мы выбираем сами,
Крутя с усмешкой чёрный барабан.
Кто более труслив –
                играет в карты,
Мечтая о короне и дворце.
Мы, пленники безумного азарта,
Идём ва-банк с безумством на лице.
Тот водку пьёт,
                тот совращает женщин,
И кажется, что козыри сданы,
И чудится, ни больше и не меньше,
Что Бога нет
                и нету Сатаны
Не изменяя Родине и Вере,
Мы молча нажимаем на курок,
И Сатана следит за револьвером,
Но пулю-дуру убирает Бог…

СОНЕТ О «ДА» И «НЕТ»

Я сам себя ругаю и корю
За то, что уступаю иногда:
Где надо «нет» сказать, я говорю
Не очень-то уверенное «да».
И улыбаюсь лести дурака,
И ненавижу умного врага.
Где надо грубым быть, я – не грублю,
Где надо бы любить – я не люблю.
Как я несовершенен, Бог ты мой:
В который раз не передам привет,
Вновь не отвечу на вопрос прямой,
Не прогоню, а промолчу в ответ…
Неужто мне до самой гробовой
Доски придётся путать «да» и «нет»?
 
*          *          *

Стихи не должны быть злыми,
Неважно, какая пора:
Мы пишем стихи во имя,
Во имя победы Добра.

В твоей черновой тетради
И строчки не так светлы…
Мы пишем стихи не ради
Бессмертия и похвалы.

Кого-то согреем ими,
Кого-то спасём теплом,
Мы пишем стихи во имя
Победы Добра над Злом.

Хотелось бы быть мудрее,
Чтоб слушали нас «верхи».
Стихи должны быть добрее,
На то они и – стихи.

А то, что другой нет темы
И скучно сейчас творить,
Так это – твои проблемы,
Как стали у нас говорить!


*          *          *

Я болен одиночеством без вас –
Таков диагноз нового недуга:
Мне тяжело без истинного друга,
Которого со мною нет сейчас.
Я болен одиночеством. Все дни
Перемешались в голове отныне.
Без милых мне людей, как в карантине
Живу, не зная, как живут они.
Я болен одиночеством, поверь,
Болезнь сия порой неизлечима:
Мне жить невыносимо без любимой,
Которой рядом нет со мной теперь.
Я болен одиночеством – и тут
Бессильна мировая медицина,
Учёные не создали вакцину,
И с этой хворью многие живут
Из года в год, не ведая, отколь
Прилипла к ним тягучая зараза?
И друг мой, и любимая – ни разу
Не жаловались на такую боль.
Я болен одиночеством без них,
И трудно мне, и горько, и обидно,
Что моему «высочеству» не стыдно
Своей болезнью заражать других.


ПАМЯТИ ПАВЛА МОРОЗОВА

На кладбище с охапкою цветов
К любимому и близкому поэту
В маршрутке душной еду этим летом,
Как будто выбираюсь из оков
Беспамятства, ознобной суеты.
Полны ограды лебеды-осоки.
Сегодня сорок дней, как умер ты
И я твои шепчу на память строки.
Сегодня сорок дней, как нет тебя,
С кем начиналось самое начало.
Стою, рукой косынку теребя,
И верю, что душой не одичала.
По Кракову, как в дальнем сентябре,
Опять дождём заплачет скоро осень.
На листопады озорно смотрел,
А было их всего-то сорок восемь…
Нам – не аукаться. Мы – не в лесу.
Восходит наша юность из тумана.
Я к новым судьбам строки донесу,
Как будто переводчица Иванна.

(Дина Немировская, июнь 2003)

"ИЗДАЛЕКА И ВСЛЕД..."
СЕРГЕЙ БЕНДТ
(2 июня 1958-15 марта 2007)
«МЫ НИЧЕГО С ТОБОЙ НЕ ПРОСИМ,
САМОДОСТАТОЧНЫ В ПРИРОДЕ,
КАК КАПИТАНЫ РЕЙСОМ В ОСЕНЬ,
В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ СХОДЯ ПО СХОДНЯМ…»

Жизнь обкрадывает нас, медленно, отсекая от нашей сущности по кусочку. То, что в конце концов остаётся от нас, это уже некая новая субстанция.

Есть люди, не встретив которых, мы не стали бы теми, кем стали. С их уходом мы хороним и часть себя, и при этом едва ли не лучшую часть.

Для меня таким человеком был и навсегда останется Сергей Бендт, тот, с кем «отшлифовались, как песок и гранит, друг о дружку» на протяжении полутора десятка лет, тот, с кем вместе делили мысли и чувства, созвучные, сопредельные, тот, с кем вместе так любили и по мере сил и таланта воспевали родной город, в конце концов предавший нас, убив одного и изгнав другую.

Любовь сильней, когда она вдогонку,
Издалека и вслед,
Сродни осиротевшему ребёнку,
Просящему монет.
И для скитаний распахнувши разум,
И над душой царя,
За всё и мстит, и награждает разом
с величием царя.

В стихах, написанных Сергеем в дни недолгой разлуки – прозрение разлуки предстоящей, более глобальной, никому неведомо насколько затянувшейся. Как истинный поэт, Бендт умел пророчить, иногда себе на беду. Кому-кому, а той, что пишет эти строки, глотая слёзы, поскольку главные раны не затянуть никаким временем, известно, что это он писал о том, что – за гранью:

Чем распишусь в получении
Встреч, как пустыня,
Разлук, ставших благом,
Рук, поднимающих после подножки –
Шеей подставленной,
Постом ли, пиром?
Мальчик-кладоискатель,
Ответ где-то здесь,
Между вдохом и выдохом.
В зыби вонзайся холодные.
Здесь не мешают шипенье и треск
Факелов угасающих,
Шмель, для булавки назначенный,
Жалит и прочь улетает.

«О вы, которые уснули меж двадцатью и сорока…» - эти строки Леонида Мартынова написаны не о Сергее Бендте, которому было отмерено чуть больше – 48… Они – о поэтах всего мира, с которыми при жизни обошлись незаслуженно жестоко, а потом, когда их вдруг не стало, схватились за головы и запричитали в припадке запоздалой любви.

Глядя в телеэкран, где Эдвард Радзинский, рассказывая о гибели поэтов России, пытается постичь истинные причины преждевременного ухода Есенина, Маяковского, Гумилёва, где помимо революционных безумствований, несомненно, кроются мотивы личностные, отчётливо осознаю: поэтов губит безоружность перед пошлостью, подлостью, бездуховностью.

Незащищённость, недовостребованность, трактуемые в милицейских протоколах и выписках из журналов судмедэкспертизы как несчастные случаи, уносят из жизни тех, без кого эта жизнь становится тусклой и блёклой.

В ШАГЕ ОТ…

Мы не знаем, что сбудется с нами,
Ведь сегодняшнее – не навек.
В промежутках меж нашими снами
Повстречается наш человек.

Принесёт он и радость, и муку,
Благодать, удивленье и грех,
Потеснит он унынье и скуку
И один он заменит нам всех.

Созиданье он и разрушенье.
Видно, писано так на роду.
Ветер он в паруса и ошейник,
Он предаст и отгонит беду.

Время мчит и влечётся лениво.
Ждать умей и получишь ты весть
Через горы, моря, рощи, нивы,
Что спешит он к тебе, что он есть.

24.01.2006 г.

В этих строках, написанных действительно «В ШАГЕ ОТ…» нелепой, неоправданно жестокой гибели, чуть больше, чем за год до роковой проклятой даты 15 марта 2007-го, надежда на будущее с близким и понимающим другом. Но, увы, самые верные и преданные из нас, не в силах отогнать того, что предрекаемо-писано на роду…

Ношусь петухом
С головою отрубленной,
Твердь кровью рося…

У поэта после физической смерти есть шанс выжить. В опубликованных произведениях. Собственно, для этого и пишу я так трудно дающиеся воспоминания об одном из самых главных людей своей жизни. Возможно, прочитав стихи и хоаку Сергея (а ведь есть ещё и проза, и публицистика), кое-кто посмотрит на мир не столь пуританским взором?

ПОСЛЕДНИЙ ГОД ДЖЕКА

Моя вечерняя заря,
Поглядывая на часы,
Ждёт момента получше,
Чтобы откланяться.
Что-либо, что-нибудь, что-то
Останется
Памятью пастуха
О загнанном любимом коне,
Кустом, уцелевшим при пожаре
(Спасибо ветру,
Что дул не в его сторону).
Крепко-накрепко, строго-настрого
Я уяснил, что
Все наши близкие – убийцы
Либо нашего времени,
Либо нашей веры.
Прочие – самоубийцы,
Убивающие себя
Всем, что ни есть хорошего
Или плохого.
Мне неведомо,
Как замерзать одному в степи,
Но я убедился, что
Два подлеца или лодыря вместе
Легче оправдают
Свою подлость или лень,
Чем поодиночке.
Ещё я знаю,
Что нашим достижениям
Мы обязаны прошлым обидам,
А рана под повязкой
Болит так же,
Как и без неё.

Сергей Николаевич Бендт родился в Астрахани 2 июня 1958 года. С раннего детства отличался любознательностью и помногу читал. Учился в средней школе № 10, которая в начале его обучения, до 1970 года, располагалась в здании консерватории, увлекался шахматами, иностранными языками, часто посещал астраханские театры. Любовь к актёрскому мастерству привела Сергея на театральное отделение астраханского музыкального училища, хотя поначалу юноша пытался освоить профессию каменщика, а чуть позже поступил в рыбный техникум, который, впрочем, вскоре оставил.

Красивый, пластичный, талантливый юноша совмещал обучение с работой монтировщиком и осветителем сцены в театре юного зрителя, а затем и в драматическом театре. На одном из просмотров он вместе с партнёршей по сцене Мариной Богдановой был замечен одним из столичных режиссёров, и пара молодых актёров вскоре была переведена в Ашхабадскую театральную студию, одну из лучших во второй половине семидесятых.

Своим формированием, как говорил он сам, Сергей во многом был обязан таким режиссёрам, как Р.Хамдамов, Е.Гасин, причём не только в плане актёрского становления, а прежде всего воспитанием личности. Тогда же, в годы обучения в Средней Азии, С. Бендт начинает писать и публиковать стихи.

АЗИЯ

Здесь жизнь неспешна и недорога.
Слова – изюминами в тесте.
Жара влечёт потери в весе,
И на мечети острые рога
О голубой наждак небесный
Оттачивает полумесяц.
И кажется, что молод ты. Почти.
Час утренний о дне хлопочет,
А вечер делает для ночи
Всё, чтобы завтра утра час почтил
И запах из корзин и бочек,
И в праздничной программе прочерк.

По счастью, сохранилась видеозапись, где Сергей Бендт профессионально, по-актёрски, исполняет эти стихи.

Сергей Бендт долго отсутствовал в родном городе. За эти годы он играл в театрах Ферганы и Ашхабада, Смоленска и Димитровграда, Балашова и Балакова,Сарапула и Златоуста. Затем играл в астраханских театрах – театре кукол и драматическом. Одними из лучших сыгранных ролей сам он считал роли Синдбада-Морехода в одноимённой сказке, Швабрина в пушкинской «Капитанской дочке» и Гуревича (Венедикт Ерофеев «Вальпургиева ночь, или шаги Командора»).

Театр дал Сергею многое. Помимо сценического исполнения, он участвовал в радио- и моноспектаклях. Особенно удавалась С.Бендту декламация стихов поэтов фронтового поколения, за что он неоднократно получал поощрения.

Возможно, именно тогда, в период от двадцати до тридцати лет, в молодом человеке сформировалась настоящая гражданская позиция, несколько позже вылившаяся в строки истинно значимой настоящей поэзии:

ВЕТЕРАН

Что я видел хорошего, кроме войны?
Униженья, поборы, да страх ежечасный.
Лишь «сучка» наглотавшись, мы были вольны
Обо всём, что придётся, натачивать лясы.
Маялка у ворот, керосиновый чад,
Крики: «Стёкла вставлять!» и галдящие бабы
Выясняют, кто слямзил с верёвки наряд,
Не сказать, чтобы новый, отсохла рука бы.
Пустыри, жизнь в бараках, да лагерный мат,
Роды при переездах, рубли до зарплаты,
И не жду я повестки в райвоенкомат,
Собираюсь. Мать ставит на брюках заплаты.
Ох, царица небесная, матушка-мать!
Была крепкой броня, были быстрыми танки,
И столицы нежданных гостей принимать
Как убийцы умели и как куртизанки.
Что увидел вернувшись? Обманутых жён,
Не дождавшихся близких и нищих в медалях,
И людей, не привыкших переть на рожон,
Тех, кто сдал и кого почему-то не сдали.
Будьте здравы, любившие в гиблом огне,
Без войны не сумевшие б стать человеком.
Славься, смертью оплаченный праведный гнев,
Майский праздник, как гордость живым и калекам.

Как сказано С. Бендтом в предисловии к единственной на сей день изданной отдельной авторской книге лирики под название «НО…» (Астрахань, 1997), «первый раздел сборника – дань русской поэзии, второй – мира, третий – японской.

Почему «Но…»? Мы говорим: «Всё хорошо, но…» или «Всё плохо, но…» Нет гармонии без конфликта. Оптимизма желает читателю эта книга и её автор.

О себе. Не был. Не состоял. Не участвовал.
Не жалею. Не зову. Не плачу.
Читайте и перечитывайте.

С.Б.»

Выходили многочисленные альманахи, было множество журнальных публикаций, была и книга на четверых поэтов, куда вошёл венок сонетов Сергея «Своей дорогой», однако по сей день кроме чёрно-белой тоненькой брошюрки не вышло самостоятельного издания этого талантливого автора, после гибели которого миновало шесть лет.

