Выражаю глубокую благодарность Т.М.Карнеевой, С.Д.Аксельрод и В.И. Ойцеру за неоценимую помощь в редактировании книги, без помощи которых она не увидела бы читатаеля. Она написана мною по памяти и я признателен моей жене Е.О.Беловой и моим друзьям-сослуживцам, которые помогли восстановить события тех лет: капитану первого ранга В.Б.Локшину, капитану первого Г.К.Шувалову, капитану первого ранга Ю.М.Украинскому, капитану второго ранга А.А.Берлову, капитану первого ранга Ф.П.Тимофееву, капитану второго2 ранга Ф.П.Терещенко, капитану второго ранга С.М.Кургану, капитану первого ранга Н.А.Марчукову.
Эту книгу я посвящаю своим друзьям -
морским офицерам, с которыми я делил
невзгоды и радости флотской службы.
ЗА КУЛИСАМИ ФЛОТА
П Р Е Д И С Л О В И Е
Желание написать рассказ появилось у меня, когда мне было десять лет, в нелегком послевоенном 1947 году. Казалось, что это не так уж сложно: достаточно лишь моего желания, бумаги и чернил. Однако первая моя попытка закончилась на половине листа из школьной тетрадки. С тех пор прошло более 50 лет. Я возвратился к своей детской мечте, а прожитые годы и накопленные впечатления уже не укладывались в один рассказ.
Впервые идея книги зародилась у меня еще на флоте, после десяти лет корабельной службы, но служба эта забирала все время, часто его не оставалось даже на сон. И только теперь, спустя много лет, я решился написать эту книгу, хотя сомнение в том, что она найдет своего читателя, долго останавливало меня.
О чем эта книга? Эта книга о жизни закрытой части общества, информация о которой была недоступна для большинства людей, об условиях корабельной службы в социальной обстановке тех лет. Я старался показать Вам, уважаемый читатель, сквозь призму моей жизни и жизни моих сослуживцев, что скрывалось за внешне респектабельным фасадом Военно-морского флота.
Описанные в книге события носят в большой степени биографический характер. На примере порой смешных, а порой трагикомических и нелепых эпизодов, оставшихся в памяти и подсказанных друзьями, я старался показать “блеск и нищету” флотской службы. Насколько мне это удалось – судите сами, уважаемый читатель.
Часть первая. ВХОЖДЕНИЕ ВО ФЛОТ
Глава 1. СЛУЖБА НАЧАЛАСЬ
1. ПРЕДСТАВЛЕНИЕ КОМАНДИРУ
1959 год подвел итог мечты моего детства и юности. Я стал морским офицером. В конце июля нам торжественно вручили дипломы инженеров радиотехнических средств флота, серебряный значок об окончании Высшего Военно-Морского инженерного радиотехнического училища, лейтенантские погоны и традиционный знак отличия офицеров флота – морской кортик. Незаметно и быстро пролетело время отпуска - пришла пора ехать к месту службы. Еще на пятом курсе училища всех будущих выпускников опрашивали о предпочтительном месте стажировки и службы. Я выбрал Северный флот по двум, казавшимся мне важными, обстоятельствам. Во-первых, на Севере платили, так называемую “полярку” (полуторные должностные оклады), и служба засчитывалась год за полтора. А во-вторых, это была Европа и не так далеко от Ленинграда, к которому я был привязан своими корнями и душой. Меня назначили в распоряжение Отдела кадров Северного флота. 22 сентября 1959 года я приехал с чемоданом скромных лейтенантских пожитков в Мурманск и в тот же день получил командировочное предписание в 170-ю бригаду противолодочных кораблей на должность инженера радиотехнической службы (РТС) эскадренного миноносца "Находчивый".
Дежурный по кораблю принял молодого лейтенанта без фанфар и эмоций и, доложив помощнику командира корабля, проводил меня в кормовую четырехместную каюту. Моим соседом оказался cтарший лейтенант Анатолий Анатольевич Федоров, командир электро-торпедной группы, прослуживший на корабле уже два года и оказавшийся простым и общительным человеком. В тот день беседы у нас не получилось, поскольку рабочий день уже закончился и он собирался сойти на берег. Время ужина также подошло к концу, и мне показалось неудобным поздно приходить в кают-компанию, так что первый свой день на корабле я завершил голодной диетой. Все официальные представления начались на следующий день. Утром я представился начальнику радиотехнической службы старшему лейтенанту Ивану Никитичу Бобкину. Мы официально побеседовали, и он ввел меня в круг повседневных обязанностей, которые оказались довольно расплывчатыми. Главная моя задача заключалась в поддержании всего радиотехнического оборудования в исправном состоянии. Весь день я знакомился с размещением боевых постов, с матросами и старшинами службы. Перед ужином Бобкин сказал мне, что сойдет на берег, а мне предстоит остаться на корабле за него и вечером представиться командиру капитану второго ранга Юрию Ефимовичу Титову. Я не был знаком с ритуалом представления и попросил моего соседа Федорова рассказать, как это нужно делать. Федоров охотно объяснил мне и сказал, что у командира корабля есть свои заморочки, поэтому он мне подскажет, когда лучше к нему зайти. После ужина мы остались с Федоровым в кают-компании, и я, развесив уши, слушал его рассказы бывалого офицера, а он, проникшись ролью старшего, с видимым удовольствием поучал меня. Несколько раз он поднимался наверх к каюте командира и, спустившись в очередной раз, сказал: "Иди, командир у себя, один." Я поднялся по трапу на один пролет и встал на площадке перед каютой командира, чтобы еще раз взглянуть на себя в зеркало. Внизу стоял Федоров с кем-то из офицеров. Они вполголоса разговаривали, чему-то улыбались и посматривали наверх. Мне казалось, что они подбадривают меня, и я был благодарен им за участие. Дверь в каюту была приоткрыта, и я увидел командира, сидящего за письменным столом спиной ко мне. Я постучал в дверь и, не дождавшись ответа, вошел.
- Товарищ командир! Лейтенант Белов, - начал я свое представление, но не успел закончить начатой фразы, как он, облокотившись правой рукой о письменный стол и полуобернувшись в мою сторону, почти закричал:
- На хер!... На хер!... В жопу!
Я был шокирован, замолк и, растерявшись, выскочил из каюты. Когда я спустился в кают-компанию, то увидел Федорова и кого-то еще из офицеров, сидящих за шахматным столом и хохочущих до слез.
- Ну, как твое представление? Чем тебя напутствовали? - сквозь смех и слезы расспрашивали они меня.
Как потом выяснилось, командир был человеком несколько нервного склада и не любил, чтобы его беспокоили в неотведенное для этого время. Бестия Федоров прекрасно знал о привычках командира и специально устроил эту комедию, пригласив в зрители еще нескольких офицеров. Я же сказал, что больше представляться командиру не пойду, поскольку пришел на флот не "херы" и "жопы" собирать, а служить. Но мое представление Титову все же состоялось. Бобкин, узнав об этой шутке и видя мою решимость, чтобы не доводить дело до конфликта, cам привел меня на следующий день к командиру. Юрий Ефимович, приняв мое представление, сказал мне несколько напутственных ободряющих слов, никак не упомянув о вчерашнем инциденте.
На следующий день во время утренней приборки я пошел в кают- компанию завтракать и встретил на правом шкафуте такого же молодого, как и я, лейтенанта. Он стремительно подошел ко мне, протянув руку со словами:
- Я оперативный работник Особого отдела! Будем работать вместе! Слегка опешив, я хотел ответить ему подобающей репликой, но, зная всесилие КГБ, поостерегся. Просто пожал ему руку и что-то буркнул в ответ. Как оказалось, это был "особист" нашей бригады эсминцев Юрий Лузгин, пришедший служить неделей раньше. Так началась моя корабельная служба, которую в обиходе офицеры, в особенности молодые, называли "корабляцкой".
2. ЗНАКОМСТВО С ЗАМПОЛИТОМ
На "Находчивом" мне пришлось прослужить только две недели, и затем меня перевели на эсминец "Настойчивый", где я и прошел первую стадию офицерского становления. Причина моего перевода была смешной, но официально очень значительной: в мою судьбу вмешались политработники бригады. В те годы на каждом корабле должна была функционировать партийная организация, но для того, чтобы она была первичной ячейкой со своим секретарем, необходимо было 15 членов партии. На "Находчивом" их было только 14, и для пополнения парторганизации меня поменяли местами с однокашником по училищу Борисом Романюком, который к тому времени уже был членом партии, а я только комсомольцем. Оба корабля стояли у одного причала бортами друг к другу, и торжественного переезда к новому месту службы не потребовалось. Я собрал свои скромные пожитки и перебрался на эсминец "Настойчивый". Начальником РТС на корабле был уже прослуживший 7 лет и, как говорили на флоте, “обросший ракушками” капитан-лейтенант Александр Маркеонович Тихонов. Он был полной противоположностью Бобкину, очень формален со мной и строго соблюдал дистанцию между старшим и младшим. Дальнейшие шаги на корабле уже не были для меня новыми, и я прошел их по тому же ритуалу, что и на "Находчивом". Но и здесь мой первый день не обошелся без курьеза, который, возможно, повлиял на всю дальнейшую службу на этом корабле.
Я перебрался на корабль вечером после ужина и, получив место в каюте, лег спать, не дожидаясь вечернего чая. Утром проснулся от качки и не мог сразу сообразить, что происходит. Посмотрел на часы, время - 9 утра. Значит, я проспал подъем флага, что на флоте считалось кощунственным. (Подъем флага - ежедневный ритуал на кораблях Военно-Морского флота с построением всей команды на верхней палубе, встречей командира корабля и подъемом флага ровно в 8 утра.) Открыв иллюминатор, я понял, что мы в море. Мне стало не по себе, поскольку о предстоящем выходе в море меня никто не предупредил. Я наскоро привел себя в порядок и поднялся в БИП, или, как его официально называли, Боевой информационный пост. Тихонов сидел с микрофоном в руках за планшетом и что-то докладывал на ГКП (главный командный пункт корабля). Находившиеся рядом с ним старшина и матрос вели прокладку целей. Дождавшись паузы в докладе, я представился Тихонову. В ответ он мягко улыбнулся, пригласил меня занять место за планшетом и, как бы между прочим, сказал, что в море не спят по каютам, а работают. Мне было неловко, но оправдываться не хотелось. Как оказалось, корабль вышел в море на отработку противолодочных задач, и через некоторое время мы должны были прийти в полигон, встретить подводную лодку обеспечения и начать с ней работать.
Стоял октябрь. Для этого месяца погода была необычно спокойной. Мы встретились с обеспечивающей лодкой, легли в дрейф, и, пока командир корабля по УКВ уточнял с командиром подводной лодки некоторые особенности совместной работы, нам приказали замерить гидрологию моря в полигоне. Тихонов сказал мне, чтобы я прошел на бак, сделал замеры вместе с гидроакустиками и проследил за безопасностью работ. Хотя волна была небольшая, но временами корабль сильно кренило на зыби. Спустившись на бак, я увидел, что гидроакустики уже разворачивали прибор для измерения температуры воды и устанавливали измерительную штангу. Я стал наблюдать за их работой, поскольку самому мне этого не приходилось делать. Гидроакустики работали без суеты, каждый знал свое дело. Через некоторое время на баке появился офицер в звании капитан-лейтенанта. По виду он был похож на офицера- переподготовщика, который призывался на флот для месячной стажировки, потому что шинель и фуражка на нем были явно со склада, не подогнанные по фигуре и размеру. Надо заметить, что в те годы среди офицеров флота было модно носить тужурки с брюками из бостона, и шиком считались фуражки, пошитые у знаменитого на весь Военно-Морской Флот Якобсона. Словом, вид офицера был довольно затрапезный, к тому же он начал давать матросам не относящиеся к делу советы, и я заметил, что они немного занервничали. Понаблюдав за этим несколько минут, я подошел к нему и тихо сказал:
- Послушай, откуда ты взялся со своими советами? А не пошел бы ты …..!
Он молча повернулся и ушел. Это не осталось незамеченным матросами. После окончания замеров командир отделения Капнин сказал мне, когда мы стояли рядом:
- Товарищ лейтенант! Это был наш заместитель командира корабля по политчасти капитан-лейтенант Дьяченко!
Так произошло мое официальное представление замполиту. Ни я, ни Дьяченко об этом эпизоде никогда не вспоминали. Как оказалось, он тоже недавно прибыл на корабль после окончания Военно-политической академии, и для нас обоих это было первым опытом корабельной службы.
3. ЗНАКОМСТВО С ОФИЦЕРАМИ
Вопреки моим представлениям и ожиданиям, служебные взаимоотношения на корабле были отнюдь не простыми. Негласно офицеры делились на три категории, три касты. К высшей принадлежало командование корабля: командир, старпом, помощник и замполит. Вторую категорию составляли командиры боевых частей и приравненные к ним: штурман (БЧ-1), артиллерист (БЧ-2), минер (БЧ-3), связист (БЧ-4), механик (БЧ-5), начальник РТС, интендант и корабельный врач. К третьей категории относились остальные офицеры: командиры групп, которые, в свою очередь, подразделялись на недавно пришедших служить лейтенантов и старших лейтенантов, уже имеющих опыт службы на корабле. Некоторые из них вели себя по отношению к новичкам снисходительно-покровительственно, подчеркивая тем самым свою значимость. Со стороны командования отношение к лейтенантам было далеким от отеческого. Их третировали как непослушных холопов. Например, старший помощник командира капитан третьего ранга Геннадий Сергеевич Евстигнеев во время офицерских собраний в кают-компании обращался к офицерам не иначе, как "Товарищи офицеры и лейтенанты...". Деление на офицеров и лейтенантов порождало раскол и отчуждение в офицерской среде, поэтому лейтенанты, к которым примкнули и остальные полуотверженные, жили своей жизнью, своим коллективом.
Меня поселили в шестиместную каюту, вместе с двумя молодыми лейтенантами - командиром машиной группы (МГ) БЧ-5 Юрием Марковичем Украинским и помощником командира батареи главного калибра (БГК) БЧ-2 Анатолием Мерженко - а также уже послужившими на корабле командиром котельной группы старшим лейтенантом Борисом Михайловичем Дорогим и командирами батарей главного калибра старшими лейтенантами Анатолием Андреевичем Берловым и Виктором Ивановичем Цоем. Несмотря на разницу в возрасте и сроках корабельной службы, жили мы дружно. Нас объединяло не только совместное проживание в одной каюте, но и общественное положение на корабле: все мы стояли на низшей ступеньке в корабельной табели о рангах.
Вечером второго дня своего пребывания на корабле я остался в каюте, чтобы разложить свои пожитки. Каюта была небольшой, около
15 кв.метров. Вдоль одной переборки были расположены четыре койки по две в ряд и платяной шкаф на четыре отделения, у противоположной переборки разместились две койки (одна над другой), шкаф на два отделения, стол с настольной лампой и книжная полка. Под столом у борта стояла двухпудовая гиря. Постепенно стали собираться все "жильцы", я по очереди им представлялся. Вскоре в каюту зашел хозяин двухпудовой гири Борис Дорогой, перебросился несколькими словами с кем-то из присутствующих и обратился ко мне, полюбопытствовав не новичок ли прибыл служить на корабль. Я кивнул и отрекомендовался. Он подошел к столу, вытащил на середину каюты гирю и пригласил нас размяться, "чтобы мышцы не застаивались". Борис вырвал гирю вверх и, выжав ее несколько раз, поставил на палубу, приглашая нас последовать его примеру. Подошла моя очередь. Я поднял гирю правой рукой, держа ее вертикально за рукоять, выжал раз десять и затем повторил то же самое левой. Это упражнение требовало значительной тренировки и силы в кистях, но я делал его без особых затруднений, поскольку в училище занимался три года тяжелой атлетикой. Никто из присутствующих не смог повторить сделанного мною. Это произвело на всех впечатление, потому что по внешнему виду нельзя было сказать, чтобы я обладал большой физической силой. В жизни часто так бывает, что люди уважительней относятся к тем, в ком находят качества или способности, отсутствующие у них самих. Я ни к кому не напрашивался в друзья, не старался чем-то выделиться, был самим собой, и мои отношения с младшими офицерами складывались неплохо. Окончательно они установились через месяц, после одного незначительного события. Однажды к нам в каюту зашел незнакомый майор медицинской службы и обратился с просьбой помочь ему сделать курсовую работу по физике (он учился заочно в Химико-фармацевтическом институте). Никто из присутствующих не изъявил желания, то ли от недостатка времени, то ли из-за того, что успели подзабыть курс физики. Чтобы достойно выйти из положения, кто-то решил "перевести стрелку" на меня, кивнув в мою сторону: "Он у нас специалист в радиотехнике". Мне ничего не оставалось, как согласиться помочь. Через две недели я написал курсовой проект, объяснил майору все сделанные мною задания, и проект был успешно защищен. Это событие прибавило мне веса в глазах офицеров.
4. ПЕРВЫЙ КОНФЛИКТ
Жили мы нашим лейтенантским коллективом дружно и одинаково болезненно воспринимали постоянный "пресс" со стороны
командования. Насаждаемая сверху кастовость порождала ответную
негативную волну. Каждый наш шаг по корабельному распорядку был под контролем старпома и помощника, замечания делались в обидной и резкой форме, и потому возникало ощущение постоянного гнета, которое у меня постепенно перешло в состояние угнетенности и безысходности.
На этом фоне и возник мой конфликт со старшим помощником командира корабля капитаном третьего ранга Геннадием Сергеевичем Евстигнеевым. По Корабельному уставу все вновь прибывающие офицеры должны были сдавать ему зачеты на допуск к самостоятельному управлению боевой частью, дежурству по кораблю и несению самостоятельной вахты на ходу корабля и на якоре. Я, как и все молодые лейтенанты, просидел первый месяц на корабле безвылазно, стараясь быстрее сдать положенные зачеты. Но усилия мои оказались тщетными. Сначала причиной негативного отношения ко мне Евстигнеева стали "молоточки" на моих погонах, свидетельствующие об инженерном образовании. Надо отметить, что в те годы строевые четырехгодичные училища, одно из которых закончил и Евстигнеев, не выдавали диплома инженера, и молоточки на погонах были предметом некоторой зависти старпома.
Из Высшего Военно-Морского инженерного радиотехнического училища в Гатчине, которое я закончил, наш выпуск был самым большим. В тот год на бригаду пришло сразу шесть выпускников, заполнив все вакантные должности инженеров РТС на кораблях. До нас молоточки на погонах носили только офицеры БЧ-5 или “механики”, как их называли в обиходе. Евстигнеев не один раз не то в шутку, не то всерьез говорил в кают-компании:
- Белов! Снимите молотки со своих погон! Вы же не механик, а строевой офицер!
На это я отвечал, что ношу на погонах то звание, которое мне присвоил Главнокомандующий Военно-Морским флотом. Однажды, на недельном подведении итогов, которое всегда проходило по субботам, старпом неодобрительно отозвался о моей подготовке к зачету на вахтенного офицера, на что я отреагировал репликой, что по своему военному званию я сначала инженер, а потом лейтенант, и по специальному Руководству мне положено нести специальную вахту в БИПе. Я и не подозревал, что этим высказыванием надолго наживаю себе врага и мне предстоит год жесткой борьбы за свою честь и достоинство.
Моя очередная встреча со старпомом по сдаче зачетов закончилась неудачно. После того, как это повторилось еще несколько раз, я понял, что он намерен меня сломать. Все офицеры, пришедшие вместе со мной на корабль, уже сдали зачеты и были допущены к дежурству по кораблю, а я - нет. Я понял, что Евстигнеев решил столкнуть меня с товарищами, поскольку получалось, что они несут дежурство за меня. Придя на зачет в очередной раз, я заявил, что мне не нравится такая система, при которой я каждый раз должен сдавать весь Корабельный устав заново и попросил старпома принимать зачет по отдельным главам. На это он мне ответил, что ему сверху виднее, как принимать зачеты, и провалил меня в очередной раз, поймав на незнании какой-то статьи устава. После седьмой или восьмой попытки я заявил Евстигнееву:
- Это был мой последний визит к вам, и я считаю, что зачет по Корабельному уставу сдал, а если вы не допускаете меня к дежурству по кораблю, то это ваше дело, - и вышел из каюты.
Дней через десять на очередном подведении итогов с офицерами старпом отметил мою нерадивость в первичном становлении как офицера и назначил мне день и время очередной сдачи зачета. При всех офицерах я повторил то, что говорил ранее, и заявил, что больше не приду на зачеты. Нашла коса на камень! Я встал в прямую конфронтацию со старшим офицером! В ответ на мой демарш Евстигнеев стал назначать меня на все гарнизонные дежурства по патрулированию города. Иногда этих нарядов набиралось до десятка в месяц, а однажды я даже был назначен в унизительное дежурство по контрольно-пропускному пункту (КПП) корабельного причала, куда направляли только мичманов. Но здесь уже вмешался командир бригады, запретив ставить на это дежурство офицеров. Итак, я терпеливо нес гарнизонные дежурства и не сетовал на свою судьбу, тем более, что с момента прихода на корабль ни разу не сходил на берег в увольнительную, а патрульная служба позволяла мне походить по твердой земле и увидеть, что за бортом корабля идет другая жизнь.
5. ИНЦИДЕНТ В ПАТРУЛЕ
В один из дней, когда я нес патрульную службу по городу, произошел неожиданный инцидент. По существовавшим правилам я должен был нести службу в сопровождении двух старшин своего корабля. Старшины ходили в патрульную службу с удовольствием, чтобы выйти из “железа” и сменить обстановку. Зная, в какие дни назначается патруль, они, как правило, сами приходили ко мне и просили взять с собой. При несении патрульной службы частенько случались матросские драки и пьяные дебоши, которые приходилось утихомиривать. Поэтому я всегда выбирал старшин рослых, физически здоровых, а также тех, к кому я проявлял личную симпатию. Так было и на этот раз. Накануне заступления в патруль ко мне в каюту постучал старшина трюмной команды Николай Старостин и попросил взять с собой в патруль его и еще одного старшину из БЧ-5. Я согласился. Старостин был симпатичным, высокого роста, жилистым и очень физически сильным. Мы были одногодки, и несмотря на разницу в служебном положении наши отношения были дружескими. Я звал его по имени, хотя он никогда не переходил границу наших официальных отношений и обращался ко мне только по званию. Часто по корабельной службе возникали различные обстоятельства, при которых мне необходимо было сделать какие-нибудь корпусные работы, на что требовалось получить разрешение командира БЧ-5. Но от его разрешения до выполнения работ всегда проходил значительный срок, и в экстренных случаях я обращался прямо к Старостину. Он никогда не отказывал мне.
В день несения патрульной службы я пришел в Гарнизонную комендатуру и получил от Коменданта удостоверение, маршрут и напутствие:
- Мне несколько раз звонили с Хлебозавода и просили направить к ним патруль. Несколько пьяных солдат со стройбатальона ходят по цехам, пристают к работницам и мешают работать! Комендантская машина отвезет вас туда. Наведите там порядок!
Когда мы приехали на территорию Хлебозавода, пройти на которую посторонним не составляло никакого труда, было около 9-ти часов вечера. Я разыскал сменного мастера, и она рассказала мне, что уже несколько часов двое стройбатовцев блуждают по Хлебозаводу, несмотря на ее неоднократные просьбы уйти, и попросила меня вывести их с территории и остаться еще хотя бы на полтора часа. Мы проверили наружную, плохо ухоженную территорию завода и вновь поднялись в здание цехов. Минут через 15 на одном из лестничных пролетов мы увидели двух солдат из стройбатальона, куривших и разговаривавших между собой. По их виду было видно, что они в меру пьяны. Я понимал, что при попытке забрать их в комендатуру они окажут сопротивление и возникнет ненужная драка.
На мой вопрос: “Что вы делаете на территории завода в такое время?” - они недружелюбно помолчали и затем сказали, что ищут свою знакомую. По сильному акценту я определил, что это были латыши или литовцы.
- Давайте договоримся так. Я не буду вас задерживать и отправлять в комендатуру, но вы немедленно уйдете с Хлебозавода. Даю вам на это 15 минут. Если после этого я встречу вас на территории, то задержу и вызову комендантскую машину.
После этого короткого предупреждения мы прошли в цех и я успокоил начальника смены, чтобы она не волновалась. В цехе работали выпечные шкафы пышащие жаром, и температура была под 40 градусов. Около шкафов и на конвейере работало около десятка молодых женщин. Из-за сильной жары перед заступлением на смену они снимали с себя все и были одеты только в хлопчатобумажные брюки и легкие верхние рубашки, обнажавшие открытые груди. Солдаты из стройбатальона иногда заходили туда и для куража тискали беззащитных женщин. Хотя Североморск был флотским городом и морская форма всем жителям уже пригляделась, нас в цеху встретили дружелюбнно и приветливо:
- Эй, флот! Давай, попробуй свеженького хлебца со сливочным маслом!
Нас угостили свежевыпеченным хлебом и чаем. Затем мы снова пошли по заводу и спустя полчаса при выходе у турникета вновь столкнулись с нашими знакомыми.
- Я просил вас уйти с завода, но вы не выполнили указание военного патруля. Если прямо сейчас не пойдете на выход, я вас задержу и отправлю в комендатуру.
Дальнейшее случилось столь внезапно, что я не успел осознать происшедшего.
- Заткнись, “литер” (так называли на жаргоне офицеров в звании лейтенанта), - сказал один из них и с силой плюнул мне в лицо.
Я среагировал мгновенно и ударил стройбатовца в челюсть. Тот бросился на меня, и мы схватились в борцовских объятиях, но мощная рука Коли Старостина потянула меня назад, и я услышал, как он почти крикнул мне:
- Не лезьте в драку! Это не ваше дело! - и встал между мною и солдатом.
Я ругал себя за то, что не сдержался и ударил солдата. Кодекс офицерской чести не позволял мне этого делать.
Началась драка между моими старшинами и солдатами. Хотя оба солдата были рослыми и крепко сложенными, даже вдвоем им было не одолеть Старостина. Кончилось тем, что обоих солдат прижали к стене и я снова предложил им уйти. Но, видимо, спьяну и от “большой любви к русским” один из них стал кричать:
- Заткнитесь, русские суки.
Он ударил Старостина и выбежал во двор. Минут через десять Николай почти волоком затащил беглеца в помещение и, развернув дебошира лицом к стене, заломил ему руки за спину. Через некоторое время пришла вызванная мною комендантская машина, в которую матросы из комендантского взвода с большим трудом затолкнули сопротивлявшихся солдат. Приехав вместе с ними в комендатуру, мне пришлось писать длинное объяснение по поводу случившегося, но на этом инцидент не закончился. Пьяные солдаты снова учинили драку уже в комендатуре, и на основании моего рапорта было открыто уголовное дело с разбирательством физического оскорбления, которое я нанес солдату, а также по факту их физического сопротивления комендантскому патрулю.
Меня несколько раз приглашали в прокуратуру для дачи показаний. Как я потом выяснил, оба солдата, Бразинскас и Доминскас, были литовцами и служили последний год в строительном батальоне. Больше всего меня поразила их ненависть к русским, с которой я столкнулся впервые. К счастью, дело было вскоре закрыто, а следователь сказал, что меня могли бы привлечь к судебной ответственности за нанесение солдату физического оскорбления. Для меня это был хороший урок необходимости сдерживать себя даже в таких оскорбительных ситуациях.
6. ЛЕЙТЕНАНТСКИЙ ДОСУГ
Мы знали, что за закрытыми дверями кают командиров боевых частей идет своя жизнь. Такую напряженную работу от подъема и до отбоя, да еще без схода на берег, можно было выдержать, только имея какую-то передышку и отдых от корабельной службы. Обычно командиры боевых частей, не сошедшие на берег, собирались у кого- нибудь в каюте и "расслаблялись" за бутылкой коньяка. Наше лейтенантское братство решило не отставать от своих командиров. Помню, один из пришедших служить на корабль молодых лейтенантов Анатолий Мерженко внезапно заболел и ждал приказа об увольнении с флота. Мы периодически гоняли его в Мурманск за коньяком и закуской, потому что в Североморске был сухой закон и спиртные напитки в магазинах не продавались. Мы собирались не чаще раза в неделю, и наше застолье продолжалось далеко заполночь. Конечно, после таких ночных "посиделок" мы дружно просыпали, приходили на завтрак в кают-компанию поздно и только-только успевали к подъему флага, чем лишний раз вызывали недовольство своих "бычков" (командиров боевых частей) и помощника со старпомом.
А вот другой пример наших развлечений. Однажды кто-то сказал, что в военторг завезли стартовые пистолеты. На следующий день Анатолий Берлов, придя после обеда в каюту, показал нам купленный им пистолет. В отличие от обычного этот пистолет стрелял холостыми мелкокалиберными патронами, которые заряжались не в обойму, а вставлялись в зарядное пространство сверху, перпендикулярно стволу. При стрельбе пистолет надо было держать дулом вниз и пуля вылетала не из дула, а из патрона. Мы тут же решили его испробовать и пострелять мелкокалиберными патронами, для чего высыпали из патрона половину пороха и в освободившееся пространство гильзы вставили пулю, обжав ее головку в патроне. В качестве мишени на шпангоуте борта установили учебник для политзанятий, и Берлов первым стал отстреливать пистолет, направив дуло вниз. То ли у него дрогнула рука, то ли плохо прицелился, но пуля, срикошетив от стола и иллюминатора, ударилась над головой Берлова в дверь, чудом не задев его. “Стендовые" испытания пистолета были успешно произведены, и мы установили, что, несмотря на маленький пороховой заряд, пуля пробивает толстый учебник. Это развлечение мы повторяли неоднократно, особенно по вечерам, и через некоторое время пробковая обшивка борта была вся в дырках от пуль. Как-то помощник командира Матюшинский, зайдя в нашу каюту, увидел изрешеченную переборку и поинтересовался, не фехтованием ли мы занимаемся для развлечения.
Служба на кораблях бригады была очень напряженной и чтобы снять напряжение офицеры ездили в Мурманск посетить ресторан, поскольку в Североморске был сухой закон. Командиром электротехнической группы был старший лейтенант Алексей Рябушев, питерский интеллигент, с хрошими манерами, широко образованный и уважаемый в офицерском коллективе. Он был острословом и часто ставил в тупик заместителя командира по политчасти вступая с ним в идеологические споры. Леша при первом возможном случае сходил на берег и на вопрос сослуживцев куда он сегодня идет мы часто слышали от него ответ: На «шмардыхон»! Это выражение с его легкой руки вошло в обиход. Оно означало – пойти в гости к знакомой и изрядно выпить для расслабления. Но на «шмардыхон» ходили только холостяки а женатые офицеры спешили домой.
7. ЗНАКОМСТВО С ТЕХНИКОЙ
На эсминце "Настойчивый", где я проходил службу, в ведении радиотехнической службы находились радиолокационные станции обнаружения (РЛС), станции управления огнем зенитной артиллерии, станции управления огнем артиллерии главного калибра, гидроакустическая станция и аппаратура опознавания. Все эта техника имела невысокую надежность, часто выходила из строя, и я постоянно занимался ее ремонтом. Поскольку в училище нас не обучали практической эксплуатации этих станций, мне приходилось до всего доходить самому. Разумеется, на флоте существовала береговая радиотехническая мастерская, специалисты которой ремонтировали корабельную технику, но для этого надо было заранее подавать заявку в Пятый отдел флота и ждать не менее двух недель. На оперативные работы ремонтники выезжали только в чрезвычайных ситуациях. Поэтому в период отработки кораблем курсовых задач ждать помощи с "берега" не приходилось и надеяться можно было только на себя и на свою команду. По мере знакомства со старшинами и матросами я выяснял, кто из них хорошо знает технику и в состоянии ее отремонтировать и настроить. Уровень их подготовки оказался невысок. Помню, как в станции управления огнем артиллерии главного калибра "Заря" случилась неисправность. Поскольку практически при стрельбах использовали не ее, а другую, универсальную по назначению станцию "Якорь", корабль не потерял боеспособности и я смог не спеша заняться ремонтом "Зари". Мне понадобилось две недели, чтобы найти причину неисправности. Оказалось, что заведующий станцией по невнимательности впаял в схему индикаторного устройства конденсатор в 10 раз большей емкости, чем требовалось. Я сделал вывод, что одной из причин поломок техники является плохая подготовка команды и ее надо как следует учить. Мой коллега по должности из нашей бригады Владимир Кондаков рассказал, что специально занимается с отобранными им старшинами и матросами радиотехникой и практическим обучением настройке станций, и я начал собирать опыт своих коллег. Больше всего хлопот поначалу мне доставляла РЛС навигационного обеспечения "Нептун". Зимой в Баренцевом море часты туманы, и эта станция работала практически непрерывно все время плавания. Мне понадобилось около полугода, чтобы освоить проверку, настройку и изучить все ее "капризы". Происходило это в основном в вечернее и ночное время, когда я мог заниматься ремонтом или настройкой станции, не отрываясь на другие дела. Командование корабля недооценивало особенностей эксплуатации радиоэлектронной техники, сложность которой заключалась подчас не столько в ремонте, сколько в обнаружении причин неисправностей, возникавших достаточно часто из- за невысокой надежности аппаратуры. Эти люди не понимали, что должность инженера РТС требует постоянной работы с техникой, и полагали, что я просто увиливаю от различных корабельных работ и мероприятий. На этой почве у меня стали возникать трения с командованием корабля, в дополнение к личному конфликту со старпомом, который по-прежнему заваливал меня дежурствами в гарнизонном патруле.
Командование корабля больше заботили внешние атрибуты корабельной службы, и оно обычно не интересовалось какой ценой приходилось офицерам поддерживать всю технику в исправном состоянии. Почему-то считалось само собой разумеющимся, что командир группы может провести всю ночь за ремонтом техники, а на следующее утро явиться на служебное место, как если бы он вернулся из отпуска, Существовало неписаное правило: если находившаяся в ведении офицера техника была неисправна, он не должен был сходить на берег, а заниматься ее ремонтом. Никто из командования не заботился о том, чтобы предоставить такому офицеру короткий отдых и скомпенсировать бессонные ночи. В основном, такая участь выпадала офицерам электромеханической боевой части и радиотехнической службы. Первым - потому что их техника непрерывно работала как в море, так и на стоянке у причала; корабль жил постоянной жизнью, и его нужно было поить, кормить, обогревать и освещать. Вторым - потому что техника была недостаточно надежной, а старшины и матросы приходили на корабль из учебных отрядов неподготовленными для ее квалифицированного обслуживания и ремонта . Мощности радиотехнической мастерской флота явно не хватало на обслуживание всех кораблей, и иногда техника простаивала в нерабочем состоянии месяцами. Я поставил себе цель: изучить всю технику и ремонтировать ее своими силами, никуда не обращаясь.
Однажды, где-то в конце февраля 1960 года, во время стрельбы по воздушной цели вышла из строя станция наблюдения " ФУТ-Н". Мы со старшиной команды наблюдателей Олегом Черновым долго искали неисправность, и корабль был вынужден отказаться от обеспечения самолета и уйти из полигона. Выход на стрельбу был сорван. Мы сидели в рубке станции перед схемами, когда в нее вошел начальник штаба бригады капитан первого ранга Роман Петрович Карцев.
- Белов! Что у вас случилось? - спросил он.
- Вышел из строя клистрон, - ответил я, показывая на небольшое электронное устройство 15 см длиной.
- И из-за этой фитюльки у вас не работает станция, а вы так долго не могли найти причину неисправности?
- Так точно, товарищ капитан первого ранга.
- Ну и наизобретали, что неисправность днем с огнем не отыщешь!
Мы еще провозились со станцией несколько часов, настраивая ее по инструкции, которую я видел в первый раз, но так и не смогли настроить. Когда мы вернулись в базу, к нам пришел старшина первой статьи Евгений Егорышев из Радиотехнической мастерской флота. Он был на четыре года старше меня, женат и служил в мастерской уже третий год. В Серпухове, откуда был призван, он работал регулировщиком высшего разряда на заводе, выпускавшем РЛС управления стрельбой малокалиберной зенитной аритиллерии " ФУТ-Б". Егорышев был специалистом высочайшего класса, в чем я убеждался неоднократно. От него я и получил первый практический урок настройки вышедшей из строя станции и с тех пор делал это без посторонней помощи.
Как я уже говорил, навигационная станция "Нептун", работавшая непрерывно с первых минут отхода от причала, доставляла мне наибольшее количество хлопот из-за ее низкой надежности. Зима, начиная с января и до конца апреля, всегда была самым напряженным временем на флоте. Наша противолодочная бригада эсминцев интенсивно отрабатывала противолодочные задачи, поскольку в это время года гидрология моря была самой благоприятной для использования гидроакустических станций. У штурмана в рубке был установлен выносной индикатор станции "Нептун" - устройство "Пальма", - которое позволяло совмещать радиолокационное изображение с навигационной картой. Этим устройством было очень удобно пользоваться при плавании в узкостях и при отработке противолодочных задач - контролировать заданную позицию корабля относительно подводной лодки. Командиром БЧ-1 - штурманом на корабле был замечательный офицер капитан-лейтенант Лев Николаевич Антохин. Он был профессионалом-штурманом высочайшего класса и исключительно работоспособным. Помню, на одном из противолодочных учений он вел прокладку и расчеты по поиску лодки за всю бригаду непрерывно в течение трех суток. После обнаружения подводной лодки начались атаки и слежение за ней. На командном пункте бригады, расположенном в тесном помещении штурманской рубки, был сущий ад. Все были сильно возбуждены, команды и разговор постоянно переходили в крик. Один Антохин невозмутимо стоял за прокладочным столом и докладывал комбригу рекомендации по маневрам. И, чтобы выдержать такое напряжение, он каждые 3-4 часа выпивал четверть стакана спирта и непрерывно работал с таким "подогревом". Комбриг, конечно, знал об этом, но другого такого профессионала на бригаде не было: невероятным чутьем он определял, где находится подводная лодка или какой маневр она выполняет.
БИП и штурманская рубка находились рядом и как-то в один из дней после "проворачивания", так на корабельном жаргоне называли ежедневную проверку оружия и технических средств, Антохин сказал мне, что в устройстве "Пальма" периодически срывается развертка индикатора. Он попросил до выхода в море, планировавшегося через несколько дней, отыскать неисправность. Причины таких "плавающих", неисправностей находить очень трудно, потому что они то возникают, то исчезают. Мне не хотелось ударить в грязь лицом и пришлось провозиться с "Пальмой" несколько вечеров. Когда я все же нашел неисправность, то был очень горд этим и на следующий день сказал Антохину, как бы между прочим:
- Лев Николаевич, с “Пальмой” все в порядке.
8. ЖЕНИТЬБА
В начале января 1960 года я попросил у начальника РТС Тихонова короткий отпуск для поездки в Ленинград и получил разрешение. Несколько дней, проведенных в родном городе, сняли груз психологической напряженности первых трех месяцев службы. Но главное - в эти дни произошло очень важное событие в моей жизни. Я женился. Женя, моя невеста, с которой я встречался уже около двух лет, стала моей женой. Мои родители с неохотой восприняли такое поспешное, как им показалось, решение, и вместо свадьбы у нас состоялся просто семейный ужин, после чего я отбыл на место службы. Расставаясь, мы договорились, что через несколько месяцев Женя приедет в Североморск, хотя никакой определенности в нашей будущей жизни не было, поскольку не было главного – жилья. Снять комнату, а тем более квартиру, в военном гарнизоне было практически невозможно. На флоте катастрофически не хватало жилья, и на первых годах службы об отдельной квартире приходилось только мечтать.
В первых числах марта моя жена приехала. Это был очень смелый поступок – приехать, практически, в никуда. Я встретил ее на вокзале в Мурманске. Весь Женин багаж состоял из двух старых чемоданов и какой-то кошелки. Мы обнялись, расцеловались, она заметила, что я сильно похудел. После приезда из Ленинграда это был мой первый неслужебный сход с корабля, я соскучился по твердой земле. Встреча с женой превратилась для меня в праздник. Я предложил сдать вещи на хранение и погулять по Мурманску - посмотреть на столицу Севера, с которой наша жизнь теперь будет связана надолго. Свежий морозный день и новизна ощущений после утомительных трех месяцев, проведенных на корабле в полной отрешенности от привычного мира, действовали успокаивающе. Спасаясь от мороза, мы зашли в кинотеатр посмотреть какой-то новый фильм, но, не досидев до конца сеанса, поехали в Североморск. По дороге Женя с любопытством разглядывала Мурманск. Ей было все интересно, но когда привычный городской пейзаж сменился длинными темными одноэтажными жилыми бараками городского пригорода и маленьких поселков, она растерянно спросила:
- А что, в Североморске такие же дома?
Я постарался успокоить ее, сказав, что дом, где мы будем временно жить, достаточно теплый и не такой уродливый, как эти бараки.
Въехав в Североморск, мы свернули на нашу Восточную улицу и уперлись в снежный сугроб. Дальше водитель такси отказался везти нас, и жена окончательно приуныла.
"Вот моя деревня, вот мой дом родной..." - бодро продекламировал я, показывая на стоящий неподалеку дом. Здесь жил корабельный интендант Николай Лукаш. Узнав, что ко мне приезжает молодая жена, он предложил остановиться у него. Вместе с женой Ниной они занимали половину финского дома, как все называли эти кирпичные холодные дома с фундаментом из местных валунов. Лукашам принадлежали две комнаты, одну из которых, проходную, где располагалась еще и кухня - он отдал нам. Нина Лукаш радушно встретила нас горячим ужином и чаем. Жены быстро познакомились, и мы проговорили весь вечер, а рано утром я ушел на корабль, оставив молодую жену обустраиваться.
По молодости и глупости я не придавал особого значения приезду
жены, но что-то во мне все же изменилось. Ко мне пришло ощущение, что у меня есть семья и свой, пусть пока не дом, но "угол", куда я могу уйти хоть на время от корабельной службы, которая тяжестью легла на мою душу. Я решил так организовать свою работу, чтобы мне не приходилось как милостыню выпрашивать разрешение сойти на берег.
Прошла неделя после приезда жены, а мне удалось прийти домой только один раз. Но вот подошел день моего схода на берег, который совпал с Праздником 8 марта. В этот день всем хотелось быть дома и поздравлять своих жен. В конце рабочего дня я пришел к начальнику РТС Тихонову на вечерний доклад и попросил разрешения сойти на берег. Он меня "обрадовал", сказав слегка сконфуженно, что старпом не разрешил мне сходить на берег, пока не сдам положенные зачеты. Я ответил Тихонову, что измывательства не потерплю и сойду на берег в нарушение приказа. Жене я не стал рассказывать подробности своих взаимоотношений со старпомом, и мы вместе с Николаем и его женой вчетвером отметили праздник за семейным столом.
Рано утром я ушел на корабль, и в этот же день получил свое первое офицерское взыскание. После обеда на собрании офицеров в кают-компании старпом объявил мне выговор за самвольный сход с корабля. Но меня это не испугало. Я не собирался отступать.
Март выдался для меня очень напряженным. Три или четыре дня в неделю мы проводили в море на отработке задач, а с приходом в базу мне приходилось идти на дежурство в комендантский офицерский патруль. Кончился первый месяц моей семейной жизни, а дома мне довелось побывать только четыре раза, да и то в будние дни. Жена мужественно терпела все неудобства и с пониманием относилась к выпавшей на ее долю судьбе жены корабельного офицера. У офицеров плавающих кораблей была своя жизнь внутри корабельного железа, а жены жили своей жизнью, и заботы по дому становились общими только во время коротких побывок мужей. По поводу квартиры я обратился к замполиту капитану-лейтенанту Андрею Ивановичу Дьяченко, но он не мог мне помочь, поскольку жилья в гарнизоне не хватало. Женя однако решила эту проблему по-своему, не обращаясь в инстанции. Она просто купила квартиру у семьи офицера, которого уволили со службы за нечестность. На самом деле купить квартиру было нельзя, поскольку они вообще не продавались, Женя просто заплатила деньги, чтобы нам оставили ключи после отъезда. И вот через две недели мы перебрались в новую квартиру в соседнем с Лукашами финском доме. Этот жилой район не считался престижным, поскольку в домах не было ни теплого туалета, ни даже холодной воды. Дома отапливались дровами и были достаточно холодными. Жили в них, в основном, вновь прибывшие лейтенанты и молодые офицеры. У нас была комната с печкой, тепла от которой в зимние холода хватало только на половину дня, и небольшая отдельная кухня с плитой. Мы по-солдатски обустроили свое жилье. В комнате стоял самодельный стол, доставшийся от прежних жильцов, вместо комода - два деревянных ящика, накрытых фиолетовой скатертью, а вместо шкафа - выгородка из струганых досок, куда поместились наши скромные пожитки. Постелью нам служил пружинный матрас, поставленный на деревянные подставки. В квартире было уютно от тепла березовых дров, от взаимной любви. С нами была наша молодость, и мы не замечали ни нищеты, ни убогости нашего жилища.
9. НЕОЖИДАННОЕ ПРОДВИЖЕНИЕ
В апреле закончился зимний период боевой подготовки, и, как обычно, в мае корабли стали на месяц к причалу для проведения планово-предупредительного ремонта техники. Все устали от изнуряющей гонки за планом боевой подготовки, и наступило летнее затишье. Как-то в начале мая Тихонов пригласил меня к себе и сказал, что собирается поступать в Академию и будет временно сдавать мне должность. Это было неожиданностью, к которой я не был готов. В те годы даже временно принять дела командира боевой части считалось престижным. Хотя командованию корабля не нравилась моя строптивость и у него не было желания продвигать меня по службе, но другого выхода не было. Прошло еще две недели, и командир корабля Бойцов приказал мне вступить временно в должность начальника радиотехнической cлужбы. Мы с Тихоновым обменялись рапортами и расстались. Он поступил в Академию, а встретиться нам довелось только спустя двадцать лет.
Уход Тихонова не остался без последствий: из графика дежурства по кораблю выпал один офицер, и старпом, несмотря на то что официально я не сдал положенных зачетов, отдал приказ о моем допуске к дежурству по кораблю. Я выдержал характер, но мне было грустно, что моя служба начиналась таким образом, с никому не нужного конфликта и борьбы за уважение к себе со стороны командования.
У меня еще не было определенных планов на будущее, но была надежда на лучшую жизнь, я был полон оптимизма и поэтому спокойно сносил все несправедливости. Для меня самого оказалось неожиданностью, что я не стал склонять голову перед старшими и в ответ на назидания и разносы там, где надо было "лизнуть", я "тявкал". Вопреки моим ожиданиям, конфликт со старпомом на этом не закончился, однако теперь я уже встал в одну шеренгу с командирами боевых частей. Я не испытывал особого чувства удовлетворения собой, прекрасно понимая, что не стал еще даже инженером РТС, а тем более не дорос до должности начальника РТС. Однако сама жизнь подвинула меня вперед, и я старался во всю.
Все короткое северное лето я работал как одержимый. Наш корабль и эсминец “Бывалый” назначили кораблями-измерителями на проводившихся на флоте испытаниях ракеты ”воздух-корабль”. Ракета должна была стартовать с борта самолета и взорваться над ордером кораблей, имитируя взрыв подрывом дипольных отражателей. Корабли должны были обнаружить ракету, сопровождать ее станциями управления огнем зенитной артиллерии и фиксировать группами записи местположение ракеты во время полета и в момент подрыва, считывая данные со шкал станций сопровождения. Напряженная подготовка к испытаниям проводилась в течение месяца. Для отработки расчетов станций и групп записи каждый день корабли облетал самолет, имитируя ракету и ее подрыв над кораблями. На следующий день мы должны были представлять в штаб флота результаты групп записи и короткий отчет о проведенном учении. Все это происходило на фоне обычного рабочего дня, и мне приходилось одному заниматься и повседневной работой, и участвовать в учениях. Я исписывал ворохи отчетных бумаг и завершал свой рабочий день заполночь. Вначале, командование корабля пыталось помогать мне, но, увидев, что я успешно со всем справляюсь, предоставило мне одному проводить учения.
Наконец настал назначенный день испытаний под кодовым названием “Луза”, и оба корабля вышли в полигон Баренцева моря. Запуск ракеты проводился с самолета в районе острова Новая Земля. Сыграна «боевая тревога» - корабли получили оповещение о старте ракеты. Расчеты станций сопровождения были натренированы в приеме целеуказания и сопровождении цели, и, хотя она летела со скоростью 670 м/сек – максимальной, на которую по формуляру была рассчитана станция сопровождения, операторы отлично справились со своей задачей. Корабль успешно провел учение, и я был горд, что в этом была значительная доля моего труда.
Но был и еще один положительный фактор: я многому научился сам и приобрел неоценимый опыт в отработке операторов станций управления артиллерийской стрельбой. Этот опыт пригодился позже, когда мне пришлось поднимать практически с нуля радиотехнические службы на следующих трех кораблях и в последующей работе в 5 отделе штаба флота.
Летом боевая подготовка затихла, спала напряженность и продолжались только отдельные выходы на артиллерийские стрельбы.
10. ВЫСТРЕЛ ПО “НЕСОКРУШИМОМУ”
Стрельба из главного калибра по морской цели для эсминцев всегда была большим событием из-за сложности в организации и возможных серьезных последствий в случае ошибок. Эсминцы 56 проекта были вооружены двумя универсальными стабилизированными двухорудийными 130 миллиметровыми башнями на носу и корме корабля. Они могли стрелять как по надводным, так и по воздушным целям от одной станции орудийной наводки “Якорь”. Сложность стрельбы по надводной цели состояла в том, что она производилась по корабельному щиту, который буксировался на тросе специальным судном (буксиром). Расстояние между щитом и буксиром было около 200 метров, и на экране станции орудийной наводки буксир можно было легко перепутать со щитом. Такие случаи на флоте бывали, поэтому контроль за правильностью визирования цели велся командиром БЧ-2 из стабилизированного поста наводки (СПН) и начальником РТС - контролером на стрельбе - из центрального поста станции “Якорь”. При любом сомнении они могли запретить стрельбу, подав команду “Дробь”.
В середине июля 1960 года после удачно проведенных стрельб по морской цели корабли бригады во главе с флагманом возвращались в базу. Эсминец “Находчивый” только что закончил стрельбу, и в обеих башнях корабля шла работа по осмотру орудий и приведению их в исходное положение. Комбриг контр-адмирал Микитенко ходил по мостику в приподнятом настроении после успешных стрельб и по связи давал командирам кораблей указания об очередности подхода к входному фарватеру в Кольский залив. Внезапно из кормовой башни раздался выстрел. Комбриг и командир корабля вздрогнули от неожиданности и бросились к борту, чтобы посмотреть на кормовую башню. Она была развернута в сторону эсминца “Несокрушимый”, шедшего в нескольких милях по корме. Стволы башни зловеще смотрели в его сторону.
- “Несокрушимый”! Я - комбриг! Начинайте маневрирование! По вам произведен выстрел из главного калибра! - раздался голос комбрига по связи.
Это сообщение никак не могло помочь “Несокрушимому”, комбриг сделал его чисто автоматически, чтобы как-то отреагировать на случившееся. На мостике все смотрели в сторону “Несокрушимого”, с замиранием сердца ожидая разрыва снаряда. Но вот прошла минута, затем вторая, третья .... и никаких разрывов.
- Командир БЧ-2! Доложите о причинах стрельбы!
Опять томительное ожидание. Что случилось в башне? Ведь орудия были разряжены и проверены. Есть ли пострадавшие? Комбриг и командир нервно ходили по мостику в ожидании доклада. Наконец, раздался голос
командира БЧ-2:
- В кормовой башне произведен дострел заряда, поданного в ствол после окончания стрельб. Личный состав не пострадал.
Комбриг и командир облегченно перевели дух. На мостик вызвали помощника командира батареи главного калибра лейтенанта Тимофея Колодина, находившегося в башне во время стрельбы. Он служил на корабле первый год после училища. Тимофей был невысокого роста, слегка сутуловат, из-за чего китель на нем сидел мешковато. Он любил все делать обстоятельно и говорил медленно, не торопясь. Его бесстрастность зачастую раздражала начальников.
- Товарищ комбриг. Лейтенант Колодин прибыл по вашему приказанию.
- Объясните, по какой причине вы стреляли холостым из кормовой башни?
- Произошел несанкционированный холостой дострел. Я замкнул цепь стрельбы для проверки, в то время как в стволе был неотстрелянный заряд.
Его неторопливое, сухое, без эмоций объяснение, производившее впечатление полного безразличия к происшедшему, вывело комбрига из равновесия. Выслушав доклад Колодина, он обратился к флагманскому артиллеристу бригады капитану третьего ранга Александру Николаевичу Сафонову:
- Позаботьтесь вместе с кадровиком перевести Колодина в
береговую ракетную часть. Его нельзя держать на корабле - он наломает много дров, а отвечать придется нам с вами. Счастье, что все обошлось без жертв.
Холостой выстрел по “Несокрушимому” резко изменил судьбу Тимофея Колодина. Ему пришлось отслужить семь лет на ракетной позиции на полуострове Рыбачий, выезжая на материк на два-три дня в месяц и в очередной отпуск раз в году.
11. СЛУЖЕБНЫЕ ТЕРНИИ
Заканчивался июнь. С момента приезда жены прошло уже три месяца, но за это время мне удалось получить только два выходных дня вместо положенных шести. Происходило это обычно так. Как только подходил мой выходной день, я обнаруживал себя в графике дежурств по кораблю, хотя по заведенным правилам офицеров не назначали в дежурство в дни схода их смены на берег. Раньше я спокойно нес свой крест, расплачиваясь за свое противоборство со старпомом, но теперь назначение в дополнительные дежурства вызывало у меня протест. И вот, когда в очередной раз меня поставили на дежурство вне графика , я обратился к помощнику командира за разъяснением, но не получил вразумительного ответа. Тогда я понял, что мой конфликт со старпомом далеко не завершен; более того, к нему теперь подключился еще и помощник командира. Мне удалось выяснить, что во внеочередные дежурства меня назначают вместо командира БЧ-3 капитан- лейтенанта Владислава Попова, которого я недолюбливал за заносчивость и стремление всегда дать понять, что, пока ты в погонах лейтенанта, ты - “салага”, не заслуживающий уважения. В то же время в его манерах было что-то елейное, поповское, созвучное фамилии. И не случайно, на мой взгляд, через некотрое время он сменил свою специальность на политработу, став заместителем командира эсминца по политчасти. Впрочем, если бы он дружески попросил меня тогда отстоять за него дежурство, я сделал бы это, не задумываясь.
Наступил август, и в тундре пошли грибы, до сбора которых я был большой охотник. Мы с женой решили пойти за грибами в очередной выходной день. В субботу за обедом в кают-компании помощник командира, как бы между прочим, напомнил мне, что завтра я дежурю по кораблю. Я ответил, что по графику у меня выходной, и просил заменить меня другим офицером. Мы ни до чего не договорились, но я предупредил его еще раз, что на дежурство в воскресенье не явлюсь.
Мы с женой провели чудесный день на природе, что случалось крайне редко, и возвратились домой только к вечеру. Около семи часов появился Юрий Украинский и сказал, что старпом в гневе на меня и требует немедленно явиться на корабль. Я попросил Юрия передать старпому, что у меня выходной день и на корабль я приду как положено - утром. На следующий день утром встретившийся на верхней палубе старпом Евстигнеев спрашивает меня:
- Белов! Почему вы не явились на дежурство?
- Во-первых, это был мой выходной день согласно графику, а
во-вторых, я заранее предупредил помощника командира Матюшинского, чтобы он сделал мне замену.
После обеда в кают-компании командир попросил всех офицеров задержаться и зачитал приказ о наказании меня за неявку на корабельное дежурство. Мне было вынесено одно из самых строгих взысканий - “не полное служебное соответствие”. Это было уже второе серьезное взыскание за мою недолгую офицерскую службу. Надо заметить, что к этому времени все офицеры, пришедшие одновременно со мной на корабль, уже получили очередное воинское звание старшего лейтенанта. Я же не мог себе представить, когда со своими взысканиями буду представлен к этому званию.
В тот же день меня пригласил на беседу замполит. Как оказалось, ему не было известно, что меня третируют уже почти целый год!
- Почему вы не поставили меня в известность, что вас назначают в дежурство вне графика?
- Во-первых, я не привык жаловаться, а во-вторых, по долгу службы вы сами должны были знать об этом. Графики дежурств и схода офицеров на берег не являются секретом и вывешены перед кают-компанией. Неявка на дежурство была с моей стороны крайней мерой, чтобы остановить несправедливое ко мне отношение.
- Прошу вас в следующий раз поставить меня в известность.
- Андрей Иванович. Если вы просите об этом, то в следующий раз я обязательно вас оповещу.
Следующий раз наступил через две недели. Я вновь был назначен на дежурство вопреки графику и за несколько часов до заступления зашел к замполиту сказать ему об этом.
- Почему вы пришли ко мне так поздно, почти перед самым заступлением?
- Андрей Иванович. Вам не кажется, что этот вопрос вы должны адресовать помощнику командира, а не мне?
Через два часа замполит зашел в мою каюту и коротко сказал: “Вы не заступаете на дежурство.“ Еще через две недели эта ситуация повторилась и я вновь зашел к замполиту.
- Андрей Иванович, меня опять назначили в дежурство вне графика.
Взбешенный Андреев выскочил из каюты и, не постучавшись, влетел к помощнику командира. Мне был слышен их разговор на повышенных тонах, и я разобрал последнюю фразу Андреева:
- Анатолий Николаевич. Если вы еще раз допустите подобное и мне поступит жалоба от офицера по поводу вашей несправедливости, вы будете отвечать перед парткомиссией.
Это было грозное предупреждение. Матюшинский дрогнул. Получив партийное взыскание, он не мог бы рассчитывать на продвижение по службе - таков был существующий порядок.
После этих событий отношение ко мне со стороны командования изменилось. Меня оставили в покое и до конца службы на корабле больше не третировали. Я был неудобен, но делал свою работу добросовестно, и меня терпели. Нелегко мне это давалось. В лучшую сторону изменилось и отношение ко мне старших по должности офицеров. Они оценили мою способность на решительный поступок. Служба вошла в нормальную рабочую колею.
Наступил октябрь, и наконец-то я был представлен к следующему воинскому званию - старший лейтенант. Никаких объективных причин для задержки происвоения звания у командования не было: в радиотехнической службе был порядок, техника работала исправно, и я успешно справлялся со своими обязанностями. Полученные мною взыскания были вызваны несправедливым отношением ко мне со стороны старпома и помощника командира, и командир корабля Бойцов это понимал. И вот в конце октября мне происвоили звание старшего лейтенанта. Лейтенантское звание свидетельствовало о недавнем выпуске из училища, неопытности, малом сроке корабельной службы, а по погонам старшего лейтенанта нельзя было определить, сколько офицер прослужил на флоте. Я был горд новым званием и почувствовал себя увереннее.
12. БОЦМАН.
Главным боцманом на корабле был замечательный человек - мичман Павел Николаевич Залогин. Образ корабельного боцмана наверняка сложился у любого читателя, кто интересовался морской тематикой и читал рассказы о моряках и флоте. Я не был исключением. Впервые встретив Залогина еще курсантом-стажером, а затем близко познакомившись с ним во время службы на корабле, я был покорен этим человеком. Для меня Павел Николаевич навсегда остался эталоном корабельного боцмана. Чуть выше среднего роста, плотного сложения, с короткой щеточкой усов, придававших ему пижонский вид, и слегка раскосыми глазами, внешне он был похож на кавказца. Несмотря на то, что работа его выполнялась не в белых перчатках (корабельные и покрасочные работы, уход за корабельным такелажем и швартовка корабля), он был всегда чрезвычайно подтянут и опрятен, как будто любая грязь бежала от него. Павел Николаевич носил брюки, китель и тужурку, пошитые из матерала “бостон”, а "якобсоновская" фуражка дополняла его привлекательный имидж.
В те годы все уважающие себя офицеры и мичманы заказывали очень удобные и красивые фуражки у знаменитого на весь Военно-Морской Флот мастера Якобсона, который шил их из кастора. Эти фуражки были настолько элегантны, что преображали каждого, независимо от его внешности. Якобсон жил в Таллине и принимал заказы по почте. Нужно было только послать денежный перевод на 25 рублей, что было доступно каждому, и указать размер фуражки и обратный адрес. Не было случая, чтобы заказ не дошел до заказчика. Когда Якобсон переехал из Таллина в Ригу, эта весть тут же облетела весь флот, настолько он был популярен и уважаем.
Несмотря на то, что по корабельным традициям боцман был всегда “ГРОЗОЙ” команды, матросы и старшины побаивались и одновременно любили его за честность и поразительную справедливость. Со своей боцманской командой Залогин жил одной жизнью, относился к матросам по-отечески, но был к ним требователен. Команда платила ему тем же и почти боготворила. Его слово было законом не потому, что это было слово главного боцмана, а потому, что это было слово Залогина. Доброжелательность Залогина и готовность всегда прийти на помощь как магнитом притягивали к нему окружающих. Он был на корабле вторым, после командования, эпицетром возле которого группировались люди и крутились корабельные события. В его каюту постоянно заходили офицеры - просто пообщаться. Они никогда не обращались к нему официально ”товарищ мичман”, а только по имени и отчеству.
Залогин отбирал к себе в команду матросов по своим критериям, среди которых были и хорошие физические данные. Сам Залогин от природы был физически крепким, сильным и выносливым. Когда он пожимал руку, возникало ощущение, что она попала в тиски. Одно время в боцманской команде служил старшина второй статьи Жвакин - высокого роста, необычайной физической силы, немногословный и молчаливый. Жвакин заведовал малярной кладовой, находившейся в носовой части корабля над килевой балкой. Вход в кладовую был через баковый люк в верхней палубе; далее надо было спускаться в шахту по скоб-трапу на глубину 5 метров. Однажды Залогин отдал распоряжение Жмакину подготовиться к покраске грот-мачты, которая быстро теряла вид из-за загрязнения сернистыми газами от носовой трубы. Жвакин пошел на бак, начал спускаться в малярную кладовую по скоб-трапу и вдруг стремительно исчез, хлопнув крышкой люка. Залогину это показалось подозительным. Он подошел к люку, открыл его и увидел Жмакина, что-то делающего внизу.
- У тебя все в порядке?
- Да. Все в порядке.
Спустившись вниз, боцман увидел, что из-под берета у Жмакина стекает струйка крови.
- Ты поранил голову?
- Да нет.
- Сними берет. У тебя же рана на голове. Иди немедленно к корабельному врачу.
Как потом выяснилось, Жмакин открыл крышку люка, но небрежно поставил предохранительную защелку. Под тяжестью его мощного тела крышка сорвалась с защелки и с силой ударила его по голове задраечным устройством. Жмакин пролетел пять метров вниз внутрь шахты, но, к счастью, не рухнул, а устоял на ногах. Его могучий организм выдержал этот удар, и старшина продолжал работать как ни в чем не бывало.
У Залогина был яркий талант организатора, который особенно проявлялся в напряженных служебных ситуациях - при проведении корабельных авральных работ, при швартовке корабля. Он всегда все заранее продумывал и подготавливал. Когда корабли бригады традиционно красились перед днем Военно-Морского Флота, наш эсминец “Настойчивый” первым сиял голубизной своих бортов и надстроек. Швартовкой корабля Залогин руководил виртуозно, офицеры часто приходили посмотреть и полюбоваться работой баковой команды. Всякий раз перед началом швартовки он давал короткий инструктаж команде по мерам безопасности и особенностям работы в условиях сильного ветра, снегопада и дождя, и от его внимания не ускользало ни одно действие матросов. Он всегда берег и жалел матросов и никогда не жалел себя. Однажды, во время швартовки, матрос, расписанный на носовом шпиле, зазевался, не поставив носовой шпиль на тормоз, и тот начал самопроизвольное вращение. Залогин бросился к шпилю и буквально выдернул матроса из-под толстой деревянной вымбовки, вставленной в головку шпиля, которая могла бы не просто ударить, а пребить позвоночник зазевавшемуся. Иногда, особенно в ненастную погоду и пронизывающий северный ветер, швартовка затягивалась, и боцман проводил под снегом, ветром и дождем по нескольку часов.
В один из штормовых февральских дней корабль, возвращаясь с моря, едва успел зайти в базу до объявления по Флоту штормового предупреждения, при котором движение всех судов по Кольскому заливу запрещалось и корабли отстаивались на якорях перед входом в залив, ожидая улучшения погоды. Командир корабля капитан третьего ранга Юрий Викторович Крылов пришвартовал корабль, когда погода уже расходилась и дул сильный прижимной ветер. Затихли машины, сыграли отбой “аврала”, а швартовые команды продолжали заводить концы на причал и крепить корабль по-штормовому.
Командир БЧ-5 капитан-лейтенант Глеб Шуваев оставил пост энергетики и живучести на командира группы для вывода из действия паросиловой установки и поднялся к себе в каюту, чтобы оформить заявку на топливо и расходные материалы Через 20 минут в дверь каюты постучали, и Шуваев увидел на пороге чью-то фигуру. Шапка, штормовка и сапоги стоявшего у входа были залеплены снегом, и только живые, хитрые карие глаза вошедшего напоминали Залогина.
- Что случилось, Павел Николаевич?
- Все нормально. Вот, забежал на несколько минут погреться.
Действительно, каюта механика была первой по пути с верхней палубы во внутренние помещения. Залогин отряхнул с себя снег перед дверью каюты, снял шапку и, войдя, присел на диван. Несколько минут они поговорили о корабельных делах, а потом боцман со свойственной ему вежливостью спросил:
- Глеб Николаевич. Не найдется ли у вас лишних 50 грамм “шила”? (Так на флотском жаргоне называли питьевой спирт.)
- Конечно, найдется, - ответил Шуваев и показал на умывальник, где в графине у него всегда был спирт, о чем пройдошливый боцман прекрасно знал.
Залогин, не мешкая, подошел к умывальнику, проверил, есть ли вода в бачке и, налив в тонкий стакан спирта по самый край, неторопливо выпил его. После этого деловито сполоснул стакан и запил водой. Поблагодарив механика, Залогин ушел руководить швартовкой. Когда Шуваев сообразил, что боцман выпил почти пол-литра водки, закусив только своим рукавом, он вышел на бак проверить боцмана. Работа швартовой команды кипела. Матросы, подбодряемые зычным голосом боцмана, перемежавшего команды солеными шутками и прибаутками, таскали швартовые тросы, подавая их на причал. Шуваев посмотрел на Залогина, на его раскрасневшееся до бордового цвета под резким ветром и снегом лицо, сказал про себя: “Здоров мужик!” - и спустился в каюту.
Залогин был немного пижоном и большим сердцеедом. Он был женат, но детей у них не было. Его жена Катя, которую он ласково называл Катюша, смотрела за ним, как за большим ребенком. Она была грузинкой и свято соблюдала культ мужчины в своем доме. Залогин так же нежно относился к ней, и все на корабле об этом знали. Однажды в середине дня дежурный по кораблю доложил командиру, что на КПП причала пришла жена Залогина и хочет видеть командира корабля. Бойцов знал жену Залогина и об их хороших отношениях. Он понял, что произошло что-то необычное, и решил сам выйти на КПП и встретиться с ней. Катя в слезах обратилась к Бойцову с просьбой отпустить мужа домой, потому что он уже три недели не сходил с корабля. Тот обещал разобраться и сказал, что сегодня же разрешит Залогину сойти на берег. Сам он был в недоумении. Корабль не находился в дежурстве, выходил в море за три недели только на четыре дня и никаких ограничений со сходом на берег не было. Он вызвал Залогина к себе. Пришел Залогин, ожидая поручения от командира, но вместо поручения услышал вопрос, от которого оторопел.
- Павел Николаевич, когда вы последний раз были дома?
Боцман помолчал, соображая, зачем ему был задан этот вопрос, и ответил уклончиво.
- Не так давно.
- Ну а конкретнее.
- Три недели назад.
Ко мне обратилась ваша жена и просила почаще разрешать вам сход с корабля, потому что вы не приходили домой три недели. Что вас держало на корабле?
- Готовлюсь к покраске корабля ко дню Военно-Морского Флота.
- Организуйте вашу работу так, чтобы она не мешала вам бывать дома. Передайте старшему помощнику, чтобы он разрешил вам сегодня сойти с корабля вне графика.
Бойцов понял, что боцман где-то загулял, но не стал доводить это событие до сведения замполита и решил не делать никаких официальных выводов. Что не случается на флоте! Попутал боцмана бес в женской юбке. Ему нравился Залогин, потому что работать с ним было легко и надежно.
Залогин умел работать, относился к кораблю как к живому существу, и командование корабля знало - на главного боцмана всегда можно положиться.
13. ЗА ПОКУПКОЙ В МУРМАНСК
Прошло уже несколько месяцев, как мы переехали на новую квартиру. Пришла пора обживаться и устраивать свой быт. На семейном совете мы решили, что нашей первой серьезной покупкой должен стать платяной шкаф. Для его приобретения необходимо было поехать в Мурманск - столицу Кольского полуострова, так как в нашем военном городке снабжение осуществлялось только через магазины Военторга, в которых не было многих необходимых товаров. Вот тут-то и произошла осечка... Дело в том, что Жене, въехавшей в Североморск по моему отпускному билету как член семьи, до сих пор не выдали постоянного пропуска. Без него она не могла, съездив в Мурманск, вернуться в закрытый гарнизон. Как быть? Подсказка пришла с неожиданной стороны.
Через несколько домов от нас жила семья командира БЧ-5 (электромеханической боевой части) Глеба Шуваева, с которым мы служили на одном корабле и общались семьями. По характеру Глеб был немного авантюристом и насмешником. Он собирался в Мурманск купить что-то из мебели и, узнав о нашей проблеме, предложил Жене поехать вместе с ним и разделить расходы по перевозке пополам. На доводы жены, что у нее нет пропуска, он предложил ей авантюрный план. На обратном пути в Североморск, когда машина будет подъезжать к контрольно-пропускному пункту, Женя должна будет забраться в купленный ею шкаф и таким образом проехать через КПП. В шкаф никто заглядывать не станет. Глеб был настолько убедителен, что жена согласилась, и в ближайшую субботу они отправились вместе в Мурманск.
Поездка оказалась удачной. Жена купила красивый двустворчатый шкаф - предел ее тогдашних мечтаний. В приподнятом настроении они двинулись в обратный путь, о чем-то весело разговаривая. Не доезжая до КПП, Глеб попросил шофера остановить машину и предложил Жене забраться в шкаф. Она послушно согласилась, ожидая, что процедура проверки документов и ее заточение в шкафу продлятся недолго.
Проверкой документов занимались матросы и старшины из комендантского взвода. Они знали в лицо тех, кто часто ездил в Мурманск, и, проходя по автобусу или подходя к машине, часто пропускали их, не спрашивая документов. Глеб рассчитывал, что и на этот раз с ним поступят так же. Но вопреки его ожиданиям, подошедший старшина попросил Глеба предъявить документы. Тщательно проверив их, он спросил:
- Какой груз Вы везете в фургоне машины?
- Мебель, которую купили в Мурманске, - ответил Глеб.
- Откройте ваш фургон для досмотра.
Глеб неохотно растворил дверцы фургона и стоял в ожидании.
- Откройте ваши шкафы, - попросил старшина.
И тут настал час расплаты. Глеб открыл дверцы шкафа, и перед глазами изумленного старшины предстала молодая женщина, сидящая на корточках в шкафу. Он бесстрастно предложил ей пройти в комнату дежурного для установления личности. При этом Глеб отказался пойти вместе с ней, чтобы помочь выйти из неприятной ситуации.
Женя предъявила дежурному офицеру свой паспорт, но этого, разумеется, оказалось недостаточно для проезда в закрытый гарнизон.
- Как вы оказались в Североморске и почему у вас нет пропуска, если вы здесь живете?- стал расспрашивать ее офицер.
