Финал «Бесов» глазами Кириллов.
Три часа ночи. Чашка крепкого чая на столе. Образ Христа на стене моей комнаты. Великий человек. Один во всей человеческой истории. Ну может еще Сократ. Оба погибли за идею. Оба добровольно. Могли не идти на казнь, но пошли. И тот и этот. Сократ мог спастись, но предпочел спасти учение. Христос мог спастись. но предпочел спасти человечество. Абсурд? Нет. Великая идея. Он принес себя в жертву не ради людей. Ради идеи. Сократ также. Что им люди? Они сами человекобоги. Человекобог свободен абсолютно. Может поступать как хочет. Проявлять своеволие. Бог - есть страх смети. Такова моя идея. Если есть Бог то его воля не может сосуществовать с моей вместе - такова моя идея. Победить страх смерти и стать богом через смерть только возможно - такова моя идея. И я за нее жизнь отдам. Также как Сократ, также как Христос. Ибо что может быть важнее этого? Верховенский это мелко. Его проблемки. Какие - то тайные общества. Какие - то пятерки. Революции. Заговоры. Все это чушь полнейшая. Не достойная и мыслей, не то, что действий. Приходил ко мне давеча днем. Хотел убедиться, что я не передумал. Говорил, что я обещал. А я никому ничего не обещал. Никому кроме себя. И это моя воля. Мое своеволие. Какой же он низкий, скверный человечиишко. А впрочем, что мне до его низости. У меня есть идея. Моя. Одна. Главная. Через неверие доказать веру. Другую. Им не понять. Через уничтожение строить. Через разрушение создавать. Падать вниз. На самое дно. Только так можно доказать что в присутствии и необходимости смерти заключается вся сила жизни. Своеволие человека, направленное на это доказательство есть абсолютная свобода. Богосвобода. И я спасу. Да, я спаситель. Покончить с собой. Непокорность моя есть моя воля. Воля к смерти. Смерть моя - двери для нового человечества. Абсолютно свободного человечества. Перерожденного.
Рассвет. Лежу на кровати. Сегодня я должен сделать это. Самоубийство? Нет. Добровольный уход из жизни. Если бога нет, то я бог. А значит у меня вся воля его. Значит я могу совершить своеволие. Вся жизнь есть искушение. Не больше. Сильный способен отбросить жизнь за идею. Слабый нет. Слабый создает себе бога. Живет в страхе перед богом.
Истошный вопль жены Шатова пронзил меня как лезвие ножа. Боль этого ужасного звука, смешанная со страхом, ледяным лезвием вонзилась в мягкую теплую плоть моих мыслей. Мысли закровоточили, меняя свое направление. Шатов. Америка. Путешествие. Вместе. Одно место. Одни и те же обстоятельства. Испытания. Страдания. Прямо противоположный итог. Он уверовал в Бога. Я в то, что Бога нет. Разногласия. Враги?
Она кричала об убийстве. Я вскочил. Побежал в комнату Шатова. Марьи Игнатьевны уже не было. Я догнал ее на улице. Она кричала как помешанная что ее муж убит. Только вчера родила. Штатов счастлив. Как мало им нужно для счастья. Почти так же мало как для страданий. Сами не знают что не счастливы, потому что не знают что счастливы. Я посмотрел на полуголого младенца. Человек. Новая жизнь. Старый Бог. Он не успел. Или я не успел. Кто то из нас родился не вовремя. Марья Игнатьевна посмотрела на меня каким - то осоловелым, сумасшедшим взглядом и опрометью бросилась в холодное туманное утро.
Надо вернуться. Я дал слово. Должен быть дома. Слово не им. Слово себе. Мне все равно когда, где и при каких обстоятельствах. Они просили подождать. Хотят повесить на меня свои грехи. Грешники. Я улыбнулся. Их грехи - страх перед Богом. Они не свободны. Захожу домой. На столе записка. Читаю. Это от Верховенкого. Пишет что не нуждается в моих услугах. Низкий, скользкий, грязный человек. Видимо нашел какой - то другой выход. Говорил что моя идея меня съела. Да что бы он понимал? В идеях. В жизни. Посмотрел на чашку с холодным чаем. Поморщился, вспомнив, про Марью Игнатьевну. Это у нее после родов должно быть. Горячка. Хотя Верховенский мог. Эта вошь. За плевок в лицо. Тогда. В Швейцарии. Как метко об нем Федька - Каторжник говорил.