Бендт любил экспериментровать со словом. В год двухсотлетия А.С.Пушкина, задумавшись над тем, а не посещал ли гений русской словесности нашу Астрахань, Сергей написал такое своеобразное произведение, как бы в тему продолжений путешествий Евгения Онегина:

ПИСЬМО ТУМАНСКОМУ ИЗ АСТРАХАНИ

«Онегин едет в Астрахань,
а оттуда на Кавказ».
(отрывки из путешествия Онегина)


I

Предметы детских поклонений,
Вояжи лечат, обновив
Вотще растраченный порыв
В песке увязший угрызений.
Корсет условий этикета
Мне опротивел, и изъяв
Себя из света, из забав,
Из оскорбительных запретов
Я, ваш дуэльный забияка,
От вас презреньем отделён
Средь равнодушия племён.
Так плевел отделён от злака.
В столичной жизни предыдущей
Я зачерствел и постным стал,
А здесь с улыбкой стар и мал
И воздух здесь от зноя гуще.
А здесь навыкате глаза
От непрестанного броженья
И в полдень здесь почти нет тени,
В поту здесь лица, как в слезах.
Спасибо, возчик подкатил
С мальчишкой чёрным на запятках,
Как видно сразу, малый хваткий,
Мальчишка денежку спросил.
Хотя по виду папуас,
А на щеке эмблема оспы,
В колтуне вшивом сбились космы,
По-русски молвил: «Дай на квас!»

II

На гулких мостовых булыжных
Изделие пустынь – верблюд
Никак не удивляет люд
В воздействиях на мир подвижных.
Клинками взрезаны каналов
В соединенье острова
Мостов больших, мосточков малых
В гармонию, как в гимн, слова.
Плывут хоругвями по небу
Изнеженные облака –
Божественного молока
К безбожному придача хлебу.
Мяучат чайки над рекой
Над пиками мачт чужеземных.
Снов детских, лёгких, незабвенных
Пронзительнее сей покой.
А женщины! Они превыше
Тех изваяний, тяготеть
К коим привык. И рад, заметь,
Что этих слов они не слышат.

III

За сим кончаю. В самый раз
К своим цепям добавить звенья
Беспечного самозабвенья
И ехать дальше, на Кавказ.
А то тяжелее станет крест,
Тоска утраты вдруг нахлынет,
Как запах выжженной полыни,
Аборигена этих мест.

Имя поэта Сергея Бендта при жизни стало известно в Германии и США. Неоднократно литературно-художественный общественно-политический альманах «Моргенштерн» публиковал его стихи, хоаку и прозу. В «Моргенштерне» имя Бендта стоит наряду с именами классиков немецкой литературы.

Стихи С.Бендта были опубликованы в сборнике «Глагол», изданном совместно Российским Домом народного творчества и журналом «Юность». В 1995 году Сергей стал победителем конкурса одного стихотворения журнала «Смена», в 1998 – победителем конкурса частушек. Неоднократно занимал призовые места в конкурсах верлибра и японской поэзии. Судите сами, хоаку и танку Бендта достойны похвал:

Прямо на шраме
От руки безыскусной
Старый товарищ
Сделал наколку:
Дракон
Красноглазый и с жалом.

"""

Со свадьбы чужой:
"Как была молода я!"
Старуха поёт.

"""

Старому платью,
Что в шкафу пожелтело
Свадьба приснилась.

Ощущая постоянную связь с тем, кого так безжалостно вырвало из жизни злющее время, обращаюсь к читателям вместе с поэтом и артистом Сергеем Бендтом, талантливым и мудрым человеком, от которого на Земле, уж поверьте, остались не только стихи, проза и сыгранные роли. Человек жив, пока жива любовь к нему. Поэт жив, пока его читают.

Ты осталась не в прошлом моём,
А в своём настоящем,
Потому что найдётся всегда что-нибудь,
Что мешает нам петь, коль поём.
И хоть ждём, что вот-вот
и друг друга обрящем,
Разлучает, помедлив чуть-чуть.

После разлива вернётся река в своё ложе,
Ветер растреплет деревья,
останки присыпав снежком,
Дни замелькают,
на лёт к жарким странам похожи,
То, что расстроит сегодня,
потом обнадёжит,
Вместо беседы вина друг старинный
предложит
и откровенным до дна будет тот,
кто почти незнаком.

Снята икона и стенка казнит пустотою.
Есть смысл хоть в чём-то? Кричу в эту синь,
В бирюзо-лазурные эти покои:
«Не забывай, если я для тебя что-то стою.
Память твоя да вместит берега и обои.
Помни меня, помни меня, помни.
Аминь».
ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННЫХ СТИХОВ СЕРГЕЯ БЕНДТА
КУСТО

Бог милостив, но всех
Он оберечь не в силах.
И в том ли тех успех,
Кто дожил до могилы?
О, толкователь снов,
Дай мне ответ правдивый –
Из жизненных основ
Что – подлинное диво?
Тесней день ото дня
Круг вкруг тебя живущих,
А хлеба и огня
Вполне лишь в райских кущах.
Хватило всем с лихвой
На первое на время
Бананов, самок, войн
С последствиями всеми.
Второго пробил час.
И время то второе
Обязывает вас
Платить за всех. И втрое.
Вниманье ко всему,
Что умерло и живо –
Честь вашему уму.
Вот истинное диво.

СТАРИК

Мне нравилось разнообразье
В начальной и конечной фазе.
В конечной – тем, что есть исход
Из дома, жизни, кинозала,
В начальной – тем, что с пьедестала
Разнообразие свергало
Постыдных дел постылый ход.

Теперь же нахожу в привычном
Такое множество обличий,
Что каждый час – медикамент
Моих недугов. Он – шпаргалка,
В которой сказано: «Не жалко,
Что жив, не шатко и не валко,
Для храма моего цемент».

Не осуждая, обсуждаю.
В потёмках множеств не блуждаю,
Взяв одномерность за закон.
На жизни глядя пантомиму,
С лет высоты, я вижу – мимо
Спешат другие пилигримы
В божеств изжитых пантеон.

СМЕРТЬ  ХОЗЯИНА

Как бы вам объяснить…
Всё укравший глазами,
Где что плохо лежит,
Иль стоит, иль идёт,
Приумеривши прыть,
Я в смятении замер
У смертельной межи,
Закрывающей счёт
Дней, где люб и нелюб,
Изувечен изрядно,
Я скакал, удало
Волоча удила,
Где хозяина труп
Становился прохладным,
Остывало седло,
Где торчала стрела.

ОДИН  ИЗ  НАС

Место бывшего перелома
Ноет к перемене погоды.
Так мне стало делом знакомым
Колебаньем жить год от года.

От предательства маюсь к дружбе,
Часто переходя границы,
Не уверен на грош, натужно
Тороплю себя подчиниться

Относительности понятий
«Зло, добро, правда, ложь, законы».
Голос совести так невнятен,
Лишь сомнения мне знакомы.

Трои конь, себе на уме я,
Хоть зовут ни рыба, ни мясо.
Быть ни там, ни сям я умею,
Только б не ошибиться часом.

О словах своих сожалея,
Временами лишь щепетилен,
Я сижу с верёвкой на шее
На суку, что мной же подпилен.


*   *   *

Чем распишусь в получении
Встреч, как пустыня,
Разлук, ставших благом,
Рук, поднимающих после подножки –
Шеей подставленной,
Постом ли, пиром?
Мальчик-кладоискатель,
Ответ где-то здесь,
Между вдохом и выдохом.
В зыби вонзайся холодные.
Здесь не мешают шипенье и треск
Факелов угасающих,
Шмель, для булавки назначенный,
Жалит и прочь улетает.

*   *   *

Ты дорога
Как дорога любимая причуда
Как тот
Кто прячется внутри меня
Всё в тебе
Говорит само за себя
Я понимаю тебя
Как поняла меня эта фраза.



ЖЕНЩИНЕ

Я с тобой в барыше и в накладе,
Друг мой, враг мой, терпимый и злой.
Берег ты, я – волна, та, что гладит,
Хлещет, точит, смывает покой.

Я границы разрушить пытаюсь,
Силы трачу, теку сверху вниз,
Поднимаюсь и вновь опускаюсь,
Примеряя шторм, шквал, штиль и бриз.

Но без берега стал бы лишь лужей,
Обездвижено сохнущей зря,
Не поящей, затем только нужной,
Чтоб отбрасывать свет фонаря.


ПРЕДСМЕРТНАЯ  ЗАПИСКА

Снова вечер тут как тут,
Часики частят «тик-так».
Строит, рушит ли их труд?
«Смерть» чеканит иль «всех благ»?

Ну кому я здесь врежу?
Я ж не худший из вражин,
Это ясно и ежу.
Как дрожали, так дрожим.

Я сегодня недоел,
А вчера я недоспал.
Сам себе я надоел,
Даже больше, гадким стал.

Зеркало покрыла пыль,
Близких и знакомых прах.
Чемпион средь простофиль,
Я неряха из нерях.

Я на свете старожил.
Чем себя я ублажал?
Я чужое сторожил,
А своё не удержал.

Я учился и учил,
Но чего-то не учёл.
Соберу остаток сил:
«Не судите. Я ушёл».



*   *   *

Те минуты, когда, не имея избытка,
Атом страсти не в силах себя воплотить,
Не щадят, беспокоят, становятся пыткой,
Юга сонная дурь не умеет меня усыпить.
Руки сердца тюрьмы не осилят затворы,
Одиночество, кто ты? Проклятье иль дар?
Дикий всадник, мне в ребра вонзающий шпоры?
Или сын, огласивший свои приговоры,
Невод рваный, замеченный поздно пожар?
Угол храма оскверненный, пастбище вздора?
Ложка дегтя сегодня мне солнца нужней,
Юный пёс - шалапут и совсем не пай - мальчик.
Без боязни крапивы, стекла и гвоздей,
Я ловлю и ловлю этот солнечный зайчик!


ПИСЬМЕННОСТЬ

Из ума выживая в чувство,
Опровергнув гибрид теорий,
Посмотрев, густо где, где пусто,
Я стараюсь ни с кем не спорить.

И под именем человека,
Разные излюбив трактовки,
Я вторично вхожу в те же реки,
Куда первый раз-то неловко.

Провидения жест возможный
От начала вернёт к началу.
Метод долгий, с шаблоном схожий,
Всех по кругу ведёт без мала.

Не с иголочки платье фикций.
Но меняют фасоны, к счастью.
Литер бег будет долго длиться.
Сколько целое держат части.


*   *   *

Рискуя из окна свалиться,
Не глядя на прохожих лица,
Старуха к Пасхе моет окна.
Дрожит. Беспомощна. Промокла.
Да будет свет хотя б в окошке,
Хотя бы для цветов и кошки,
Что трётся у колен нетвёрдых,
На кактусы взирая гордо.

         *       *       *

Худшим не хочется быть,
Лучшим – не удаётся.
“Не суетись”, – смеётся
Небо, - “излишняя прыть!”
Стоит поменьше роптать,
Что личины расплылись,
Воздух чёрен от пыли –
Немудрено заплутать.

А может быть, ни бум-бум
Я в вопросах эпохи?
И делишки неплохи,
Если послушать с трибун?

Каждый себе патриот,
Всем событьям оценщик.
Знает “больше” и “меньше”,
Но на рогатки не прёт.

И проклиная возню
Под малым клочком небес,
Знают – виновен здесь бес.
Я же себя не казню.

Буду таким же, как есть –
От сомнений избавлен,
Бытием не раздавлен,
Вдумчиво жду свою весть.

                22.01.2006 г.


          
               *  *  *

От палящего солнца выцвели
Голубые глаза её.
Девяносто ей скоро, в ситцевом
Платье плоть ли, не плоть – быльё.

Поллитровки в коляску детскую
Брать не пряник, но и не кнут.
И с Халтурина на Советскую
Ковыляет в приёмный пункт.

Здесь глотком разживётся, здесь матом
Финт на бис выполнит с блеском:
Обзовёт паразитом проклятым
Участкового местного.

Надо жить, коль земля ещё носит,
Жизнь тянуть, нить суровую.
Сигарету закурит, лишь спросят:
«Как, бабуля, здорова ль?»

**
Время - всегда твоя собственность.
Даже если подходит тебе,
Как корове седло,
Сидит мешковато,
Или прохудилось,
Или тянет и жмёт,
Потому что с чужого плеча,
Или не по сезону,
Или просто давно вышло из моды.

*   *   *

Перевёрнутой божьей коровкой
Смотрит земля в голубую прореху,
Осмысливая ценность потери,
Тянет заученно время распада
Молитвами, покупками без нужды,
Прилежной верой в целительность
Дня завтрашнего,
В тудаиобратность всех движений,
Совершая подвиги осторожности,
Цена которым, как анекдот к месту,
Совершенствуя догмы,
Как сложный кроссворд,
Как речёвку,
Как фразу: «Дай Бог, не последняя…»
Поднебесных семейство,
Числим себя
Единицами, бликами
На закопчённой кастрюле.

ДОМ ОФИЦЕРОВ

Курсанты в блеклой форме
Носили в буфет ящики с колой
Ящик с водкой пронёс офицер
В туалет привычно зашёл
Дьячок из соседнего собора
Что поделать, ремонт
Говорила его ряса
Женщины на вахте
Обсуждали прошедший праздник
Всё было бы обычно
Если бы в углу
Не сидел поэт
Зашедший погреться
И не запомнил всего
Происходящего.

* * *

Ты уходишь,
И на пороге тебя окликает
Радость,
Как от салюта в детстве
Всё зазубренное никнет.
И веришь,
Что каждый твой маневр
Безошибочен,
Даже если поспешен
Или сделан наугад.
Ведь случай – опытнейший сводник.

* * *

Безделье,
Выдающее себя
За мученичество.
Сбор подачек –
Подделка под службу.
Иждивенчество,
Присвоившее имя
Любви.
Смелость –
Близнец глупости.
Ограниченность,
Слывущая страстью.
Так я живу.
Да и многие другие
Тоже.

* * *
Едва научившись писать,
На тополе, возле школы,
Гвоздём нацарапал своё имя.
Лет через тридцать
Захотелось взглянуть
На эту надпись.
Я с трудом разобрал её,
Роста на два выше своей головы.

ДРУГУ

Люби ближнего
(надпись на клинке)

Как в сыром бревне засевший колун,
Ты в мой череп, заботами вспаханный,
Как у мира побольше повыведать,
Бывшим и несбытым засеянный
Поместился с крестом своим сломанным
И своим красовался желанием
С водопада величием схожим
(Моя зависть к тебе снисходительна)
И любовь твоя с гордостью детскою,
Со словами никогда и пожалуйста.
Гонишь запах дурной благовонием,
Знаешь тосты и речи надгробные,
Попадаешь врасплох и вовремя,
Ждать умеешь и не дожидаться.