Волнуясь от расстройства и опасаясь возможных последствий за нарушение пропускного режима, Женя стала рассказывать, что приехала к мужу, а пропуск до сих пор не оформила, поскольку не было жилья и ее не прописывали в городе. Дежурный офицер понял, что она говорит правду и спросил:
- Ну, а кто-нибудь знает вашего мужа в Североморске? Кто мне может подтвердить, что он на самом деле здесь служит?
- Спросите у Коменданта города или у кого-нибудь в Комендатуре. Он там часто дежурит, его все знают.
В комендатуре подтвердили, что лейтенант Белов реально существует и служит на противолодочной бригаде. Как снисхождение к моим заслугам в дежурствах, они разрешили отпустить мою жену с миром.
Женя вышла из КПП через несколько минут и с торжествующим видом молча прошла мимо растерявшегося Глеба, не захотевшего пачкать свою репутацию и бросившего ее на произвол судьбы. А еще через час шкаф занял почетное место в нашей квартире.
14. ШТРАФ
Мы продолжали общаться с Шуваевыми и про неприятный эпизод со шкафом не вспоминали. Молодость быстро забывает неприятности и житейские невзгоды. Жена Шуваева Людмила была очень спокойной, общительной женщиной, всегда готовой помочь советом и делом. Моя жена подружилась с ней. Однажды к нам зашел Глеб по каким-то делам и разговорился с Женей. Все мы жили в одинаково тяжелых бытовых условиях, и это было главной темой большинства наших разговоров. В тот день в квартире было уютно и тепло, несмотря на большой мороз.
- Сколько раз в день ты топишь печку, что у тебя так тепло? - спросил Глеб.
- Один раз в день, по утрам.
- Мы тоже топим раз в день, но квартира так быстро выстуживается, что нам приходится иногда топить и вечером.”
Жена молча подошла к электрическому счетчику, вынула вставленный туда “жулик” и показала Глебу.
- Я еще включаю дополнительно электрический обогреватель и таким образом спасаюсь от стужи. А это, - она показала на “жулик”, -чтобы не ударяло по бюджету.
И тут Глеба понесло! Он разразился длинной тирадой о социалистической экономии, стал обвинять Женю, что она живет за счет других людей, и из-за таких, как она, все страдают. Женя раскрыла ему свой секрет из лучших побуждений и теперь уже была не рада, что сделала это. Она даже подумала, что Глеб будет рассказывать всем на корабле, как жена лейтенанта Белова крадет электричество, хотя в те тяжелые времена вся наша Восточная улица пользовалась такими же жуликами - иначе не напасешься дров, чтобы поддерживать тепло в доме. Это была социальная реакция на неустроенность быта и тяжелые жизненные условия. Таковы были реалии нашей жизни. Глеб ушел, а жена осталась в плохом настроении и с тяжелым сердцем, укоряя себя за добрые побуждения, которые обернулись укорами и неприятным разговором.
Прошло, наверное, с полмесяца и этот эпизод получил дальнейшее развитие. Как-то к нам зашла соседка по дому и показала Жене статью из гарнизонной газеты “На страже Заполярья”. В ней говорилось о тех, кто незаконно расходует электроэнергию, используя “жулики”. Статья была написана по результатам одновременной проверки энергонадзором домов на Восточной улице. В числе жителей, пойманных с поличным, оказался и Глеб. В статье были указаны его звание и должность. Как и все попавшиеся, Глеб был оштрафован.
15. ДЕЖУРНЫЙ ГОРНИСТ ОСИПОВ
Корабль - это удивительный организм, город в миниатюре, который надо поить, кормить, чистить, и развлекать. Все это осуществляют многочисленные службы корабля, среди которых не последнее место занимает боцманская команда. Традиционно в боцманской команде был горнист, в обязанности которого входило подавать по корабельной трансляции сигналы на стоянке, а в море еще и сигналы “захождения” - приветствия встречным военным судам и старшим по рангу - флагманам. На нашем корабле горнистом был матрос Осипов. Горнистом он был превосходным. При исполнении “захождения“ старшим начальникам по рангу его горн пел, как оперный тенор, с высокими и низкими переливами. Осипов исправно выполнял свои обязанности, но имел одну неприемлемую для корабельной службы особенность. Он обращался к командиру, старпому и помощнику командира только по имени и отчеству, что считалось недопустимой вольностью. Старпом Виктор Константинович Коннов был человеком обстоятельным и немного медлительным. Он неоднократно отправлял Осипова на гауптвахту за несоблюдение субординации, но тот, не обращая внимания на наказания, продолжал величать его только по имени отчеству. Так как других нарушений за горнистом не водилось, то к началу третьего года службы все на корабле привыкли к его чудачеству и смирились с этим. Однако сам Осипов не забыл гонений старпома и иногда ухитрялся вставлять ему шпильки, делая это тонко и расчетливо.
Губа Ваенга в Североморске была оборудована таким образом, что
корабли, отходя от причала, должны были проходить мимо стоявшего на бочках крейсера (в разное время это были и “Александр Невский”, и “Железняков”, и “Мурманск”), на котором держал свой флаг командир дивизии. Поравнявшись с крейсером, эсминцы играли сигнал "захождения", и от начальственного глаза не ускользали эти флотские атрибуты чинопочитания. Каждый раз, когда корабль отходил от причала, в самый последний момент выяснялось, что горниста нет на мостике и захождение играть некому. Старпом нервно вызывал по трансляции: “Горниста наверх!” - и ждал, когда Осипов изволит прибыть. Осипов влетал на мостик прямо к пульту трансляции, бросая на ходу: “ДГ (дежурный горнист) Осипов прибыл”, - и, не говоря ни слова, включал “Верхнюю палубу” и начинал играть “захождение”. Это происходило в тот момент, когда корабль был уже на траверзе крейсера. Старпом начинал выговаривать Осипову за отсутствие на мостике, а тот каждый раз ссылался, что по авралу должен находиться в ютовой швартовой команде. Эта ситуация повторялась неоднократно. Однажды, перед съемкой со швартовых, старпом вызвал Осипова на мостик.
- Сходи и принеси мне капроновый конец длиной метров 20, -приказал старпом.
Через некоторое время Осипов прибежал с капроновым концом.
- Повернись ко мне спиной, - сказал старпом.
Осипов повернулся спиной и старпом привязал к хлястику его шинели капроновый конец.
- Теперь ты никуда не убежишь и будешь вовремя играть "захождение". Иди в ПРЦ (смежное с мостиком помещение, из которого на мостик выходило три прямоугольных иллюминатора) и сиди под иллюминатором, пока я тебя не позову наверх.
Осипов послушно сел под иллюминатром и принялся насвистывать какую-то мелодию. Старпом время от времени дергал за конец и спрашивал:
- Осипов?, - на что тот послушно отвечал: “Есть Осипов!”
Через некоторое время старпом перестал окликать горниста и только дергал за конец, чтобы удостовериться, что тот на месте. Когда, наконец, корабль закончил самый неудобный поворот около буев, ограждающих банку (мелководье), лег на курс выхода из губы Ваенга и через некотрое время должен был поровняться с крейсером, старпом в очередной раз дернул за конец - Осипов был на месте.
- Осипов! Наверх! - скомандовал старпом, но горнист не появился. Старпом дернул сильнее и позвал Осипова громче, но тот по-прежнему не появлялся. Старпом заглянул в ПРЦ и увидел, что Осипова нет, а конец привязан к иллюминатору. Осипов исчез.
- Горнисту на мостик! - раздалось по корабельной трансляции. Осипов влетел по трапу на мостик, включил трансляцию и, как всегда, начал играть свое филигранное захождение. Корабль разошелся с флагманом, соблюдая флотский ритуал.
Разгневанный старпом обратился к Осипову:
- Почему Вы удрали из ПРЦ несмотря на мое проиказание находиться там?
- Виктор Констатинович. У меня расстроился желудок. Вы были заняты, я не хотел Вас отвлекать и думал, что успею вовремя. Но, к сожалению, не смог договориться с желудком и получился конфуз. И смех и грех! И наказывать, вроде бы, не за что.
Это противостояние продолжалось и дальше. Однажды на противолодочом поиске произошел еще один курьезный случай, о котором офицеры часто вспоминали и посмеивались между собой. Корабль получил гидроакустический контакт с подводной лодкой и выходил в торпедную атаку.
- Старпом! Боевой курс? - запросил командир корабля капитан третьего ранга Крылов.
- Штурман! Боевой курс для выхода в торпедную атаку! - прокричал старпом в иллюминатор.
Из-под иллюминатора раздался голос Осипова:
- Курс 180 градусов!
- Товарищ командир! Боевой курс 180 градусов, - продублировал старпом.
- На румб 175, - скомандовал Крылов, всегда старавшийся подправить старпома, чтобы доказать свое командирское превосходство.
Корабль начал маневр выхода в атаку, но дистанция до подводной лодки стала увеличиваться, и от гидроакустика поступил доклад:
- Пеленг меняется на корму! Прошу сократить дистанцию с подводной лодкой!
В суматохе сложного маневрирования командир, видимо, потерял пространственную ориентацию положения корабля относительно подводной лодки, и через минуту от гидроакустика вновь поступил доклад:
- Контакт с подводной лодкой потерян!
- Старпом! Какой боевой курс для выхда в торпедную атаку вы мне дали? Почему мы потеряли контакт с лодкой? - запросил командир.
Старпом сконфуженно спустился в штурманскую рубку и выяснил, что от штурмана никаких рекомендаций на боевой курс не поступало.
- Осипов! Кто вам дал боевой курс для атаки?!
- Никто, - ответил Осипов. Вы спросили - и я ответил.
Пройдоха Осипов сидел под иллюминатром в ПРЦ и решил пошутить со старпомом, дав первый пришедший в его голову курс.
Контакт с лодкой был восстановлен, атака выполнена, но проделка Осипова достигла цели, оконфузила старпома, и опять нельзя было ни в чем обвинить пройдоху Осипова.
16. ПОЖАР НА “НАСТОЙЧИВОМ”
В конце октября корабль поставили в судоремонтный завод на две недели, чтобы сделать ремонтные работы кладки котлов в кормовом машинном эшелоне. В этот год на Севере наступили ранние холода и зима 1960 года стояла суровая и морозная и страдали от холода не только жители города, но и корабли. Был обычный будний вечер на эсминце “Настойчивый”, который стоял у стенки судоремонтного завода. Командир БЧ-5 был отпущен на берег и его обязанности выполнял командир котельной группы старший лейтенант Борис Михайлович Дорогой. По существовавшим правилам на стоянке корабля у причала все корабельные нужды обеспечивались вспомогательным котлом, но из-за сильного мороза его мощности не хватало, и во внутренних помещениях корабля не было теплого уюта. Командир корабля капитан третьего ранга Вячеслав Васильевич Бойцов, тоже чувствовавший себя неуютно в отсутствии тепла, вызвал старшего лейтенанта Дорогого и спросил, нельзя ли сделать потеплее на корабле. Дорогой ответил, что из-за сильного мороза мощности вспомогательного котла недостаточно для обеспечения всех корабельных нужд, и получил приказание командира ввести один из главных котлов. Доводы Дорогого о запрещении использования главных котлов для повседневных нужд корабля не возымели действия на командира, и Дорогому пришлось давать команду на ввод второго главного котла в носовом машино-котельном отсеке (МКО).
Главный котел вскоре запустили, и около него была установлена вахта. Через два часа дежурный по кораблю получил доклад из ПЭЖа (поста энергетики и живучести), что в носовом машино-котельном отсеке пожар. Аварийная тревога буквально выбросила Дорогого из каюты, и он в нарушение инструкций вместо своего командного пункта - ПЭЖа бросился в носовое МКО, чтобы на месте определить причину и характер пожара. Огромные языки коптящего пламени облизывали котел, несмотря на включенную систему орошения, и помещение МКО уже было значительно задымлено. Он понял, что в трюме горит мазут и водой потушить пожар не удастся, и приказал немедленно вывести котел и, доложив командиру обстановку, сказал, что нужно немедленно включать в МКО ингибиторную систему пожаротушения.
- Личному составу носового МКО немедленно покинуть отсек! Включается ингибиторная система пожаротушения! - раздалось по боевой трансляции корабя.
Дорогой находился у входа в МКО, где располагался пульт управления системой пожаротушения, которую аварийная партия уже готовила к запуску. Он считал выбегавших из отсека матросов. Из-за задымленности невозможно было определить и проконтролировать, все ли матросы покинули отсек. Прошла минута, вторая, третья... Все матросы, расписанные в отсеке, покинули его, помещение тщательно задраено, и включена система пожаротушения. Однако ни у Бойцова, ни у Дорогого не было полной уверенности в том, что в отсеке не осталось никого из матросов, и по команде командира корабля по всем боевым постам была проверена численность экипажа. Прошло пятнадцать томительных минут, когда можно было ожидать, что пожар потушен, и Дорогой приказал отдраить отсек МКО. Аварийная партия, экипированная в ИП (изолирующие противогазы), спустилась на разведку в отсек. Помещение было полностью задымлено, но очаг пожара под котлом был потушен. Пожар был ликвидирован. На общем построении команды командир корабля еще раз проверил ее численность, и у него отлегло от сердца - все кроме вахты были в строю, никто не погиб. Когда помещение МКО было провентилировано от дыма и мазутной копоти и командир спустился в отсек, его глазам предстало жалкое зрелище: все переборки, сходни и механизмы были черны от сажи и мазутной копоти; не отсек, а черный ящик. Но оборудование в МКО не пострадало.
Бойцов доложил оперативным дежурным дивизии и бригады о
случившемся происшествии на корабле, но умолчал о размерах ущерба. Он понимал, что допустил нарушение требований правил эксплуатации котельных установок, и решил не создавать у командования впечатление большого пожара на корабле.
- Уже полночь, и никто не поедет из главной базы на корабль с проверкой причин и обстоятельств пожара, а к утру помещение будет приведено в порядок, - думал командир.
На корабле начался ночной аврал. Все матросы и старшины БЧ-5 отмывали с мылом и содой копоть и сажу в МКО, а боцманскя команда готовила краску и покрасочные принадлежности для экстренной покраски помещения. За ночь была проделана невероятная работа. Наутро, когда с инспекцией приехал дотошный в своем деле флагманский механик дивизии капитан первого ранга Жмак, следы вечернего пожара в машино-котельном отсеке были закрыты белизной свежей краски и оно сияло как новенький пятак. Командир Бойцов и исполнявший обязанности командира БЧ-5 старший лейтенанат Борис Дорогой не раскрыли масштаба вчерашнего пожара. Опытный механик Жмак, установив, что причиной пожара был неоткачанный мазут из трюма под котлом, прекрасно представлял себе картину пожара, но за отсутствием явных следов, доказывающих его соображения, официально определил:
“На эсминце “Настойчивый” произошло частичное возгорание мазута в коробе главного котла “, за что и Бойцов и Дорогой получили строгие взыскания.
17. ПЕРВЫЙ ОТПУСК
Пришел холодный ноябрь, прошел первый год моей корабельной службы, и настало время поехать в отпуск. Я хотел поехать в отпуск в новом звании старшего лейтенанта и, получив на погоны третью звездочку, обратился к командиру за разрешением. В те времена по неписанному правилу всем офицерам командир предоставлял 45 дней отпуска, а вместе с дорогой и выходными днями у меня получилось больше 50 дней. Первый год службы на корабле стер остававшиеся наивные иллюзии блеска корабельной службы из моего сознания и резко овзрослил меня, поставив на дорогу возмужания. Я завершал его с противоречивыми успехами. Временно я поднялся по служебной лестнице и уже полгода исполнял обязанности начальника радиотехнической службы, чувствуя молчаливую зависть моих сослуживцев. Тем не менее, я был единственным из офицеров, кому задержали присвоение воинского звания и кто имел несколько серьезных взысканий. С другой стороны, я почувствовал в себе способность защитить себя от несправедливостей и был удовлетворен собой, что смог выстоять и противостоять оказываемому на меня несправедливому давлению. Я не сожалел, что прошел через эти испытания, и понял, что не могу быть в жизни конформистом и что это было только началом предстоящих испытаний и борьбы за самоутверждение.
Мы с женой улетали из заснеженного и морозного Мурманска в Ленинград 16 ноября с аэродрома в Мурмашах во второй половине дня, а наступившие сумерки полярной ночи создавали впечатление глубокой ночи. Тусклые огни небольшого города и занесенный снегом пустынный аэродром навевали грусть. Мы вышли из автобуса и прошли по полю к небольшому зданию аэровокзала. Ждать, к счастью, пришлось недолго, снежных заносов не было, поле аэродрома было чистым, и самолет был подан по расписанию. Три часа полета тянулись томительно, и мы с нетерпением ждали приземления, как первого свидания, чтобы встретиться со своим родным городом.
Город жил своей жизнью и встретил нас серой дождливой погодой, которую мы не замечали, с наслаждением вдыхая воздух родного города. По дороге из аэропорта мы попросили шофера такси ехать медленнее в центре города и с жадностью рассмативали его из окон, как свадебную, праздничную невесту. Ленинград красив в любую погоду, и в осеннее ненастье у него есть свое незабываемое очарование. Оба мы родились, провели свое детство и юность в Ленинграде, жили в самом его центре недалеко друг от друга и одинаково любили свой город, который нас воспитал, образовал и выпустил в жизнь. Родители Жени жили на втором этаже в доме Капеллы с окнами на Дворцовую площадь, а мои родители у Казанского собора в доме напротив здания бывшего Дворянского Собрания. Мы заранее решили остановиться в доме ее родителей, где к нашему приезду уже был приготовлен праздничный ужин. Теща, хлебосольная и красивая, хотя и располневшая женщина, не знала, куда нас посадить и чем накормить, думая, что на “диком”, по ее мнению, Севере мы изголодались.
Отпуск мы проводили очень сумбурно, и оказалось, что у нас дел невпроворот, как на тяжелой работе. Нужно было купить много хозяйственных мелочей в наш первый дом, и прежде всего одежду. У меня, кроме моей военной формы, не было никакой одежды, а Женя носила скромную девичью одежду, и единственной приличной вещью на ней было зимнее пальто, сшитое за два года до замужества. В начале 60-х годов еще можно было найти в магазинах подходящую одежду, и мы потратили около недели, объезжая магазины и выбирая себе обновки. Мне купили мой первый костюм и выходные ботинки.
Тоска по родному городу и друзьям, которых мы давно не видели, гоняла нас по театрам и гостям. Мы оба еще не отошли, я от своих холостяцких, а Женя от девичьих привычек и проводили много времени с нашими друзьями. Некоторые из них тоже обзавелись семьями, а некоторые еще остались холостяками. В жизни каждого из нас появились близкие люди - наши жены, и мы уже не дышали одним дыханием с нашими друзьями. Период нашей юношеской дружбы кончился, не чувствовалось нашей юношеской близости, и я с сожалением признал, что мы изменились.
По случаю нашего приезда состоялся семейный ужин в доме у Жениных родителей, но отношения между нашими родителями как-то не складывались, и они практически не общались. Я понимал, что со стороны моих родителей было молчаливое неодобрение нашего брака, какую-то роль в этом играло то, что Женя была из еврейской семьи. Для меня это было непонятно, потому что я провел свое детство и юность в окружении многих друзей, которые были евреями, и никогда не задумывался об их причастности к еврейству, да и не придавал этому никакого значения. У меня с раннего детства, как я себя помню, были свои необычные представления о многих сторонах жизни, которые очень часто расходились с общепринятыми, в том числе и по еврейству. Я не понимал антисемитизма и не принимал его. Случалось, что в разговорах с приятелями и знакомыми на флоте заводились разговоры о евреях, и часто в таких разговорах я говорил без стеснения, что жена у меня еврейка и ставил говорящих в неловкое положение.
Пришлось нанести много визитов к нашим родственникам с обеих сторон. Устав от бесконечных визитов, мы решили, что проведем оставшиеся дни отпуска только вдвоем и просто походим по красивым местам Ленинграда и музеям.
Наступил 1961 год. На душе было немного тоскливо от расставания с родным городом. В первых числах января мы возвратились в Североморск с ощущением, что вновь приехали в ссылку.
ГЛАВА 11. ПЕРВЫЙ ОПЫТ
1. ПОВЫШЕНИЕ ПО СЛУЖБЕ.
Первый день после прибытия из отпуска на корабль неожиданно оказался для меня и последним днем службы на эсминце “Настойчивый”. Старпом Евстигнеев, выслушав мой рапорт о прибытии, сказал, что я назначен начальником радиотехнической службы на эсминец “Скромный” и должен немедленно сдать дела и убыть к новому месту службы. История моего назначения оказалась довольно курьезной. Эсминец “Скромный” пришел из Ленинграда после ремонта на Ждановском заводе в начале ноября 1960 года, имея штатного начальника радиотехнической службы капитан-лейтенанта Владимирова. Но, как оказалось, больше половины техники на корабле было в нерабочем состоянии, и Владимиров не смог привести ее в порядок. Тогда командование бригады приняло решение поменять нас местами и назначило меня, только что оперившегося старшего лейтенанта, на его место. Было принято во внимание, что, несмотря на мою строптивость, я умею ладить с техникой и с людьми.
Я знал, что по уставу мне было положено три дня на прием дел. Но уже на второй день меня вызвал к себе начальник штаба бригады капитан первого ранга Роман Петрович Карцев и спросил, вступил ли я в должность. Услышав, что я еще принимаю дела, он возмутился, отчитал меня как мальчишку, не стесняясь в выражениях, и приказал немедленно вступить в новую должность. Смысл его нравоучения был прост: корабль должен приступить к выполнению курсовых задач боевой подготовки, и неисправную технику необходимо привести в порядок в самый короткий срок. На мои плечи легла тяжелая ноша. На следующий день я обменялся с Владимировым формальным рапортом о принятии дел и стал знакомиться с доставшимся мне хозяйством. Положение оказалось почти катастрофическим. Из девяти станций четыре были в неисправном состоянии, а отремонтировать их в одиночку за две недели, которые оставались до спланированных выходов в море, не представлялось возможным. На помощь пришла береговая ремонтная мастерская, но она смогла взять в ремонт только одну станцию “Якорь”; за ремонт второй станции - “Нептун” - я взялся сам, уже изучив ее капризы за год службы на эсминце “Настойчивый”. Две недели напряженного труда, когда я разрывался между ремонтом станции, знакомством с командой, подготовкой Службы к сдаче объемной по количеству отрабатываемых элементов первой курсовой задачи и текущими корабельными делами, принесли желаемый результат. Станции “Нептун” и “Якорь” были приведены в полный порядок. И несмотря на то, что ремонт двух других станций - из-за сложности и продолжительности - пришлось отложить до лучших времен, корабль мог выходить в море на стрельбы главным калибром и на отработку противолодочных задач.
Несколько недель у меня ушло на подробное знакомство со старшинами и матросами радиотехнической Службы - их было 28. Около половины из них пришли на корабль незадолго до его выхода с завода, поэтому коллектив еще не успел сложиться. Команда была разношерстная и несплаванная, технику практически никто не знал, текущая документация и все инструкции на боевых постах оставляли желать лучшего. Словом, надо было начинать все с самого начала. Я не имел практического опыта в подготовке и отработке несплаванного экипажа, но понимал: чтобы добиться успеха - надо иметь хороших помощников среди команды, и подобрать на должности старшин людей добросовестных и способных изучить технику. Приходилось работать с теми, кто есть, и серьезно готовить своих будущих помощников - новое поколение старшин.
В конце января корабль начал интенсивно выходить в море на боевую подготовку. Техника после длительного перерыва стала много использоваться и пошли неисправности одна за другой. Я не вылезал из боевых постов, настойчиво отлаживая станции, учился сам и учил своих старшин и матросов. Перед одним из выходов в море на выполнение артиллерийской стрельбы главным (130 мм) калибром возникла неисправность в станции “Якорь”. Устранив ее, я обнаружил, что станция по-прежнему не работает. Сбои посыпались один за другим, как из прорвы. Мне пришлось, с небольшими перерывами на прием пищи, провозиться со станцией непрерывно 49 часов. После такого напряжения я “замертво упал” и проспал около 12 часов, но к запланированному выходу на стрельбу станция была настроена. Подобные “подвиги” – работу в ночное время, в дни положенные для схода на берег - никто из командования не ценил, это считалось само собой разумеющимся. Компенсация за тяжелый труд нам только снилась. Командование не желало понимать, ценой каких усилий и физического напряжения дается мне поддержание техники в исправном состоянии, и не делало никаких поблажек.
Накануне одного из выходов в море я нес службу дежурного по кораблю, но перед заступлением на дежурство, доложил старшему помощнику о неисправности навигационного радара “Нептун”. В середине дня на корабль зашел флагманский специалист РТС бригады капитан третьего ранга Василий Иванович Пименов, чтобы узнать о готовности техники к завтрашнему выходу в море. Увидев, что я дежурю по кораблю, он начал высказывать мне претензии о неготовности “Нептуна” и заявил, что я должен не дежурство по кораблю нести, а заниматься ремонтом станции.
- Василий Иванович, - отпарировал я. - Направьте все претензии к старпому и командиру! Если их не интересует состояние техники, то это их проблемы. Старпому известно, что “Нептун” неисправен, а в дежурство по кораблю я назначаюсь приказом командира корабля.
Не знаю, в каком тоне Пименов разговаривал с командиром, но через полчаса меня заменили на дежурстве и я допоздна занимался ремонтом станции. Утром следующего дня мы вышли на боевую подготовку с исправной станцией.
2. ТИХАЯ ВОЙНА В КОМАНДЕ
Время летело с бешеной скоростью, и текущей работы было так много, что я практически не имел возможности контролировать свою команду. Я чувствовал, что внизу идет жизнь, о которой я не знаю, и ощущал тихое сопротивление всем моим начинаниям. Постепенно до меня стали доходить слухи, что в моей Службе идет тихое пьянство. Однажды в разговоре со мной старпом капитан третьего ранга Владимир Афанасьевич Омулев подтвердил эту информацию и сказал, чтобы я больше внимания уделял своим матросам и старшинам. Я начал по вечерам приглашать к себе в каюту по очереди всех старшин на беседу, чтобы получше с ними познакомиться и наладить более тесные, а не только формальные отношения.
Прошел месяц. Однажды вечером ко мне в каюту постучались два старшины и сказали, что хотят поговорить со мной. Это были командиры отделений гидроакустиков и станции “ФУТ-Б” старшины 2 статьи Шорохов и Панасевич. Около получаса мы разговаривали о различных служебных делах, и я все пытался узнать у них, почему в Службе много беспорядка. В конце разговора они недвусмысленно предложили мне сделку по принципу “вы - нам, а мы - вам” и обещали, что помогут мне навести порядок в Службе, если я не буду вмешиваться в их дела. По молодости лет я вспылил и заявил, что ни на какие компромиссы идти не собираюсь и что они будут служить по уставу, как и все остальные, без всяких поблажек. Через некоторое время я выяснил, что эти старшины по стажу службы имели большое влияние в команде, были заводилами и претендовали на роль лидеров. Во время одной из моих вечерних бесед старшина команды артиллеристов Виктор Катков доверительно рассказал мне, что Шорохов и Панасевич регулярно по вечерам закрываются в гидроакустическом отсеке или в посту станции “ФУТ-Б” и изрядно выпивают. Сам он их действий не одобрял, но противостоять им по каким-то причинам не мог. Постепенно я выяснил все, что происходило. Шорохов и Панасевич были лидерами в коллективе, никто с ними не хотел связываться, и они вели подрывную работу наперекор всем моим усилиям. Невидимый саботаж моих действий исходил от них.
Не имея опыта работы с коллективом, я в своих действиях шел на ощупь, полагаясь на интуицию и руководствуясь простыми правилами - быть справедливым со своей командой, твердо держать слово и никого не обманывать. Такая позиция начала медленно приносить свои результаты.
В начале апреля ко мне зашел Виктор Катков и сказал, что хотел бы поговорить со мной наедине. Наша беседа затянулась далеко заполночь. Виктор рассказал о многих неблаговидных делах и поступках Шорохова и Панасевича. В частности, о том, что Панасевич занимается воровством и отсылает ворованные вещи к себе на Западную Украину. Кроме того, он третирует подчиненного ему матроса Нагорного, который вначале пьянствовал с ним, а потом рассказал об этом Каткову и просил его защиты. Катков же, в свою очередь, хотел получить совет и помощь от меня. Я сказал Виктору, что если Нагорный действительно хочет изменить ситуацию, пусть не боится и расскажет мне все официально.
Колесо корабельной службы неумолимо катилось вперед, и в один из апрельских дней на очередном “проворачивании ” (так на корабельном жаргоне называли ежедневную проверку оружия и технических средств) я получил неоднократно повторявшийся ранее доклад Панасевича, что станция не включалась из-за того, что на агрегатную не было подано питание. Командир БЧ-5 иногда не подавал электроэнергию потребителям для экономии моторесурса генератора, но на мой запрос он ответил, что питание на агрегатную подано с кормового распределительного щита. Я решил сам проверить всю цепочку подачи электроэнергии на станцию. Дежурный электрик провел меня на электростанцию и показал на распределительном щите включенный пульт подачи питания на агрегатную. Затем мы прошли с ним в агрегатную станции и нашли промежуточный щит подачи энергии от кормового корабельного распределительного щита. Этот промежуточный щит питания был отключен. Мне стало ясно, что его отключили умышленно, и не вызывало сомнений, что это сделал Панасевич.
Прошло еще насколько дней, и на очередном “проворачивании” в БИП пришел старшина команды наблюдателей Ковалев и шепотом доложил мне, что обнаружил расклепанный участок волновода в приемо-передатчике станции
“ФУТ-Н”. Поднявшись в передатчик, я обнаружил, что участок волноводно-коаксиального перехода в приемнике станции имеет щель шириной около сантиметра и на нем видны явные следы умышленной порчи. Мне удалось восстановить участок волновода. Проверив станцию, я с облегчением убедился, что она работает исправно.
Эти два события насторожили меня. Я понял, что расклепанный участок волновода тоже дело рук Панасевича и что мне уже объявлена “тихая война”. Решив дать случившемуся огласку, я привлек к этому делу особиста нашей бригады. Я детально рассказал ему о происшествии и объяснил, что это не дефект станции, а умышленная порча. Таким образом я надеялся как-то остановить дальнейшие непредсказуемые действия моих тайных противников. (Как я впоследствии выяснил у особиста, расклепанный волновод действительно был делом рук Панасевича, но поскольку по его “источникам” никаких официальных доказательств этого не было, Панасевича так и не привлекли к ответственности).
Через несколько дней Катков сказал мне, что Нагорный хочет поговорить со мной. Вечером того же дня я пригласил их к себе. С Катковым мне уже давно удалось пройти разделяющую нас грань служебного положения. В разговоре со мной он был раскован, будучи уверенным, что все сказанное останется между нами.
- Ну говори! Говори все, что ты мне рассказывал! Не бойся! - подбадривал его Катков. Мы закурили, и я заверил Нагорного, что он может рассказать все, не боясь никаких последствий, даже если это будет связано с нарушениями, совершенными им самим. В знак своих обязательств я дал слово офицера.
Большинство из того, что он рассказал, мне было уже известно, но некоторые события меня удивили. Например, то, что Панасевич умудрился отослать к себе домой около десяти больших посылок с вещами, в числе которых были новые меховые шуба и полушубок, а также множество радиодеталей из комплекта запасных частей станции. В конце нашего разговора Нагорный, чувствуя мое понимание ситуации и надеясь на поддержку, сказал мне:
- Считайте, что я приходил к вам официально. Если будет необходимо, я могу подтвердить все, что рассказал и чему был свидетелем.
3. СНОВА КОНФЛИКТ
Теперь я окончательно понял: чтобы навести порядок в Службе, мне просто необходимо было убрать из команды Шорохова и Панасевича. Я собрал все имеющиеся у меня факты и написал командиру рапорт на 15 листах обо всех их неблаговидных проступках. В нем я просил назначить официальное расследование, чтобы привлечь этих недобросовестных и нечестных людей к более строгой ответственности, нежели строевое взыскание.
Дальнейшие события меня несколько смутили. Прошло больше недели, но я так и не получил никакого официального ответа на свой рапорт. Зайдя к командиру на доклад, я попросил его дать ответ на мой рапорт. У нас состоялась длинная беседа, из которой я понял, что он не хочет проводить никаких официальных расследований, чтобы не “выносить сор из избы”. На следующий день меня пригласил на разговор замполит капитан третьего ранга Владимир Иванович Андронов и посоветовал забрать у командира мой рапорт. На вопрос, а как же быть с этими двумя негодяями, которые мутят воду в команде и тихо саботируют все мои действия, я получил короткий ответ: “ Воспитывать!”
Вновь, как и год назад в самом начале моей службы, для меня встал вопрос: идти на компромисс или бороться за справедливость, несмотря ни на что? Никто не мог мне помочь ни советом, ни делом, и я решил бороться и не сдаваться.
На следующий день я зашел к замполиту и попросил его, чтобы мне был дан ответ на рапорт, как это положено по Дисциплинарному Уставу. Двухминутный разговор перешел в часовую беседу. В результате, я объявил свое окончательное решение, что заберу свой рапорт только в том случае, если из Службы уберут этих двух негодяев, безразлично куда: под суд или спишут на берег. В конечном счете, мне важна была добрая атмосфера в моей Службе, а не их наказание.
Вновь нашла коса на камень! Эти разговоры с замполитом о моем рапорте длились почти весь апрель. Когда я понял, что командование собирается спустить все на тормозах, я вновь пришел к командиру. С Игорем Петровичем мы беседовали вначале мирно. Он объяснил мне, что нет никаких официальных улик для привлечения Панасевича и Шорохова к судебной ответственности, поэтому и расследовать нечего. Я совершенно обалдел от такого оборота. Все оборачивалось по флотскому принципу:”Вы работайте, а помощь мы окажем вам в приказе!” Когда мне окончательно стало ясно, что мы смотрим на вещи с разных колоколен, я заявил: “Игорь Петрович! Если вы так считаете, то поставьте любую резолюцию на моем рапорте и верните его мне.” Из-за моей неуступчивости разговор постепенно перешел на повышенные тона. В конце мы просто орали друг на друга. Видя, что командир не желает ни понимать меня, ни искать какого-либо периемлемого решения, я вышел и спустился к себе вниз. Через пять минут я вновь зашел к нему и положил на стол еще один рапорт уже на имя командира бригады:
Комадиру в/ч 20460
15 апреля 1961 года
Рапорт
Прошу перевести меня служить к другому месту службы, поскольку я не доверяю командиру корабля капитану третьего ранга Суринову И.П. и не желаю служить под его командованием.
Начальник Радиотехнической службы эсминца “Скромный”
Старший инженер-лейтенант Белов Г.П.
-Прошу Вас передать мой рапорт по команде, - сказал я Сурнову.
- Заберите Ваш рапорт! Я его не буду никому передавать! – ответил он.
На этом наша “мирная” встреча закончилась. Наступила конфронтация. На следующий день я подал рапорт командиру бригады через замкомбрига по политчасти, приложив к нему и рапорт, поданный ранее командиру. На бригаде надвигался скандал. Лейтенант “забастовал“. Неслыханное дело - офицер не доверяет своему командиру. Таких прецедентов на Флоте еще не бывало. Складывалась щекотливая ситуация. Конечно, командование бригады не собиралось афишировать эти внутренние события, но и погасить уже возникший конфликт было нелегко. Я для них был непредсказуем.
На корабле же события развивались не в мою пользу. После крутой беседы с командиром на следующий день во время “проворачивания” у меня в агрегатной случился пожар. Была сыграна аварийная тревога, и выяснилось, что причиной “пожара” был тлевший носовой платок, который командир отделения носовой станции “ФУТ-Б” Константинов повесил сушиться на электрическую грелку. Было много шума, дыма. Я получил строгий выговор в письменном приказе командира. Еще через два дня кто-то из моих подопечных был замечен в пьянстве, и мне был объявлен еще один строгий выговор. Меня обвесили “фитилями”, как называли на флоте взыскания.
У читателя может сложиться впечатление, что на кораблях только и занимались тем, что разводили всякие дрязги. На самом деле, все эти события происходили на фоне очень интенсивного плавания и напряженной работы. Корабль по три-четыре раза в неделю выходил на боевую подготовку, чтобы с окончанием зимнего периода выполнить все курсовые задачи и стать в первую боевую линию.
Через несколько дней после подачи рапорта меня вызвал начальник штаба бригады. Он задал мне прямой вопрос:
- Белов! Что вас заставило написать рапорт комбригу о переводе на другой корабль?
Выслушав мои объяснения, он спросил:
- Чего вы хотите добиться?
- Я хочу, чтобы у меня из Службы немедленно убрали двух старшин, мешающих мне работать, и навести порядок!
- Хорошо. Мы это сделаем. Панасевича мы переведем немедленно, а Шорохова - через месяц. Вы удовлетворены таким ответом?
- Да. Вполне удовлетворен.
Я не чувствовал себя победителем в этой неприглядной истории, но я выстоял и хоть чего-то добился. Командование бригады пунктуально сдержало свое обещание: на следующий день Панасевича перевели служить на другой корабль, а Шорохова, как и было обещано, убрали от меня в конце мая. Сразу после этого обстановка в Службе коренным образом изменилась. Мое противоборство с командованием корабля не могло не стать известным матросам и старшинам моей Службы. Они, как и все офицеры корабля, с интересом наблюдали, чем же все закончится. Не сломаюсь ли я? Матросы и старшины убедились в моей твердой решимости навести порядок, который я считал необходимым. Я понимал, что люди по своей природе консервативны и никакие нововведения не принимаются с радостью и охотой всеми подряд. Однако под моим нажимом команда нехотя сдвинулась и начала медленно выправляться. Прежде всего, стало как-то тише, пропало чувствовавшееся ранее напряжение и, главное, - никаких инцидентов.
Происшедшие события также расставили все точки над “и“ в моих взаимоотношениях с офицерами и особенно с командирами боевых частей, которые и по возрасту, и по сроку службы были старше меня. Не все одобряли мою неуступчивость, но зато оценили настойчивость и решимость, которые я проявил. Я сразу стал с ними на одну доску, что было немаловажно для моего самоутверждения. Некоторые из моих товарищей, склонные к конформизму, пытались удержать меня от конфликта. Мой сосед по каюте - командир зенитной батареи старший лейтенант Юрий Михайлов, бывший к тому же парторгом корабля - полностью стал на сторону командования. Вместе с заместителем командира он пытался даже как-то повлиять на меня через партийную и комсомольскую организации, пригласив на заседание комсомольского бюро корабля. Но я был беспартийным, в комсомоле пребывал по необходимости и резко отреагировал на эти попытки, заявив, что ни на какие заседания не пойду даже под дулом пистолета.
Все эти драматические события мне пришлось переживать в одиночестве - Женя в конце марта уехала в Ленинград и вернулась только в последних числах апреля. Когда я, встречая ее из Ленинграда, зашел в купе поезда за вещами, она сняла с моей головы фуражку и удивленно ахнула, заметив на моей голове большую залысину.
- Что с тобой произошло, какие-то неприятности? - забеспокоилась жена. А я был настолько погружен в работу весь прошедший месяц, что даже не имел времени рассмотреть себя в зеркало и заметить, что облысел. Я не осознавал, насколько глубоко затронули меня прошедшие нервные передряги. По дороге домой я вкратце рассказал ей о случившемся и заверил, что теперь уже все в порядке.
4. “МОСКОВСКИЙ КОМСОМОЛЕЦ”
Невезучими бывают не только люди, но и корабли. У них, как и у людей, свои неповторимые судьбы, полосы везения и несчастья. Эсминец "Московский Комсомолец" не был в списке везучих кораблей. На нем обязательно что-нибудь случалось. Когда “Комсомолец" приходил с моря, все спрашивали: "Ну как там у них? Никаких ЧП?"
Старпомом на "Комсомольце" в то время был капитан третьего ранга Александр Григорьевич Лазебник - человек с юмором и хороший знаток человеческой психологии. Он умел находить и нажимать на такие струнки у офицеров, что они старались работать изо всех сил. Лазебник не любил вникать в мелкие детали службы, не интересовался процессом решения тех или иных вопросов, а требовал только конечного результата. Он построил такую систему требований, чтобы в повседневной службе многие рутинные дела решались без его участия. Его формализм, как вирус, передался всем офицерам и команде корабля, поэтому цепочка ответственности где-то регулярно рвалась, из-за чего и случались небольшие происшествия.
Однажды “Комсомольцу" пришлось заступать в дежурство по флоту. Как всегда в таких случаях, на корабле игралась «боевая тревога», проверялись оружие и техника, а после проверки устанавливалась 15-минутная готовность к выходу в море. Дежурство по флоту было очень ответственным делом, потому что корабль мог быть использован не только как боевая единица, но и в спасательных целях. Во время Боевой тревоги командир зенитной батареи заметил, что в расчете одного из зенитных автоматов творится что-то неладное. Выяснилось, что во время профилактики автомата матросы уронили за борт и утопили клиновой затвор. Командир батареи пришел к командиру БЧ-2 и доложил о происшествии. По существовавшим требованиям корабль не мог заступить в дежурство, имея оружие в неисправном состоянии. Заменить корабль на дежурстве было не так просто - намечалось ЧП в масштабе флота. Командир
БЧ-2, хорошо знавший характер старпома и не желавший обяснений с ним, сказал своему подчиненному:
- Я не буду докладывать о неготовности боевой части, но клиновой затвор доставайте до утра где хотите!
На утро следующего дня командир зенитной батареи доложил командиру БЧ-2, что клиновой затвор на месте и автомат исправен.
Прошел месяц. Бригада жила своей напряженной жизнью. И снова на бригаду выпало дежурство по флоту. На этот раз в дежурство был назначен эсминец "Несокрушимый". За два дня до заступления в дежурство во время утренней проверки оружия и технических средств командир БЧ-2 "Несокрушимого" получил доклад, что на третьем зенитном автомате отсутствует клиновой затвор.
Бригада "встала на уши". Такого еще не случалось. Командир "Несокрушимого" назначил расследование, но оно закончилось безрезультатно. В дело вмешался особый отдел - запахло подрывной деятельностью, снижением боевой готовности корабля. Прошел день, но следов пропавшего клинового затвора установить не удалось. Мудрый комбриг контр-адмирал Микитенко приказал проверить номера клиновых затворов зенитных автоматов на всех кораблях. В итоге установили виновника пропажи - соседний эсминец "Находчивый", где в одном из зенитных автоматов был обнаружен клиновой затвор "Несокрушимого". Но на этом дело о пропажах не закончилось. Оказалось, что и у "Находчивого" тоже две недели назад исчез клиновой затвор на одном из зенитных автоматов. Постепенно вырисовалась неприглядная картина – клиновые затворы, что называется "гуляли" с корабля на корабль в течение целого месяца. При этом каждый потерпевший восполнял свою пропажу за счет соседа. Последним звеном в цепочке двухдневного расследования оказался "Московский Комсомолец".
Тут уж пришлось поработать корабельным легководолазам, и клиновой затвор, утопленный месяц назад, занял положенное ему место в зенитном автомате "Комсомольца". Виновников этого происшествия оказалось так много, что почти все командиры БЧ-2 и командиры зенитных батарей, причастные к пропажам, получили взыскания, что слегка напоминало историческую параллель: Ровняйсь! Смирно! В Сибирь шаго-о-о-м МАРШ! Наказали сразу ВСЕХ!
5. НА ПРОТИВОЛОДОЧНОМ ПОИСКЕ
Вы, уважаемый читатель, уже сделали вывод, что чем тяжелее становилась повседневная служба на флоте, тем больше возникало различных курьезов, которые были психологической отдушиной в корабельной жизни.
На нашей бригаде эпицентром эксцентрических шуток был офицер по фамилии Говорухин, который служил командиром БЧ-3 на эсминце “Сведущий”. Среднего роста, с немного скуластым лицом, светловолосый, с большими голубыми глазами и длинными, как у Мальвины, ресницами, он всегда был нацелен на какую-нибудь шутку или проделку и никогда не лез за словом в карман.
Объектом его остроумия становились не только корабельные офицеры. Часто события разворачивались таким образом, что в них вовлекалось командование бригады и даже дивизии. Но шутки Говорухина выстраивались настолько естественно и невинно, что на моей памяти он ни разу за них не пострадал. Когда кто-либо из командиров начинал его отчитывать, Говорухин так смотрел на него немигающим взглядом своих невинных голубых глаз, что запал отчитывающего быстро проходил. Своими выходками и розыгрышами Говорухин был широко известен не только на нашей бригаде, но и на всей противолодочной дивизии.
В середине марта бригада выполняла зачетное учение по поиску подводной лодки в северных полигонах Баренцева моря. Шли вторые сутки поиска, и командир бригады контр-адмирал Микитенко не сходил с мостика, позволяя себе вздремнуть только пару часов в штурманской рубке, не раздеваясь и укрывшись меховым регланом. Самолеты противолодочной авиации непрерывно прослушивали работу гидроакустических буев. Убаюкивающее спокойствие летчиков наводило комбрига на мысль, что буи были плохо подготовлены, не срабатывали, и прорывающаяся подводная лодка уже могла пройти через полигон поиска, а отвечать за результат учения перед Командующим флотом придется ему.
Оставалось чуть больше половины полигонного времени, отведенного на операцию. Микитенко нервничал, срываясь на находящихся рядом офицерах. Когда на мостик подали коротковолновую связь для переговоров с командиром дивизии, как на грех, заела тангента в трубке и не сработал коммутатор связи. Микитенко слышал непрерывный вызов командира дивизии, но в ответ слышалось только шипение - передача не проходила.
- Вахтенный офицер! Вызовите командира боевой части связи на мостик. - нервно приказал комбриг.
Явился командир БЧ-4 старший лейтенант Козачок. Он был среднего роста, худого телосложения и имел негромкий голос, что на флоте считалось недостатком. В те времена переговоры на корабле велись по переговорным трубам и внутрикорабельной телефонной связи, которая была далека от совершенства. В условиях постоянного шума от работающих механизмов и вентиляции приходилось разговаривать и докладывать очень громко.
- Товарищ комбриг! Прибыл по вашему приказанию, - доложил Козачок и сжался, увидев разъяренного комбрига. Их разговор походил на диалог слона и моськи. Глыба-комбриг в меховом реглане, который увеличил его, высокого и крупного мужчину, раза в два, и худенький Козачок стояли друг против друга. Козачок что-то объяснял комбригу своим тихим, слегка повизгивающим голосом. Снова по связи прошел вызов комдива. Нервы Микитенко не выдержали, и он рванул трубку коммутатора связи с такой силой, что она осталась в его руке, а внизу коммутатора болтался оборванный провод.
- Когда вы наведете порядок со связью? Марш вниз и скоммутируйте порядочную связь, а не это г. . ., которое вы подали на мостик.
Козачок бросился вниз. Испорченную трубку заменили, связь наладили, но настроение у комбрига после переговора с комдивом не поднялось. На мостике висела гнетушая атмосфера недовольства. Комбриг разбушевался.
Бригада шла противолодочным зигзагом в "строю пеленга", и вахтенный офицер корабля все время удерживал место корабля в строю. Но как ни удерживай место корабля, он все равно выкатывается из строя, и нужно снова совершать маневр курсом или скоростью для его удержания. Комбриг очень не любил, когда место корабля в строю удерживалось скоростью. Он привык беречь машины, уважал работу машинистов на маневровых клапанах и прибегал к машинному телеграфу только в случае необходимости. Но привычки людей не написаны на их лбах, да и командование не афиширует свои привычки и привязанности. Вахтенный офицер старший лейтенант Серов, известный своей самостоятельностью, управлялся с вахтой, не обращая внимания на командира и комбрига. Пришло время менять галс. Комбриг дал кораблям команду поворота на новый галс по связи, и в таких случаях команды всегда дублируются поднятием соответствующего сигнала флагами расцвечивания. Вахтенный офицер замешкался и не подал во-время команду сигнальщикам приготовить флаги. Поворот был отрепетован флагами с большим опозданием, за что Серов получил нагоняй от комбрига. Серов занервничал после своего промаха и задержался с маневром занятия места в строю. Нечеткость маневра всегда была предметом насмешек и уколов на флоте, тем более, когда это случается на флагманском корабле. Это не осталось незамеченным комбригом, и он вновь резко выговорил Серову. Когда же тот несколько раз подряд дал звонковой сигнал в машину на увеличение оборотов винта, раздражению Микитенко не было предела и его терпению пришел конец.
- Командир! Отстраните вахтенного офицера от несения вахты, иначе мы вместо поиска уплывем в Норвегию.
Вахту принял корабельный связист Козачок. Командир напутствовал его быть внимательнее и не повторять ошибок своего предшественника.
Микитенко ходил по мостику от борта до борта мрачнее тучи, и несколько раз Козачок, отходя от пилоруса пеленгатора, сталкивался с комбригом и отлетал, как резиновый мячик, от его мощной фигуры. Когда он очередной раз налетел на комбрига, тот от неожиданности сделал резкое движение и Козачок, как пушинка, влетел в дверь надстройки. Микитенко бушевал. Этот поиск был не просто зачетным учением, но оценивался на приз Главнокомандующего ВМФ между бригадами противолодочных кораблей нескольких флотов.
Козачку в этот день явно не везло. Это был не его день по гороскопу. Он налетел на разгневанного комбрига еще раз, и, когда несвоевременно подал команду на руль и в машины на маневр корабля, Микитенко сорвался и приказал командиру убрать Козачка с мостика за неспособность управлять маневрами корабля. А что мог сделать бедный Козачок, если он просидел полночи за ремонтом приемопередатчика и ему выпало в этот день отдыхать не больше двух часов.
Шестидесятые годы были трудными для флота. После сокращения Вооруженных Сил в конце пятидесятых годов флот сильно поредел по численности офицеров. Сократилось количество выпускников из училищ, и, поэтому корабли все время плавали с неполным количеством офицеров. На кораблях было, как правило, не больше четырех вахтенных офицеров. Нести вахту на открытом мостике зимой, в мороз и ветер было нелегко физически, а после вахты не полагалось отдыхать и офицеры занимались повседневными делами. Если на корабле было три вахтенных офицера, то нетрудно подсчитать, что им приходилось проводить на ногах непрерывно по суткам и более без перерыва на отдых.
Очередным вахтенным офицером заступил старший лейтенант Говорухин. Он был самым опытным вахтенным офицером корабля и всегда умел обходить острые углы во взаимоотношениях с командованием. Микитенко раздраженно встретил появление Говорухина на мостике, сказав, чтобы он не зевал и не ловил мух как его предшественники, а руководил вахтой как положено.
Кончались вторые сутки поиска. Штурман корабля и флагштурман
бригады валились с ног от напряжения, а лодки не было. По условиям
учения, с окончанием полигонного времени заканчивался поиск и действия бригады оценивались независимо от результата поиска. Авиация выставила уже несколько линий барьеров противолодочных буев, и некоторые буи из первых выставленных партий уже исчерпали свой ресурс и прекратили работу. БИПу и штурманам пришлось еще раз наводить авиацию, чтобы выставить исправные буи на место неработающих и восстановить работоспособность противолодочного барьера. Наконец, один из буев барьера подал сигнал, давая небольшую надежду на обнаружение подводной лодки. У противолодочного самолета на борту оставался только один комплект буев, и Микитенко снова занервничал. До смены самолетов отавалось еще около двух часов, и оставшихся буев могло не хватить для уточнения направления движения лодки. Вызывать же новый самолет было бесполезно, поскольку корабли находились в 150 милях от базы и вызов не ускорил бы их смену. Оставалось только терпеливо ждать очередной противолодочный самолет и рассчитывать на правильность штурманских расчетов и элемент везения.
Выставленный отсекающий барьер не срабатывал. Микитенко всегда знал, кого ругать, а кого гладить, и не мог наброситься на штурманов по поводу отсутствия результата. От их работоспособности и умения зависел успех противолодочной операции, и он спускал собаку своего худого настроения на всех, кроме штурманов. На мостике раздался позывной комдива, но никто не отвечал по связи. Командир спустился в каюту, вахтенный офицер стоял у пеленгатора, а комбриг переговаривался через иллюминатор со штурманами. Из командного пункта связи по громкоговорящей связи на ГКП поступил доклад:
- Товарищ комбриг! Вас вызывает на связь командир дивизии.
Микитенко ответил на вызов и услышал реплику комдива:
- Микитенко! Вы что там чаи распиваете и на вызов комдива некогда ответить?
После переговоров комбриг выговорил вахтенному офицеру, что тот для того и поставлен на вахту, чтобы все слышать и видеть. Уж очень он был самолюбив. Говорухин ответил невпопад настроения комбрига, что на противолодочном поиске вахтенный офицер не ведет переговоры с командованием по коротковолновой связи, а только по ультракоротковолновой с кораблями поисковой группы. Это соответствовало истине, но не может же быть виноватым комбриг. И Говорухин попал под вожжу плохого настроения комбрига.
- Уж не собираетесь ли вы учить комбрига, товарищ Говорухин? -
разгневанно спросил Микитенко.
Штурман завел самолет на новый галс, чтобы выставить еще один отсекающий барьер. Но буи упорно молчали, хотя по рассчетам, если это была действительно подводная лодка, барьер буев должен работать. Микитенко отчетливо понимал, что, если сейчас лодка не будет обнаружена, значит она пропущена бригадой и обнаружить ее уже не удастся, потому что времени на поиск оставалось очень мало. Дело шло к тому, что поиск срывался. Кривая настроения комбрига упала еще ниже, и он нервно ходил от борта к борту, заглядывая временами в штурманскую рубку, чтобы посмотреть на географию поиска. Штурмана не меняли навигационную карту на автопрокладчике, чтобы не потерять местоположение барьеров противолодочных буев, и только они могли разобраться в том кажущемся хаосе из прокладки пути корабля, барьеров буев и пометок на карте. Микитенко вышел из штурманской рубки и заглянул в окуляр пеленгатора. Корабль выкатился из строя, а вахтенный офицер в это время что-то записывал в вахтенный журнал.
- Вахтенный офицер! - позвал комбриг. Вы вместо вахты ловите мух. Вы не следите за местом корабля и не выполняете обязанностей вахтенного офицера корабля...
Говорухин понял, что минуты его вахты сочтены и он будет следующим, кого комбриг прикажет отстранить от вахты. Он смотрел на Микитенко немигающим ясным взглядом, и, когда тот хотел произнести седующую фразу, завершающую Говорухинскую вахту, Говорухин громко обратился:
- Товарищ комбриг! У вас ширинка расстегнута.
Микитенко не сразу понял, что увидеть это через реглан было
невозможно. Он наклонился, автоматически расстегнул тяжелый реглан, отвернул китель, посмотрел на застегнутую ширинку и понял всю курьезность ситуации.
- Мудак, Говорухин, - произнес он и ушел на другую сторону мостика.
Обстановка разрядилась, но Говорухин знал, что комбриг не оставит его неуместной проделки.
- Работает седьмой... Прослушиваю 60 оборотов в минуту...
Комбриг, не дослушав донесение противолодочного самолета. бросился в штурманскую рубку. Решалась не только судьба учения, а может быть и его собственная, потому что он уже давно просил у Командующего Флотом перевода с Северного флота, на котором прослужил больше десяти лет.
- Теперь известна сторона движения лодки, и если летчик еще раз проклассифицирует сигнал как от подводной лодки, то можно выставить оставшиеся буи для уточняющего противолодочного барьера, - рассуждал комбриг.
От самолета поступило донесение, что буй работает устойчиво и величина сигнала 4 балла.
- Значит, подводная лодка проходит вблизи от буя, - заключил Микитенко и приказал штурманам дать команду на самолет о выставлении уточняющего барьера.
Прошло еще томительных полчаса, пока заработал буй в отсекающем барьере. Бригада шла в строю фронта в направлении предполагемого места подводной лодки, и все командиры вместе с акустиками внимательно вслушивались в длительное реверберационное эхо от посылок гидроакустических станций. Наконец, получен доклад от флангового корабля о гидроакустическом контакте с подводной лодкой на дальности 10 кабельтовых. Комбриг облегченно вздохнул, и все на командном пункте оживились. Команды кораблей устали от беспорядочной качки и тряски в штормовую 5-ти балльную погоду, а теперь был виден конец этому изматывающему и изнурительному плаванию.
Вам не совсем понятно, уважаемый читатель, почему на военном корабле люди страдают от качки в штормовую погоду больше, чем на гражданском судне? В данном случае истина проста. В штормовую погоду гражданские суда уменьшают скорость и изменяют курс таким образом, чтобы не идти против волны (для моряков это азбука плавания), т.е. выбирают такие скорость и курс, чтобы судно не било и не трясло встречной волной. На противолодочном поиске группа кораблей должна пройти последовательно весь район, прочесав его как гребенкой гидроакустическими станциями и не оставив необследованной ни одной квадратной мили. Кроме того, по требованиям тактики поиск должен вестись на противолодочном зигзаге, когда весь строй кораблей ищет лодку, идя как бы по извилистой ленте, т.е. постоянно изменяя курсы относительно генерального курса независимо от состояния волнения моря. Требования эти выполнялись неукоснительно, и поэтому на неблагоприятном курсе в штормовую погоду корабль, налезая на волну, трясся и вибрировал, а размах бортовой качки иногда достигал больше половины угла заката. Вспоминается один эпизод на подобном противолодочном поиске, когда динамический крен корабля дважды достигал 48 градусов, а угол заката эсминца проекта 56, (крен, при котором корабль не занимает прежнего положения, а опрокидывается вверх килем) по его строительным характеристикам составлял около 80 градусов. После первого крена мы все сжались, ухватившись кто за что мог, чтобы удержать равновесие. Когда корабль накренило второй раз и он завис в таком положении на несколько секунд, прежде чем стремительно восстановить остойчивость, мы все молились, чтобы пронесло.
- Командир! Принимайте гидроакустический контакт от “Находчивого“.
- Вахтенный офицер! Малый ход!
- На руле! Руль лево 15! На курс...
- Акустики! Идем на прием контакта с лодкой! Пеленг... Дистанция... Подводная лодка, курсом влево!
- БИП! Пеленг, дистанцию до “Находчивого” давайте непрерывно.
- Находчивый! Пеленг... Дистанция...
- Товарищ командир! Ориентирвочный курс лодки 155 градусов. Самолет докладывает, что шумы прослушиваются устойчиво, 90 оборотов. Предполагаю, лодка увеличила скорость.
Команды, доклады, и все вокруг засуетилось, задвигалось, забурлило, зашумело, закричало, закипело и взорвалось в один момент. В хаосе голосов и команд каждый знал и различал голос командира корабля, своего командира боевой части и группы. Все пришло в движение.
- Эхо-пеленг ... градусов! Тон эха ниже! Предполагаю контакт с подводной лодкой!
- Дистанция ... 10 кабельтов! Запись на рекордере четкая.
Наконец-то акустики обнаружили лодку. Комбриг и командир облегченно вздохнули. Сомнений не было: два корабля подтвердили контакт.
- Атака подводной лодки из РБУ-6000! (Реактивные бомбовые установки с дальностью стрельбы 6000 метров, установлены в носовой части корабля)
Носовые и кормовые РБУ зарядить!
- Штурман! Боевой курс!
- На румб ...градусов! Полный ход!
Летели команды командира по кораблю, с воем, шипеньем и свистом одна за другой летели по огненной траектории реактивные бомбы из установок РБУ. Бак корабля застлало дымом, и запах горелого пороха достигал мостика. Корабль напрягся для атаки подводной лодки.
- Глубинные бомбы приготовить! Глубину 70 метров установить!
- Начать бомбометание!
Корабль ощущал легкое сотрясение от взрыва глубинных бомб, и за кормой в рассеивающейся кильватерной струе вздрагивала кипящая вода после каждого взрыва.
Все корабли поисково-ударной группы поочередно выходили на
бомбометание, и после выполнения стрельб из РБУ началось слежение за подводной лодкой и стрельба торпедами. У комбрига отлегло от сердца. Успешное слежение за подводной лодкой не вызывало у него сомнений. Гидрология в это время года была благоприятной, да и он знал каждого гидроакустика на бригаде и степень их профессионализма, которую не раз лично проверял в условиях учебного тренажера. Подводная лодка постоянно маневрировала, пытаясь подставить кораблям кильватерную струю и вырваться из противолодочного кольца. Командир БЧ-3 старший лейтенант Говорухин сидел за рекордером (самописец гидроакустической станции), который был установлен на правом борту в ПРЦ (смежное с ходовым мостиком помещение, из которого на мостик выходило три прямоугольных иллюминатора). Вслед за докладом гидроакустика пеленга на лодку он докладывал дистанцию до лодки через открытый иллюминатор слева от него, и доклад его поступал по трансляции штурману и в БИП, которые вели прокладку пути подводной лодки. Микитенко ходил от борта к борту, визуально наблюдая за маневрами кораблей бригады. Иногда он заходил в штурманскую рубку посмотреть на прокладку слежения за лодкой, чтобы освежить в памяти “географию” расположения кораблей бригады на назначенных позициях слежения.
Шел второй час слежения за лодкой и Говорухин устало докладывал на мостик дистанцию до лодки. Ему в этот день пришлось стоять “собаку” (вахта с 12 ночи до 4-х утра), еще одну вахту утром вне графика, после отстранения комбригом вахтенного офицера. Спать ему пришлось только три часа в эту ночь. Он чувствовал себя вялым и неотдохнувшим. Усталость накопилась еще от двух предыдущих бессонных ночей, когда он перед выходом принимал торпеды и боезапас, а потом уже на выходе долго разбирался с неисправностью и отладкой схемы приборов управления стрельбой.
- Говорухин! Громче! - услышал он голос комбрига в иллюминатор, и доклады его зазвучали громко на весь мостик. Прошло минут десять, и вновь недовольный голос комбрига:
- Говорухин! Еще громче!
Говорухин начал докладывать нарочито громко, высовываясь в иллюминатор.
- Говорухин! Чаще!
Доклады участились, и ему приходилось привставать со стула, чтобы на мостике был хорошо слышен его доклад.
- Говорухин! Еще чаще!
Говорухин бросался от рекордера к иллюминатору, докладывая в такт с каждой посылкой гидролокатора, и его голова с копной светлых волос металась, высовываясь в иллюминатор.
- Дист ....., - не успел он начать свой доклад, как голова его, высунувшись в иллюминатор, уткнулась носом во что-то жесткое, что оказалось регланом комбрига. Микитенко заслонил своим регланом иллюминатор, в который докладывал Говорухин. Но “реле” у Говорухина срабатывало всегда настолько быстро, что вряд ли кому удавалось его перехлестнуть. Он с невообразимой быстротой дернул полу мехового реглана комбрига вниз и накрепко задраил иллюминтор вместе с полой реглана.
- Второй! Второй! Я- Первый! - послышался в динамике вызов
командира дивизии по связи. Микитенко дернулся было к коммутатору связи, но его словно пригвоздило к переборке. Ситуация была не только курьезной, но и смешной. Микитенко был намертво прикручен своим регланом к иллюминатору.
- Говорухин! На мостик!
Говорухин пулей вылетел на мостик и, забежав перед комбригом, отрапортовал:
- Товарищ адмирал! Старший лейтенант Гворухин прибыл по вашему приказанию!
- Мудак Говорухин! Мудак! Отдрай иллюминатор и отдай реглан.
- Есть, товарищ адмирал!
И Говорухин опрометью бросился к иллюминатору, а, отдраив его, прокричал на мостик:
- Товарищ адмирал! Ваше приказание выполнено!
Обе ситуации были столь курьезными, что комбриг Микитенко не решился наказывать Говорухина за его проделки.
6. КАТЕР АРЕСТОВАН
После противолодочного поиска бригаде дали недельную передышку. Воскресный день. Мирно стоят эсминцы у причала, и на рейде флагманский корабль второй дивизии противолодочных кораблей крейсер “Александр Невский”. Оперативное дежурство дивизии и бригады несут два флагманских минера капитан второго ранга Тимчин и капитан-лейтенант Дзюбанчук. На флот с целью инспекции приехал Главнокомандующий Военно-Морским флотом адмирал флота Советского Союза Горшков С.Г.
Стало известно,что в числе сопровождавших Главкома была группа офицеров, которая проверяла боевую готовность противолодочных сил флота. Одним из проверяемых вопросов было наличие электрических взрывателей к торпедам на противолодочных кораблях. По каким-то причинам этих взрывателей на кораблях нашей бригады не было. Флагманский минер дивизии Тимчин очень забеспокоился узнав об этом и стал обсуждать проблему со своим подчиненным флагманским минером бригады капитан-лейтенантом Дзюбанчуком. Процедура получения взрывателей была довольно сложной и раньше чем середина следующей недели их невозможно будет получить. Но оказалось, что начальник склада боеприпасов Минно-торпедного управления (МТУ) флота в губе Окольная был однокашником минера эсминца "Сведущий" старшего лейтенанта Говорухина и Дзюбанчук высказал идею получения взрывателей без документов, используя дружеские связи Говорухина.
Около полудня Дзюбанчук получил приказание от оперативного второй дивизии направить катер в губу Окольная с поручением получить взрыватели.
По заведенному порядку, все плавсредства должен выделять дежурный корабль по бригаде - в этот день эсминец "Сведущий". Катер спущен на воду и после короткого обсуждения задания по поводу взрывателей и инструктажа Говорухин отправлен в губу Окольная. Спустя 30 минут у дежурного по бригаде по оперативной связи раздался звонок из губы Окольной:
- Докладывает командир катера старший лейтенант Говорухин. Мне разрешили воспользоваться связью только на 30 секунд. Катер арестован Главкомом.
После этого сообщения связь прервалась. Дзюбанчука прошиб холодный пот. Он не мог предположить что же случилось. По инструкции ему не полагалось проверять и досматривать катер перед отправкой, но, с другой стороны, он отвечает за организацию дежурной службы на бригаде и в том числе за дежурные плавсредства. Он мучительно искал, какую же ошибку могут поставить в вину ему как оперативному дежурному. Уж очень неординарный случай - арест катера Главкомом; значит, произошло что-то чрезвычайное, и он знал, что в этот день Главком должен быть в губе Окольной. Звонок к оперативному дежурному в губу Окольная не прояснил ситуации. Ему ничего не было известно об аресте катера. Дзюбанчук доложил о случившемся оперативному дежурному дивизии, и тот, узнав, что командиром катера был назначен Говорухин, принялся отчитывать Дзюбанчука:
- Нашли кого послать командиром катера! Говорухина! У вас что, не было другого более толкового офицера? Докладывайте о происшедшем командиру бригады.
Дальнейшие события развивались с молниеносной быстротой, и через тридцать минут на командном пункте бригады собралось все командование дивизии, бригады и эсминца "Сведущий" во главе с командиром дивизии контр-адмиралом Борисовым.
Дзюбанчук коротко доложил командиру дивизии о случившемся и о том, что катер был послан в губу Окольная по приказанию оперативного дежурного дивизии. Командир дивизии выслушал по связи доклад оперативного дивизии и спросил, какая была необходимость посылать катер в губу Окольная, если туда должен прибыть Главком. На что тот ответил, что такого приказания он Дзюбанчуку не отдавал.
- Дзюбачук! Мало того что у вас случилось чрезвычайное
происшествие, вы еще к тому же и врете мне! - выговорил оперативному бригады командир дивизии.
Дзюбанчук молча проглотил пилюлю от своего шефа по дежурству и по повседневной службе. Водились за тем такие грешки, как свалить вину на другого при удобном случае.
Все собравшиеся обсуждали возможные версии причин ареста катера Главкомом и последствия этого события. Досталось упреков и в адрес командира эсминца "Сведущий" капитана второго ранга Калинина, который был виноват лишь потому, что в любом происшествии на флоте обязательно должен быть виновник. Час спустя к борту корабля подошел катер, вернувшийся из губы Окольная, и Говорухин был немедленно вызван на командный пункт. Говорухин вошел как всегда с полуулыбкой и бодро доложил оперативному дежурному:
- Товарищ капитан-лейтенант! Ваше приказание выполнено. Взрыватели доставлены.
- Что случилось с катером? Почему катер был арестован Главкомом? - спросил командир дивизии.
- С первым апрелем, товарищ контр-адмирал.
Все недоуменно смотрели на Говорухина, как в финальной сцене Гоголевского "Ревизора". Дальнейшее трудно описать, да и сам Говорухин, рассказывавший потом эту историю, не мог вспомнить эти детали. По его словам, никто из командования не произнес ни слова. Все были одновременно в шоке от наглости Говорухина, и в то же время у всех отлегло от сердца. Ведь катер-то Главкомом не арестован, и нет причин для беспокойства. Командование не решилось издавать письменный приказ о наказании Говорухина, чтобы не тиражировать его первоапрельскую шутку на все корабли дивизии.
7. ОФИЦЕРЫ КОРАБЛЯ
Читателю моей книги уже знакомы фамилии некоторых офицеров эсминца “Скромный”, а теперь мне хотелсь бы чуть подробнее рассказать о тех людях, с которыми довелось служить на нем в течение четырех лет.
Командир корабля капитан третьего ранга Игорь Петрович Суринов был старше меня на 10 лет. Он был очень осторожным человеком, избегавшим брать на себя какие-нибудь решения, могущие повредить или принести осложнения. Ему было проще отказать, чем пойти на необходимые отступления от служебной практики, а если и доводилось помочь кому-нибудь из офицеров, то он выставлял это как свою личную заслугу. Игорь Петрович был формалистом, но не вредным человеком.
Внешне он не производил впечатления шикарного командира, хотя носил, по старым обычаям, тужурку и брюки, сшитые из бостона, и якобсоновскую фуражку. Суринов был из нового поколения советских командиров, которые уже теряли связь с традициями и обычаями старого Российского флота, и не обладал светскими манерами. Здоровья он был крепкого, очень выносливый - мог не сходить с верхнего мостика несколько дней подряд, отдыхая не более трех-четырех часов в день на диване в штурманской рубке, не раздеваясь и укрывшись походным регланом. В плавании, находясь на мостике, он сидел в своем ”собачатнике” (так называли небольшое укрытие с навесом на мостике по левому борту для командира) и мурлыкал какие-то мелодии. Однажды летом, выйдя из БИПа на мостик вдохнуть свежего воздуха, я перекинулся парой слов с несущим службу вахтенного офицера Юрием Михайловым. В конце разговора он спросил:
- Ты знаешь, что напевает командир в своем закутке?
- Никогда себя не спрашивал и не прислушивался.
- Подойди и прислушайся.
Я подошел поближе, но как ни вслушивался в монотонную мелодию, которую напевал Игорь Петрович, ничего разобрать не мог.
- Ничего не разобрал.
- Я тоже вначале не мог разобрать, что он бормочет себе под нос. Но однажды вслушался и услышал, что он подолгу напевает: “Эх, так твою мать! Эх, мать твою ети!“ Тебе сегодня не повезло.
Я снова подошел и стал внимательно вслушиваться, но исполнитель сменил репертуар, и я услышал знакомую мелодию арии Кармен.
В обычной служебной практике Суринов не был придирой, не застревал на мелочах и часто прощал подчиненным их “офицерские” выходки. Жил он врозь с женой, которая работала врачом в престижной обкомовской клинике в Ленинграде и не хотела терять эту работу. Она приезжала в Североморск раз в несколько месяцев чтобы навестить мужа. Он же за четыре года командования кораблем никогда не выезжал, кроме своего отпуска. Чтобы снять накопившееся напряжение и уйти от корабельной рутины, Игорь Петрович раз в месяц ездил в Мурманск в ресторан, нередко приглашая с собой молодых неженатых офицеров и щедро за них расплачиваясь. Командир был опытным судоводителем и не боялся моря.
