2. О вопросах памяти
16-17 октября
Той ночью ветры и звезды вели себя странно, а лес был особенно тих, но к полуночи наполнился взмахами совиных крыльев и воем волков: казалось, все ночные хищники выбрались на охоту одновременно, будто бы нечто неземное призвало их. Торвальд был обеспокоен еще и сверх агрессивным поведением драугра которого охотник поймал под прицел с большим трудом, но с еще большим трудом он ушел от его погони. Все это, вся природа в эту ночь обрела странную, сверхъестественную одушевленность, все стало казаться живым, созерцающим, страшащимся и пугающим. Кто-то будто бы наделил темной жизненностью и магией лес, будто бы впустил в него целый легион духов, которые расселись на ветвях и камнях и лишь ждали приказа к действию. Ночь была зловеще ветреной в лесу, но казалось, за его пределами царили спокойствие и предельная тишина.
Торвальд пробирался по лесу дрожа от холода, которого раньше никогда не испытывал. Но ночь была тепла, и холод шел будто бы изнутри его сознания. Это было не в его духе - бояться, но сейчас он не мог не признать своего страха, страха, настигшего его так неожиданно и вымотавшего так скоро. Запинаясь о бурые сучья деревьев, он шел в свою хижину, пытаясь заглушить вибрирующий в венах ужас мыслями о лучшем. Бесполезно. Ощущая свою слабость, он затосковал, но, подгоняемый зловещими завываниями ветра, не позволил себе затормозить ни на секунду, и лишь только шел и шел, пока, наконец, не заперся в своей хижине. Но покоя не было и здесь: что-то выбило оконное стекло, и теперь ветер разметал по хижине листы бесценных рукописей. Торвальд зажег лампу и несколькими деревянными балками забил дыру в стекле. Ветер перестал гулять по комнате, и Торвальд разжег камин. Уютное оранжево-медовое мерцание огня и ленивое потрескивание поленьев успокоили Торвальда, и он, расслабляясь и согреваясь, думал о том, что это его лесное укрытие есть единственное место на земле, где он долгожданный и желаемый гость. Как только домик был полностью освещен, Торвальд услышал знакомый скребущий звук и скуление. Он поспешил к двери и впустил внутрь пса.
- Дэнни! - он потрепал пса по длинной шерсти пшеничного цвета. - Хорошо, что ты нашелся, друг! Я скучал по тебе, а ты? - он поглядел в его глаза, на что тот умиленно склонил голову набок, свесив длинные уши. - Наверняка, скучал. - Торвальд обнял Дэнни, на что тот лизнул его в щеку со всей своей собачьей нежностью.
Вот он - единственный друг, который понимает все, абсолютно все. И это вовсе не плод мысли, порожденный черной меланхолией, а истинная правда. Торвальд знал, что это существо предано ему как никто другой, что оно его не оставит, не продаст, не отпустит, не покинет. Странно было порой ему осознавать свое умопомешательство, когда он разговаривал с собакой и ждал ответа. Естественно думать, что пес не мог с ним разговаривать, но очевидно было и то, что он глядел в глаза хозяину взглядом совершенно человеческим и отвечал на каждую реплику умным, понимающим кивком головы или тихим тявканьем, или протяжным негромким скулением. И Торвальду становилось спокойно как никогда, и легкая эйфория накрывала его сознание.
Торвальд накормил пса и поправил его коврик у камина, а сам начал не спеша собирать разлетевшиеся по комнате листы рукописей. Голова его работала плохо, так же с трудом передвигались ноги, но оставить бесценные пергаменты валяться на полу до утра он не мог. Понимая, что, очевидно, ему придется просидеть до рассвета, рассортировывая листы, он все же не мог позволить себе прилечь до того, как все они не окажутся на своих местах. Сложив на стол две стопки листов, он стал пробегать глазами их содержимое и открывать книги, откуда, предположительно, они были вырваны, и складывать на место, внимательно исследуя каждое слово, а так же поврежденное место книги, чтобы быть уверенным в том, что прикрепляет лист на правильное место.
Он перечитывал строки на латыни и улыбался, с гордостью убеждаясь в том, что он помнит все от точки до точки. Было время, когда даже прочитать все это стоило ему нечеловеческих усилий, но сейчас он понимал, что годы труда прошли не напрасно. Знания надежно сохранились в его голове и заперлись там, что в сейфе, и ничто не могло их оттуда вытрясти. Самые опасные строки хранились в его памяти, и он повторял их нараспев каждое утро и каждый вечер, словно молитву, и смеялся движениям ветра и облаков, менявшимся тогда, когда мысли его оборачивались к этим запретным знаниям. Но он знал, что это не опасно, хотя и мог предполагать, что на другом конце земли от этого мысленного шепота завязывается ураган. Но он должен был знать их: чего можно ожидать от тех сил, которым он противостоит? Его могут попытаться убить, сжечь его книги, но память - память им не выбить никогда. Торвальд давно уже ждал гостей, и чем дольше их не было, тем сильнее он волновался. Он не хотел, чтобы его застали врасплох, поэтому и ел и спал с ружьем наперевес и не расставался с защитным амулетами.