РАНЬШЕ И ТЕПЕРЬ

Раньше я уезжал, а теперь провожаю.
Мимоходом ронял, а теперь подбираю.
Что тревожило прежде, теперь перестало.
Меньше сплю, плачу реже, влюбляюсь устало.

Я страдая от жары, а теперь зябко ёжусь.
Все псдобья открыв, оделил непохожесть.
Подбираюсь к азам, ослабев на Олимпах,
И не верю глазам, если, чувствую липу.

Славу прочат в бою, а я порох просыпал.
Ждут, что я подпою, отвечаю им сипом.
Ветер - мой фаворит, лишь с тобой коротаю.
Там, где «дай» говорил, отвечаю «хватает».

*    *    *

Крик ворон. Ледяное бессилье
В оголённых застряло ветвях.
Слово «воля» родилось в России,
Где владыкою холод и страх,
Где лопаты врезает унынье, -
Не могилой ли станет окоп?
Где во веки веков, присно, ныне
Жить приучен народ, как холоп.
Где тоска собирается в кучи,
Где последний разделят глоток,
Где, чтоб не было грустно и скучно,
По копейке играют в лото.

ПОЕЗДКА В НАЧАЛОВО

Потный автобус туда, а обратно с попуткою.
Рынок, кладбище, зелёные дачи, больница, село
Сменяют друг друга за пыльным стеклом, и поминутно
Будет казаться, что воздух от жары оскомой свело.

И поблуждав, попетляв по тропинкам извилистым,
Чертополоха на брюки набравши, песка в башмаки,
К месту знакомому выйдя, где берег чуть илистый,
Вместе с одеждами сбрось похвальбу, все усталости скинь.

А на пароме от яркого солнца прищурившись,
Трос изучив, капитана, студенток в спортивном трико,
Смерчик увидишь, который из пыли закурится,
И, закружившись от радости, встретится с чистой рекой.

ВЕЧЕР

Суетлив и фамильярен,
Не пуглив, хотя и тих,
Полон запахов пекарен,
Лихорадок золотых.

За сегодня завтра платит,
Озабочен и удал,
И заплату на заплате
Поминая, правит бал.

* * *

Спотыкаясь, скользя, семеня,
Вспоминая привычный орнамент,
Сокращая пространство меж нами,
Ноги сами несут здесь меня.

Год от года всё строже узор,
Меньше времени – прихотей меньше,
Меньше книг и друзей, меньше женщин,
В чьих глазах равнодушья укор.


ОСЕНЬ

Промеж фонарей ночь густа.
По этому случаю
Мой окурок летит с моста
Звездою падучею.

Дома, словно пробыв в гробу,
Как дело нелишнее,
Славлю Бога и грязь скребу,
К ботинкам налипшую.





ПАМЯТНИК

Ошкурить, проолифить, стряхнуть каплю с носа.
Разогнуться под буханье сердца в висках.
С третьей спички разжечь огонек папиросы
И вздохнуть, за оградой авто отыскав.
Вырвать с корнем колючки, покрыть серебрином
Облупившийся камень. Запить бутерброд.
Причитанья забывшим могилам старинным
Посочувствовав, нищим подать у ворот.

*    *    *

Вечный, как лай собачий,
Вечер, как отклик плача,
Плечи, как ноют плечи,
Плещет дождь, но не лечит.
Плющит воды дробины,
Льющей воды на спины
Пуще! Пока не сгинул,
Лущит петух мрак синий.
Утро.

*    *    *

Вот старуха несёт с базара
Лук в кошёлке, запас для зимы
Через двор, где в тазике старом
Всё готово для варки хурмы.
Будет славно зимой протяжной
Горечь летнюю сладким заесть
И понять: это было важно,
Это глупость была, это честь.
Так и я: всё кладу в кубышку -
Худо в прок и хорошее в прок.
Что узнал ты не понаслышке,
Пригодится в назначенный срок.

*    *    *

Всё в первый и последний раз:
На верность клятва многожёнца,
Вечерние поминки солнца,
Обязанность фальшивых фраз,
Всё мимолётно и легко,
Как балерин медузьи пачки,
Напастям не дано их пачкать,
Как мир не осквернить плевком.




*    *    *

Сверху вниз, пока не надоест,
До исступленья, до дырок в полу,
Крутит и крутит ребенок юлу,
Если не спит он или не ест.

Рядом мудро вздыхает отец,
Знает:  нет у загадки решенья,
Руку отпустишь - сразу крушенье,
Может, поймешь, малыш, наконец?

МОЛОДОСТЬ

Ребёнок с тысячью имён,
С красой павлиньей
Ещё не глуп и не умён,
И чужд гордыни.

Он, слыша взрослых, старших речь,
Не понимает,
Что расточать, а что беречь,
Как жизнь ломает.

В теченье дней, за часом час
К нему прилипнет
Добро и зло. Смех. Много раз
Глаза защиплет.

Поверится, что Бог ходил
Твоей дорогой.
И тот, кто для всего дал сил,
Не спросит строго.

Пока ещё не держит сеть
Далёких, близких.
Всё можно, кажется, успеть,
Не страшно риска.

Поняв, что рознь змее змея
И вязь растений,
Не мучаясь: «А с теми я
Или не с теми?»


ХОЛОСТОЙ

Архаичен и тривиален
Мой сюжет: я бреду по парку,
Пустотой вконец, измочален.
С вялой думой: вся жизнь насмарку.
Что же дальше? Конец аллеи.
Дальше - тел, машин мешанину
И закат, что ещё алеет,
Вышибает не он клин клином.
Так кого ж винить в хаотичных
Моих мыканьях? Нет такого!
Я в конфликте с собой привычном,
Не спасёт ни Бог,  ни обновы.
В путь же! В комнату, где так душно
Пахнет пищей, кофе и дымом.
Телевизор и раскладушка
Мне помогут жить нелюбимым.

ХУДОЖНИК

Вечно чего-то боится.
Жизнь потерять, смерть пи найти?
Держат привычки синицу,
Видя косяк в долгом пути.
Спрятавшись, как черепаха,
В близких и быт, в краски и холст
И унижаясь до страха,
Кисть бережет, гол как сокол.
Не опуститься, не спиться б,
Но пострашней доли лихой
Воля чужая, как спица,
В грязных руках бабки глухой.


СЕКУНДА

Я умерла, едва успев родиться,
От сих до сих пройдя всего шажок.
Достаточна, чтобы глотнуть водицы,
Достаточна, чтоб совершить прыжок,
Сломаться отслужившему все сроки
И выпустить искомое из рук,
Отвергнуть даже все и все оброки,
Почувствовать усталость и испуг.
Способная вернуться через годы,
Жива, желаема забытой быть,
Ты у всего принять готова роды,
Измучить, осчастливить, погубить.

*   *   *

Я это уже где-то слышал,
Возможно, от шмыгнувшей мыши.
А может быть, сидя на крыше
И глядя на градин горох.
Я видел уже это где-то,
Вбирая чужие рассветы,
Бросая в речушку монеты,'
Рассвет тот и впрямь был неплох.
Я чувствовал это когда-то,
Взволнован картиной заката,
Жуя виноград лиловатый
И хлеб, что немного засох.

ЗОМБИ

У меня есть только одна песня,
У меня есть только одна слабость,
У меня есть только одна пища
И только один служебный устав.
И меня не сбить, ну хоть ты тресни,
С мысли, что на свете одна сладость -
Не искать, и знать, что тебя не ищут,
Тихо кончить дни, от жизни устав.

КРУГОВАЯ ПОРУКА

Судит город, судит дом, двор -
Как же! Самый близкий наш - вор!
Думал он, что мы ему - в дар.
Говорит, что жертва злых чар.
Запастись хотел он всем впрок.
У всего же есть предел, срок.
И подвох везде, во всём скрыт.
С толку этим он теперь сбит.
Он хотел скорее всё - хвать, -
Ну, а дальше - тишина, гладь.
Ото всех подальше он - шасть.
Нам, мол, целое, ему - часть.
Что такое - совесть, ум, честь?
Главное, чтоб было пить, есть.
Рядом чья-нибудь была б лесть.
И не нужно никуда лезть.
Ан, не вышло по его - сглаз!
И такой теперь из глаз глас!
Но прощает город, дом, двор.
Ведь в другой раз будет сам вор.


ОКРАИНА

Грязновато? Еще бы...
Да еще фонари
В этих скучных трущобах
Не горят, хоть умри.
Что ни улица - свалка,
Кажется, навсегда.
Здесь ни шатко, ни валко
Тлеют дни и года.
Здесь мальчишки всех дразнят,
Матершинникам - честь,
А Понятие «праздник» -
Значит вкусно поесть.


***
Снаружи черны,
Внутри перламутровы
Раковин створки.

***
Хлопушки палят.
Шутники в праздник Бога
Пугают гуляк.

***
Фосфорный шарик
Меж ладоней зажатый.
Так и фонарь в дождь,
У лужи вскипающей.
Я один им любуюсь.

***
Среди молитвы
Помню, ждет у собора
Друг - иноверец.

***
Боль позабывши,
Приносит хозяину
Палку собака.

***                                Ты украшенье,
В то же время защита,
Кольчуга моя.

***
От солнца лучей,
Под листом на скамейке,
Спряталась влага.

***
Отшлифовались
О песок, друг о дружку
Гранит и янтарь.
Пляшет винная пробка,
Помня бал корабельный.

***
«Терпи», - говорит,
Кость на место вправляя,
Опытный доктор.

***
Злые укусы -
Налог неизбежный
За капли меда.

***
Руки упрятав,
Обступив баяниста,
Люди дивятся
Как же пальцы не мёрзнут?
Лютый сегодня мороз!

***
Каёмка темна,
Но с белым платком вместе
Одно целое.

***
Мимо погоста
Сквернословя плетутся
Двое подростков.

***
Вот-вот и свернет
Корабль на излучине
С глаз бездельников.

***
«Привет!» - говорю
Я соседке, идущей
С горьких поминок.

***
Как хорошо, что
Слезы мои не видны
В кинотеатре.

***
Красной гуашью
Глаза пятиглавого
Чудища плачут.

Под концерты кошачьи
Пал снежный город. Весна.
Сквозь щели моста
Вижу: ноги прохожих
Идут надо мной.



***
Женщина плачет,
Нос собаки в помаде.
Мужчина ушел.

***
Ругань, проклятья.
Двое нищих дерутся.
Прибыльно место.

***
Алмаз бесценный
Потерян, стал причиной
Дырявый карман.

***       
Цветок

Нерасторжима
До дня погребения
С горшком моя связь.

***
Старые письма
Плохо горят, не дают
Былого тепла.

***
В бутылке письмо
Река мне доставила,
На год опоздав.

***
Скоро замерзнет
Бабочка, бьющая к нам
Осенью в окна.

***
Сточен, зазубрен,
Но ещё служит службу
Нож мой походный.

* * *

Воздух глотнула
Черепаха и тут же
Ушла в глубину.

***
Девочка в танце
Кружится, глазки скосив.
Ей нравится гость.

***
На небо гляжу -
Облаков я не вижу.
Гляжу на облака я -
Неба не видно.
Так куда же смотреть мне?

***
Возле рта шрамы.
Может, били за то, что
Язык изрекал?

***
Чашку из глины,
Гончаром обожженную,
Пожар пощадил.

***
Захлопнут капкан.
Мех красив у лисицы.
Приманка вкусна.

***
Мухи жужжанье
О том, что сильней ее
Блеск паутины.

***
Кубик, упавший
Найдет быстрее мяча
Местечко свое.

***
Думал забыты,
Нет, с друзьями пою вас,
Старые песни.

***
«Прощай», - говорят
Лес, река, птицы, травы.
Ты же: «Останься».

***
Как были малы
Руки тех, кто построил
Большой этот мост.

***
Шахмат фигурки
Разбросал мой мальчишка.
Я победитель!

***
Дед огляделся,
Снежок слепил, покряхтев,
И в кошку метнул.

* * *

Прямо на шраме
От руки безыскусной
Старый товарищ
Сделал наколку:
Дракон
Красноглазый и с жалом.

*   *   *

Со свадьбы чужой:
"Как была молода я!"
Старуха поёт.

*   *   *

Старому платью,
Что в шкафу пожелтело,
Свадьба приснилась.

*   *   *

Водное поло.
Победителей брызги
Кропят нас с тобой.

*   *   *

Казарму спасла,
Разбудив часового,
Капля дождя.


НЕВЕРНОСТЬ

Этот зал что - то утаил,
Этот стул что - то загадал,
На пол бел лунный свет пролил
Прямо в пыль лучший свой бокал.
Тишина воет и висит.
Сожжены воздух, звук и свет,
Сочетал воду с рук и стыд
На печи скверной тяги след.

ПАСХА

В три строки каллиграфичных
Уместились на табличках
Горстки букв и горстки цифр -
Дети, матери, отцы.
Мальчик маленький захнычет.
Пальчиком в газету тыча,
Где варёные птенцы
И большие огурцы.


УСТАВШИЙ БОГ

Дни, как вёдра пустые, - дурная примета...
Безразлично – как, сколько, зачем и куда
По загаженным пастбищам тащится где-то
Дел моих предстоящих шальная орда.
Ну вас к дьяволу! Мне и без вас слишком гадко,
Вместо сердца и мозга – похмельная слизь.
А они голосят: «Нам ведь тоже не сладко,
Исповедай Ты нас, причасти и возвысь!»
Не отступится вечно голодная шайка...
Уступлю, но в последний – вы слышите? - раз!
Ну, чего там у вас? Подходи, попрошайки.
Только в очередь. Это святое у нас.

В ТРАМВАЕ

В трамвае разит нафталином
От одежд, что были забыты
Летом солнечным, жарким, длинным.
Люди летом по горло сыты.

Мы цыплят своих сосчитаем,
Станем более толстокожи,
Позабудем, как пахло маем.
Осень вычтет нас, лето сложит.


ГОРОСКОП

На двенадцать всех нас
Поделили халдеи.
И рождения час,
И когда, холодея,
Закрываем глаза навсегда.
Всё рассчитано – радость, беда.