Вспоминается эпизод плавания в Баренцевом море в одну из суровых февральских зим. Мы возвращались из полигона за 71-ой параллелью к северу от мыса Святой Нос после выполнения очередной задачи. Разразился сильный шторм, крепчавший час от часу. По штурманским расчетам, в хорошую погоду от полигона до базы было около 15 часов ходу. Но погода так расходилась, что к ночи мы могли идти только самым малым ходом 6-7 узлов. Эта скорость является критической с точки зрения управляемости корабля - на меньшей скорости корабль перестает слушаться руля. Как только мы пытались увеличить ход, корабль било волной, начиналась вибрация корпуса и возникала опасность, что он может дать трещину. Наш путь в базу занял около двух суток. Все это время Суринов был спокоен и невозмутим. Он находился на мостике без сна и отдыха и только несколько раз приглашал корабельного механика Тимофеева чтбы высушать его доклад о состоянии корпуса и механизмов корабля.
Старший помощник командира капитан третьего ранга Владимир Афанасьевич Омулев был человеком исключительно работоспособным и отдававшим всего себя корабельной службе. У него была семья, с которой он, как и Суринов, тоже жил врозь. Характера Владимир Афанасьевич был неугомонного, сам никогда не сидел без дела и до надоедливости требовал этого от офицеров. У него был свой “пунктик”, который раздражал большинство из нас. Омулев считал корабль пороховой бочкой, способной преподнести любые неожиданные сюрпризы, и потому терпеть не мог, когда заставал кого-либо из офицеров днем в своих каютах. “Офицер должен быть на верхней палубе или внизу, в команде!” - было его любимым выражением. Все это впустую тратило наше драгоценное время, изматывало офицеров и вынуждало работать допоздна с документами, сокращая время отдыха, которого и так не хватало. Сам Омулев работал в таком режиме всю свою корабельную службу - более 20 лет, пока не перешел служить в штаб Северного флота.
Подстать командиру, старпом был тоже очень осторожным в принятии решений, тем более, требовавших отступлений от официальных требований, но характера он был невредного и не помнил зла. Он снисходительно относился к нарушениям офицеров, которые совершались вне корабля. Однажды Владимир Афанасьевич задержал меня на один день с отъездом в отпуск, который официально начинался с понедельника, и отпустил меня не в пятницу, как было принято, а в субботу. Я сказал ему, что вернусь из отпуска с опозданием на столько дней, на сколько он меня задержал, и опоздал на один день, как и обещал. Омулев пытался было сделать мне выговор за недисциплинированность, но, выслушав про задержку в отъезде по его вине, пропустил мое опоздание и больше к этому не возвращался. Надо отдать ему должное, он хорошо понимал зависимость своего успеха от работы каждого из офицеров и умел ценить нашу добросовестную работу, не расточая похвал, а принимая как должное. О нем говорили так: “И добра не сделает, и не навредит.”
Замкомандира по политчасти капитан третьего ранга Владимир Иванович Андронов был типичным представителем профессии политработника. Он не отличался широтой образования, но обладал крепкой крестьянской хваткой и чутьем угадывал, куда ветер дует. Андронов не был отцом и наставником для команды, как хотелось бы политруководству Страны Советов видеть своих питомцев. В служебной деятельности он придерживался только формальных установок, успешно выполнял роль успокоителя мнений и умов и был хорошим исполнителем официальной политики. Самым положительным качеством Владимира Ивановича было то, что он никому не вредил и без причин никого не трогал. Ничего выдающегося за свою службу на корабле он не совершил и умело лавировал по течению флотской службы, будучи на хорошем счету у вышестоящего начальства. Андронов закончил службу в Ленинграде, в Военно-Медицинской Академии, в должности заместителя начальника факультета по политчасти, получив от военной службы все блага, которые она могла дать. Когда я вернулся в Ленинград в 1977 году, мы случайно оказались с ним живущими в соседних домах, и наше общение еще немного продолжилось.
Корабельный штурман капитан-лейтенант Василий Иванович Галенко был старым холостяком с аристократическими замашками. Выше среднего роста, интересной внешности, знающий себе цену, немного эгоистичный, и большой любитель женского пола. Был он очень начитан, разносторонне развит и много занимался самообразованием. Как штурман был высоко профессионален и педантично выполнял свои обязанности. Умел заставить командование и окружающих считаться со своей персоной, иногда даже со своими капризами. Галенко делил одну каюту с командиром боевой части связи Вадимом Голубевым, человеком несколько неряшливым, и постоянно воспитывал его, требуя поддерживать порядок и чистоту. Делал он это без раздражения, а несколько снисходительно. Иногда мне приходилось быть свидетелем их диалога на эту тем, во время которого Василий обращался ко мне:
- Гена! Я ему сколько раз говорил убирать все на место, а он
по-прежнему все разбрасывает по каюте, как будто меня не существует... Вадик! Ты можешь не мусорить и поддерживать порядок!?
Через два года после моего прихода Галенко ушел служить на берег. Он профессионально занялся туризмом и обошел с рюкзаком весь Кольский полуостров. Василий Иванович вел очень активный образ жизни, стал действительным членом Всесоюзного Географического общества и написал несколько книг.
Командир БЧ-2, или корабельный артиллерист, капитан-лейтенант Юрий Викторович Михайлов. С ним мы делили одну каюту около года и жили дружно. Он уже прошел по коридорам флотской службы, отработал в себе качество конформиста и не перечил командованию, если это не затрагивало его личных интересов. Такой жизненный стиль приносил служебный успех, и с уходом командира БЧ-2 капитан-лейтенанта Валентина Ивановича Захаркина он был назначен на освободившуюся вакансию. Он никогда не поступался своими интересами ради кого-нибудь, и твердо шел к должности командира корабля и стал им, получив в командование эсминец ”Несокрушимый”.
Командир БЧ-3, или корабельный минер капитан-лейтенант Валентин Иванович Черных. В его боевой части была самая простая и надежная техника на корабле. Ему не приходилось, как другим офицерам инженерных служб, торчать копчиком вверх на боевых постах, ремонтируя и настраивая технику. Самым сложным механизмом, который находился в его ведении, была торпеда. Она доставлялась в готовом для использования виде и не подлежала ни ремонту, ни регулировке в условиях корабля. Офицеры в шутку говорили Валентину, что самой главной его задачей было следить, чтобы стволы кормовых реактивных бомбовых установок не были забиты мусором и чтобы сахарная рвушка у мины сработала своевременно.
Во внешности и в разговоре Черныха было что-то восточное, медлительное и скрытно-хитроватое. Говорил и делал он все неторопливо, и мы никогда не видели его возбужденным или раздраженным. Восточная невозмутимость и медлительность Валентина иногда выводили из себя старпома, который говорил: “Если хочешь загубить какое-нибудь дело - поручи его Черныху.” Тем не менее, дела в его боевой части шли как бы сами собой, без особого его вмешательства.
Командир БЧ-4, или корабельный связист капитан-лейтенант Вадим Петрович Голубев, был колоритнейшей личностью. Я его помнил по училищу, которое он закончил на три года раньше меня. Он был родом из Сибири, отменного здоровья, невысокий, коренастый, широкоплечий, характера суматошного и неорганизованного. Однажды, на противолодочном учении, отстояв морозной зимой ночную вахту, Вадим спустился в каюту, включил калориферное отопление и уснул, укрывшись меховым регланом. Температура в каюте была больше 30 градусов - такую жару мог выдержать только его могучий организм.
Во взаимоотношениях с людьми Вадим был прост, непосредствен и часто становился объектом подначек со стороны офицеров. Он не умел ни на кого долго сердиться и всегда был в хорошем расположении духа. Как и большинство корабельных офицеров, в начале лета он отправлял жену с детьми к родственникам - «на материк», а в дни своих сходов с корабля приходил в кают-компанию к ужину в тужурке и белой рубашке. Каждый раз старпом его спрашивал:
- Голубев! Вы сегодня опять идете красить пол в квартире? - и, получив утвердительный ответ, добавлял, - Значит, продолжаете заниматься половым вопросом?
К сожалению, Голубев не очень удачно закончил службу из-за своего пристрастия к алкоголю и был уволен в запас в звании капитан-лейтенанта в возрасте 40 лет, получив минимальную пенсию. Пагубное пристрастие разрушило и его семью. Жена Галя, очень любившая его в молодости, вынуждена была расстаться с ним, чтобы не травмировать детей. Но несмотря то, что они жили врозь, она жалела Вадима и иногда помогала ему в домашних заботах.
Интендант корабля капитан Владимир Иванович Емельянов. Его отличительной чертой была доброта. Он всегда откликался на любую просьбу, стараясь не отказывать. Емельянов был немного моложе старпома, уже "перехаживал" звание майора и с юмором относился ко многим корабельным коллизиям. Во время его дежурств по кораблю не было случая, чтобы он не отпускал какую-нибудь шутку по корабельной трансляции. Вечером в 9.00, согласно корабельному распорядку всегда подавалась команда: "Команде пить чай!" Емельянов же обычно добавлял к этому: "С сахаром!" За полчаса до окончания субботней большой приборки требовалось подать команду: "Медь, железо драить! Резину мелить! Барашки расходить и смазать!" Эту команду Емельянов всегда дополнял словами: "Круглое таскать! Плоское катать!" Тем самым он подчеркивал абсурдность некоторых флотских предписаний, шедших вразрез со здравым смыслом.
Корабельный врач капитан Валерий Васильевич Белозеров до 30 лет вел холостяцкую жизнь, по-видимому, из-за своего пристрастия к поэзии. Он состоял в литературной секции гарнизонного Дома офицеров, в секции Союза писателей Мурманской области и в 1961 году издал свою первую книгу стихов “Колокол громкого боя”. Поступив на заочное отделение Литературного института им.Горького, он занимался корабельными делами как рутинной обязанностью, хотя честно выполнял свои обязанности врача. Валерий был мягок, добр и доверчив. Невысокого роста, слегка располневший, с круглым лицом, он выглядел как добродушный Дед Мороз, принесший новогодние подарки. Мне довелось делить с ним каюту в течение года и близко его наблюдать. Он увлеченно относился к своему “хобби”; его голова всегда была занята сочинением новых стихов. В моменты, когда вдохновение отворачивалось от него, он мучительно ходил по каюте и бормотал строчки нескладывающегося стиха, ища подходящую рифму.
К женитьбе Белозерова подтолкнул один курьезный случай. Однажды за дружеской беседой в каюте командира БЧ-5 Федора Тимофеева у нас зашел разговор о холостяцком статусе Валерия. Это было в начале мая 1962 года как раз перед тем, как ему нужно было уезжать в Москву на выпускные экзамены в Литературном Институте. В это же время Валерию подходило очередное воинское звание – майора. Чтобы получить его, он должен был быть переведен на новое место службы. Мы знали, что у Валерия в Москве есть невеста Роза, с которой он встречался уже несколько лет, и напомнили ему про сюжет известной картины Федотова “Сватовство майора” - сватовcтво седого, пожилого майора к молоденькой девушке.
- Валера! Представь себе, что ты приходишь к Розе в новых майорских погонах и предлагаешь ей свое сердце! Как она отреагирует на твое предложение, вспомнив сюжет этой картины? Ты можно и отказ получить!
Впечатлительная натура Валерия не могла перенести груза сомнений. Возвратившись из отпуска в конце июля, он торжественно объявил нам, что женился на Розе. Мы его скромно поздравили. Вскоре молодая жена приехала в Североморск, и я отдал им на несколько месяцев свою пустующую квартиру. Литературное призвание Валерия стало его основной профессией. Он переехал работать в Москву, в редакцию журнала “Военная Медицина” и закончил службу в качестве его главного редактора.
Корабельный механик капитан-лейтенант Федор Петрович Тимофеев был человеком очень ярким и талантливым. По складу ума он был аналитиком - вдумчивым, неторопливым и рассудительным. После окончания училища в г.Пушкине в 1955 году он был распределен преподавателем в Кронштадтский учебный отряд. Этому назначению предшествовала проверка учебных отрядов Министром ВМФ, в результате которой выяснилось, что образование многих преподавателей было ниже чем у обучаемых. Для улучшения учебного процесса и качества обучения в учебных отрядах было решено направить туда на 2-3 года преподавателями лучших выпускников училищ им. Дзержинского и ЛВВМИУ в г.Пушкине. Такое назначение было далеко не престижным, но, как потом говорил сам Тимофеев, он нисколько не сожалел об этом. После двух лет службы в учебном отряде он полтора года добивался назначения на плавающий корабль, но его, как одного из лучших преподавателей, не хотели отпускать и предлагали повышение по службе. Тимофеев был вынужден пойти по высоким начальственным инстанциям и в беседе с начальником политотдела Кронштадтской крепости адмиралом Кулаковым заявил:
- Я готовил себя к корабельной службе, а не к командованию взводами и ротами.
Вмешательство адмирала помогло, и в конце 1960 года Федор Петрович был назначен командиром машинной группы на эсминец “Скромный”, стоявший в то время в ремонте на Ждановском заводе. Работа в учебном отряде, где была современная лабораторная база, какой не было в училищах, позволила ему изучить всю технику до болта, гайки и шплинта. Его трудолюбие и высочайший профессионализм были достойно оценены, и через полтора года службы на корабле он был назначен на должность командира БЧ-5.
8. УНИКАЛЬНАЯ ОПЕРАЦИЯ
Мне хочется рассказать об одной уникальной операции, которую предложил и осуществил Федор Петрович Тимофеев, и которая наиболее ярко высвечивает черты его незаурядной личности. Я думаю, что подробное изложение событий будет полезно тем, кому придется попасть в подобную ситуацию.
12 мая при подходе корабля к станции размагничивания близ поселка Росляково под винты корабля попала притопленная якорная бочка, которая не была обозначена на карте и не указана в Извещении мореплавателям. После осмотра винтов водолазами выяснилось, что винты имели существенные разрывы и загибы лопастей и их необходимо было снимать, для чего корабль должен был быть поставлен в док. В те годы в летнее время док был всегда занят судами, готовящимися к переходу на Дальний Восток Северным морским путем для установки ледовых стальных винтов. Нашему кораблю предстояло длительное ожидание своей очереди докования. Тимофеев предложил чрезвычайно смелое и ответственное решение: выполнить съемку и затем постановку отремонтировнанных винтов, не становясь в док, наплаву при стоянке у причала. Это требовало тонких инженерных расчетов и ювелирных действий без права на ошибку, потому что малейшая ошибка могла привести к повреждению и корабль мог быть надолго выведен из строя. Предложение Тимофеева было весьма заманчивым, поскольку позволяло в самый короткий срок произвести ремонтные работы, не выводя корабль из первой линии, но кто-то должен был взять на себя ответственность за проведение этих работ. На совещании инженер-механиков, на котором присутствовали флагмех дивизии капитан первого ранга Ю.П. Жмак и флагмех бригады капитан третьего ранга Ю.Б.Романовский, идея Тимофеева была одобрена. Жмак в заключение сказал:
- Эта работа уникальная. У нас нет никакого опыта в таких работах, и мы вряд ли сможем помочь. Вся ответственность будет на тебе, и в приказе командира дивизии ответственным будешь назначен ты.
Последнее слово оставалось за Тимофеевым. Зачастую большие дела выполняются маленькими людьми, от которых и зависит успех этих дел.
Тимофеев собирает своих единомышленников и помощников: командира МКГ (машинно-котельнойтгруппы) старшего лейтенанта Ф.П.Терещенко и уникального специалиста старшину машинной команды мичмана Е.В.Дмитриева - для обсуждения основных деталей и окончательного решения. Тимофеев решил идти на оправданный риск и согласился взять на себя юридическую ответственность за проведение работ.
При подготовке к этой операции Тимофеев изучает документацию и литературу по гребным винтам и способам их крепления на конусах гребных валов. Он ищет ответ на важный вопрос: какое направление резьбы на конусах? В литературе бытовало мнение, что направление резьб на конусах разное: на одном – правая, на другом – левая. В описаниях гребных винтов было все что угодно, но о направлении резьбы ни слова. Консультации с флагманскими инженер-механиками не прояснили проблему.
Для съема винта после отдачи (откручивания) гайки, которой крепится винт на конусе, предусматривалось специальное приспособление, которое вместе с ключом хранилось на складе в базовом ЗИПе корабля. Когда это приспособление было получено, то выяснилось, что ключ, указанный по чертежу для эсминца 56 пр., не подходил, и его пришлось реконструировать. Перед началом работ с водолазами было проведено занятие по устройству крепления винтов и по последовательности разборки крепежа. Через неделю подготовительных работ к бoрту корабля подошел водолазный бот и работы по съему винтов начались.
Всеми работами по заводке тросов непрерывно руководил старший помощник командира капитан третьего ранга Владимир Афанасьевич Омулев. Когда был снят обтекатель с одного винта и оголилась его гайка, водолаз завел ключ и пытался повернуть гайку, но она не подавалась. Пришлось заводить трос с кормового шпиля к рычагу ключа. К этому времени, после долгих обдумываний относительно направления резьбы на конусах вала, Тимофеев пришел к выводу, что резьбы на конусах обе правые и подрывать шпилем гайки как правого, так и левого винтов нужно в одном направлении. Момент был очень ответственным. Ошибка могла привести к повреждению резьбы конуса гайки, и тогда были бы запороты последняя секция вала винта и уникальная 134 кг гайка. Корабль мог быть надолго выведен из действия. Но, идя на риск, он поставил ограничительные условия, дальше которых идти было нельзя. Эти условия сводились к токовой нагрузке на шпиле, определяемой по амперметру. Тимофеев рассчитал, какому допустимому усилию на шпиле будет соответствать токовая нагрузка, чтобы не запороть резьбу конуса. Он сам встал за управление шпилем. Каково же было удовлетворение, когда, еще далеко не доходя до допустимой нагрузки, гайка пошла. Это была первая победа!
После этого водолазы стали отдавать гайку с использованием кормового шпиля. Гайка имела нарезку в 34 нитки с шагом резьбы 5 мм. Работа продвигалась очень медленно, и на отдачу трех ниток водолазам потребовалось около 5 часов. При таких темпах для отдачи двух гаек с 34 нитками резьбы потребовалось бы 110 часов непрерывной изнурительной работы. Тимофеев принимает решение использовать валоповоротное устройство (ВПУ) главного турбозубчатого агрегата (ГТЗА), которое вращало вал со скоростью 0,3 об/мин. Но возник серьезный технический вопрос об износе белого металла в опорных подшипниках линий валов при длительной работе ВПУ . Смазка их была не форисрованной (под давлением), а кольцевой. Кольцо вращается с валом в нижней части ванны, заполненной маслом. Масло прилипает к кольцу, а сверху с него снимается специальным съемником и направляется по каналам под вал, образуя масляный клин. Чем больше обороты линии вала, тем лучше смазка, и наоборот. Вот почему на малых скоростях до пяти узлов перегреваются подшипники линий валов.
Провели эксперимент. Залили ванны всех подшипников маслом «под завязку». Замерили зазоры в двух подшипниках до использования ВПУ и затем достаточно долго вращали линию вала с помощью ВПУ и вновь замерили зазоры. Износ белого металла не наблюдался. После этого эксперимента гайки отдали на 5 оборотов вращением ВПУ, для чего ключ, накинутый на гайку, был зафиксирован тросом через шлюз на кормовые кнехты.
Теперь можно было приступать к съему винтов с помощью штатного съемного устройства. Завели это устройство, однако винт не стронулся с места и даже на съемнике была порвана резьба от чрезмерной нагрузки. Опять возникла дилеммма: «что делать? В литературе имелись сведения, что для подрыва винта может быть использован взрыв толовой шашки, размещенной между ступицей винта и кронштейном. В пособии для водолазов-взрывников удалось найти расчет величины заряда для подрыва винта, который зависел от веса винта (в нашем случае 10 тонн), расстояния от подзора кормы, толщины обшивки корпуса. По предложенной формуле был определен заряд в 100г. тола на винт. Однако возникла еще одна проблема с защитой бокаутовых пластин, размещенных в кронштейне и во втулке уплотнения, через которую вал проходит в корпус. Еcли взрывом их выбьет, то рулевой отсек будет затоплен, и тогда не избежать докования. Пришлось продумывать и способ крепления толовых шашек, и способ защиты бокаутовых пластин. В качестве защиты бокаута были установлены деревянные подушки между толом и втулкой кронштейна, а чтобы заряд не всплывал, подвешивались грузики на нитках.
Перед подрывом был проведен тщательный инструктаж водолаза- взрывника и мичмана из подрывной команды за подрывной машинкой. Мичман был проинструктирован прозводить подрыв только по команде Тимофеева. Как потом оказалось, эти меры предосторожности были далеко не лишними.
Объявили и проверили готовность кормовой аварийной партии и произвели первый подрыв шашки весом 100г. Водолаз осмотрел винты и доложил, что винт не стронулся. Посовещались со старпомом и решили заложить шашку тола в 200г., а ориентиром для принятия решения была сравнительная сила гидравлического удара по корпусу после взрыва протиоволодочных глубинных бомб, сбрасываемых с кормы. Винт вновь не сдвинулся с конуса. Старпом Омулев был таким же рискованным человеком, как и Тимофеев, и они решили заложить две шашки по 150 г. Тут произошел казусный случай. Когда водолаз-взрывник поднялся наверх и ему, как обычно, через свинченный иллюминатор шлема вставили в рот папиросу, он махнул мичману подрывнику и крикнул: Давай! Подрывай! Тимофеев замахал руками и закричал:
- Отбой! Не подрывать!
Когда Тимофеев повернул водолаза к себе спиной, то увидел, что на крючках его костюма висели толовые шашки с грузиками, а у водолаза даже папироса вывалилась изо рта.
Третий взрыв был внушительным. Корма корабля содрогнулась от мощного удара, и винт, сойдя с конуса, уперся в не отданную до конца гайку. Осмотрели корпус кормы и дейдвуд – все в порядке. Перед окончанием стягивания винта опять возникла проблема: как защитить резьбу на конусе от заваливания во время снятия винта. Случись это, конечная часть гребного вала была бы невозвратимо загублена. Вновь в результате коллективного обдумывания решили пойти на рискованный шаг: надеть свинцовую рубашку и закрепить ее на резьбе. Затем винт был охвачен тросом за три лопасти, и концы троса были заведены на носовой и кормовой шпили. По команде старпома одновременно заработали оба шпиля, и винт был благополучно снят. И здесь Тимофеев совершил ошибку, решив положить снятый винт на грунт под кормой. Когда пришло время его поднимать, то выяснилось, что винт глубоко ушел в ил. Водолазы в течение двух суток пытались завести трос под лопасти винта, а надо было просто раскрепить винт под кормой на тросах, заведенных на кормовые кнехты. Второй винт был снят гораздо быстрее после полученного опыта, и оба были отправлены на судоремонтный завод, где их отремонтировали и сбалансировали. Постановка винтов после их ремонта прошла более гладко. Для посадки винтов на валы потребовалось два кормовых шпиля, и второй шпиль пришлось использовать со стоящего рядом эсминца «Сведущий». Перед посадкой винтов на резьбу опять была поставлена свинцовая защитная рубашка, и водолаз центровал ступицы относительно торцов валов. После посадки винтов обнаружили, что у одного из конусов две последние нити резьбы оказались заваленными, и водолаз выполнил правку резьбы с помощью напильника и надфиля. Гайки ставились водолазами вручную с использованием кормового шпиля, закручивались с использованием ВПУ и окончательно обжимались вновь с помощью шпиля. Проверку работоспособности винтов проводили на мерной линии, и для более плотной посадки винтов развили самый полный ход. После проверки винты вновь были осмотрены водолазами, и оказалось, что для плотной посадки гаек потребовалось еще три оборота. Вся работа по съему, ремонту и постановке винтов заняла 20 суток с перерывами на отдых на 4-5 часов и удалась благодаря самоотверженной работе Тимофеева, Омулева, Терещенко и Дмитриева. Корабль не был выведен из состава кораблей первой линии.
Командир бригады, персонально отвечавший перед Командующим флотом за боевую готовность бригады - поддержание кораблей в первой боевой линии - высоко оценил работу, проделанную Тимофеевым. Вывод любого корабля бригады даже на короткое время из первой боевой линии снижал ее боевую готовность. Когда спустя некоторое время эсминец «Сведущий» тоже повредил винты о притопленную якорную бочку, командир БЧ-5 этого корабля капитан- лейтенант Гиндин не рискнул руководить съемом и постановкой винтов наплаву. Командир эсминца «Сведущий» Алексей Михайлович Калинин лично просил Тимофеева взяться за руководство съемом и постановкой винтов на его корабле, что Тимофеев блестяще выполнил в еще более короткий срок. Он стал на флоте единственным экспертом, кто мог взяться за такую работу. Ему еще раз пришлось выполнить это уже на сторожевом корабле 10 бригады по просьбе ее командира и Технического Управления флота, с чем он также успешно справился.
9. MОИ ПОМОЩНИКИ
Было бы несправедливо не сказать о тех, с кем мне приходилось очень тесно работать и с кем было обоюдное доверие и понимание.
Дмитрий Шляпин. Он был оператором навигационной станции “Нептун” и только начинал корабельную службу. Маленького роста, коренастый, слегка шепелявивший, доброжелательный и приветливый, он был предан своей станции как живому существу. Школа радиометристов, котрую он закончил, не давала практических навыков в обслуживании и ремонте станций. Это был общий недостаток всех школ в подготовке специалистов для радиотехнической службы. Уже изучив все каприизы этой станции, когда случались неисправности я учил Диму всему, что знал сам,. Он быстро познавал все тонкости, проявлял удивительную любознательность и мог самозабвенно сидеть у раскрытой схемы станции часами, часто по неумению и незнанию внося в станцию неисправности. Получив от меня нагоняй, он конфузился, сознавал свои ошибки, учился и часто вступал в споры по поводу правильности той или иной операции настройки. Штатом корабля не был предусмотрен второй оператор станции, и в непогоду и плохую видимость в море ему приходилось сидеть за экраном станции по восемь часов кряду. Как оператор он был просто незаменим из-за своей выносливости и невозмутимости, но, самое главное, он был для меня находкой как техник. Я не мог сам выполнять такой большой объем работы: и повседневное руководство, и обучение команды, и ремонт и настройку техники. Любой специалист, способный ремонтировать и настраивать технику только с моей консультацией, давал мне возможность освобождать время для другой важной работы, и Дима был одним из них.
Геннадий Ковалев. Когда я пришел на корабль, он был старшиной команды наблюдателей. Мягкий, покладистый, он не мог держать под контролем свое небольшое подразделение. Мои требования к нему тонули как в песке. Когда мы вместе разбирались с его делами и я убеждал его строже спрашивать с подчиненных, он сконфуженно отмалчивался. Ковалев как руководитель и как техник был среднего уровня, и мне пришлось уделять ему больше времени и помощи. Когда началось интенсивное плавание, я вдруг обнаружил, что в штормовую погоду в море он полностью теряет работоспособность и просто отлеживается в посту. Морская качка мне тоже не доставляла радости и удовольствия, и приходилось заставлять себя работать через силу. Однажды в станции “ФУТ-Н”, где Ковалев находился по боевому расписанию, возникла неисправность. Придя в пост, когда обстановка позволила мне это сделать, я с удивлением обнаружил, что матросы ищут в передающем устройстве возникшую неисправность, а Ковалев лежит в посту в выгородке. Возмущению моему не было предела. Ковалев вынужден был подняться и пойти в передатчик, расположенный в надстройке кормовой мачты и заняться ремонтом вместе со мной и матросами, а, завершив работу, я высказал ему свое неудовольствие. Уже на выходе из боевого поста меня остановил его подчиненный старший матрос Николай Анисимов, мой будущий ставленник, и сказал мне:
- Товарищ старший лейтенант! Не надо Ковалева заставлять работать в море. Он совершенно не выносит качки и даже харкает кровью. Может, вы заметили это в “обрезе” в посту.
Я возвратился в пост и действительно увидел в обрезе кровавые плевки. Для меня это стало уроком быть чутче и не мерить всех на свой аршин. С тех пор я никогда ничем не загружал его в море и он все время проводил в “горизонтальном” положении, пока не возвращались к причалу в базу, где он вновь восстанавливал свою работоспособность. Ковалев страдал от чувства своей неполноценности, но никогда не жаловался корабельному врачу на свое состояие. Это был один из редких случаев полной потери работоспособности во время морской качки.
Николай Анисимов родом был из простой семьи из средней полосы России. Он пришел на службу уже женатым и на первом году службы ездил домой навестить жену и посмотреть родившегося без него первенца. Его случай был типичным проявлением несправедливости системы к своим подданным. Его жена получала какую-то мизерную денежную компенсацию, ввиду того что ее муж служил срочную службу. Как могла женщина в одиночку, без материалной помощи мужа растить новорожденного, одному Господу известно. Анисимов служил на корабле только первый год, и мой выбор пал на него по причине его жизненной зрелости. Коля, как я его нежно называл, как младший командир оправдал впоследствии мои надежды и освоил станцию “ФУТ-Н” так, что мне только в экстренных случаях приходилось заниматься ее ремонтом. Мы с ним часто доверительно беседовали у меня в каюте, и он разделял мои начинания, которыми я с ним делился. Я полностью доверял Анисимову и после демобилизации Ковалева назначил его старшиной команды наблюдателей.
Александр Шепелев. Он был старшиной команды БИП и моим незаменимым помощником в море. Шепелев был родом из Москвы, хорошо воспитанным семьей и прекрасных способностей. Своей должности младшего командира он смущался и не любил ни командовать, ни проявлять свою власть. В море вел свое дело превосходно и решал на планшете задачи тактического маневрирования и расхождения с невероятной быстротой и сообразительностью. Несмотря на то, что это была тоже часть моей профессии, я учился у него быстроте реакции мышления. По возрасту он был моложе меня только на один год, и отношения сложились у нас не сразу, пока я молчаливо не доказал свою способность разбираться в вопросах тактического маневрирования лучше него. Иногда он проявлял капризность, то ли для самоутверждения, то ли желания показать свою значимость и незаменимость. В таком случае лучшим лекарством было показать ему, что обхожусь без него, и вскоре он оставил такие попытки.
Его антиподом был его друг, его подчиненный, тоже москвич, старший матрос Юрий Васильевич Беляев, с которым они были одногодками. Любитель сказать острое слово, он постоянно подтрунивал над Шепелевым, а относительно своего положения в табели о рангах шутил так:
- И кто бы мог подумать! Простой крестьянский парень, а уже старший матрос!
Они были неразлучны, но их дружба сопровождалась постоянными и иногда очень острыми подначками со стороны Беляева. Юрий увлекался музыкой и самостоятельно изучал Теорию музыки по присланному ему из Москвы учебнику.
Владимир Гулаков. Очень симпатичный внешне, располагающий к
доверию и приветливый, он мне сразу приглянулся. После ухода Панасевича я назначил его командиром станции “ФУТ-Б”, несмотря на то, что он только начинал свою службу. Гулаков ответил на мое доверие, служил старательно и добросовестно и я прощал ему небольшие прегрешения. На него можно было положиться.
Виктор Катков. Воспитанный в горняцкой рабочей семье в г.Кузнецке и успевший до службы на флоте поработать в угольной шахте, он обладал всеми положительными качествами надежного человека. Мы быстро нашли с ним общий язык. Он стал сразу и безоговорочно моим союзником и самым главным помощником, ведя в службе все хозяйственные дела. Нас разделял один год возраста и служебное положение, но он доверял мне и тянулся ко мне. Мы делали одно дело, принимали решения вместе, и я знал почти все, что происходило у меня на нижней палубе. Он помог мне выбрать моих будущих помощников Анисимова, Мягкова и Гулакова. Постепенно Катков стал в Службе неформальным лидером и я поддерживал его авторитет, открыто выказывая свое расположение и уважение к нему. Он помог мне заложить в коллективе совершенно новый дух, новое отношение к службе и превратить это в традицию, которая существовала не один год уже после моего ухода с корабля. Если ему доведется прочесть эти строчки, пусть это будет моей признательностью за его прошлые хорошие дела.
Евгений Мягков был первым, кого я заметил среди молодых матросов своей Службы. Среднего роста, худощавый, щуплый, с тонким профилем, он внешне не производил особого впечатления, но упорство и ум выделяли его среди сослуживцев. Мягков был очень сообразительным, его тянуло к радиотехнике и он увлеченно занимался изучением станции, которая длительное время была неисправной. Я долго присматривался к нему и решил готовить его на место командира носовой станции "ФУТ -Б" Константинова, который осенью должен был закончить службу. Мы поговорили с Мягковым о будущем назначении, отчего он вначале несколько смутился. Я обещал ему поддержку и всяческую помощь в ремонте станции и подбодрил на будущем поприще. Мягков оказался добросовестным и пунктуальным человеком, полностью оправдав мои надежды. Пройдя через две комплексные регулировки станции с помощью мастерской флота, он освоил почти всю эту сложную работу, и с этого времени все возникавшие неполадки и разрегулировки в станции мы устраняли с ним вдвоем. Я не ошибся в своем выборе, и наши служебные отношения с Мягковым были близки к моему идеалу.
10. КАК СТРОИТЬ МОСТ
Закончился апрель, и корабль, сдав все курсовые задачи, вошел в первую боевую линию. Спала немыслимая напряженность плавания, и мы мирно стали к причалу на месячную передышку для плановых осмотров техники. После перевода на другой корабль двух старшин, оказывавших дурное влияние на всю команду и сдерживавших мои начинания, обстановка в команде разрядилась и улучшилась. Я почувствовал, что матросы и старшины незаметно подтянулись. В кубрике команды была дружелюбная атмосфера: было тихо, спокойно и без происшествий. У меня появилось время осмотреться, разобраться с новыми назначениями в связи с будущей осенней демобилизацией и, как говорили, подобрать кое-какие “бумажные хвосты”.
Для меня остро встал вопрос: “Что делать дальше?” Я совершенно
отчетливо понимал, что, не научив свою команду правильному обслуживанию и ремонту техники, я буду обречен на непосильную работу в одиночку. Мне предстояло решить, кого учить и как учить. Я тщательно выявлял матросов, способных освоить ремонт и правильную эксплуатацию техники. Внимательно изучив свою команду, я выбрал несколько человек, в которых можно было вкладывать свои знания и накопленный опыт в надежде на скорую отдачу затраченных усилий. Часть из отобранных матросов я намеревался назначить впоследствии младшими командирами и, посовещавшись с Катковым, мы согласились остановиться на Мягкове, Анисимове и Гулакове. Кроме учебы непосредственно во время ремонтов и профилактических настроек станций я, по примеру моего друга Владимира Кондакова, решил организовать занятия по основам радиоэлектроники. На собраниях команды мною неоднократно высказывалось пожелание начать занятия с теми, кому это интересно и кто чувствует тягу к радиоэлектронике. Надо было “заразить” этой идеей всю команду, пробудить действительный интерес и преодолеть некоторую инерцию. Это сработало не сразу, и только в середине июня 1961 года состоялось мое первое занятие, на которое пришли около 10 человек. Я изложил свою программу занятий и объяснил, что полученные знания не пропадут даром, а будут фундаментом для будущей профессии. Хотя занятия я проводил один раз в неделю, подготовка к ним и изготовление пояснительных плакатов и чертежей отнимала значительное время. Из десяти человек к концу лета осталось только восемь, но они занимались с интересом и, чувствуя, что мои усилия попадают на хорошую почву, я стрался как только мог.
В начале июня из мастерской пришли регулировать обе станции Фут-Б два офицера, старшие лейтенанты Николай Самецкий и выходец из нашей бригады Владимир Кондаков. Я попросил их дать Мягкову и Гулакову все возможные навыки регулировки станции. Перед Мягковым я поставил задачу освоить самую сложную часть настройки станции - регулировку счетно решающей части схемы управления стрельбой - и дал ему режим полного благоприятствования, освободив от всех корабельных нарядов и обязанностей по корабельному распорядку. Регулировка обеих станций продолжалась больше месяца и он добросовестным образом учился ее премудростям. Надо сказать, что инструкция по регулировке этой станции была написана конструкторами удивительно хорошо. Последующие поколения станций подобного назначения не имели таких тщательных и отработанных инструкций. Но любая, даже очень хорошая, инструкция не включает в себя всех нюансов, и только опыт настройки станции собственными руками позволяет отрегулировать и настроить ее по всем требуемым параметрам. Я не мог находиться непрерывно в посту и наблюдать за процессом регулировки, но каждую свободную минуту уделял этому. Для меня это тоже был урок комплексной регулировки станции, и я старался узнать как можно больше тонкостей настройки отдельных схем, которых я не знал.
Николай Самецкий был учеником старшины 1 статьи Евгения Егорышева, который служил в Радиотехнической мастерской срочную службу, а до службы работал регулировщиком на заводе в Серпухове, выпускавшем станции “ФУТ-Б”. Егорышев был призван на военную службу позже своего призывного возраста, и к моменту демобилизации осенью 1961 года ему было уже 27 лет. Он научил тонкостям регулировки станции “ФУТ-Б” не только Николая Самецкого, но и еще несколько человек, и в Радиотехнической мастерской к нему относились как к “профессору” своего дела. Он действительно был одаренным человеком, великолепным инженером, знающим практические тонкости настройки радиолокационных станций и систем управления зенитной стрельбой. Мне посчастливилось трижды проводить с ним регулировку станций. Только благодаря ему и помощи моих друзей Самецкого и Кондакова, я через три года службы был единственным на нашей бригаде, кто мог самостоятельно делать эти регулировки.
Последний раз я встретил Женю Егорышева осенью 1961 года, когда он с заводской бригадой приехал на Северный флот выполнять договорные работы. Я разыскал его в гостинице и попросил зайти ко мне и помочь: у меня действительно возникли разрегулировки в схеме управления стрельбой. Женя пришел на один день. В этот раз я забросил все текущие корабельные дела и с наслаждением работал вместе с ним, профессионально задавая вопросы и делая необходимые заметки. Я понимал, что мы с Женей видимся, наверно, в последний раз. Так оно и случилось. Он на флот больше не приезжал. Я потерял его след и не знаю его дальнейшую судьбу.
Виктор Катков ревниво относился к тому, сколько внимания я уделяю Мягкову и моему к нему расположению. Мы договорились, что дадим Мягкову всяческую возможность для освоения станции и что он будет отвечать за регулировку обеих станций “ФУТ-Б”. Катков, по должности отвечавший за все станции управления артиллерийской стрельбой, согласился со мной, и его ревность сменилась на тесное союзничество. Моя совместная работа с Виктором Катковым и Евгением Мягковым принесла еще один неожиданный положительный результат - от технических единомышленников мы перешли в стадию служебных единомышленников. Все мои указания выполнялись ими пунктуально, и это подействовало на других моих старшин. Видя мои неординарные отношения с Катковым и с совсем еще “зеленым” Мягковым, понимая, что у меня есть предпочтения к людям добросовестным, желающим знать и знающим, остальные старшины тоже подтянулись. Я почувствовал, что мне становится легче работать, ушло ощущение сопротивления моим указаниям и требованиям. Организованные мною занятия тоже начали давать результат. Я увидел, что матросы и старшины изучают книги по радиоэлектронике, по несколько экземпляров которых я принес на каждый боевой пост, а не проводят свое свободное время в безделье.
К середине июля я облегченно вздохнул: вся моя техника была в
исправном состоянии после полугодичного напряженного труда, и на собрании команды я заявил :
- В конце прошлого года корабль пришел на флот из ремонта с неисправной техникой, и сегодня, благодаря вашим усилиям, она в исправном состоянии. Это неважно, что не все принимали непосредственное участие в ее ремонте. Многие из вас несли исправно службу за тех, кто был занят ремонтом и настройкой, и потому это ваша общая заслуга. Спасибо вам. Теперь вы знаете, каким трудом достается исправность всей техники. Изучайте и берегите ее.
11. РАЗМЫШЛЕНИЯ
Установление взаимоотношений с командой было для меня серьезным уроком работы с людьми. Я учился понимать мотивы поведения людей и находить к ним подход. В итоге я понял, что управление людьми требует не только характера и опыта, но и специфической психологической атмосферы, на фоне которой приходится работать и управлять ими. Эта специфическая атмосфера создается требовательностью “сверху”, чтобы подчиненные тебе люди видели и понимали, что это не твои личные, а “общие” требования, выполнение которых является обязательным. Мне пришлось изменить методы работы. Я перестал работать формально, как требовали уставы: спускать указания сверху вниз. Это естественно приводило к чисто формальному отношению к службе матросов и старшин, и поэтому я ставил старшинам задачи и определял сроки выполнения в присутствии их подчиненных. Такой метод облегчал работу старшинам со своими подчиненными, которые были одного года службы, а в ряде случаев и старше по сроку службы, и позволял им более эффективно выполнять роль формальных лидеров. Чтобы мои решения были и решениями старшин, ни одно из моих начинаний и новых назначений не проходило без их участия. Мы вместе обсуждали кандидатуры будущих младших командиров, и случалось, что мне приходилось изменять свое мнение в пользу мнения старшин.
Анализируя итоги своей работы, я понял, что кроме формальных отношений как командир с подчиненными, как старший с младшими, необходимо было установить неформальный контакт. Это позволяет добиться, чтобы люди поняли тебя как личность и выполняли свои служебные обязанности не только по принуждению, но и еще из уважения к тебе. Но чтобы добиться неформального уважения к себе, необходимо самому соблюдать определенный кодекс чести, справедливости и любить людей. От этих правил я никогда в течение своей службы не отступал. Я еще не читал Дейла Карнеги. В учебной программе Училища, которое я закончил, вопросам психологии взаимоотношений с коллективом вообще не уделялось никакого внимания. Я шел во взаимоотношениях с людьми на ощупь, руководствуясь только здравым смыслом и тем, что заложила в меня моя семья и в первую очередь моя мама.
Это принесло свои положительные результаты, и через некоторое время я почувствовал, что работать стало легче. До изменения взгляда моих подчиненных на корабельную службу и свое место на корабле было еще далеко, большого успеха еще не было, но навстречу этому был сделан первый шаг.
12. СОФРОН
1961год. Конец июня. Корабль стоит у причала. Я сижу за столом в БИПе и занимаюсь служебной писаниной. Рядом занимаются ремонтом электронного планшета старшина команды БИПа Александр Шепелев и его подчиненный, закадычный друг старший матрос Юрий Беляев. Прибыли молодые матросы из учебного отряда, и Шепелев ушел на ют принимать пополнение в свою команду. Минут через 15 он возвратился с молоденьким матросом, который представился матросом Пужалиным. Я глянул на него и обомлел: передо мной стоял и широко улыбался Софрон Ложкин, один из персонажей кинофильма “Дело пестрых“, которого мастерски сыграл киноактер Михаил Пуговкин. Я не удержался и воскликнул: “Ложкин! Софрон! Какое сходство!” Так и осталось за ним на всю службу на корабле имя Софрон Ложкин. Он не противился своему новому имени, носил его с гордостью, и все на корабле звали его Софроном, хотя по имени он был Геннадий Матвеевич. Часто он шутливо представлялся мне: “Матрос Софрон по вашему приказанию прибыл!”
Пужалин был чрезвычайно любопытным экземпляром среди всех матросов, и я называю его так, чтобы подчеркнуть его отличие от других. Был он простым крестьянским парнем, призывался на службу из села и нраву был неунывающего. Ему все было хорошо, и всегда он был в хорошем настроении. Разносторонними способностями он не обладал, но имел неудержимую тягу к рисованию. До службы трудовая жизнь в селе не отпускала ему на это времени. Придя на корабль, Пужалин вдохновился идеей научиться рисовать, выписал по почте несколько учебников и пособий по рисованию и самостоятельно стал воплощать в жизнь свою мечту. Все свободное время он уделял рисованию и вскоре мог вполне прилично копировать рисунки с фотографий. Я не ставил ему никаких препятствий и ограничений. Хотя помещение моего командного пункта БИПа было очень маленьким, свободным был только небольшой проход около моего рабочего стола, Софрон после вахты часто сидел рядом со мной за столом и рисовал.
Техники в БИПе было немного. Главной обязанностью расчета было ведение прокладки целей на планшетах и решение простых задач тактического маневрирования. Софрон недостаточно быстро соображал для решения таких задач, что было очень важно при расхождении с судами в узкостях и плохую видимость. Но он обладал уникальной способностью по ведению прокладки целей на планшете вручную - за одну минуту наносил до 30 засечек. Никто не мог с такой невероятной скоростью и реакцией наносить на планшет столько целей. Он был просто создан для такой работы и справлялся с обязанностями двух планшетистов. Софрон обладал еще одним выдающимся качеством - был чрезвычайно вынослив и мог работать за планшетом в глухих наушниках на голове непрерывно по 12 часов. Он гордился тем, что никто не может его заменить в трудных и сложных ситуациях. Его подводила только морская болезнь, от которой он иногда жестоко страдал. Но он не покидал своего места и только в критический момент, когда не мог справиться с подступающей рвотой, бежал к обрезу. В таких случаях, чтобы подбодрить его, я говорил кому-нибудь в БИПе: “Принесите Софрону соленых огурцов”. Это его поддерживало, и он мужественно нес свою вахту.
Пужалин был самым главным действующим лицом в БИПе во время противолодочных операций. Он вел прокладку целей, успевал решать простые задачи тактического маневрирования и докладывать обстановку на мостик. Особенно гордился, когда ему приходилось вести по громкоговорящей связи прямой диалог с вахтенным офицером, а иногда и командиром корабля. Когда начиналось противолодочное учение, я обычно говорил:
- Софрон! Давай за планшет! Сейчас мы будем с тобой работать!
Он важно занимал свое место за планшетом, обстоятельно проверял шлемофон с наушниками, прокладочные принадлежности, связь с мостиком и оператором радиолокационной станции и давал последнему указания, с какой частотой и последовательностью докладывать обстановку.
Софрон очень скоро освоился в БИПе и на корабле. Он, случалось, допускал нарушения дисциплины, но мое присутствие на командном пункте было для него дисциплинирующим фактором. У меня никаких проблем с ним практически не было. Мне он очень нравился, и от него это не ускользало.
Прошло полтора года. Софрон стал незаменимым человеком в БИПе, а его развившиеся художественные способности стали известны замполиту. Художник всегда нужен на корабле, особенно замполиту. Надо было поддерживать в хорошем состоянии наглядную агитацию и партийные лозунги, постоянно обновляющиеся политическим руководством флота. Замполит неоднократно просил меня перевести к нему Пужалина. Трудно подобрать нужных людей и научить их военному ремеслу, а Пужалин был не только трудолюбивым матросом, но и хорошим моим помощником во многих рутинных делах. Я долго не соглашался, но под напором постоянных просьб замполита Андронова я согласился при условии, что если Пужалин не справится у него с работой, то обратно в радиотехническую службу он переведен не будет.
Прослужил Пужалин под крылом замполита полгода, и с ним произошла неожиданная метаморфоза. Он стал неуправляем и превратился в разболтанного и недисциплинированного матроса, чему я был свидетелем не один раз.
В заведовании Пужалина была библиотека, куда он постоянно скрывался от корабельных мероприятий. Иногда в середине дня Андронов стучался в закрытую дверь в библиотеки, и между ним и Пужалиным просходил любопытный диалог.
Андронов стучит в дверь библиотеки: “Софрон! Софрон!”
Молчание. Повторный стук.
Андронов: “Софрон! Ты меня слышишь?”
Пужалин (сонным голосом): “Да ...ааа!”
Андронов: “Софрон! Открой дверь!”
Пужалин: “Сейчас.”
Молчание. Проходит несколько минут.
Андронов: “Долго я буду ждать?”
Пужалин: “Нет! Не долго! Сейчас открою.”
Проходит еще несколько минут, пока наконец не щелкает замок отпираемой двери и появляется заспанное и небритое лицо Пужалина.
Андронов через несколько месяцев стал мне жаловаться, что я дал ему очень недисциплинирванного матроса, который не может работать без погонялки, постоянного контроля, и изъявил желание вернуть его снова ко мне в радиотехническую службу. Я предвидел такой исход и наотрез отказался, прекрасно понимая, что Пужалина, хлебнувшего замполитовской вольницы, уже не введешь ни в какие оглобли. Пришлось замполиту терпеть Пужалина до его демобилизации.
13. СОВМЕСТНАЯ СТРЕЛЬБА
В конце июня кораблю в составе бригады предстояло выполнить совместную стрельбу по воздушной цели из главного калибра -
130-мм орудий. Это упражнение было зачетным для бригады,
и все корабли очень тщательно готовились к нему. В процессе предыдущих стрельб я выявил, что при выдаче целеуказания от оптических визиров с ходового мостика в станцию “Якорь” происходит непонятное рассогласование визира станции с отметкой курса корабля. Разобраться с этим у меня не доставало времени, и я долго откладывал эту работу. Это был резервный способ выдачи целеуказания и, кстати сказать, очень неудобный и ненадежный. Во время очередного совещания у командира по поводу подготовки к этой стрельбе я предупредил и его и командира БЧ-2 Михайлова, чтобы целеуказание выдавалось только основным способом от выносного индикатора станции обнаружения и ни в коем случае не смешивалось с резервным электромеханическим с оптических визиров. Приобретя год назад хороший опыт обучения расчетов станций управления стрельбой во время участия в учении “Луза”, расчет “Якоря” был оттренирован мною до автоматизма. Я был полностью уверен в его действиях. В день выполнения стрельбы обеспечивающим самолетом был сделан контрольный галс для проверки готовности кораблей к стрельбе, и все шло по заранее намеченному плану. На контрольном галсе самолет был обнаружен на предельной дальности, и “Якорь” принял целеуказание и начал сопровождать цель с самой дальней границы обнаружения. Стрельба главным калибром выполнялась по самолету с установкой взрывателей снарядов на половинной дальности в целях безопасности, а результаты стрельбы фиксировались фотоаппаратурой. По боевому расписанию во время стрельб главным калибром я был контролером в станции “Якорь” и отвечал за свой участок безопасности стрельбы.
Наконец, сыграна “боевая тревога” для выполнения зачетной стрельбы, и самолет лег на боевой галс. На корабле установилась гнетущая тишина, готовая взорваться с появлением цели на экране радара. После доклада оператора радара об обнаружении цели, по кораблю полетели команды.
- Командиру БЧ-2 выполнить стрельбу по воздушной цели на пониженной высоте!
- Стрельба на пониженной...! Трубка номер...! Установить!
- Башни доложить о готовности!
- Первая готова! Трубка номер ... установлена! Орудия заряжены!
- Вторая готова! Трубка номер ... установлена! Орудия заряжены!
- Башни! Стрельба по готовности!
Самолет приближается к границе выдачи целеуказания. Расчет “Якоря” в молчаливом напряжении. И вдруг ... раздается режущий слух звук трещотки выдачи резервного электромеханического целеуказания. Операторы отработали заданное положение антенны, и я смотрю на луч визира курсового угла в ожидании цели. До цели 280 кабельтовых, до цели 270 кабельтовых, ... до цели 250 кабельтовых. Станция “Якорь” не видит цели. Я уверен в отлаженности расчета и понимаю, что причина не в работе операторов, а в рассогласовании визира антенны. В нарушение инструкции контролеру при стрельбе я командую расчету: “Дробь! Антенну на ноль установить!”
Антенна занимает нулевое положение по курсу крабля, и мои опасения подтверждаются. Я обнаруживаю рассогласование визира антенны с курсом корабля на 15 градусов. Быстро согласую визир курсового угла и вновь командую расчету:
- Принять целеуказание! Пеленг ... Дальность ...
Место ведущего оператора курсового угла занимает Виктор Катков, и я спокоен за работу расчета. Антенна разворачивается по пеленгу на цель.
- Курсовой! Есть цель!
- Угол места! Есть цель!
- Цель сопровождается!
- Цель на автомат!
Операторы отработали превосходно и взяли цель на дистанции 230 кабельтовых. По положению о стрельбе это хорошая оценка рассчета. Еще через две минуты стрельба была закончена. Сыгран отбой тревоги и я усталый от нервного напряжения, поднимаюсь на ходовой мостик. Командир недоуменно спрашивает:
- Белов! Что у вас случилось во время стрельбы?
- Товарищ командир! Целеуказание было выдано с выносных визиров! Я предупреждал, что в станции при таком режиме происходит рассогласование визира, и, чтобы не сорвать стрельбу, мне пришлось давать команду “Дробь” и производить согласование визира антенны.
Разговариваю с Михайловым.
- Юрий Викторович! Почему ты выдал целеуказание с оптического выносного визира? Разве ты не понимаешь, что мы чуть было не завалили стрельбу?
- Была отличная видимость, и я визуально увидел самолет одновременно с докладом оператора радара, поэтому решил, что дистация позволяет выдать синхронное целеуказание.
Я не мог даже понять, почему Михайлов нарушил нашу договоренность. В случае неудачи вся вина ложилась бы на меня, как виновника сорванной стрельбы. Но, как говорят, победителей не судят, и, несмотря на мое нарушение правил стрельбы, ее засчитали выполненной. Командир корабля молчаливо оценил мои действия.
14. СПАСАТЕЛЬНАЯ ОПЕРАЦИЯ
На следующий день после стрельбы корабль заступил в дежурство по флоту, куда назначалось спасательное судно и противолодочный корабль. Дежурство предназначалось для проведения экстренных спасательных работ в море и так называемого “вытеснения” обнаруженных подводных лодок противника в случае их внезапного обнаружения вблизи территориальных вод. “Холодная война" продолжала раскручиваться, и противолодочная оборона на флоте была возведена в ранг первоочередных задач. Противолодочный дежурный корабль находился в 30 минутной готовности к выходу в море, и недельное дежурство почти полностью отрывало корабль от связи с берегом. Сход на берег был запрещен.
Привлекались к дежурству по флоту поочередно только корабли двух бригад - 170 бригады противолодочных кораблей (эсмиинцы проекта 56) и 10 бригады сторожевых кораблей (сторожевые корабли проекта 124), численность которых колебалась от 4-х до 6 кораблей в бригаде. Но, как правило, часть кораблей была по каким-либо причинам в ремонте и иногда кораблям приходилось нести дежурство даже по два раза в месяц. К заступлению в дежурство требовалось иметь запасы топлива, продовольствия и необходимого оборудования для проведения спасательных работ. В частности, корабль должен был быть готов к проведению сварочных работ, для которых по нормам требовался запас ацетилена в количестве трех баллонов. Техническое Управление флота не могло обеспечить корабли реально требуемым и необходимым количеством ацетилена. Он всегда был на кораблях в большом дефиците, и механикам приходилось “доставать” его всеми правдами и неправдами. За день до заступления в дежурство командир бригады прибыл со своим штабом на корабль, чтобы проверить его готовность к дежурству. На разборе результатов проверки командир БЧ- 5 доложил, что до требуемой нормы кораблю не хватает двух баллонов ацетилена, а Техническое Управление флота не может обеспечить из-за его отсутствия на складах. На флоте существовало неписанное правило, что за все отвечают корабли, и командование соединения не интересовало, какими путями будет решен тот или иной вопрос или проблема, главное - результат. Комбриг контр-адмирал Микитенко, прошедший войну и умудренный жизненным опытом, предложил командиру БЧ-5 решить проблему своими силами и занять на другом корабле недостающий ацетилен. Услышав в ответ, что никто из командиров БЧ-5 не даст ацетилен даже в долг, он в шутливом тоне предложил взять его у соседа без спроса.
- Направьте двух матросов на соседний корабль бригады с пустыми баллонами. Пусть они возьмут вместо них наполненные, а корабельная вахта не обратит на это внимания: что принесли на корабль, то и унесли. После завершения дежурства возвратите долг соседу, предварительно извинившись.
Наступила пятница - день заступления в дежурство. На корабле была сыграна «боевая тревога», и корабль вступил в дежурство, доложив об этом по команде. Через несколько дней на бригаде случилось чрезвычайное происшествие. На соседнем корабле возникла необходимость проведения экстренных сварочных работ, но командир БЧ-5 обнаружил, что ацетилен из баллонов исчез. Ему не стоило большого труда установить истинную причину пропажи и виновника. Каждый баллон имел свой заводской номер, и пропавший ацетилен был обнаружен на нашем корабле. Комбригу пришлось гасить возникший конфликт между командирами самому, как подавшему эту идею и не
ожидавшему, что его шутка будет воплощена в реальность. Что только не случается на флоте!
4 июля во второй половине дня корабль получил приказание экстренно выйти в Норвежское море в район острова Медвежий для оказания помощи аварийной подводной лодке. Бригаде была поручена спасательная операция, и в море на корабле вышел начальник штаба бригады капитан первого ранга Роман Петрович Карцев. Эсминец “Бывалый”, находившийся в море в полигоне боевой подготовки, уже следовал в район аварии по приказанию Оперативного дежурного флота. По пути следования в район бригаде была уточнена задача. Кораблям предстояло прийти в точку встечи с атомной подводной лодкой, потерпевшей аварию ядерного реактора, принять на борт часть экипажа, получившего большую дозу радиоактивного облучения, произвести дезактивацию и доставить пострадавших в базовый госпиталь, а также быть готовыми отбуксировать лодку в базу. Никто толком не знал, что произошло на лодке и размеры случившейся аварии.
Стояли теплые июльские дни и небывало редкая в Баренцевом море штилевая погода. Океанское спокойствие нарушала только длинная морская зыбь. По пути произошло небольшое событие. Оператор навигационного радара обнаружил по курсу корабля цель, которая не наблюдалась визуально. Было высказано предположение, что это может быть перископ подводной лодки. Включили гидроакустическую станцию и снизили скорость хода. Через некоторое время распознали в этой цели стаю больших касаток, и корабль снова увеличил ход, не изменив курса. Когда мы подходили к стае, она дружно нырнула и скрылась под водой. Внезапно корпус корабля завибрировал, задрожал и создалось впечатление, что мы столкнулись с подводным препятствием. Когда за кормой корабля появился красный кровавый след, мы поняли, что одна из касаток попала под винты корабля и погибла. Люди бездумно мстили природе, а она возвращала свою месть в виде аварий и катастроф, которые случались с кораблями в море и на помощь к одной из жертв которой мы спешили.
Корабль шел скоростью 24 узла, и мы прибыли в район острова Медвежий примерно через 20 часов. Координаты аварийной лодки были известны, поэтому мы вышли прямо на лодку, стоявшую в дрейфе. Это была подводная лодка “К-19”, впоследствии прозванная “Хиросимой”.
- Развернуть пункт дегазации и дезактивации, - раздается команда старшего помощника командира.
На душе становится тревожно. Мы столкнулись с реальностью радиактиивного облучения и заражения. В душевой команды разворачивается этот пункт, и передвижение по кораблю ограничено. Все понимают, что произошло что-то необычайно серьезное, и команда корабля внутренне собралась и притихла. Потенциальная опасность стала жизненной реальностью. Когда мы подошли к “К-19” на визуальную видимость, то увидели рядом с ней в дрейфе эсминец “Бывалый”, рабочий катер которого принимал последнюю партию пострадавших с подводной лодки. Командир “Бывалого” капитан второго ранга Сахаров доложил Карцеву обстановку на корабле и о полученном приказании оперативного флота следовать полным ходом в базу с пораженными. Как стало известно, на лодке возникла течь в контуре охлаждения ядерного реактора, и часть команды реакторного отсека, устранявшего эту течь, получила большую дозу облучения. Эсминец “Бывалый”, прибывший к месту аварии лодки на несколько часов раньше нас, уже принял на борт тяжело пораженных и производил их дезактивацию. Несколько человек были в плохом состоянии из-за очень большой дозы облучения, и командир “Бывалого” получил приказание немедленно доставить их в главную базу в госпиталь. Но несмотря на оказанную помощь, восемь человек из экипажа лодки, получившие большую дозу облучения, вскоре умерли. Когда мы подошли к лодке, она уже не нуждалась в нашей помощи и ожидала спасательное судно, подошедшее через несколько часов и взявшее ее на буксир. Мы еще не представляли себе в полной мере чрезвычайности и опасности случившегося и что эта первая катастрофа и первые ее жертвы будут первыми в цепочке аварий и катастроф подводных лодок и надводных кораблей в недалеком будущем. И не только ядерных.
15. ВТОРОЙ ОТПУСК
Подошел сентябрь, и мне разрешили уехать в отпуск. Я уезжал уставший, но удовлетворенный, что первый этап становления в новой должности выдержал успешно. В Службе наступил период устойчивого равновесия, и моя команда, с которой мне удалось установить взаимопонимание, не доставляла мне особенных хлопот. Мои отношения с командованием корабля тоже установились, и мы сравнительно мирно сосуществовали - каждый из нас гнул свою линию.
Мы с Женей решили поехать отдыхать на Кавказ в Хосту, где она, еще будучи девчонкой, отдыхала со своей матерью. Хоста встретила нас проливным дождем, и устройство на жительство превратилось в трудноразрешимую проблему. Города мы совсем не знали; в ближайшем санатории, куда мы зашли справиться о возможностях снять жилье, приемная сестра предложила нам пожить у нее, и мы согласились. Когда она привела нас к себе, то оказалось, что наше жилье - это тесная летняя пристройка к дому с двумя убогими кроватями и обеденным столом. Но погода была настолько не подходящей для поиска лучшего жилья, что мы решили остаться здесь, хотя бы на несколько дней. Дождь лил непрерывно, и весь следующий день мы сидели в своей клетке, как в заточении, с плохим настроением, еще и от того, что наше жилище протекало. Только на второй день разошлись грозовые тучи. Мы подобрали подходящее жилье рядом с пляжем и начали курортную жизнь. В то время Кавказское побережье еще представляло собой сплошную линию пляжей, не разделенных бетонными дамбами, и все пляжи были практически доступны.
Изголодавшиеся по солнцу в суровом северном климате, мы с наслаждением проводили время на пляже, загорая и купаясь. Через неделю нашего бемятежного отдыха мы встретили на пляже моего однокашника по училищу Альберта Ковригу с женой Людмилой и семью Никитиных, Олега и Эмму, из Североморска, с которыми жили рядом на одной улице. Наши друзья уже заканчивали свой отпуск, но мы провели одну неделю вместе, и наша молодость радовалась встрече, дружбе, хорошей погоде и южной экзотике. Мы были молоды и веселы. Отпуск наш проходил размеренно и ритм ему задавала курортная жизнь. В столовой под открытым небом, где мы обедали, после полудня выстраивалась большая очередь, и мы старались приходить незадолго до часа пик, сокращая время ожидания. В два часа дня после обеда мы делали небольшую прогулку и уходили домой от еще жаркого солнца. После пяти часов вечера начинались наши вечерние развлечения, состоявшие в основном из пеших прогулок по Хосте и ее окрестностям. Мы проехали с экскурсией по побережью, но самым запоминающимся событием стала поездка на высокогорное озеро Рица. Нам хотелось поближе познакомиться с Кавказом, и мы взяли однодневный автобусный тур. Узкая, извилистая и живописная дорога на озеро, идущая по краю обрыва скал и ущелий все время вверх, в горы, с открывающимися внезапно горными речными долинами, была далеко не безопасной. Мы ехали в открытом автобусе, и, когда водитель не снижал скорости на крутых поворотах, у всех возникал страх падения в обрыв и захватывало дух. Дорога была очень узкой, два автобуса с трудом разъезжались на поворотах, и только высокое мастерство водителя позволяло избегать столкновений, разъезжаясь на большой скорости со встречными машинами. Озеро не произвело на нас особого впечатления, кроме как ощущения геологической причуды природы, но поездка дала представление о горном Кавказе.
В конце сентября мы уезжали в Ленинград, отдохнувшие от северных холодов, загорелые и радостные. В Сочи к нам в купе вошли еще два пассажира, на вид очень неравная по возрасту пара, оказавшиеся ленинградцами. Постепенно мы познакомились с ними и узнали их интересные обстоятельства. Владимир и Людмила оказались мужем и женой с небольшой разницей в возрасте. Людмила была старше мужа на два года. У Владимира должно было состояться конкурсное прослушивание в театре имени Станиславского и Немировича-Данченко. Они заезжали в Москву и, учитывая проблемы с устройством в гостиницу, имели при себе личное письмо к администратору гостиницы “Националь” от своих друзей. Мы получили приглашение примкнуть к ним и согласились заехать в Москву. Устройство в гостиницу было в духе совидиотизма. Оказалось, что я, как военнослужащий, имею право поселиться в гостинице только с разрешения Военного коменданта Москвы. Я понимал, что такого разрешения мне не получить, учитывая тоталитарный дух шпиономании, тем более на военной службе, и Женя взяла одноместный номер на себя. Дежурная по этажу предупредила меня, до какого времени я имею право находиться в номере, не проживая в нем. Спор с администрацией гостиницы в любом случае был бы разрешен не в мою пользу из-за моего бесправного положения военнослужащего. В таких случаях споры с милицией или конфликт с любым официальным учреждением всегда решались не в пользу военных. Действовал принцип: если на тебя пожаловались, значит, ты виноват. Мне пришлось проникать в номер жены тайком, чтобы не видела дежурная по этажу. Вечером в день приезда Владимир дал импровизированный концерт в своем номере. У него был прекрасный лирический тенор, он пел много оперных арий из своего репертуара и русские романсы. Нам впервые пришлось слушать подобное камерное исполнение, и мы были очарованы и его голосом, и исполняемыми произведениями. Было решено отметить его прослушивание в каком- нибудь хорошем ресторане, но это так и не состоялось. Прослушивание отложили и мы уехали в Ленинград, а позже узнали что он не прошел конкурс. Нам было жаль, что его не пожаловала судьба.
Пребывание в Ленинграде не принесло нам особых радостей. Большинство друзей разъехалось по городам и весям после окончания институтов. Для нас город почти опустел. Мы испытывали одиночество в родном городе и нас уже тянуло в свой новый дом, обратно на Север.
16. СНОВА НА СЛУЖБУ
Всякий раз после возвращения из отпуска приходилось несколько недель вживаться в корабельную жизнь, настолько она тяготила отсутствием личной свободы и искусственными флотскими трудностями. Мое жизнеощущение после отпуска было совершенно отличным от того, что было год назад. Я чувствовал себя более уверенно на своем месте, твердо руководил своей Службой, и уже не был на положении новичка, с которым можно было не считаться. Был октябрь месяц, когда на флоте всегда затихала боевая подготовка и корабли становились к причалам для проведения осмотров техники и подготовки к следующему году. Наш корабль был поставлен в док для планового осмотра корпуса. Период докования был самым спокойным временем. Жизнь была упорядоченной, размеренной, и офицеры могли регулярно бывать со своими семьями, а команда корабля чаще ходить в увольнение на берег.
Постановка в док имела свои теневые стороны. Док располагался на судоремонтном заводе в поселке Роста недалеко от Мурманска, который был открытым гарнизоном. Команда корабля, почувствовав свободу, навещала женские общежития, где зачастую возникали драки между матросами и гражданской молодежью. Матросы попадали в военную комендатуру, и об этих происшествиях докладывалось командованию флота. Политруководство флота рассматривало такие инциденты как грубые проступки, прессовало командиров кораблей и замполитов. Те в свою очередь ограничивали сход команды на берег, снижая квоту увольняемых от проштрафившихся боевых частей, а то и вовсе запрещали увольнение.
Мои отношения с командой были на подъеме, и я чувствовал, что моя практика взаимоотношений с командой начала приносить результаты. Я с интересом наблюдал, как меняются люди и их отношение к делу, когда они не чувствуют себя мелкими винтиками в корабельной службе, а считают себя причастными ко всем успехам и неудачам. Прошло три недели нашего пребывания в Росте, и моя Служба была единственной, которая не принесла на корабль никаких замечаний и нарушений из увольнения. В один из воскресных дней в строю увольняемых стояли только восемь человек из моей Службы. Всем другим боевым частям увольнение на берег было запрещено. Конечно, это было беззаконие со стороны командования и вызывало нездоровую реакцию команды корабля, но система толкала командиров кораблей на такие крайние меры. Процедура увольнения всегда вызывала во мне чувство стыда от несправедливости. Самое унизительное действие, которое я не мог принять и всячески сам избегал, когда матросов и старшин лишали увольнения во время осмотра формы одежды перед увольнением на берег. Причиной служили мелкие замечания: неподстриженность, недостаточно отглаженные брюки, помятая шинель и др. У матросов портилось настроение, возникало ощущение униженности от произвола, и как можно было ожидать от них добросовестной работы на следующий день. Все это приводило к тому, что некоторые матросы и старшины просто не записывались в увольнение и не сходили на берег по нескольку месяцев. Я старался делать все возможное, чтобы моя команда ходила на берег, и использовал любые способы, чтобы сделать это. Например, комадованием поощрялась такая форма как групповой поход в кино во главе с офицером. Я организовывал такие групповые посещения и сам водил команду в кино. Такие сходы с корабля были сверх положенной нормы увольняемых - одной трети команды. На собраниях своей Службы я очень часто говорил: “Вы не только можете сходить на берег, но и обязаны делать это при первой возможности. Ваше здоровье зависит от вашего настроения, а сойдя на берег даже в кино, вы возвратитесь с лучшим настроением.”
Год спустя я узнал от своих старшин, уже демобилизованных со службы, некоторые подробности их "ростинских" похождений. Старшины и матросы приняли коллективное решение не только не приносить замечаний с берега, но чтобы никто не возвращался из увольнения в пьяном виде и не попадал в военную комендатуру. Они по-своему оценили мое справедливое отношение к ним и всячески, любыми доступными путями, старались не приносить с берега замечаний и не попадаться на нарушениях. Например, я узнал, что во время одного из увольнений у них возникла драка с гражданской молодежью в женском общежитии, куда был вызван военный патруль. Они решили прекратить драку и бежали от преследовавшего их военного патруля, выпрыгнув с балкона второго этажа. На корабль они возвратились слегка подвыпившими, но вовремя. Я был беспощаден к пьянству на корабле, и матросы знали это, но при возвращении их с берега слегка подвыпившими мне приходилось этого не замечать. Я понимал, что им тоже нужна разрядка от корабельного "железа".
За месяц стоянки в Росте матросы моей службы не принесли ни одного замечания с берега. Внедряемая мною система взаимоотношений в Радиотехнической службе трансформировалась не столь идеально, как я рассчитывал, но она работала на тот успех, которого я хотел добиться.
17. СЕВЕРОМОРСК И ЛЕЙТЕНАНТСТВО
В начале 60-х годов в Североморске проживало около 27 тысяч жителей, и в обиходе они делили город на несколько районов. Центральная его часть с главной артерией, улицей Сафонова, так и называлась Сафонова. Эта часть города была возведена еще в довоенные годы и состояла из многоэтажных благоустроенных домов, построенных добротно и со всеми удобствами. Получение квартиры и даже комнаты на Сафонова было предметом зависти, потому что жили здесь в основном старшие офицеры и командование флота.
К улице Сафонова примыкал небольшой городской парк, за которым проходила улица Корабельная, и район так и называли Корабельный. Застроен он был двухэтажными домами, в которых из удобств были только электричество и холодная вода. Квартиры в домах отапливались дровами, а канализация не была предусмотрена. Дома здесь были холодные, но район считался более престижным, потому что жителям не приходилось носить воду из водоколонок. Большинство домов заселяли семьи корабельных офицеров.
Верхняя часть города, или Верхняя Ваенга, была расположена на сопке рядом с Мурманским шоссе и состояла из холодных одноэтажных домов без всяких удобств, где в основном жило гражданское население.
За Корабельной у Маячной сопки располагался небольшой жилой микрорайон со знаменитой улицей Восточной, который был пристанищем всех изгоев Североморска. Построенный в начале 50-х годов как всесевероморская стройка, чтобы разрешить жилищный кризис, он исправно выполнял эту роль еще много лет. Этот район в обиходе называли Восточный, потому что улица Восточная в этом районе была построена первой. Несмотря на значительное строительство, в городе всегда не хватало жилья и для гражданского населения и для военных, и этот район был спасительным якорем для многих, кто начинал свою жизнь в Североморске. Получить даже комнату в благоустроенном доме было большой удачей для семьи, и этот непрестижный район, в который старожилы не хотели ехать, принимал и принимал все прибывающие пополнения жителей Североморска. Дома, построенные хозспособом на фундаментах из местных валунов, которых в окружающих город сопках было еще не на один Североморск, полностью соответствовали методу их возведения и были холодными и неудобными. Из бытовых удобств было только электричество. Ни холодной воды, ни канализации, ни отопления в домах не было. Эти отсутствующие удобства с лихвой восполнял энтузиазм жителей, которые за полверсты носили воду ведрами из замерзавших водоколонок, устанавливали в домах корабельные электрообогреватели, благоустраивали и утепляли свои жилища как только могли. Жителями этой улицы был рабочий люд, мичмана и молодое лейтенантство-от лейтенанта до капитан-лейтенанта.
