Он уже много лет жил один – худой, сморщенный от времени и пережитого старик. Давно смирившись с безысходностью своего положения, он ни в чем не винил ни детей, живших далеко от него и не имевщих возможности навещать хотя бы иногда, ни государство, понимая, что отработав свое, он теперь нужен ему так же, как дереву прошлогодний лист, ни соседей и знакомых, так как знал, что молодых и сильных влечет к себе подобным, и только таких как он: беспомощных и одиноких – к Богу.
И он разговаривал с Ним бесконечно долгими бессонными ночами, ни о
чем не прося и ни на что не жалуясь, поскольку и Господь не мог вернуть
ему молодость и здоровье. Но, в отличие от людей, Он умел слушать. У
старика никогда не было более внимательного и понимающего собеседника и он неторопясь рассказывал Ему свою жизнь. Все, о чем думал, что знал, видел и помнил.
Старик понимал, что как только он расскажет последнее, он умрет, и поэтому не спешил, стараясь вспоминать все во всех подробностях. Но чем ближе подходил он к своим последним дням, тем короче и скудней становились рассказы.Он не хотел обманывать ни самого себя, ни своего слушателя, повторяя по нескольку раз одно и то же. Но жизнь его была так же бедна впечатлениями, как его стол пищей. И так же, как найденный случайно сухарик превращался у него в церемонию чаепития, длящуюся бесконечно долго, так и любая мелочь, увиденная им во дворе, становилась объектом долгих размышлений, поскольку общение с людьми вынуждает говорить, а одиночество – думать.
Он не мог позволить себе завести хотя бы кошку, чтобы как-то скрасить
свое одиночество и получать темы для новых повествований, так как даже
мыши уже давно не посещали его нищий дом и поэтому, когда однажды на
раму его запыленного окна села синица и застучала клювом по стеклу, он вдруг понял, что еще не все кончено, что у него есть еще немного времени на несколько светлых дней, на несколько глотков воздуха, которые он раньше никогда не считал.
Он нашел в себе силы отыскать картонку и прикрепить ее в углу открытой веранды. Непослушными, трясущимися пальцами старик развязал мешочек с пшеном, который доставал лишь когда хотел устроить себе небольшой праздник, насыпал его в кормушку и стал ждать.
Он сидел на скамейке, прислонясь спиной к стене, положив руки и подбородок на суковатую палку и смотрел на белую паутину мокрого снега, соединяющую серое небо с серой землей. Он переводил взгляд с земли на небо, но ни здесь, ни там не находил ни поддержки, ни сочувствия, ни жалости. Порывы ветра теребили его седые, давно не стриженные волосы, осыпали холодным снегом. Снежинки таяли на щеках старика, собираясь в капли, сбегали вниз по канавкам глубоких морщин. Но он не замечал этого. Он ждал.Тихо, спокойно, ничего больше не предпринимая, так, как ждал своей смерти.
И синица прилетела. Маленькая, яркая непоседа, она даже не заметила старика, неподвижно сидящего у стены. А он жадно вбирал в себя каждое движение своей гостьи и улыбался. Он был не одинок. Он еще кому-то был нужен.
P.S.Буду рад под замечательной фотографией старика, найденной в недрах И-нета, написать имя её автора.