Подбодрить, напугать
Тех, кто слаб, но упорен,
Кто желанья слуга
Не знакомиться с горем.
Мудро звякнет замками семью
И поможет создать нам семью.

Кто из нас кем мог стать?
Что таим, как матрёшки?
Кто чем вышел, чья стать
Льву подобна иль кошке?
Педантичен, сомнений лишён,
Как пройдёт жизнь, решает лишь он.

Можно душу отвесть,
Свято веря в посулы,
Слышать звёздную весть
Средь мирского разгула,
Признавать над собой её власть,
Её шанс в заблуждение впасть.

*    *    *

И хмыкают, и нюкают, и нукают
Дни, ночи, вечера и утра
Грозят, подталкивая в спину, скукою,
Смертельной скукой – страхом смутным.
Тебя как будто ни за что обидели,
И занял кто-то твоё место.
Пообещали? Что ж, ложь так обыденна,
Что и перечить ей нечестно.
Пусть скудность и ловушки. Любо-дорого
Смотреть на тех, кто не заморен.
Глух для речения пророка вздорного
Живёт. И здесь, а не за морем.

*    *    *

Крик ворон. Ледяное бессилье
В оголтелых застряло ветвях.
Слово «воля» родилось в России,
Где владыкою голод и страх.
Где лопаты врезает унынье, -
Не могилой ли станет окоп?
Где во веки веков, присно, ныне
Жить приучен народ, как холоп.
Где тоска собирается в кучи,
Где последний разделят глоток,
Где, чтоб не было грустно и скучно,
По копейке играют в лото.

*    *    *

Ты ко мне отнеслась
Незаслуженно щедро.
Хоть открыла лишь часть
Мыслей,- прочее в недрах.
Год, как жданный бивак,
Был тобой знаменован.
Пусть повытерся стяг,
Мне не надобно новый.



ЛЮБИМОЙ ЖЕНЩИНЕ


Ложусь, встаю, иду, бегу,
Юлой кручусь,  чтоб не упасть,
Букашкой стыну на снегу
И убеждаюсь, что ты — часть
Меня и света часть, куда,
Отплыв, не скоро доплывешь.
Йошкар-Ола, Нью-Йорк, да, да,
Ждут. Ну, а разве ты не ждешь?
Ей богу! Тлен пройдя и гнусь,
Наградами осыпан, бит,
Щетиной о тебя потрусь
И излечусь от всех обид.
«Ну, — спросишь, прислонясь к плечу, -
Есть хочешь?» Я скажу: «Хочу...»

ВПЕРВЫЕ

Я лежал, руки под голову,
атлантом, готовящимся
к реставрации.
Муха угодила мне в лоб,
я не шелохнулся, но потом
решил протереть глаза.

Сошедшая с высоты
запылённого каблука
ступня твоя керамическим слепком
покоилась на красноте ковра,
предшествуя определению цели -
искусу повиновения,
примирения наперёд.

И, хотя ты известная говорунья,
тополя за окном зааплодировали
не тебе за твои слова,
а потому, что вечер заметно
теснил день, и по крышам
быстро-быстро закапало.
Соплодие -
вот кем мы стали точь-в-точь.

I

Прерывисто, неглубоко,
Но одобрительно твоё дыханье.
Мой – аккордеонными мехами,
Снег за окошком – молоко.

II

Уставши, что уже не страшно
Устать, не стыд шепнуть: «Прости,
Я засыпаю…» Бьют часы на башне,
Сметают быстро с неба конфетти.

III

Плотней глаза, но спугивает ночку
Под полом робкий шурш мышиный
Мы вместе, каждый в одиночку.
И долго греют за окном машину.


*    *    *

Пробираясь путями – тропинками,
Обольщаясь попутно соблазнами
Трудовыми, случайными, праздными,
С верхом взяв то, что бралось крупинками,
Не взыскуя ни в чём справедливости,
Жизни радуясь прикосновениям
Прошлым, будущим, ныне навеянным,
Жизнь, хочу тебя, сколько б ни длилась ты.

ПАМЯТИ ЗАКИРА ДАКЕНОВА

Поздно, вовремя иль рано
Всё износу поддаётся.
Капля тянется из крана.
Там, где тонко, там и рвётся.

Чтоб средь бурь житейских плавать,
Не поможет куча лоций.
Слабину явить – не слава.
Там, где тонко, там и рвётся.

Жизнь – не только кофе в ванне.
Тяжела ты, цепь эмоций,
Ложь – презренье – расставанье.
Там, где тонко, там и рвётся.

Утончённые натуры!
Уподобьтесь дну колодца.
Будьте хладны, но не хмуры.
Там, где тонко, там и рвётся.

(Май 1995)


ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ

Ношусь петухом
С головою отрубленной
Твердь кровью рося.


СЫНУ

Мир вокруг – загляденье,
Изобилья края
И твержу каждый день я:
«Боже, воля твоя...»

Удержался насилу
От соблазна стоять
У былого могилы,
Боже, воля твоя.

Чтил я каждый обычай
В незнакомых краях,
Верил с тупостью бычьей -
Боже, воля твоя.

Я впитал в себя мысли
Мудрецов и вояк,
Слышал «браво!» ли, свист ли
Боже, воля твоя.

Потрафлял сумасбродствам
С миром всем на паях,
Красоте и уродству.
Боже, воля твоя.

Главный приз – ты нечаян.
В рот хмельная струя,
Пожимаю плечами:
Боже, воля твоя.

*   *   *

Зрелым голосом
                пела о юных днях
Дщерь, украшенная любовью.
Об измене, болезни,
                ожиданье, полях,
О букете, закашлянном кровью.

Зрелым голосом
                пел про жизни закат
Сын, украшенный добротою.
Пел про бедность и зависть,
                блеф наугад,
Пел про ложь с завесой густою.

А вдвоём запели
                про боль и про стыд
О предательстве, времени новом,
О богатстве, смерти,
                дружбе, персты
Свив. О скуке лишь не было слова.


*    *    *

В вязь вплетаясь волнующей пряжи,
Подобрав птицы Феникс перо,
В меру умница, в меру зеро,
Захожусь в оправданья раже.

*   *   *

Кончайся поскорее, високосный!..
Из рук всё валится и кругом голова.
Век следующий снимет все вопросы.
Беда плодит беду, как речь плодят слова.

Уходят и бродяги, и рапсоды,
Счастливой молодостью не нажиться впрок.
Трудней вступать под будущего своды,
Хоть возраст, впрочем, не такой большой порок.

Что есть таинственнее ожиданий
Небесных наказаний и судьбы даров
К тем, кто чужое счастье переманит,
Бывает жребий и лоялен, и суров.

*    *    *

Память что есть сил отшибая,
На дешёвые трюки прельстясь,
Понял я, - мечта голубая –
Между прошлым и будущим связь.

*   *   *

Подожди, придержи-ка нюни!
Нет оказиям новым числа.
Если есть смысл – не сгинет втуне,
Лишь нелёгкая б не занесла.


*   *   *

Лишь обиженной став – обидишь.
Есть прощенье детской поры.
Зёрна с плевел рядом – видишь?
Свечи есть для каждой игры.

*    *    *

Д. Н.

Ты дорога
Как дорога любимая причуда
Как тот
Кто прячется внутри меня
Всё в тебе
Говорит само за себя
Я понимаю тебя
Как поняла меня эта фраза.


СВОЕЙ ДОРОГОЙ
венок сонетов

I

Как вспышка осветил мой мрак сонет,
Судьбой оплакан и оплачен.
Слог каждый – знак, банкнота на просвет -
Знак чести. Что ж, по мне задача.

Посильна ли задача? Может быть...
Суров и старт, и финиш спринта.
Терпенья мне и дай Бог – сведать нить
Смогу – и выберусь из лабиринта.

Такой – сякой! Навлечь себе попрёк
И мне случится... Распрям поперёк
Направлю я свой курс глагольный.

И хоть к отступникам мой критик строг,
Изяществом четырнадцати строк
Останется вполне довольный.

II

Останется вполне довольный
Шагающий за мною следом в след.
На выбор путь – прямой, окольный,
Торённый за день иль за сотни лет.

Ни дать, ни взять – клок пёсьей шерсти
Законопачен в детство, словно в щель,
Я рос, как всяк любой мой сверстник -
В надежде усмотреть в потёмках цель.

Предусмотреть что-либо сложно.
Заменится халат острожный
Одеждой на любимый вкус и цвет,

А вздор харчевен придорожных
Забыть поможет друг надёжный,
Не испугавшийся дурных примет.

III

Не испугавшийся дурных примет,
Без обязательств, оправданий,
Я из темницы выбрался на свет,
Платя несходствам долю дани.

В жару, как у натопленной печи,
Дорога цвета белого коленья
Не раз завлечь могла – молчи. Кричи, -
Во впадину ли, под каменья.

Попасть впросак – умению под стать.
Обёртку недоверчивости снять
Со старой, надоевшей роли,

Заворотив штурвал немедля вспять,
Враз дрёму угнетавшую изгнать
Излишне долгого застолья.

IV

Излишне долгого застолья
Заведомо не каждый переждёт.
Свой пресный хлеб приправив солью,
Иной наперченное съест за мёд.

Час ожиданья наготове,
Так, что становится не по себе.
Воспоминанья – звуком в слове -
Отыскиваю в давешней судьбе.

С хвальбой небрежной разговоры,
Расправы, злость, разинь на шоры,
Жандарм, что власть некстати применит.

Впритык задёрнутые шторы,
Гора и дол, долины, горы,
Светило, миновавшее зенит.

V

Светило, миновавшее зенит
Уж не предчувствуя удачи,
Опутано усталостью, склонит
Главу над прошлым и оплачет

Не истины взыскующий истец,
А равновесья меж хаосом,
Гармонией и красотой. Конец
Найдёт в клубке пустых вопросов?

Напоминающий зубную боль
И значащий не более, чем ноль,
Смысл жизни – в глубине ущелья,

Что между ног у женщины. Изволь
Его изведать поперёк и вдоль
От восхищенья к отвращенью.


VI

От восхищенья к отвращенью
Стремясь где вширь, где вглубь, а где и вкось,
Гипотеза, родив решенье
Борьбы, бьёт зло и коротко – кость в кость.

Среди бессчётности ремёсел
Простителен и выбор невзначай.
Грех многих за черту отбросил,
Где ни надсмотр не в счёт, ни нагоняй.

Кружась подле афишной тумбы,
Наскоком хваткие колумбы
Хотят на ней быть, хоть любой бранит

Талант. Писк воровьих из клумбы:
«Есть деньги, к ним ещё и ум бы -
Способный к взрыву мощный динамит».

VII

Способный к взрыву мощный динамит,
Неравнодушный к искре слабой,
Став дымом, губит тех, кто даровит,
Но говорит удаче: «Шла бы...»

Чтоб не погибнуть, стоит намочить -
Совет мой. Иль не прикасаться.
Навряд ли вам помогут и врачи.
Да минет вас бред операций!

Мне повезло. Я цел и невредим.
И недруг мой не смог, не навредил,
И я уже готов к прощенью.

Усердье в поисках златых средин,
Готовность шлюшкою быть до седин
Напоминает многих в мщеньи.

VIII

Напоминает многих в мщеньи
Обидчивость ребячьих, детских игр.
Се – лестница с гнилой ступенью,
Се – одуревший от решётки тигр.

Да не потребуют обиды
Захвата разума, чем гадок гнев
Непонятный, оставшись с виду
Таким же, и, как будто, присмирев,

Живёт, ища вины безвинных,
И как плохой горшечник в глину
Замешивает чересчур песка.

Так ветки зарослей раздвинув,
Герой ловитвы соколиной
Подолгу жертву ждёт, что так близка.

IX

Подолгу жертву ждёт, что так близка,
Паук, над голодом не властен.
Окраску изменив под цвет песка,
Он ротозеев рвёт на части.

Желающий тепла нетерпелив.
Обжегши у камина руки,
Он в ангелов размеренный мотив
Свои пытается влить звуки.

Себя уверив в праве на делёж,
Он на кричащего птенца похож,
День изо дня просящего куска.

Досрочна просьба, знает он. И всё ж
Как вор, ворующий бедняцкий грош,
Уверен в том, что в меру цель низка.

X

Уверен в том, что в меру цель низка,
Вечерний звон и бой полдневный
Прослушав и не скрыв зевка,
Про дом свой говорит: «Деревня...»

Водою, уходящею в шпигат,
Течёт житейских дел водица.
И, лишь порой, случайно, наугад
Дано ей в чашу смысла влиться.

Из многозвучия чужих речей
И попрохладней, и погорячей
Слух не клоню на голос силы.

Ведь финиам от множества свечей
Воскуривает худший из врачей,
Не кто иной, как бес ретивый.

XI

Не кто иной, как бес ретивый,
Толкал, толкает и не раз толкнёт
Нас к лучшему – совсем не диво,
Что лучшее порой и лжёт, и гнёт.

Усердье дружбу убивает,
Услужливость любви – электростул,
Без жертвы вера, неживая,
Несносней угрожающих посул.

Навьюченный ум ждёт привала,
Так гость, наевшись до отвала,
Мест требует отхожих поискать.

Из книжных мудрости завалов
Он выйдет лёгким, свежим, шалым,
Которому икона – что доска.

XII

Которому икона – что доска,
Кому история – лишь время,
Кто и чумного может приласкать,
Кто продал всё и предан всеми,

Кто лишь на четверть жизнь осуществил,
Не защищён и не захвачен,
Кто с фронтом путает глубокий тыл,
Кто воевода неудачи.

Боль испытав и радость кряду
Непонимающего взгляда
Последнего удачного мазка,

Сравнивши ангела и гада,
Сумевшему знать страсть шарады
И щёлка никакая не узка.

XIII

И щёлка никакая не узка
Видавшему пот балерины,
Умевшему печаль в себя впускать
На собственных своих смотринах.

Вторичен я, а кто, скажите, нов?
Затеян мой венок упругий
Желаньем с помощью обычных слов
Понять: слова иль люди слуги.

Земля! Твой блудный, позабытый сын
Средь изб кабацких, тополей, осин
Влекусь по стихотворной ниве.