Семьи корабельных офицеров жили полной жизнью только в редкие дни прихода домой заплававшихся мужей и отцов, а в остальное время жили ожиданием их прихода. Рядом с нами жили еще несколько семей моих однокашников по училищу, но корабельная служба не оставляла времени для общения. У нас еще не пропала юношеская тяга к общению, заложенная курсантской дружбой, и мы заходили иногда друг к другу в гости, но было это большой редкостью из-за чрезмерной занятости корабельной службой. Отсутствие общения восполняли наши жены, большинство из которых не работали. Они помогали друг другу как могли и скрепляли наше лейтенантское братство. В то время Североморск еще не расстроился и никаких развлечений в городе кроме кинотеатра “Россия” и клуба Дома офицеров не было. Иногда мы вместе с друзьями ходили на танцы в Дом офицеров, а стандартным развлечением был просмотр какого-нибудь нового фильма, который появлялся три-четыре раза в месяц.
Из всех живших по соседству однокашников мы тесно общались только с семьями Ушаковых и Красновых. Семья Ушаковых, Саша и Майя, жила в соседнем доме. У них уже родился первый ребенок, и моя жена часто навещала Майю, помогая ей и набираясь опыта будущей мамы. Саша был целиком поглощен службой, приходил домой, чтобы отоспаться, и практически никакими домашними делами не занимался. Все домашние заботы лежали на Майе. Она была очень приспособленной к жизни, была в доме “и баба и мужик“. Как ее хватало, чтобы в тяжелых бытовых условиях содержать ребенка и дом в образцовой чистоте, можно было только удивляться.
Семья Красновых, Валентин и Тоня, жила через три дома от нас. Валентин служил на соседнем корабле нашей бригады, и мы были дружны с ним еще с училищных лет. Они занимали полдома с двумя большими комнатами, из которых обставлена была только одна - все что они могли позволить себе на скромный лейтенантский бюджет. Оба они еще не были приспособлены к семейной жизни. Тоня совершенно не умела вести домашнее хозяйство, справляться с семейным бюджетом, и иногда это оборачивалось курьезами. Однажды в воскресный зимний день мы с женой решили зайти мимоходом к ним в гости. Позвонили в дом, но никто не открыл дверь, а свет в окнах горит. Тронули входную дверь, которая оказалась открытой, и, услышав странный гул, в испуге, не случилось ли что-нибудь с ними, вошли в дом. Когда мы прошли в первую комнату, нам резанул острый запах автомобильного дыма, и мы увидели зрелище, от которого затряслись в припадке жуткого смеха. В совершенно пустой комнате Валентин ездил вокруг на мотоцикле, а Тоня сидела сзади, и они с упоением делали круг за кругом. Как выяснилось, они в этот день купили мотоцикл - предмет давних мечтаний Валентина - и делали его пробную обкатку. Они были очень милыми и добрыми людьми, и Женя часто навещала Тоню. Зайдя к ней через несколько дней после обкатки мотоцикла, она застала ее в постели. Поинтересовавшись, не больна ли та, Женя выяснила, что Валентина не было дома три дня и два дня Тоня ничего не ела, поскольку дома не было денег. Купленный мотоцикл поглотил их месячный бюджет и все сбережения. На радостях от такой покупки Тоня накупила различных фруктовых компотов, конфет и шоколаду, до которых была охотница, и исполнила мечту своего детства - наесться шоколадом и компотами. Кончились сладости и кончились деньги, есть было нечего, в доме было пусто, и Тоня ждала Валентина. Женя увела ее к себе домой и накормила традиционным блюдом - жареной картошкой с селедкой, которая в те времена была в магазинах в избытке.
После приезда из отпуска у нас появились новые друзья - семья Глущенко, Ирина и Георгий, или попросту Жора. Мы жили по-соседству и вначале познакомились наши жены у водоколонки, где случайно встретились с ведрами. Выяснив, что мы все из Ленинграда, мы очень быстро сошлись и были частыми и желанными гостями друг у друга. Они были очень гостеприимными, радушными, людьми веселого нрава, и бытовые трудности воспринимались ими с легкостью. Из могучего и высокого Жоры доброжелательность просто вылезала наружу. Мы опирались друг на друга, и в суровые зимние месяца мы с Жорой носили друг другу воду, когда приходили домой в разные дни. Жили мы тесной дружбой и часто устраивали совместные обеды. У Ирины это был второй брак, а от первого была дочь, удочеренная Жорой. Вскоре Ирина стала еще раз мамой, и Женя всячески помогала ей, а наша тесная дружба и молодость помогали не замечать бытовых трудностей.
Жили они вчетвером, вместе с Ириной мамой. Ее мать была женщиной легкого, беззаботного характера и не унывающей ни при каких обстоятельствах. Ира и ее мать не отличались рачительностью, не умели планировать свой семейный бюджет и через полмесяца после Жориной зарплаты, как правило, сидели без денег. Иногда это принимало курьезный характер. Однажды Ирина мама пошла в город за покупками, когда их месячный бюджет уже был на исходе. Она купила кое-что из продуктов и потратила все оставшиеся деньги. Как оказалось, она зашла в хозяйственный магазин и накупила целую кучу хозяйственных вещей, не являвшихся первой необходимостью. В числе покупок были и гвозди, которые ей почему-то понравились. В доме был почти пустой холодильник, но зато было много гвоздей.
- Я купила разных гвоздей по 200 граммов, а то, когда надо что-нибудь прибить, всегда идут поиски нужного гвоздя или бежишь к соседям. Надоело бегать, вот я и накупила, - оправдывалась она.
Никто из обитателей Восточной не роптал на условия жизни. Молодое лейтенантство вписалось в жизнь и быт улицы Восточной и проходило здесь свои жизненные университеты.
18. 1962 ГОД. АВРАЛ НА ФЛОТЕ
Третий год корабельной службы и второй год моей самостоятельной работы выдался нелегким. Это был разгар "холодной войны", и назревал Кубинский кризис. Корабельная служба почти не оставляла времени на раздумья и оценку событий, происходивших в мире, и мое отношение к проиходящим событиям было неадекватным. Мощная антиимпериалистическая пропаганда умело создавала у нас образ "врага" в лице всех стран, противостоящих "социалистическому лагерю", но для многих из нас, в том числе и для меня, понимание этого пришло гораздо позже. В то тревожное время все мы выполняли свой воинский долг, не осознавая, что мы никому и ничего не были должны.
Эскалация напряженности на флоте нарастала по мере развития кризисных внешнеполитических событий. Командование флота выделило противолодочную оборону в первостепенную задачу, чтобы противостоять блокированию флота в главной базе в Кольском заливе и на подходах к нему. Наша 170 бригада противолодочных кораблей была в то время самым современным противолодочным соединением на Северном флоте, и на нашу долю выпала вся тяжесть несения противолодочного дежурства по флоту. Интенсивная боевая подготовка в зимний период и ежемесячные дежурства по флоту, оставляли мало времени для отдыха и изматывали офицеров. Все с нетерпением ждали мая месяца, когда корабли станут к причалам для проведения профилактических осмотров и ремонта.
Неожиданно, в середине мая весь флот был поставлен на уши. Было объявлено, что на флот с визитом прибывает глава государства первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев вместе с Министром Обороны маршалом Малиновским. Боевая деятельность флота была приостановлена, и все было направлено на подготовку к этому визиту. Начался массовый двухнедельный аврал. В России любые вельможные смотрины всегда начинались с фасада по образцу "потемкинских деревень", и Мурманск и Североморск начали покрасочный камуфляж своих городских фасадов. То же самое происходило на кораблях, где все, начиная от матроса до офицера, стали в один строй с кистями и кандейками с краской и красили, красили, красили, замазывая по начальственному указанию все существовавшие недостатки. Как всегда, не обошлось без курьезов. Уже когда вельможный визит был закончен, все ходили посмотреть на один из фасадов здания рядом с центральной улицей Сафонова. Он был выкрашен только наполовину, а вторая половина так и осталась в обшарпанном виде.
В начале июня этот визит состоялся. Н.С.Хрущев прибыл в Мурманск 5 июня, а на следующий день на городском стадионе "Труд" состоялся митинг, на котором он выступал перед жителями города и его выступление транслировалось по мурманскому телевидению. Стадион, вмещавший 25 тысяч человек, был переполнен. Для выступления Хрущеву была построена специальная трибуна в среднем ряду амфитеатра стадиона. В течение его визита в Мурманске стояла на удивление теплая и безветренная погода, и во время митинга было необычно по-летнему тепло. Н.С.Хрущев начал свое выступление следующими словами:
- Дорогие товарищи мурманчане! Вы действительно для нас дорогие. Правительство платит вам большие северные надбавки за суровость климата, в котором вы живете, а я смотрю, что не такой уж он и суровый у вас. Погода стоит лучше чем в Москве! А ведь москвичи живут хуже, чем вы, и надо подумать, не приравнять ли вас по зарплате с Москвой. И, наверно, это будет справедливо.
Пролетариат, которому, по утверждению классиков марксизма-ленинизма, нечего терять кроме своих цепей, взорвался шумом и криком. Народ возмущался, злословил, и весь стадион бурлил и выглядел как бушующее Баренцево море. Пожилая женщина, сидевшая ниже правительственной трибуны, вскочила с места и стала кричать Хрущеву, что в Мурманске не так уж сладко живется, как кажется с трибуны. Между ними завязалась словесная перепалка.
Женщина:
- Вам сверху все кажется хорошо, а у нас в продаже нет даже лезвий для бритья, и жены не знают, что их мужья смогут одеть завтра в ботинки. Уже полгода нет в продаже даже простых носков. Хоть в портянки одевай своих мужей и детей.
Хрущев:
- У вас зарплата выше, чем в среднем по стране, и не следует жаловаться на подобные мелочи.
Женщина:
- Вам легко заявлять с этой трибуны, потому что вы уже забыли, когда последний раз покупали что-нибудь в магазине. Нам домой ничего не приносят. Если бы вам нечего было надеть на ноги, вы не заявляли бы так.
Хрущев:
- Вы живете лучше чем в довоенное время, и в Правительстве надо подумать, справедливо ли выплачивать вам большие полярные надбавки.
Стадион бурно реагировал выкриками и шумом, не стесняясь в выражениях и проявлении эмоций. Этот диалог шел в прямой трансляции по телевидению. Прямая трансляция была прервана, а конец митинга на стадионе был похож на семейный скандал. По дошедшим до нас рассказам очевидцев, присутствовавших на стадионе, выступление Хрущева было прервано на 15 минут, и вместо планировавшихся двух часов митинг был поспешно закончен через час.
Хрущев провел в Мурманской области около недели, а местом его резиденции был специальный правительственный вагон, который стоял на путях под Североморском. Вместе с Хрущевым на флот прибыли Министр Обороны маршал Малиновский и Фидель Кастро, находившийся в это время с визитом в Советском Союзе. Отношения с Кубой интенсивно развивались, и визит Фиделя Кастро имел стратегические цели для руководства страны и командования Северного флота. Очень остро стоял вопрос о базировании подводных лодок на Кубе. Фиделю Кастро хотели показать Северный флот, чтобы он проникся союзнической идеей и заключил соглашение о предоставлении базы для подводных лодок. Они посетили крейсер"Мурманск" и базу подводных лодок в Западной Лице - одну из баз будущего ядерного подводного флота. Но самым главным результатом визита Фиделя Кастро были достигнутые договоренности о размещении советских ракет на Кубе, что в дальнейшем привело к жесткой конфронтации с Соединенными Штатами Америки и, последовавшему за этим, Кубинскому кризису.
Моряки крейсера подарили Фиделю Кастро зимнюю шапку и меховую кожаную куртку. Но на такого гиганта пришлось поискать соответствующий размер, и, как говорили, куртку для него специально привезли из Москвы с выпускавшего их комбината. На Кубу Фидель Кастро улетал с военного аэродрома под Мурманском.
19. С Н.С.ХРУЩЕВЫМ НА БОРТУ
В план визита Н.С.Хрущева входило посещение поселка Гремиха, будущей базы 2 флотилии стратегических ядерных ракетных подводных лодок. Визит Хрущева в Гремиху был запланирован на корабле нашей бригады эсминце "Сведущий", которым командовал капитан второго ранга Алексей Михайлович Калинин, будущий командующий Черноморским флотом. На корабле шла напряженная авральная подготовительная работа. Корабль красили от киля до клотика. В кают-компанию завозили специальную посуду на время визита главы государства и продукты, которых офицеры никогда не видели на столе. На корабль поселили двух высокопрофессиональных коков. Особый отдел флота проверял лойяльность всего личного состава, и кое-кого из команды корабля под благовидным предлогом перевели в другое место. Политработники старались выяснить настроение масс и предупредить возможное недовольство. Были продуманы меры, чтобы не допустить контакты команды (включая офицеров и сверхсрочников) с высокими должностными лицами. Корабль был тщательно подготовлен к визиту не только по его внешнему и внутреннему содержанию, но и с точки зрения безопасности главы государства. На корабль прибыли "мальчики в штатском", контролировавшие каждого в районе расположения каюты флагмана, где поселили Хрущева. Плавание корабля в Гремиху и обратно проходило в не по-северному теплую, солнечную и тихую погоду, без всяких происшествий, но за кадром этого плавания происходили события, о которых следует упомянуть.
За несколько дней до выхода корабля за обедом в кают-компании командир БЧ-3 Говорухин завел разговор о подготовке к встрече Хрущева и задал замкомбрига по политчасти очень невинный вопрос:
- А не выделят ли на бригаду, в частности на корабль, жилье, чтобы успокоить страсти офицеров из-за неблагоустроенности их семей?
Замкомбрига даже поперхнулся от этого вопроса, ответив, что это ему неизвестно. Тогда Говорухин сказал во всеуслышание в кают-компании, что он лично обратится к Хрущеву с жалобой на свое бытовое неустройство, если ему до выхода не улучшат жилищные условия. Ситуация у него действительно была из ряда вон. Он жил в комнате 18 кв.м. в коммунальной квартире, где жили еще две семьи. Его семья к этому времени состояла из тещи, жены, и двух дочерей. Это заявление вызвало переполох среди командования. Все знали, что действия и поступки Говорухина всегда были непредсказуемыми и он способен сделать то, что обещал. Командование ломало головы, как предотвратить возможное обращение Говорухина к Хрущеву. Удалить Говорухина с корабля, отправив куда-нибудь на время под благовидным предлогом, было невозможно. Несмотря на царившее беззаконие, эту меру по отношению к офицерам применять было нельзя. Рассматривались варианты расписания вахт, чтобы Говорухин нес вахту
только в ночное время. Но как на грех в это время на корабле было только три вахтенных офицера. Как ни гадай, а за 18 часов перехода от Североморска до Гремихи Говорухину предстояло нести вахту на ходовом мостике корабля, и его возможная встреча с Н.С.Хрущевым была непредотвратима. Командир корабля наотрез отказался брать на время перехода дополнительно вахтенного офицера с другого корабля, несморя на уговоры замкомбрига по политчасти. Порешили на том, что во время вахты Говорухина на мостике будет находиться замкомбрига, который должен будет “лечь на амбразуру своим партийным телом”, но не допустить его обращения к Хрущеву. Намечался маленький скандал под руководством Говорухина. Он при всяком удобном случае заводил в кают-компании разговоры, что Глава государства не допустит такого стыда, чтобы корабельный офицер с семьей из 5 человек жил в восемнадцатиметровой комнате.
Поскольку с Хрущевым ехала очень большая свита, всех офицеров из носовых кают выселили и разместились они кто как мог, но в основном переселились в помещения своих боевых постов. Дверь, ведущая из носовых кубриков в носовой офицерский коридор, была задраена, и в тамбуре перед кают-компанией постоянно дежурил офицер КГБ. В нарушение корабельного устава, боевые посты в районе кормового офицерского коридора тоже были закрыты и расчеты этих постов по боевой тревоге и авралу прибегали на другие боевые посты. На ходу корабля была предусмотрена вахта двух корабельных офицеров у двух трапов, ведущих на мостик с верхней палубы, и, кроме того, офицер КГБ неотлучно находился на мостике.
В истории флота не так уж много случаев высочайшего посещения кораблей главой государства, и наступил исторический день выхода корабля. По-деловому, без торжеств встречен был Н.С. Хрущев и ступил на борт эсминца "Сведущий". Корабль отошел от причала и взял курс на Гремиху, куда планировалось прибыть в 8 утра следующего дня. Говорухину назначили вахту с 00 часов, в расчете, что глава государства в это время будет спать святейшим государственным сном.
Наступило время вахты Говорухина, и замкомбрига, поеживаясь от ночной прохлады, заранее поднялся на мостик, чтобы ознакомиться с “обстановкой”. А вот и Говорухин, прибывший на вахту за 10 минут до ее начала, чтобы принять вахту и тоже ознакомиться с обстановкой. Командир корабля капитан второго ранга Калинин вместе с комбригом капитаном первого ранга Карцевым прохаживались вдоль мостика и о чем-то беседовали. По имевшимся сведениям Никита Сергеевич закончил беседу с кем-то из сопровождавших его чиновников и видимо намеревался отойти ко сну. Все было рассчитано и предусмотрено, но в реальности много разных случайностей, которые невозможно предусмотреть. Около часа ночи на мостик неожиданно поднялся Никита Сергеевич в сопровождении охранника и обратился к командиру:
- У вас плавание не хуже, чем на курорте. Такая погода и в Москве
большая редкость. У вас я ожидал встретить холод и стужу, а оказывается вы живете не хуже чем в Подмосковье.
Эту мысль Никита Сергеевич уже высказывал с трибуны стадиона
“Труд” во время городского митинга. Действительно, погода стояла как по заказу: на море был полнейший штиль и теплые волны морского воздуха, пропитанные запахом планктона и морских водорослей, накатывались на мостик корабля. Кроме того, это было время белых ночей, солнце не заходило за горизонт и было светло как днем.
Командир сдержанно ответил, что на такие подарки северная природа не очень щедра и небесная канцелярия расщедрилась на такую тихую погоду в честь высоких гостей.
- Видимо, природа очень щедра и для вас тоже. Я уже скоро неделю на Севере и все время стоят теплые дни.
Этот диалог происходил на левом крыле мостика, и Говорухин краем уха слышал этот разговор. Он стоял на правом борту и следил в оптический пеленгатор за встречным судном, пеленг на который менялся незначительно вправо. Замкомбрига был невдалеке. Затем Говорухин отошел от пеленгатора и сделал резкое движение в сторону командира корабля. Замкомбрига шагнул ему навстречу, но Говорухин как ни в чем не бывало подошел к репитеру гирокомпаса посередине мостика, глянул в него и, взяв микофон связи с БИПом, запросил:
- БИП! Пеленг и дистанция до судна справа по курсу?
Замкомбрига стоял посередине мостика в нерешительности от непредсказуемых действий Говорухина.
Говорухин снова ушел на правый борт к пеленгатору. И, проверив, что пеленг на встречное судно очень медленно меняется вправо, снова направился на левый борт, но, дойдя до середины мостика, резко остановился и подошел к ветровому стеклу.
- На руле! Пять градусов влево по компасу - скомандовал он вахтенному рулевому и снова подошел к пеленгатору убедиться в безопасности расхождения со встречным судном.
Минут через десять корабль разошелся со встречным торговым судном, и Говорухин уже направился на левый борт, идя нарочито медленно, как бы раздумывая. И вновь, увидев что замкомбрига сделал движение навстречу ему, подошел к переговорной трубе и скомандовл на руль:
- На руле! Держать на румбе 95 градусов.
- Есть держать 95 градусов! - отрепетовал рулевой.
Поступил доклад из БИПа:
- Цель номер ... Пеленг ... Дистанция...
Многое можно предусмотреть, только вот движение судов в море не было под контролем. На горизонте появилось новое судно с левого борта, и Говорухин с многозначительным видом медленно двинулся на левый борт в сторону Хрущева, беседовавшего с командиром и комбригом. Замкомбрига оторопел, и как тень, последовал за ним. Говорухин подошел к пеленгатору левого борта и, проследив за пеленгом на судно, вновь вернулся на середину мостика. Через несколько минут Говорухин снова пошел к пеленгатору левого борта, но подумав, развернулся и пошел на правый борт. Замкомбрига последовал за ним.
Ситуация приобретала гротескный и нелепый характер. Говорухин проделывал эти пассы еще несколько раз, а проходя мимо беседовавшего Хрущева, делал движение в его сторону, и каждый раз замирало сердце у
замкомбрига в ожидании “беды”, которую он закрывал своим партийным сердцем. Никита Сергеевич, подышав с полчаса свежим морским воздухом, спустился вниз.
Отлегло от сердца у замкомбрига, а Говорухин как ни в чем не бывало стоял у ветрового стекла посредине мостика и осматривал пустынный горизонт в бинокль, не проявляя никакого интереса к судну с левого борта. На обратном пути из Гремихи в Североморск во время ночной вахты Говорухина замкомбрига спал крепким сном и не появлялся на мостике.
20. СТРЕЛЬБА ПО ЩИТУ
Лето принесло передышку в сумасшедшей гонке за планом боевой подготовки. Все основные задачи были выполнены, и осталось завершить только несколько практических стрельб. В начале июня корабль с комбригом на борту вышел не выполнение стрельбы по морской цели - щиту. Я уже не первый раз участвовал в подобной стрельбе и знал все ее тонкости и особенности. Щит буксировался морским буксиром на тросе длиною около 200 метров, и самым важным моментом стрельбы было правильное визирование щита операторами стрельбового радара. На флоте бывали случаи, когда из-за ошибки операторов стрельба вместо щита велась по буксиру.
Вошли в полигон, погода солнечная, видимость полная, и все благоприятствует стрельбе. Связались с буксиром и сделали пробный галс для проверки готовности к стрельбе. Все стрельбовые расчеты сработали уверенно, и комбриг разрешил заходить на боевой галс.
Сыграна "боевая тревога". Я как контролер при стрельбе нахожусь в центральном посту станции "Якорь" перед выносным индикатором станции обнаружения и наблюдаю за обстановкой. Вижу буксир со щитом и убеждаюсь, что в полигоне нет посторонних целей.
- Корабль на боевом галсе! Доложить о готовности к стрельбе по надводной цели!, раздается по трансляции голос командира.
- Принять целеуказание! Цель правая дальняя!
В центральном посту раздается пронзительный звон трещетки целеуказания.
- Есть курсовой!
- Есть дальность!
- Цель сопровождается!, докладывают операторы.
Я убеждаюсь, что операторы сопровождают щит, и докладываю
командиру на мостик. Проходит несколько томительных минут в полной тишине, и по трансляции неожиданно раздается команда командира корабля: "Дробь! Не наблюдать! Орудия и приборы на ноль!"
После отбоя тревоги поднимаюсь на мостик и узнаю причину отказа от стрельбы. Как оказалось, в выносном индикаторе стрельбовой станции "Якорь" возникла неисправность. Этот индикатор был установлен в стабилизированном посту наводки (СПН) для контроля правильности визирования цели управляющим стрельбой. Официальные документы запрещали выполнение практических стрельб, если какая-нибудь техника была в неисправности. Командир БЧ-2 Михайлов, как управляющий стрельбой, не стал рисковать и брать на себя ответственность - выполнять стрельбу при неработающем выносном индикаторе. Формально он имел полное право отменить стрельбу, но у него, кроме этого выносного индикатора в СПН, был еще и прекрасный оптический визир. Он мог осуществлять с него контроль правильности визирования цели и вводить текущие корректуры в стрельбу. Но так было спокойнее - без риска. Я вспомнил стрельбу по воздушной цели, когда по неграмотности Михайлова она была чуть не провалена, и мне пришлось идти на грубое нарушение инструкции контролеру, чтобы ее выполнить. В тот раз я подставил ему свой локоть, но сейчас для него оказалось важнее ничем не рисковать. Личной моей вины в текущем происшествии не было, но вышла из строя моя техника, и комбриг поставил в вину недостаточную подготовку техники к стрельбе.
21. АРТЕМЬЕВ
В конце 1961 года сменилось командование бригады. Командиром бригады стал начальник штаба капитан первого ранга Роман Петрович Карцев, а на его место пришел выпускник Военно-Морской академии капитан второго ранга Валерий Александрович Артемьев.
Он появился на бригаде, самоуверенный, холеный, розовощекий, с гладким и свежим лицом, с белоснежными накрахмаленными манжетами под кителем, что резко контрастировало с усталыми от постоянного недосыпания лицами корабельных офицеров. Артемьев принялся за работу с неукротимой энергией и стал внедрять различные нововведения, казавшиеся ему важными, которых и без него предостаточно исходило от верхних инстанций. Усталые от чрезмерного напряжения командиры кораблей, старшие помощники и корабельные офицеры почувствовали пресс Артемьева, полного сил и желания работать.
Говорили, что он служил адьютантом у Главнокомандующего ВМФ адмирала флота Советского Союза С.Г.Горшкова. Прослужив чуть больше года старпомом и прокомандовав эсминцем два года, из которых корабль был в действующей линии только один год, он поступил в Академию. Такое стремительное продвижение по службе без “поддержки” было практически невозможным. Он легко прошел по коридорам флотской службы, сделав свою карьеру в Главном штабе, имел солидные номенклатурные связи и получил среди офицеров кличку “царедворец”. Под прессом системы выработались негласные стереотипы отношения к службе. Для офицера, делающего свою карьеру любой ценой, главной целью было ”продержаться” в должности в течение двухгодичного срока, раньше которого по существовавшим правилам любое продвижение не разрешалось. Мы все понимали, что его новая должность только трамплин для продвижения вверх по служебной лестнице. Приход Артемьева напряг и без того измотанную и уставшую от проверок, инспекций и интенсивной боевой подготовки бригаду и дал толчок к проведению лично им нескольких смотров кораблей. Надраенная медь, борьба со ржавчиной, которая в сыром северном климате росла, как на дрожжах, и внедрение традиционной морской культуры стали для него навязчивой идеей. Офицерам приходилось проводить много времени на верхней палубе, руководя работами, и корабли бригады медленно приходили к жизни в состоянии постоянного аврала. Резкий старт его деятельности и посыпавшиеся как из рога изобилия нововведения не вызвали у офицеров кораблей, измотанных хроническим недосыпанием и повседневной дерготней, никакого энтузиазма, но, привыкшие к такой сумасшедшей жизни, они саркастически шутили:
- Давай, давай! Посмотрим на цвет твоих манжет и как ты спадешь с лица через полгода.
Кроме штабной работы на Артемьеве лежали рутинные обязанности по содержанию причала и береговых складских помещений бригады, которые были потенциальными очагами пожаров. Склады представляли собой длинное, около 30 метров, высокое, одноэтажное, деревянное строение, разделенное на отдельные секции для каждого корабля. Корабельные боцмана хранили в них старый такелаж, краску, ветошь, и вообще на этих складах годами скапливалась всякая всячина. На бригаде был объявлен субботник по расчистке складов. В субботний день Артемьев построил команды кораблей бригады во главе со старпомами, каждую напротив ее склада, объявив субботник по расчистке складов торжественно открытым. Все ненужное имущество должно было быть погружено в стоявшие на причале два грузовика для отправки на свалку. Было приказано вынести все содержимое со всех складов и сложить напротив входа в свою секцию склада, что заняло около полутора часов. Деловито пройдя по складам и убедившись в их первозданной пустоте, он приказал отложить все лишнее и не имеющее применения и отношения к корабельной жизни во вторые дальние кучи. Корабельные боцмана не хотели расставаться со многим ненужным имуществом и более часа спорили и доказывали своим старпомам необходимость каждой вещи или принадлежности. Наконец, все вынесенное перед складами имущество приняло очертания двухшереножного строя. Перед каждой секцией в колонну по одному было уложено “нужное” и “ненужное” имущество в далеко не равных долях в большую сторону “нужного” имущества. Шел четвертый час операции “склады”, и конца ей не было видно, хотя до традиционного флотского обеда оставалось чуть больше часа. Артемьев прошел еще раз вдоль сложенного ряда корабельной утвари. Убедившись, что все идет так, как им было задумано, он объявил, что теперь можно заносить на склады все “нужное” имущество из первой отложенной кучи.
В предчувствии долгожданного конца этой операции все с энтузиазмом принялись заносить имущество на свои склады. Артемьев, беседуя с флагманским механиком бригады капитаном третьего ранга Юрием Борисовичем Романовским, прохаживался “вдоль строя” корабельной утвари, медленно утекающей в складские помещения. Он удовлетворенно думал о том, что на какое-то время на складах будет требуемый порядок и ничего пожароопасного и cамовозгорающегося там не будет. Беседа отвлекла его от задуманного им дела. Когда старпомы кораблей стали докладывать об окончании работ, он обомлел, взглянув на оставшийся ряд “ненужного” имущества. На причале напротив каждого корабельного склада лежала небольшая горстка накопившегося хлама и только около одного из них возвышался корпус, неизвестно как попавшего на склад, Лендлизовского американского дизеля. Он не ожидал такого конца. Операция “склады” провалилась. Домовитые и запасливые боцмана, которым приходилось порой решать “корабельные головоломки, задаваемые командирами “найти, сделать и к утру доложить”, затащили всю утварь обратно на склады. Так, на всякий случай, авось пригодится.
Артемьев был недоволен собой, что тщательно не продумал организацию задуманной операции и не учел крестьянскую психологию корабельных боцманов, сделав все не в том порядке. Надо было прежде всего погрузить все ”ненужное” барахло на машины, а уже потом все заносить на склады. Офицеры бригады, извлекавшие из любой ситуации флотский юмор, как всегда шутили по этому поводу.
Я уже упоминал выше, что на кораблях офицеры делились на “офицеров" и "лейтенантов”, но с легкой руки Артемьев в обиход вошло еще одно крылатое выражение. Одним из его нововведений был журнал приказаний по бригаде, в который он лично сам писал приказания командирам кораблей и старпомам по всяким текущим повседневным делам. В один из летних дней в журнале появилась следующая запись:
Командиру эсминца “Московский Комсомолец”.
Выделите одного толкового офицера и 15 матросов в распоряжение коменданта гарнизона. Выделенным прибыть в военную комендатуру к 8.30 утра 10 июня. Форма одежды - рабочая. Начальник штаба бригады Артемьев.
Итак, теперь офицеры стали разделяться на “толковых” и “бестолковых”.
В обстановке тех лет ничем не компенсируемый по физическим и моральным затратам пресс требовательности опускался все ниже и ниже. Невзирая на должности, каждое “лыко было в строку”, и командование перестраховывалось по малейшим поводам. То, что раньше поручалось мичманам и сверхсрочнослужащим, теперь перекладывалось на офицеров, с которых можно было больше спросить. Это касалось любых работ вне корабля, когда даже к небольшой группе матросов приставляли офицера. Так командованию было спокойнее. В особых случаях даже требовался “толковый” офицер. Только корабельным офицерам было непонятно, по какому критерию будет определяться их коэффициент толковости. Корабельные остряки тут же подхватили это нововведение. На следующий день в кают-компании эсминца “Скромный” появилось объявление под заголовком: “Табель толковости корабельных офицеров“. В нем были пречислены все офицеры корабля, кроме командования, а графа “Процент толковости“ была пустой. В конце листа была приписка: “Процент толковости каждого будет обсужден на очередном совещании офицеров и определен голосованием большинством голосов. За командованием корабля остается право внести свои корректуры в ранг толковости.” Никто из офицеров не признался в авторстве, но все сошлись на том, что это была инициатива корабельного штурмана Василия Ивановича Галенко.
Пусть уважаемый читатель не примет написанное как предвзятость или неприязнь к Артемьеву. Я старался написать о том, что было, что происходило и как это делалось, хотя это тоже имеет оттенок личного отношения как к событиям, так и к их участникам. Несмотря на академическую образованность, Артемьеву несколько не доставало опыта корабельной службы и моряцкой практики, что офицеры на бригаде вскоре заметили, хотя апломба у него было предостаточно. Но надо отдать ему должное, был он трудолюбив, педантичен, старался вникнуть в детали и дотошно разобраться во всем, что ему приходилось делать.
22. ШАХМАТНЫЙ ЧЕМПИОН
Перевели служить на берег Василия Галенко, нашего корабельного штурмана, и на его место назначили нового штурмана, который служил до этого на крейсере “Мурманск” “штурманенком”, т.е. командиром группы. Это был Александр Фомин, толстяк и вольнодум. У него на все было свое мнение, которое он при всяком случае высказывал и отстаивал. Он был прям, честен и добр. Фомин был представлен офицерам в кают-компании за обедом и допустил непозволительную по понятиям кают-компании саморекламу. Он заявил, что на крейсере был “шахматным королем” и ему не было равных в игре в нарды, или “шишбеш”, как ее попросту называли на кораблях. Неписанные правила кают-компании не предусматривали такого откровенного хвастовства. Каждый имел свою нишу уважения среди офицеров, командования, и воздавалось оно по делам, знаниям и опыту. Фомин действительно хорошо знал теорию шахмат, выписывал теоретический шахматный журнал, издававшийся в ГДР, и нередко комментировал за столом в кают-компании происходящие события как на мировом шахматном Олимпе, так и в стране. Так бы и осталось это хвастовство незамеченным офицерами, но он позволил себе еще несколько раз повторить то же самое, каждый раз подчеркивая, что на крейсере его никто ни разу не обыграл. Тем самым он как бы высказывал свое превосходство, а этого кают-компания простить уже не могла Она воздавала каждому не авансом и не за прошлые заслуги, а за настоящее, за сегодняшнее. Нет, законы кают-компании не были злыми или недобрыми, они были неотвратимо справедливыми, и этот дух и колорит кают-компании времен старого Российского флота еще жил на кораблях.
Прошло около трех месяцев, как Фомин “штурманил” на корабле. Он уже прижился и занял свое место в табели о рангах уважения в кают-компании, но его “шахматная корона” по-прежнему тихо будоражила общественное мнение. Однажды пред обедом, когда офицеры ждали прихода командира и приглашения к столу, кто-то сказал, что неплохо было бы сыграть с Фоминым в шахматы.
- Надо доказать ему, что “шахматный король” должен быть заслуженно коронован, а не быть самозванцем.
Но, зная характер Фомина, не терпящего никаких подначек и тем более насмешек над собой, решили сделать это не афишируя. Все приняли эту идею, а в исполнители никто не соглашался, ссылаясь на слабую шахматную подготовку. После недолгих споров сошлись на том, что надо поручить отстоять честь кают-компании корабельному механику Семену Кургану. Ему сказали: “Семен! Ты у нас очень умный, и мы поручаем тебе сесть за шахматный стол против Фомина.” Он вначале не соглашался, но коллективное доверие и довод, что самое главное - сесть за шахматную доску, а к победе приведут поддержка и симпатии болельщиков, убедили его. Итак, в кают-компании состоялся товарищеский сговор. Но осталась не решенной еще одна проблема: как усадить за шахматный стол Фомина. Если он почувствует за своей спиной сговор, то откажется от игры раз и навсегда и останется непризнанным шахматным чемпионом. Был разработан план, рассчитанный на психологию “чемпиона”.
Перед обедом на шахматном столе были расставлены шахматы. Вестовые были проинструктированы подать обед Кургану в числе первых, чтобы он, выйдя первым из-за стола, мог подойти к шахматному столу и решать какой-нибудь шахматный этюд в расчете, что дрогнет сердце “шахматного чемпиона”. Болельщики должны будут присоединиться к игре после нескольких ходов, чтобы на случай, если Фомин откажется играть, записать ему поражение.
Расчет был психологически точен и удался. Курган сел за стол и погрузился в решение шахматной задачи. Вид задумчивого механика за шахматами как “мулета” приковал внимание Фомина и он, выйдя из-за стола, подошел к Кургану и сел напротив. Они обменялись несколькими фразами по поводу шахматной задачи, и Курган предложил ему сыграть партию в шахматы. Игра началась. Курган был неплохим игроком и самое главное был всегда расчетлив, поэтому у всех была надежда на его победу при активной поддержке болельщиков. Когда был сделан третий ход, вся кают-компания, кроме командования, с громким ревом сорвалась со своих мест и плотным кольцом окружила игроков.
- Семен! Давай! Мат шахматному чемпиону!
- Да----вай! Да----вай! Да----вай! - скандировала кают-компания.
Бедный Фомин понял, что он попался в ловушку и что игру ему специально подстроили, но уже не мог отказаться от игры и был вынужден продолжать. Чувствовалось, что он расстроился и занервничал. Сделан пятый ход.
- Даа----вай! Даа----вай! Даа----вай!
- Даа----ви!” Даа----ви! Даа----ви!
Кают-компания напирала, и от нее исходила давящая аура, которая волнами накатывалась и била по Фомину. Он пытался что-то говорить, обращаясь ко всем, но его слова тонули в воинственных воплях.
На двенадцатом ходу Фомин получил мат! Он выскочил из-за стола красный от возмущения, обиды и досады. Эта игра в шахматы была его единственной за все время службы на корабле. Больше он ни разу не сел за шахматный стол.
23. ПАРТИЯ В ШИБЕШ
Если у вас сложилось мнение, что в кают-компании корабля был дух жестокости, то не торопитесь с выводами. Служба на кораблях не была прогулкой по Невскому проспекту, а была тяжела и физически и морально, и ее не компенсировали почет и уважение к флоту. Только юмор и шутки скрашивали эту нелегкую службу и снимали нервное напряжение. Если кому-то было плохо, ему всегда приходили на помощь советом и делом. Кают-компания могла шутить, но никогда не насмехалась, и чем больше кто-то сопротивлялся шуткам, тем больше над ним подтрунивали. Кают-компания жила по закону: “Служи и не сдавайся”.
Над Сашей Фоминым подшутить было невозможно, ибо он пресекал любую такую попытку, а если это и случалось, то обижался и считал шутника своим обидчиком. И сложилось так, что шутки обходили Фомина стороной. Но бывало что кто-нибудь попадал в забавную ситуацию и волей неволей становился предметом дружеских подначек и подтруниваний. Однажды это произошло и с Фоминым.
Был обычный субботний день. Закончилась “Большая приборка”, и для команды корабля наступило время отдыха, а офицеры сходящей смены готовились сойти на берег. По каким то незначительным делам я зашел в соседнюю каюту, где жили штурман с корабельным связистом, и перебросился несколькими словами со связистом Вадимом Голубевым. Фомин тоже собирался сходить на берег. Он был недавно женат, детей у него еще не было, и, не обремененный семейными обязанностями, он собирался не торопясь. Увидев меня он сказал: “Гена! Может быть, сыграем ноль одну?” что означало приглашение сыграть партию в нарды или в “шишбеш”.
Я согласился и пригласил его к себе в каюту. Мы принесли нарды и сели за игру. Эта игра была как наваждение и настолько популярной на корабле, что вокруг игроков всегда собирались болельщики и горячо поддерживали играющие стороны в зависимости от симпатий. Ни одна игра в нарды в кают-компании не проходила без болельщиков, которые бурно подогревали страсти у играющих соторон. Постепенно в каюту стали заходить офицеры, и через некторое время она уже не вмещала всех желающих поболеть за это ристалище. Сыграна первая, вторая ... пятая партия, и все они были выиграны мною с большим преимуществом. Фомин ввиду своего чрезмерного самолюбия заметно занервничал. Подбадриваемый болельщиками, из 10 сыгранных партий я проиграл только две. Каждый мой удачный бросок костей на доску сопровождался бурными, шумными эмоциями по восходящей от пианиссимо до фортиссимо. Мы играли настолько азартно, что офицеры позабыли, что они собирались сходить с корабля. Только команда по корабельной трансляции “Команде, ужинать!” прервала нашу игру и напомнила многим из них о семейном долге. После ужина наша игра продолжилась в присутствии поредевших болельщиков. Фомин решил отыграться, но мне везло как никогда, и разрыв в количестве выигранных мною и проигранных им партий неумолимо увеличивался. Несколько игр подряд закончились тем, что я запер несколько фишек в его “доме”, что у игроков в нарды считалось позорным проигрышем. Когда в очередной игре при моем ходе мне выпало подряд несколько “кашей” (при выпадении на двух костях одинаковых чисел) он пришел в неописуемую ярость.
Около полуночи мое преимущество в игре стало неоспоримо очевидным. Количество партий, выигрываемых Фоминым, не давало ему надежд отыграться, азарт и накал игры стали спадать, и болельщики постепенно разошлись по каютам. Мы проиграли подряд тринадцать часов с небольшим перерывом на ужин, с трех часов дня до четырех часов утра . Из 72 партий Фомин выиграл только 24. В четыре утра он сказал: “Все!” - и ушел к себе в каюту.
На следующее утро после завтрака я заглянул к нему в каюту. Он приводил себя в порядок у зеркала перед тем как сойти на берег.
- Саша! Ну как, может, еще ноль одну перед тем как ты сойдешь на
берег? - спросил я.
- Иди к черту! Я ухожу домой.
Это было его второе поражение после знаменитого шахматного матча. В понедельник за обедом балагур и острослов Семен Курган объявил, что после субботнего супер-матча в “шишбеш” и позорного поражения Фомина, последнего не считать королем “шишбеша” крейсера “Мурманск”, а титул короля “шишбеша” эсминца “Скромный” никому впредь не присваивать.
24. ОШИБКА КОМПАСА
Был будничный выход на боевую подготовку в полигоны Баренцева моря, необычным было только время выхода. Корабль выходил в море пополудни в штилевую погоду и хорошую видимость, хотя, как правило, корабли выходили в море утром и возвращались поздно вечером. На выход на корабле пошел начальник штаба бригады капитан первого ранга Артемьев.
Комбриг или начальник штаба выходили на кораблях, чтобы не только самим убедиться в отработанности корабельных экипажей, но и перестраховаться от возможных ошибок командиров кораблей при выполнении боевых упражнений. Сложившаяся система ответственности на флоте создала свои кривые правила, когда за ошибку младшего прямо или косвенно отвечали все вверх по ранжиру, в том числе и непричастные. Если ты начальник или руководитель, то неси ответственность за действия подчиненных и получай свое сполна. Это порождало страх наказания и боязнь за свою должность - снимут, понизят, переведут в более отдаленное место и т.д. Артемьев не был исключением.
Отойдя от третьего причала корабль развернулся на выход мимо северных бочек сетевого заграждения и лег на курс прямо на остров Сальный. Не доходя до Сального семь-восемь кабельтовых, он должен был лечь на рекомендованный фарватер на выход из Кольского залива.
Артемьев расхаживал по мостику одетый в матросский бушлат с погонами капитана 1 ранга, что не полагалось по форме одежды, но считалось флотским шиком. У него было прекрасное настроение, да и выход был коротким, только на выполнение артиллерийской стрельбы по воздушной цели в ближнем полигоне.
- Штурман! - вызвал Артемьев.
- Есть штурман! - ответил Фомин по связи из штурманской рубки.
- Какая у вас ошибка компаса?
- Товарищ капитан 1-го ранга! Компас не ошибается. Он работает без ошибок, - ответил на заданный вопрос Фомин.
Из БИПа идут на мостик доклады:
- Мостик! До острова Сальный 15 кабельтовых.
- До острова Сальный 13 кабельтовых.
Диалог начальника штаба бригады со штурманом продолжался.
Артемьев (раздраженно): “Штурман! Еще раз спрашиваю, какая у вас ошибка компаса?”
Фомин: “Отвечаю еще раз, что компас не ошибается. У компаса имеется только “поправка.”
Артемьев: “Штурман! Ответьте, какая у вас ошибка компаса?”
Фомин: “У меня есть только один ответ: корабельный компас работает без ошибок.”
БИП продолжает монотонно докладывать на мостик:
- Мостик! До острова Сальный 10 кабельтовых.
- До острова Сальный 8 кабельтовых.
- Штурман, поднимитесь на мостик! - приказал Артемов.
Грузный Фомин ворча оторвался от прокладочного стола с картой Кольского залива и вышел на мостик.
На мостике был бой быков. Болезненное самолюбие не позволяло Артемьеву признать свою ошибку. Он доказывал профессиональному штурману, что термин “ошибка компаса” имеет право на существование и равносилен термину “поправка компаса”. Принципиальный Фомин не мог согласиться с таким кощунственным заявлением начальника штаба бригады и сказал, что готов ответить за свои слова перед законом. На что Артемьев обвинил его в непрофессионализме. Этого профессионал штурман не мог стерпеть и посоветовал Артемьеву заглянуть в учебное пособие по навигации и поискать истину там.
- Мостик! До острова Сальный шесть кабельтовых.
- До острова Сальный пять кабельтовых
Страсти “научного” спора между Артемьевым и Фоминым накалились до предела, и Артемьев стал апеллировать к командиру на упрямство Фомина, недостойное профессионального штурмана.
- Товарищ командир! Время поворота на курс фарватера вышло - третий раз беспокойно доложил вахтенный офицер.
До командира наконец дошел доклад вахтенного офицера, и он бросился к машинному телеграфу.
- Стоп машины! Аварийный назад!
Корабль затрясло как в лихорадке, и все участники спора со страхом ожидали, когда же корабль погасит свою инерцию. Корабль остановил инерцию в трех кабельтовых от острова Сальный. Ситуация была смешной и нелепой. Все начальники, ответственные за безопасность кораблевождения, были на мостике, но корабль чуть не въехал в остров Сальный в ясную, солнечную и штилевую погоду.
Артемьев втянувший в бессмысленный спор и командира и штурмана, объявил их виновниками опасного маневрировния у острова Сальный. Самолюбие Артемьева не позволило ему пропустить этот случай и молча признать свою неправоту и ошибку. На очередном разборе отдельно с командирами кораблей и отдельно с офицерами бригады Артемьев вывесил схему опасного маневрирования эсминца “Скромный” и обвинил штурмана капитан-лейтенанта Фомина в непрофессионализме.
Артемьев не был лучше или хуже других начальников, но его апломб часто контрастировал с его недостаточным морским профессионализмом, что прежде всего ценилось на кораблях.
25. КАНИСТРОЧКА
У Артемьева была слабость к хорошим слесарным инструментам. Зная его хозяйственную жилку и эту страсть, корабельные механики иногда дарили ему их. Случалось, он ненароком заходил к кому-нибудь из них в каюту и, увидев на столе миниатюрные тисочки, или бокорезы, или что-нибудь другое, отпускал по этому поводу реплику:
- Командир БЧ-5, какие симпатичные миниатюрные тисочки! Они у Вас из набора?
- Нет, не из набора. Я могу подарить их, если это дополнит Вашу коллекцию, - и тисочки занимали место в его постоянно пополнявшейся “коллекции”.
Штаб бригады всегда столовался на том корабле, где держал свой флаг комбриг. Поскольку для корабля присутствие штаба было делом хлопотным, то, справедливости ради, комбриг держал свой флаг по очереди на всех кораблях. В этот раз вымпел комбрига был поднят на эсминце “Сведущий”.
Был обычный день, и был обычный обед в кают-компании. Офицеры вели за столом оживленные разговоры. По общепринятому этикету, офицеры корабля никогда не участвовали в разговорах командования. Если командование приглашало кого-либо к разговору, то это было предметом внимания всей кают-компании. В середине обеда Артемьев, у которого был громкий по-флотски хорошо поставленный голос, во время разговорной паузы внезапно обратился к Говорухину:
- Товарищ Говорухин! Знаете, есть такие небольшие пластмассовые канистрочки с двумя крышечками емкостью около 5 литров. Вы никогда не пользовались такими в своей боевой части или, может, где-нибудь видели?
- Беленькие?
- Да, беленькие!
- Для летучих жидкостей и с внутренней крышкой?
- Да, с внутренней крышкой!
- С голубенькой верхней крышечкой?
- Да, именно такие, - и в голосе Артемьева прозвучала заинтересованность.
- Да, конечно, видел, - и Говорухин сделал многозначительную паузу. - В нашем хозяйственном магазине. Продаются по 2 рубля 50 копеек за штуку.
Кают-компания знала прижимистость Артемьева и стремление получить что-либо, не тратя денег. Все офицеры молча продолжали обед, словно не слышали состоявшийся диалог, а Артемьев несколько сконфуженно продолжил начатый разговор с сидящим рядом командиром корабля.
26. НОВАЯ КВАРТИРА
Квартирный инцидент Говорухина, начавшийся во время визита Н.С.Хрущева, продолжался, а в августе месяце у него родилась еще одна дочь. В день рождения дочери Говорухин был в море. Эсминец "Сведущий" уже вторые сутки не вылезал из полигонов, наверстывая план боевой подготовки после вынужденной стоянки в судоремонтном заводе. Командир корабля капитан второго ранга Калинин тоже не сходил с ходового мостика, спускаясь на короткое время в кают-компанию или к себе в каюту выпить горячего чая. На мостик поднялся командир боевой части связи и показал телеграмму от оперативного бригады:
Командиру эсминца "Сведущий".
У командира БЧ-3 Говорухина родилась дочь. Роды прошли успешно. Его жена в хорошем состоянии.
ОД бригады.
Калинин улыбулся. Он знал, что Говорухин очень хотел рождения сына и был чувствителен к этой проблеме. Он попросил своего заместителя предупредить офицеров корабля, чтобы они воздержались от шуток и уколов в адрес Говорухина. Это могло спровоцировать его бурные эмоции, и он от огорчения мог что-нибудь совершить. Эту новость Говорухину сообщили в кают-компании за обедом, и все офицеры тепло поздравили его с рождением дочери. Реакция Говорухина на поздравлениябыла в его неунывающем духе: “Следующим будт сын”, - сказал он, поднявшись.
Офицеры корабля знали, как нежно Говорухин относится к своей семье и что в его семье существует заведенный им несколько комичный ритуал встречи, когда папа Говорухин приходит домой с корабля. Когда раздавался характерный звонок в дверь, все семейство бежало к двери и ждало, когда войдет их папа. Войдя, папа подавал команду “Становись!” прямо с порога, и его семья выстраивалась в одну шеренгу. На правом фланге стояла жена, затем старшая и младшая дочери. После чего он вставал перед их строем, прикладывал руку к фуражке и громко говорил: “Здравия желаю!” Все его семейство дружно отвечало: “Здравия желаем!”, а если отвечали вразнобой, то приветствие повторялось. Только после этого он обнимал их всех по очереди. После встречи папы вся семья садилась за стол на маленький праздник, где всегда было радушие и веселье.
С Говорухиным были связаны какие-нибудь забавные эпизоды, и это не миновало членов его семьи. Однажды, к Говорухину, когда тот был в море, приехал отец. Пропуска в Североморск у отца не было. В ожидании, когда за ним кто-нибудь приедет, он решил походить по Мурманску и зашел в магазин, где продавались семена цветов. Он приобрел какие-то семена и отбил телеграмму в свою “Тьму-Таракань” в Белоруссии в гротескном шпионском стиле типа: “Выслал астры, ждите настурции”. Не успел он далеко отойти от магазина, как к нему подошел некто и сказал: “Пройдемте, гражданин!” В соответственном государственном месте выяснили, откуда и к кому он приехал, и сообщили об этом на бригаду. Это событие развеселило и рассмешило всех своей нелепостью.
Итак, у Говорухина стало три дочери. Как они вшестером жили в такой тесноте, одному Господу было известно. История рождения его дочерей была несколько забавной и в то же время была историей бригады, на которой он служил. Когда родилась первая дочь, офицеры были не прочь подначить Говорухина, и всяк при этом старался его подколоть, сказав, что он “бракодел”.
Говорухин заявил во всеуслышание, что он не остановится, пока не родится сын. Это не ушло от внимания офицеров корабля и бригады. Вскоре Говорухин ждал рождения второго ребенка весь в надежде на рождение сына. Ему повезло. У него родилась очаровательная дочь.
- Я человек слова! У Говорухина будет сын! - парировал он все реплики по поводу рождения дочери.
Итак, в его большой семье стало четыре женщины вместе с тещей, которых он в дружеских разговорах с товарищами называл: “Моя женская команда!”
В те 60-е годы уже было “немодно” иметь много детей, особенно это касалось семей морских офицеров. Все семейные заботы ложились на жен. Мужья не имели времени ни для ежедневной помощи по дому, ни для нормального воспитания детей. Никто не ожидал, что Говорухины решатся на шаг отчаяния и будут иметь третьего ребенка. Но это случилось. Всю бригаду вновь волновал вопрос, кто же родится у Говорухиных? Подначки офицеров сменились дружеским сочувствием. Все желали ему с рождением третьего ребенка наконец-то получить квартиру, достойную такой большой семьи. У Говорухиных родился третий ребенок - дочь. Теперь в семье Говорухиных стало 5 женщин. Целый гарем.
- Хоть ты и “бракодел”, но ты на флоте единственный, кто имеет пять женщин в семье, - зазвучал новый успокоительный мотив подначки. Надо отдать должное Говорухину: он умел и любил шутить и подшучивать, но и сам стойко сносил все шутки в свой адрес.
Наступила осень, и очередной жилой дом подлежал скорому заселению. Североморск строился высокими темпами. Назначено заседание жилищно-бытовой комиссии (ЖБК) бригады для распределения жилья. Возглавлял эту комиссию традиционно политработник - заместитель комбрига по политчасти капитан первого ранга Большаков. Все ждали выделенных на бригаду квартир. Говорухин стоял в очереди на жилье в числе первых, рассчитывая получить на семью двухкомнатную квартиру. Он был приглашен на заседание ЖБК и стоял перед председателем, слушая зачитываемое решение комиссии. Формальные строчки состава комиссии и основания для принятия ею решений и, наконец, долгожданное решение комисии: “... учитывая многодетный состав семьи капитан-лейтенанта Говорухина, комиссия постановила выделить ему ... однокомнатную квартиру по адресу ...”
Говорухин как стоял, так на этом месте и упал ... в обморок. Не выдержало сердце Говорухина такого социалистического издевательства и уложило его на палубу перед очами уважаемой комиссии. Никто не был готов к такой его реакции. Сначала все посчитали это очередной Говорухинской шуткой - проделкой, мол, полежит - полежит и отойдет. Но он не отходил, а лежал бледный, не подавая никаких признаков жизни. Немедленно вызвали корабельного доктора, который привел его в чувство, и санитары унесли беднягу на носилках в корабельный лазарет.
Пережил Говорухин и эту несправедливость, к которым уже давно привык, и продолжал шутить и подсмеиваться. Но его “новую кваритиру” офицеры не забывали и спрашивали, как он обживается и все ли гвозди уже позабивал. Однажды мы встретились с ним по дороге на причал, и в разговоре я задал тот же вопрос. Он серьезно ответил, что все в порядке, только вот у соседа над ним на пятом этаже частые гулянки, танцы и громкая музыка не дают покоя. Спустя месяца полтора мы снова с ним встретились, и я спросил его мешает ли ему по-прежнему сосед.
- Нет, теперь стало тихо.
- Как же ты с ним поладил?
- Однажды вечером, когда мой сосед сверху был дома, я взял вязанку дров, залез на чердак и стал колоть дрова над его квартирой. Часа через два он влетел разъяренный на чердак и набросился на меня с руганью. На что я ему ответил, что почему бы мне не порубить иногда дрова над его квартирой, если у него каждую субботу и воскресенье топают надо мною, словно лошади, и слышится не просто музыка, а визг пилорамы на лесопилке.
- Ну и что? Разошлись с миром?
- Да. Теперь все в порядке. Мы с ним друзья и иногда чокаемся рюмками за наше чердачное знакомство.
Прав был пролетарский поэт, написав известные строчки:
Гвозди бы делать из этих людей,
Не было б в мире крепче гвоздей!
27. НАС ТРОЕ.
17 ноября 1962 года у нас произошло сбытие, которое всегда случается в семьях и круто изменяет уклад семейной жизни. У нас родилась дочка. За несколько месяцев до ее рождения жена уехала в Ленинград под опеку матери, чтобы не оставаться одной в холодной Североморской квартире. На следующий день после рождения дочери я позвонил теще и узнал об этом волнующем событии. Как и все отцы, я хотел, чтобы у нас родился сын. Женя переживала, как я отнесусь к известию о рождении дочери и что мои надежды на рождение сына не сбылись. Я тотчас же послал ей телеграмму: “Спасибо за дочь! Следующим будет сын!”
На следующий день я пошел к Суринову просить отпуск, чтобы привезти семью. Обстановка на корабле благоприятствовала моему временному отъезду: корабль стоял в базе, выполняя плановые осмотры, и в море не выходил. Суринов предложил мне поехать в командировку в Москву для сопровождения эшелона демобилизованных матросов и старшин, а при возвращении заехать в Ленинград за семьей, на что я согласился. В те годы срочная служба на кораблях продолжалась четыре года и демобилизация проводилась один раз в год, начиная с конца октября и до середины декабря. Чтобы такой массовый выезд демобилизованных не нарушал общественного порядка, командование флота всякий раз формировало специальные эшелоны из Мурманска в Москву, назначая командира эшелона и сопровождающих офицеров. Демобилизованные уже не были военными людьми, хотя и возвращались в военной форме. Управление такой массой матросов и старшин, уже гражданских людей, вышедших на свободу, было всегда очень хлопотным делом. Я был назначен ответственным за один из пассажирских вагонов, был вооружен пистолетом Макарова и взял с собой двоих доверенных старшин Мягкова и Анисимова. Самым сложным в этом сопровождении было не допустить занос в вагон спиртного, что всегда вызывало пьяные бесчинства. Но как ни старайся это предотвратить, на стоянках поезда старшины и матросы всегда приносили спиртное, несмотря на предупреждения быть высаженными с поезда и отправленными в военную комендатуру. Нас не миновали такие случаи, но, к счастью, мы доехали до Москвы без особых происшествий. Самое главное все демобилизованные матросы и старшины были живы и здоровы, и мы благополучно расформировали эшелон в одном из тупиков. Все сопровождавшие эшелон старшины были с нашего корабля, и, закончив расформирование эшелона, мы всей командой приехали на Ленинградский вокзал. Как выяснилось, наш поезд на Мурманск отправлялся поздно вечером, и нам предстояло провести на вокзале около 12 часов. Перед Суриновым стояла нелегкая задача удержать на вокзале команду сопровождения, не имевшую никаких документов на право нахождения вне воинской части. Вместо того, чтобы разрешить старшинам в спровождении офицеров выйти в город до отправления поезда, он запретил всем уходить из помещения вокзала. Результат последовал незамедлительно. Через два часа пребывания на вокзале обнаружилось отсутствие четырех старшин, двое из которых были моими подчиненными, и он приказал организовать их поиски. У меня не было никакого желания искать их по Москве в полной уверенности, что все нарушители прибудут к отходу поезда. Неизвестно, как бы я поступил, если бы не было необходимости поездки в Ленинград к семье. Я стал раздумывать, где искать моих подчиненных в огромной Москве. Найдя городской справочный киоск, я попросил справку об адресах и телефонах двух москвичей Шепелева и Беляева, демобилизованных месяцем ранее. Через пятнадцать минут ожидания в руках у меня оказалась справка с их адресами, но домашний телефон был только у Шепелева. Кто-то из его домашних мне ответил, что его нет дома и неизвестно, когда он вернется. Я решил поехать к Беляеву. На мой звонок открылась дверь просторной московской квартиры, откуда доносились звуки музыки и слышались знакомые голоса моих беглецов. Мой приход был неожиданным для родителей Беляева, но я был радушно ими принят и приглашен к столу, за которым сидела вся моя теплая компания. Весь мой “букет” оказался в сборе, мои предположения оправдались. Ситуация оказалась необычной. По воинским уставам оба мои старшины считались находящимися в самовольной отлучке, совершившими грубое нарушение воинской дисциплины. Я должен был не церемонясь доставить их в часть, а в данном случае к командиру корабля. Но этическая сторона этой ситуации требовала от меня принять приглашение, сесть за стол вместе со всеми и принять участие в ужине, что я и сделал. Несмотря на неловкость от невольно выпавшей мне роли Ната Пинкертона, я принял участие в оживленном разговоре и услышал некоторые неизвестные мне подробности о давних событиях в моей радиотехнической Службе - что происходило в матросском кубрике за кулисами официальной корабельной службы.
Проведя незваным гостем около двух часов, я со своими беглецами приехал на вокзал, доложил Суринову, сгладив произошедшую ситуацию. Через полчаса после отправления Мурманского поезда я уже сидел в купе скорого поезда Москва-Ленинград.
На следующий день утром я впервые увидел свою уже трехнедельную дочь, но еще не осознавал себя отцом моего ребенка. Дочка родилась с иссиня черными волосами, голубыми глазами и была копией моего отца Петра Васильевича. Мы решили назвать ее именем Ира в честь нашего друга Иры Глущенко, помогавшей Жене вынести нелегкую беременность. Проведя несколько дней в Ленинграде, мы уехали в Мурманск 17 декабря. Наш вагон оказался очень холодным, и в купе из вентиляционнного окна дул холодный наружный воздух. Проводник хотя и внял нашим жалобам, сказал, что в вагоне неисправна система вентиляции и он ничего не может сделать. В таком холоде ехать было невозможно. Мы могли простудить нашу дочку и мне пришлось долго разбираться с регулировкой вентиляции, пока в вагоне не установилась нормальная температура.
18 декабря вечером мы благополучно приехали в Североморск и бережно внесли нашу дочь в теплую и уютную квартиру. Ира Глущенко заботливо убрала, жарко натопила ее и приготовила ужин к нашему приезду. Проведя дома еще два дня за утеплением окон, из которых тянуло морозом, и запася воду во все имеемые емкости, я ушел на корабль. Зима в тот год выдалась очень холодная и морозная. Самой большой проблемой была вода, которая замерзала в водоколонках, иногда надо было ходить на работавшую водоколонку за полкилометра от дома. Походы за водой для моей хрупкой жены были сущим бедствием, и, однажды, придя домой, я застал ее в совершеннейшем упадке сил. Она в слезах рассказала мне, что в этот день дважды упала с полными ведрами на полпути к дому и потратила полтора часа, чтобы принести два ведра воды. Чтобы облегчить жизнь жены, я всю зиму прибегал домой в обеденный перерыв, в дни когда мы стояли в базе, проделывая в оба конца путь в 6 километров, чтобы в принести в дом воду. Через два месяца такой жизни у жены начался упадок сил и она ходила с темпераратурой 35.
Как мать маленького ребенка она встала на учет в детскую консультацию, где ей рекомендовали ежемесячно посещать врача для наблюдения за новорожденной. Пошла жена один раз к врачу с дочкой, укутав ее и положив в санки. Зашла в приемную, где не было ни должной чистоты, ни тепла, и больше не появлялась там ни разу. Главным ее консультантом стала чешская книга “Как растить ребенка!” Надо сказать, что с обязанностями матери она справлялась великолепно, и дочка до 4 лет ничем ни разу не болела. Подходила к концу суровая зима. Однажды, оставив дочку на соседей, она пошла на прием к Андрею Ивановичу Дьяченко, уже ставшему заместителем начальника политотдела дивизии, пожаловаться на тяжелые условия жизни и попросить комнату в отапливаемых домах. Он знал мою жену, поскольку мы с ним служили на одном корабле, и всячески успокоил ее, пообещав что-нибудь предпринять в конце осени. Дьяченко сказал, что сейчас у нее не самое тяжелое время. Дочка еще не ходит, а проводит время в кроватке, а ему надо в первую очередь позаботиться о семьях с годовалыми детьми, которые уже ходят, простужаются в холодных квартирах и болеют. Прошла зима, прошло лето, наступила осень, и жена снова на приеме у Дьяченко. Он выслушал ее и сказал:
- Я понимаю ваши проблемы, но сейчас ко мне обратилось несколько женщин, у которых грудные дети и которым надо в первую очередь помочь, а у вас дочка уже ходит и не грудной ребенок.
Круг объяснений замкнулся и осуждать-то Андрея Ивановича за это было нельзя. Он служил системе и делал то, что от него требовалось, и, если надо было врать, он врал. Его можно было только жалеть. Ни я, ни жена в то время еще не понимали, что главной задачей политаппарата было не заботиться о людях, вникая в нужды обращающихся и удовлетворяя их просьбы, а снизить накал страстей и успокоить общественное мнение. На практике это иногда выглядело заботой о людях.
Дочка неожиданно принесла в дом столько счастья и радости, что я как на крыльях летел домой с корабля, чтобы увидеть ее, пока она еще не заснула. Наша жизнь приобрела новый смысл.
28. 1963 ГОД.
Прошедшие три года службы не принесли мне успокоения. Я не мог сказать себе, что корабельная служба вошла в какое-то определенное русло и стала размеренной. Моя напряженная двухгодичная работе на “Скромном” принесла свои результаты. Самым главным было то, что мне удалось повернуть сознание матросов и старшин радиотехнической службы в русло созидания. Внедряемая мною система взаимоотношений и подхода к служебным обязанностям стала приносить хорошие плоды и работать на меня. Я приобрел среди старшин хороших помощников, которые разгружали меня от рутинных дел, позволяя мне высвобождать время на ремонт техники и занятия. В результате мне удалось переключить интересы моей Службы на самообразование и изучение техники. Однако напряженность службы на корабле не ослабевала, и, хотя в своей должности я хорошо освоился, меня не покидало ощущение тревоги и постоянного напряжения. Многое из того, что происходило и из чего складывалась обстановка корабельной службы, привносилось сверху. Я жил с ощущением какой-то непрерывной гонки и постоянного гнетущего давления. Все события, происходившие в верхних эшелонах руководства, фокусировались внизу и держали всех офицеров в состоянии непрерывного напряжения. На фон повседневной службы накладывались инспекции и проверки всеми уровнями от штаба дивизии до Главного штаба ВМФ. Проходили они под лозунгом “оказания помощи проверяемым в Приказе”, т.е. попросту наказания за недостатки и упущения. Выпускалось большое количество Приказов и Директив Главного штаба (ГШ) ВМФ, специальных Управлениий ГШ ВМФ и Политуправления ВМФ по различным поводам, порождавших на кораблях множество “Планов выполнения ...”. Однако никого из руководства не интересовало, каким образом может быть выполнено все это множество Указаний, начиная с “усиления” партийно-политической работы и воспитания личного состава и заканчивая вопросами обеспечения живучести кораблей. Все противоречия и недоработки в руководстве сходились в одном месте - на кораблях, и я по-своему сформулировал эту служебную вакханалию:
- Рельсы всех флотских противоречий сгибаются на шеях корабельных лейтенантов (от лейтенанта до капитан-лейтенанта).
Типичный эпизод проверки боевой части:
Проверяющий:
- Покажите План устранения замечаний Инспекции Министра Обороны.
Командир боевой части:
- Пожалуйста. (кладет на стол требуемый План).
Проверяющий:
- Покажите План выполнения Указаний директивы Начальника ГШ ВМФ ....
Командир боевой части:
- Пожалуйста (кладет на стол требуемый План).
Проверяющий:
- Покажите План мероприятий по противодействию иностранной разведке.
Командир боевой части:
- Пожалуйста (кладет на стол требуемый План).
Проверяющий:
- Покажите План индивидуальной работы командира боевой части.
Командир боевой части:
- Пожалуйста (кладет на стол требуемый План).
Проверяющий:
- Покажите Месячный план боевой подготовки боевой части.
Командир боевой части:
- Пожалуйста (кладет на стол требуемый План).
Проверяющий:
- А План устранения замечаний ... у вас есть?
Командир боевой части:
- Есть! Вот он!
Проверяющий:
- А “План выполнения мероприятий ... у вас есть?
Командир боевой части:
- Есть! Вот он!
Проверяющий политработник:
- Покажите План работы с молодыми матросами.
Командир боевой части:
- Пожалуйста (кладет на стол требуемый План.
Проверяющий политработник:
- Покажите ваш конспект первоисточников - классиков марксизма-ленинизма.
Командир боевой части:
- Пожалуйста (кладет на стол требуемый конспект).
То, что приходилось выносить старшему помощнику командира при таких проверках, трудно и вообразить. На стол перед проверяющим выкладывались груды планов подготовки, проверок, занятий, графиков и инструкций. Волна формализма набирала силу бешеными темпами, отнимая умственные и физические силы офицеров на исполнение множества совершенно бессмысленных и ненужных документов и бумаг. Простые арифметические подсчеты показывали, что даже 24 рабочих часов в сутки не хватало для выполнения всех спускаемых сверху указаний. Это толкало офицеров к формализму, припискам, обману и подрывало святыни веры в идеал власти и руководства. Диалектика развития неумолимо приводила к превращению такого количества инспекций, проверок, приказов, директив, указаний и инструкций в иное качество - к дезорганизации работы внизу и, как следствие, к чрезвычайным происшествиям и катастрофам. Лозунг “Давай! Давай!“ становился нормой повседневной корабельной жизни. Трудности службы усугублялись еще и тем, что корабли плавали с некомплектом офицеров и нагрузка на офицеров увеличивалась. За четыре года службы начальником РТС на эсминце “Скромный“ у меня никогда не было инженера РТС, положенного по штату, и значит мне приходилось выполнять его обязанности и работу. Но это никак не учитывалось и не компенсировалось ни материально, ни морально. Если учесть, что корабли непрерывно плавали, отрабатывая задачи боевой подготовки, то нетрудно представить, во что превращался рабочий день офицеров после возвращения в базу. Но срабатывала психологическая защитная реакция, и офицеры шутили и ехидничали по каждому официальному и неофициальному поводу, тем самым проводя в жизнь ходившую на флоте поговорку: “Нас дерут, а мы крепнем”.
Начало 1963 года не предвещало ничего хорошего. В начале января по причинам, которые уже стерлись у меня из памяти, несколько кораблей бригады были передислоцированы к шестому причалу, где базировались строжевые корабли 10 бригады противолодочных кораблей. Кораблям нашей бригады отвели для стоянки одну сторону причала, а на другой стороне были ошвартованы три сторожевых корабля 10 бригады. Неудобств эта стоянка нам не доставляла, а вот преимущества были очевидны. Командование бригады осталось на третьем причале, и нам от этого было спокойнее. 19 января мне выпало дежурство по кораблю, которое ожидалось быть не легче и не труднее обычного. Проведя развод дежурной службы и доложив командиру о заступлении на дежурство, я зашел в рубку дежурного по кораблю. Было 7.30 вечера. Мы были пришвартованы к причалу левым бортом и первым корпусом. К нашему правому борту был пришвартован эсминец нашей бригады "Сведущий" и к его борту эсминец "Несокрушимый". Мне следовало обойти корабль после заступления в дежурство, и я начал этот обход около 8 вечера, начиная с верхней палубы. Осмотр кормовой части корабля и состояния швартовых занял около 10 минут, и, переходя на левый борт, я обратил внимание на усиливающийся ветер. Дальнейшее произошло настолько стремительно, что если бы я не видел всего своими глазами, то в призошедшее было бы трудно поверить. Когда я дошел по левому борту до носовой части корабля и вышел на бак, ветер задул такими сильными порывами, что срывал с головы фуражку. За какие-нибудь 5 минут с залива налетела сильная волна. Корабль стало раскачивать, и, когда я подходил к рубке дежурного, меня обдавало брызгами от волн между кораблями, хотя расстояние меду бортами эсминцев было около 5 метров. Я позвонил старпому и доложил об усилении ветра. На корабле был сыгран "Аврал" швартовым командам, которые прибыли в самый нужный момент. Сильный ветер перешел в самый настоящий ураган. Корабли раскачивало так, как будто они стояли не у причала, обвязанные швартовыми концами, а на открытом рейде в ненастную погоду, и волна между бортами кораблей захлестывала на палубу. Метеорологическая служба флота пропустила этот ураган, и оповещение об урагане прошло с опозданием, когда он уже во всю буйствовал над главной базой Флота. Направление ветра и волны было северо-западным, как раз вдоль причальной линии, и волну гнало с открытой части бухты вдоль бортов кораблей. Когда корабли накреняло в разные стороны, швартовы от мощного рывка натягивались как струны, сдерживая амплитуду качки трехтысячетонных громад. От сильнейшего натяжения 32-х мм стальные швартовы (которыми были ошвартованы наши корабли), работали свыше пределов их прочности. Во время рывков они трещали и светились голубоватым светом, а затем стали лопаться как гнилые нитки. Трап между кораблями был давно убран, и наступил критический момент. На моих глазах на юте вывернуло из палубы киповую планку, лопнули два швартовых конца, заведенные с юта нашего корабля на "Сведущий", и он остался только на одном швартовом. Еще немного, и его корму оторвало бы от нашего корабля, катастрофа была бы неминуема - он был бы выброшен на береговую отмель. "Сведущий" был спасен тем обстоятельством, что незадолго до этого наш старпом Омулев после настойчивых обращений получил в шкиперском отделе две бухты нового капронового троса. Его во-время успели подать на борт "Сведущего", закрепить и накрепко "привязаться" друг к другу. Капроновый трос растягивался, амортизировал рывки, сдерживал неистовые порывы ветра и волн, но успешно держал нагрузку пришвартованных с правого борта эсминцев "Сведущего" и "Несокрушимого". Через 15 минут после начала урагана шинель на мне была мокрой до единой нитки. Волны между кораблями перехлестывали через борта, обдавая холодным соленым душем, как в открытом море. Внутренние события на корабле оттеснили на второй план все, что происходило на другой стороне причала. Когда было покончено с дополнительной швартовкой, я сошел с корабля на причал осмотреть состояние и работу швартовых концов на причальных кнехтах и не поверил своим глазам. На другой стороне причала стоял только один сторожевой корабль, чудом удержавшийся. Два других сторожевых корабля были выброшены на берег, и их темные силуэты просматривались сквозь ураганный снег на фоне берега, как фантасмагория. На причал прибыл командующий Северным флотом адмирал флота Семен Михайлович Лобов. Он стоял с командиром 10 бригады, обсуждая сложившуюся ситуацию, и их склоненные фигуы вызывали ощущение нереальности происходящего. Они стояли наклонившись чуть ли не под 45 градусов, чтобы устоять под порывами неистового урагана.