К рассвету работа была завершена, и Торвальд , уставший и довольный собой, повалился на кровать, закрывая глаза. Примерно через четверть часа, решив потушить лампы, он поднялся с постели и прошел из одного конца дома в другой. По пути сонными разбегающимися глазами, он приметил забившуюся в угол страницу из рукописи и, достав ее оттуда, заглянул в нее. Ощущение это повлекло жуткое и угнетающее, и даже холодок пробежался по его спине и словно бы из ниоткуда взявшийся порыв ветра разворошил волосы. Прохлада коснулась его кожи словно бы лезвием ледяного клинка, и он отпрянул на секунду и отрезвел.
Рунические символы были ему незнакомы. Это были странные и зловещие руны, руны из тех, что смертным не должно даже и воображать. Их ломанные черные контуры прожигали древний пергамент и растекались кровью по его краям. В углу пергамента едва ли заметными линиями светились охранительные руны, указующие не то, что не всякий может прочитать эту рукопись. Выглядел пергамент устрашающе и загадочно, и Торвальд на смутную голову едва ли мог припомнить, чтобы хранил столь опасный и сильный предмет в своем доме. К тому же, он был слишком измотан, чтобы соображать, и, оставив страницу на столе, поплелся в постель, где и уснул сразу же, лишь только коснувшись головой подушки.
Он проспал около шести часов. Пробудившись, он почувствовал острую головную боль, сверлившую затылок, и в изнеможении вздохнул. Он плохо помнил последние события вчерашнего вечера и уж конечно же забыл о странице, случайно обнаруженной им. Но стоило ему только встать с постели и доплестись до стола, как образ каждой безобразно-ужасающей руны встал перед его глазами, но узреть их вновь в этот день было ему не суждено: пергамента на столе не оказалось. В ужасе Торвальд обернулся и поглядел на пса. Но тот мирно спал на своем коврике возле камина,чуть посапывая и изредка подергивая длинным ухом. В чашке его лежала огромная кость с остатками сочного мяса - не иначе как угощение, доставшееся от вора. Торвальд не мог поверить своим глазам. Он не знал ни одного существа, которого бы не почуяла собака, так же он не знал ни одного существа, которое могло бы прийти в дом, чтобы украсть, при этом накормив сторожевого пса!
Торвальд выскочил на улицу, держа наготове ружье, и обошел каждую ловушку, в которую бы могло попасться чудовище, но увы! он не нашел ничего, ни единого следа посетителя. Быть может, это был всего лишь человек, но люди обыкновенно создают слишком много шума, а Дэнни, почуяв человека, тут же поднимает тревогу. Торвальд находил лишь одно объяснение: ведьма или ведьмак. Только им удалось бы заставить собаку молчать, а хозяина спать так крепко, что и пушечный залп его бы не разбудил. Торвальд проклял собственную неосмотрительность, но сразу же нашел себе справедливое оправдание: он понятия не имел, что эта жуткая рукопись могла быть столь важной, что ее выкрали служители мрака. Раньше никто особенно не посягал на его библиотеку.
Вернувшись в дом, Торвальд обошел все книжные шкафы, проверяя все ли на месте. К его удивлению, ни одна рукопись не была тронута. Однако так же Торвальд заметил, что одну книгу все-таки доставали: стояла она не ровно - видимо ее в спешке возвращали на место, да и к тому же это был один из шкафов, к которым охотник редко притрагивался, а оттого он зарос пылью, но ночной гость книгой стер внушительный ее слой, чего не заметил бы только слепой. Торвальд не раздумывая взял книгу в руки. Это оказалась библия.
Охотник открыл ее и пролистал. Несколько страниц были вырваны, а на остальных начертано угловатыми, похожими на руны буквами одно единственное слово: «чушь». Интересное чувство юмора у этого загадочного ночного гостя! Торвальд более поразился, чем испугался. По крайней мере, теперь он не сомневался в том, что гость навестит его снова. Была ли тому причиной его злобная шутка или же собственное его, Торвальда предчувствие, но вора рукописи он ждал, и даже сам удивлялся тому, с каким энтузиазмом он это делал.
Торвальд захлопнуло библию и, поставив ее на прежнее место, уселся за стол и нацарапал на листке запомнившиеся ему руны. Толку от этого, по правде говоря, не было никакого. Вне вязи руны мало чего стоили, да и прочесть их охотник никак не мог. Он попытался припомнить, была ли у него в доме когда-нибудь подобная рукопись, и если да, то как он мог о ней позабыть? А если пергамент был вырван из книги, то из какой? Он знал все свои книги наизусть, и если бы пергамент этот принадлежал ему, то Торвальд бы непременно вспомнил.
Оставалось только думать, что похититель всего лишь забрал то, что по праву ему принадлежало.
Торвальд опустился в кресло и скосил взгляд на дремлющий на полке конверт, оставленный матерью. Печать сейчас выглядела особенно зловеще и будто бы налилась кровью. Торвальд понимал, что, возможно, это лишь обман зрения, но все-таки принял эту деталь во внимание. Быть может, где-то рядом, в этом городе, бродит дух его брата.
Джаред... Торвальд сомкнул веки и погрузился в свои вечные живые воспоминания. Казалось, он прильнул губами к священному источнику, и он одарил его знанием и неиссякаемой памятью. Он вспоминал очень, очень долго, а после выбрался из хижины и отправился в город за продовольствием и новостями. Там-то он и почитал в газете статью о загадочном и жестоком убийстве Марианны Ланвин, произошедшем накануне ночью.