Сегодня я у Бога попросил
Тебе не сгинуть средь твоих трясин,
Где совесть скрыта мошкой в гриве.

XIV

Где совесть скрыта мошкой в гриве,
В краю, где длины ночи, кратки дни,
Где юмор жреческий игривей,
Не часто оставаться нам одним.

В миру живём, чего уж, ладно!
Мы прячемся под деревом в грозу,
Где ливень нас щадит нещадно
И ручейки вкруг наших ног ползут.

Друг мой! Хоть радостно истошно
Освящены мы, - жребий брошен
Кадилом, что повыше всех планет.

Пока ещё наш луг не скошен,
Я кланяюсь тебе за то, что
Как вспышка осветил мой мрак сонет.



XV

Как вспышка осветил мой мрак сонет.
Останется вполне довольный
Не испугавшийся дурных примет
Излишне долгого застолья.

Светило, миновавшее зенит,
От восхищенья к отвращенью.
Способный к взрыву мощный динамит
Напоминает многих в мщеньи.

Подолгу жертву ждёт, что так близка,
Уверен в том, что в меру цель низка,
Не кто иной, как бес ретивый,

Которому икона – что доска
И щёлка никакая не узка,
Где совесть скрыта мошкой в гриве.

(Осень 1998)


ВОЛГА

Как язычник, веря в сглаз, в приметы,
Скрывшись под бликующей парчой
От нескромных лучиков рассвета,
Зыблешься, как пламя над свечой.
День, явясь, спроваживает утро
В спальни сонные и, веселясь,
Он тебя перелицует, пудрой
Белой пены маскируя грязь.
День, тебя почти переродивший,
Длинный, будто перечень грехов,
Не простясь уходит, третьим лишним
Не желая быть, и был таков.
Вот и вечер с бережным поклоном
Ив речных, и ты, не оскудев,
Не итожа, о, прием коронный,
В сумерках нежнее юных дев.
Мрак ночной всегда осилит вечер,
У рассвета только одолжит.
Утра луч спешит к тебе навстречу.
Вновь над свечкой огонек дрожит.


КОНТРАПУНКТ

(7 ноября 2006 года – самое последнее стихотворение Сергея Бендта)

                Контрапункт – одновременное движение
                нескольких самостоятельных мелодий.
                (из словаря)

Благодарю вас, небеса, за всё что дали,
За всё что было, будет, не было и есть.
Топя воспоминанья в невозвратной дали,
Поживы видя в них, желаем весть прочесть.

Какую? Да куда ж  ещё нас жизнь направит
Как исковеркает и что ещё метнёт?
Плюс, минус где? Пригреет где и где ославит,
Впросак ли попадём иль лучший оборот?

Всё не бесповоротно – так догадки строим.
Унынья избегнём, - пусть не тяготит.
Пройдохи, простофили завивают роем.
Соблазны окружают, - сердце – не гранит.

То жизнью лакомишься, то с души воротит.
Что сделал доброго, искупит все грехи.
На тысячи частей дробишься? Жаль? Напротив,
Слезами обливаюсь, но глаза сухи.

Необходимость всё ж для нас немаловажна,
И хоть порою жребий, кажется, постыл,
Без назиданий, с ними ли несём поклажу,
Испытывая недоверье, слабость, стыд.

Не думая о неминуемом забвенье,
Важнейшим видим, то что лишь сейчас и здесь.
И прожитых времён нанизываем звенья
На цепь, что держит нас вдыхать отчизны смесь.

И времени непостижимость бесконечна.
Мир осязаем, но в смятении безлик
Хоть нескончаемость пространства алчна, вечна,
Но счастлив тот, кто в её музыку проник.

                Дине Немировской

Ты осталась не в прошлом моём,
А в своём настоящем,
Потому что найдётся всегда что-нибудь,
Что мешает нам петь, коль поём.
И хоть ждём, что вот-вот
и друг друга обрящем,
Разлучает, помедлив чуть-чуть.

После разлива вернётся река в своё ложе,
Ветер растреплет деревья,
останки присыпав снежком,
Дни замелькают,
на лёт к жарким странам похожи,
То, что расстроит сегодня,
потом обнадёжит,
Вместо беседы вина друг старинный
предложит
и откровенным до дна будет тот,
кто почти незнаком.

Снята икона и стенка казнит пустотою.
Есть смысл хоть в чём-то? Кричу в эту синь,
В бирюзо-лазурные эти покои:
«Не забывай, если я для тебя что-то стою.
Память твоя да вместит берега и обои.
Помни меня, помни меня, помни.
Аминь».


ПАМЯТИ СЕРГЕЯ БЕНДТА
*    *    *
Оттуда нет звонков,
Ни весточек, ни писем.
Ты счёл небытие
Пределом всех наград.
Я с ужасом ловлю
Себя на грешной мысли,
Что если ты - в аду -
И мне дорога - в ад.

Все помыслы слились
В желанье нашей встречи.
В ином обличье ты -
Я сделалась иной.
Кто жарко по ночам
Мои сжимает плечи?
Кто в предрассветный час
Корит меня виной?

Ты - это дерева,
Ты - листья, травы, птицы,
Ты - это облака
В вечерней кутерьме.
Ты - солнечный закат.
Ты - чистая страница.
И если ты - в раю,
Там места хватит мне.


ГАРМОНИЯ РАСПАДА

Ты улыбаешься с небес
Моей гармонии распада.
Чем дальше в лес – тем мельче бес.
Возможно, всё идёт, как надо.

Мы – звенья скрюченной цепи.
Над всхлипом сумерек кроватных
Бредут, шатаясь, по степи
В обнимку Эрос и Танатос.

Неправда, будто ты – не здесь!
Ты – шум листвы. Восторг прибоя.
Знать, мне одной дано донесть,
Что не досказано тобою

Тем, с кем делил ты суть и соль
Под небом Родины туманным.
И никакие сны и страны
Унять не в силах эту боль.

*   *   *

Так и живу – от Плёса до утёса.
От встречных до попутных кораблей.
Почти неразрешаемых вопросов
И всплеска Волги, что родней морей.

А ласточки всё ниже над обрывом.
Дни – всё короче.
Ночи – наяву.
Я научилась сдерживать порывы.
Мне трудно без тебя.
Но я – живу…
(Дина Немировская)

ОЗВУЧЕННЫЕ ЧУВСТВА
АЛЕКСАНДР САХНОВ
(26 апреля 1954-22 марта 2011)
САХНОВ Александр Владимирович родился в Астрахани.
     Работал грузчиком, электромонтажником, монтировщиком сцены, сельским учителем, продавцом книг, корреспондентом районной газеты. В 1988 г. закончил филологический факультет Университета Дружбы Народов им. П. Лумумбы, приобретя специальность журналиста-международника.
       Всю жизнь выступал не только как поэт и журналист, но и как автор-исполнитель авторской песни.
      Автор поэтических книг: «Эхо», «Енот», «Кораблики», «Свет проходит» и других, в том числе и изданного после его смерти на собранные друзьями средства сборника стихов и бардовских песен «Давай озвучивать Россию».

*    *    *

«Войти и поделиться вдохновеньем», - наверное, за этим и пришёл в поэзию в середине семидесятых Александр Сахнов. Многие из участников выездных семинаров молодых литераторов Нижнего Поволжья сегодня с удовольствием вспоминают, как более двадцати лет назад после строгих критических обсуждений, набиваясь в тесные гостиничные номера и душные вагонные купе человек по двадцать, под тревожный перестук ночных колёс, под равнодушное мерцание холодных звёзд чужих городов они возвращались в родную Астрахань, в свой «тихий город с речными песнями гудков», радостно прислушиваясь к мелодичному перебору струн сахновской гитары.
Для целого поколения его романтические, чуть озорные песни тех лет – про ветер с запада и юную машинистку, ждущую из армии своего парня, про грифа и льва, окруживших баобаб, и вымершую лошадь Пржевальского – это воспоминания о юности, такой же задорной и светлой, как ранние песни и стихи Александра.

В его творчестве изначально переплелись две стихии – строки стихотворных строф просили гитарного аккомпанемента и, невзирая на то, что приезжавшие в семидесятых годах в Астрахань редактор альманаха «Поэзия» Николай Старшинов и заместитель главного редактора «Молодой гвардии» Борис Леонов советовали молодому литератору определиться с выбором – стихи или авторская песня – Сахнов остался верен своему бардовскому призванию. Он – поэт поющий, и когда читаешь его сборники, приходится напоминать себе, что его стихи – не просто стихи, но ещё и песни.
Именно в бардовском жанре Александру удалось добиться собственного стиля и индивидуальной образности. Его песни трудноспутать с чьими-то другими: они всегда нетривиальны, как и сахновская манера исполнения.

В так называемые «годы застоя» гитарная песня оставалась для него, как и для многих, отдушиной, которая позволяла «сохранять лицо», говорить, не прибегая ко лжи.
С середины семидесятых Сахнова запели студенты, инженеры, туристы. Его имя сегодня назовёт в Астрахани, да и не только, любой молодой человек с гитарой.
К Сахнову, лауреату многих конкурсов авторской песни, популярность пришла задолго до выхода книг. Многие годы он возглавлял астраханский клуб самодеятельной песни «Дельта», за музыкальные творческие успехи стал лауреатом премии «Артиада-97», дипломантом Волгоградского фестиваля авторской песни, в мае 1999 года занял первое место на довольно престижном фестивале авторской песни в Курске «Соловьиная трель».
Бардовская песня по воздействию на аудиторию много сильнее авторского чтения стихов, в чём неоднократно убеждала наполненность зрительских залов на сахновских концертах.
Вместе с тем Сахнов – прежде всего поэт. Его открытия литературны, основная сила – в слове. Его лучшие песни берут не столько мелодией или манерой исполнения, сколько яростью стиха.

Александр Сахнов родился в Астрахани 26 апреля 1954 года. Работал грузчиком, отделочником на мебельной фабрике, электромонтажником машиностроительного завода «Прогресс», монтировщиком сцены в одном из городских театров. Учился на факультете русского языка и литературы Астраханского пединститута и на философском факультете Ленинградского университета, после чего работал учителем сельской школы Красноярского района Астраханской области, корреспондентом газет Приволжского и Енотаевского районов, «Ахтубинской правды» и «Комсомольца Каспия», был редактором Астраханского научно-методического центра социологических исследований и малого предприятия «Книга» в Красном Яру. В 1988 году закончил обучение в Университете Дружбы Народов имени Патриса Лумумбы и приобрел специальность журналиста-международника, переводчика с английского языка.

На протяжении многих лет Александр возглавлял пресс-центр мэрии Астрахани, работал в городской администрации. Затем был пресс-секретарем астраханского регионального объединения общественной организации «Яблоко» и редактором общественно-политической газеты «Астраханец». Всегда активно выступал в прессе: его стихи и очерки появлялись не только в печатных органах родного города, но и в столичных изданиях, а также на Кипре в переводе на греческий язык.

C 2001 по 2005 Александр Сахнов был редактором газеты "Жизнь - Астрахань". Издавал литературный журнал «Зелёный луч», где публиковались авторы вне зависимости от литературной клановости и пресловутой признанности в «верхах». Очень многим именно Сахнов помог стать услышанными и узнанными. На страницах журнала постоянно публиковались интереснейшие произведения, притом далеко не только астраханцев. Многое было сделано Александром Сахновым для публикаций Юрия Селенского, светоча астраханской литературы. В честь Юрия Васильевича журнал-альманах и получил название «Зелёный луч». Последнее время Александр Владимирович Сахнов работал в волгоградском информагентстве "Высота 102", представляя его интересы в Астрахани.
Первые выступления со стихами в печати Сахнов начал довольно рано, ещё в юношеские годы. Среди поэтов-волжан, опубликованных на страницах альманаха «Поэзия» семидесятых, он – самый молодой автор.

Ещё раньше областные газеты начали публиковать его стихи, полные светлого лиризма:

В по-ночному сумрачной Вселенной
Дождь ведёт до капли откровенный,
Искренний, душевный монолог.
Пыльный день устало вспоминая,
Словно кошка, дремлет мостовая
У его худых и длинных ног.
Звонких капель шумное паденье,
Есть в тебе и смех, и сожаленье.
Есть в тебе доверчивость и боль.
Говорить неправду не умея,
Ты звучишь, и кажутся беднее
Все стихи и песни про любовь, -

В статье «Проламывая времени тоску» редактор «Горожанина» Герман Коломенко справедливо отметил, что в поэтическом сборнике Сахнова «Эхо» ни одно стихотворение не вторит другому. У автора лиричных и одновременно с этим афористичных строк («Грех скучен, исповедь – подавно», «Не излечит собственную душу только тот, кто Богом позабыт») «десятки лиц и характеров – от библейски строгих до поразительно беспечных, но не бесцельных. Он не торопится нас поучать, призывать, воспитывать, мобилизовывать или, на крайний случай, звать за собой… Нет, он бросает в нас строки, где мы узнаём себя, своёокружение, встреченных на своём пути. В этих стихах есть магия, повинуясь которой не скоро удаётся уйти из мира, то зорко увиденного автором, то придуманного им. И настолько убедительно, что трудно отличить – где явь, где фантазия. Эхо – отражённый звук. Оно способно только повторить сказанное кем-то».

Эту роль и взял на себя поэт, который честно признаётся: «Преодолев сомнение сплошное, сочится, словно сок из-под коры, мой голос – эхо лёгкое, смешное…»
Стихи Сахнова наполнены общением и раздумьем, они открыты жизненным впечатлениям, но счастливо лишены поверхностного взгляда на жизнь. Из-под его пера выходят строки и весёлые, и озорные, и горькие сразу: «От века суждено учить поэтам, учить других, но только не себя».
Читателю в таких стихах дорог прежде всего юмор, умный, иногда разящий, но никогда не злой. Сахнов зачастую переходит от открытой исповедальности до желания снизить пафос насмешкой, до здравой критики чужих и собственных преувеличений и заблуждений. Его строки сплошь и рядом самоироничны, а это в нашу нахрапистую эпоху самовлюблённых литераторов – большая редкость:

Я перестал себя любить, как это грустно.
Себя любить – весьма приятное искусство!
Бывало, думаешь: какой же я хороший,
Не то, что эти окружающие рожи.