Сторожевые корабли были ошвартованы к причалу 22 мм тросами, которые при первом же сильном порыве ветра полопались. Два сторожевых корабля были оторваны от причала ураганным ветром и один за другим выброшены на берег, как картонные коробки. Ураган буйствовал всю ночь. Атмосферное давление упало на самую низкую отметку 712 мм рт. столба, и только к утру ураган стал стихать. Как потом говорили штурмана, такое низкое атмосферное давление было впервые с начала этого века. Утром следующего дня нашему взору предстала жалкая картина. Оба сторожевых корабля беспомощно лежали бортами на оголившемся после отлива грунте, наклонившись мачтами в сторону берега. К несчастью, оба они были выброшены на берег на большой воде во время прилива, а когда прилив закончился и вода отошла, они легли бортом на грунт. Зрелище было жалкое и ужасное. Команды сторожевых кораблей оставались на кораблях и для них с берега на тросах подавали горячую пищу. Только на следующий день подошли два корабля спасателя, сняли их с мели во время большой воды и отбуксировали в док. Год начинался с печального события и не предвещал лучшего. Спустя некоторое время события подтвердили это.
29. НОВЫЕ УСТАВЫ И НОВЫЕ ВЕЯНИЯ
Для читателя, не знакомого с бытом и порядками на флоте, необходимо сделать некоторые пояснения, чтобы была понятна социальная атмосфера, на фоне которой служилось и работалось в те годы. В конце 50-х годов было проведено сокращение Вооруженных Сил, которое очень больно ударило по флоту из-за бездарности принятых решений. Была не только сокращена численность флота, но и порезано на металл много кораблей, строившихся на судостроительных заводах и имевших степень готовности до 90%. Сокращение финансирования Программы военного судостроения вынудило проектные бюро закрыть проектирование новых кораблей и тем самым потерять и людей, осуществлявших эти проекты, и накопленный опыт. Та же участь постигла проекты современных линейных кораблей и первый в истории Российского судостроения проект авианосца. На волне сокращения флота было ликвидировано несколько Военно-морских училищ, а в оставшихся значительно сокращено количество выпускников. Но неумолимая диалектика развития требовала обновления флота, и вслед за сокращением в самом начале 60-х годов в разгар "холодной" войны была принята новая Программа военного судостроения, приведшая к бурному строительству современных кораблей. В 60-е годы вступили в строй противолодочные корабли проектов 57, 61, 1135, 1124, появился новый ракетный крейсер 58 проекта типа “Варяг”, но система подготовки кадрового состава оказалась настолько инерционной, что флот испытывал значительные трудности с комплектованием экипажей строящихся кораблей офицерскими кадрами. Офицеров катастрофически не хватало. Чтобы поправить положение, Главный штаб ВМФ пошел на такую меру, как сокращение штатной численности офицеров на плавающих кораблях, но офицеров по-прежнему не хватало, и корабли плавали с недокомплектом до 15%. Так, если на эсминце 56пр. для головного корабля штатная численность офицеров составляла 26 человек, то после проведенных сокращений она составляла уже 19 офицеров. Давайте немного разберемся, что на деле означала эта статистика. Как известно, для поддержания организации и порядка на корабле назначается дежурный офицер на сутки, и дежурными на кораблях рангом от эсминца и выше назначались только офицеры. При численности офицеров в 26 человек к дежурству по кораблю привлекалось 17 офицеров. Кроме того, корабли были обязаны выделять офицеров для несения гарнизонной службы в карауле и патруле, и, таким образом, на одного человека, с учетом нахождения части офицеров в отпусках, выпадало в среднем 3-4 дежурства в месяц. После сокращения штата офицеров до 19 человек к дежурству могли привлекаться только десять. Нагрузка на офицеров увеличилась: они несли до 6 дежурств в месяц, а в летнее время с учетом некомплекта офицеров количество дежурств доходило до 7-8 в месяц. У дежурного по кораблю много обязанностей, и дело это чрезвычайно утомительное - весь день на ногах и в делах, а на отдых по Уставу отводится только два с половиной часа. Независимо от такой занятости на дежурствах, с офицеров в полной мере спрашивалось за выполнение их непосредственных должностных обязанностей. Так что, уважаемый читатель, вы можете себе представить, в каком физическом состоянии находились корабельные офицеры от таких немыслимых нагрузок и систематического недосыпания. Вообще, начиная с 60-х годов служебная нагрузка на офицеров непрерывно увеличивалась. В 1959 году были приняты новые уставы в Вооруженных Силах, а на флоте был введен новый Корабельный устав. Прежним уставом в боевых частях предусматривался строевой старшина, назначаемый из числа мичманов или старшин срочной службы, в обязанности которого входило ведение всех хозяйственных и повседневных строевых дел. Это значительно облегчало работу офицеров и освобождало их от выполнения многих рутинных обязанностей. Новым Корабельным уставом такая должность в боевых частях не предусматривалась, и вся эта рутинная работа легла на плечи офицеров. Мы начали заниматься “портянками”, чего прежде никогда не делали. Во флотскую жизнь внедрялись не только новые уставы, но и значительно усиливалась идеологическая работа. Партийно-политический каток Социалистической Державы взял новый старт, и бумажно-портяночная эпопея круто пошла вверх. Развернулась кампания так называемой "демократизации", с главным упором на "воспитание у личного состава сознательного выполнения воинского долга". Вошло в моду выражение "воспитывать личный состав", и в качестве оценки работы офицеров в характеристиках ввели формулировку "умело воспитывает личный состав". Чрезвычайные присшествия, грубые проступки матросов и старшин вменялись теперь в вину офицерам как неумение работать с личным составом. Насаждаемая партийными идеологами практика заигрывания с массами способствовала в дальнейшем неисправимым порокам во взаимоотношениях на всех палубах корабля как среди матросов, так и среди офицеров, выталкивая наверх дремавшую годковщину. Партийный аппарат хотел видеть положительные результаты внедряемой демократизации. В отчетность за состояние дисциплины как показатель эффективности работы был введен пункт - количество грубых проступков в подразделениях и частях, которое должно было, по мнению идеологов, постоянно снижаться. И эти показатели часто снижали, а там где не могли добиться их снижения, их все равно снижали путем приписок, обманов и непривлечением к дисциплинарной ответственности матросов и старшин за грубые и даже криминальные нарушения. В непомерный культ была возведена партийно-политическая работа. Среди офицеров ходила даже шутка, что в случае военных действий в стволы орудий главного калибра вместо зарядов будут подавать политические директивы, плакаты и лозунги. Понедельник, когда проводились политзанятия, стал "святым" днем на флоте: в этот день не планировались выходы в море на боевую подготовку. Весь политаппарат соединений священнодейственно выходил на проверку политзанятий. После обеда устраивался разбор и промывание мозгов руководителям занятий за недостаточное количество наглядных пособий, отсутствие конспектов у слушателей и слабую подготовку матросов и старшин. Этот давильный пресс вынуждал офицеров отрывать драгоценное время от своего отдыха и семей для "качественной" подготовки к политическим занятиям, т.е. попусту расходовался умственный и физический потенциал офицерского корпуса флота.
Недостаток офицеров привел к тому, что перевестись с плавающего корабля на другое место службы на берегу было практически невозможно, и на кораблях перефразировали известную поговорку: "Попал на флот - сиди и не чирикай". Офицеры шутили, что флот живет по принципу: "всех пущать и никого не выпущать". Если учесть, что на этом фоне корабли интенсивно отрабатывали задачи боевой подготовки, то понятно, что атмосфера службы на кораблях в 60-е годы была крайне напряженной. Служба шла на измот! Офицеры бригады, извлекавшие из любых трудностей долю флотского юмора, даже сочинили стишок по поводу тяжести службы на бригаде:
Пуп земли пришелся на Европу,
Только в этом смысл еще не весь.
Если шар земной имеет жопу,
Жопа эта несомненно здесь.
30. МАРКСИСТ.
На корабельных соединениях всегда было принято, что офицеры штаба были расписаны на столование по кораблям бригады. Исключение составлял только штаб дивизии, который располагался на крейсере, размеры кают-компании которого позволяли разместить весь ее штаб. Однако часть офицеров штаба дивизии по различным причинам столовалась на кораблях бригады. К нам в кают-компанию приписали на столование пропагандиста дивизии. Никто не обращал на него внимания, и он никому из нас не мешал и ни во что не вмешивался. Прошло недели две, и на подведении итогов за неделю замполит стал поучать офицеров, чтобы в кают-компании за обедом не допускались вольные разговоры. Никто не обратил на это особенного внимания, и жизнь в офицерской кают-компании продолжалась своим чередом. Однако через неделю нотации повторились с указанием конкретных имен и даже затронутых тем в разговорах. Это уже было покушением на свободу кают-компании, традицию привилегии на равенство, доставшуюся еще со старого русского флота. Мы догадались, откуда дул этот холодный ветер. Пропагандисту дивизии не нравились наши разговоры в кают-компании, и он, “ни во что не вмешиваясь”, давил на замполита. Вмешательство пропагандиста задело офицеров. Следовало ожидать, что кают-компания не оставит без внимания сей факт. Спустя некоторое время за очередным обедом между замполитом и пропагандистом шло обсуждение вопроса обновления лозунгов, которых на каждом корабле было в избытке. Командир группы управления артиллеийским огнем старший лейтенант Федоров внезапно присоединился к их разговору, хотя это было нарушением этикета, и обратился к пропагандисту:
- Товарищ капитан 3-го ранга, а что если модернизировать идею рутинного обновления лозунгов?
- Что вы предлагаете?
- Я предлагаю повесить никогда не стареющий лозунг: “Давай”! А когда потребуется призвать команду на подготовку и выполнение новой задачи, добавить к этому лозунгу еще одно “ДАВАЙ” и новым лозунгом будет:”ДАВАЙ! ДАВАЙ!” - и так далее. Практично и без хлопот.
Владимир Иванович понял, что нужно остановить дальнейшие вопросы к пропагандисту во избежание конфуза и обратился к Федорову.
- Федоров! Вы как всегда выступаете с неуместными шутками. Думаю, что эта тема вне шуток и юмора.
Федоров:
- Может вы и правы, но меня есть и одно деловое предложение относительно выполнения социалистических обязательств. Можно помочь этому важному делу хорошим лозунгом, например:"Взял обязательство - выполни, не выполнил - бери новое". Кают-компания сдержанно и вежливо промолчала. Пропагандист предпочел не вступать в дальнейшую полемику и на этот раз обед в кают-компании завершился спокойно.
После обеда Андронов задержал офицеров в кают-компании и попросил не ерничать и попридержать острые языки в разговорах с пропагандистом.
Но на этом кают-компания не успокоилась. На следующий день обед в кают-компании начался, как обычно, с приглашения старпома к столу. Вестовые разносили первое блюдо, и все оживленно приступили к обычным закускам: селедке с луком, винегрету и рыбным консервам. Между старпомом и корабельным связистом начался ежедневный традиционный диалог.
- Хорошая селедка! Люблю такую не очень соленую селедку, - произнес корабельный связист капитан-лейтенант Вадим Голубев.
- Голубев! Лучше скажите, что Вы не любите? - слегка гнусавым голосом комментировал старпом, сидевший рядом с ним.
На противоположном конце стола командир корабля о чем-то беседовал с замполитом и пропагандистом дивизии. Вестовые начали разносить второе блюдо. За столом шла оживленная беседа. Офицеры обсуждали очередные нововведения на флоте и предстоящее инспектирование дивизии. Вдруг раздался громкий голос одного из офицеров, обратившегося к пропагандисту.
- Товарищ капитан третьего ранга! Разрешите вопрос.
- Да! Пожалуйста, задавайте, - ответил тот снисходительно с высоты своего служебного положения.
Кают-компания застыла в разговорной паузе.
- А вот скажите, когда умер Маркс, какое наследие он оставил после себя?
- Естественно, марксизм, - ответил пропагандист.
- А что оставил нам Ленин после смерти?
- Конечно, ленинизм.
- А вот когда вы, товарищ капитан третьего ранга, умрете, что вы после себя оставите?
Кают-компания замерла в ожидании развязки диалога. Пропагандист хлопнул по столу тарелкой и вышел из-за стола. Кают-компания разразилась хохотом, потому что фамилия пропагандиста была Ананьев. Больше он у нас не столовался и избегал нашего корабля, а кают-компания продолжала жить своей привычной жизнью. Нельзя было осудить за заданный вопрос. Такова философия вопроса. Виновных не было. Наш замполит Владимир Иванович Андронов оставил это событие незамеченным, но с тех пор никогда не покушался на свободу слова в кают-компании.
ДО
31. ФЛАГ МАРШАЛА ЧОЙБАЛСАНА
На 170 бригаде центром эксцентрических шуток по-прежнему был командир БЧ-3 эсминца “Сведующий” Владимир Говорухин, уже ставший капитан- лейтенантом. Однажды в конце марта Говорухин, дежуривший по кораблю, был вызван к дежурному по бригаде капитану третьего ранга Ефимову. Выслушав указание, он собрался было спускаться вниз, но Ефимов попросил его остаться в оперативной рубке на пять минут и при необходимости ответить на телефонные звонки, а сам вышел по неотложным делам. Через несколько минут раздался звонок оперативного дежурного второй дивизии.
- Капитан-лейтенант Говорухин слушает!
- Где оперативный дежурный по бригаде?
- Оперативный вышел проинструктировать командира корабля относительно ритуала завтрашней встречи маршала Чойбалсана и чтобы срочно был заказан флаг и подготовлен гимн Монгольской Республики.
- Откуда у вас эти сведения, и чье это указание?
- От оперативного штаба флота!
Прибыл оперативный бригады, и Говорухин, не дав никаких объяснений, ушел. Дальнейшие события развивались с молниеносной быстротой. Через полчаса у оперативного бригады вновь раздался звонок оперативного дежурного дивизии.
- Вы заказали флаг Монгольской республики?
- Никак нет!
- Что же вы медлите!? До прибытия маршала Чойбалсана немного больше суток. Вы что-же хотите оконфузиться? Передайте приказание на “Сведущий” срочно заказать флаг и мне доложите!
Ефимов был сконфужен. Неужели он позабыл о полученном приказании? Он стал мучительно вспоминать все утренние события, но на оперативном дежурстве нет времени на раздумья, и он передал командиру “Сведущего” приказание оперативного дежурного второй дивизии срочно заказать флаг Монгольской Республики и быть готовым принять маршала Чойбалсана.
Интендант “Сведущего” тотчас же отправился в шкиперский отдел Tыла флота заказывать флаг. В бухгалтерии шкиперского отдела проверили все учетные ведомости, но флага Монгольской Республики на складах не нашли. Флаги всех братских республик есть, а вот флага Монгольской Республики не оказалось. Настырный интендант, понимавший, что с него все равно будут требовать достать флаг хоть из-под земли, пошел к начальнику шкиперского отдела подполковнику Нохману. Объяснив ситуацию, он попросил Нохмана срочно заказать пошив флага, мол, хочет он этого или нет, но флаг придется все равно доставать, и лучше это сделать без лишней нервотрепки. Доводы интенданта не подействовали. Он возвратился на корабль ни с чем и доложил об этом старшему помощнику.
Ефимов, узнав, что флага в шкиперском отделе не оказалось доложил оперативному второй дивизи капитану 2-го ранга Акентьеву. Свалившаяся внезапно ситуация с флагом была для Акентьева как зубная боль. Если бы не столь важный визит, он не вмешивался бы в эту дурацкую историю, а спрашивал бы с Ефимова. Зная крутой нрав командира дивизии контр-адмирала Борисова, он должен был что-то предпринять и связался с начальником штаба Тыла флота. После долгих объяснений Акентьев попросил дать указание в парусную мастерскую изготовить флаг и, получив согласие, направил телеграмму командиру “Сведущего”.
“Командиру эсминца “Сведущий”.
Флаг МНР заказан в пошив парусной мастерской флота. Немедленно обеспечьте его своевременное получение и доставку на корабль.
Подписал оперативный дежурный второй дивизии.”
Интендант корабля стал тут же звонить в парусную мастерскую, но дозвониться не смог. Прекрасно зная, как долго там будут “запрягать” эту работу, он решил немедленно поехать в мастерскую, чтобы самому взять под контроль события и успеть получить флаг до конца рабочего дня. Оставалось еще два часа, но его путь затянулся из-за ожидания рейсовых автобусов, и когда он приехал в мастерскую, то застал только охранника территории. Он опоздал на 15 минут. Была пятница, и у него не оставалось сомнений, что флаг не будет пошит. В мастерской работали только гражданские люди. Вернувшись на корабль около 7 часов вечера, он доложил о своих неудачах командиру корабля. Узнав, что операция с флагом закончилась полной неудачей, Акентьев был чрезвычайно раздосадован. На следующий день ему предстояло отвечать перед командиром дивизии и сегодня уже ничего нельзя больше предпринять. Но, зная, что на флоте надо всегда обставлять себя “вешками”, позвонил оперативному дежурному Тыла флота, доложив обстановку. Как выяснилось, тот ничего о визите маршала Чойбалсана не знал.
Оперативный дежурный Тыла флота тоже оказался в нелепом положении, поскольку командование Тыла флота не предупредило его о визите маршала Чойбалсана. Он скрепя сердце вынужден был позвонить начальнику Штаба Тыла флота домой для выяснения обстановки. Круг замкнулся на начальнике шкиперского отдела подполковнике Нохмане, которому начальник штаба Тыла флота приказал вызвать мастеров парусной мастерской и к утру пошить флаг.
На следующий день около 6 часов утра Акентьеву позвонил Нохман и сказал, что флаг готов и его могут получить в мастерской. Оставалось 4 часа до предполагаемого визита маршала Чойбалсана. Еще через два часа вернулся интендант, ездивший за флагом на штабном газике, и привез злополучный флаг. У Акентьева отлегло от сердца. В воскресенье в 8.30 утра он позвонил командиру дивизии и доложил, что флаг МНР доставлен на “Сведущий”. Он долго пояснял, откуда появился этот приказ, а через 30 минут вновь давал пояснения командиру дивизии, прибывшему на корабль ввиду важности события. Обстановка начала запутываться, ибо Борисов не знал о визите на дивизию высокого гостя, и связался с оперативным флота. В это время уже произошла смена оперативных дежурных. Вновь заступивший оперативный дежурный флота тоже ничего не знал o визите маршала Чойбалсана и немедленно позвонил Начальнику Штаба флота. Оказалось, что Начальник Штаба флота тоже никаких сведений по этому поводу не имел, и приказал, чтобы на дивизии разобрались с источником этой информации и доложили ему через оперативного Флота.
Запутанный клубок информации о визите маршала Чойбалсана начали раскручивать в обратную сторону, пока не дошли до Говорухина, которого на корабле не оказалось. Прибывший из дома через час Говорухин с ангельским выражением лица поздравил всех с первым апреля. Страх бежал впереди участников этой мистификации, он и привел к этому конфузу. Конфуз ситуации остановил командование от подробного расследования, и Говорухину в который раз сошла с рук его очередная первоапрельская шутка.
32. КАТАСТРОФА
Зима и весна 1963 года были очень напряженными. Корабли бригады бешеными темпами отрабатывали задачи боевой подготовки. Как говорили на бригаде, наш комбриг Роман Петрович Карцев рвался к получению адмиральского звания. Конец апреля не принес долгожданной передышки, и после майских праздников боевая подготовка бригады продолжилась с прежней интенсивностью. Обычно к маю все зимние задачи были отработаны, и корабли бригады становились на месячный планово-предупредительный осмотр (ППО). Была середина мая, а корабли попрежнему утюжили Баренцево море, после каждого выхода заполняя очередную строчку отчета в годовом плане боевой подготовки. 17 мая бригада в составе 3-х эсминцев “Находчивый”, “Несокрушимый” и “Скромный” вышла в море для отработки противолодочных задач в составе поисково-ударной группы (ПУГ). В этот день корабли последовательно выполнили артиллерийские зенитные стрельбы по имитаторам цели, расстрел плавающей мины и ряд других задач, и к исходу дня стали на восточный рейд Кильдинского пролива. Но день на этом не закончился. Около 10 вечера была сыграна “боевая тревога” для проведения учения по отражению атаки торпедных катеров на рейде, продолжавшегося в течение полутора часов. Вслед за ним началось учение по противовоздушной обороне (ПВО) соединения на рейде совместно со штурмовой авиацией корпуса ПВО, и рабочий день закончился далеко заполночь. На следующий день 18 мая в 8 часов утра корабли снова вышли в полигон и в том же темпе провели и этот день. К исходу дня они стали на тот же рейд на несколько часов, а затем вышли на учебную постановку минных заграждений. Минный полигон был свободен, комбриг рассчитывал выполнить это упражнение всеми кораблями и при необходимости запросить у Оперативного дежурного флота продление полигонного времени. Учение по минным постановкам затянулось до 3-х часов ночи 19 мая, не оставив никаких надежд на отдых на Кильдинском рейде. После минных постановок корабли перешли в полигон севернее острова Кильдин для проведения совместного двухстороннего учения с подводными лодками 9 эскадры. По замыслу учения корабельная поисковая ударная группа проходила полигоны противолодочным зигзагом с включенными гидроакустическими станциями, в которых на позициях маневрирования были развернуты подводные лодки. В мае месяце гидрология Баренцева моря ухудшилась из-за прогревания верхнего слоя воды, и можно было рассчитывать на дальность обнаружения подводных лодок не более 6-7 кабельтовых. Обнаружив корабли, подводные лодки должны были последовательно выходить в торпедные атаки. Корабли бригады в случае обнаружения подводных лодок начинали атаки лодок противолодочным оружием - торпедами, реактивными и глубинными бомбами и слежение за ними. 19 мая 1963 года стояла теплая для такого времени погода, и из-за этого к утру над морем опустился непроницаемый туман. Непроницаемая белесая мгла была настолько плотной, что с мостика корабля не было видно даже гюйс-штока, хотя расстояние от мостика до него было не более 50 метров. Мне еще ни разу не приходилось видеть такой густой туман, и создавалось впечатление, что корабль плыл как в молоке.
Я не выходил из БИПа уже третьи сутки, и от усталости и недосыпания у меня слипались глаза. В 6 часов утра сыграли побудку команды, и через несколько минут раздался доклад гидроакустика:
- “Пеленг ... Дистанция ... Предполагаю контакт с подводной лодкой!
Все пришло в движение
- Противолодочному расчету по местам! Приготовиться к атаке подводной лодки!
- Первый! Я Второй! Имею контакт с подводной лодкой. Пеленг .... Дистанция ..., - передается информация на флагман.
Командир корабля капитан третьего ранга Игорь Петрович Суринов отдыхает, не раздеваясь, на диване в штурманской рубке, и кораблем на мостике управляет старший помощник командира капитан третьего ранга Владимир Афанасьевич Омулев. Получив контакт, мы вышли из ордера и начали маневр на занятие позиции слежения за подводной лодкой. Подводная лодка, установив по посылкам гидролокатора, что за ней ведется наблюдение, начала уклоняться, подставляя свою кильватерную струю. Дистанция до лодки сократилась до 3-х кабельтовых, и Омулев был вынужден застопорить ход, чтобы не потерять гидроакустический контакт с лодкой.
- Застопорил машины! Поддерживаю контакт с подводной лодкой - докладывает Омулев командиру бригады на флагман - эсминец “Находчивый”.
- Второй! Я Первый! Иду на прием контакта! - отвечает комбриг.
“Находчивый” идет на прием контакта с подводной лодкой, заходя на наш правый борт по большой дуге. Из БИПа идут монотонные доклады на мостик: “Находчивый”! Пеленг .... Дистанция ...”
И вдруг оглушительный, сильнейший удар в правый борт.
Корабль накренило на другой борт и встряхнуло так, что в БИПе и штурманской рубке все посыпалось со столов и корабль начал дрожать, как в лихораде. Никто не мог понять, что произошло. Бросившийся к правому борту старпом, увидел как носовая часть “Находчивого” медленно вползает в наш правый борт. Корабль трясся, дрожал и вибрировал под напором 3-х тысячетонной массы. Доносился отвратительный скрежет разрываемой стальной обшивки борта и палубы. И вдруг все стихло! Эсминец “Находчивый” врезался в наш правый борт. Произошло самое ужасное событие в море - столкновение двух кораблей.
Это произошло 19 мая 1963 года в 6 часов 33 минуты утра. Бешеная гонка за выполнением плана боевой подготовки обернулась жестокой катастрофой и трагедией.
Многим не было понятно, как корабли могли столкнуться, имея радары и наблюдая по ним друг друга. Чтобы читателю была понятна сложившаяся ситуация и как это могло произойти, необходимо привести некоторые пояснения. Причина столкновения и тяжелых происшествий была заложена в существовавшей потогонной системе корабельной службы. Принцип “Давай! Давай!” был основополагающим в любом зачинании на флоте. О людях думали в последнюю очередь, а в подавляющем большинстве случаев просто никто о них не думал. Что же произошло на самом деле и как это случилось? Строчки эти написаны больше для истории, и если Вам, уважаемый Читатель, это будет неинтересно, то пропустите это короткое повествование.
В те годы на вооружении кораблей 56 проекта находились гидролокаторы “Пегас-2м”, имевшие в самых лучших гирологических условиях в зимнее время дальность обнаружения подводной лодки 12 кабельтовых, т.е. около двух километров. При слежении за подводной лодкой корабли ПУГ располагались вокруг преследуемой лодки на различных курсовых углах на дистанции - от 4-х до 8 кабельтовых в зависимости от времени года. Для передачи и приема контакта с подводной лодкой корабли маневрировали относительно друг друга на еще более меньших дистанциях - до 3-4 кабельтовых. Такие малые дистанции были привычными для командиров кораблей и не вызывали чувства опасности. Это для них было нормой при выполнении противолодочных задач. Омулев, застопорив ход, был в полной уверенности, что его наблюдают на “Находчивом”. Сокращение дистанции между кораблями не вызывало у него опасений из-за привычности такого маневра. Я находился в БИПе, следя за прокладкой подводной лодки планшетистами БИПа, и маневр “Находчивого” у меня тоже не вызывал опасений. Радиометрист за маневренным планшетом монотонно докладывал на ходовой мостик пеленг и дистанцию до эсминца “Находчивый”. Затем на мостик последовал тревожный доклад о том, что “Находчивый” входит в мертвую зону станции.
Когда грядет беда, неблагоприятные события совпадают с роковой вероятностью. На эсминце “Находчивый”, перед началом маневра на установление контакта с подводной лодкой, начальник РТС старший лейтенант Борис Романюк запросил мостик разрешение выключить навигационный радар “Нептун”. Станция работала непрерывно уже около суток, сильно перегрелась, и такое разрешение было получено. Был включен радар “Фут-Н”, и одновременно с этим начался маневр корабля на прием контакта с подводной лодкой. Дистанция между кораблями была очень маленькой, а радар “Фут-Н” не был предназначен для наблюдения за надводными целями на маленьких дистанциях. Он не мог дать пеленг и дистанцию с требуемой точностью, что в итоге дезинформировало комбрига относительно истинного положения кораблей. По официальным данным “Находчивый” имел скорость около 12 узлов, а по моим расчетам, согласно кальки маневрирования, скорость у него была около 22 узлов.
Омулев, получив доклад из БИПа, что эсминец “Находчивый” входит в мертвую зону радара, понял надвигавшуюся опасность столкновения и поставил телеграф управления машинами в положение “Аварийный назад”. Машины стали развивать обороты. Но чтобы набрать инерцию заднего хода из положения “Стоп” требовалось около 90 секунд, а через 30 секунд эсминец “Находчивый” врезался в наш правый борт. Эсминец “Скромный” родился в рубашке. Он был на волосок от гибели. Счастье оказалось на нашей стороне, потому что “Находчивый” врезался носовой частью в наш корабль в районе 37 шпангоута посередине барбета носовой башни главного калибра. Пройдя форштевнем носовой артиллерийский погреб между стеллажами боезапаса и не задев его, он уперся в барбет носовой артиллерийской башни главного калибра и остановился. Только эта счастливая случайность не привела к взрыву боезапаса в первом погребе. Прийдись удар правее или левее на 4-5 метров, носовая часть корабля была бы отрезана как ножом. Под ударом находился артиллерийский погреб боезапаса, который мог бы сдетонировать, и вся носовая часть корабля вместе с ходовым мостиком взлетела бы на воздух. Барбет башни, выполненный из броневой стали толщиной около двух дюймов, принял на себя удар, выдержал его, предотвратив худшее. Если бы столкновение случилось до побудки команды, когда в двух носовых кубриках было много спящих матросов и старшин, то человеческих жертв было бы в несколько раз больше.
Все на мостике были в шоке от происшедшего, и никто не мог толком понять, как это могло произойти.
- Аварийная тревога! Аварийным партиям по местам! Осмотреться по отсекам! - скомандовал Омулев и замер в ожидании докладов.
- Есть ли пострадавшие и жертвы? В какие помещения поступает вода? Сколько отсеков может быть под угрозой затопления? - мысли в его голове мешались от неожиданности случившегося.
Обстановка на корабле медленно прояснялась. Корабль получил пробоину диаметром около 8 метров от верхней палубы до двух метров ниже ватерлинии в районе носового артпогреба, но боезапас не был поврежден. Были затоплены артиллерийский погреб 130 мм снарядов и пороховых зарядов, первый и втрой кубрики. На эсминце “Находчивый” была полностью разрушена малярная кладовая, и от замыкания в размагничивающей обмотке начался пожар красок и растворителей. Пожар быстро прекратился, потому что эта кладовая была залита водой из поврежденной пожарной магистрали эсминца “Скромный”. Среди команды было несколько жертв. Корабельный доктор был в носовым отсеке и оказывал первую помощь пострадавшим. Старпом попросил меня спуститься вниз, осмотреть происшедшее и доложить ему обстановку.
Я спустился по трапу ко второму носовому кубрику, и мне представилась ужасная сцена. Из двери второго кубрика в небольшой тамбур перед ним выполз старший матрос Дмитрий Паршиков, служивший коком в интендантской службе. За ним тянулась густая кровавая борозда. У него были отрезаны ноги выше колен, был он еще в полном сознании и слегка стонал. В пробоине кубрика сверху от подволока и до палубы торчала покореженная носовая часть эсминца “Находчивого”, а распоротая стальная обшивка борта была свернута почти в трубку. Среди коек, рундуков и обшивки борта, смешавшихся в невообразимую груду искореженного металла, лежало бедыханное тело еще одного матроса. Он был почти разрезан обшивкой борта. Корабельный врач капитан Анатолий Щеголев боролся за жизнь Дмитрия Паршикова, накладывая бандаж на отрезанные ноги для остановки кровотечения, а санитары пытались извлечь из-под обшивки еще двух матросов, один из которых еще был жив. У четвертого матроса были тяжело повреждены ноги в районе щиколоток, но его жизнь была вне опасности. Через полтора часа на подошедшем к борту торпедном катере все четверо были отправлены в госпиталь в г.Полярный. Спасти удалось только одного из них, с поврежденными ногами, а красавец и богатырь Дима Паршиков и еще двое матросов скончались.
Прибывшие спасательное судно и океанский буксир растащили столкнувшиеся корабли, и они оба своим ходом дошли до базы. Наша противолодочная бригада была в шоке. Все корабли немедленно были поставлены к причалу на месячный ППО, а оба столкнувшихся корабля прямо с моря проследовали на судоремонтный завод.
Дальнейшие события после столкновения носили чисто юридический характер. На флот из Москвы прибыла специальная комиссия Главкома ВМФ, во главе с контр-адмиралом Андреевым, и группа военных дознавателей и прокуроров из Министерства Обороны для расследования причин катастрофы. Началось длительное расследование. У меня осталась в памяти встреча с дознавателем полковником Пумпянским, когда я просидел на допросе в его кабинете как свидетель около 12 часов без пищи и только один раз выйдя в туалет. После дачи показаний мне был предъявлен для подписи их текст. Я очень удивился, что по смысловому контексту было много расхождений и чувствовалась какая-то целенаправленность следователя, о чем я ему сказал. Хорошо, что мудрый старпом за несколько дней перед вызовом к следователю сказал мне:
- Садись и вызубри наизусть свое “Руководство по использованию радиотехнических средств”. Учти, что твоя вина будет определяться не только по обстоятельствам, но и по знанию тобой руководящих документов.
Я действительно вызубрил эти “Правила...” и при даче показаний ссылался в своих действиях на их конкретные статьи, что было зафиксировано в предложенном для подписи тексте. Мне не хотелось еще раз приходить к следователю для дачи показаний в случае отказа их подписать, и я подписал свои показания.
Расследование и работа комиссии продолжались около трех недель. Комиссия Главкома ВМФ, возглавляемая контр-адмиралом Андреевым, сделала свой независимый от следствия вывод. Она указала, что одной из причин катастрофы была неоправданная интенсивность боевой подготовки кораблей бригады, которая превышала нагрузки экипажей кораблей на Северном флоте во Второй мировой войне.
По заведенному порядку тех лет, только к партийной ответственности должно было быть привлечено около 22 человек и под топор социалистического правосудиям попадали опытные офицеры, прошедшие войну. Но нашлась мудрая голова Главкома ВМФ адмирала Флота Советского Союза С.Г.Горшкова, не давшая признать злого умысла в действиях командиров кораблей и командования бригады и не позволившая развернуться судебному произволу. Никто не был судим. Сняли с должностей комбрига Карцева и двух командиров кораблей, но, как всегда в таких случаях, меч правосудия не мог не дать кривизны. Отстранили от должности командира "Несокрушимого" капитана второго ранга Виктора Константиновича Коннова, находившегося в это время в отпуске. Никто не мог понять, в чем он мог провиниться.
Я не был привлечен к строевой ответственности за недоказанностью моей вины и упущений и избежал партийного разбирательства, поскольку был беспартийным. Но всегда найдутся “доброжелатели”, добывающие свои дивиденды на счастье и на несчастье других. Одним из них был помощник флагманского специалиста РТС дивизии капитан третьего ранга Сидоров. После прекращения следствия, которое не успело определить степень вины должностных лиц в этой катастрофе, командование дивизии своей властью раздавало наказания. В один из дней Сидоров пришел к нам на корабль и долго беседовал со мной, интересуясь деталями происшедшего. Не получив никаких обвиняющих меня улик, он сказал “по-дружески”:
- Вы по своим обязанностям отвечаете за рекомендации командованию по безопасности плавания, связанные с надводной обстановкой, безопасным маневрированием и расхождением с судами в море. Ну скажите, вы ведь в чем-то виноваты в этом происшествии?
Формально я не был виновен в случившемся, но три потерянные жизни не давали мне покоя. Я терзал свою совесть, спрашивая себя, что не было сделано, чтобы не случилось катастрофы? Я уже ранее столкнулся с подобными иезуитскими приемами Сидорова в служебных отношениях и не жаловал его уважением. Это были мои внутренние терзания, а открыто обвинять себя было бы самооговором. Я ответил ему:
- Cледствие не установило моей вины. Если вы хотите меня наказать, то проведите расследование и установите степень моей виновности сами, а не прибегайте к таким приемам.
Через два дня после случившейся катастрофы приехали родители погибших, чтобы забрать тела своих сыновей и похоронить их на Родине. Встреча с родителями погибших была просто жуткой. Командованию нечего было сказать им в утешение, а государственная машина сделала "последнее прости", оплатив и организовав отправку останков погибших. Эти трагические события еще раз дали мне отчетливо понять свою ответственность перед матерями за жизни их сыновей, которые служили под моим началом. Никогда до конца своей службы я не забывал об этом.
ДО
33. НОВЫЕ КОМАНДИРЫ
Сразу после столкновения оба корабля без захода в базу были поставлены на ремонт к стенке судоремонтного завода в поселок Роста. Повреждения корпусов обоих кораблей были ниже ватерлинии, и поэтому их надо было срочно ставить в док. Техническое управление флота, для которого док на судоремонтном заводе был самой горячей точкой, в срочном порядке меняло годовой график докования кораблей. Оба столкнувшихся корабля сдавали боезапас.
Два корабельных механика эсминца “Скромный” старшие лейтенанты Федор Петрович Терещенко и Александр Михайлович Янчевский предложили старшему помощнику вариант всстановления поврежденного борта без постановки в док, на плаву, через бортовой кесссн (ящик для частичного осушения подводной части судна с целью реомнта), который надо было завести на пробоину борта. С этой идеей он согласился, и через два дня кессон был готов и опробован. Когда кессон был поставлен, то выяснилось, что он был выполнен прекрасно. Вода едва просачивалась через его стенки, а водоотливной насос справлялся с ее откачкой, и пробоина в борту со стороны кессона была совершенно сухая. Завод согласился проводить сварочные работы в кессоне, и через три дня ремонт подводной части борта был закончен. После завершения работ на корабль прибыли начальник Технического управления флота, командир дивизии и командир бригады, чтобы самим убедиться в полном восстановлении повреждения борта. Инициатива Терещенко и Янчевского была высоко оценена.
Последствия столкновения дали себя знать сменой двух командиров кораблей и назначением нового комбрига капитана первого ранга Волобуева Евгения Ивановича. В июле месяце Суринов был назначен к новому месту службы - старшим помощником командира крейсера “Свердлов” в город Кронштадт и сдавал дела старпому. Я собирался уезжать в отпуск и в понедельник после подъема флага зашел к нему с рапорторм. Он подписал рапорт и сказал, что я могу оформить документы на отпуск со следующего понедельника, а уехать тогда, когда сочту нужным, сообразуясь со своими делами. Получалось, что он неофициально дал мне дополнительно неделю отпуска, что было не в его правилах. Мы расстались с ним неформально, и впервые за время совместной службы он обратился ко мне на “ты”. После обеда мы сидели с ним в кают-компании за круглым столом, о чем-то беседуя, и он неожиданно спросил, нет ли у меня спиртного. Я не был пристрастен к спиртному, и кроме корабельного спирта, используемого для ухода за техникой, у меня никогда ничего не было. Я ответил, что у меня есть только очищенный спирт, и мы вместе спустились в мою каюту, прихватив бутерброды из буфета кают-компании. Мы выпили по полстакана разведенного спирта и еще побеседовали около получаса. На прощанье Суринов сдержанно сказал мне: “Спасибо тебе за службу, Геннадий Петрович”, но я прочитал в его глазах, что он оценил меня благодарной меркой. Не любил он никого хвалить, таков уж был у него характер.
Вместо Суринова командиром был назначен капитан второго ранга Виталий Иванович Зуб, только что закончивший Военно-Морскую академию. Командование понимало, что катастрофа повлияла на настроение и психику матросов, старшин и офицеров, и нам дали несколько месяцев спокойной жизни без проверок и инспекций. На корабль на два месяца был приписан квалифицированный кок-инструктор из Тыла флота. Нам отпускали несколько улучшенный ассортимент продуктов, и в кают-компании нас кормили как в санатории. Офицеры не любили стоять в заводе по двум обстоятельствам. Во-первых, корабль выводился из кампании, и не платили морского денежного довольствия, а эта прибавка составляла 30% от должностного оклада. Во-вторых, корабли, как правило, выходили с завода с неисправной радиоэлектронной техникой и ее приходилось “доводить до ума” уже в базе. Причина этого была в основном в недостаточной надежности техники, а также в том, что завод отпускал очень мало электроэнергии. Ее хватало только на бытовые нужды, и техника месяцами тщательно не проверялась и не настраивалась.
С приходом В.И.Зуба служебный климат и система взаимоотношений с командованием на корабле резко изменились. Спокойный, уравновешенный, подчеркнуто уважительный со всеми от офицера до рядового матроса, без сухого официального формализма, не любящий давить на офицеров и команду, выжимая из них требуемый результат, он был демократичен, доступен и прост в общении. Его основной принцип в работе был: “Уважать и не отказывать.” Кто бы с каким вопросом ни обращался к нему, он всегда старался пойти навстречу и искал способ не отказать просителю. Когда офицеры обращались с просьбами предоставить один или два служебных дня для решения семейных проблем, он не отказывал даже в трудных ситуациях, когда присутствие на корабле обратившегося было крайне необходимо. Нам поначалу казалось, что такой стиль взаимоотношений временный, чтобы утвердить свой авторитет среди офицеров и команды. Потом мы убедились, что это были его жизненные принципы, которых он придерживался всегда. Зуб никогда никого не подгонял, никому не читал лишних нотаций, оставался спокойным и выдержанным в любой ситуации, и на корабле постепенно установился дух делового оношения к службе, не как к подневольному делу, а как к повседневной работе. У него была любимая поговорка: “Хочешь жить до девяноста, ты смотри на вещи просто, и тогда конфликт любой разрешится сам собой.”
Он понимал, что произошедшая катастрофа психологически травмировала команду корабля и умело повернул ее в служебное русло. Экипаж корабля начал медленно оживать и приходить в себя после пережитого. В конце октября к моменту завершения ремонтных работ команда корабля работала в полную силу. Одновременно с Зубом на бригаду прибыл новый комбриг капитан первого ранга Евгений Иванович Волобуев, который для знакомства с кораблями бригады поочередно проводил смотры. Настала и наша очередь. Подготовка корабля к смотру - очень хлопотливое дело, но мы не узнавали свою команду. Матросы и старшины работали с такой самоотдачей и вдохновением, что ко дню смотра все сияло чистотой. На смотре команда выглядела ухоженной, предельно опрятной, и на лицах моряков отражалось их желание заслужить похвалу нового комбрига. Пунктуальный комбриг не мог не заметить этого. После смотра Зуб сказал нам слова благодарности, и мы поняли, что команда выздоравливает после катастрофы и корабль будет плавать. При всем уважении к прежнему командиру Суринову, тот не мог подобным образом воздействовать на команду корабля.
Зуб внес новый дух в кают-компанию, и после обеда офицеры не расходились по своим каютам, как бывало раньше, а оставались поговорить с ним и послушать его. Несмотря на молодой возраст - 34 года - он оказался интересным собеседником, старался укрепить в нас чувство офицерского долга и чести, его рассказы были поучительными. Однажды он рассказал нам несколько случаев, когда его привычка постоянно держать в своем бумажнике 100 рублей, по тем временам большие деньги, не один раз позволяла ему сохранить свое достоинство в самых непредвиденных ситуациях. Многие из нас тоже взяли это себе за правило. Совершенно неожиданно оказалось, что он был посвящен в детали некоторых государственных политических событий, о которых все мы знали только понаслышке. Его отец был хорошо известен в высших военных кругах, поскольку в звании генерал-майора в 1953 году был в составе группы военных, руководимых маршалом Жуковым и проводивших операцию по аресту всесильного в то время министра Внутренних дел Лаврентия Павловича Берия. Ставкой в этой операции в случае ее провала была жизнь каждого участника, и все они шли на это без страха. Мы услышали от него подробности этой операции, рассказанной нам без боязни, хотя с тех пор прошло только 10 лет и в каждом из нас по-прежнему сидел парализующий страх всесильного КГБ.
Принципом отношений с офицерами у Виталия Ивановича была не сиюминутная выгода от их службы, которая подталкивала командиров не отпускать опытных офицеров с корабля ради своего служебного спокойствия, а желание продвинуть офицера по службе. Подобная практика стимулировала у офицеров интерес к службе, инициативу и служебное творчество. Это было созвучно моим принципам взаимоотношений с подчиненной мне командой, и впервые за четыре года службы я почувствовал облегчение. Весьма показательно было мое назначение на учебу на офицерские классы. В начале июня 1964 года старпом Омулев во время моего вечернего доклада спросил, не хочу ли я пойти учиться на годичные Высшие Офицерские Курсы. Я имел некоторое представление об этих курсах и меня не устраивало, что там я могу получить только военно-тактическую и специальную подготовку для ступени флагманского специалиста РТС соединения. Мне хотелось получить более фундаментальную подготовку в Военно-Морской Академии, и я дал отрицательный ответ. Через неделю меня пригласил к себе Зуб, уже ставший начальником штаба бригады, для выяснения причины моего отказа. Мои доводы не подействовали на него, и он убедил меня пойти учиться.
- Геннадий Петрович. Вы уже служите на корабле скоро 5 лет, поэтому идите на учебу и не раздумывайте. Поучитесь с большой пользой, отдохнете от корабельной службы, а в 28 лет у вас достаточный запас времени, и Академия от вас никуда не уйдет.
Зуб был верен себе, и инициатива послать меня на учебу принадлежала ему. Ни ставший после него командиром Иевлев, ни старпом Омулев не сделали бы этого шага. Им очень хорошо и бесхлопотно плавалось со мной. К сожалению, под непосредственным командованием В.И.Зуба мне пришлось плавать очень короткий срок. В начале 1964 года начальник штаба бригады Артемьев оставил свою должность, сменив ее на дипломатическую работу, и Зуб был назначен на его место.
Встреча с Виталием Ивановичем Зубом и комбригом Евгением Ивановичем Волобуевым многому научила меня и оставила очень сильный след в моей жизни. С тех пор минуло 40 лет, но я до сих пор очень ярко помню все события связанные с ними обоими.
Евгений Иванович Волобуев был человеком высочайшего долга и невероятной самоотдачи. Это был выдающийся человек, хотя и несколько оригинальный. Он был чуть выше среднего роста, сухощаво-подтянутый, с продолговатым аскетическим лицом, необычайно выносливый, сделанный словно из железа, говоривший густым, громким баритоном, и от него исходили сила и энергия. Он прошел по военной службе без какой-либо поддержки со стороны, что, как правило, имели многие из тех, кто занимал адмиральские должности на флоте. Исключения были довольно редкими и касались офицеров, имевших выдающиеся способности и железное здоровье. Волобуев был одним из них. Первое, что меня поразило в нем, был его неординарный подход к корабельной службе. Подавляющее большинство командиров за любое нарушение всегда спрашивали не с конкретного виновника, а с его вышестоящего командира (боевой части и реже командира группы), как того требовали уставы. В отличие от них, он, сталкиваясь с такими нарушениями, всегда вызывал непосредственного виновника упущений - старшину или матроса, и между ними происходил примерно следующий диалог.
- Старший матрос Петров, это ваше заведование?
- Так точно, товарищ капитан 1-го ранга!
- Вы не обратили внимание, что аварийное имущество не полностью укомплектовано и не ухожено должным образом?
Виновник конфузился и понимал свою личную причастность. Принцип спроса непосредственно с ответственного лица действовал наиболее воспитующе в отличие от формального уставного подхода требовать сверху вниз и порождавшего безответственность и формализм. Командир корабля и старпом требуют от командира боевой части, командир боевой части требует с командира группы, командир группы со старшины команды, старшина команды с командира отделения, а командир отделения с непосредственно подчиненного ему матроса. Для команды корабля это был наглядный урок ответственности за свои заведования по корабельному расписанию, и этот урок воздействовал лучше всяких назиданий. Волобуев был опытным офицером, хорошим психологом и прекрасно понимал, как и каким образом воздействовать на людей.
Среди офицеров ходила интересная версия биографии Волобуева первых лет его службы. В начале Великой Отечественной войны он закончил училище береговой обороны и служил в войну командиром береговой батареи. Его страстным желанием было плавать на корабле, и он добился назначения на крейсер на младшую офицерскую должность в артиллерийскую боевую часть. Невероятное упорство и способности позволили Волобуеву продвинуться по служебной лестнице до командира артиллерийской боевой части крейсера. Затем он становится старпомом крейсера, командиром крейсера и после годичной учебы в Военно-Морской Академии, в так называемой “дубовой роще”, в возрасте 39 лет назначается на должность командира 170 бригады противолодочных кораблей. После этого он командует 2 дивизией противолодочных кораблей и получает звание контр-адмирала. Затем учеба в Академии Генерального Штаба и служба в должностях командира 5 эскадры и Первого Заместителя Команующего Северным Флотом и назначение в Главный Штаб ВМФ на должность Начальника Противолодочных Сил ВМФ.
Евгений Иванович был для меня образцом целеустремленного офицера, служившего с полной самоотдачей и требовавшего подобного отношения к службе от своего окружения. Безупречно компетентный как морской офицер Волобуев был всесторонне образованным, начитанным человеком и прекрасно разбирался не только в литературе, но и в искусстве. Мне довелось близко сталкиваться с ним, служа под его командованием на бригаде, близко работать с ним и наблюдать его в повседневной обстановке весной и осенью 1964 года на “боевой службе” на эсминце “Скромный”. Здесь уместно привести курьезный эпизод из моих служебных отношений с Зубом и Волобуевым осенью 1963 года.
Заводские корпусные работы после катастрофы шли своим чередом. Зияющая дыра на правом борту была закрыта, борт был вновь выкрашен, и внешне уже ничто не напоминало о происшедшем. В сентябре у меня вышел срок прохождения службы в звании старшего лейтенанта, и командир направил на меня представление на воинское звание капитан-лейтенант. Незадолго до этого произошло одно казалось бы незначительное событие. После утренней проверки техники командир отделения гидроакустиков старшина второй статьи Андреев доложил мне, что при поднятии вибратора в обтекатель гидролокатора поступает вода. Для корабля это не представляло никакой опасности. Неприятность заключалась в том, что в случае затекания обмоток вибратора нельзя будет вскрыть горловину обтекателя, поднять их сопротивление изоляции и восстановить работоспособность станции.
Причина могла быть в том, что подушка обтекателя негерметично прилегала к днищу корабля. В таких случаях необходимо докование корабля для устранения причины поступления воды. Я спустился вместе с Андреевым в гидроакустический отсек и попросил опустить и поднять обтекатель. Он опустил обтекатель, поднял его до момента срабатывания концевых выключателей, открыл клапан выравнивания давления и затем вручную за рукоятку привода поджал обтекатель к днищу корабля, как требовала инструкция. Затем, закрыв клапан выравнивания давления, открыл рабочий, или сливной, клапан. В обтекателе вода находилась под небольшим давлением и после открытия рабочего клапана должна была прекратиться течь, а она текла и текла через клапан. Ситуация была не из приятных, и вероятнее всего обтекатель мог получить удар топляка и деформироваться. Я тотчас доложил об этом Зубу. На следующий день Зуб попросил корабельного механика разобраться с течью в обтекателе и Андреев еще раз продемонстрировал случившееся. Механик на всякий случай попросил разобрать рабочий клапан, но он оказался в полной исправности. До выхода корабля из завода оставалось две недели. Срок докования кораблю наступал только через полгода, и мы были вынуждены выходить из завода под угрозой выхода гидролокатора из строя в любой момент и возможного срыва выполнения кораблем противолодочных задач. Наша бригада была самым мощным противолодочным соединением на Северном флоте. Каждый эсминец бригады был на особом счету у командования, поэтому мой доклад дошел и до комбрига, и до командира дивизии.
За неделю до выхода корабля из завода Зуб попросил меня продемонстрировать ему имевшую место неисправность. Я спустился в гидроотсек вместе с Зубом и стал рассказывать ему нехитрое устройство подъема и опускания гидроакустического вибратора и начал показывать, как он поднимается. Дождавшись, когда сработают концевые выключатели, я объяснил ему, что это предусмотрено в целях безопасности, и дальнейший подъем вибратора до его уплотнения с днищем корабля производится вручную. Я стал вращать маховик ручного подъема с таким усилием, что затрещали суставы рук.
- Теперь закрываю клапан выравнивания давления и открываю рабочий клапан - и я медленно проделал эти операции.
- При исправности и хорошем поджатии обтекателя избыток воды должен вытечь из обтекателя в трюм, и течь должна прекратиться, - продолжал я свои объяснения, и вода струйкой полилась из клапана в трюм отсека.
- А теперь вы увидите, что вода будет течь непрерывно, что означает негерметичное прилегание обтекателя к днищу.
Внезапно струйка воды стала уменьшаться в размере, а еще через некоторое время течь прекратилась. Зуб недоумевающе посмотрел на меня, а затем молча вышел из отсека. Я оконфузился. В течение месяца командованию докладывалось, что гидролокатор на эсминце “Скромный” в ненадежном состоянии и по-видимому потребуется докование корабля, а на деле оказалось все не так. Гидролокатор был исправен. Причина моего конфуза была очень проста. У командира отделения старшины второй статьи Андреева не хватало физических сил, чтобы подтянуть ручным механическим приводом обтекатель до его полной герметизации с днищем. После этого происшествия Волобуев отложил мое представление на воинское звание и решил задержать его подписание на несколько месяцев. Я был очень расстроен этим обстоятельством и не мог понять своей вины. Парадокс! На присвоение мне очередного воинского звания повлияла физическая неразвитость моего подчиненного. Я сказал себе, что впредь всегда надо убеждаться во всем самому, а не полагаться на кого-либо, чтобы не быть рабом чужих ошибок. Зуб меня понял, но ведь он тоже оконфузился и перед комбригом, и перед командиром дивизии, настаивая на доковании корабля, в котором не было необходимости. Евгений Иванович задержал представление на воинское звание руководствуясь “Волобуевской меркой”, но у меня не было на него обиды, а была досада только на самого себя. Присвоение очередного воинского звания капитан-лейтенант было задержано на 7 месяцев, и его присвоили мне только в апреле 1964 года. Но парадокс заключался в том что в моя служба в этот год заняла первое место на флоте и я был награжден именными часами от Командующего флотом. Вот так лучшему на флоте Начальнику радиотехнической службы эсминца задержали воинское звание на 7 месяцев, что применялось только к тем офицерам, кто пьянствовал и не хотел нормально служить.
34. КОЛОКОЛ
С приходом на бригаду Евгений Иванович Волобуев начал возрождать на кораблях морскую культуру и возобновлять забытые морские традиции. На кораблях бригады начали отбивать склянки - старая морская традиция бить в корабельный колокол один, два, три и четыре удара через каждые 15 минут. Следил он за выполнением этого ритуала очень тщательно. Склянки отбивали корабельные сигнальщики боевой части связи в рынду (бронзовый колокол), которая висела на мостике и была предназначена для подачи сигналов в тумане и плохую видимость для безопасности плавания. Комбриг держал свой флаг на эсминце "Находчивый", стоявшем борт о борт с эсминцем "Московский Комсомолец". В один из дней он вызвал старпома "Комсомольца" Матюшинского и спросил, почему у него на корабле не отбиваются склянки. Матюшинский стал уверять, что склянки на корабле отбивают исправно, и это какое-то недоразумение.
- Вот и проверьте, если это недоразумение! - заключил комбриг.
Матюшинский поднялся на мостик и стал распекать сигнальщиков за то, что они бьют склянки нерегулярно, и вдруг заметил, что рынды нет на своем месте. Вопрос: "А где у вас рында?" остался без ответа. Сигнальщики молчали, набрав в рот воды. На сигнальный мостик был вызван командир боевой части связи лейтенант Зайцев.
- Зайцев! Объясните, где у вас рында?
Зайцев глазам своим не поверил, не увидев рынду на положенном ей месте. Матюшинский не стал разбираться с недоразумением, а коротко приказал:
- Зайцев! Меня не интересует история с вашей рындой. Чтобы рында сегодня же была на месте и чтобы склянки на корабле отбивали исправно!
Сигнальщики рассказали Зайцеву, что они сняли рынду для чистки и случайно уронили за борт. У Матюшинского был крутой нрав, и Зайцев боялся старпома, как черт ладана, поэтому он не решился докладывать ему об утоплении рынды. Прошло полчаса, и сигнальщики "Комсомольца" снова продолжали исправно отбивать склянки.
На эсминце "Скромный" размеренно идет корабельная жизнь. Около полудни в каюте старпома раздался звонок телефона.
- Омулев! Вы игнорируете мои указания! Почему на корабле не отбивают склянки? - послышался недовольный голос комбрига.
- Товарищ комбриг! Я слежу за этим, и только что их отбивали.
- Второй старпом пытается меня переубедить! У меня хорошо со слухом, и моя каюта ближе к вашему мостику, чем ваша. Час назад меня разубеждал Матюшинский, теперь это делаете вы. Наведите у себя порядок.
Омулев поднялся на мостик. "Старшина сигнальщиков!" - позвал он. Явился старшина сигнальщиков и отрапортовал.
- Почему не отбиваются склянки? - спросил старпом, и тут его взгляд упал на то место, где должна висеть рында. Рынды на месте не было. Сигнальщики ничего толком объяснить не могли и сказали, что полчаса тому назад она была на своем месте.
Омулев был бывалым офицером, знал хорошо все обычаи корабельной жизни и взаимоотношений, но случай был неординарный, и на его памяти на кораблях еще ни разу не пропадали рынды! Предположить, что ее унесли на другой корабль, он не мог. У корабельной сходни неслась вахта, и вахтенный старшина не позволил бы это сделать без разрешения. Омулев начал расследование. Дежурные по кораблю и по низам ничего не прояснили, и вахтенный старшина у сходни также не мог сказать ничего вразумительного. С корабля ничего не выносили, но рында пропала. На корабле всякое случается, но он отверг версию, что кто-то из команды мог снять рынду даже для шутки. Она никому не нужна, и ее не спрячешь как перочинный нож. Из тупика его вывела внезапно возникшая мысль. Матюшинский! У него тоже на корабле не отбивали склянки. Он вернулся к вахтенному старшине у сходни и спросил:
- Вахтенный! Кто приходил на корабль за прошедшие полчаса?
Тот, немного подумав, ответил, что кроме лейтенанта Зайцева с "Московского Комсомольца" в сопровождении старшины никто не приходил.
- Они что-нибудь выносили с корабля?
- Нет! Они зашли вдвоем и через 10 минут вышли.
Через две минуты Омулев поднимался по трапу на мостик "Комсомольца" со стороны фок-мачты. Поднявшись, он увидел, как двое сигнальщиков пытаются сточить надпись "Эсминец Скромный" на висящей рынде здоровенным рашпилем. Рында с эсминца “Скромный” заняла место пропавшей рынды на “Московском Комсомольце”.
Над происшествием по поводу пропажи рынды, достойным пера Леонида Соболева, хохотала вся бригада! А события происходили следующим образом. Матюшинский не любил тратить время на длительные разбирательства и устанавливать истину. Он просто выматерил командира БЧ-4 лейтенанта Зайцева и приказал найти и повесить рынду. Зайцев не решиля сказать, что рында утоплена сигнальщиками. Боясь получить взыскание за действия своих подчиненных, он решил эту проблему по-своему. Он взял большое ведро и вместе со старшиной сигнальщиков пошел к соседу на эсминец "Скромный". Подождав, пока в том месте, где висела рында, не будет никого из сигнальщиков, они вместе со старшиной сняли рынду с крюка, положили в ведро и, накрыв ветошью, спокойно сошли на свой корабль. Вахтенный старшина видел, что Зайцев зашел на корабль вместе со старшиной, в руках которого было ведро. Они сошли с корабля с тем же ведром, поэтому он не придал этому никакого значения: с чем люди пришли, с тем и ушли.
Бригада содрогалась от смеха, когда это курьезное присшествие разнеслось по всем кораблям. Рында была найдена и поднята на борт легководолазами, которые проискали ее около двух часов.
35. НА БОЕВОЙ СЛУЖБЕ
Виталий Иванович Зуб пробыл в должности командира только полгода, и в декабре месяце командир бригады представил нам нового командира капитана третьего ранга Николая Исидоровича Ивлиева. Официальное представление быстро закончилось, и Николай Исидорович стал знакомиться с офицерами. Его вступительное слово было коротким:
- Прошу вас быть исполнительными и пунктуальными в совместной службе. Это то, к чему меня приучили мои командиры и корабельная служба, и то же самое буду требовать я.
До назначения командиром он был старшим помощником командира на одном из кораблей нашей бригады. По своему складу он был человеком жестким, требовательным, но справедливым. Свою деятельность он не стал начинать ни с перестроек сложившихся традиций, ни с каких-либо изменений. Он стал внедрять свои принципы взаимоотношений и совместной работы постепенно. К тому времени корабль был отплаванным, команда корабля была уже опытной и обученной, и начавшийся 1964 год боевой подготовки проходил достаточно гладко. Служба с Иевлевым не стала легче, но стала немного спокойнее, без лишней дерготни и нервотрепки. Но это был не Виталий Иванович Зуб, вникавший в нужды офицеров корабля. Ивлиев был несколько формален во взаимоотношениях.
В начале января кораблю была поставлена задача несения месячной боевой службы в Атлантике с выходом в море в начале марта. В течение двух месяцев нам предстояло выполнить все положенные курсовые задачи, на которые в обычное время отводилось четыре месяца. Мы начали интенсивно плавать и к началу марта выполнили почти полностью положенный курс задач с расчетом выполнить оставшуюся часть задач на боевой службе.
На подготовку к выходу на боевую службу нам выделили две недели, срок небольшой, учитывая неповоротливость наших флотских служб обеспечения. Как всегда, в самый неподходящий момент случаются непредсказуемые события, и в период подготовки у меня случилась необычная неисправность в станции “ФУТ-Б”.
Закончил службу Евгений Мягков, и на его место я поставил отслужившего всего один год на корабле Владимира Лукьянцева, имевшего за плечами электротехнический техникум. Он прошел школу подготовки под руководством Мягкова, оказался способным учеником и в течение года освоил все, что знал сам Мягков. Меня привлекали в Лукьянцеве не только его способности, но и тщательность, с которой он делал любое дело. Я, не сомневаясь, доверил ему сложную станцию. Мы с Лукьянцевым обнаружили, что в высоковольтном вращающемся переходе антенного поста произошел обрыв цепи, по которой подавалось напряжение 9000 вольт в передатчик антенны. В истории эксплуатации этих станций таких неисправностей никогда не встречалось. Чтобы установить место обрыва, пришлось вскрыть крышку высоковольтного перехода на антенне. Мы обнаружили, что внутри серебряного пятачка съема высокого напряжения произошел обрыв подводящего высоковольтного провода. Стояла холодная зима, и мы на 18 градусном морозе и на пронизывающем ветру в течение двух дней искали и устраняли эту неисправность. Самым сложным оказалось запаять провод в высоковольтном съемном устройстве из-за трудности доступа к нему, не говоря уже о качестве самой пайки в морозную погоду. Но мы выполнили эту почти ювелирную работу и, как оказалось, очень качественно. В этот раз впервые за мою службу я оторвался от всех корабельных дел для ремонта станции и ничем, кроме ремонта, не занимался. Ивлиев, поняв сложность ситуации (неисправность станции могла повлиять на готовность корабля к выходу) и, что полагаться на помощь мастерской флота нельзя, приказал старпому не беспокоить меня служебными делами, пока я не отремонтирую станцию.
И я, и Лукьянцев были горды от выполненной нами уникальной работы. Произошедшее положительно воздействовало на мою команду - это всегда ощущается по каким-то незаметным нюансам. Старшины и матросы еще раз убедились в моем профессионализме и по достоинству оценили, что я выполнял работу, не жалея себя, на таком морозе в течение двух суток. Ко дню выхода на боевую службу все подготовительные работы были выполнены, и вся техника была в исправности.
Для неосведомленного читателя следует дать пояснение термина боевая служба. В 1962 году в Советском ВМФ была принята новая концепция поддержания оперативной обстановки на возможных театрах военных действий путем несения кораблями ВМФ боевой службы. Выражаясь точнее, постоянным присутствием боевых кораблей в определенных океанских районах. Деятельность кораблей заключалась в присутствии в определенном океанском или морском районе, а также в непосредственном наблюдении за военно-морскими соединениями стран НАТО в период проводимых ими учений и маневров. Первоначально непрерывная длительность плавания кораблей на боевой службе составляла до одного месяца, а к середине 70-х годов доходила до семи месяцев. К боевой службе привлекались все классы кораблей от сторожевых кораблей до легких крейсеров проекта 26 бис.
С нами на боевую службу вышел командир бригады капитан первого ранга Евгений Иванович Волобуев. Атлантика неприветливо встретила нас штормами и сильными ветрами, и это было наше первое длительное плавание, проходившее в штормовую океанскую непогоду. Через неделю плавания нам было приказано выйти навстречу американскому авианосному соединению во главе с ударным авианосцем “Индепенденс” и сопровождать его во время маневров в северной Атлантике. Задача была не из легких - найти соединение кораблей на океанских просторах Атлантики, не имея источника разведки на своем борту. Разведывательную информацию о нахождении американского соединения мы получали как из штаба Северного флота так и из Главного штаба ВМФ. На третий день мы обнаружили на радаре большую группу кораблей и, судя по ее построению, предположили, что это разыскиваемое нами ударное соединение. Когда мы вышли на визуальный контакт, наши предположения подтвердились. Мы присоединились к соединению кораблей, заняв позицию слежения в 5 милях справа по корме авианосца. На следующий день утром получаем с авианосца семафор:
- Мистер Волобуев! Приглашаем вас с группой офицеров посетить авианосец и принять участие в обеде в вашу честь. Подписал командир авианосца “Индепенденс.
Это приглашение было данью уважения к Волобуеву как к моряку и командиру соединения. В том, что имя командира корабля было известно американской стороне, мы не сомневались, но мы были удивлены осведомленностью американского командования, что на борту корабля находился командир бригады. В упомянутую боевую службу мы бороздили северную Атлантику в сильную непогоду. Но когда мы присоединлись к авианосному соединению, то с удивлением отметили, что оно выполняло свои задачи, сообразуясь с погодными условиями. Оно уклонялось от зиминих циклонов, и наше недельное плавание проходило в совершенно спокойную погоду. Нашим же кораблям ставились задачи независимо от погодных условий, и иногда они возвращались в базу имея повреждения палубного оборудования и оружия. Находясь вблизи авианосца и наблюдая за его боевой подготовкой, мы видели детали его повседневной жизни, и нас поразило одно обстоятельство. Однажды в середине дня мы заметили, как на корму авианосца вышел черный матрос и вывалил за борт пищевые отходы, среди которых были апельсиновые корки. На наших кораблях мы и не мечтали о свежих фруктах не только в море, но и при стоянке в базе. Флотским рационом свежие фрукты не предусматривались. Единственной привилегией кораблей на боевой службе была добавка к повседневному рациону 200 граммов консервированного фруктового сока, обычно яблочного. В остальном наш рацион ничем не отличался от обычного.
Весь период плавания Волобуев находился на ходовом мостике корабля с перерывом на 6 часов для отдыха. Когда мы сопровождали авианосец, он вообще не сходил с ходового мостика всю неделю и спал не раздеваясь на диване в штурманской рубке не более 3-4-х часов в сутки. Это был первый опыт боевой службы, первое непосредственное соприкосновение с кораблями “вероятного противника”, и комбриг докладывал в Главный штаб ВМФ все детали действий авианосца. В конце недельного сопровождения АВУ Волобуев ходил с лицом землистого цвета от перенапряжения и недосыпания. Как он мог выдерживать такое нечеловеческое напряжение, одному Господу известно. В таком режиме он плавал всю свою службу комбригом, не жалея себя, а встречаясь с нерадивостью подчиненных, спрашивал с них по своей Волобуевской мерке.
В этом плавании для нас все было впервые: и облеты базовой патрульной авиации НАТО, и сопровождение авианосца “Индепенденс”, покорившего нас своей мощью, и штормовая Атлантика, и продолжительность плавания. После недельного слежения за авианосным соединением топливо и пресная вода были на исходе. Мы получили приказание идти на встречу с танкером “Волхов” для пополнения топлива и продовольствия, и произошел курьезный эпизод. Около двух часов ночи на горизонте показалось море огней, место которых на карте почти совпадало с точкой встречи с танкером. Сигнальщики начали вызывать прожекторами группу кораблей, но длительное время никто не отзывался. Наконец получен ответ. Ярко-желтым цветом нам была передана буква “Я”. Это оказалась эскадра английских кораблей. Вдруг в конце этого моря огней, почти у самой воды, заработал сигнальный прожектор белого цвета. Мы приняли сообщение: “СКР “Бравый” преследует авианосец “УОСП”. Прошу ваших указаний. Командир СКР.” Смешно, как в басне Крылова про слона и моську, но дерзкому командиру СКР мы передаем семафор: “Благодарю за службу! Продолжайте преследовать противника. Командир эсминца “Скромный” Ивлиев.”
Приняв от танкера топливо, мы спустились южнее Фарерских островов для обследования предполагаемого района боевой подготовки английских подводных лодок. Но с нашей близорукой гидроакустической станцией обнаружить в океанских просторах подводную лодку было равносильно поиску иголки в стогу сена. Наше первое океанское плавание подходило к концу, и при возвращении недалеко от берегов Англии мы с изумлением смотрели на чудо природы - скалу Рокол, одиноко возвышавшуюся над океанской гладью. Мы возвратились в базу около середины апреля, уставшие от продолжительной штормовой погоды и с непривычным острым ощущением твердой земли сошли на берег.
Вторая боевая служба на которую с нами снова вышел Волобуев состоялась в августе. Кроме традиционных задач, нам была поставлена специальная задача использования новой аппаратуры неакустического обнаружения подводных лодок по тепловому физическому следу - “Струя-К”. Это был опытный образец аппаратуры, которую нам установили перед самым выходом, состоявшей из обыкновенного самописца и подводного температурного датчика под килем корабля.
Немного о создании этой аппаратуры. Принцип ее работы был основан на использовании выноса турбулентного следа подводной лодки из глубины на поверхность. Это явление было открыто сотрудником 14 Института ВМФ капитаном первого ранга Мельтреггером в конце 50-х годов. Турбулентный след имеет температуру слоя воды на глубине подводной лодки и при выносе на поверхность имеет тепловой температурный контраст с поверхностью моря. Температурный контраст может достигать от десятых долей градуса до нескольких градусов, в зависимости от района моря и времени года, и регистрируется на ленте смописца. Наличие температурного контраста, превышающего температурный фон поверхности моря, свидетельствует о наличии подводной лодки. 18 августа около 3-х часов дня в районе Фаррерских островов мы обнаружили резкий температурный контраст на самописце. Тактика поиска подводной лодки при обнаружении ее температурного следа была отработана, и Волобуев принял решение на маневрирование для уточнения полученного контакта. Маневрирование выявило четкий контрастный след. Была определена сторона движения предполагаемой подводной лодки, и мы, включив гидролокатор, пошли по следу подводной лодки. Через 30 минут гидроакустики получили контакт с подводной лодкой и корабль начал слежение за ней. Подводная лодка по посылкам гидролокатора определила, что за ней ведется слежение, и начала маневр на уклонение, подставляя кильватерную струю и увеличив ход до 16 узлов. Слежение за маневрирующей лодкой продолжалось около полутора часов, но ей удался маневр отрыва от преследования. Это была новая английская дизельная подводная лодка, имевшая современные cеребряно-цинковые аккумуляторные батареи и способная развивать подводный ход до 16 узлов, что впоследствии подтвердили разведисточники.