В полдень я узнал, что жена Шатова впала в беспамятство и что Шатов и в самом деле убит. Сердце сжала острая всепоглощающая тоска. Черная. Она разъедала душу, порождая муки совести. Значит все таки убил. Но как посмел? Лишать человека свободы проявить своеволие. Насилие. Мир - диаволов водевиль. Не иначе. Если человек не может сам решать когда ему его покинуть. Впрочем Верховенский ни на что более не способен. Убить другого. Проявить самую низшую волю. В этом весь он. Шатов запутался. Не смог понять что он есть Бог. Говорил Православный. Верил в Россию. Но верил ли в Бог? Нет по - моему. Честность. Кристальная. Достойный был человек. Неправильно понял Ставрогина. Ну что же. Это его выбор. Жаль, что его лишили последнего выбор. Самого главного.
Вечером нашли труп Шатова. в поддень следующего дня узнали подробности его смерти. Лямшин не выдержал. Из страха. Пародия атеиста. Разве атеист может бояться? Чего они хотели? Трусы. Верховенский уехал еще утром. Значит точно он. Жалкое ничтожество. Впрочем, разве могло быть по другому? Хотел скрепить их кровью Шатова. Не получилось. Один страх оказался сильнее другого. Не свободны. Они все несвободны. Все кто боится. И Липутин тоже. Сбежал. Атеист? Смешно. Из них всех только Эркель атеист может быть. Да и то неосознанный. Так по молодости. По дурости. От недостатка себя самого. Хладнокровный. Мертвый почти. Виргинский этот, пожалуй, что живой. Однако тоже своего «я» нет. Через это и пошел на убийство. Шигалев из них всех достоин мыслей. У него идея есть. Программа. Что - то пишет, кажется, дельное. Да он и не стал. Ушел говорят. Протест выразил. Привлекут все равно. Косвенно содействовал. Однако каков Верховенский. Как сумел их всех окрутить. Лебядкины тоже на его совести. Хотел Ставрогина во все втянуть. Только Ставрогин себе на уме. Ему эта политика, эти революции, заговоры, скандалы, интриги даром не нужны. Ему бы в себе разобраться. Ищет Бога. Хочет его доказать. Распял сам себя. Жаждет абсолютного и не может его достигнуть. Пустота и пресыщенность. Расколотость сердца и ума. Тянется и к добру и ко злу. Одно сплошное противоречие. Сам себе не хозяин. Все от рассудка. Все диалектика. Если верует, то не верует, что он верует. Если не верует, то не верует, что он не верует. Убивает чувства. А впрочем, чем я лучше? Все одно. Все подлецы. На свой лад.
Какое -то время спустя я узнал, что Ставрогин повесился. Смелый шаг? Нет. Он это от уныния. От безысходности. Ставрогин не любил жизнь. Для него это был эксперимент. Человек - маска. Наслаждался всем чем мог. Страданиями в том числе. Но я ему благодарен. Это он, тогда, за границей. Заставил задуматься. Переосмыслить. Понять, что Бога нет. Он еще метался. Слышал даже ходил к Тихону на исповедь. Я бы не пошел. С такой - то жизнью, как у него. Ни одна исповедь не спасет. Да и не нужно мне спасение ничье. И спасать то некому. Легко вот так вот. От неудовлетворенности, от запутанности, от пустоты, от непонимания. Это легче всего уйти, если тебе плохо. Впрочем, тоже шаг. Но я хочу иного. Я люблю жизнь. Радуюсь всему, что составляет существование наше. Но уйду. И мне не надо ничего. Ни Царства Божьего, ни Всепрощения, ни Покаяния, ни Искупления. Убивая себя я убиваю Бога, которого нет…
Вечер. Подоконник. Пистолет. Может сегодня.. Может этой ночью…