Автор стремится вдохнуть радость жизни в других, слишком «строгих и мрачных». Ведь «трава растёт, не думая, а река бежит нечаянно», и «звёзды светятся высокие, как бы тучи их не застили». Он против хандрящих нытиков, хотя сам шутливо признался в предисловии к одной из книг, что она посвящена «медитации, релаксации, рефлексии и самокопанию автора» на протяжении целых трёх лет. Темнота его лирических строк носит временный характер, ибо «она таит в себе тепло, как антрацит, и разгорается в рассвета красоту». Не пройти мимо этой красоты, увидеть чудо в обыкновенном будничном дне и призывает Сахнов.

Наряду с этим в его поэзии присутствует то непоказное неравнодушие, с которым автор остро реагирует на несовершенство мира человеческой природы. «Разделим поровну ответственность за всё, что с нами и не с нами совершилось», - призывает Александр. Такова его жизненная установка: не прожить бесследно и не во имя собственного тщеславия, а на пользу другим людям. Каждой строкой он пытается вести читателя вслед за своим внимательным и зорким взглядом, останавливая его буквально на всех, в том числе и на страшных реалиях российского бытия, где в девяностых «разразилась новая война, развалилась мощная держава, раскололась крепкая страна».
Поэта-гражданина волнует судьба России, её настоящее и будущее. Ему свойственно писать «на злобу дня», поэтому так много строк его сборника «Енот» (1996) посвящено чеченской трагедии – войне без правых и виноватых. Когда Сахнов говорит:

Ваша сила нужна, ваша добрая сила,
чтобы мак не алел посреди ковылей,
чтобы снова война матерей не слезила,
чтобы в русской земле не искать сыновей, -

он обращается не только к участникам «слёта поисковых отрядов», но и ко всем своим читателям, перед чьими глазами с неприкрытой очевидностью предстают разбомбленная грозненская площадь «Минутка», от которой в считанные минуты «осталось название одно» и недавние, свежие в памяти события ужасающей бойни, когда стреляли «друг в друга рождественской ночью здесь, в России, в Чечне, а не за рубежом», когда горели в танках воины-армейцы, «потому что приказ, потому что пока не поймёт командир командира никак».
Со страниц сборника «Кораблики» снова повеяло светлой теплотой и романтической сентиментальностью раннего Сахнова. Мир поэта по-прежнему яркий и живой «для любящего взора» и над родным, воспетым им городом всё так же «алым парусом встаёт» солнце. Стихи его очень астраханские, какие-то щемяще-родные:

А Волга плещется о дебаркадеры,
туда-сюда по ней спешат моторки-катеры,
и рыбаки с мечтательными лицами,
как я, в садке братаются с туристами.

Лирический герой то бродит «по улице Селенского», а то накопает «червей дождевых», наловит «окуней полосатых» и потом угощает ухой и домашней наливкой «дев симпатишных».

Как отметила в предисловии Людмила Фёдорова, «сегодняшний дар Александра Сахнова такой же горячий и весёлый, вот только улыбка его иногда слишком грустная. Что ж, грусть не самое плохое состояние на свете…»

Эта грусть ещё более заметна в сборнике «Свет проходит», автор которого уже не пишет «друзьям весёлых драм», однако не впадает в уныние, ведь «обретают свободу не с грешной – только с чистой душой!»

«Ну что ты скажешь миру, бард?» - задаёт Сахнов вопрос себе, и в нём, желающем вырваться из пут отчаяния, настойчиво «зреют кислорода стихи-поплавки».

Александр Сахнов, в творчестве которого неизменно живо «что-то радостно-полётное, безмятежно-вольное» советует нам «на потом не откладывать счастье», чтобы «жизнью восхищаться не заканчивать».

У него «есть гитара и рюкзак, и друзья в запасе». Ему «светят звёзды с высоты и в пути легко».

Его поэзию, как мечту, не нужно «стремиться понять вполне», ибо сахновские стихи, а особенно песни, не поддаются строгому анализу, их стоит просто читать, а ещё лучше – слушать в авторском исполнении под гитару.
Стихи Александра Сахнова

ВЕСТ

Ветер с запада, ветер – с запада
Пыльным веником по степи.
Знать бы загодя, знать бы загодя –
За какую грань – не ступи?!
Ветер с запада, ветер с запада…
И попробуй-ка запрети! –
Волги запахи, Волги запахи
Настигают и взаперти.
Ветер с запада, ветер с запада,
И от памяти не уйти:
Как ты плакала… Как ты плакала! –
Словно кончились все пути.
Думал – запросто! Думал: запросто –
Быть у прошлого на цепи.
Ветер с запада… Ветер с запада.
Хорохорился, так терпи.

* * *
Вы куда, такие строгие,
Вы куда, такие мрачные?
Берега – и те пологие,
небеса - и те прозрачные.
Не бывает сна без устали,
не бывает дня без солнышка…
Вы куда, такие грустные,
от поверхности до донышка?
Не живётся да не можется,
Не смеётся да не дразнится,
Небо хмурится и ёжится,
даже в праздник не до праздника.
А трава растёт, не думая.
а река бежит нечаянно…
А ветла над ней угрюмая
тоже слёзы льёт, печалится.
Бога нет, а всё не верится,
Милой нет, а всё же любится,
Расцветает в мае деревце,
И пчела летает – трудится.
Звёзды светятся высокие,
как бы тучи их не застили…
Вы куда, такие строгие,
вы, такие, не напрасно ли?
СЕЛЕНСКИЙ
Сединою над распахнутым пальто
Красовался он, ребята, на Советской.
В «Арарате» с кем-то хвачено по сто,
И рвалась душа беседою согреться.
До Парижа старику рукой подать,
А рука его не всякому давалась.
Как же больно мне сегодня сознавать,
Что такая песня оборвалась.
Серебрится лес крестовый на Перовской,
Слева близко, меж акациями, тут
Воробьишки разговаривают просто
И пшено носами острыми клюют.
Чьей-то дружеской рукой принесена
Эта дань благоговения немая.
«На могилку мне насыплете пшена», -
Он шутил, ничьи долги не принимая.
Кто читал его, невольно поражён
Влёт великих книг его могучим эхом.
Он не вышел миллионным тиражом,
Но зато сумел остаться человеком.
И в грядущие иные времена
Он с достоинством войдёт как современник.
Верю: правнуки нальют ему вина
Просто так, из уважения, без денег.
ПАМЯТИ ЗАКИРА

Как страшно, что Закиры не летают.
Хотя порой с балкона их толкают.
И ты, Закир, разбился, грянул оземь.
И мы твой юный образ в душах носим.

И спрашиваем у самих себя
(и нет конца беспомощным вопросам),
что время нам хотело, истребя
тебя, сказать? Зачем ты к нам являлся
и вместе с нами миру удивлялся?

И водку пил, как мы, чтобы забыться,
и почему не смог остановиться?
В чем виноват последний твой балкон?
Иль целый свет позорным был волком,
с которым не хотел ты примириться?
Ведь было-то тебе едва за тридцать.

И только-только резвый твой Пегас
послушным стал. Иль было в самый раз
расправиться с тобой безвестным силам?
Чтоб тело падало, а душу возносило.
И может быть, счастливая, сейчас
с усмешкою она глядит на нас.
*  *  *
А поэт по фамилии Бендт,
Изливает на лестничной клетке
Корешам, что сегодня так редки,
Свой больной эстетический бред.

А поэт по фамилии Бендт
Серой массе нисколько не нужен,
Оттого он с бутылочкой дружен,
И к нему придирается мент.

Но поэт потому и велик,
Что презрел полицейские крики,
Признавая один лишь великий
И могучий свободный язык.

И пока по фамилии Бендт,
Иль парнасец иной по фамильи
Еще жив, невозможны бастильи
Или сталинский эксперимент.

Ах, поэт по фамилии Бендт!
Как немного поэтов осталось
У России, что в космос собралась
В самый неподходящий момент.

Он читает на лестничной клетке -
Это звездный его Байконур!
А на корточках, без табуретки,
В уголке пьяный кореш уснул.

* * *

Ты улыбалась мне с причала,
Светилась в утренних лучах
И непонятное кричала,
Мотора не перекричав.
Мы расставались ненаголго –
До новых писем, как шагов
Твоих – с величественной Волги,
Моих – от невских берегов.
Всё постигалось вдруг, мгновенно,
Всё голубело от волны…
Тепло и вовсе ненадменно
Глядело небо с вышины.
Я радовался, что приехал,
Что так легко дышалось здесь,
Что расстоянье – не помеха,
Когда друзья на свете есть.

* * *

Как бездарно мы жили, и пили,
и любили бездарных девчат,
Нас, наверное, боги лепили
наобум, на глазок, наугад.

Мы уходим, оставив наследство,
на которое трудно дышать,
Мы уроды эпохи советской,
нам безвестно в могиле лежать.

Наши души не станут богами,
им удача не будет светить.
Пусть зима их заносит снегами:
лучше так, чем природу коптить.

Пусть они дожидаются чуда,
в бесконечную очередь встав,
Раз бездарно растратили удаль
и ушли, ничего не создав.

Ничего, кроме ада и тлена,
ничего, что достойно богов.
Пусть они нас выводят из плена
по прошествии тёмных веков.
Может быть, под землёю скитаясь,
наши души искупят вину,
Что по жизни прошли, приобщаясь
лишь к разврату, деньгам и вину.

* * *

В войну играют, как в игру
усатые мужчины,
и превратились в детвору
без видимой причины.

Вот только кровь – как мак красна
и смерть – не понарошку.
И не во сне моя страна
попала под бомбёжку.

Её целый мир кричит: проснись!
Кто ж так в войну играет?
Но съехал в сторону карниз
и крыша протекает.

И миру слышится в ответ:
«Ты сам – как из дурдома!»
Виновных нет и правых нет –
как это всё знакомо.

1995 г.

* * *
Что ж, война – она окончится
когда-нибудь,
это вроде эпидемии чумы.
Знают души, отправляемые на небо,
что бессмертием они одарены.

Что бациллам пулевым или осколочным
Не удастся искру Божью загасить,
Что ответы все разложены по полочкам,
на вопросы вроде «быть или не быть?»

Ну а нам, кого чума не заграбастает,
восстанавливать и строить предстоит
и стремиться к идеалу Божья Царствия,
где не будет ни один из нас убит.

Где не будет ни болезней, ни страдания,
где достанет всем и каждому любви…
Что ж, война – она закончится
когда-нибудь,
нас ли смертью запугать и удивить?

*   *   *
А цель все та же, красота.
Ты обещала мне свиданье,
И я спешу, и расстоянье
Мне не помеха, не беда.
Ты обещала. Я лечу
На крепких крыльях полубога.
Осталось мне совсем немного
О, не задуй свою свечу!
Дождись, ты слышишь, я приду!
В полночный час в пустом подъезде
Мы, словно прежде, будем вместе
Безмолвно славить красоту.
Ты так красива тем, что есть.
Что завтра я могу проснуться,
К тебе душою прикоснуться -
Моя навек благая весть.
Средь жизни пошлой и развратной
Ты мой единственный маяк,
Моей души священный знак,
Непосвященным непонятный.

*   *   *
Накопаю червей дождевых,
наловлю окуней полосатых,
есть уху трех девчат боевых
посажу возле ног волосатых.
А когда наедятся ухи
и напьются вишневой наливки,
про любовь я прочту им стихи,
а потом провожу до калитки.
И они на меня поглядят
как на инока, как на святого,
и попросятся быстро назад,
чтоб наливки попробовать снова.
Но, увы, не затем я ловил
окуней полосатых и вишню
не затем для наливки давил,
чтобы спаивать дев симпатичных.
Я с цепи отпущу кобеля,
чтобы девушки не докучали,
что нужны вдохновения для,
а не для суеты и печали.
И усядусь за письменный стол
и поймаю, как окуня в речке,
еще не изреченный глагол
о любви непорочной и вечной.
АНГЕЛЫ ВЕСНЫ
Молча взрывы белых почек
будят ангелов весны.
И куда девались сны -
сердце спать совсем не хочет!

Взрывы белые стоят,
взрывы розовые плещут -
крылья ангелов трепещут,
в небо улететь хотят.

И в лазури раствориться,
и не знать земной зимы.
Так же вот однажды мы
вновь мечтаем повториться.

Ведь когда-то на земле
ангелы укоренились.
И летать не разучилсь -
белым цветом по весне.


*   *   *
Много-много снежинок.
Они упадут и растают.
И весна прорастёт неизбежно зелёной травой.
И увижу я снова, как ласточки в небе летают,
Беззаботно кружат над седою моей головой.

Седина, седина, несмываемый след от снежинок.
Верный признак, что скоро пора отправляться в полёт.
Но упрямо весна, это мне представляется живо,
Неизбежной травой над моей головой прорастёт.

А душа?
А она воспарит, улетит, вознесётся.
Судьи Страшным Судом, может быть, её станут судить.
И за то, что она до поры в небе ласточкой вьётся,
По подземным дорогам во тьме её будут водить.

Но она от корней до ветвей побежит от погони:
если уж не летать, так хотя бы листом зеленеть!
А когда ветер осени листья на землю погонит,
хоть чуть-чуть, хоть на миг
вознестись, воспарить, полететь!
*   *   *

С облаков на дураков наплевать,
Но приходится ходить по земле
И свой гнев ежеминутно смирять,
Удивляясь, до чего мир нелеп.

Умудряются, закончив лицей,
Колледж, а то и университет
С ледяной улыбочкой на лице
На людей наставлять пистолет.

Нет бы - солнышку подставить бока,
Нет бы - в речку с крутизны сигануть,
Нет бы - по полю гонять мотылька,
Нет бы - гладить белоснежную грудь.

Нет бы - строить безотходный завод,
Нет бы - драться с колорадским жуком,
Норовят всё сделать наоборот,
Становясь обыкновенным жульём.

Так и хочется куда-то сбежать,
Удивляясь, до чего мир нелеп,
Но приходится ходить по земле,
Как по лезвию блатного ножа.