Впервые иностранная подводная лодка была обнаружена с помощью этой аппаратуры сторожевым кораблем СКР-22 в 1962 году, а наш случай был вторым на флоте. Других случаев обнаружения иностранных подводных лодок с помощью этой аппаратуры мне не было известно за всю 18-тилетнюю службу на Северном флоте. Факт слежения за подводной лодкой был доложен Волобуевым в ГШ ВМФ и на КП Северного флота. Через несколько дней мы попали в сильный трехдневный шторм, и носовой шпирон, в котором был закреплен датчик и проходил приемный кабель аппаратуры, был срезан волной. Командование ВМФ очень серьезно отнеслось к факту обнаружения английской подводной лодки, и случилось беспрецедентное событие. Нам приказали вернуться в базу, восстановить аппаратуру и продолжить боевую службу у западных берегов Англии.
Мы возвращались в базу 24 узловым ходом и надеялись хоть на короткую передышку в плавании, чтобы увидеть свои семьи. Волобуев поставил срок для восстановления аппаратуры 24 часа. С приходом в базу вся организация работ по ремонту легла на меня. Несмотря на, казалось бы, небольшой объем работ, вопросов, требующих решения, оказалось очень много. Восстановительные работы были завершены за 18 часов. Поскольку до выхода корабля оставалось еще 6 часов, я получил разрешение сойти на берег на три часа в надежде увидеть семью, которая должна была в конце августа возвратиться из Ленинграда. Но мои ожидания не оправдались - мой дом оказался пустым.
Корабль отошел от причала на продолжение боевой службы в назначенное Волобуевым время. Когда мы вышли из Кольского залива и легли курсом в северную Атлантику, меня на ходовой мостик неожиданно вызвал Ивлиев и сказал: “Геннадий Петрович! Идите отдыхать и придете на свой КП, когда восстановитесь“. Такая забота была редкостью. Обычно командование не очень-то разбегалось на заботу об офицерах, так было удобнее и меньше хлопот.
Мы утюжили Атлантику у западного побережья Англии еще три недели в надежде повторить достигнутый успех. Но поиск был безрезультатным и мы возвратились в базу в середине сентября.
1964 год был пятым годом моей службы на корабле, и я уже четвертый год был в должности командира боевой части - начальника радиотехнической службы. Мое положение на корабле было несколько курьезным - я был беспартийным, хотя формально состоял в комсомоле. Пополнение партийных рядов было предметом отчетности, как по количеству так и по процентам, и замкомандира Владимир Иванович Андронов не единожды проводил со мной беседы по поводу вступления в партию. У меня был свой взгляд на этот счет. Я понимал, что наличие партийного билета будет еще одной палочкой-погонялочкой в службе и откровенно заявлял, что не хочу промывания мозгов по “партийной линии”. С другой стороны, я понимал, что, не вступив в партию, я не смогу продвигаться по службе. Помня свои трения с Андроновым в самом начале службы на корабле, я сказал ему: “Я не хочу быть в вашей парторганизации и подам заявление о приеме в партию только за два месяца до ухода с корабля.”
Свое обещание я выполнил, опоздав только на полмесяца - в конце августа, за полтора месяца до отъезда на учебу в Ленинград, меня приняли кандидатом в члены КПСС. Подходила к концу моя служба на корабле. Я был утвержден слушателем на офицерские курсы ВСООЛК ВМФ и дослуживал последние дни, ожидая отъезда в Ленинград и строя свои планы на будущее.
36. НА УЧЕБУ
Учеба на офицерских курсах ВСООЛК начиналась 9 ноября, и мне не удалось даже получить полностью положенный отпуск. Ивлиев боялся остаться без начальника РТС. Он опасался, что посыпится техника и корабль не сможет плавать. Он оттягивал мой отъезд до тех пор, пока не стало известно, что корабль становится на месячный профилактический осмотр и не будет плавать. Моя задержка аргументировалась отсутствием замены и что во время учебы я отдохну, как в отпуске. С его стороны, это был самый настоящий произвол и беззаконие. Сдавать дела было некому, и я формально обменялся рапортами с командиром БЧ-4 Вадимом Голубевым. Я вложил много труда и отладил организацию в своей радиотехнической службе так, что повседневная работа шла сама собой. Уже более года я не имел проблем с ремонтом техники - старшины делали все сами, обращаясь ко мне только за консультацией и советом. Много лет спустя, корабельный механик мудрый Семен Курган, с которым мы встретились в Ленинграде, сказал мне: “Гена! После твоего ухода с корабля плодами твоего труда пользовались и кормились еще два начальника РТС, не имея хлопот ни с техникой, ни с командой.”
Я поблагодарил команду и с горечью расстался с моими помощниками, сожалея, что ухожу от них навсегда и мне не довелось долго пользоваться плодами своей работы.
По заведенному порядку после учебы офицеры получали назначение на тот флот, с которого они прибыли. Зная, что через год мы снова вернемся в Североморск в свою квартиру, наши сборы с женой были короткими. Для меня начинался период подготовки к новому, неизвестному жизненному этапу.
Мы приехали в Ленинград в свою маленькую 12 метровую комнату на улице Петра Алексеева около Сенной площади, которую моя хозяйственная жена обставила скромной мебелью годом ранее. С хорошей мебелью в ту пору были трудности, как и во всем, и нам помог “достать” ее Женин заботливый отец Осип Яковлевич. В комнате у нас было тесно, но уютно, который моя жена всегда умела создать. Мы жили в коммунальной квартире по-ленинградски, с минимумом удобств, без ванной и душа и только с одной раковиной в кухне, с соседями, которых было еще три семьи. Жили очень мирно и дружно. Наша дочь Ира росла смышленой девочкой, у нее был легкий характер без всяких детских капризов. Все соседи по квартире в ней души не чаяли и, уходя по вечерам, мы оставляли нашу дочь на кого-нибудь из них. С переходом на учебу я впервые по-настоящему почувствовал, что у меня есть семья, и стал жить ежедневными семейными заботами и тревогами. Моя мудрая и хозяйственная жена очень умело распоряжалась нашим скромным бюджетом, который составлял тогда 220 рублей в месяц. Помню, что на питание мы тратили в месяц не более 80 рублей, покупая, правда, свежие овощи и фрукты только на Сенном рынке. Жена старалась экономить как только могла. Например, она узнала, что есть специальный магазин для рыбаков на одном из дебаркадеров набережной Лейтенанта Шмидта. Она ездила туда два раза в месяц и покупала хорошую говядину по 1 рублю 20 копеек за килограмм и баранину по 90 копеек за килограмм. Мы выделили в расходную часть нашего бюджета затраты на театры и развлечения и редко пропускали неделю, чтобы не посетить один из Ленинградских театров. Конечно, мы ходили и на спектакли Товстоногова в БДТ с прекрасным созвездием талантливых актеров, и в Кировский театр, с благоговением вдыхая театральную культуру. Понимая, что наше пребывание в Ленинграде временное, мы старались приобщиться к духовной жизни города, посмотреть как можно больше и восполнить все, что пропустили за пять лет жизни на Севере. Остался в памяти концерт Мирей Матье, приехавшей впервые на гастроли в Советский Союз в самом начале ее творческой карьеры, когда ей было только 19 лет. Ее выступление проходило в Зимнем Манеже, не имевшем хорошей акустики, и мы были восхищены необычной силой и красотой ее голоса. В первом отделении этого концерта выступал современный балет Артура Плашарта, впервые увиденный нами и поразивший необычностью пластики.
На курсах меня ждал сюрприз. Одновременно со мной на учебу был назначен мой хороший друг по училищным годам Вячеслав Малешин, с которым мы не виделись два года. Мы были рады встрече и, как в былые училищные годы, снова сели рядом за один учебный стол. С Вячеславом у нас начался очередной круг дружбы, прерванной корабельной службой. У нас было какое-то созвучие душ. Мы могли рассказать друг другу все, что беспокоило каждого, не боясь быть непонятым, и у нас не было ни единой размолвки за все годы нашей длительной дружбы. На третьем этаже главного здания имелась большая бильярдная комната, которая практически не посещалась слушателями в учебные дни, и мы стали частыми ее посетителями. Биллиардная была очень далеко от начальства, и никто из них туда никогда не заходил. После окончания лекций мы должны были самостоятельно заниматься в учебном классе, но, в нарушение порядка, мы проводили за биллиардом время самостоятельной подготовки два или три раза в неделю.
Я и Вячеслав быстро привыкли к ритму занятий. Учеба давалась легко и нам, как правило, было достаточно только лекционных часов, чтобы все усвоить. Мы с ним с курсантских лет мечтали поступить в адъюнктуру, работать в науке и не оставляли надежд добиться своей цели. Для воплощения в жизнь своих замыслов мы решили сдать кандидатские экзамены. По существовавшему порядку после поступления в адъюнктуру необходимо было сдать три кандидатских экзамена: марксистско-ленинскую философию, иностранный язык и специальность. Два первых экзамена разрешалось сдать до поступления в адъюнктуру. Первый экзамен мы успешно сдали в начале мая, а экзамен по иностранному языку, прием которого планировался при Военно-Морской академии только осенью, уже после завершения нашей учебы на Классах, нам сдать не удалось.
Офицерские Классы занимали несколько больших зданий, главное из которых выходило фасадом на набережную Невы и Заневский проспект. Начальником Классов в то время был вице-адмирал Абашвили, известный всему флоту адмирал, ранее командовавший одним из Балтийских флотов. Правил он спокойно, но жестко и не церемонился со слушателями, отчисляя их за провинности обратно на флот. На Классах была хорошая техническая библиотека и очень хороший фонд художественной литературы, который содержал и раритеты, неведомо каким образом оказавшиеся там. Вспоминаю, что книгу стихов английского поэта Чосера я искал во многих библиотеках города, а обнаружил только в библиотеке на Классах. Учебный процесс был отлажен по академическому образцу. Наши занятия начинались в 8.15 утра четырьмя лекциями. После небольшого перерыва на обед еще две лекции и два часа самостоятельной работы в классе до 5 часов вечера. Не видевшие нормальной жизни в течение многих лет, мы чувствовали себя, как на курорте, и занятия были действительно райским отдыхом после сумасшедшей корабельной службы.
Группа флагманских специалистов радиотехнической службы надводных кораблей замыкалась на кафедру радиотехничских средств флота. Возглавлял ее капитан первого ранга Всеволод Юлиевич Ралль, потомственный флотский офицер. Его отец вице-адмирал Юлий Федорович Ралль был хорошо известен среди флотских офицеров и во время Великой Отечественной войны командовал Минной службой Флота. Всеволод Юлиевич Ралль был всесторонне образованным офицером и стоял у истоков отечественной радиолокации. Вначале он преподавал в училище связи им. А.С.Попова, а затем перешел работать на родственную кафедру на офицерские классы - ВСООЛК, где мы с ним и познакомились. В начале своей службы, познавая новую область знаний - радиолокацию, он заглянул левым глазом в волновод работающей станции сантиметрового диапазона и сжег хрусталик, лишившись зрения в левом глазу. Тем не менее, он многие годы безаварийно водил автомобиль. Когда мы его спросили, как это ему удается, он в шутку ответил, что сканирует правым глазом для компенсации объемности восприятия. У него было потрясающее чувство всего нового. Он проявлял удивительную осведомленность во многих областях бурно развивающейся в те годы электроники, стараясь применить эти знания в процессе обучения. Лекции по курсу боевого использования радиотехнических средств, которые он читал, были всегда информативными и интересными. Преподаватели возглавляемой им кафедры читали нам устройство нескольких радиолокационных и новой гидроакустической станции, а также основы вычислительной техники на базе вычислительных машин серии “Минск”. Среди других дисциплин мы изучали некоторые образцы ракетного и торпедного оружия, тактику ВМФ и безусловный атрибут любого учебного заведения основы марксистской философии.
В нашем классе было четырнадцать слушателей с разных флотов и пограничных войск. Как всегда в таких случаях, коллектив формируется по случайному признаку. Ко всеобщему удовлетворению, мы нашли общий язык, жили очень дружно, и никаких трений между нами не возникало.
От учебы на Курсах и от преподавательского состава остались самые теплые воспоминания, и я не один раз вспоминал Виталия Ивановича Зуба, настоявшего на моей учебе. Он оказался прав. Пять лет корабельной службы очень сильно повлияли на меня и незаметно унесли много сил. С началом учебы я обратил внимание, что на третьем лекционном часу я не выдерживал напряжения и засыпал. Никакие усилия не помогали побороть сваливавшееся на меня сонливое состояние. Через два месяца я слег в Военно-Морской госпиталь. К сожалению, я вышел из госпиталя, не освободившись полностью от своего недуга, но я уже выдерживал все лекционные часы. Я предполагал, что такое состояние у меня возникло от длительной работы с открытыми источниками высокочастотных излучений. Дело в том, что на корабле обстоятельства часто требовали отремонтировать неисправную станцию в кратчайший срок, и ради этого приходилось идти на нарушение инструкций. При неисправностях в передатчике РЛС самым быстрым способом определения места неисправности было наблюдение за линией накопления и разряда при открытой дверце работающего передатчика. Для этого замыкалась накоротко блокировка дверцы передатчика и станция включалась на излучение. В помещении передатчика стоял густой запах озона, а у открытой крышки передатчика был большой фон бетта излучений. Это я установил значительно позже, сделав дозиметрические измерения. В те годы защитные костюмы СВЧ были только на бумаге, а на действующем флоте их не было и в помине. На флоте только требовали, не заботясь о том, каким образом достигается результат. Наблюдение за здоровьем офицеров было, по существу, формальным, а задачей медицинских органов было удерживать офицеров на службе, несмотря на их состояние здоровья. Да простят мне эту крамолу флотские корабельные врачи, прочтя эти строки. Система, как молох, перемалывала офицерское пушечное мясо. На флоте шел естественный отбор, продвигая вверх по служебной лестнице сильнейших, и первым условием для занятия вершин военного руководства от контр-адмирала и выше было железное здоровье.
Выйдя из госпиталя в конце февраля, я снова включился в учебу, быстро подобрал учебные задолженности и сдал успешно промежуточные полугодовые экзамены.
Пришла весна и городская жизнь запульсировала. На углу улиц Петра Алексеева и Садовой установили пивной ларек, возле которого с утра до вечера стояла длинная очередь. Возвращаясь домой после занятий, я всякий раз проходил мимо него и иногда останавливался выпить кружку пива. В очереди за пивом стоял в основном рабочий люд, и разговоры крутились вокруг одной и той же темы: “сообразил”, “сообразим” или “будем соображать”, т.е. на тему, как бы, на что бы и где бы выпить спиртного. Когда я в форме капитан-лейтенанта становился в очередь, мне почти всякий раз говорили: “Иди, служивый, без очереди. Тебе некогда, а у нас здесь свои разговоры.” Я благодарил их и оставался в очереди, с интересом слушая их беседы и разговоры. Вот один из них.
- Что за жизнь пошла! Все подорожало. Разве раньше хозяйка давала мужу 10 рублей на обед? На них можно было хорошо пообедать и сообразить. А сейчас что ты купишь на рубль? На троих надо сбрасываться по рублю на бутылку водки, а на закуску “братская могилка”.
Прошло четыре года с тех пор, как был деноминирован рубль в 10 раз. Были повышены цены на многие товары, в том числе и на продовольствие. Я поинтересовался, что же такое “братская могилка”, и оказалось, что в простонародье так называют банку рыбных консервов “мелкий частик в томатном соусе”. Вообще рабочий люд был горазд на всякие выдумки, а термин “соображать” занял в его лексиконе достойное место. Напротив Кировского завода на Нарвском проспекте был небольшой сквер и рядом с ним маленькая площадь без названия. По пятницам в конце рабочего дня эта площадь была запружена рабочим людом. Рабочие завода приходили сюда, чтобы расслабиться после трудовой недели. Они располагались на скамейках сквера или на газоне, кто как мог, и распивали на троих бутылочку водки или вина. Между собой эту площадь они называли площадью “Соображения”.
Чтобы вывезти дочку на лето из города, мы сняли дачу в Бернгардовке, откуда было очень удобно добираться на учебу. Весь июнь и июль мы жили в дачной тишине, а в начале августа перед отъездом на Север поехали к Черному морю в Евпаторию получить заряд здоровья в благодатном климате Крыма.
В конце июня состоялись государственные экзамены, после которых нашу группу направили на практику в учебный центр в город Лиепая для изучения новой гидроакустической станции “Титан”. Руководителем практики был назначен преподаватель кафедры капитан первого ранга Соколов. Получив передышку от корабельной службы, мы не хотели утруждать себя напряженной учебой, а занимались всей группой только три часа утром. Из опасения, что мы не успеем пройти всю программу праткики, Соколов пытался было заставить нас заниматься полный день. Мы его убедили не вмешиваться в наши занятия и потратить 10 дней практики на самого себя, заверив, что требуемую программу мы выполним. Он был вынужден согласиться и мы использовали оставшееся от занятий время на спорт и знакомство с городом. В это время в город на гастроли приехал знаменитый танцовщик Махмуд Эсамбаев, и мы посмотрели его спектакль. Танцовщиком он был безусловно очень талантливым, и нас поразила легкость, с которой он исполнял сложные элементы танцев, особенно замедленные движения. В одном из ритуальных танцев он из положения сидя на корточках плавно и медленно вставал в полный рост в течение четырех минут. Вернувшись в гостиницу, мы попробовали воспроизвести этот элемент танца, но безуспешно. Физическая нагрузка оказалась никому не под силу, никто из нас не смог выдержать и двух минут такого медленнного подъема. Эсамбаеву тогда был уже 41 год. Свои обязательства перед руководителем практики мы выполнили и, к его удивлению, прекрасно сдали финальный экзамен по устройству станции.
Учеба на Высших офицерских классах подвела некую черту в моей корабельной службе, завершив этап моего офицерского становления. Я понял, что многому научился на флоте, и, сравнивая свой опыт, полученный за пять лет корабельной службы, с опытом моих сокурсников, смог реально оценить самого себя. Выпускные экзамены я сдал отлично, и по заведенному порядку моя фамилия была помещена на мраморную доску среди окончивших Классы в 1965 году с отличием. В середине сентября, вновь получив назначение на Северный флот, я уехал на службу, оставив свою семью на осень в Ленинграде.
37. ОДА ЭСМИНЦУ 56 ПРОЕКТА
Итак, закончился мой первый очень напряженный период службы на кораблях 56 проекта, которые были в зените своей заслуженной славы в конце 50-х и начале 60-х годов. Это были действительно очень современные по тем временам корабли, в которые талантливая инженерная мысль их создателей вложила все достижения кораблестроения всех предшествовавших лет. На фоне красавцев эсминцев 56 проекта их предшественники эсминцы проекта 30 бис выглядели неуклюжими утюгами. В эсминце 56 проекта все, начиная с обводов корпуса корабля, было спроектировано на современном уровне, а возможность экстренно ввести паросиловую установку и сняться со швартовых за 30 минут впечатляла. Паросиловая установка позволяла развивать скорость до 38 узлов. Созданы эти корабли были так удачно, что, вступив в состав флота в 1953 году, служили в строю флота вплоть до конца 80 -х годов, а некоторые из них проплавали более тридцати лет. Служить в то время на 170 бригаде противолодочных кораблей, куда входили эсминцы 56 проекта, было престижно и предметом зависти.
С приходом эсминцев 56 проекта резко выросла противолодочная мощь Северного флота. Современная гидроакустическая станция и противолодочное оружие нового поколения придали новое качество этим эсминцам. 170 бригада стала самым мощным противолодочным соединением на флоте. Совершенно новое развитие получила противовоздушная оборона корабля. Первый комплекс противовоздушной обороны, который включал артиллерийскую зенитную счетверенную установку 45 мм калибра и станцию управления зенитной стрельбой “ФУТ-Б”, дал новое качество противовоздушной обороне корабля. Курсом боевой подготовки этих кораблей предписывалось выполнение зенитных артиллерийских стрельб по конусу, который буксировался самолетом на длинном стальном тросе. Станция управления зенитной стрельбой “ФУТ-Б” была разработана настолько хорошо и удачно, что часто при выполнении этих стрельб конуса бывали сбиты. Это было возможно только при прямом попадании в них зенитных снарядов, настолько высокоточно решалась задача стрельбы этой станцией. Две спаренные универсальные 130 мм артиллерийские установки, предназначенные для стрельбы как по надводным, так и по воздушным целям, придали этим кораблям действительную универсальность-многоцелевой характер. Они могли успешно выполнять роль кораблей противолодочного охранения и огневой поддержки в десантных операциях. С этих кораблей начался новый качественный этап в отечественном военном судостроении.
Спустя много лет, мой друг по училищу Владимир Локшин, с которым мы одновременно начинали свою лейтенантскую службу на эсминцах 56 проекта, напишет оду в память об эскадренном миноносце.
На “стопе” машины. Их шум затих.
Усталые флаги на реях.
Есть слово отстой, где надежд никаких,
И нет вас на наших рейдах.
Давай, миноносец, вспомним с тобой,
Как вымпелы по ветру выстлав,
Мы шли на учения, словно в бой,
Под громкие звуки горнистов.
Мы вышли с тобой, миноносец, в запас
Не нужные флоту России.
Другие придут. Они вспомнят о нас
И включат огни ходовые.
Названия громкие снова придут,
В тяжелую бронзу отлиты.
Оценят потомки нелегкий наш труд?
Не будем с тобою забыты?
Часть вторая. НА ВСЕХ ПАРУСАХ.
Глава 1. СТАНОВЛЕНИЕ
1. НОВОЕ НАЧАЛО
После окончания офицерских классов в 1965 году я рассчитывал получить место службы на одном из новых противолодочных корбалей проекта 57 или 61, которые стали поступать на флот. К моему огорчению, в отделе кадров Северного флота мне предложили только должность начальника радиотехнической службы на 121-й бригаде десантных кораблей, на одном из двух эсминцев проектов 30бис и 31м. Мой выбор пал на эскадренный миноносец “Огненный” проекта 31м, на котором стояла более современная техника - такая же, как и на “Скромном”, где я до этого служил. На эсминце проекта 30бис техники было в два раза меньше и служилось бы бесхлопотно, но я предпочитал не выбирать должность по легкости службы.
В тот же день я представился командиру корабля капитану второго ранга Марку Давыдовичу Ованесову и получил от него указание приступить к службе, приняв дела у капитан-лейтенанта Владимира Яковлева. Начальник радиотехнической службы корабля Яковлев был на два года старше меня по службе, добился перевода в один из отделов Тыла флота и с нетерпение ждал моего прихода.
Начался очень интересный и насыщенный период моей службы. Я начал прием дел с материальных ценностей и решил тщательно проверить все запасное имущество, понимая, что в повседневной текучке корабельной жизни у меня уже не будет на это времени. Самое беглое знакомство с состоянием дел разочаровало меня: во всем был немыслимый беспорядок, а учет материальных ценностей не велся вообще. Поскольку официально я еще не вступил в должность, то приходил на службу ежедневно к подъему флага и уходил с корабля поздно вечером, не спрашиваясь у командования. Официально на прием дел мне отводилось всего три дня - я же принимал их в течение 15 дней! Позднее старпом Олег Алексеевич Кузнецов, с которым мы стали хорошими друзьями, рассказывал мне свои наблюдения и впечатления о начале моей службы на корабле.
“Пришел новый офицер, представился и стал принимать дела. Приходит на службу исправно к подъему флага и целый день лазает по своим помещениям и боевым постам, а уходит с корабля не раньше 9-10 часов вечера. Прошло три отведенных ему дня, прошла неделя, а он продолжает работать в том же режиме. Мы с командиром решили посмотреть, сколько это будет продолжаться, и не беспокоили тебя. Наконец, через полмесяца ты являешься с рапортом и кладешь на стол командиру объемистый Акт о приеме дел, похожий на финансовую ревизию. “Ну ладно, - подумали мы, бумаги ты писать умеешь, а вот, интересно, как будешь служить.”
Состояние дел в службе просто шокировало меня. Половина техники была неисправной, а остальная - требовала качественной настройки. Документация была в самом плачевном состоянии и по внешнему виду, и, особенно, по содержанию. Но самое главное - вся команда была почти раздета. У половины маросов не было полного комплекта постельного белья: кто спал без одной простыни, кто без наволочки, кто - под рваным одеялом. Большинство
носило рваную рабочую обувь, у некоторых не было выходных ботинок. Молодые матросы донашивали старые заношенные бушлаты и шинели, которые им оставили демобилизованные матросы, взяв новые у молодых. Корабль, год назад пришедший с судоремонтного завода в Северодвинске, с трудом выполнил план боевой подготовки - что ни выход в море, то отмена стрельбы или упражнения из-за неисправности техники в радиотехнической службе. Мне вновь, как и на эсминце “Скромном”, приходилось начинать все с самого начала, как говорится, восстанавливать Службу из пепла. Но теперь я знал с чего начинать, что и как делать!
Нельзя было требовать хорошей службы от матросов и старшин, не обеспечив их всем, чем положено. Прежде всего я взялся за быт. Интендантом на корабле был капитан Александр Петрович Катрич - в целом, человек очень положительный. Но у него, как и у всех интендантов, с годами выработался странный стереотип поведения и ведения служебных дел: выдавая офицерам какое-либо требуемое по службе имущество, он создавал такую атмосферу, как будто отрывал от себя последний кусок хлеба. Чтобы добиться от него чего-нибудь, нужно было потратить массу усилий. Вступив в должность, я зашел к нему вечером в каюту, чтобы в неформальной обстановке обсудить ситуацию с обмундированием, и попросил его помочь обуть и одеть мою команду. По существовавшему положению недостающее имущество считалось утраченным, если на то не было объективных причин, и отвечал за эту утрату командир боевой части. С матросов и старшин можно было спросить за пропажу только в случае умышленной утраты, а во всех остальных случаях они оставались безнаказанными. Выйти из подобного положения можно было только выдав взамен утраченного бывшее в употеблении обмундирование, о чем я и попросил Катрича.
Прошло две недели после нашего разговора, но ничего из обещанного он не сделал. Я вновь пришел к Катричу и попросил назвать мне примерный срок, когда матросам будет выдано недостающее обмундирование. Не получив, практически, никакого ответа, я вынужден был поставить ему ультиматум и сказал, примерно, следующее:
- Александр Петрович! Я терпеливо ждал две недели, но матросы не могут ждать. Им надо на чем-то спать и иметь нормальную обувь и одежду. Я понимаю, что на это необходимо время, но если в течение следующей недели ничего не изменится, я обращусь к командиру корабля - и ты будешь отвечать перед ним!
Неделя прошла, но ничего не изменилось. Тогда я зашел к Катричу и произнес: ”Александр Петрович! Я иду на ВЫ! ”
В тот же день я написал командиру служебную записку, где изложил проблему, сославшись на свой Акт приема и сдачи дел, и попросил дать указание интенданту обеспечить мою Службу всем необходимым в ближайшее время. Марк не был любителем пустых разговоров и немедленно отдал приказание интенданту, а я в прямом смысле взялся за Катрича:
- Александр Петрович! Я не отступлю, пока не добьюсь всего, что необходимо моей службе. Если ты не хочешь ходить с испорченным настроением, выполни в самое ближайшее время все, что я тебя прошу!
Через полтора месяца моя Служба была обута, одета и обеспечена по всем нормам снабжения.
Знакомство с командой путем личных бесед с каждым из матросов и старшин я в целом меня удовлетворило, хотя заместитель командира капитан третьего ранга Николай Иванович Карама дал некоторым из них, имевшим строевые взыскания, негативную характеристику. Практически только два человека из всей Службы вызывали у меня сомнения - Николай Жучков и Владимир Семенков.
Николай Жучков, родом из города Николаева на Украине, был по характеру необщительным и замкнутым. Николаев “славился” своим криминалом по той причине, что был одним из городов, где свободно принимали на работу людей, отсидевших в тюрьме. Это накладывало свой отпечаток на дух и атмосферу городской жизни. До службы Жучков общался с преступным миром, а его родной брат сидел в тюрьме за драку. Николай служил уже четвертый год и, как мог, отлынивал от многих служебных обязанностей.
Владимир Семенков был весьма своеобразной личностью, с незаслуженно большими амбициями и притязаниями. Лидер по характеру, он хотел получать больше, чем отдавать, что часто, приводило к конфликтам. За ним числилось несколько грубых проступков, в том числе - самовольное оставление части и пьянство в увольнении, в результате чего он несколько раз был задержан комендантским патрулем.
Однажды, в один из субботних дней, накануне увольнения команды корабля на берег, меня пригласил замполит Карама, чтобы обсудить список увольняемых от моей Службы. У него в каюте я застал замкомбрига по политчасти капитана 1 ранга Якова Архиповича Гречко. Просмотрев список увольняемых, они спросили, почему я отпускаю в увольнение Семенкова.
- У него нет действующих взысканий, а у меня нет никаких оснований лишать его увольнения на берег.
- А вы знаете, что он не один раз задерживался комендантским патрулем в городе в нетрезвом состоянии?
- Я знаю об этом, но не имею права лишать его увольнения!
Я прекрасно понимал к чему ведет этот разговор. Они боялись, что матросы на берегу могут совершить грубые проступки, за что командованию придется отчитываться перед вышестоящими политическими органами - политотделом дивизии и Начальником Политуправления Флота. Самый простой путь иметь чистую дисциплинарную биографию - не пускать потенциальных нарушителей в город. И это должен был сделать я.
- Я вступил в должность два месяца назад и не могу начинать свою работу с матросами и старшинами с выражения недоверия к ним. По другим принципам я работать не могу и не буду.
- А вы уверены, что Семенков не принесет замечаний из увольнения?
- Да, безусловно! Я с ним долго беседовал на эту тему, и он мне обещал вести себя на берегу достойно!
Я действительно разговаривал с Семенковым, но никаких обязательств с него, конечно, не брал и никакой уверенности в его хорошем поведении у меня не было. Я солгал во спасение своего авторитета перед Службой и во имя справедливости. Из увольнения Семенков не вернулся, потому что был задержан комендантским патрулем в нетрезвом состоянии. С замполитом произошел еще один неприятный разговор.
- Геннадий Петрович! Мы же вас предупреждали, что Семенков обязательно принесет из увольнения замечание, но вы не вняли нашим советам!
- Николай Иванович! А вот теперь у меня будет повод для работы с Семенковым!
- Вы, видимо, хотите воспитывать своих матросов, платя за это дорогую цену их грубыми проступками!
- Работать с матросами приходится мне, а не вам, поэтому уж позвольте мне самому и решать все внутренние дела.
Пришлось мне на следующий день идти за Семенковым в комендатуру. Видимо, он ожидал услышать от меня нотацию, но весь путь до корабля я шел молча и не разговаривал с ним. Он пытался со мною заговорить, но я ответил, что для меня самое последнее дело ходить за своими подчиненными в комендатуру. За этот проступок я объявил ему взыскание, лишив увольнения на берег на один месяц.
Моя семья была еще в Ленинграде. Мы договорились, что жена с дочерью вернутся к ноябрю. Пользуясь отсутствием семьи, я работал в течение двух месяцев не передыхая, отводя себе время только на сон. Среди самых неотложных дел был ремонт техники, которую надо было привести в порядок до января. До начала интенсивной боевой подготовки в новом году времени было достаточно, чтобы пригласить для ремонта радиотехническую мастерскую, а стрельбовая станция “Залп” была в таком плохом состоянии, что пришлось даже делать средний ремонт. Я решил не заниматься ремонтом самому и все свободное время посвятил приведению в порядок документации, которую создавал заново. Работа была очень кропотливой и медленной - в инструкциях не должно было быть ни технических, ни юридических ошибок. Уже приобретенный опыт помог мне сравнительно быстро выполнить эту работу. Познакомившись ближе со старшинами, я был удовлетворен их подготовкой по специальности и стал искать среди них тех, на кого можно было опереться в повседневной рутинной работе. Прежде всего мой выбор пал на старшину команды артиллеристов Владимира Елькина, которому я поручил решать все строевые и хозяйственные вопросы в Службе. Для него оказалось необычным, что я каждый день приглашал его обсуждать текущие дела и спрашивал совета. Вначале он с неохотой выполнял мое поручение, но постепенно втянулся в работу, почувствовав, что он не просто винтик в служебном механизме, а руководит и отвечает за административные служебные дела. Елькин ранее имел несколько взысканий, и замполит не жаловал его. Но сработал уже знакомый мне принцип участия в делах - Елькин менялся буквально на глазах. Через три месяца он работал уже в полную силу и часто приходил ко мне с предложениями, как что-нибудь улучшить. В таких случаях я часто следовал его советам, даже если они были не совсем правильными на мой взгляд.
Я пунктуально следовал принципам справедливости, строя свои взаимоотношения с командой, и понимал, что тем самым создаю самое важное - свой авторитет. Путь этот не был гладким и не обходился без конфликтов.
Командиром одной из стрельбовых станций “Фут-Б” был старшина второй статьи Милов, имевший авторитет хорошего специалиста среди матросов и сташин и с очень большим самомнением. Однажды в его станции возникла неисправность, а через несколько дней нам предстояло выполнять артиллерийскую стрельбу. По каким-то обстоятельствам я не смог сам заняться ремонтом станции и, получив необходимую секретную документацию, объяснил Милову, какие проверки необходимо выполнить для отыскания неисправности. Придя в помещение станции к концу дня, я обнаружил, что он практически ничего не сделал, а работать вечером наотрез отказался. Милов рассчитывал таким образом поднять свой престиж, полагая, что я недостаточно подготовлен, чтобы самому отремонтировать и настроить станцию. Ситуация была щекотливой. Просто приказанием ничего добиться было нельзя и я, не отреагировав на выходку Милова, пошел на меру, которую он от меня не ожидал. Я пригласил в пост станции Милова, командира второй станции “Фут-Б” и старшину команды артиллеристов Елькина и сказал всем собравшимся, что сам буду искать неисправность в станции и настраивать ее, а они должны учиться и присутствовать при этом до тех пор, пока работы не будут закончены. Вечером, сразу после ужина, я приступил к работе. Мне потребовалось около 8 часов, чтобы найти неисправность, устранить ее и, проверив счетно-решающую схему станции, сделать необходимые регулировки. Работа была закончена около 3 часов ночи. Собранная мною команда уже изрядно клевала носом - все устали и хотели спать. Настроечные работы счетно-решающей схемы были довольно сложными, и я понимал, что никто из моих старшин не смог бы самостоятельно их выполнить. Получив наглядный урок, Служба признала мой непререкаемый технический авторитет. Милов потерпел моральное поражение, молчаливо признав мое первенство, и у нас никогда больше не возникало трений по ремонту его станции. Он самоотверженно занимался ремонтом до полной исправности и всегда с гордостью говорил, что справился без моей помощи.
Незадолго перед Новым Годом на одном из вечерних докладов старпом спросил меня, в какой проверочной комиссии - на корабле их назначалось множество - я хотел бы принять участие в качестве председателя. Я ответил, что лучше - ни в какой, потому что не могу отвлекаться от своих повседневных дел на неделю и больше из-за необходимости постоянно что-то ремонтировать в своем хозяйстве. Но комиссий было много, а офицеров - мало. Кузнецов предложил мне подумать и взять на себя какую-то часть работы.
Я понимал, что чаша сия не минует меня, и согласился на должность председателя комиссии по рационализации и изобретательству, возглавлять которую никто из офицеров не хотел. Ознакомившись с Положением о комиссии и изучив офицальные документы, касающиеся организации этого дела на корабле, я обнаружил необходимость большой бумажной работы по составлению различных Актов и текущей отчетности. Чтобы разгрузить себя от этой рутинной работы, я привлек себе в помощь очень интересного человека. Это был матрос Эльдус Сибгатуллин, призванный служить на флот с третьего курса Ташкентского университета. Он оказался очень толковым и смышленым помощником и согласился вести всю бумажную работу. Эльдус быстро разобрался в несложной “рационализаторской кухне” и с энтузиазмом принялся за работу. И в этом случае, как и с Елькиным, вновь сработал принцип участия в делах.
Я начал работу с объявления по кораблю, что начинается неделя сбора рацпредложений. Ко мне в каюту потянулись матросы и старшины с различными идеями и предложениями. Мы вместе с Эльдусом оценивали возможность их внедрения и давали пояснения по оформлению требуемых заявок. За экономический эффект от поданных и внедренных рацпредложений полагалось выплачивать денежное вознаграждение, но моим обещаниям о выплате матросы и старшины не особенно верили. Как только были внедрены несколько первых предложений, я оформил все требуемые документы и подписал у командира приказ о выплате вознаграждений. Они были небольшими, но иногда превышали месячное денежное содержание старшин, не говоря уже о рядовых матросах. Подготовив с финансистом корабля денежную ведомость по выплате вознаграждений, я зачитал в один из вечеров по корабельной трансляции Приказ командира и в конце сказал, что лица перечисленные в приказе могут получить денежное вознаграждение у корабельного финансиста.
Это сработало как маленькая бомба! Мне поверили - и на корабле начался рационализаторский бум! В отведенное для консультаций время ко мне в каюту выстраивалась очередь из желающих подать рацпредложение. Эльдус был в центре этой работы. Его авторитет и значимость среди экипажа корабля росли, как на дрожжах. Его теперь знал весь корабль. Для облегчения работы мы сделали стенд с образцами форм и правилами оформления заявок - после этого все покатилось само собой. Эльдус с энтузиазмом делал всю бумажную работу, а для решения текущих вопросов мы встречались с ним два раза в месяц.
В конце года корабль занял первое место на Северном флоте по изобретательской и рационализаторской работе, имея на счету 52 внедренных предложения. Командир корабля Ованесов был награжден Главнокомандуюшим ВМФ Почетной Грамотой за успехи в рационализаторской работе, ну а исполнители - я и Сибгатуллин - как всегда остались ни при чем.
2. РАПОРТ В АКАДЕМИЮ
Прошло три месяца напряженной работы. Мне удалось за это время привести в рабочее состояние всю технику и самое главное - изменить климат в коллективе, повернуть его в созидательное русло. Командование корабля, натерпевшись беспокойств и волнений с радиотехнической службой за прошедший год плавания, теперь “позабыло” о ее существовании. Все стало работать как хорошо смазанный механизм и мои взаимоотношения с командованием корабля складывались самым благоприятным образом. Я работал с большой самоотдачей, но понимал, что уже перерос свою должность, нужно было двигаться вперед. В середине декабря у меня созрело решение подать рапорт на учебу в Военно-Морскую академию. Угрюмый Марк молча прочитал мой рапорт и сказал, что подаст его на рассмотрение командира бригады. По существующим правилам для любого продвижения по службе, в том числе, учебы в Академии, необходимо было прослужить в последней должности не менее двух лет. Но бывают же и исключения из правил, думал я, принимая для себя такое решение. Закончился декабрь, но Марк Ованесов на мой рапорт не ответил, а мне было неловко спрашивать его. Причина нерешительности командира была мне ясна. Он посчитал неудобным отказать мне, думая, что если я получу от него отказ, то прекращу работать в том же ритме и он снова будет иметь много хлопот с радиотехнической службой. Кроме того, я понимал, что Марк не желал идти к комбригу с моим рапортом, поскольку я прослужил на корабле только несколько месяцев.
Командовал бригадой капитан первого ранга Юлий Федосеевич Терещенко - человек очень мягкий, никогда не повышавший голоса на своих подчиненных и сохранявший спокойствие в самых сложных ситуациях. Его штаб тоже работал слаженно, без суеты и нервозности. Благодаря ему обстановка на бригаде была спокойной, деловой и резко контрастировала с тем, что я встречал в свои прошедшие годы на 170-й бригаде.
Я ждал ответа Ованесова на мой рапорт. Время уходило, была уже середина января, а в феврале все кандидаты на поступление в Академию должны были быть утверждены на Военном Совете флота, Отдел кадров флота представлял в Главный штаб список кандидатов. Мне нужно было обратиться к комбригу, чтобы получить ответ на мой рапорт, но подходящего случая для неформального разговора никак не представлялось. В середине января, сойдя с корабля, я случайно встретился с комбригом на причале по дороге домой. Мы разговорились.
- Белов! Как вам служится, как идут дела?
- Все в порядке! Корабль может плавать, вся техника исправна и команда достаточно обучена.
- Как ваше настроение и все ли в порядке у вас в семье?
- В семье все хорошо. А вот с настроением есть проблемы. Хочу пойти учиться в Академию и жду ответа на поданный мною рапорт.
- Мне об этом ничего неизвестно! Я завтра спрошу у командира, почему ваш рапорт не дошел до меня.
Мои предположения оправдались. Через два дня во время моего очередного вечернего доклада Ованесов сказал, что командир бригады подписал мой рапорт. Я был счастлив и мне осталось только ждать решения Отдела кадров флота. Случилось небывалое: Терещенко отстоял мою кандидатуру, по достоинству оценив мой напряженный труд! В середине февраля мне разрешили поступать в Академию. Я начал планомерную подготовку к предстоящим экзаменам, выкраивая время для занятий по вечерам в те дни, когда приходилось оставаться на корабле. Хотя я и освободил себя от многих рутинных дел, привлекая в помощь старшин, но служебные дела почти не оставляли времени и заниматься подготовкой в Академию, практически, было некогда, В начале марта стало известно, что мы выходим на боевую службу в апреле. Началась напряженная подготовка к длительному плаванию, расстроившая мои планы. И вновь случай был благосклонен ко мне. Перед самым выходом на боевую службу мне предложили повышение - должность флагманского специалиста РТС в штабе 15-й бригады малых противолодочных кораблей. Передо мной встала дилемма: принять повышение по службе или поступать в Академию. Я решил принять предложение новой должности, полагая, что еще имею запас времени для поступления в Академию. Но, оказалось, меня нельзя было назначать на новую должность, так как был утвержден для поступления в Академию! Я был очень разочарован, потому что такие должности не освобождаются каждый год.
В середине апреля мы вышли в Атлантику на боевую службу. Погода преподнесла нам штормовой трехнедельный сюрприз, и в течение всего этого времени чуть не половина команды была способна нести только ходовую вахту - настолько все страдали от изматывающей качки. Никаких корабельных мероприятий не проводилось и мне в такое время тоже было не до занятий. Наконец, к середине мая установилась хорошая погода. Море было спокойным, моя техника использовалась мало и, пользуясь служебным затишьем, я вновь продолжил свои занятия. Но, тут судьба преподнесла мне разочаровывающий сюрприз. В конце мая на корабль сообщили, что Управление кадров ВМФ не разрешило мне поступать в Академию из-за того, что я прослужил в должности на корабле менее года. Итак, судьба сыграла со мной злую шутку: меня не продвинули по службе и отказали в поступлении в Академию. Случаются же в жизни такие нелепые совпадения! НИКОЛАЙ ЕГОРОВИЧ ГЕРАСИМОВ.
Наступил 1966 год! Проделав невероятно большую работу по ремонту техники и приведению в должный порядок всей документации, без чего я не считал возможным спокойно спать и работать, я переключил усилия на подготовку своих будущих помощников, тщательно выбирая их среди недавно пришедших служить матросов. В рассчет станции “Залп” пришли служить два молодых матроса - Виктор Вешенский и Николай Герасимов. Последнему суждено было сыграть большую роль на коротком участке моей службы на “Огненном”. Я часто вспоминал его на протяжение своей жизни. Хочу сказать об этом человеке особо. Родом из Свердловска, коренной сибиряк, он был кристально честным человеком. У меня вызывало удивление как он смог оставаться таким чистым человеком, такой удивительно кристально чистой личностью! Он был выше среднего роста, черноволосый, приятной доброй наружности, хорошо сложен, физически развит и силен. Герасимов оказался не только честным, справедливым и добросовестным человеком, но и хорошим организатором и специалистом. Не было таких неисправностей в станции «Залп» находившейся в его заведовании, которые он не смог бы самостоятельно найти и устранить. Внутренняя философия Герасимова значительно отличалась от той, которой придерживались его товарищи по кубрику. Николай был настолько индивидуален и ярок, что, несмотря на явные различия во взглядах и поведении, товарищи по службе его уважали и признавали его превосходство.
В 60-е годы флот пополнялся новыми проектами кораблей и рос быстрыми темпами. Поскольку экипажи вновь строящихся кораблей формировались за счет уже имевших опыт службы матросов и старшин, на плавающих кораблях всегда был перекомплект команды сверх штатной численности. На наш корабль была спущена разнарядка подготовить к списанию на вновь строящиеся корабли специалистов разного профиля, в том числе и от радиотехнической службы. Я собрал старшин, чтобы обсудить с ними этот вопрос. В числе кандидатур, предложенных для списания, была названа фамилия Герасимова. Вместо него мне предложили оставить в расчете станции матроса Вешенского. Я не мог досконально знать деловые и личные качества всех матросов и полагался на решения старшин, но в данном случае что-то внутри меня восставало против списания Гераисмова и я оставил его на корабле вопреки мнению Елькина и других. Когда впоследствии я вспоминал, что чуть было не согласился расстаться с ним, у меня пробегали мурашки по коже от возможной потери для себя этого человека. Я до сих пор сожалею, что потерял Николая из виду после его демобилизации и меня, пишущего сечас эти строчки, не покидает желание разыскать его за десять тысяч километров от Америки, и высказать ему свою признателность и благодарность за все, что он сделал и в чем помог мне в совместной службе. Надеюсь, что эти чувства у нас обоюдные.
Герасимов оказался для меня незаменимым помощником. Через месяц после описанных выше событий я решил поручить ему заведование большой кладовой запасного имущества радиотехнической службы. Я объяснил ему как ведется учет имущества, требования по ведению документации и поставил перед ним задачу - сделать ревизию имущества и пополнить его до требуемых норм. Понимая, что приблизив кого-нибудь к себе, я невольно оказываю ему медвежью услугу, противопоставляя коллективу, я сделал это не только с одобрения Елькина и его прямого начальника - командира отделения станции “Залп” Эдуарда Ланэ, но и подвел их к тому, чтобы они сами мне его рекомендовали. После этого я дал Герасимову режим благоприятствования, чтобы он не был загружен посторонними работами. Сам прекрасно зная, как это делается, “проползя на животе” всю работу по наведению порядка с запасным имуществом на “Скромном”, я работал вместе с ним, когда позволяло время. Герасимов справился с этой объемной и кропотливой работой за два месяца.
При подготовке к выходу в длительное плавание потребовалось заказать большое количество запасного имущества. Времени всегда не хватало, и заявки от старшин я собрал за один день до подачи их в группу снабжения Радиотехнической службы флота. Вечером я вызвал к себе Герасимова и попросил его оформить общую заявку по требуемой форме. На следующий день утром он явился ко мне после подъема флага и положил на стол многостраничную заявку.
- Коля! Когда ты успел все это сделать?
- Сегодня!
- Когда же ты закончил работу и лег спать?
- Я закончил работу в семь утра и спать не ложился.
- Иди отдыхай и скажи Елькину, что я тебе разрешил.
- Товарищ капитан-лейтенант! Не беспокойтесь, я успею выспаться.
Меня до сих пор поражает отвественность, с которой он выполнял любое дело и любое поручение. Я относился к нему с отеческой нежностью, хотя между нами была разница в 10 лет, и он отвечал мне удивительной преданностью. Несколько позже мне представился еще один случай убедиться в его удивительной доброте, честности и порядочности. В то время моя семья была в Ленинграде и, будучи занятым по службе, я редко приходил домой оставаясь, как правило, на корабле в дни схода на берег. Перед приездом жены мне понадобилось сделать в квартире небольшой ремонт. Я спросил Елькина не вызовется ли кто из матросов помочь мне в этом. Вызвались Николай Герасимов и его товарищ по службе Николай Дубодел. Мы пришли ко мне домой в субботний день утром, когда на корабле шла большая приборка, и принялись за работу. В тот день мне предстояло заступать в дежурство по кораблю. Увидев, что завершить работу мне не удастся, я попросил матросов закончить все без меня, а сам ушел на корабль, оставив им денег на обед в ближайшем кафе. Они вернулись на корабль уже к вечеру, перед самым ужином. Я спросил у Герасимова пообедали ли они. Он утвердительно кивнул и сказал, что ремонт закончен. Прошло около трех недель, прежде чем я попал вновь домой. Обнаружив на кухонном столе какие-то деньги, я вначале не придал этому значения, а потом понял, что это те самые деньги, которые я оставил матросам на обед. Я спросил Герасимова, почему они не сходили в кафе, на что он просто ответил:
- Зачем вам тратиться на нас! Мы поужинали на корабле.
Деньги были невелики и не имели для меня никакого значения, но их поступок меня просто потряс!
Честность Николая поражала меня еще не один раз, но один эпизод, который будет понятен тем, кто служил на флоте, мне хотелось бы рассказать. Пришло время моего отпуска и по заведенному порядку я формально передал свои дела корабельному штурману, хотя повседневными делами руководил в службе Герасимов и справлялся с этим превосходно. Перед отъездом мы обсудили с ним все предстоящие дела и для проведения профилактических работ я оставил ему полтора литра спирта и ключи от сейфа, где он хранился. После возвращения из отпуска Герасимов сделал мне устный отчет о проделанной работе и о дисциплинарных нарушениях. Я спросил: его выдавал ли он на боевые посты спирт для профилактики техники. Герасимов ответил, что выдал всего 250 грамм спирта. Получалось, что на каждый боевой пост было выдано не более 30 граммов спирта.
- Коля! Почему ты так мало израсходовал спирта на профилактику?
- А зачем выдавать больше? Ведь тогда спирт выпьют.
Выдаваемый спирт был не техническим, а питьевым, чтобы избежать возможных отравлений. Когда я рассказал об этом случае офицерам, они в один голос сказали, что я поступил опрометчиво и мог нажить большие неприятности. Конечно, я был согласен с ними, но доверял Герасимову как самому себе. У меня в то время и в мыслях не было, что он может использовать этот спирт не по назначению. Герасимов вообще не употреблял спиртного, что в те времена было большой редкостью среди матросов.
Через год он стал старшиной команды артиллеристов и руководил всеми хозяйственными делами в службе. Николай стал в коллективе формальным лидером по своей должности и неформальным - по своим индивидуальным качествам. Среди матросов и старшин он пользовался непререкаемым авторитетом. Герасимов поддерживал в Службе здоровый климат взаимоотношений, и в среде матросов пьянство не только не поощрялось, а служило предметом порицания.
4. ПОЖАР ОТ УСЕРДИЯ
В начале марта корабль был cрочно поставлен в судоремонтный завод на несколько недель для проведения ремонтных работ перед длительным плаванием. По заведенным правилам перед постановкой в завод в Техническое управление флота заранее подавались ремонтные ведомости на все виды работ. Мне предстояло заменить все высокочастотные кабели станции “Фут-Н”, замкнувшие накоротко от высокой температуры во время случившегося в машинокотельном отделении пожара из-за прогорания обшивки вспомогательного котла. Стоянка в судоремонтном заводе имела свои отрицательные стороны.
Снабжение корабля электроэнергией должен был обеспечивать завод, но его энергетических мощностей нехватало для обеспечения всех корабельных нужд.
Электроэнергия отпускалась заводом строго лимитированно и ее едва хватало для обеспечения повседневных корабельных нужд а проверки оружия и техники проводились по необходимости поочередно или вообще не проводились. Во время проверки станции управления артстрельбой “Фут-Б я обнаружил, что высоковольтный кабель, идущий от передатчика станции через машинокотельное отделение к ее антенному посту, тоже “пробит на корпус”. До выхода из завода оставалась всего одна неделя и надо было срочно заменить этот кабель. Техническое Управление флота согласилось оплатить работы, но планово-поизводственный одел завода наотрез отказался выполнять эту работу за оставшийся срок. Хождения по начальству в Техническом управлении и в дирекции завода не дали результата - никто не хотел мне помочь. Я остался один на один со своими проблемами. Пришлось принимать единственное решение - выполнять эту работу самому. На флоте никогда не принимались во внимание никакие обстоятельства, мешающие выполнению дела, таково было неписаное правило: крутись как хочешь, но все выполни в срок! "Горячку пороть не будем, но чтобы к утру было сделано", - бытовало шутливое выражение среди офицеров.
Получив в Управлении связи требуемый кабель, я стал готовить все необходимое для работы. Мне предстояло выварить отверстия под сальники в трех водонепроницаемых переборках, вварить в них сальники, протащить кабель от центрального поста станции к антенному посту, распаять пробитый кабель и на его место запаять вновь протянутый. Для протяжки кабеля необходимо было провести сварочные работы, но возникла проблема с обеспечением электроэнергией. Командир БЧ-5 оставил мне на сварочные работы только полтора часа в конце рабочего дня, выделив сварочный аппарарт и корабельного сварщика. До выхода из завода оставалось четыре дня и только 6 часов сварочных работ, за которые я должен был успеть все сделать! Прошло три дня и нам осталось вварить последний сальник в водонепроницаемую переборку машинокотельного отделения (МКО). Вместе со старшиной команды Елькиным мы спустились в кормовое МКО, осмотрели место предстоящих работ, подготовили два огнетушителя и воду на случай небольшого возгорания, убрали все лишнее, чтобы избежать пожара и, вызвав старшину машинокотельного отделения, показали ему место сварочных работ. Недалеко от этого места стояла высокая бочка с широкой горловиной. Я хотел ее убрать, но она оказалась довольно тяжелой. Старшина команды МКО сказал, что в этой бочке, по-видимому, цемент и мы можем оставить ее на том же месте. Рабочее время уже заканчивалось и через 30 минут электроэнергию должны были отключить. Когда мы уже заканчивали вваривать сальник, я увидел, что из горловины бочки тонкой струйкой поднимается ядовито-желтоватый дымок. Елькин разрядил огнетушитель в бочку, но дымок не прекращался. Он разрядил второй огнетушитель - тоже безрезультатно. Тогда старшина вылил в бочку полведра воды и вдруг..... из нее взметнулся сноп яркого пламени! Причина огня была непонятной и единственным правильным действием было объявить аварийную тревогу по кораблю. Я пулей пролетел три пролета по трапам наверх из МКО и, вбежав в рубку дежурного по кораблю, сыграл “Аварийную тревогу”, дав трижды ряд коротких звонков и объявив по трансляции:
- Аварийная тревога! Аварийная тревога! Пожар в кормовом машинокотельном отделении!
Когда я вернулся обратно, прошло не более пяти минут. Я увидел, что из горловины бочки попрежнему бьет пламя, а нижняя ее часть раскалилась добела! Температура бочки повышалась с каждой минутой. Прибежавший на боевой пост матрос сказал, что в бочке находится серебрин - аллюминиевый порошок, являвшийся основой для подготовки специальной краски серебристого цвета, которой котельные машинисты красили металлические поверхности в МКО. Попросту говоря, это был термит, который мог гореть без доступа кислорода и погасить его было практически невозможно. Самое опасное могло случиться, если бы днище бочки расплавилось и горящий серебрин вытек на аллюминиевые пайолы и попал в трюм - тогда сильнейший пожар был бы неминуем. Бочку надо было немедленно вытаскивать из МКО, иначе последствия могли быть непредсказуемыми. Погасить огонь в бочке было невозможно. Чтобы сбить температуру пришлось долго охлаждать днище бочки водой из шланга. Когда температура снизилась и цвет днища из ярко-белого стал красным, я схватился за верхний край бочки, намереваясь тащить ее наверх. Елькин оттолкнул меня, сказав что это не мое дело, и вместе со старшиной машинокотельного отделения потянул тяжелую бочку наверх по узкому вертикалному трапу. Снизу на днище бочки била сильная струя воды из пожарного шланга. Днише шипело, отбрасывая брызги воды и пара, а из горловины вырывались языки красного пламени. Старшины едва помещались на ступеньке трапа, языки пламени обжигали их, но они шаг за шагом переставляли злополучную бочку со ступеньки на ступеньку. Путь наверх по узким трапам длиной около 8 метров занял 10 опасных, томительных и напряженных минут. К счастью, бочка по ширине свободно проходила через узкие проходы верикального трапа. Ее благополучно вытащили на верхнюю палубу и скинули за борт. Бочка с глухим шипением плюхнулась в воду около борта корабля, и течение медленно понесло ее вдоль заводского берега. Мы шли по берегу залива, наблюдая за бочкой и боясь, что она может взорваться и выплеснуть раскаленный металл на береговые деревянные строения. Бочку кружило течением, медленно вынося на середину залива, и она еще долго подавала признаки жизни, выбрасывая дым и короткие языки пламени, пока не догорел весь серебрин.
Все обошлось благополучно и ни старпом ни командир ничего не выговорили мне, понимая, что иногда и благородные побуждения могут приносить неприятности.
5. ЕСТЬ НЕЧЕГО
В конце марта корабль вышел из завода и начал заправляться всем необходимым для длительного плавания. Наш корабль первым на флоте испытывали на полную автономность плавания - 45 суток и только с дозаправками топлива. Нас снабдили таким ассортиментом продуктов, которого никто на столе в кают-компании не видел за всю свою корабельную службу. Подошло 1 апреля - срок выхода в море, но его отложили на неопределенный срок. Мы получили приказ находиться в 24 часовой готовности. Неопределенность положения держала весь экипаж в напряжении в течение двух недель, но отсрочка дала нам возможность доработать те “мелочи”, которые не могли быть сделаны у заводской стенки. Две недели наш корабельный интендант Саша Катрич кормил нас “как на убой”. К столу подавали маринованных цыплят и консервированные блинчики с творогом – оказывается, в рационе флота было и такое. В кают-компании по этому поводу шутили, что Катрич откармливает нас перед голодной диетой. Как потом оказалось эти шутки превратились в реальность. Для выпечки хлеба на корабль был доставлен кондитерский шкаф - первая выпечка показалась нам довольно сносной и была надежда, что мы не будем питаться черствыми сухарями.
Наконец, 15 апреля 1966 года мы вышли в плавание. Оно оказалось не менее утомительным, чем подготовка к нему, но гораздо более спокойным, без нудных постоянных проверок и осмотров. На корабль был приписан капитана 2-го ранга Самохвалов, политработник из Политуправления флота, чтобы провести наблюдения - как будет вести себя коллектив офицеров в длительном плавании и в замкнутом пространстве. Присутствие на корабле офицеров Политуправления всегда расценивалось как негласная инспекция. С ними не спорили, особенно замполиты, и бытовало мнение, что они нам не помогут, а могут только испортить “настроение”. Поэтому, благодаря такому “усилению” экипажа, все офицеры были сориентированы на активную политработу с матросами и старшинами: чтобы регулярно выпускались стенные газеты, боевые листки, проводились политические занятия, беседы и собрания в боевых частях. Это не вдохновило офицеров и они встретили партийно-политическое давление с внутренним ропотом - создавалось впечатление, что корабль только затем и вышел в море, чтобы развлекаться партийно-политическими затеями. В апреле северная Атлантика оказалась неспокойной и штормливой. На вторые сутки плавания в Норвежском море, спускаясь к югу от острова Медвежий, мы попали в недельную полосу шторма, который измотал весь экипаж.
Корабли 31 проекта при модернизации из кораблей пректа 30-бис были начинены новым радиоэлектронным и противолодочным вооружением. Будучи несколько перегруженными вооружением в носовой части, корабли имели небольшой дифферент на нос и в шторомовую погоду зарывались носом в волну, выходя из нее медленно, тягуче, с надрывом. Стоя на вахте в штормомую непогоду и глядя с мостика, как нос корабля зарывается в набегающую волну, я иногда думал: интересно, вылезет корабль из волны или будет продолжать входить в нее и погрузится в пучину. Зарывшись носом в волну по середину носовой башни, трясясь и вибрируя корпусом, корабль затем стремительно вырывался наверх, отряхиваясь водопадом пенящейся воды и снова нырял в набегавшую волну. Корабли 31 проекта были очень валкими, их стремительно качало с борта на борт и с носа на корму. В кают- кампании во время штормовой погоды, столы накрывали специальными деревянными сетками, чтобы не слетала посуда, но и они не всегда помогали, а в сильную качку, чтобы пообедать, надо было обладать навыками эквилибриста, держа тарелку с супом в руках на весу.
Очень опасной при плавании в штормовую погоду было бортовая качка, когда корабль медленно ложился на борт и набегающая волна плавно захлестывала палубу. Один раз в такую погоду я спускался из БИПа в боевой пост станций радиоэлектронного поиска, вход в который был на правом шкафуте на срезе полубака. Я отдраил дверные запоры, открыл дверь и неожиданно был сбит набежавшей волной. Стена воды хлестанула в дверь, которая ударила меня и втолкнула в пост вместе с потоком воды с такой силой, что я чудом остался невредим, только слегка поранив голени ног. В другой раз, идя по шкафуту и держась за ролик шторомового леера, я вновь попал под набежавшую волну, которая плавно оторвала меня от палубы и стремително потащила на корму. Это произошло настолько неожиданно, что я даже не успел среагировать, и только штормовой леер спас меня.
Штормовая погода за несколько часов уложила часть экпажа, страдавшую морской болезнью. Матросы, старшины да и некоторые офицеры, отстояв вахту, валились с ног до следующей вахты, не поднимаясь ни на завтрак, ни на обед, ни на ужин. Какая уж здесь партийно-политическая работа! Надо было делать главное дело - корабль должен плыть и выполнять поставленную задачу. Весь экипаж ритмично работал и делал свое дело, справляясь со всеми трудностями штормового плавания. За делом никто из офицеров и не заметил отсутствия в кают-компании капитана второго ранга Самохвалова. Спустя несколько дней, когда шторм немного утих и улеглась утомляющая качка, он появился за ужином, несколько смущенный и растерянный. Хотя недельный шторм измотал всех, в кают-копании царила та же атмосфера мягкого юмора и доброжелательства - с Самохваловым поздоровались, как ни в чем не бывало как-будто не заметив его длительного отсутствия. Этот небольшой урок моряцкой практики положительно повлиял на Самохвалова. Он понял, что выполняет только роль пассажира на корабле и может позволить себе проявить слабость и спастись от изматывающей качки в своей каюте, чего не могли сделать другие. Корабельные офицеры работали и несли вахту несмотря на жестокий шторм, а отсутствие Самохвалова в течение нескольких дней никак не повлияло ни на офицеров, ни на остальной экипаж. Все дальнейшее плавание он больше не беспокоил нас и не проявлял своей высокой партийно-политической инициативы. Каждый занимался своим делом, а партийно-политическая работа шла сама по себе.
На период “боевой службы” кораблю была поставлена задача патрулирования на пути вероятного развертывания подводных лодок Англии в районе Фареррских островов и на пути развертывания авианосных соединений США. Мы никогда до этого не выходили в Атлантику и не плавали столь
длительно. Все для нас было впервые и необычно. С нами в море вышла на стажировку группа офицеров с эсминца, находящегося на консервации, во главе с командиром капитаном второго ранга Юрием Ефимовичем Александровым. Никого из командования бригады на борту корабля не было. После штормовой недели жизнь вошла в будничную колею по тому же распорядку, как и на берегу, с обязательным выходным днем, в который устраивалась помывка экипажа. Корабельные механики в целях экономии расходовали воду на помывку очень скупо. Как они говорили, одна тонна опресненной воды стоит одну тонну мазута. Через неделю плавания, ввиду малого количества вахтенных офицеров на корабле, меня привлекли к несению вахты на мостике. Мой опыт вахтенного офицера был предметом внимания и шутливых разговоров в кают-компании. Во время одной из моих вахт на нашем маршруте появилось встречное судно. Когда мы стали сближаться с ним, я подошел к переговорнй трубе и скомандовал:
- На руле! Пять градусов вправо по компасу.
- Вахтенный офицер! Зачем вы делаете маневр курсом корабля, - спросил командир корабля Марк Ованесов.
- Для расхождения со встречным судном! - ответил я.
- Разве вы не видите, что я дал сигнал в машины на увеличение хода?
- Нет! Не вижу и не слышу! Вы же не поставили меня в известность о своих действиях!
Подобный диалог был неслыханной дерзостью с моей стороны, но я по-своему понимал свои обязанности и формально не допустил никаких нарушений. Марк только буркнул что-то себе под нос и пропустил мимо ушей мою реплику.
Неся ходовую вахту, я вел себя на мостике независимо и, естественно, нарушал общепринятый этикет взаимоотношений с командиром, чем вызывал улыбки своих товаришей и недовольство командира. Прошло несколько дней и вновь повторилась подобная ситуация при расхождении со встречным судном, когда я подал команду на расхождение независимо от действий командира. На этот раз Ованесов не выдержал и приказал старпому заменить меня другим вахтенным офицером. Но я, не привыкший к определенному стилю взаимоотношений с командиром на мостике, отпарировал старпому:
- Я от вахты не самоустраняюсь, а если командиру что-то не нравится, то разговаривайте с ним и предъявляйте претензии к нему.
Некоторое время спустя я вошел в нормальную колею и нес вахту исправно. Марк был мудрым человеком и часто приурочивал свою вахту таким образом, чтобы мне приходилось ее нести вместе со вторым командиром Александровым, с которым, несмотря на разницу в служебном положении, у меня сложились дружеские отношения. Александров мяго и убедительно доказал мне мою неправоту и многому профессионально научил. Стоя вахту в ночное время, мы коротали ее в интересных беседах. Александров неожиданно оказался очень интересным, разносторонне образованным и начитанным человеком, с весьма оригинальным взглядом на многие жизненные вещи, благоговеющим перед прекрасной половиной человечества. Все, что исходило от него, имело определенный вкус, как хорошее блюдо на праздничном столе, а мысли его и чувства имели яркую эмоциональную окраску и своеобразный колорит. Его суждения отличал мягкий юмор, они всегда были выстроены в четкий логический ряд и воспринимались просто и естественно. Он имел привычку напевать на вахте одни и те же слова из песенного куплета:
- Вставай, страна огромная ... , - и дальше замолкал, за что офицеры между собой в шутку так и называли его: “Страна огромная”. Он был маленького роста, пропорционально сложен и хотя ему еще не было и сорока лет, имел лысую голову, но своей облыселости не стеснялся. Подставляя на мостике голову весеннему солнцу, он говорил с гордостью, что у него крепкая загорелая мужская плешь, а не просто лысина. После его слов тоже хотелось иметь такую же крепкую и загорелую плешь!
Несмотря на ненастную погоду, плавание проходило сравнительно спокойно. Все быстро привыкли к новому режиму жизни, и вскоре новизна обстановки сменилась рутинной монотонностью плавания: вахта, административные дела, обслуживание радиолокационной техники. Оставалось даже свободное время побыть наедине с собой. С выходом в плавание ушла часть забот, связанных с внешним миром, с берегом, со всем, что осталось за бортом корабля. Жизнь замкнулась в маленьком пространстве. Последнее обстоятельство, на которое раньше мы никогда не обращали внимания, оказалось очень важным и существенно повлияло на наши взаимоотношения. В кают-компании уже через две недели плавания стала ощущаться натянутость. Что-то угнетало дружескую атмосферу, и хотя все офицеры проявляли сдержанность, чувствовалось, что многие шутки, привычки, которые ранее оставались без внимания, начали вызывать молчаливое раздражение. Такие сдвиги в настроениях сами по себе не проходят. Чтобы изменить эту атмосферу нужно было переключиться на какие-то обстоятельства и внести положительные эмоции в каждого из нас. Неожиданно все изменилось в лучшую сторону благодаря жизнерадостному и общительному характеру Александрова. В один из выходных дней за обедом он включил в кают-компании магнитофон и поставил записи старинных русских романсов, которых у него оказалось на несколько часов. Мы стали стихийно собираться в кают-компании, чтобы послушать музыку. Сидели молча, каждый думая о своем, внутренне оттаивая и раскрепощаясь. Лещенко, Ляля Черная, Николай Сличенко, Рада Волшанинова, Галина Карева и еще кто-то из известных исполнителей очаровали нас своим пением, а интимность и чувственность романсов незримо действовала на каждого. Сумерки взаимоотношений в кают-компании начали рассеиваться.
Штормовые дни к середине мая сменились более устойчивой солнечной погодой и все это вместе, включая скорое возвращение в базу, вернуло нам шутки, смех и хорошее настроение.
Закончиласьла первая половина плавания и однажды, в один из субботних дней, когда мы со старпомом Олегом Кузнецовым курили на юте, он предложил мне пройти вместе с ним по кораблю и заглянуть в интендантские кладовые. Вызвали старшину - заведующего кладовыми провизии, и мы прошли в носовую часть, где они размещались. Как всегда у интендантов, там не было требуемого порядка, и Кузнецов был расстроен увиденным. Осталось последнее помещение - мокрая провизионка или иначе - рефрежераторная камера. Заглянув туда и удивившись, что она почти пустая, Кузнецов спросил у старшины:
- А где же вы храните мороженое мясо и другие скоропортящиеся продукты?
Мы услышали ошарашивающий ответ:
- Только здесь! Это все мясо, что у нас осталось! Больше ни мяса, ни мясных консервов, ни масла, ничего скоропортящегося нет.
Кузнецов оторопел. Плавать оставалось еще 20 дней, а запасов мяса и масла было не более, чем на пять дней! Он не мог понять, каким образом это могло произойти, ведь перед выходом все запасы были расчитаны и получены на 45 дней плавания! Вспомнилась чья-то шутка перед выходом корабля, которая обернулась явью, что Катрич готовит всем в море подарок в виде голодной диеты. При дальнейшем разбирательстве с интендантом выяснилось, что все запасы были сделаны к назначенному сроку выхода корабля. Но поскольку выход был отложен на 15 дней, а запасы продовольствия он не пополнил, то за эти дни ожидания мы спокойно проели третью часть продуктов, предназначенных для плавания. Чем теперь кормить команду 15 оставшихся дней? Был, конечно, выход - запросить Штаб флота доставить к борту корабля продукты с одним из танкеров, но в таком случае командир корабля должен был подставить под удар свою репутацию. Да и это не дало бы желаемого результата, поскольку по всем расчетам продовольствие было бы доставлено на корабль не ранее, чем через 10 дней. Поэтому Ованесов решил ничего “наверх” не докладывать, а продержаться на том, что осталось.
Погода установилась относительно спокойная, и оставшиеся 20 дней плавания мы регулярно становились на якорь вблизи берегов Фаррерских островов и по кораблю раздавалась команда старпома: “Команде ловить рыбу!” Все любители рыбной ловли, свободные от вахты, высыпали на верхнюю палубу и через несколько часов большие камбузные лагуны заполнялись свежей рыбой, в основном, морским окунем. Команда с большим удовольствием ела уху, не подозревая, что на корабле продовольственный кризис. Но беда не приходит одна - что-то случилось с кондитерской печью. Выпекаемый хлеб выходил недопеченным, сырым, у многих офицеров от этого разболелись животы и вся кают-компания перешла на сухари, которых, к счастью, оказалось в достатке.
Однажды по маршруту нашего плавания мы встретили советское рыболовное судно и запросили - нет ли у него лишних продуктов. Нам ответили, что предлагают масло в обмен на сигареты и папиросы. К этому времени в корабельном ларьке все сигареты были раскуплены командой и командир попросил офицеров поделиться своими запасами. Мы обменяли их на три ящика масла, из которых два отдали команде корабля. Рыбаки подарили нам несколько ящиков селедки свежего ящичного посола, вкус которой я помню даже сейчас, по прошествии 40 лет. Никогда я не ел селедки вкуснее, чем эта, хотя никогда не был рыбным гурманом. Мне помнится, кто-то утверждал, что приготовленная в различном виде свежевыловленная селедка никогда не надоедает и не приедается рыбакам, такая уж у нее вкусовая особенность. Оставшиеся 20 дней мы доплавали, соблюдая строгую экономию продуктов, и пришли в базу похудевшими, с болью в деснах от немыслимо твердых сухарей, по поводу которых шутили: «Наш советский сухарь - самый крепкий в мире!».
6. ЖУЧКОВ И СЕМЕНКОВ.
Как ни строй свою работу в боевой части, а самым главным препятствием в служебных взаимоотношениях была подневольность матросов и старшин. Они несли нелегкую службу не добровольно, а выполняя свою воинскую “повинность”, как это называется на юридическом языке.
Уже накопив некоторый опыт работы с матросами и старшинами, я смог разобраться во взаимоотношениях внутри моей Службы и понял негласную расстановку сил в коллективе. Хотя Елькин и руководил всеми повседневными делами Службы, он не имел абсолютного неформального лидерства и делил его с Петром Босенко, старшиной команды станций поиска и радиопомех. Кроме них были еще два человека, их одногодки по службе, которые сильно влияли на атмосферу в коллективе - матрос Николай Жучков, подчиненный Босенко, и Владимир Семенков, подчиненный Елькина. Они оба доставляли мне много хлопот и служебных неприятностей.
По сложившимся на флоте традициям матросы и старшины последнего года службы негласно отвоевывали не положенные им привилегии, перекладывая часть тяжелой работы на молодых матросов. С этой традицией я столкнулся еще курсантом, будучи на практике на линкоре “Октябрьская Революция” в 1955 году. Однако, в отличие от более поздних времен матросы и старшины тех лет, дослуживавшие последний год на корабле, были прекрасными специалистами и это было основой их авторитета. Кроме того, после окончания войны прошло не так уж много времени и дух взамоотношений военных лет на кораблях был еще очень силен. Увольняющиеся со службы матросы и старшины относились к молодым по-отечески, наставляли их не унижая, хотя и перекладывали на них всю “черную” работу. Но было неписаное правило, согласно которому старшины никогда не “прижимали” своих подчиненных одногодков. Это правило соблюдалось и по прошествии стольких лет. Одногодки старшин вели себя независимо.
Николай Жучков как мог отлынивал от служебных обязанностей и не хотел выполнять таких повседневных дел, как приборка и несение некоторых корабельных дежурств, которые считал для себя зазорными. В их числе было дежурство рассыльным по кораблю. Рассыльный должен был находиться у сигнального разблока, на котором высвечивался вызов из офицерских кают и кают-компании. Получив вызов, он являлся к каюте офицера и представлялся: “Есть рассыльный”, а получив приказание, бежал его выполнять. Офицеры корабля постоянно жаловались мне, что Жучков очень плохо несет дежурство рассыльного, и однажды я решил его проверить. Мне запомнилась смешная сцена. Жучков сидит под разблоком и читает книгу. Дзынькнул разблок. Жучков поднимает голову и смотрит на номер каюты, из которой пришел вызов. Увидев, что вызов пришел из каюты молодого офицера, он продолжает читать книгу, сделав свой комметарий:
- Перебьешься! Молодой еще!
Так повторилось несколько раз, пока не пришел вызов от командира боевой
части, достойного Жучковского внимания.
Не обращать внимания и пропускать незамеченными выходки и нарушения Жучкова было равносильно медленным похоронам своего авторитет перед Службой. Я понимал, что дисциплинарными взысканиями дело не поправишь и решил побеседовать с Жучковым. Выбрав свободный вечер, я пригласил его к себе, и мы с ним проговорили обо всем несколько часов кряду, выкурив вместе, наверно, полпачки сигарет. В конце нашего разговора я спросил его:
- Скажи честно, как ты оцениваешь мою службу как офицера и твоего начальника?
Жучков дал положительный отзыв о моей службе.
- Ты какой год служишь на корабле?
- Четвертый.
- Когда ты начинал службу, ты уважал тех, кто служил больше тебя?
- Конечно, уважал, попробовал бы я этого не сделать!
- Я сегодня служу уже седьмой год и по твоим оценкам - служу неплохо, не отлыниваю от дел, так почему же ты не уважаешь мои требования и стараешься отлынивать там, где возможно?
В ответ - молчание.
- Можешь ли ты сказать, что я поступал по отношению к тебе несправедливо?
- Нет, не могу.
Жучков не ожидал такого оборота, и мы договорились, что он изменит свое отношение к службе, найдя мою постановку вопроса справедливой, но попросил не ставить его в унизительный для него наряд рассыльным по кораблю.
После нашего разговора его хватило на несколько недель, а потом все вернулось на круги своя. Как-то во время утренней приборки, застав его сидящим в тамбуре и отлынивающим в очередной раз от подобных занятий, я спросил его:
- Ставят ли тебя в дежурство рассыльным по кораблю?
- Нет.
- Выполнил ли я свои обещания?
- Да, выполнили.
- Почему же ты не выполняешь своих обещаний?
- Я все понял!
На этом наш короткий разговор закончился, и Жучков снова вошел в нормальную колею. Когда с ним возникал очередной служебный конфликт, я, ненароком встретив его, говорил:
- Коля! Зайди ко мне вечером. Я бы хотел с тобой поговорить!
- Товарищ капитан-лейтенант! Я все понял!
После такого короткого диалога мы вновь расходились на две три недели. Вот так мы и ладили с ним всю его оставшуюся службу и он не получил от меня ни одного дисциплинарного взыскания.
Через месяц после возвращения с боевой службы меня неожиданно вызвал к себе замкомбрига Гречко.
Он был “теневым комбригом” на бригаде и без него не решался ни один кадровый вопрос. Гречко был справедливым, хотя жестким человеком. Он знал все, что творится на каждом корабле, лучше, чем командиры и их заместители. Как-то зайдя к нам на корабль, он поинтересовался состоянием дисциплины у замполита Карамы, на что получил довольно оптимистический ответ.
- Николай Иванович! А знаете ли вы, что у вас в БЧ-5 позавчера в кубрике был избит матрос Сухов?
- Этого не может быть! Здесь какая-то дезинформация.
- А вы разберитесь и узнайте поточнее!
Карама стал разбираться и, конечно, выяснил, что в кубрике произошла драка и матрос Сухов был избит “годками” - матросами последнего года службы. Как Гречко, отсутствовавший на бригаде неделю и только сутки назад возвратившийся из командировки, мог об этом узнать, было непостижимо. Но он действительно знал все и обо всех.
Гречко задал мне несколько вопросов о служебных делах, а потом спросил:
- Геннадий Петрович! А почему вы не отпускаете в отпуск матроса Жучкова?
- Яков Архипович! У меня есть график, по которому все матросы и старшины ездят в отпуск по очереди. У Жучкова отпуск запланирован на сентябрь месяц. Подойдет его очередь и поедет в отпуск.
- Я рекомендую вам отпустить его в отпуск летом.
- Я объявил всем матросам и старшинам, что нарушители дисциплины и бездельники смогут поехать в свои отпуска не ранее осени! Я планирую летние отпуска тем, кто служит и работает не за страх, а за совесть, чего не могу сказать о Жучкове.
Как оказалось, и это было ему известно. Он был доступен всем и о его справедливости знала вся бригада. Жучков тоже пришел к нему с жалобой на меня. В конце нашего разговора, зная что меня не утвердили на учебу в Академию и по нелепости обстоятельств я был лишен продвижения по службе, он спросил:
- Как у вас настроение?
- Неважное!
- Какие ваши планы и к чему вы стремитесь?
- Я хочу работать в науке и хотел бы работать в 14 Институте ВМФ.
- Если на вас в течение двух недель придет запрос из Института, то вы получите разрешение на перевод! Действуйте, пока я буду на бригаде еще две недели!
Он уже ждал назначения на должность начальника политотдела 6 дивизии ракетных кораблей и возвратился из Москвы после встречи с заведующим Военным отделом ЦК КПСС.
С Семенковым было несколько иначе. После случая пьянства на берегу и попадания в комендатуру, он получил от меня дисциплинарное взыскание - один месяц без увольнения на берег. Я не стал читать ему длинных нотаций, а при неофициальной беседе сказал:
- Одумаешься, заходи ко мне! Поговорим.
Из Семенкова мог бы выйти толк, но его надо было постоянно держать в узде, как необъезженную лошадь. Время от времени, он взбрыкивал, давая о себе знать. Прошел месяц, закончился срок наложенного на него взыскания и я увидел его в списке увольняемых на берег. Я пригласил его к себе в каюту на короткий разговор.
- Семенков! У вас закончился срок наложенного взыскания и я не имею права по закону лишать вас увольнения на берег. У меня к вам всего один вопрос:
- Не придется ли мне завтра снова идти за вами в комендатуру?
- Нет! Не придется!
На этом мы с ним расстались. Спустя несколько дней вечером он постучался ко мне в каюту и спросил, нельзя ли со мной поговорить. Я догадывался о причинах его визита. Ему хотелось как-то поднять свою упавшую репутацию и авторитет в Службе. Мы проговорили с ним около двух часов. Я не направлял этот разговор и слушал, с чем же он пришел, но он не решался сказать что-то главное. В конце беседы я спросил его:
- Семенков! Скажи откровенно, зачем ты ко мне пришел?
Наступила затяжная пауза.
- Ты не чувствуешь, что остаешься в коллективе в одиночестве и не идешь со всеми в ногу?
- Что-то в этом есть!
- Не хотел бы ты стать во главе расчета станции “Фут-Б?
Он не был готов к такому вопросу и молчал.
- Ты смог бы поднять свою репутацию среди товарищей и заняться интересным делом.
- Но у меня же много взысканий и командование корабля не согласится с вашим предложением!
- Не беспокойся! Это мои проблемы.
- Давайте я попробую.
- У меня есть несколько условий. Если ты их примешь - считай вопрос решенным в твою пользу!
- Какие ваши условия?
- Прежде всего - добросовестность и честность с твоей стороны. Во-вторых, я даю тебе испытательный срок два месяца, и если ты справишься со своими обязанностями и в заведовании будет порядок, то будешь назначен на должность командира отделения с присвоением звания старшины второй статьи. Справишься - будешь в моих глазах человеком с большой буквы, а не правишься - пеняй на себя!
- Я согласен!
На следующий день я собрал старшин и объявил им, что решил поставить Семенкова командиром расчета станции “Фут-Б” с испытательным сроком в два месяца. Я надеялся,что сложившаяся ситуация поможет Семенкову проявить себя, и дал ему такой шанс. Командование корабля я не ставил в известность о своих действиях и рассчитывал сделать это, получив положительный результат.
Семенков сразу заважничал и старался во всю. Я всячески его подбадривал, а когда случались неисправности в станции, которую он знал довольно слабо, то устранял их сам, заодно уча и объясняя все ему. Для меня было главным переключить психологию Семенкова на полезное и созидательное дело.
Прошло три недели и Семенков обратился ко мне за разрешением посещать два раза в неделю студию танца при Доме офицеров. Он действительно умел плясать и постоянно демонстрировал свои способности в курилке на баке корабля, отбивая чечетку. Наш диалог был коротким:
- Я могу дать тебе разрешение, если это не повлияет на состояние дел в твоем расчете.
- Я обещаю, что все будет в порядке и не отразится на моей службе.
- Хорошо, но имей ввиду, если дела в твоем отделении пойдут плохо, то студию ты посещать не будешь! Согласен на такое условие?
- Согласен!
Семенков был чуть ниже среднего роста, голубоглазый, симпатичный, умеющий красиво поговорить и к тому же большой седцеед. По-видимому, его занятия в студии совпали с очередным знакомством с дамой сердца и выходя в увольнение он выглядел как новенький пятак - ухоженный, опрятный и сияющий. Кроме двух дней посещения студии Семенков записывался в увольнение в каждый увольняемый день, хотя по строгим корабельным правилам увольняться на берег разрешалось не больше раза в неделю. Старпом и замкомандира вежливо напомнили мне об этом, но я попросил их оставить это решение за мной. Прошло полтора месяца работы Семенкова в новой должности, и я видел, как он медленно запускает дело и у него не сложились отношения со своими подчиненными. Я понял, что надежд на положительный результат эксперимента с Семенковым остается все меньше и что он просто не выдержит. Как-то в середине дня я зашел к нему в пост и, застав его одного, стал расспрашивать о служебных делах. Я обратил его внимание на то , что он не выполняет в срок мои указания и что посещение танцевальной студии, по-видимому, мешает ему в службе.
Совершенно неожиданно Семенков стал в прямую конфронтацию со мной, не оценив, что полученные им “льготы” и даже послабления были авансом его возможного будущего успеха, а не чем-то ему полагающимся независимо от результата работы.
Прошло два месяца и на очередном собрании старшин я поднял вопрос о Семенкове.
- Два месяца назад Семенков стал исполнять обязанности командира расчета. Я хотел бы, чтобы вы честно оценили его работу, потому что все мы делаем общее дело. Чтобы непредвзято вынести свое окончательное решение, я хотел бы услышать ваше мнение, начиная со старшины команды Елькина.
Наступила длительная пауза. Хотя Семенков и не пользовался особым авторитетом у присутствующих, но чувство “галстука” не позволяло им идти против своего одногодка. Никто не решался высказаться откровенно.
- Ну что-же, я понимаю ваше молчание как одобрение работы Семенкова, что он работал два месяца в поте лица и мне необходимо завтра подать рапорт командиру, отметив его заслуги и необходимость продвижения по службе!
Мы прозаседали около часа, но все отмолчались и никто не поддался на мою уловку. Подводя итог разговора, я сказал, что поскольку Семенков не сдержал своего обещания, я больше не разрешаю ему сходить на берег в студию танца и пляски Дома офицеров вне дней его увольнения. Если же он пожелает вновь посещать студию, то пусть за него ходатайствует его старшина команды Елькин через три недели, которые я даю Семенкову, чтобы привести в порядок свое хозяйство.
Прошедшие три недели ничего не изменили в стиле работы Семенкова, а будучи в увольнении, он в очередной раз попал в комендатуру в нетрезвом состоянии и получил от меня очередное дисциплинарное взыскание - один месяц без увольнения на берег. Командир и замполит вежливо высказали мне, что я слишком много доверяю таким, как Семенков, и это приносит кораблю только грубые проступки. Я был вынужден расстаться с надеждами перетянуть Семенкова в число своих помощников и на собрании старшин объявил, что Семенков не выполнил своих обещаний, не справился с обязанностями командира расчета станции и отстраняется мною от выполнения этих обязанностей. Семенков своими руками разбил вдребезги свой аторитет среди матросов и старшин Службы. Мне было жаль его, но он не проявил ни характера, ни выдержки, ни терпения и не смог доказать делом, что имеет заслуженное право на лидерство в коллективе. Еще не прошел срок полученного им взыскания, как будучи на хозяйственных работах на берегу, он вернулся на корабль в нетрезвом состоянии и снова на один месяц засел без увольнения. Спутя три недели в один из воскресных дней, когда я находился на корабле, ко мне в каюту вновь постучалсСеменков.
- Можно с вами поговорить?
- Заходи! Какие у тебя проблемы?
- Да так! Жизнь какая-то сложная и настроение плохое!
- Ну, насчет сложностей, братец, это уж ты сам их себе создешь!
- Я понимаю, что сам виноват и по отношению к вам поступил нехорошо!
- Ну ладно, чего ты хочешь?
- А нельзя ли мне уволиться на берег?
- Конечно можно, когда у тебя закончится еще одна неделя твоего взыскания.
- Я понимаю, но очень уж плохое настроение!
- Хорошо! Я могу простить твое взыскание, если ты обещаешь хорошо служить, не пьянствовать на берегу и произнесешь это!
- Я обещаю хорошо служить и не пьянствовать на берегу.
- Хорошо! Иди собирайся в увольнение, я пойду к старпому за увольнительной для тебя!
Олег Кузнецов, уже привыкший к моим нестандартным приемам работы с матросами и старшинами, молча поставил корабельную печать на увольнительную записку и сказал мне вслед:
- Не надоело тебе ходить в комендатуру за своим Семенковым!
У Семенкова цифра три была какой-то роковой, и череда его служебных неприятностей закономерно чередовалась через три недели. Ровно на три недели хватило Семенкова, и он вновь ушел с корабля в самовольную отлучку. Я не мог понять его мотивы. Он опять получил от меня дисциплинарное взыскание и притих, избегая встреч со мной. Почувствовав, что обрекает себя на одиночество в коллективе, Семенков стал уговаривать корабельного боцмана взять его в боцманскую команду.
Спустя некоторое время старпом во время очередного доклада спросил меня, не соглашусь ли я на перевод Семенкова в боцманскую команду. Я предупредил Кузнецова, что боцман хлебнет с ним лиха и что я согласен на перевод Семенкова при условии, если его не вернут снова в мою Службу. На следующий день Семенкова перевели в боцманскую команду. В Службе стало тихо и спокойно, а еще через полгода он закончил службу и демобилизовался.
7. ДЕНЬ ВМФ В АРХАНГЕЛЬСКЕ.
В начале июля наш корабль направили в Белое море на обеспечение испытаний подводных лодок. Лето в тот год выдалось теплое и солнечное, и мы ожидали, что одиночное плавание в Белом море не будет утомительным. Но наши надежды не оправдались. Прибыв в Северодвинск, мы получили в Штабе Беломорской базы задание на недельное обеспечение испытаний подводных лодок и на следующий день вышли в море. Плавание оказалось просто изматывающим! Я и не предполагал, что на обеспечении подводных лодок может быть такое немыслимое напряжение. Был июль месяц, часть офицеров ушла в отпуск и на корабле осталось только три вахтенных офицера, включая меня - начальника РТС, привлекаемого к ходовой вахте в таких экстренных случаях. Вахта через каждые восемь часов по четыре, а между вахтами еще текущие дела, а если в технике неполадки, то их тоже надо устранять – в общем, все это оставляло на сон не более четырех - пяти часов в сутки.
Недельное плавание порядком измотало всех вахтенных офицеров. Командир корабля капитан второго ранга Марк Давыдович Ованесов несколько раз пытался поставить корабль в дрейф и дать команде отдохнуть, но каждый раз через час или два по указанию оперативного дежурного Базы нас вновь отправляли на задание. Запланированная неделя закончилась, но нас не отпускали и гоняли из точки в точку, от одной подводной лодки к другой - недельный выход неожиданно обернулся двухнедельным плаванием. Хотя Белое море и было спокойным, все две недели мы плавали в очень плохую видимость, а временами - в плотном тумане. Все офицеры, включая командира, устали от напряжения и недосыпания и мечтали о коротком отдыхе и спокойном сне. Долгожданный перерыв наступил в связи с празднованием Дня Военном-морского Флота. Но и здесь корабль не пожалели и сразу после окончания очередного обеспечения приказали идти в Архангельск и встать на парад.
Плавание по извилистому фарватеру Северной Двины, несмотря на ясную погоду и хорошую видимость, было не из легких из-за сложности фарватера и большого количества рыбацких лодок, не соблюдавших никаких Правил предупреждения столкновения судов. Но вот загремел носовой якорь и корабль торжественно встал на рейде города. Не успел старпом дать сигнал “Отбой аврала”, как корабль буквально облепили моторные и рыбацкие лодки, а с обоих берегов Северной Двины по направлению к нам неслось еще множество моторных лодок, заполненных людьми. Они махали руками, приветствуя военный корабль, а на носу каждой из лодок стоял человек, держащий бутылку водки!
- Конец! - подумал старпом. - Нехватало еще, чтобы команда перепилась на рейде!.
Раздался ряд коротких звонков по всем линиям корабельной трансляции, а вслед за тем - голос старпома:
- Аварийная тревога! Аварийная тревога! Вооружить все пожарные шланги на верхней палубе!
- Командир БЧ-5! - запросил старпом Пост энергетики и живучести.
- Есть командир БЧ-5, - ответил механик Александр Куприянов.
- Подайте максмально возможное давление воды в пожарную магистраль верхней палубы, но чтобы не полопались пожарные шланги!
По кораблю полетели команды:
- Аварийным расчетам верхней палубы правого и левого бортов подать воду из шлангов на моторные лодки у бортов!
- На моторных лодках! К боту корабля не подходить!
С обоих бортов корабля на подходящие лодки выстрелили струи воды из пожарных шлангов, но люди, не обращая внимания на запрещение подходить и холодный душ, смело шли на абордаж эсминца и подавали в иллюминаторы машинокотельного отделения водку. Это был праздничный подарок жителей Архангельска морякам, ставшим на морской парад. Стена воды и стрельба с мостика осветительными ракетами в конце концов подействовали на атакующих и, покрутившись еще немного около корабля, лодки ушли к берегу.
- Итак, первый подарок ко дню Военно-Морского Флота в виде нескольких десятков бутылок водки корабль уже получил, - подумал старпом. - Что же будет после увольнения команды на берег?
Вся команда устала от напряженного плавания и бесконечного количества боевых тревог. Людей обуревало единственное желание - выспаться и расслабиться.
Увольнение на берег было разрешено командиром вечером в день ВМФ, а ночью мы должны были сняться с якоря и вновь идти на обеспечение в Белое море. Я сошел с корабля со вторым катером, отвозившим очередную партию увольняемых на берег, чтобы посмотреть город и походить по твердой земле. Центральная часть города с официальными зданиями партийных и советских властей была на значительном расстоянии от места, куда мы высадились с катера. К набережной примыкала старая одноэтажная часть города с деревянными мостками вдоль домов по обе стороны улиц, что напомнило известную лирическую песню: “По мосткам тесовым вдоль деревни ты идешь на модных каблуках...”
Дома, выходящие фасадами на улицу, не были огорожены глухими заборами, и в окна домов можно было видеть всю улицу и все, происходящее на ней. Мне не доводилось прежде бывать в Ахангельске, и я с интересом разглядывал улицы, по которым шел, лица прохожих, ибо в любом городе на лицах людей, живущих в нем, будь то москвичи, ленинградцы или вологжане, всегда лежит отпечаток города, обусловленный традициями, темпом и условиями жизни в этом городе. Праздничный день чувствовался во всем. Как портовый город Архангельск праздновал День ВМФ наравне с Днем рыбака и улицы этой части города были почти пустынными. Впереди меня метрах в пятидесяти шли два матроса с нашего корабля. В какой-то момент на изгибе улицы я потерял их из виду, а когда вышел из-за поворота, то увидел, что один из матросов, шедших впереди, исчез! Мне показалось это странным: куда он мог так неожиданно пропасть в незнакомой части города? Пока я об этом думал, впереди меня с шумом распахнулось окно одного из домов. Из него высунулся по пояс мужчина средних лет и стал окликать и приглашать в дом матроса, идущего впереди меня. Тот в недоумении остановился, постоял немного и пошел дальше. Но не успел он сделать и десятка шагов, как выбежавший из калитки мужчина в майке догнал его и, потянув за рукав, чуть не силой затащил к себе в дом. До меня долетели обрывки его слов:
- Куда же ты "Флот" уходишь, когда тебя приглашают в гости? Целый стол гостей, а ни одного живого моряка нету! Давай к нам! Дорогим гостем будешь!
Мне теперь стала ясна причина исчезновения шедшего впереди матроса. Город гулял по большому счету и принимал сошедших с корабля матросов как дорогих гостей!
Вернувшись вечером на корабль, я застал командира, стоявшего на юте и обсуждавшего вместе с командиром БЧ-5 ситуацию предстоявшего “Приготовления корабля к бою и походу”. Кораблю предстояло два важных момента - ввод в действие машин и плавание по сложному фарватеру, когда от действий машиниста на маневровых клапанах зависела безопасность корабля. Поскольку большинство матросов и старшин, вернувшихся с берега, были пьяны, а некоторые чересчур, командир БЧ-5 Александр Куприянов решил не рисковать и поставить на маневровые клапана командира машинокотельной группы.
Трап правого борта был вывален. Ожидался последний рейс катера с находящимися в увольнении матросами. В это время около трапа раздался какой-то посторонний шум и мы увидели, что из воды на трап забирается какой-то человек. Все с недоумением смотрели на него. Вахтенный старшина прокричал командиру, что приплывший хочет поговорить с ним и командир разрешил ему подняться на борт. Вода в реке несмотря на жаркий июль не располагала к длительному купанию, и хотя незнакомцу пришлось долго плыть до корабля, не чувствовалось, чтобы он страдал от холода. Человек этот был изрядно пьян. Подойдя к командиру он сказал, что поспорил на берегу с друзьями, что доплывет до корабля и вернется обратно с каким-нибудь корабельным сувениром в доказательство. Командир усмехнулся и спросил, на что же они поспорили. Услышав в ответ, что на кон было поставлено 10 бутылок водки, он попросил сигнальщиков отдать пловцу сигнальную ракету. Незнакомец поблагодарил командира, засунул за плавки ракету и, нырнув с борта, поплыл к берегу. На следующий день мы узнали подробности истории с ночным пловцом от боцмана, который ходил в тот день на катере за уволенными на берег.
Сильно подвыпившая группа мужчин со своими женами прогуливалась по берегу. Они заспорили на десять бутылок водки, что один из них доплывет до корабля и обратно. Сказано - сделано. Один из спорщиков разделся и поплыл к кораблю. Стояли белые ночи и все, наблюдавшие за пловцом, видели, как он плыл, поднимался на корабль, нырнул с борта и поплыл обратно. Но на беду вниз по течению шел речной буксир. Когда он прошел между эсминцем и берегом, пловца потеряли из виду. Осмотрели все пространство от корабля до берега - но пловца не было. Его жена забеспокоилась и заголосила, что муж мог попасть под винты буксира. Приплыл катер водной милиции и командиру катера рассказали о случившемся. Один из милицейской команды остался на берегу, а катер поплыл на середину реки искать пропавшего. Прошло довольно много времени, пока вызывали катер, рассказывали милиции что произошло, а когда милицейский катер отошел, все увидели пловца, идущего по берегу. Оказывается, его отнесло течением значительно ниже. Жена пловца и вся их компания обрадовались, что все обошлось легким испугом и собрались было уходить, но были остановлены милиционером, который оштрафовал незадачливого пловца на очень большую сумму за нарушение правил купания вне отведенных мест.
8. ВЫХОД ИЗ СЕВЕРОДВИНСКА.
Прошел день ВМФ и мы снова впряглись в “лямку“ обеспечения на Белом море. Нас выручало то обстоятельство, что на заправку тополивом мы были вынуждены заходить в базу - г.Северодвинск и один день в неделю проводили у причала и могли отоспаться. Заканчивалась уже четвертая неделя нашей Беломорской “Одиссеи” - непрерывного обеспечения испытаний подводных лодок и мы получили разрешение зайти в базу заправиться топливом. Нам отвели на заправку и пополнение запасов провизии только 12 часов и надежды на отдых не оправдались. Из-за короткой стоянки командир не разрешил увольнение команде, а офицерам сход на берег, тем более, что старший помощник командира ушел в отпуск и его обязанности были возложены на командира БЧ-2 капитан-лейтенанта Валерия Спиридонова. Был воскресный день. В назначенное время танкер подошел к нашему борту и через два часа после начала заправки Ованесов вызвал Спиридонова и поставил его в известность, что собирается сойти на берег на несколько часов и возвратится около 11 часов вечера. Как окзалось, он был приглашен на день рождения к другу по училищу, служившему в Северодвинске начальником штаба бригады сторожевых кораблей.
После ухода командира на корабле все шло своим чередом: заправка топливом, водой, погрузка продовольствия и переговоры с оперативным дежурным базы, который неоднократно запрашивал о готовности корабля к выходу. Танкер очень медленно закачивал мазут и наш выход в море незапланированно откладывался.
Ованесов вернулся на корабль около 12 ночи и, поинтересовавшись пополнением запасов и дав указания по приготовлению корабля к выходу, попросил Спиридонова разбудить его за один час до съемки со швартовых.
Выход был отложен еще на один час из-за медленной закачки мазута. Началось “Приготовление корабля к бою и походу”, рассчитанное на полтора часа, и Спиридонов решил доложить командиру о готовности корабля к выходу на полчаса позже, решив про себя:
- Пусть спит лишние полчаса! Ему опять придется целую неделю не сходить с мостика и спать по 3-4 часа в сутки прямо в штурманской рубке.
Время до выхода корабля было на исходе и чере 15 минут необходимо было запрашивать у Оперативного дежурного базы разрешение на выход из Северодвинска. Спиридонов спустился с мостика в каюту командира и обратился к нему. Ответа не последовало! Он заглянул в спальню и окликнул командира еще раз, но тот крепко спал и не реагировал. Спиридонов решил потормошить командира, но его тело безвольно качалаось от толчков и он не просыпался!
Спиридонов поднялся на мостик и рассказал штурману, что не может добудиться командира, а через несколько минут надо докладывать оперативному дежурному базы о готовности к выходу. Через 15 минут и вторая попытка поднять командира закончилась неудачно. Он спал мертвецки, не подавая признаков пробуждения. Силы Марка Ованесова сдали после напряженного месячного плавания и регулярного недосыпания. Измотанный организм требовал отдыха.
- Докладывай о готовности и запрашивай разрешение на выход у оперативного. Пусть командир спит! Выйдем из базы без него, - сказал штурман.
Корабль медленно отошел от причала и начал сложное маневрирование к выходному фарватеру. Фарватер на входе в Северодвинск узкий, длиною около 8 миль и плавание по нему при наличии встречных судов всегда напряженное. Выход из базы без командира на мостике был неординарным случаем. Все офицеры находящиеся на мостике были напряжены необычайно, старались действовать еще более осмотрительнее и часовое плавание по фарватеру тянулось очень томительно. Наконец последний входной буй, корабль лег на курс в назначенный полигон и все облегченно вздохнули. Началась размеренная жизнь корабля в одиночном плавании. Видимость была плохая, с чередующимися полосами тумана, присущих такому времени года и необычной жаркой погоде. Спиридонов немного нервничал. До прихода в полигон оставалось около получаса и он стал заранее готовить донесение оперативному базы:
- Прибыл в полигон номер ___ . Приступил к обеспечению согласно задания. Командир ЭМ “Огненный” капитан 2-го ранга Ованесов.
Согласно официальных положений телеграмму ЗАС мог подписать только командир корабля и Спиридонов думал о том, что нужно обязательно поднять командира.
- Где мы находимся? - услышал Спиридонов голос командира за своей спиной.
Ованесов выслушал доклад Спиридонова об обстановке, о запасах топлива, воды, продуктов, задании на предстоящее обеспечение, местонахождении корабля и затем спустился к штурману ознакомиться со схемой предстоящего маневрирования. Он был хмур, но не обмолвился ни словом ни штурману, ни Спиридонову, почему они не добудились его и вышли из базы без командира на мостике. Поднявшись на мостик в свой командирский ветрозащищенный “фонарь”, чтобы еще неделю проплавать в таком же напряжении, Ованесов сказал Спиридонову:
- Идите отдыхать! Когда вы понадобитесь, я прикажу вас поднять
9. КОРАБЕЛЬНЫЕ БУДНИ
Служебные конфликты, возникавшие с Жучковым и Семенковым , не остались без последствий. Моя настойчивость удерживала порядок и дисциплину в Службе и старшины медленно принимали мою служебную позицию. Не все шло гладко, но “служебный поезд” встал на правильные рельсы и покатился, набирая скорость. Чтобы укрепить свое личное влияние, я ввел за правило приглашать по вечерам в каюту кого-нибудь из старшин или матросов и говорить с ними в неформальной обстановке. В разговорах я старался не касаться текущих служебных дел и, как правило, мы говорили обо всем. Я узнавал об их личной жизни, о семьях, о взглядах на жизненные проблемы, о планах на будущее и, если меня просили, высказывал свою точку зрения. Такие беседы помогали стирать грань формальных отношений и климат служебных отношений в моей команде постепенно теплел.
Командиром отделения в команде поиска и помех служил Валентин Суханов, которого я поставил на должность по рекомедации старшины Петра Босенко. Суханов был родом из Поволжья, малоразговорчив, нетороплив. До службы закончил индустриальный техникум и быстро освоил свою специальность. По отрывочным разговорам с ним я сделал вывод, что у него было не особенно благополучное прошлое – возможно, он был связан с криминалом. Но служил Суханов неплохо и был исполнителен. Среди матросов и старшин у него был какой-то особый, странный авторитет. Его не особенно жаловали дружбой, но относились уважительно.
Я занимал на корабле носовую каюту по правому борту и имел привычку не запирать ни каюту, ни свой платяной шкаф. В те годы случаи воровства на кораблях были редкостью, особенно из офицерских кают. Но однажды я обнаружил, что с моей парадной тужурки пропала медаль. Расстроеный этим событием, я ломал голову, как ее найти. Как-то я пригласил Суханова по служебным делам, а закончив их, рассказал о пропаже медали и попросил его помочь ее найти и что мне не нужно знать, кто мог ее взять. Суханов молча выслушал меня и ничего определенного не ответил. Спустя недели две, он зашел ко мне после ужина и, положив медаль на стол, спросил:
- Это не ваша медаль?
- Мне трудно сказать, потому что она не именная, но, может быть, и моя.
- Возьмите, она ваша.
Я поблагодарил его и, не удержавшись, спросил как же он ее нашел. Суханов сказал, что я просил только найти мою медаль, а не взявшего ее человека. Как он нашел ее на корабле, экипаж которого составлял 300 человек, осталось для меня загадкой.
В начале декабря корабль был поставлен в док судоремонтного завода для плановых работ. Приближался Новый Год и и все офицеры хотели провести новогодний вечер вместе со своими семьями. Со старшим помощником Кузнецовым у меня сложились хорошие отношения и он жаловал меня своим расположением. Но бывают случаи, когда дружба или добрые отношения оборачиваются своей оборотной стороной. На Новый Год командир оставил Кузнецова на корабле. Чтобы не скучать одному, старпом тоже оставил меня на корабле проводить новогоднюю ночь вместе с ним за компанию.
Кузнецов имел неунывающий характер, был рассудителен и проявлял выдержку в любых обстоятельствах. Служить с ним было спокойно и легко. Имея многочисленные обязанности, он обычно выполнял их не как подневольное дело, а как развлечение или разрядку. По корабельному уставу он был обязан раз в день обойти корабельные помещения и часто приглашал меня пройти вместе с ним, что, как правило, случалось, когда мы оба не сходили на берег:
- Давай-ка прогуляемся по кораблю и посмотрим что у нас творится на палубах!
Во время этих “прогулок” по кораблю, занимавших обычно больше двух часов, мы о чем-нибудь беседовали и проверкой занимались как бы между прочим. Увидев непорядок, он подзывал первого попавшегося матроса или старшину и просил разыскать заведующего помещением или корабельным оборудованием, а мы продолжали беседу. Прибывал заведующий, открывал помещение, которое мы с Кузнецовым осматривали, и он, сделав замечания или дав указания, продолжал нашу беседу. Так за разговором мы обходили весь корабль с носа в корму.
- Ну вот! Мы и прогулялись, как на физзарядке! - завершал он совместную прогулку. Любой праздничный день на корабле всегда бывал очень напряженным, а Новый Год относился к числу особенных праздничных дней. Традиция встречать Новый Год за столом с рюмкой водки или вина не обходила стороной и корабли. Несмотря на запрет приноса спиртных напитков и тщательный контроль, старшины и матросы любыми правдами и неправдами заносили водку на корабль. В предшествующий празднику день офицеры корабля как пинкертоны обшаривали все корабельные углы, разыскивая водку. Водка приносила на корабль не только неприятности, но иногда и трагедии, и на время праздников во избежание чрезвычайных происшествий боевые посты и все подсобные помещения корабля закрывались и опечатывались.
Наступило 31 декабря 1966 года. К вечеру все предупредительные и подготовительные мероприятия были закончены. После ужина Кузнецов пригласил меня к себе и предложил вместе пройтись по кораблю.
- Пойдем собирать водочный урожай!
Поскольку все служебные помещения были закрыты и опечатаны, матросы прятали водку в других доступных местах. Мы начали обход корабля с верхней палубы, заглядывая под зачехленные тросовые вьюшки, пилорусы компасов, прожектора, палубное оборудование и, наверное, под каждым пятым осмотренным объектом находили бутылку водки. Всего в объемистую кису мы собрали 22 бутылки. Кузнецов был достаточно опытен в корабельной службе и хорошо знал все хитрости на которые пускались матросы. В 22 часа команда была построена на вечернюю поверку. После ее окончания Кузнецов, показывая на лежавшую рядом с ним кису, сказал, обращаясь к команде:
- Несмотря на запрет заноса спиртного, кое-кто принес водку на корабль. Вот в этой кисе 22 бутылки, которые могли бы принести несчастье и трагедии и место этим бутылкам за бортом, - и он разбил бутылку за бутылкой об палубный кнехт.
Новогодняя ночь прошла сравнительно спокойно и без пьяных происшествий.
По сложившейся на флоте традиции старпом “сидел на корабле”, как выражались офицеры, за двоих: за себя и за командира. Такое положение было несправедливым, но все старпомы терпели ето, понимая, что тоже станут командирами, а став ими, действовали таким же образом и замыкали этот порочный круг. Марк Ованесов не был любителем сидеть на корабле и, возвращаясь с моря в базу, веселел и угрюмость его исчезала. При первой возможности он сходил с корабля, оставляя за себя старпома. Кузнецов находился на корабле почти все время, и Марк беспощадно эксплуатировал его терпение. Однажды за ужином в каюткомпании Ованесов, обратившись к Кузнецову, сказал, что собирается сходить на берег выстирать рубашки, хотя старпом уже просидел на корабле всю неделю. Я не удержался и отпустил реплику:
- Марк Давыдович! Как это вы делаете все за один раз? У меня так не получается. Для приведения в порядок рубашек мне нужно два этапа: сначала я схожу на берег чтобы их выстирать, а затем - чтобы их выгладить!
Марк даже поперхнулся, не ожидая от меня едкой шутки. После ужина Кузнецов выговорил мне наедине:
- Тебе не кажется, что по отношению к командиру твоя шутка была довольно ядовитой?
- Не могу терпеть несправедливости, кого бы это не касалось! Старпома на корабле защитить некому, а мне терять нечего: я же не собираюсь стать командиром!
Ованесов был человек не вредный, и моя ядовитая шутка им забылась.
Во время докового осмотра корабля кто-то из корпусных специалистов завода попросил у меня документацию подъемно-опускного устройства (ПОУ) гидроакустической станции. Я получил секретную документацию ПОУ и при проверке не обнаружил формуляра, о чем сказал корабельному «секретчику» и сделал соотвествующую запись в карточке-заместителе. Секретчик, как мы называли заведующего корабельным секретным делопроизводством, сказал, что формуляр, возможно, находится в отдельной папке, где хранились все корабельные формуляры, и пообещал его отыскать. Прошла неделя, и теперь корпусникам понадобился формуляр подъемно-опускного устройства, но выяснилось, что секретчик его так и не нашел. На флоте пропажа секретного документа всегда была чрезвычайным происшествием. Начались поиски исчезнувшего формуляра. Подозрение командования пало на меня: они предположили, что я мог потерять формуляр ранее, а секретчик этого не заметил при возврате документации.
К поиску пропавшего документа подключился 6 отдел Штаба флота, куда через день поисков командир доложил о пропаже секретного документа. Меня с пристрастием допрашивали почему я указал на отсутствие формуляра при получении документации и не работал ли я с нею раньше. Я заявил, что за год службы на корабле вижу эту документацию впервые, но версия потери документа мною, хотя и ничем не подтвержденная, продолжала существовать. На корабль даже пригласили бывшего начальника РТС корабля капитана 3-го ранга Котлова, который подтвердил существование такого формуляра в документации ПОУ. Обстоятельства складывались не в мою пользу, хотя формально меня ни в чем не могли обвинить. Замполит Николай Иванович Карама, всегда возглавлявший корабельную комиссию по проверке секретного делопроизводства, после двухдневных поисков доложил командиру, что следы пропавшего документа не найдены и расследование зашло в тупик. Формуляр исчез при невыясненных обстоятельствах.
Поиски пошли по второму кругу. Командир, зная дотошность старпома в любом порученном деле, попросил его взяться за расследование обстоятельств пропажи документа. К концу недели выяснилась интересная ситуация. Кузнецов как Шерлок Холмс проверил все возможные версии и докопался до приемных актов секретной документации от завода, проводившего модернизацию корабля. В одном из них было записано, что формуляр на ПОУ в документацию не вложен. В описи папки формуляр был вписан, но на полях описи была сделана никем не заверенная пометка о его отсутствии. Шесть лет корабельные комиссии по ежегодной проверке секретной документации не обращали на это внимание и не замечали отсутствия формуляра. Если бы не найденные старпомом приемные акты, то формуляр на ПОУ так и считался бы пропавшим.
Казалось бы, на этом инцидент был исчерпан. И все было бы хорошо, если бы случайно, год спустя, я не обнаружил в своем личном деле запись о наложении на меня строгого взыскания за утрату секретного документа. Командир Ованесов сделал это, чтобы отвести от себя обвинение в бесконтрольности, наказал меня в приказе, но, несмотря на мою невиновность, свой приказ не отменил. Подобное взыскание в личном деле офицера было как проказа и главным препятствием для продвижения по службе. Обнаружив вопиющую несправедливость, я рассказал об этом старпому и он ликвидировал эту запись в моем личном деле.
Обычай давать людям клички или прозвища не обходил стороной и корабли, но как я ни пытался узнать свою кличку - мне это не удавалось пока однажды, совершенно случайно, я не узнал ее. При стоянке корабля в доке все «удобства» находились на берегу и команда беспрепятственно сходила с корабля - в отличие от стоянки у причала. Однажды, поднявшись из дока на берег, я обратил внимание на своего гидроакустика Ивана Чернякова, тщательно выписывавшего мелом какую-то надпись на большом металлическом контейнере. Когда он закончил свою работу, я спросил, подойдя к нему, кому он посвятил эту надпись. Мой вопрос застал его в расплох и он покраснел. На контейнере крупными буквами было выведено: “Железный Генрих”.
10. КРУШЕНИЕ НАДЕЖД.
Закончился год службы на “Огненном” и я мог с удовлетворением сказать, что за прошедший год мне удалось сделать то, на что на эсминце “Скромном” понадобилось два года. Я наладил организацию в службе так, как я себе ее представлял, обучил старшин и матросов, отладил всю технику и заново переделал документацию. Заведенный порядок стал работать сам по себе, освобождая меня от многих рутинных дел и обязанностей. В отличие от “бешеной” 170 бригады, на “Огненном” мне служилось хотя и напряженно, но легко. С командованием установились хорошие деловые отношния, они с пониманием относились к моей работе и не создавали трудностей. Я относил это на счет мудрого и умного старпома Олега Алексеевича Кузнецова, который умел создать на корабле спокойную деловую обстановку.
Запомнился один поразивший меня эпизод первых месяцев службы на корабле. Бригаду должен был проверять Отдел устройства службы (ОУС) Главного штаба ВМФ. Эта проверка была самой неприятной, требовала массы подготовительных хлопот, а по ее результатам издавался приказ с наказаниями за упущения и недостатки. В бытность службы на “Скромном” перед такими проверками весь корабль под руководством старпома “вставал на уши”: суета, беготня, дерготня, разговоры на повышенных тонах и мать-перемать, если что не так.
На “Огненном” все было по-другому. Кузнецов остановил меня мимоходом в корридоре:
- Ты знаешь, что через два дня будет проверка ОУС?
- Нет, первый раз слышу!
- Готовься к проверке! Если что неясно – приходи, объясню!
Я спустился в каюту обдумать свои действия и все ждал, что меня, как бывало, вызовет старпом на получасовой инструктаж, но на корабле была тишина и работа продолжалась как обычно. И как это ни покажется странным, и тогда и впоследствии мы успешно проходили подобные проверки и инспекции, не нарушая сложившегося ритма корабельной жизни.
В начале 1967 года меня вновь утвердили кандидатом для поступления в Военно-Морскую Академию и на этот раз на моем пути не было никаких официальных препятствий. Но несмотря на благоприятную служебную атмосферу, программу подготовки к экзаменам, которую я себе наметил, мне не удавалось осуществить - служебные обязанности отнимали почти все время и заниматься приходилось только урывками.
В конце апреля я уехал в отпуск в Ленинград и через несколько дней после приезда засел за занятия. Начал с курса высшей математики, которую к большому сожалению, в Училише связи им. А.С.Попова нам давали далеко не в том объеме, что в Ленинградских институтах по профилю моей специальности. Как оказалось, служба настолько вымотала меня, что через два часа занятий я просто засыпал за учебником. Мне помогла короткая поездка на Кавказ. Чтобы продлить свой отпуск, я выписал отпускной билет в Адлер, что дало мне четыре дополнительных дня отпуска.
Прилетев в Адлер в первых числах мая с чемоданом, набитым книгами, я поселился в гостинице в номере на двоих. На следующее утро я сел за учебник в надежде на продуктивные занятия. Но через два часа у меня начали слипаться глаза, и я повалился на кровать, проспал около двух часов и снова сел за занятия. Через два часа повторилась та же история. Даже часовая прогулка мне не помогла, и в первый день я занимался только 6 часов, проспав около 15 часов. На следующий день я смог прозаниматься уже 10 часов, а затем вошел в ритм занятий по 12-14 часов в день, оставляя семь часов на сон, а оставшееся время - на завтрак, обед и короткие прогулки. На мое счастье, сосед по номеру меня не беспокоил, отсутствовал весь день и приходил только поздно вечером. Неделя, проведенная в Адлере, была самым продуктивным периодом в моей подготовке - я смог одолеть почти треть курса по учебнику Берманта. По моим подсчетам на решение задач у меня почти не оставалось времени. Но тут мне помогло то, что несколько лет назад, еще не имея четких планов поступления в Академию, я прорешал около 2000 задач из учебника Бермана. Сейчас это все вспомнилось и пригодилось.
10 мая я возвратился в Ленинград. 11 мая мне исполнилось 30 лет. На мой юбилей собрались близкие родственники нашей семьи, всего около 30 человек. Отмечали мы его широким застольем у моих родителей, которые жили на Невском проспекте. Мама с отцом занимали большую комнату около 30 метров в коммунальной квартире, где прошло все мое детство и юношеские годы. Отец с матерью, оба родом из простых семей, были горды тем, что я стал флотским офицером и смог выбрать себе другой жизненный путь. Вспоминаю тот день и то время, как одно из счастливых, когда была жива вся наша большая дружная семья, и от которой теперь остались только родная сестра Лена, две двоюродных сестры, три двоюродных брата и мамина родная сестра тетя Нина Старостина.
Я считал, что самым трудным окажется для меня математика, курс которой по учебнику составлял около 700 страниц, но совершенно неожиданно возникла проблема с основами радиотехники. Мой сокурсник по училищу Владимир Локшин, который в тот год уже заканчивал академию, обратил мое внимание на трудности подготовки к этому экзамену.
- Гена! Брось свою математику и займись радиотехникой, иначе ты завязнешь с подготовкой. Поверь моему опыту.
Его совет был как нельзя кстати. Когда я стал глубже разбираться с программой экзамена по радиотехнике, то к своему ужасу обнаружил настолько большой объем материала, что его можно было осилить не меньше чем за два месяца напряжененой работы. На моем столе лежало более двух десятков книг, которые предстояло проработать. Вся программа была разбросана по множеству учебников, написанных с разной степенью подробности, и мне пришлось компелировать материал в единый конспект. Отпуск подошел к концу, а я успел проработать курс математки и только малую часть из курса радиотехники.
В конце июня я возвратился на корабль. Здравый смысл требовал не включаться в корабельную жизнь, а продолжить занятия, тем более, что через две недели я должен был быть откомандирован в Академию для сдачи вступительных экзаменов. Командование понимало, что корабль для меня уже ”отрезанный ломоть” и не ожидало от меня серьезной работы в оставшееся время, но Олег Кузнецов сказал, как бы между прочим:
- Посмотри, что там у тебя с техникой. Через две недели нам предстоит серьезное плавание!
Всеми повседневными делами в Службе руководил Николай Герасимов и никаких проблем ни с порядком в службе, ни с дисциплиной не было, но за время моего отсутствия в технике накопилось столько неполадок, что я был вынужден включиться в интенсивную работу. В течение десяти дней мне проишлось настраивать почти всю технику и я едва успел все закончить к моменту отъезда. Совесть моя была чиста, но эта работа далась мне таким напряжением, что уезжая в Академию, я чувствовал себя просто вымотанным. Покой мне только снился.
Я прежде никогда не бывал на набережной Ушакова в здании Академии, и она действительно соответствовала моим представлениям о ней. Главное четырехэтажное длинное здание, выходящее фасадом на реку Невку с двумя якорями системы Матросова перед фасадом и несколькими антеннами корабельных радаров на крыше, было символом Флота. Здесь же находился и наш временный класс поступающих на отделение по кафедре Радиотехнических средств флота, которой заведовал капитан 1-го ранга Дмитрий Сергеевич Ралль. Дмитрий Сергеевич был приемным сыном вице-адмирала Юлия Федоровича Ралля и между ним и его вторым сыном - Всеволодом Юлиевичем Раллем, заведовавшим такой же кафедрой на Офицерских учебных классах ВСООЛК ВМФ, была негласная конкуренция. Оба они были уважаемы на флоте и имели много признательных учеников, к числу которых я отношу и себя.
Итак, со всех флотов поступать на радиотехническое отделение в Академию приехало 18 человек, из которых должны были принять на учебу только 12. По заведенному порядку мы ежедневно мы прибывали к 9 утра и посещали лекции по курсу теории вероятности и специальным дисциплинам, входящих, в программу экзаменов, а оставшееся время занимались самостоятельно. На подготовку к вступительным экзаменам давался один месяц. Помня совет Владимира Локшина, я упорно занимался теоретическими основами радиотехники, уделяя этому все свободное время. Хотя в Академии была прекрасная библиотека технической литературы, мне пришлось обойти несколько городских библиотек в поисках подходящих учебных пособий по радиотехнике. Через неделю на моем рабочем столе собралась гора литературы, которая давила на психику, говоря о невозможности переварить все это за один месяц. Время бежало неумолимо быстро, но к началу экзаменов мне удалось пройти всю программу по основам радиотехники, состоявшую из 76 разделов, за исключением двух вопросов по распространению радиоволн. Ознакомление с ними я отложил на период непосредственной подготовки к этому экзамену, который был первым.
Прошел месяц подготовительной работы и наступила экзаменационная пора, когда мы должны были являться в Академию только для сдачи экзамена. За пять предэкзаменационных дней я вторично прошел весь курс основ
Радиотехники, но эти два несчастных вопроса по распространению радиоволн мне так и не удалось прочитать. Экзамены всегда лотерея, где присутствует элемент везения. В это раз мне “повезло”! Подойдя к экзаменационному столу, я вытянул билет с вопросами и обмер, прочитав его! В билете был вопрос из теории распространения радиоволн, на который у меня как раз и не хватило времени. Я встал к доске. Не могу объяснить, почему я не сказал преподавателю, что не знаю этого вопроса, чтобы взять другой билет, на что име право (с уменьшением оценки на один балл). Результат моего первого экзамена был конфузным! Я был в числе четырех человек в нашей группе, кто получил три балла. Это был провал!
Следующим был экзамен по математике, оценка которого тоже существенно влияла на шансы быть принятым. Трех дней, выделенных на подготовку, мне хватило чтобы освежить в голове весь объемный курс. Пришел день экзамена. Я успел подготовиться в отведенное время и мой ответ занял полчаса. Отвечали у доски сразу два человека - каждый своему преподавателю. Завершив ответ, после короткой паузы я спросил преподавателя:
- Какую оценку я заслуживаю за ответ?
- Вы заслуживаете 4 балла.
- Разрешите узнать, за что мне снижена оценка?
- Вы неправильно решили задачу по теории вероятности.
- Я полагаю, что она решена мною правильно.
- Объясните свое решение.
Я стал объяснять, каким путем решил предложенную задачу. Мое решение оказалось правильным, но нестандартным.
- Вы могли бы решить ее более коротким путем, используя формулу умножения вероятностей. Ну хорошо, решите еще одну задачу.
Снова задача по теории вероятности и снова нестандартное решение. Еще одна задача, потом другая, третья .... Я простоял на экзамене у доски более четырех часов и решил около десятка дополнительных задач, но добился своей цели и вышел с экзамена с отличной оценкой. Это придало мне уверенности и прибавило сил на последующие два экзамена, которые я сдал тоже на отлично. Но судьбе было угодно, чтобы я не был принят в Академию. Меня подвела тройка по теоретическим основам радиотехники, которые, наряду с экзаменом по основам радиолокации, были определяющими. Итак, я провалил поступление в Академию и должен был через несколько дней вернуться на корабль. Перед отъездом я зашел в общежитие к Владимиру Локшину, который уже получил назначение и через несколько дней уезжал на Дальний Восток на Тихоокеанский флот. Он был не один и представил меня своему другу по Академии:
- Познакомься! Борис Кавецкий, твой будущий начальник. Он назначен флагманским специалистом РТС 6-й дивизии ракетных кораблей.
Через два дня, оставив семью в Ленинграде, я вернулся в Североморск. Настроение было нерадостным. Меня угнетало чувство собственной неполноценности, из-за того что я не смог одолеть экзамены.
С возвращением служба снова полностью завладела мною. Корабль находился в месячном предупредительном ремонте, который заканчивался через неделю, и нам предстояло выходить на учения в составе шестой дивизии. За полтора месяца моего отсутствия в технике вновь накопилось много неполадок и Кузнецов, понимая мое настроение, дал мне возможность спокойно привести все в порядок.
Стояла солнечная теплая погода конца августа. Сняв китель, я сидел под антенным постом станции “ФУТ-Б” с осциллографом и выставлял нули качек антенного поста.
- Как дела, товарищ Белов?
Я обернулся и не узнал говорившего со мной офицера.
- Хорошо! Вот занимаюсь регулировкой счетно-решающего устройства станции “ФУТ-Б.
Это оказался Кавецкий, уже в звании капитана второго ранга, присвоенного после окончания Академии.
- Как состояние техники?
Я рассказал ему подробно обо всех неполадках, обнаруженных мною, и в конце добавил, что через три дня, к сроку выхода корабля из ремонта, приведу ее в порядок.
- У вас очень много неполадок. Вы подавали заявку в радиотехническую мастерскую флота?
- Нет, не подавал. Я редко обращаюсь за помощью и делаю все сам.
- Как же вы успеете все это сделать?
- Я знаю свои возможности и это мне под силу!
На вечернем докладе Ованесов, редко вникавший в детали моей работы, неожиданно спросил меня о состоянии техники - все ли будет готово к пятнице.
Получив утвердительный ответ, он сказал:
- Мне сегодня командир дивизии выговорил по поводу состояния техники в радиотехнической службе и просил обратить на это внимание! К вам кто-нибудь приходил из штаба дивизии?
- Да, приходил Кавецкий, и я ему все подробно рассказал!
- Вы всегда подводите себя своей прямотой и наводите “тень на плетень”.
Я, привыкший жить по принципу: “друзья наших друзей - наши друзья”, - был шокирован действиями Кавецкого, бывшего другом моего товарища по училищу. Он вылил ушат грязи на корабль и на меня, доложив командиру дивизии свои сомнения о готовности техники к предстоящим учениям, и тем самым формально обезопасил себя. Я понял, что он не имеет практического опыта сложных регулировок в станциях, да и вообще не силен по части практической работы с техникой. Меряя меня на свой аршин, он не поверил, что я смогу справиться с таким большим объемом настроечных работ, которые были под силу только опытному специалисту. Мне было жаль Кавецкого! Мне было грустно от того, что он оказался мелковат в отношениях с людьми. Значительно позже, уже служа в Штабе флота, мы не раз сталкивались с ним по различным службным делам, не будучи в отношениях подчиненности. Я не мог пересилить себя и относиться к нему как к “другу своего друга” и попрежнему считал его мелким человеком.
Неожиданно в начале сентября нам объявили, что корабль в конце года будет отправлен на судоремонтный завод в Кронштадт. Надо было бросать свои обжитые дома, снова жить без семей до получения жилья, расставаться с хорошей зарплатой, которую платили на Севере, и не получить продвижения по службе, если у кого-нибудь выходил срок очередного воинского звания. Все офицеры корабля восприняли эту новость без радости и пошли плакаться по командованию, ища любую возможность остаться на Севере. Командование бригады с пониманием отнеслось к проблемам офицеров и новый комбриг капитан 1-го ранга Лев Давыдович Нэлеп выслушал каждого из нас. Дошла очередь и до меня. Мне тоже не хотелось идти с кораблем в ремонт, но я не мог плакаться и положился на судьбу, успокаивал себя тем, что у нас есть своя комната в Ленинграде и можно будет пожить полной культурной жизнью хоть небольшой период. Единственной моей просьбой было дать мне возможность получить очередное воинское звание без задержки, срок которого выходил у меня в апреле следующего года. Конечно, мне было обещано не позабыть меня и моих "заслуг” перед бригадой.
Дальнейшие события развивались очень быстро и уже в конце сетября нам была объявлена предварительная дата перехода на Балтику - 1 ноября. Боевая подготовка корабля была закончена и начался не менее хлопотливый этап подготовки к ремонту. Из всех офицеров с кораблем в ремонт пошли командование корабля, механики корабля в полном составе, а из строевых офицеров интендант Александр Катрич, командир группы управления БЧ-2 Вадим Новиков и я. Штурман корабля Василий Головин, корабельный минер Константин Кохан и командир БЧ-2 Валерий Спиридонов добились перевода к новым местам службы и остались на Севере.
11. РАБОТА СТАРПОМОМ.
Я смирился с новой участью и с нетерпением ждал встречи с семьей. Подготовка к переходу была сравнительно спокойной; жизнь шла размеренно и без дерготни. Срок перехода на Балтику был выдержан - 1 ноября 1967 года мы вышли из Североморска. Погода была немилостива к нам, и переход длился около пяти дней. Баренцево и, особенно, Норвежское море втретили нас сильным штормом, которого мы давно не видали. Сильная встречная волна била в носовую часть корабля с такой силой, что мы были вынуждены около суток идти минимальным ходом на грани управляемости корабля. Под напором лавины воды корабль рыскал, стремительно зарывался в волну так, что она окатывала ходовой мостик. В конце вахты вся одежда была мокрой, несмотря на водонепроницаемый плащ, и вахтенные офицеры несли сушить одежду в машинокотельное отделение. На ходовом мостике атмосфера была просто удушающей от сернистых газов носовой дымовой трубы. Затяжка сигаретой вызывала горечь и тошноту, и все курящие офицеры, в том числе и я, перестали курить. Ненастная погода отпустила нас только в зоне проливов Каттегат и Скагеррак. На подходе к проливной зоне мы получили приказание идти в Ленинград, на морской парад, и встать на рейде Невы напротив Летнего сада на время праздника Октябрьской революции. Мы вошли в устье Невы утром 5 ноября и стали на якорь перед мостом Лейтенанта Шмидта, напротив училища имени Фрунзе, чтобы дождаться развода мостов. Стоя на рейде и глядя на город, я почувствовал необычное волнение от его близости.
- Вот он, мой родной город! Я вернулся к тебе! Я здесь!
Через два часа я сошел с корабля на катере позвонить домой и застал жену у ее родителей. Услышав мой голос совсем близко, она очень обрадовалась и удивилась, что мы стоим на Неве.
Ночью мы прошли под разведенными ленинградскими мостами и стали на свое место в корабельном параде напротив Летнего сада, а наутро, 6 ноября, командир разрешил мне сойти на берег на два дня. Я был единственным у кого семья была в Ленинграде.
Для меня начался новый период службы. Через две недели после прихода в Кронштадт Ованесов сдал дела Кузнецову, назначенному командиром корабля, и уехал к новому месту службы в Штаб Северного флота. Спустя еще две недели Кузнецов пригласил меня на разговор, который оказался неожиданным: он попросил меня принять должность старшего помощника командира корабля. У меня были планы воспользоваться предоставившейся передышкой и заняться английским языком, сдать кандидатский минимум и поступить на учебу в адьюнктуру. Предложение Кузнецова не только нарушало мои планы, но и делало их неосуществимыми. Я знал, что работа старпома не оставляет времени не только для занятий, но и для семьи, и наотрез отказался.
В Кронштадте я бывал еще курсантом, будучи на практике на линкоре “Октябрьская Революция“ в 1955 году. Город мне понравился своим спокойствием и каким-то патриархальным укладом. Он был зелен, чист и каждый его камень дышал историей флота. Впечатлили меня капитальные постройки Кронштадта: его форты и знаменитый Петровский док, осушавшийся и заполнявшийся самотеком, который и по прошествии более 200 лет верно и безотказно служил флоту. Комендантом Кронштадта в те годы был знаменитый полковник Катеринко. Он был грозой всего гарнизона, чрезвычайно строгий, и встречи с ним боялись не только рядовые, но и офицеры. Злые языки даже перефразировали в его адрес известную эпиграмму и вывели ее на стене одного из домов вблизи комендатуры:
Кронштадту нужен Катеринко
Как жопе третья половинка!
Катеринко много делал для поддержания чистоты и порядка в городе. Все задержанные в комендатуре и сидящие на гауптвахте привлекались к уборке города. Часть города, прилегающая к штабу базы, и Петровский парк содержались в безупречной чистоте
Через три недели после прихода в Кронштадт я выполнил всю необходимую работу, чтобы сдать технику в ремонт. Текущие дела не отнимали много времени. Впервые за всю службу я мог дышать полной грудью и не чувствовать тяжести предстоящих дел. В середине декабря Кузнецов вновь возобновил разговор о моей работе старпомом. Он хорошо изучил меня и сделал дипломатическую паузу после первого предложения.
- Я прошу тебя принять дела старпома на несколько месяцев. С флота сейчас никого прислать не могут, а на корабле из строевых офицеров кроме тебя нет никого. Интенданту Катричу поручать эту работу бессмысленно. Он ее просто провалит, а на корабле должен быть старпом.
Кузнецов рассчитывал на мое понимание сложившейся ситуации. Я видел безвыходное положение Кузнецова и, немного поколебавшись, согласился. На следующий день он представил меня команде как исполняющего обязанности старшего помощника командира. Итак, кроме своих непосредственных служебных обязанностей я взвалил себе на плечи еще и груз обязанностей старпома, и вновь началась беспокойная жизнь. Середина декабря на корабле всегда напряженное время, связанное с планированием на следующий год, подготовкой массы организационных приказов и документов. Я впрягся в эту новую для меня работу. Рядом с нами на заводе стоял еще один корабль нашей бригады того же проекта - эсминец “Стремительный”, на котором штатным старпомом был капитан 3-го ранга Роберт Николаевич Тащиев. С Тащиевым мы были знакомы по учебе на офицерских классах и по совместной службе, и вот наши пути вновь пересеклись. Я предложил ему скооперироваться и разделить усилия по разработке различных документов и планирования на новый год. Он с пониманием отнесся к этой идее, и мы согласились, для начала, что я возьму на себя планирование боевой подготовки на год, а он займется разработкой корабельных учений по живучести. Через неделю я составил подробный план боевой подготовки на весь 1968 год, который мы вместе обсудили, а еще через неделю он был утвержден командиром бригады и занял свое место в наших каютах над рабочими столами. Тащиев тщательно разработал несколько учений по живучести и мы оба остались довольны нашей кооперацией, поскольку одними из первых на бригаде подготовили всю рабочую документацию на новый учебный год.
Наша с Тащиевым кооперация была необычной в практике корабельной службы и позволила нам высвободить много времени и принесла обоим большую пользу. Впоследствии составление плана боевой подготовки корабля на предстоящую неделю занимало у меня не более двух часов времени.
Так началась служба в новом и необычном для меня качестве. Наши личные отношения с Кузнецовым не изменились и попрежнему оставались очень дружественными. Поначалу любое принимаемое мною решение я докладывал ему, чтобы получить одобрение. Спустя месяц, убедившись, что на корабле поддерживается должный порядок и дисциплина, во время одного из моих вечерних докладов он сказал:
- Послушай! Тебе не следует постоянно получать мое одобрение на какие-либо действия. Работай самостоятельно, а если я увижу, что делается что-нибудь не так, - я тебе подскажу. На корабле один хозяин – старпом.
Хотя корабль и не плавал, хлопот и забот хватало на целый день. Кроме обязанностей старпома и своих дел в радиотехнической службе, мне приходилось заниматься делами и штурманской боевой части, и артиллерийской, и минноторпедной, и боевой части связи, ввиду отсутствия в них офицеров, но несмотря на большую загруженность, работалось и служилось с Кузнецовым легко. Он не делал из событий неразрешимых проблем и все решал легко и непринужденно.
Старпом на корабле это не только обязанности, но и власть. В моем сознании власть всегда ассоциировалась с насилием, но мне была более близка идея авторитета власти, поэтому работу с командой я стал строить по принятым мною принципам: пообещал - выполни, сказал - не отступай и справедливость - прежде всего. Мне не пришлось долго бороться за свой авторитет. Через месяц у меня установились ровные отношения с командой, а за весь срок моего старпомства никто из команды корабля не был мною наказан.
Работа старпома требует от офицера определенных деловых и личных качеств, но она также откладывает отпечаток и на его личность. Одним из негативных влияний старпомовской работы было то, что, практически, все старпомы, в большей или меньшей степени, были матерщинниками. Себя я тоже не исключаю из этого правила. Такова была особенность корабельной службы. Нам строить и жить помогала не только песня, но и русский мат.
Курьезный эпизод произошел на крейсере "Мурманск", который одновременно с нами стоял на ремонте в заводе. В один из субботних дней на крейсер прибыли артисты ленинградского театра, чтобы дать благотворительный концерт для экипажа. Они только что прибыли на корабль и сидели в большой кают-компании, беседуя с командиром корабля. В это время старший помощник делал объявления для команды по корабельной трансляции и давал служебные наставления. Вдруг по трансляции в большой кают-компании раздался голос старпома, обращавшегося к команде:
- Вы пришли на флот не мандавошек ловить, а служить Родине.
Командир звонит и требует к телефону старпома:
до
- Старпом! Отключите боевую трансляцию и прекратите нецензурщину! Не позорьте корабль перед артистами!
- Есть, товарищ командир!
Старпом продолжает объявление и в кают-компании вновь раздается его громкий голос:
- Наведите порядок в кубриках и на верхней палубе и не позорьте корабль перед бл...ми из театра!
Старпом снова позабыл выключить боевую трансляцию, которая была скоммутирована на все корабельные помещения.
Мат на флоте - это особая часть русской лексики, взаимоотношений и корабельного быта. Он входил в лексикон всех без исключения офицеров. Даже очень воспитанные и выдержанные тоже срывались на великий русский мат. Мат на флоте был двух видов. Открытый мат употреблялся для большей убедительности и доходчивости наставлений, объяснений и просто разносов; его лексическая палитра была очень разнообразной и обширной. Как правило, открытый мат употребляли во время корабельных работ, швартовки, в различных критических ситуациях для усиления воздействия на подчиненных. Но вне корабля и, особенно, в семейной обстановке его не применяли. Срабатывала психологическая защелка - и мат автоматически выпадал из лексикона. Но был еще и скрытый мат. Он представлял собой сокращенные модифицированные матерные выражения, употреблявшиеся в виде связок между словами. Процесс употребления скрытого мата был практически неконтролируемым. Этот мат настолько вошел в бытовой лексикон, что его применяли, перемежая свою речь на выступлениях перед командой, на офицерских и партийных собраниях, в обыденных разговорах в кают-компании и в общении между собой. У каждого было свое, любимое и присущее только ему матерное аббревиатурное выражение. На корабельных совещаниях и в офицерских собраниях бригады мы иногда для забавы делали подсчеты, сколько раз кто-нибудь из наших начальников повторит то или иное любимое междометие. Вот некоторые аббревиатуры матерных выражений из корабельного лексикона тех лет: бля, ля, ****ть, бенть, енть, нть, епт-ть, пт-ть, ибить, бить, е, еп-твою, е-твою, е-мое, етит-твою, тит-твою, твою, тит-ту, д-на.
Бригада ремонтирующихся кораблей, командиром которой был капитан 1-го ранга Анри Викторович Петерсон и в состав которой входил и наш корабль, включала как плавающие, так и ремонтирующиеся корабли. Мне не довелось много и тесно работать с Петерсоном, но за то короткое время, что служба сталкивала меня с ним, он произвел на меня впечатление неординарного человека и командира. Это был исключительно конкретный и организованный офицер, слово которого никогда не расходилось с делом. Если что-то попадало к нему на контроль, можно было не сомневаться, что он непременно доведет начатое до конца. В служебных отношениях с подчиненными он был педант и не допускал никакой расхлябанности. Спустя много лет, уже в Штабе Северного флота, мы вновь встретились с ним в служебной обстановке, когда он был уже в должности помощника командующего флотом. Он остался таким же деловым, решительным, честным и справедливым. В этом мне пришлось убедиться еще раз из рассказа моего друга Вадима Илларионова.
В июле 1984 года Вадим Илларионов, служивший на штурманской кафедре офицерских классов, вышел на учебном судне “Гангут” на практику с выпускниками офицерами его кафедры. После прохода проливов Балтийского моря с ним случился глубокий инфаркт, состояние было очень тяжелым. Когда об этом доложили Петерсону, который возглавлял поход учебного судна, то он незамедлительно дал телеграмму в Главный штаб ВМФ:
“Имею на борту тяжелобольного офицера - капитана 1 ранга Илларионова. Следую в Балтийск. Петерсон.” Служившие на флоте очень хорошо знают психологию начальников: когда приходят подобные телеграммы, то решение принимается с трудом. Ведь в данном случае оперативному дежурному ВМФ надо было взять на себя ответственность повернуть корабль, уже вышедший на выполнение задачи и прошедший около тысячи миль, в базу, и, возможно, заработать начальственный гнев. И тут начинается флотская волынка, обставление своей задницы буями: с докладом начальству не торопятся, а ждут подходящего и удобного момента. «А судьба больного человека? – спросите вы. Так это ведь очень далеко, не здесь, да и кто он такой? Пусть немного потерпит!»
А Петерсон сам принимает решение - пусть там наверху разбираются! А ведь разбираться тоже нелегко. Чтобы отменить решение Петерсона, надо тоже нести ответственность. Вдруг это грозит летальным исходом и надо будет отвечать за «непроявленный» гуманизм?! И решение Петерсона остается в силе. Он все это очень хорошо знает, но ему, заместителю начальника высших офицерских классов ВМФ, жизнь преподавателя дороже, чем паркетное шарканье, к которому он не приучен. Корабль ложится на обратный курс в Балтийск, и только на полпути Петерсон получает одобрение своего решения:
- Следуйте в базу для госпитализации больного. ОД ВМФ.
Но и на этом флотские злоключения не заканчиваются. Погода штормовая и над рейдом Балтийска поднят конус: “Движение по рейду и вход в базу запрещен.” Это означает, что корабль должен встать на якорь и дожидаться хорошей погоды. Оперативный Базы не дает разрешения “Гангуту” самостоятельно входить в базу, а только под буксирами. Петерсон знает цену этой операции. Буксиры подойдут не раньше, чем через три-четыре часа, и буксировка займет около трех часов, а жизнь человека на волоске, и он сообщает оперативному Базы:
“Следую к причалу. Пришлите скорую помощь на причал. Сообщите госпиталь принять тяжелобольного с инфарктом. Петерсон.”
Он подводит корабль к причалу, швартуется, скорая помощь увозит больного, а «Гангут» вновь берет курс на проливную зону.
Илларионова привезли в госпиталь во-время. Врачи сделали все возможное и через полтора месяца он вернулся в Ленинград. Его жена, Евгения Модестовна, горячо благодарила Петерсона за то, что он спас жизнь ее мужу, на что тот коротко ответил:
- Ваша благодарность излишня. Я выполнял свой гуманный долг и по- другому поступить не мог.