И кого-то отправлять в лазарет,
А кого-то запирать на замок.
И надеяться, когда друга нет,
Что простит твои грехи господь бог.

*   *   *
 
Я без неё не смог бы:
греет в ненастье дней
чалка сушеной воблы,
дюжина пива к ней.

В руки берешь махалку,
рвешь от спины пузцо.
Медленно щиплешь чалку,
мерно сосешь пивцо.

Мыслишь: и мы пожили
горькой назло судьбе,
млея в капучем жире,
роясь в сухой рапе.

Радости неподдельность
видишь сквозь легкий хмель.
Мир обретает цельность,
жизнь обретает цель.

*   *   *

Нарисуй свою лодку в беспокойной реке,
Не бросай этой темы, не ленись, не ленись,
Этой темы не знают обычные те,
Что глаза устремляют не в небо, не ввысь.

Они смотрят в пространство, где нет красоты, только пыль на дорогах меж рёва авто,
И боятся признаться, что дни их пусты,
Что постыдно не верует в Бога никто.

Нет ни лодки, ни крыльев, чтоб плыть и парить,
Помоги им проснуться перед гладью холста,
Я готов согласиться на любое пари,
Что в реке твоей лодка и есть красота.

Её выявить надо тончайшим мазком,
Чтоб под днищем спокойно бежала вода,
Пробуждая в забытом, забитом, простом,
Отражение неба легко, без труда.

Нарисуй свою лодку в беспокойной реке,
Не бросай этой темы, не ленись, не ленись,
Этой темы не знают обычные те,
Что глаза устремляют не в небо, не ввысь.

ЛУНА

Скучно жить ради здравого смысла,
разуверившись в детских мечтах.
Вон луна в черном небе повисла,
ей легко, нам она не чета.

Молча кружит себе по орбите,
хладнокровно улыбку даря,
не вникая в ничтожность событий
человеческого календаря.

У нее ни богов, ни героев,
ни систем, ни талонов, ни виз,
ее камни небесные роют,
а не полчища буров и крыс.

Жизнь ее обошла, облетела,
но залетных армстронгов следы
не тревожат огромного тела
темным смыслом своей череды.

Круглый, вечно летающий камень,
подставляющий солнцу бока,
усмехается над сопляками,
вечно ждущими рек молока.

Им одна уготована пристань –
суета превращается в прах:
скучно жить ради здравого смысла,
разуверившись в детских мечтах.

ЭХО

Мой голос - эхо легкое, смешное -
смешного мира нашего игры.
Стучусь я им, как рыболов пешнею
в лед черствости, - хочу добыть икры.

Картавит эхо, врет на суахили,
проламывает времени тоску...
Ах, как я жажду, чтоб меня любили
все встречные на всем моем веку!

Он не пройдет, не кончится, не минет,
он эхом отзовется вдалеке,
оттиснется на небе-лидерине,
удостоверив след мой на песке.

Звучите, звезды, эхом микромира,
тусуйся бесконечность сквозь меня!
Вселенская ничтожнейшая лира - моя душа,
ей вечно жить, звеня!

Преодолев сомнение сплошное,
сочится, словно сок из-под коры,
мой голос - эхо легкое, смешное -
смешного мира нашего игры.

             *   *   *
Ты теперь совсем одна.
Что хотела, то нашла:
Полуночная луна
Молча смотрит из окна.

Развязались узелки
На платочке грошевом.
Ты его не береги -
Не воротишь прошлого.

Старый яблоневый сад
Весь под корень срезали.
Вновь напрасно  вспоминать
Всё, о чём мы грезили.

Птица поздняя кричит
Горестной аукою.
Одиноко ей в ночи
Под луною глупою.


*   *   *

Когда земля меня накроет
Девятым валом с головой,
Вам плакать обо мне не стоит,
Покончив с частью деловой.

Напрасно тратиться не надо
На гроб, ограду и попа:
На что душе моей ограда
И звон кладбищенских лопат?

Моя душа при жизни пела
И после смерти будет петь,
И, право же, пустое дело
О ней всамделишно скорбеть.

Скажите лучше ей: «до встречи!»
Она оставила для вас
Свои пожизненные речи
И к новой жизни унеслась.

ДАВАЙ ОЗВУЧИВАТЬ РОССИЮ…

 Давай озвучивать Россию
Волшебным русским языком.
Его на свете нет красивей,
Он пахнет медом и кваском.
Его на всех в России хватит
Для песен до скончанья лет.
С ним никогда нам не растратить
Младой души душистый цвет.

 Давай озвучивать Россию,
Не уступая свой черёд.
Пусть мир услышит, рот разиня,
О чем свободный росс поёт.
Почует слов могучих прелесть –
Какая радость в них звучит!
Неужто соловьём, осмелясь,
Медведь в осиннике рычит?

 Давай озвучивать Россию,
Её надежду и любовь.
Пускай не будет в ней насилья,
Не будет скрежета зубов.
Пускай уста – нежны и жарки –
Вовек нелживые уста
Отвыкнут по-холуйски шаркать.
И будет речь, как ключ, чиста!

ПАМЯТИ АЛЕКСАНДРА САХНОВА
«Зачем я жил? -
Мне было интересно».
Александр Сахнов

Не приведи Господь нам хоронить
Тех, с кем столь прочно юность держит нить.
Была вдали. Тебя не хоронила.
Вернулась. Только осознать не в силах,
Что ты – не здесь. Что слышишь с облаков,
Как много знаем мы твоих стихов,
Как помним много развесёлых песен.
Ты – был. Творил. И этим – интересен.
И где бы дальше ни скиталась я,
Улыбка белозубая твоя
Сопровождает мрак и неуют.
Кого ещё посмертно издают?
На перекрёстке времени и судеб.
Мы непременно встретимся. Так будет.
И  долго будет буйствовать весна,
Пока дрожит гитарная струна…
(Дина Немировская)
ПАМЯТИ САШИ САХНОВА

Главное в прошлом
В будущем мало
Как же под Богом
Нас разбросало!..

Жили, ведь, как-то
Было, что было.
Друга сейчас
Опускают в могилу!..

Как-то друзья отыскали
Мой номер
Мне сообщили
То, что ты умер!..

Жизнь мы прожили,
Друг друга
Любя
Буду теперь
Горевать без тебя!..

Ты ж там, дружище,
Не унывай!..
Ведь, говорят,
Не для этого Рай!..

Ведь, говорят,
Что на все свое время
( Умер легко
Подружился со всеми!..)

(Что не болела
Всю жизнь твоя
Рана!..
Саня, ты, Саня!..
Как, все-таки, рано!..)

Помнишь, как жили
Легко мы
С тобой!..
Плыли, да плыли
Мы
Волжской волной!..
(Синей Рекой)

(Волжская
Сладкая наша
Вода!..
Полною грудью
Дышали всегда!..)

Надо любить, ведь,
Живы пока!..
Есть ли теперь
У тебя там
Река?..)

Есть ли, дружище,
С кем говорить?..
Есть ли, что выпить?..
Чем закусить?

Райское чтиво
Читать по складам
Если волжанин,
Волжанин
И там!..

Сам не хотел ты
Жизни другой
Шура, ты, Шура!..
(Мой) друг дорогой!..

(Сколько осталось
Мне самому?..
Скоро ль, бродяга,
Тебя обниму?..)

(Время придёт,
Молодые,
С тобой,
Вновь поплывём мы
Волжской волной!..)
(Великой Рекой)

(Небо обрадует
Бравый наш вид
Чайка над нами
С тобой прокричит!..)
( Чайка над нами
Опять прокричит!..)

Саша Щерба

2011г. Ашкелон



«В ОСТАЛЬНОМ Я, ПОЖАЛУЙ, ТАКОЙ ЖЕ, КАК ВСЕ…»
ЮРИЙ БОГАТОВ

(9 октября 1962 - 3 мая 2011)

БОГАТОВ Юрий Иванович - (1962-2011) – родился и жил в г. Харабали Астраханской области. Победитель первого областного поэтического конкурса «С Тредиаковским в XXI век». Член Союза писателей России.                Автор стихотворных сборников «Мольба», «Оставь меня, неверие моё», «Молчи и веруй», «Четвёртая грань».                Лауреат литературных премий: им.  Клавдии Холодовой,  им. Л. Чашечникова,  им. Михаила Луконина,  им. Ивана Хемницера.                Как лауреат телевизионного фестиваля «Благовест», посвященного 400-летию Астраханско-Енотаевской епархии, удостоен специальной награды Преосвященнейшего Владыки Ионы.



9 октября 1962 года по 3 мая 2011 года. Между этими датами неразрывная связь. Даты рождения и смерти харабалинского поэта Юрия Богатова, ушедшего от нас так внезапно и скоропостижно.

Юрий Богатов был нашим современником, жившим во время не только великих побед, открытий, прозрений, но и смутное время неверия, падения нравов, крушения идеалов и надежд. Однако его душа была неповторима, невидима, жива и вечна. Душа, словно горящая свеча, пламя которой то равномерно, спокойно горит, освещая кругом, то трепещет при лёгком дуновении ветра, или совсем гаснет, но может снова вспыхнуть ярким и тёплым пламенем. Душу нельзя увидеть, нельзя потрогать. Но её можно почувствовать, услышать через звуки стихов, музыки.

«Поэзия. Она рождается в простой и неоскорбляемой части нашей души, о существовании которой множество людей даже не подозревает», — так замечательно сказал ещё в 1937 году Михаил Пришвин.

Поэзия родилась в душе Юрия Богатова рано, в первом или втором классе. Первые стихи были в основном о Родине, войне, природе. Когда же впервые Юрий начал печататься, то остро осознал ответственность за то, что делает.

«Пишу, прежде всего, о том, что волнует, что близко. Стараюсь выразить своё душевное состояние, переживание. Пытаюсь понять и передать настроение других людей. Поэзия - неизлечимая болезнь, и я ею заразился», - так Юрий говорил о себе.

В предисловии к одному из своих поэтических сборников Юрий писал: «Родился я 9 октября 1962года в селе Харабали Астраханской области. По гороскопу - «Весы» со всеми достоинствами и недостатками, присущими этому знаку. Первое стихотворение слепил лет в семь, чем был страшно горд - как-никак, поэт. В последующие 20 лет упорно досаждал различным изданиям, которые также упорно не желали иметь со мной дела. Когда же на меня впервые обратили внимание (было напечатано одно из стихотворений), исчезло ощущение победы и удовлетворения. Наступил период ответственности за то, что делаю. К сожалению, кроме школы, специально литературу не изучал – всё на уровне любителя. Из поэтов очень нравятся Сергей Есенин и Владимир Маяковский. Вопреки всеобщему мнению: «Не везёт в карты, везёт в любви»,- не везёт ни там, ни там, что, естественно отразилось в ряде стихов. Самыми продуктивными в творческом плане считаю годы, когда были напечатаны мои стихотворения и два рассказа, чему я благодарен газете «Харабалинские вести». Ну, а в остальном я, пожалуй, такой же, как и все».

Первой серьезной награды Юрий Богатов был удостоен в 1996году на конкурсе молодых поэтов Астраханской области. Он стал победителем первого областного конкурса «С Тредиаковским - в 21 век».

2002 год для нашего края был знаменателен юбилейными датами. 285 лет назад Пётр I изрёк: «Астраханской губернии быть особо!» Славный юбилей совпал с 400-летием Астраханской и Енотаевской епархии Русской Православной Церкви. Как лауреат телевизионного фестиваля «Благовест», посвящённый этому знаменательному событию, Юрий Богатов удостоен специальной награды Преосвященнейшего Владыки Астраханского и Енотаевского Ионы. Но это одна сторона его творческого пути. В Астрахани состоялся областной конкурс самодеятельного актёрского мастерства в рамках программы «Живи, глубинка Астраханская». Жюри, представленное профессионалами театрального искусства, было поражено перевоплощением Юрия Богатова, который читал предсмертный монолог бунтаря из поэмы С.Есенина «Емельян Пугачёв». Юрий стал обладателем «Гран-при» областного театрального конкурса «Моя несыгранная роль».

Следующие события, произошедшие в жизни Юрия Богатова, были не менее значимы для него как для поэта: вступление в Союз писателей России, литературные премии имени Клавдии Холодовой, имени Михаила Луконина, имени Ивана Хемницера. Четыре сборника стихотворений вышли в течение жизни поэта: «Мольба», «Оставь меня, неверие моё», «Молчи и веруй», «Четвёртая грань», а также сборник рассказов «Нулевая параллель».

Каждая книга Юрия Богатова – это воистину грань. Грань его таланта, таланта необычного и яркого. Он был стойким и мужественным, но мог опустить руки из-за неудачи. Он часто мечтал о семейном уюте, о спокойной творческой работе и в то же время оставался скитальцем по своей сути.

Грустно сознавать, что в душе Юрий оставался одиноким человеком, не довелось ему познать со стороны близких людей всепоглощающую заботу, нежность и любовь. А его сердце, сердце поэта, было открыто всегда для встречи с этими чувствами. Поэтому жил он исключительно поэзией.

Вчитываясь в стихи разных лет, начинаешь понимать объёмное многообразие тем, переживаний, откровений. И эту откровенность, выраженную поэтическим словом не раз, споря до хрипоты, обсуждали его коллеги по творчеству, члены поэтического клуба «Созвучие».

Юрий Богатов, наделенный Богом великим талантом, чувствующий весь нерастраченный жар чувствительной души, не встречающей взаимопонимания, отдавал стихам. Уж муза-то к нему была приветлива и великодушна. Однако мастеровитость, рассудочность, излишне сложная, трудноуловимая мысль поэта, наверное, не давали ему полностью обрести себя.

Юрий Богатов был истинным поэтом и жил тайной своей судьбы. Что-то ершистое, несгибаемое было в его твердом пристальном взгляде. Страдание. Вот что, вот это слово. Весь его облик говорил о страдании. И не передать в словах всю боль, наслаждение, всю роскошь и счастье общения с его душой, перелитой в стихи.

Суть своего существования Юрий видел в том, чтобы оставить что-то после себя. А что же оставляет поэт? Конечно, стихи. Поэт должен приучить себя не думать о том кто в конечном итоге будет читать его произведения, и как его будут воспринимать. Кто может знать, как страдали его тело и душа, его воспалённый разум, переходя из физического состояния в состояние поэтического образа.

Читаешь его строки и словно бы видишь одинокого путника, стоящего на краю снежного поля. Сгущается холодная тьма. Вокруг страшная, глухая нежить, готовая смять, растерзать душу... И тогда сквозь сумерки и холод отчаяния, — огонек...

Оглядываясь назад, кажется, что вот совсем недавно вышла его первая книга в прозе под названием «Нулевая параллель», которая не только смогла познакомить нас с новой, доселе не известной, стороной творчества писателя, но и помогла заглянуть в душу Юрия, лучше понять жизненные ценности, посмотреть на мир его глазами. Поэта делает время и только, а время всё всегда расставляет по своим местам. Настоящий поэт всегда страдает, мечется, мучается, и в итоге умирает, как птица, в полёте.

В день похорон поэта его друзья и земляки собрались на кладбище, чтобы проститься с поэтом Юрием Богатовым. И не верится, не хочется верить, что нет его с нами, и никогда его уже не будет, и мы не услышим его прекрасную, только до половины спетую песню. Разговоры о том, что поэты уходят, а стихи остаются, мало утешают. Настоящего поэта заменить никто не сможет на земле.

Пройдут десятилетия, историю нашего времени занесут в архивы. Но, если потомкам захочется узнать не только факты, но и дух ушедшей эпохи, они обратятся к вечным строкам наших поэтов, среди которых будет и имя Юрия Богатова.

Сборники стихов Юрия Богатова:

«Пепел»(1999)
«Саркастические размышляшки» (2000)
«Мольба» (2001)
«Оставь меня, неверие моё» (2002)
«Молчи и веруй» (2004)
«Четвёртая грань» (2007)
«Нулевая параллель»(2009)


СТИХИ ЮРИЯ БОГАТОВА

ГДЕ-ТО

А там, ты знаешь,
Всё так просто, -
И всё не так, и мы – другие.
Там от рожденья до погоста
Живут, как мёртвые, живые.

Там падает в траву слезою
Небрежно брошенное слово.
Там мы пока ещё с тобою
Встречаемся, расставшись снова.

Там мы пока ещё не можем
Забыть недетские обиды
И, будто лезвием по коже, -
Осознанность, что мы забыты.

И будто всё необратимо,
И будто всё уже напрасно,
И будто всё ещё любимо,
И будто всё ещё прекрасно…


ДУША

Душа измученная зла;
В ней нет любви, ей нет покоя.
Хвалой ей кажется хула
И омерзительным святое.
В ней всё за тысячу веков –
От сотворенья и доныне –
Сгорело в пламени грехов
И охладело от гордыни.
В ней разум иссушила страсть
И напоила ядом, чтобы
Она уже не поднялась,
Отяжелевшая от злобы.
Но, обречённая страдать,
Она в последнее мгновенье
Не будет молча умирать
Без покаянья и прощенья!

*         *          *

Когда закат ещё закатом дышит,
а ночь молчит, рождённая молчать,
по скатам крыш ползёт, ломая крыши,
святая тень пришедшего опять.
ОН был уже. Давным-давно когда-то.
Но вот на миг качнулась пустота
и в этот мир, в который нет возврата,
ЕГО вернула магия креста.
Отравленный последним поцелуем,
ОН отдавал гниющим ранам плоть
и был уход с приходом неминуем
лишь для того, чтоб плоть перебороть.
Но хохотали древние иконы
и скалились от горечи эпох:
«Всё это вздор – молитвы и каноны,
и вера в то, что есть на свете БОГ!
И кто-то бился с верой у барьера
И задыхался, и плевал вослед.
А ОН молчал. Как эта ночь. Как вера.
Как истина. Которой веры нет…



ЛЮБОВЬ

Я никогда уже не полюблю:
Любовь, как жизнь, даётся лишь однажды.
Зачем причал ненужный кораблю,
Где им беспечно управляет каждый?
И чем гореть сгоревшему дотла,
Когда гореть уже ничто не может,
Когда в душе лишь пепел и зола,
И каждый день растрачен, а не прожит?

Но отчего, рассудку вопреки,
Я загораюсь сердцем и стихами,
Едва коснусь тепла твоей руки
И губ, и глаз остывшими губами?

МУЗЫКА

Как тени, тянутся к рукам
воспоминанья
сквозь влагу запотевших рам
без состраданья
и без надежды на покой
оживших клавиш
о той далёкой, будто той,
какой ты станешь,
когда останешься без сил,
но – Боже правый! –
не убеждай, что я испил
твоей отравы,
не убеждай, что этот миг –
ни что иное,
как только нотный акростих,
и только двое
при этой пытке – ты и я –
не замечают:
как тени тянутся к рукам…
и – умирают.

*           *          *

Мы приходим молиться покою и холоду,
Леденящей печали ущербного месяца,
Словно сбитые с толку явлением голода
По тому, чего нет и во что нам не верится.
Мы уже расхватали лохмотья и мантии,
Мы уже осудили и стали судимыми.
Сострадая безгрешным и грешным на паперти,
Мы сердца остудили сердцами правдивыми.
Это дремлет во мне раньше срока бессонница
И не плавится лёд от ущербного месяца…
Только кто ж за меня-то по смерти помолится?
Кто от чистого сердца на крест перекрестится?




ОБРАЗ

Она по зыбкому лучу
Незримая сошла –
Поставить тонкую свечу
На краешек стола
И помолиться за меня,
И обогреть мой дом
Дрожащим отблеском огня,
И вновь уйти потом.
И в этой сумрачной ночи,
Оттаявший в тепле,
Я стал вдруг пламенем свечи,
Забытой на столе…


*         *          *

Не окликай,
Дай завершить свой путь –
Как мало пройдено,
И как осталось мало!
А ты твердишь,
Что можно жизнь вернуть,
Страницы дней
Перелистав сначала.
Не искушай,
Мне возвращенья нет
В тот край, куда
Не возвратились птицы,
Где осыпается
Вишнёвый цвет
На влажный сумрак
Вырванной страницы…

ОСЕНЬ

Как-то осень в моём дому
Прижилась на короткий срок:
Дескать, что тебе одному
И от жизни какой прок.
Так ли, нет ли – легче двоим…
Я же с грустью качал головой:
«Извини, я не стану твоим
оттого, что я сам не свой.
Не принять мне твоей любви
Оттого, что под сердцем – зима,
Я тебя не гоню – живи,
Коль наскучит, уйдёшь сама.
Видно третьего нам не дано».
Улыбнулась она: «Не забудь.
Я вернусь… Постучу в окно…
Ты полюбишь… Когда-нибудь…»

И ушла. А моё враньё
Жгло меня и сводило с ума:
Сердцем знал, что люблю её.
Да под сердцем была зима.

*           *          *

Оставь меня, неверие моё,
Дай лишь на миг мне ощутить свободу!
Я сотни раз страдал тебе в угоду.
 Оставь меня, неверие моё.

Там, на горе, - распятие и страх,
Там - сон дурной с желанием проснуться.
Я не смогу уйти и не вернуться,
И отряхнуть со стоп дорожный прах.

Я не смогу теперь сойти с ума,
Я не смогу переболеть покоем,
Я для себя стал горем и изгоем,
Когда от света задохнулась тьма.

И разметало ветром вороньё,
Когда казалось, что иссякли силы…
В моих глазах – ожившие могилы…
Оставь меня, неверие моё.

ПЕПЕЛ

Ты не звал меня? Нет?
                Мне послышался голос,
Очень странно звучавший на выдохе ночи,
Будто ночь погибала и с кем-то боролась,
И судьбу отдавала на суд многоточий.

Ты не звал меня? Нет?
                Значит, сам я поверил
В то, что где-то ещё есть заблудшие души,
В то, что где-то ещё есть открытые двери
И качается море от суши до суши.

Я поверил в ничто, в изменение формы,
В красоту и нелепость литых аллегорий,
Я поверил в мечту, расстоянья и шторы,
И  белёсый туман голубых акваторий.

Я поверил и ждал
                когда ночь раскололась,
Когда путь до тебя стал в три раза короче.
Ты не звал меня? Нет?
                Но ведь слышал я голос,
Очень странно звучавший на выдохе ночи.
               
*         *          *

По закону восьми сторон,
по исходу семи смертей
к одному кресту на поклон,
словно десять земных страстей,
приходили со мною пять
неприкаянных чувств моих
с покаяньем своим опять,
не понятным для двух других.
Им, понявшим молчанье сов,
лёт тяжёлых, бескрылых дней,
легче было мирить врагов,
чем мириться с судьбой своей,
легче было сойти на нет
перед правдою остальных
и из тьмы выходить на свет
в полнолуние всех святых.

Разгадай, что хочу сказать,
прикоснись к этой правде слов,
если хочешь меня понять,
если к этому ты готов.


ПОСЛЕСЛОВИЕ

Ночь отступила,
коснувшись рассветного края
там, где кончается наша печальная повесть.
Радость моя! До свиданья, моя дорогая!
Я постараюсь, хоть что-то забыть и не вспомнить.
Тайное «нет» покоряется непостоянству.
Голос, как сон, – неприметный и чуть осторожный.
Он наплывает, подобно спокойному танцу,
тает в листве и старается быть невозможным.
Ты – это ты. Неизменные лето и осень
стынут у ног твоих вечным скрещеньем тропинок,
будто любовь и разлука на дальнем погосте
так и остались слиянием двух половинок.
Я ничего не смогу удержать и исправить
в смутном дожде, где у глаз твоих – только участье.
Это ли счастье – когда изменяется память?
Это – всего лишь подобье забытого счастья.

ПРОБУЖДЕНИЕ

На влажном листе,
Искажённые слабой рукою,
Стихи оживают
И вновь умирают стихами,
И всё возвращается
К прежнему сну и покою,
И больше уже
Ничего не случается с нами.
Но в миг пробужденья,
На выдохе и передыхе
Зайдётся от крика
Ещё непонятное что-то
И вдруг пробежит
По ещё ненаписанной книге,
И вырвет страницу,
Чтоб сделать крыло для полёта.

СЛОВО

Когда до срока вышли все срока
Пустых сомнений и скупых желаний,
На чистый лист бездумная строка
Легла легко строкой воспоминаний.
И потянуло свежестью со дна
 Уже недостижимого соблазна,
Как будто тень взлетевшего крыла
Стекла на мир с мечтою сообразно.
И покорилось прошлое тому,
Что столько лет глушило нетерпенье.
Лишь облаком по жидкому стеклу
Плыло его двойное отраженье,
Дробилось под ударами руки
И вновь сходилось в образе иного,
И билось под изломами строки
Никем ещё не понятое слово.

ТЕНЬ СЛОВА

I

Ещё прохладной сыростью стихов
Пропитаны тетрадные страницы,
Ещё стройна нелепость фраз и слов
И смещены события и лица,
Ещё в руке зажжённая свеча
Не оплыла прощальными слезами
И тень её от твоего плеча
Дрожит крестом под нашими ногами,
А ты уже уходишь в нервный жест
За чьей-то прерывающейся фразой,
За эту сырость и дрожащий крест,
Всё изменяя откровеньем сразу.

И кто тебе соперник и судья?
Кто посмеётся над тобой за это,
Когда сырую красоту вранья
Иссушит горечь откровения поэта?


II

Что с нами происходит?
                Отчего
Мы избегаем дерзкого мгновенья,
В котором слово, словно тень его,
Живёт строкою до стихотворенья;
Живёт до боли, одури и сна,
До самой кромки, в сумерки скользящей,
До тишины, пусть даже тишина
Нам кажется простой и настоящей,
В которой слово с частотой потерь
Не обретает измененья в звуке,
В котором слово – в запредельность дверь,
когда крестом ложатся наши руки.
А, может, просто – и верней всего –
Мгновенье нас обходит в мерном ходе
Своих часов.
                И всё же – отчего?
Что с нами происходит?
Происходит…


УСТАВШЕЕ ВРЕМЯ

А время устало, устало ждать,
Идти, уходить, возвращаться,
Кого-то любить и кого-то встречать,
Прощать и уже не прощаться.

И в этой усталости странных часов
Безликие лики постылы,
И маятник вдоль временных поясов
Дни тянет за днями в полсилы.

Так мир привыкает по времени жить,
Боясь это время обидеть…
А я всё не в силах в полсилы любить,
И мучиться, и ненавидеть.


*         *          *

Шаг за шагом по кромке льда –
был мой путь на тот берег прост,
лишь дрожала у ног вода
бездной брошенных в небо звёзд.
И в каком-то нелепом сне,
угрожая концу пути,
ночь шептала чуть слышно мне:
«Не ходи туда, не ходи…»
И над лесом чужим луна
ухмылялась щербатым ртом,
но манило тепло огня
где-то там – за нелепым сном.
И почувствовал я, спеша
перебраться на берег тот,
как рванулась к звёздам душа,
проломив под ногами лёд.

ПОЭТ

Он бродит
По сухим листам,
Их, оживляя на мгновенье,
И кажется, что здесь и там
Смерть переходит в дни рожденья.
Сомненья кажутся легки,
И, растворяясь без остатка,
По осени его шаги
Скользят размеренно и гладко.
А где-то за его спиной,
Как в первый день солнцеворота,
Всё бредит новою весной,
И кто-то плачет от чего-то.
И в неизбежность уходя,
Приняв её, как откровенье,
Он шепчет в сумраке дождя.
Последнее стихотворенье.

ДИНА НЕМИРОВСКАЯ

ЛИТСОБРАТЬЯМ

Тот, кого встретит старость,
Мрачно допишет историю.
И ни одной страницы -
Верю - не зачеркнёт.
Время матёрым котярой
Метит свою территорию.
Не потускнеют лица
Сбитых навылет, влёт.

Режет время по пальцу
Юности нашей братство.
Звёзды чует наощупь
Каждый третий из нас.
Мы не впадаем в Лету.
Всё-таки мы - поэты.
Я не умею - проще.
Искренней - в самый раз.

Как ни трубить сорокам,
Мы остаёмся в строках.
Коротковаты сроки
Нашей земной любви.
Пой, мой собрат! Я слышу!
Ветры срывают крышу.
Мы - провода под током
С облака - до земли.