Вот такие короткие штрихи лучшим образом характеризуют его личность.
Мне несколько раз приходилось отчитываться перед ним за выполнение плана боевой подготовки корабля и представлять корабль к смотру. Всякий раз я готовился к такой встрече тщательно и напряженно, стараясь не упустить никаких мелочей.
Штаб бригады регулярно проверял состояние кораблей, и в апреле нам был назначен строевой смотр. Успех таких смотров зависел от команды корабля, поэтому ее надо было вдохновить и поднять на подготовку к нему.
Собрав всех старшин корабля, я обратился к ним со словами:
- Через месяц нашему кораблю назначен строевой смотр. Здесь могут быть два исхода: провалить смотр или получить хорошую оценку. Если мы получим неудовлетворительную оценку, нам придется представлять корабль к смотру до тех пор, пока мы не будем оценены положительно. Вы прекрасно понимаете, что тогда наши хлопоты удвоятся. Поэтому у нас есть только один выбор: блестяще подготовиться к смотру! Что необходимо для успеха? Ничего особенного, только ваше желание и добросовестность. Соберите своих подчиненных и объясните им все, что я вам сказал.
Конечно, за моими словами последовала кропотливая подготовительная работа. Корабль получил хорошую оценку за смотр.
В апреле у меня вышел срок очередного воинского звания капитана 3 ранга и по этому поводу с Кузнецовым состоялся разговор.
- Геннадий Петрович! Ты уже четыре месяца исполняешь обязанности старпома и справляешься с ними. Я предлагаю тебе остаться в этой должности и сразу после назначения представлю на очередное воинское звание.
Мне было лестно и заманчиво получить от Кузнецова такое предложение, которое было оценкой моей деятельности, но я никогда не готовил себя к работе по командной линии. Я встал перед жизненным выбором, и передо мною было два пути: попрежнему добиваться той цели, которую я себе поставил с самого начала - заниматься научной работой, или пойти по новому, неожиданно открывшемуся для меня пути - по командной линии. Я выбрал прежний путь и решил не расставаться со своей специальностью. Хотя предложение Кузнецова было заманчивым и сулило в будущем командирскую карьеру, меня останавливало одно существенное обстоятельство - особенности моего здоровья. Я не выдерживал длительного недосыпания и терял работоспособность. Поставив себя на место моих бывших командиров, я спрашивал себя, смогу ли выдержать такое напряжение, чтобы находиться на ходовом мостике неделями и спать по три-четыре часа в сутки, не теряя работоспособности. Я чувствовал, что такой режим мне не под силу, и это было основной причиной моего отказа от предложения Кузнецова. Пришедшего после меня на должность старпома капитана 3 ранга Винокурова я встретил в Североморске через 3 года уже в ранге командира корабля.
Оглядываясь на прошедшие годы, я понял, что период службы на “Огненном” - с Ованесовым, Кузнецовым и Карамой - был самым спокойным и плодотворным для меня. Я не испытывал угнетенного состояния, как было со мною прежде, был сам себе и командиром, и судьей, и исполнителем. Мне никто не мешал, а мудрый Кузнецов всегда прислушивался к советам и предложениям, если они могли облегчить работу не только ему, но и его подчиненным. Он принимал любые советы, чтобы работалось проще, легче и быстрее.
В начале июня у меня в семье призошло событие, которое я тогда до конца не оценил и которое могло бы сделать нашу с женой семейную жизнь более полной. Женя была беременна, и пришло время решать, будем ли мы иметь второго ребенка. Наши матери не проявили по этому поводу бурной радости. Бабушек не устраивала перспектива отдавать свое время внукам, и Женя решила сделать аборт. Мое согласие с решением жены объяснялось занятостью корабельной службой, и я жалел об этом всю жизнь. Обстоятельства сложились так, что ни одна из бабушек не могла взять к себе внучку даже на те несколько дней, что жена должна была лежать в больнице. Меня это не только задело, но и взбесило. Наскоро собрав одежду и игрушки, я взял дочку с собой в Кронштадт - на корабль. Но как оказалось, одного моего желания было недостаточно. Пришлось добиваться разрешения у заводоуправления, чтобы дочь могла находиться на территории завода. Я подписал заявление, что всю ответственность за ее безопасность беру на себя и поселил дочку на корабле, приставив к ней "дядьку". Николай Дубодел, командир отделения в моей Службе, согласился смотреть за ней и дважды в день гулять в городском саду. Ира, которой шел уже шестой год, с удовольствием прожила со мною на корабле несколько дней. Военный корабль был для нее большим развлечением; больше всего ей нравился корабельный компот, подаваемый в кают-компании к обеду и ужину.
Подошел июль, я уже перехаживал воинское звание а бригада как-будто забыла о моем существовании, и надежда на ближайшее продвижение по службе медленно угасала. Я решил написать письмо начальнику политотдела дивизии Якову Архиповичу Гречко, обещавшему мне, перед уходом в ремонт, своевременное продвижение. Через месяц от него пришел обнадеживающий ответ, что я получу предложение в самое ближайшее время. Он сдержал свое слово, и в конце июля мне предложили должность начальника РТС на большом противолодочном корабле “Севастополь”, строящемся на Ждановском заводе в Ленинграде.
Я уже прошел хорошую школу службы, и мне было не безразлично, под чьим командованием служить. Если отношения не сложатся, то сменить место службы будет невозможно. Я решил познакомиться с командованием корабля и поехал в Ленинград. Командиром корабля оказался капитан 3-го ранга Вадим Александрович Колмагоров, с которым я был знаком еще по службе на 170-й бригаде, а старпомом у него был тоже выходец из бригады капитан 3-го ранга Георгий Яковлевич Сивухин. Они приняли меня очень дружественно, поскольку помнили по совместной службе, советовали согласиться с назначением и обещали немедленно представить к новому воинскому званию. Я надеялся, что наши служебные отношения сложатся благоприятно, и дал согласие на новое назначение.
В конце сентября я расстался с Кузнецовым, попрощался со своей Службой и перед уходом пригласил к себе Николая Герасимова поблагодарить за помощь, которую он оказывал мне на протяжении трех лет. Про таких людей, как он, говорят, что с ними можно ходить в разведку и вернуться из нее вдвоем. Мне было жаль расставаться с ним. Его фотографию, которая помещена на страницах книги, я сохранил как память и благодарен судьбе за то, что его встретил.
Глава 2 ЗРЕЛОСТЬ
1. 1969 ГОД. БПК “СЕВАСТОПОЛЬ”.
Большой противолодочный корабль “Севастополь”, спроектированный ленинградским Северным проектно-конструкторском бюро, был четвертым и последним кораблем из сериии проекта 1134 и не имел подобных аналогов ранее. Он имел полное водоизмещение около семи тысяч тонн и был, по существу, многоцелевым кораблем. На нем были установлены современные средства ПВО, противолодочное, радиоэлектронное вооружение и ракетная установка для стрельбы ракетами П-35 типа корабль-корабль с дальностью 350 км. Корабль имел прекрасные ходовые характеристики, развивая скорость до 34 узлов, хорошую мореходность, да и бытовые условия на нем были лучше, чем на прежних проектах кораблей. Для обеспечения боевых задач на нем было установлено 35 радиолокационных, гидроакустических и других радиоэлектронных систем.
Я пришел на «Севастополь», будучи высокопрофессиональным в своем деле, и уже выросшим из коротких штанишек должности начальника РТС по всем параметрам. На обоих предыдущих кораблях я выводил свою Службу на первое место на флоте и имел награды от Командующего Северным Флотом. Как инженер я был подготовлен на уровне регулировщика 6-го разряда, мог настроить технику и отыскать любую неисправность, не прибегая к помощи радиотехнической мастерской флота. Пройдя должность старшего помощника командира на эсминце «Огненный», я пришел служить на «Севастополь» с некоторой долей скептицизма по отношению к командованию корабля и даже с ощущением превосходства над командирами боевых частей, моими коллегами по службе. Этому способствовало еще и то, что я прошел все служебные вертикали в условиях взаимопонимания и хороших отношений с командованием кораблей. Такой внутренний настрой не мог не привести к коллизиям с командованием «Севастополя». Эти коллизии были результатом моей недостаточной жизненной зрелости. Чтобы судить людей, на которых лежит огромная ответственность за корабль и экипаж, надо побыть в их шкуре. Высоты занимаемой мной должности и опыта было недостаточно, чтобы объективно оценивать действия командования корабля. Особенно это касалось командира корабля Колмагорова и его замполита Мухортова - людей очень незаурядных и достойных, которые впоследствии поднялись на высокие вершины руководящих должностей флота. Колмагоров закончил службу в должности первого заместителя командующего Балтийским Флотом в звании вице-адмирала.
Но я решил описать события тех лет так, как видел их тогда и с теми неправильными оценками, которые я им давал. Это касалось не только командования корабля, но и офицеров, бывших в моем подчинении. Я ошибался, считая, что мой опыт будет принят ими безоговорочно. Это оказалось не так. Для того, чтобы правильно оценить мои действия, им необходимо было иметь предшествующий опыт и сравнить его с теми мерками и стандартами, которые внедрялись мною в радиотехнической службе на «Севастополе». Такого опыта у них не было. Офицеры принимали мои начинания и стиль руководства с долей скептицизма и внутреннего сопротивления. И только спустя несколько лет, став на самостоятельный путь, они смогли по достоинству оценить его. Встречаясь с ними впоследствии, я узнал, что мои усилия не пропали даром, а упали на благодатную почву - плодами моего труда были их последующие успехи в корабельной службе. Я благодарен им, и если бы меня спросили, с кем бы я хотел снова прослужить на флоте, я бы сказал – только с ними.
Команда бпк “Севастополь” размещалась в здании флотского экипажа на площади Труда. Как оказалось, командиром бригады строящихся и ремонтирующихся кораблей был капитан 1-го ранга Роман Петрович Карцев, под командованием которого я служил первые четыре года службы, а начальником штаба бригады был капитан 1-го ранга Алексей Михайлович Калинин, бывший командир эсминца “Сведущий”. «Это хорошо, когда тебя знают», - думалось мне, когда я шел представляться командиру корабля по поводу моего назначения.
Прием дел был скорее формальным актом, потому что принимать, кроме списка численности команды, было нечего. «Севастополь» находился в завершающей стадии постройки, и экипаж должен был вскоре переселиться на корабль. По штату корабля радиотехническая служба состояла из 60 матросов и старшин и 6 офицеров, включая меня. На момент моего прихода в Службе был только один офицер - лейтенант Анатолий Кириллович Федорцов, только что закончивший ВВМУРЭ имени Попова и назначенный на должность инженера РТС.
Бригада строящихся и ремонтирующихся кораблей (БСРК) была приспособлена только для обеспечения работы своего штаба и не могла обеспечить экипажи строящихся кораблей помещениями для работы. Поэтому, войдя в курс несложных дел, я уехал в отпуск. В конце октября Колмагоров торжественно вручил мне новенькие погоны капитана 3 ранга и поздравил с присвоением очередного звания, а старпом представил мне еще двух офицеров, назначенных в Службу.
МОИ ОФИЦЕРЫ. Федорцов по возрасту был “переросток” для своего звания и был моложе меня на три года. Он отслужил срочную службу на флоте и поступил в училище, окончив его в возрасте 28 лет. Характера он был покладистого, спокойного, нетороплив в делах и, что бы ему ни поручалось, делал не спеша. Работать с ним было нетрудно. Одним из его ценных качеств была готовность к работе, когда бы это ни потребовалось. Он оказался очень толковым и способным инженером.
Инженер электронно-вычислительной техники лейтенант Валентин Николаевич Аполлонов, выпускник Ленинградского Электротехнического института, был призван для кадровой службы в Военно-Морской Флот после окончания института. Если Федорцов прошел срочную службу и готовился к адровой службе на флоте в училище, то Аполлонов пришел с психологией студента, только что окончившего институт. Хотя он прошел подготовку по военно-морской кафедре, для него все было необычно и ново. Он совершенно не умел работать с матросами и старшинами и поставить свой авторитет.
Командир группы радиотехнического наблюдения старший лейтенант Геннадий Анатольевич Казакевич закончил училище имени Фрунзе в 1960 году по штурманской специальности и в тот же год был уволен с флота, попав под проводившееся сокращение Вооруженных Сил. Жил он в городе Виннице, где закончил Политехнический институт, но, испытав материальные трудности, решил вернуться на флот. Он тоже не имел никакого практического опыта службы на кораблях.
В конце октября экипаж переселился на корабль - и вновь потекли корабельные будни. В третий раз мне пришлось поднимать радиотехническую Службу: создавать работоспособную команду и огромное количество повседневной и боевой документации. Пройдя “университеты” службы на трех предыдущих кораблях, я уже знал, что и как делать. Сложность заключалась только в одном: неопытные офицеры не могли мне помочь в разработке документации. Пришлось взять всю эту гигантскую работу на себя, а офицерам оставить только повседневное руководство старшинами и матросами. Мне было бы проще отдать им в разработку технические инструкции, планы тренировок и учений и другие документы по кругу их обязанностей, как это сделали другие командиры боевых частей, но я решил сделать все сам гораздо более квалифицированно, чтобы потом уже не переделывать. Никто из моих офицеров в то время не смог оценить, что эту работу, на которую мне понадобилось больше полугода, я тянул и за них.
До службы на «Севастополе» у меня не было в подчинении офицеров. На эсминцах, где я служил, по корабельному штату был положен инженер радиотехнической службы, но эта должность всегда оставалась вакантной. В течение семи лет я выполнял работу за двоих – за себя и «за того парня», которого мне так и не пришлось ни разу увидеть. Я столкнулся с новой для себя проблемой построения взаимоотношений с подчиненными мне офицерами.
Я понимал, что в дальнейшем продвижении по службе им, как воздух, будет необходимо широкое знание техники, и предполагал научить всему, что знал сам. Будучи идеалистом, я хотел создать в Службе дух коллективизма, атмосферу дружеской взаимопомощи. Мне хотелось научить моих подчиненных работать бок о бок, помогая друг другу, знать “гайку” (так мы называли в своей среде радиолокационную технику) и любить ее. И хотя я видел, что мои усилия не находят отклика в их душах, но с настойчивостью муравья и монастырской преданностью работе продолжал свое дело. За всю службу я никого из них не унизил, не дав разрешения сойти на берег по причине незавершенных ими дел. Я считал это служебной нормой, хотя в большинстве случаев на кораблях таковой не было.
Спустя много лет Валентин Николаевич Аполлонов, отслуживший со мною около двух лет и ушедший на вновь строящийся корабль, откровенно признался мне:
- Геннадий Петрович, когда после службы с вами меня перевели на бпк “Адмирал Нахимов”, мне там делать было нечего. Пройдя с вами школу умения строить непростые служебные отношения с матросами и старшинами, и принципов организации работы, я понял, через что вы провели меня помимо моего желания. Я все знал и был лучшим вахтенным офицером БИЦ.
МОЯ КОМАНДА. Несмотря на имевшуюся у командования возможность отбора матросов и старшин при формировании экипажа, команда радиотехнической Службы подобралась очень разношерстная. В команде было около десяти пройдошливых людей, успевших до службы пройти хорошие жизненные университеты. Эти матросы и старшины быстро создали свой климат и свою систему взаимоотношений в Службе, и я понял, что новое поколение матросов, пришедшее служить на флот, изменилось не в лучшую сторону. То, что на “Огненном” мне казалось нормой, на деле оказалось идеальным исключением. Благополучный коллектив, созданный там, являлся результатом тщательного отбора, проводимого мною непрерывно и не один год.
Для обеспечения всех боевых задач на корабле было установлено 35 радиолокационных, гидроакустических станций и других систем. Я оценил, что мне самому их не изучить и не освоить, а поддерживать в исправном сосотоянии такую уйму техники в одиночку будет невозможно. Необходимо было найти более рациональный путь для обслуживания техники. Несмотря на то, что вся техника была расписана на моих офицеров, полностью полагаться на их опыт и способности я не мог; надо было подготовить нижний ярус хороших специалистов среди мичманов и старшин. Создание такой двухуровневой системы поддержания техники в исправности стало моей главной задачей. Я вновь начал искать среди матросов и старшин людей способных и проявляющих интерес к технике.
К весне 1969 года РТС была полностью укомплектована офицерами и мичманами. На должность инженера электровычислительной техники (ЭВТ) пришел выпускник Института связи имени Бонч-Бруевича лейтенант Стронин. Из четырех вновь прибывших мичманов Владимир Черкасов был направлен в команду гидроакустиков, Анатолий Твеленев - в команду артиллеристов, на систему освещения обстановки “Успех” - Валентин Завьялов и в команду наблюдателей - Александр Волков. Стронину и Завьялову я поставил задачу изучения и освоения сложной радиолокационной системы освещения обстановки и целеуказания ракетному комплексу стрельбы по надводным целям “Успех”. Среди матросов я выбрал троих первогодков.
Павел Воронцов до службы плавал на речных судах по реке Обь. Он не был ранее связан с радиоэлектроникой, но оказался очень способным к технике и быстро освоил навигационную станцию “Волга“. Владимир Поваляев из команды поиска и помех закончил до службы электротехнический техникум, и я нацелил его на изучение станции помех “Гурзуф” и станций поиска “Залив”. В дальнейшем, после очередной демобилизации, я намеревался поставить его старшиной команды.
Третьим был матрос Иван Стрелец, приписанный к команде морских приборов целеуказания (МПЦ-301) и оказавшийся талантливым парнем. Система МПЦ-301 включала коммутационные линии целеуказания на все виды артиллерийского и ракетного оружия. Ее описание составляло книгу объемом в 500 страниц схем коммутации, которую мы прозвали “умной книгой”. Через год работы на системе Стрелец знал наизусть основные линии целеуказания и в каких соединительных ящиках располагались их коммутационные элементы.
На корабле шли швартовые испытания техники, которая отлаживалась квалифицированными инженерами с заводов-изготовителей. Вместе с ними работали и мои люди, изучая технику во время отладки. Этот процесс требовал ежедневного контроля с моей стороны, чтобы выделенных мною людей не занимали посторонними работами. Конечно, большинству старшин и матросов не нравились мои избранники, поскольку другие должны были выполнять за них черную корабельную работу. Но мои настойчивые действия привели к желаемому результату. Через два месяца все вошло в рабочую колею, противники моих начинаний смирились, и вновь, как и прежде, я начал создавать систему технического обслуживания техники чтобы она работала бы бесперебойно и без моего вмешательства.
Стоянка у стенки завода всегда действовала на команду расхолаживающе, тем более, в таком городе как Ленинград, где очень много соблазнов, а свобода - в нескольких метрах, за бортом корабля. Результаты дали себя знать незамедлительно. Начались самовольные отлучки, которые невозможно было предупредить, и никакие увещевания на команду не действовали. Первой мерой, которую всегда предпринимало командование, было ограничение схода матросов и старшин с корабля, путем вынесения им наказания в виде лишения увольнения на берег. Но я понимал, что это только подтолкнет наказанных матросов самовольно сходить на берег, и старался к этому не прибегать. Но однажды я непроизвольно спровоцировал две самовольные отлучки. На подведении итогов, которое на кораблях всегда проводилось по субботам после большой приборки, разбирая мелкие нарушения дисциплины и корабельного порядка, я произнес перед Службой “пламенную” речь: «В 1959 году были введены новые, более демократичные уставы взамен старых, которых вы не застали, с расчетом на то, что ваше поколение вырастет чуть ли не с коммунистической сознательностью. И эта сознательность налицо. За прошедшую неделю было всего 15 нарушений корабельного распорядка, несения дежурной службы и самовольного схода на территорию завода под различными предлогами. В прежнем Дисциплинарном уставе были гораздо более жесткие меры наказания за грубые проступки, а сейчас у вас не служба, а просто благодать. Оказывается, по уставу, по которому мы сегодня живем, можно сходить в самовольную отлучку, и никто вас за это не осудит, если вы не совершите ее дважды за месяц».
В Дисциплинарном уставе действительно было положение относительно самовольного оставления части личным составом, на мой взгляд, совершенно нелепое. За такое нарушение, не повторяющееся в течение месяца, самым большим наказанием было только пять суток ареста от командира боевой части. В те годы показной демократии в Вооруженных Силах, на флоте значительно сократилось количество мест на гауптвахте и посадить туда кого-либо было сущим наказанием для самого начальника. На гауптвахте никогда не было свободных мест, и офицеры были вынуждены избегать подобной меры наказания.
В этот же вечер два моих “гренадера” - Дидович и Коломиец - ушли в самовольную отлучку и пытались выйти с территории завода не через проходную, а через охраняемую зону. При попытке перелезть через ограждение завода охрана открыла стрельбу и одного из них задержала. На следующий день мне пришлось разбираться с этим происшествием, которое я сам и инициировал. Причина самовольного схода с корабля, конечно же, была тривиальной - “ищите женщину”. Павел Коломиец собирался жениться и решил сходить к своей девушке, прихватив с собой еще и приятеля. И смех и грех. Через две недели у него была намечена свадьба, и мне пришлось в нарушение всяческих правил, добиваться у командования корабля трехдневного отпуска моему самовольщику и отправлять на свадьбу еще нескольких матросов под присмотром инженера РТС Федорцова.
За день до свадьбы ко мне зашел старшина команды поиска и помех Шваргин и попросил разрешить ему и самовольщику Дидовичу остаться на ночь после свадьбы. По заведенному порядку увольнение на ночь матросам не полагалось, это уже считалось отпуском и необходимо было выписывать отпускной билет. Я не обратился к командованию за подобным разрешением, поскольку заранее знал, что не получу его, и пошел на нарушение, позволив им остаться в городе после свадьбы без документов. Что поделаешь, жизнь невозможно уложить в прокрустово ложе. Вообще, управление людьми на военной службе - это балансирование на грани срыва сложившихся отношений с коллективом. Одно неправильное действие или поступок могут стереть все затраченные усилия.
Подходил к концу период швартовых испытаний. Перед выходом на заводские испытания кораблю предстояло сдать штабу бригады первую задачу, которая была самой трудоемкой и неприятной. Требовалось наличие всех повседневных и боевых документов. Их необходимо было напечатать, а по существовавшим нормам снабжения на корабле была только одна пишущая машинка у строевого писаря. Старпому тоже необходимо было печатать массу корабельных документов, и командирам боевых частей приходилось иметь свое автономное делопроизводство, чтобы гарантировать себе независимость от корабельной канцелярии. Пришлось мне искать способ заработать на заводе средства на пишущую машинку. Кого послать на такую работу: молодых матросов или прожженных разгильдяев, от которых неизвестно чего ожидать? Я решил послать последних, потому что они будут дорожить свободой вне корабля и воздержатся от грубых нарушений. Когда я объявил, что нужны добровольцы для работы вне корабля, они первыми изъявили согласие и отнеслись к предложению с пониманием. Они все равно не принесли бы никакой пользы на корабле, а привлечь их к каким-либо работам возможно было только в моем личном присутствии, поскольку они избегали конфликтов со мною. Через месяц средства на пишущую машинку были заработаны, но появилась другая проблема. В то время всеобщего дефицита пишущую машинку невозможно было купить. И опять же мне помогли мои «разгильдяи». Узнав о моей проблеме Дидович предложил свою помощь. Я знал о его способностях пройти хоть через игольное ушко. Где только его не носило до службы на флоте, ему пришлось даже плавать на торговых судах.
- Товарищ капитан 3-го ранга! Я могу купить пишущую машинку.
- А что у вас есть связи или знакомая девушка, которая работает в канцелярском магазине?
- У меня нет связей. Но я вам ее куплю. Выписывайте мне увольнительную в город каждый день в течение недели и в конце недели она будет у вас на столе.
- Хорошо! Завтра твой первый день.
Мне пришлось долго убеждать старпома, чтобы дать Дидовичу возможность осуществить задуманное мною. Действительно, через неделю Дидович выполнил свое обещание и наконец я обзавелся своей канцелярией, чтобы во-время подготовить необходимую документацию для первой задачи. Где и каким путем ему удалось это сделать он отказался рассказывать. Получилось почти как по рассказу Шейнина – «Монеты будут, человека не будет».
2. КОМАНДОВАНИЕ И ОФИЦЕРЫ КОРАБЛЯ.
Вначале я был удовлетворен складывающимися взаимоотношениями с командованием корабля. Мне казалось, что между нами имеется взаимопонимание. Командир корабля капитан 3-го ранга Вадим Александрович Колмагоров был спокойным, уважительным, несколько официальным, но решал все дела быстро, не откладывая в долгий ящик. Замполитом на корабле был капитан-лейтенант Вячеслав Витальевич Мухортов, который прежде служил замполитом командира дивизиона на бригаде ракетных катеров. Он не имел опыта службы на больших кораблях, и уже послужившие офицеры чувствовали его “катерный подход” к службе на таком большом корабле. Но Мухортов был человеком гибким и быстро осваивался с новыми обстоятельствами. Он был очень коммуникабельным, далеко не поверхностным и не формалистом; с ним всегда можно было найти компромисс в спорных вопросах.
Офицерский экипаж на корабле был молодым. Кроме шести офицеров -командиров боевых частей - остальные 19 лейтенантов были недавними выпускниками училищ и только начинали службу. Командование понимало, что успех будет зависеть от этих молодых офицеров и сделало ставку в своей работе на них. Довольно скоро я ощутил незримое деление Колмагоровым командиров боевых частей по степени их значимости, с точки зрения его возможных успехов или неудач. Что самое важное для корабля? Hе утонуть, всегда быть на ходу, плыть в нужном направлении, не иметь навигационных аварий и эффективно использовать корабельное ракетное оружие. А все остальное - только средство для выполнения главных задач.
Первым в табели о рангах был командир БЧ-5 капитан 2-го ранга Александр Степанович Евтеев. Очень положительный, мягкого характера человек, исключительно доброжелательный и разумный. Вторым был корабельный штурман капитан-лейтенант Вадим Петрович Илларионов - профессионал высочайшего класса, прямота которого и собственное мнение, часто идущее вразрез с мнением командования, ему прощались и не замечались. Третье место в этой иерархии занимал командир БЧ-2 капитан-лейтенант Игорь Михайлович Шавырин - главный корабельный ракетчик и артиллерист, генеральная линия которого была “и вашим, и нашим”.
С корабельным штурманом Илларионовым мы сошлись взглядами на многие жизненные и служебные проблемы, а первое знакомство наше состоялось чисто по-флотски. Был конец октября, и мы только что переселились на корабль, на котором завершались построечные работы. Начались швартовые испытания. Штатные каюты офицеров были еще заняты строителями, и я делил каюту с командиром БЧ-3 Николаем Соломахиным. Она находилась на верхнем ярусе в кормовой башенной надстройке, по форме напоминавшей пирамиду, кторую мы так и называли "пирамида". Был тихий воскресный вечер. Я сидел за столом и писал вахтенные инструкции. Раздался негромкий стук в дверь, и после моего приглашения войти в каюте появился невысокого роста офицер в звании капитан-лейтенанта. Он был черноволос, с вьющимися длинными волосами и короткими небольшими усиками, которые очень шли к его немного смуглому лицу. Он был красив и элегантно подтянут.
- Разрешите представиться! Капитан-лейтенант Илларионов Вадим Петрович! Прибыл служить на корабль в качестве штурмана.
- Белов Геннадий Петрович! Начальник радиотехнической службы, - представился я.
Спросив, не помешал ли моим занятиям, он попросил разрешения сесть, и мы разговорились. Илларионов сказал, что только что закончил Офицерские классы ВМФ и получил назначение на корабль в Отделе кадров Северного флота, а до этого служил в г.Полярном штурманом и дивизионным специалистом в дивизионе малых противолодочных кораблей. Я также коротко рассказал свою служебную историю и вкратце охарактеризовал, кто есть кто на корабле среди командования и офицеров. По поводу знакомства Илларионов предложил выпить бутылку сухого вина, принесенную с собой, что мы и сделали и просидели за разговором до полуночи. Он произвел на меня очень благоприятное впечатление своей открытостью и простотой, но вместе с тем в нем чувствовалось высокая самооценка и чувство собственного достоинства. Так началась наша дружба. Сближались мы с ним медленно и постепенно стали друзьями, но не настолько близкими, как могли бы быть. Вадим был человеком целеустремленным, исключительно принципиальным, не склонным ни к какому конформизму, никогда не кривил душой и если давал обещание, то можно было не сомневаться в его обязательности. Трудно назвать причину, почему мы не стали близкими друзьями. Но было что-то, что мешало нам, и были жизненные темы, которые мы не обсуждали и которыми не делились друг с другом. Невзирая на это, мы поддерживали друг друга в корабельной жизни и особенно - при случавшихся расхождениях во мнении с командованием корабля. Командование чувствовало наш крепкий союз и тщетно пыталось его разбить. Остальные офицеры относились к нам уважительно и видели в нас людей, способных отстоять свое достоинство и не терять его в различных служебных ситуациях.
Мы с Илларионовым уже набили достаточно шишек на корабельной службе и работали как “проклятые”, прекрасно понимая, что закладываем фундамент своего будущего спокойствия. И у меня, и у него были большие хозяйства. У него в подчинении был только один “штурманенок”, как ласково называли командира группы Владимира Машкова, а у меня было четыре совершенно неопытных офицера и в заведовании 35 станций и систем. Мы понимали свое место на корабле и молчаливо полагали, что командование корабля также понимает и ценит нашу самоотдачу. Но мы глубоко заблуждались и были разочарованы, когда все оказалось не так. Как только корабль начал плавать, командование стало ”закручивать гайки”, рассуждая возможно так: погуляли, а теперь надо браться за службу. Но мы-то с Илларионовым не гуляли, а работали как ломовые лошади во время строительства корабля. Почему же теперь нас необходимо еще больше закручивать?
Я идеализировал свои служебные отношения с командованием, хотя у меня были для этого основания: мы были выходцами из одной бригады и прошли одну и ту же школу корабельной службы. Все было хорошо до июня месяца, пока мы не вышли на ходовые испытния и корабль начал жить самостятельной жизнью и интенсивно плавать. Расхождения начались с незаметных мелочей в подходе к решению несложных корабельных дел. Несмотря на кажущуюся доступность и демократичность, Колмагоров не принимал ничьих мнений, считая себя истиной в последней инстанции. Предложения командиров боевых частей, направленные на облегчение их работы и касавшиеся общих организационных вопросов, он попросту игнорировал. Наши расхождения во взглядах стали медленно переходить в явное противостояние, хотя высказываемые мною предложения носили конструктивный характер.
Вот один из примеров. Началась демобилизация выслуживших срок матросов и старшин. Последствием ее всегда была смена поколений и поднятие на иерархическую ступеньку будущей очереди демобилизующихся, называемых в обиходе “годками”. Эти “годки” традиционно присваивали себе право перекладывать тяжелую работу на плечи молодых матросов, нести более легкие корабельные джурства, не участвовать в приборках и добиваться других мелких льгот. На одном из совещаний с офицерами я сделал короткое заявление.
- Вадим Александрович! В связи с демобилизацией матросы третьего года службы перестали делать приборку. Я предлагаю собрать их отдельно или во время “Большого сбора” и предупредить, что командование корабля будет всячески пресекать их безделье. Я думаю, что лично мне, да и другим офицерам, после этого будет легче управляться с ними и следить за порядком, потому что нельзя навести порядок только в одной боевой части.
- Товарищ Белов! Наведите порядок у себя и не решайте за весь корабль. Беспорядок не у всех, а только у вас. Давайте спросим командира БЧ-2, делают ли у него приборку матросы третьго года.
- У меня все в порядке. Я не замечал, чтобы они перестали делать приборку.
- Товарищ Белов! Матросы третьего года службы выходят из повиновения только у вас, вот и наводите порядок у себя.
- Как и на всем корабле, у меня вновь испеченные “годки” перестали делать приборку. “Братство” матросов последнего года службы существует не у меня отдельно, а на всем корабле, и бороться с этим можно только в корабельном масштабе.
- Отвечайте только за себя! Сегодня беспорядок только у вас.
Со стороны Шавырина это было чистым враньем. Он не хотел признать непорядка в своей боевой части и всегда старался приукрасить ситуацию, о чем я откровенно и сказал ему после совещания.
По мере плавания на испытаниях такие ситуации стали возникать все чаще и постепенно наши отношения стали натягиваться, как струна. Командование не понимало, что при таком обилии техники и личного состава командирам боевых частей не под силу лично все проверять, Необходимо было подходить к решению ряда служебных вопросов не так формально, как того требовали уставы и другие документы, написанные для кораблей прежних поколений, когда флот был качественно иным.
Конечно, с моей стороны было бы лучше срезать острые углы в служебных отношениях, но для меня принципиальная позиция была нормой во взаимоотношениях с командованием и на "Скромном", и на “Огненном”. Там подобные диалоги возникали постоянно, но все решалось разумно – мы с командованием были единомышленниками и стремились сделать любое дело лучше, быстрее и с наименьшим напряжением.
3. ГЛАВНЫЙ БОЦМАН ПАНКРАТОВ
Его нельзя было не заметить. Рыже-соломенная густая шевелюра, хриплый громкий голос, удивительная находчивость и боцманские шутки и байки, сопровождавшие его всегда и во всем. Даже в самые ответственные моменты швартовки корабля под морозом и ветром, когда швартовы натягивались как струна, гася инерцию корабля и готовы были лопнуть под напором многотысячетонной громады, главный боцман мичман Панкратовон наполнял свои команды юмором и шутливыми комментариями. Он был яркой личностью. Когда ему приходилось выступать на собраниях, он всегда говорил с азартом, эмоционально, украшая речь собственными афоризмами и стихами. Все обязательно ждали от него какой-нибудь “изюминки” - и не ошибались. Мичман Александр Иванович Панкратов служил на нашем корабле главным боцманом.
Более половины офицеров нашего корабля были недавними выпускниками училищ, и Александр Иванович очень тактично поучал их премудростям корабельной службы: швартовке, работе с такелажем, покрасочным работам. Но вот настали заводские испытания, и мы перешли в Балтийск. Все устали от нудных заводских работ и ждали смены обстановки. Панкратов пригласил офицеров посетить кафе в Доме офицеров, которое между собой все называли “Казино”. Ничего примечательного в этом кафе не было, но там было уютно а разнообразное меню и вкусно приготовленная пища дразнили аппетит.
- Завтра в семь вечера назначаю встречу у “Казино”. Я познакомлю вас с лучшими женщинами города Балтийска, - заявил Панкратов.
На следующий день мы отправились в “Казино”. Дом Офицеров располагался в глубине небольшого палисадника с традиционной цветочной клумбой посредине. Когда мы подошли к Дому Офицеров, то увидели одетого в штатское Панкратова, стоявшего за цветочной клумбой у центрального входа в окружении нескольких женщин. Увидев нас, Панкратов засуетился, стал что-то объяснять стоявшим рядом с ним молодым женщинам и вдруг, сделав по направлению к нам несколько шагов нарочито строевым шагом и круто развернувшись на каблуках, громко скомандовал:
- Лучшие женщины города Балтийска! В одну шеренгу - СТАНОВИСЬ!
Женщины послушно выполнили его команду и построились слева от него.
Панкратов вышел на середину и продолжал:
- Лучшие женщины города Балтийска! На - пра - во! За мной в “Казино” шаго-о-о-м МАРШ!
Импровизированная шеренга, повернувшись направо по команде Панкратова, четким строевым шагом направилась ко входу в “Казино”. Мы повалились от хохота. Всего мы ждали от Панкратова, но такое представление видели впервые. Мы провели несколько часов в кафе за дружеской беседой и после его закрытия в 22 часа вернулись на корабль. Назавтра вновь продолжились интенсивные заводские испытания, не оставлявшие времени ни на какие развлечения. Несколько дней спустя я спросил у Панкратова:
- Александр Иванович! Скажи, как тебе удалось устроить такой спектакль?
- Вы не думайте, что только моряки имеют чувство юмора. Женщины тоже, тем более - во флотских гарнизонах. Мы договорились, что я накрою им стол на четверых и оплачу все, что они закажут за вечер, а они пройдут со мной строевым шагом в “Казино”. Вы напрасно с ними не познакомились поближе, они все очень милые женщины.
Вспоминается еще такой случай. В июле 1970 года наш корабль впервые начал готовиться к выходу на боевую службу в Атлантику на 6 месяцев. До этого никто не плавал так долго. Подготовка к столь ответственному выходу - чрезвычайно утомительное дело, ведь надо было педусмотреть буквально все, запастись всеми необходимыми деталями, чтобы в море держать технику исправной, а в случае поломки суметь самому ее отремонтировать. От этого зависел твой профессиональный престиж. В январе 1970 года корабль перебазировался на Северный флот. Большинство офицеров еще не имело жилья; жили врозь с семьями и перед длительным выходом ездили их навещать. Панкратов тоже уехал на неделю к семье. Настал день выхода в море, а он так и не прибыл из отпуска. Корабль вышел в море без главного боцмана. Ввиду необычности длительного плавания, с нами на корабле находился командир эскадры контр-адмирал Николай Васильевич Соловьев вместе со своим походным штабом. Командир корабля с тяжелым сердцем доложил Соловьеву, что на корабль по неизвестным причинам не вернулся из отпуска мичман Панкратов, и на этом происшествие было исчерпано. Выйдя из базы, корабль прошел в северную часть Норвежского моря, где мы плавали несколько дней в районе 73-й параллели, а затем спустились к острову Медвежий для встречи с танкером “Волхов”, чтобы заправиться топливом и пресной водой. Когда корабль стал на заправку и начал принимать топливо с танкера, неожиданно на имя командира поступил семафор:
- Нахожусь на танкере. Прошу прислать за мной катер после заправки топливом. Мичман Панкратов.
Командир корабля с удивлением прочел семафор и доложил командиру эскадры. Соловьев был человек очень требовательный и жесткий. Прочтя семафор, он сказал командиру:
- Нечего тратить время! Если не прибыл вовремя на корабль, пусть возвращается в базу и сидит на берегу.
Командир дал короткий ответ Панкратову:
- Возвращайтесь в базу. Командир.
Ответ подобного рода мог смутить кого угодно, но только не Панкратова. Через два часа на имя командира поступил новый семафор:
- Имею на борту танкера 1,5 тонны краски ПХВ, палубной и белой эмали. Готов продлить служебный контракт еще на 4 года. Панкратов.
Колмагоров вновь доложил Соловьеву семафор и попросил разрешения спустить катер за Панкратовым после приемки топлива, благо погода позволяла это сделать. Соловьев, посчитав сообщение о краске боцманской уловкой и по достоинству оценив находчивость Панкратова, коротко сказал:
- Спустите катер и заберите боцмана.
Закончили прием топлива, отдали заправочный шланг, и корабль, встав в дрейф на расстоянии четверти мили от танкера, спустил на воду рабочий катер. Было видно, как катер подошел к борту танкера и стал под грузовую стрелу. Прошло полчаса, а катер все стоял у борта танкера. С мостика в бинокль было хорошо видно, как он оседает под тяжестью принимаемого груза. Когда минут через сорок катер подошел к кораблю, все увидели, что он осел под грузом почти под бортовой планширь. Панкратов действительно доставил полторы тонны краски, как и обещал, но для всех так и осталось загадкой, как он умудрился это сделать. Сам он по этому поводу отшучивался и объяснял очень просто.
Прибыв на причал через полчаса после отхода корабля, он выяснил у оперативного дежурного эскадры название танкера, который должен был через два дня выходить из Мурманска на заправку “Севастополя”. После этого он явился в шкиперский отдел Тыла флота и сказал, что специально оставлен командиром на берегу, чтобы дополучить краску, которую выдали гораздо ниже требуемой нормы, а в случае отказа шкиперскому отделу придется давать объяснения командованию флотом. Тыловые начальники решили не испытывать возможных неприятностей от такого настырного боцмана и выдали все, что он просил. Договориться с командиром танкера о доставке его вместе с грузом к месту заправки “Севастополя” для Панкратова было делом техники, но подобный случай догона корабля в море-океане на флоте был единственным.
Я относился к Панкратову с большим уважением не только потому что он был старше меня почти на 8 лет, но и потому, что он был яркой личностью. Он это чувствовал, и у нас сложились доверительные, дружеские отношения. Подкреплялись они еще и тем, что у меня всегда в избытке был спирт, получаемый для профилактики радиоэлектронной техники. Полугодовое непрерывное плавание в отрыве от базы не дается легко. Через месяц накапливается такая усталость, которую ничем не снимешь и не отгонишь. Что греха таить, самое лучшее средство от этого - выпить немного алкоголя. На боевой службе боцман заглядывал ко мне в каюту раз в две недели, как правило, поздно вечером и, после рассказанной им очередной байки, вежливо просил немного спирту, каждый раз выдумывая какую-нибудь причину. Как-то вечером боцман в очередной раз заглянул ко мне в открытую настежь каюту, и я, увидев его рыжую гриву, сказал:
- А, Александр Иванович! Заходи! Давненько мы не беседовали.
Он деловито зашел, занял предложенный мной стул, и мы закурили. Расказали друг другу несколько новых анекдотов, поговорили о том, о сем, каждый о своих мелких неприятностях, и через час тема разговора вроде была исчерпана. А я, зная причину визита Панкратова, сидел и думал:
- Интересно, что он сегодня придумает, чтобы попросить у меня немного спирта?
Спустя некоторое время он заговорил о нерадивости корабельных интендантов, а потом неожиданно спросил:
- Вы знаете, как пьет спирт Черный Гетман?
- Нет, не знаю.
- Хотите я вам покажу, как он это делает?
- Покажите, Александр Иванович!
Он подошел к умывальнику, достал из шкафчика стакан и сказал:
- Можете себе представить? Гетман наливает почти полный стакан спирту, - он показывает пальцем по какую мерку наливается спирт в стакан, - наливайте!
Я подхожу к сейфу, достаю графин со спиртом и наливаю до указанной им отметки.
- Дальше Гетман опрокидывает стакан в рот, выдыхает и крякает, да так громко, что я удивляюсь, откуда у него столько силы берется. Вот так .... уууу...хх!
Панкратов опрокидывает в рот неполный стакан спирту, крякает так громко и раскатисто, что даже за бортом, наверно, его слышно и, выпив полстакана холодной воды и закусив принесенным с собой бутербродом, завершает свой рассказ.
- Вы не поверите, но я сам это видел несколько раз. И откуда у Гетмана в таком тщедушном теле столько силы? Я бы так не смог.
Гетман служил на корабле старшиной продовольственной службы. Он был невысокого роста, очень худощавый, цвет лица его был землистым из-за черной бороды, которую, как он ни старался, не мог выбрить добела, и еще из-за болезни желудка, на котором около года назад он перенес операцию, за что и получил свою кличку “Черный Гетман”.
Я от души хохотал над очередной боцманской байкой, которые у него никогда не иссякали.
- Александр Иванович! Эта история достойна быть описанной в рассказе Леонида Соболева, но не рассказывайте ее больше никому кроме меня. А если вам захочется это сделать - приходите ко мне и расскажите еще раз. Я послушаю с большим удовольствием.
Уже полночь, и, пожав друг другу руки, мы расстаемся.
Был субботний зимний вечер 1971 года. Я сидел в каюте за рабочим столом, курил и думал о том, что устал жить без семьи и без квартиры, которую мне уже второй год не могут предоставить. Внезапно дверь в каюту приоткрылась, и заглянул Пакратов. Он спросил, не занят ли я. Его визит всегда вносил свежую струю в однообразную корабельную жизнь, и мы, как обычно, разговорились. Мы оба жили без семей. У него, как и у меня, семья до сих пор была в Ленинграде.
- Геннадий Петрович! Почему вы не сходите на берег? Так нельзя, нужно обязательно отдыхать от корабельного железа хоть на какое-то время. Мы ведь с вами не из железа сделаны. Приглашаю вас завтра пойти со мной в ресторан и познакомиться с лучшими женщинами Североморска. Назначаю вам встречу перед рестораном “Ваенга” в 6 часов вечера, и не вздумайте отказываться.
Я пытался отговориться или отшутиться, но Панкратов цепко взялся за меня и просто вытряс мое согласие. Наступило воскресенье, и я лениво, без всякого настроения, собирался на встречу с Панкратовым. Около 6 часов вечера дежурный по кораблю пригласил меня к единственному городскому телефону, который был установлен в дежурной рубке. Звонил Панкратов.
- Геннадий Петрович! Я надеюсь, вы не забыли о том, что мы сегодня идем в ресторан. Я вас жду в назначенное время.
В те годы в Североморске по-прежнему был “сухой закон”, но в городе работали два ресторана. “Чайка” располагалась в верхней части города, а “Ваенга” - в нижней, при одноименной гостинице. В выходные дни оба ресторана не могли вместить всех желающих. Предварительные заказы принимали только по случаю торжеств, а на один или два столика заказы не принимались вообще, и приходить в ресторан надо было заранее. Около семи вечера я подошел к “Ваенге” и увидел Панкратова в толпе желающих попасть в ресторан. Он был в цивильной одежде, рядом с двумя молодыми женщинами.
- При таком количестве желающих попасть в ресторан нам сегодня не грозит, - подумал я, подходя к ним.
- Я рад, что вы оторвались от дел и пришли вовремя. Познакомьтесь!
Я представился спутницам Александра Ивановича, и мы стали обсуждать, как попасть в ресторан.
- Не пугайтесь количеству желающих, наши места не заняты и ждут нас, - успокоил Панкратов.
- А вы, случайно, не друзья с администратором ресторана?
- К сожалению, нет! Но с Панкратовым вы не пропадете. Подождите меня здесь.
Панкратов направился ко входу в ресторан, у которого стоял милиционер и успокаивал желающих попасть в ресторан до боли знакомой фразой: “Граждане! В ресторане нет свободных мест! Пожалуйста, приходите завтра!”
Панкратов подошел к двери, не обращая внимания на стоящего милиционера.
- Гражданин! Если у вас не заказаны места, я предупреждаю, что свободных мест нет.
- А для Героев Советского Союза тоже нет мест?
Милиционер опешил и не знал, как реагировать на вопрос Панкратова.
- А вы что, Герой Советского Союза?
- Нет! Еще не Герой, но скоро им буду. Зато я имею девять правительственных наград! Пригласите администратора ресторана.
В дверях появилась администратор.
- Моя фамилия Панкратов! Вам это о чем-нибудь говорит? - спросил Панкратов.
Администратор не стала выяснять его личность в дверях и пригласила зайти внутрь.
Через пять минут Панкратов выглянул из дверей ресторана и, обратившись к милиционеру, сказал:
- Окажите любезность и пригласите капитана 3-го ранга вместе с его спутницами.
К нам подошел милиционер и проводил через толпу еще питавших надежду провести вечер в ресторане. Когда мы вошли, Панкратов о чем-то разговаривал с администратором, а увидев нас, представил:
- Это мои друзья, и сегодня мы празднуем день рождения очаровательной Нины, - указал он на одну из своих спутниц.
- Хорошо! Подождите минут десять, и вас пригласят за стол, - сказала администратор и ушла.
Действительно, через десять минут мы уже сидели за накрытым для нас столом, а еще через десять минут мы поздравляли Нину с бокалами шампанского. День рождения очаровательной Нины был реальным, но совершенно нереальным было, как боцман мог пройти сквозь осаждавшую ресторан толпу и уговорить администратора разместить нас в уже переполненном зале.
Вот таким был Панкратов! Ему редко кто отказывал и особенно - женщины. Такая уж у него была харизма!
4. НА ИСПЫТАНИЯХ КОРАБЛЯ.
9 мая 1969 года на корабле был торжественно поднят военно-морской флаг. Корабль вышел из заводских пеленок и начал самостоятельную жизнь, сделав первый шаг для вступления в состав Военно-Морского Флота. Пришла пора заводских испытаний, и 31 мая мы впервые отошли от заводской стенки и перешли в Балтийск. Три дня главный строитель проекта вместе со строителем корабля Чупруновым утрясали в Штабе Балтийского флота насыщенную программу обеспечения заводских испытаний, и на четвертый день началась сумасшедшая гонка. Кроме команды корабля в море на испытания выходили сдаточные бригады предприятий - изготовителей всех корабельных систем, механизмов и электронной техники - всего около тысячи человек одновременно. Организовать такую уйму людей было невообразимо трудно. Вся техника и механизмы корабля, не требовавшие специального обеспечения, испытывались одновременно, что создавало неимоверную неразбериху. В течение первых двух дней ответственные сдатчики систем, предъявлявшие результаты заводских испытаний военпреду по радиотехническому вооружению, просто задергали меня различными просьбами и требованиями.
Вначале я не вмешивался в организацию испытаний моей техники. Но увидев, что неорганизованность заводчан уносит много времени и сил у меня и моей команды, заявил строителю по вооружению Викторову, который руководил заводскими испытаниями оружия и радиоэлектронных систем, что буду сам руководить организацией проверок, группами записи и корректировать действия самолетов и кораблей, выделенных для обеспечения. Викторов принял мое предложение с энтузиазмом, и я впрягся в работу. Мы отходили от причала в 8 утра и возвращались к 9 -10 часам вечера, чтобы на следующий день начать все сначала. Каждый день испытаний был насыщен до предела, по 12-14 часов ежедневной работы, и так продолжалось в течение 24 дней. Руководители завода хотели сдать корабль Военно-Морскому Флоту до конца года. Через неделю такой напряженной работы и корабельные офицеры, и сдатчики техники стали роптать, что работают без передышек. Когда половина программы заводских испытаний была завершена, главный строитель проекта решил сделать двухдневный перерыв и дал двухдневный отдых строителям корабля и сдатчикам техники. Через два дня испытания возобновились с прежней интенсивностью.
Темп испытаний не ослабевал. Чтобы выдержать эту безумную гонку, сразу после возвращения в базу и швартовки корабля мы торопились попасть в "Казино" до его закрытия, чтобы пропустить несколько рюмок коньяка и снять напряжение тяжелого дня. Помню, как после очередного посещения "Казино" я шел по пустынной дороге к причалу около полуночи, засыпая на ходу, и меня качало как пьяного из стороны в сторону. Я был настолько измотан, что несколько рюмок коньяка не взбодрили меня, а наоборот лишили всяких сил... Я очнулся, когда кто-то внезапно тронул меня за плечо и крепко взял за локоть. Это был корабельный связист Антон Носко. Он тоже возвращался на корабль и догнал меня по дороге.
- Гена! Что с тобой?
- Все в порядке!
- Ты не пьян?
- Как видишь, нет!
- Когда я прошел под мостом, то увидел впереди какую-то фигуру, стоящую на месте и качающуюся из стороны в сторону. Оказалось, это ты.
Мы немного постояли, закурили и пошли на корабль. Усталость отступила, и я шел, как ни в чем не бывало. Как оказалось, я заснул на ходу. Когда Антон меня увидел, я стоя спал и пробыл в таком состоянии около 15 минут.
Однажды, после возвращения в базу, мы пошли в "Казино" с Вадимом Илларионовым. Было поздно. Кафе уже закрывалось, и несколько официанток убирали зал. На нашу просьбу принести чего-нибудь закусить нам показали на буфет, в котором ничего не было, кроме свежих помидор. Девушки любезно разрешили нам посидеть в зале полчаса, пока они закончат уборку, и принесли бутылку коньяка. Мы сидели с Вадимом в мрачном настроении и пили коньяк, закусывая свежими помидорами. Побродив по затихшему городу, в котором жизнь после 10 часов вечера замирала, мы возвратились на корабль неудовлетворенные походом на берег. Поднявшись к себе в "пирамиду", мы уже собирались расходиться по своим каютам, как я услышал приглушенный шум голосов в каюте напротив.
- Вадим! По-моему там собрались военпреды. Давай зайдем к ним на "огонек".
Вадим заявил, что неудобно в полночь стучаться в каюту, но я, тронув дверь и почувствовав, что она закрыта на ключ, негромко постучал. Мои предположения оказались правильными. В каюте собрались военпреды и заводские строители, ночное застолье было в самом разгаре. Среди военпредов был мой однокашник по училищу Борис Марушевский, принимавший от промышленности гидроакустические станции. Увидев нас, все дружно стали приглашать нас присоединиться к застолью, что мы и сделали.
Поскольку штатный стол в каюте был рассчитан только на двух человек, строители соорудили импровизированный стол из широкой столешницы, поставленной на два высоких табурета. Вся теплая компания была уже навеселе. Стол был уставлен закусками и, судя по-всему, с расчетом на длительное застолье. Наш приход оживил компанию. У строителей бытовало весьма оригинальное правило таких застолий. Посредине стола стоял графин со спиртом. Пили, не чокаясь. Каждый наливал в стакан свою меру, выпивал и закусывал, после чего передавал графин соседу. Таким образом, графин ходил по кругу, пока его содержимое не кончалось. Тогда его вновь наполняли - и все начиналось сначала. Как всегда во время таких застолий, шли воспоминания, смешные истории, и одну из них рассказал Борис Марушевский. Родом из украинского села, высокий, ширококостный, наделенный от природы огромной физической силой и очень добродушный, он с мимикой и жестами рассказал такую историю.
В украинском селе двое друзей сидят в хате и распивают самогонку. Один из них предлагает на спор съесть живого цыпленка.
- Заспорымо, що зъим живэ цыпля!
- Та нэ зъиш!
- Та зъим!
- Та нэ зъиш!
- Та зъим! Параска! - зовет он свою жену. Нэсы з сэнэй рэшэто з цыплятамы.
Жена принесла большое решето, в котором пищали и толкались недавно вылупившиеся желтенькие цыплята. Спорщик запустил руку в решето и взял цыпленка, который утонул в его огромной ладони. Он поплевал на жопку цыпленка и обмакнул ее в стоящую на столе солонку, (Борис подносит ко рту сжатый кулак, плюет в него и у всех такое впечатление, что это он сейчас будет есть живого цыпленка). Крохотный цыпленок пропал в его огромной «пасти». Он перемолол его вместе с потрохами своими челюстями, как жерновами и запил стаканом самогона. Спор был выигран.
Время уже около трех часов ночи. Через большой прямоугольный иллюминатор в каюту дышит теплая июньская ночь. Кто-то из строителей предлагает спеть песню. Мы с Илларионовым протестуем, потому что это не гражданское судно, а военный корабль, хотя и на испытаниях. Но со строителями и военпредами не сладить.
- Да мы споем вполголоса, - уговаривает нас военпред Володя Есаулов, и вся подвыпившая компания начинает петь - сначала тихо, а потом все громче и громче:
Знов зозули голос чуты в лиси
Ластивкы гнэздэчко звылы в стриси
А вивчар жэнэ отару плаем
Текнув писню соловей за гаем!
Всюду буйна квитнэм черемшына
Як до шлюбу вбралася калына
Вивчара в садочку, в тыхому куточку
Ждэ дивчына, ждэ!
Из иллюминатора на весь Балтийский рейд несется мелодичная украинская песня. Вахтенный старшина у трапа с недоумением смотрит вверх на открытый иллюминатор и думает, что эти вольности строителям можно простить - что с них, со шпаков, возьмешь.
С тех пор в жаргоне корабельных офицеров появилось новое выражение: "спеть вполголоса", что означало собраться после отбоя тесной компанией у кого-нибудь в каюте, немного выпить и поговорить.
29 июня завершились заводские испытания, и завод представил корабль для государственных испытаний, на которые прибыла специально назначенная Главнокомандующим ВМФ комиссия во главе с председателем контр-адмиралом Андреем Афанасьевичем Юдиным. Он служил на Севере командиром 2-й дивизии, а затем, в начале 60-х годов, командиром эскадры подводных лодок в Полярном. Но служба его была прервана после серъезного происшествия. На служебном автомобиле он сбил насмерть человека. Был судим, разжалован и посажен в тюрьму. Его жена прошла по всем официальным инстанциям и добилась пересмотра дела. Юдина освободили, возвратили ему воинское звание контр-адмирала и назначили служить в Балтийскую группу военной приемки. По его словам, он прошел тюремные университеты и сидел в зоне с уголовными паханами, но выстоял и выжил. Он признался, что после освобождения из тюрьмы очень зауважал свою жену, сделавшую, по его словам, невозможное. Был он невысокого роста, умел подчинять себе людей, быстро вникал в глубину любых решаемых вопросов, руководил всеми умело и мудро. Андрей Афанасьевич быстро и незаметно ставил все и всех на свои места в служебных взаимоотношениях. От него исходила какая-то необычная сила воздействия. Когда он впервые встретился с главным строителем проекта , перед которым все строители завода и командование корабля ломали шапки, на совещании по организации государственных испытаний очень быстро стало ясно, кто будет диктовать свою волю, и в тоне главного строителя появились заискивающие нотки.
Около недели Юдин готовил с офицерами комиссии подробный план испытаний на Балтийском море и заказывал в Штабе флота необходимое обеспечение. 20 дней, проведенные на государственных испытаниях в Балтийском море, тоже были напряженными, но не такими изматывающими, как заводские испытания. Юдин держал порядок и организацию жесткой рукой, потому испытания в Балтийском море дались нам с меньшей затратой сил и времени.
Радиотехнической секцией на испытаниях руководил капитан 3-го ранга Дмитрий Сергеевич Котлов, с которым у меня раньше было только короткое знакомство. Он оказался чрезвычайно педантичным и формальным человеком, и это послужило причиной нескольких служебных конфликтов, которые начались у нас с первого же дня испытаний. Привыкнув решать любые дела, руководствуясь здравым смыслом, я оказался между молотом и наковальней. Строитель по вооружению Виктор Иванович Викторов, обремененный огромным количеством дел по всему вооружению корабля, попадая в тупиковые ситуации с Котловым, чтобы ускорить решение спорных вопросов, многие дела решал со мной как с членом госкомиссии. Каждый раз после этого у меня возникали конфликты с Котловым.
В конце июля мы совершили переход на Север в Белое море для испытаний ракетного комплекса П-35, где был единственный полигон для таких испытаний. Для обеспечения стрельбы корабельными ракетами по морским целям использовался комплекс освещения обстановки «Успех», который включал в себя бортовую самолетную аппаратуру и корабельную часть комплекса. Бортовая самолетная аппаратура состояла из радиолокатора, сопряженного с устройством кодирования и трансляции данных информации по высокочастотному каналу и предназначалась для освещения морской акватории в интересах корабельных соединений ВМФ. Корабельная часть была предназначана для приема информации во высокочастотному каналу, отображения декодированной радиолокационной картины обстановки, передаваемой с самолета, и выдачи целеуказания ракетному комплексу П-35 при стрельбе по морским целям.
Для обеспечения стрельбы ракетным комплексом П-35 был заказан самолет ТУ-95 с аппаратурой "Успех". Вся операция выполнения стрельбы была очень сложной с точки зрения организации ее обеспечения, охраны района стрельбы и записи траектории полета ракеты специальной аппаратурой на полигоне. Во время стрельбы проверялась и корабельная приемная часть аппаратуры "Успех", находившаяся в моем заведовании. В день выполнения стрельбы трансляция обстановки по системе "Успех" от самолета ТУ-95 долгое время не ладилась. Изображение постоянно срывалось, но в итоге и пуск ракеты, и результаты стрельбы были успешными, а вот с испытаниями корабельной аппаратуры "Успех" произошел конфуз. Вследствие постоянных срывов трансляции изображения, было зафиксировано только 18 последовательных измерений вместо 20 –ти, требуемых для статистической оценки точностных характеристик аппаратуры. Из-за недостающих двух измерений проверка аппаратуры не могла быть засчитана. Необходимо было вновь заказывать и полигон, и самолет ТУ- 95, на что потребовалось бы не менее недели. Викторов предложил засчитать результаты испытаний по результатам 18 измерений. От моего решения зависело увеличение срока госиспытаний корабля. Проанализировав результаты измерений, я убедился, что они имели столь незначительный разброс, что вероятность выхода недостающих измерений за пределы требуемой точности была очень мала. Я решил не становиться на формальный путь и, руководствуясь здравым смыслом, согласился засчитать результаты испытаний. Котлов по каким-то причинам не вышел в море на эти испытания, а когда возвратился на корабль, то узнал, что несмотря на неполное количество требуемых измерений я подписал документы о завершении испытаний аппаратуры "Успех". Разразился скандал. Состоялись длительные и неприятные объяснения с председателем Госкомиссии, в результате чего мои доводы были приняты, но с Котловым у меня призошел полный разлад.
Государственные испытания подходили к концу, и я понял, что будет лучше, если Котлов доведет их без меня. Я зашел к Колмагорову и, объяснив сложившуюся ситуацию, попросился в отпуск. Когда Викторов узнал о моем решении, то заявил Колмагорову, что с моим отъездом оставшаяся часть испытаний радиоэлектронной техники будет Котловым провалена и он просит моего присутствия до конца испытаний. Получалось всегда так: чем лучше я что-то делал - тем хуже было для меня самого. Викторову было проще работать со мной, потому что ко многим возникавшим в процессе испытаний недоразумениям я подходил с позиций здравого смысла. Колмагоров отложил решение о моем отпуске на несколько дней.
Подошел день Военно-Морского Флота, и Юдин поставил корабль на три дня к причалу, сделав перерыв в испытаниях. Северодвинский завод был самым большим судостроительным заводом в стране, на нем работало около 50 тысяч человек. Благодаря этому гиганту, который давал жизнь всему городу, в Северодвинске чтились морские традиции, и День Военно-Морского Флота был праздником для всего города. В воскресный день мы с Илларионовым сошли на берег, чтобы, как он выражался, "стряхнуть с ушей корабельную пыль". Начать ее стряхивание мы решили в ресторане "Белые ночи", который все офицеры сокращенно называли "РБН". По традиции он являлся местом отдыха и застолий морских офицеров. Ресторан был полупустой, и мы с удовольствием провели там несколько часов, спасаясь от необычной для Северодвинска жары июльского лета. Выйдя из ресторана, мы были крепко навеселе и, побродив немного по праздничному городу, встретили корабельного минера Николая Соломахина в сопровождении двух молодых женщин, одна из которых была его знакомой. Он предложил нам присоединиться к их компании. Перспектива возвращения на корабль нас не радовала, и мы согласились. Пока мы разговаривали, с Вадимом произошла неожиданная метаморфоза. От жары и выпитого спиртного у него закружилась голова, и он попросил отвезти его на корабль. Отправляться с ним в гости в таком состоянии было невозможно, и я договорился с Соломахиным о месте встречи. От центра города до причала, где ошвартовался корабль, было около пяти километров. В воскресный день общественный транспорт туда не ходил, и добраться до корабля можно было только пешком. Вадиму становилось все хуже, и я стал искать какой-нибудь попутный транспорт. Невдалеке я увидел милицейский патруль на мотоцикле и, подойдя к группе милиционеров, обратился к сидевшему на мотоцикле сержанту с просьбой довезти нас до корабля. Мне отказали по причине того, что мотоцикл занят в патрулировании города.
- Что же вы, блюстители порядка, не хотите уважить флотских офицеров в их праздник, - обратился я к милицейскому капитану, стоявшему в группе милиционеров, в надежде, что он откликнется на мою просьбу.
Наступила молчаливая пауза, и я отошел ни с чем, отметив про себя, что, по-видимому, милиция охраняет не спокойствие города и его граждан, а самих себя. Подхватив Вадима под руку, я зашагал с ним в сторону корабля. Мы уже прошли несколько длинных кварталов, когда рядом с нами внезапно остановился милицейский мотоцикл. Это был тот же сержант, с которым мы разговаривали несколько минут назад.
- Садитесь! Я вас подвезу.
Я усадил Вадима в коляску, и сержант, газанув, на большой скорости покатил нас.
- Когда вы просили меня подвезти, я не мог дать вам согласие, потому что рядом был наш начальник, - извиняющимся тоном объяснил он.
Через десять минут мы с треском влетели на площадь перед причалом и подъехали к трапу корабля. На юте стояли Колмагоров с Мухортовым и с любопытством смотрели на нас, вылезающих из милицейского мотоцикла.
- Вадим. На юте командир с замполитом. Ты сможешь подняться по трапу не качаясь, чтобы не показаться им крепко выпившим?
- Не беспокойся! Со мной все в порядке, - ответил он и твердой походкой пошел на корабль.
Я подождал, пока Вадим поднимется на борт, и затем мы укатили. Соломахина в условленном месте не оказалось, и, побродив полчаса около места встечи, я вернулся на корабль в мрачном настроении. Через три дня Колмагоров разрешил мне уехать в отпуск.
5. ОПЕРАЦИЯ «БУМАГА».
Я вернулся из отпуска в середине сентября, когда на корабле полным ходом шла ревизия. Завод устранял недоделки и замечания по результатам государственных испытаний корабля. До выхода с завода оставалось полтора месяца, и необходимо было подумать о недалеком будущем, когда, оторвавшись от завода, нужно будет обивать пороги корабельного интенданта или замполита корабля за каждым листом бумаги. Забота о наглядной агитации на кораблях всегда была первостепенным и святым делом. Партия в лице политработников зорко стояла на страже своих идеологических интересов. Не ешь, не спи, заваливай стрельбу или боевое упражнение, а агитации дай зеленую улицу. Я знал, что командир БЧ-2 Игорь Шавырин решил эту проблему еще задолго до испытаний корабля. Он отправил небольшую команду на фабрику офсетной печати и за выполненную работу получил и писчую и чертежную бумагу. Я пытался выяснить, с кем он имел дело, но конкретного ответа не получил. Пришлось идти в разведку самому. В двух организациях мне отказали, а на фабрике офсетной печати на левом берегу Невы мне удалось договориться с коммерческим директором. Я должен был прислать на работу 6 матросов на 10 дней и мне пообещали выдать 50 кг писчей бумаги. На большее он не согласился.
На подведении итогов я выступил перед матросами и старшинами Службы и объяснил, что мне необходимо иметь автономное делопроизводство и для его обеспечения нужна бумага, которую надо заработать. На эту работу опять напросились мои отпетые разгильдяи. Уже имея опыт отношений с ними, я согласился на их участие, предоставив им самим сформировать рабочую команду.
Я попросил мичмана Валентина Завьялова быть старшим на время этих работ, на всякий случай, чтобы матросы не набедокурили. По договоренности с фабрикой каждое утро к 8 часам к кораблю подъезжал автобус и забирал мою команду. Ребята в команде подобрались очень крепкие и им пришлось укладывать каменные бордюры на территории фабрики. Наломались они в полный рост, но по сообщению Завьялова никто из них не сачковал и никаких инцидентов на фабрике с ними не было. Работали на совесть. Прошло 10 дней, но фабрика не расплатилась за выполненную работу. Коммерческий директор пообещал выдать бумагу через неделю. Еще неделю проработала команда и с нами снова не расчитались. Пришлось мне ехать на фабрику и выяснять ситуацию. Коммерческий директор был отчаянный жох и вновь накормил меня обещаниями расплатиться через неделю после чего все повторилось сначала. Завьялов доложил мне, что матросы стали роптать. Они проработали уже месяц и больше не хотят. Приказать им продолжать работу я не мог и, собрав их я объяснил ситуацию, что меня самым наглым образом обманывают. Выслушав мои объяснения, старшина Соколов сказал мне за всех.
- Разрешите нам самим разобраться с фабрикой. Мы знаем что делать и поступим также как с нами.
Мы договорились, что никаких физических действий предпринято не будет и мне было обещано, что все будет тише воды и ниже травы. На следующий день автобус с моими тружениками подъехал к причалу как всегда в 6 часов вечера. Я случайно оказался на юте и моим глазам представилась картина, в которую трудно было поверить. Через узкий проход в передней двери медленно проталкивался рулон бумаги весом более 300 кг. За ним был выгружен второй и затем третий рулоны.
- Принимайте расчет за нашу работу товарищ капитан 3-го ранга, - шутя отрапортовал Соколов.
Мои работники заявили хором, что эта бумаг была на заводе лишней и валялась прямо под открытым небом. Нельзя же пропадать добру!
Еще неделю проработали матросы на фабрике и каждый раз возвращались с трофеями. Они не согласились прекратить работу до тех пор пока с нами официально не расчитаются. В конце недели произошел расчет за проделанную работу – получено 50 кг писчей бумаги и задача обеспечить мои канцелярские нужды была выполнена. Заработанных «трофеев» было столько, что пришлось специально освободить кладовую с запасным имуществом, куда с большим трудом была складирована вся бумага. Итог был очень внушительным и я не привожу цифр в килограммах, чтобы у читателя сложилось впечатление, что на флоте занимались мелким воровством.
- Конечно это незаконно, но и со мною поступили самым нечестным образом, а в итоге все это пойдет на пользу Отечеству, которому я служу, - успокаивал я свою совесть.
Могу сказать только одно, что этой бумаги хватило для служебных нужд на три года моей службы и не только мне, но и замполиту корабля для его агитационных нужд и даже осталось в наследие моему преемнику Анатолию Федорцову.
Командование в лице старпома хотело под предлогом пожаробезопасности конфисковать мои трофеи в пользу корабля. Я категорически возразил.
- Я никому не отдам то, что мне и моей команде досталось большим трудом, а нужды корабля будут удовлетворяться мной по первому запросу.
Эту кладовую я отдал под ответственность заведующему корабельной радиомастерской старшему матросу Кондратьеву с назиданием: никому без моего разрешения не выдавать ни одного листа бумаги. Он честно служил Родине и выполнял мою заповедь пока через год не пришла пора ему демобилизовываться. Во время моего отпуска замполит вызвал Кондратьева и сказал, чтобы часть запасов из моей кладовой он перенес в кладовую имущества пропаганды. Кондратьев объяснил ему мой наказ, но под угрозой быть демобилизованным в последнюю очередь сделал то, что просил замкомандира. Возвратившись из отпуска я обнаружил, что мои запасы значительно полегчали, но решил не выяснять отношения с замполитом и оставил это на его совести.
6. СНОВА НА СЕВЕР.
Выход из завода нам назначили на начало ноября. 9 ноября 1969 года мы отошли от стенки завода, благополучно прошли через узкий Ленинградский морской канал и встали к стенке причала в Кронштадте для подготовки к переходу на Северный флот. Штаб 166 бригады учебных и ремонтирующихся кораблей, которой командовал очень требовательный и жесткий капитан 1-го ранга Анри Викторович Петерсон, через неделю после нашего прибытия устроил кораблю смотр. Этот смотр внес в корабельную жизнь напряжение, встряхнул команду и она заметно полтянулась. Все почувствовали, что спокойная заводская жизнь закончилась и наступил период серьезных флотских будней.
После завершения государственных испытаний, когда корабль начал жить самостоятельной жизнью, я стал бывать дома значительно реже. Мое длительное отсутствие вызвало у жены приступ хандры и в мой очередной приход домой она разревелась белугой. Она сказала, что устала от безысходной жизни в одиночестве, что дочь не видит отца, а муж у нее приходящий и это длится уже 10 лет. Я понимал, что ее упадочное настроение происходит от новой жизненной неопределенности: я уходил на Север и неизвестно было, когда я смогу получить квартиру и мы снова все будем вместе. Ничего изменить в этой ситуации я был не в силах и, чтобы как-то поддержать жену и поднять ее настроение, я попросил у Колмагорова три выходных дня. Все три дня и жена и дочь были счастливы и перед уходом на корабль у меня состоялся разговор с женой.
- Ты знаешь неписаные правила на флоте, что пока я здоров меня с корабля никуда не отпустят. Кроме того, я ответственен за материальное благополучие семьи. Ты видишь какая у меня нелегкая служба и как мне достается. Я не ищу легкой жизни для себя. Если тебе уже больше невмоготу, то я готов пойти на конфликт и добьюсь ухода с корабля даже ценой больших неприятностей. Но я даже не могу предположить, куда меня могут засунуть служить. Кроме того наше материальное положение ухудшится, потому что меня обязательно назначат на непрестижную и малооплачиваемую должность. Так что давай еще потерпим.
Мой довод убедил ее и она успокоилась, но терпеть нам пришлось еще три года!
В начале декабря мы ушли из Кронштадта в Лиепаю для продолжения подготовки к переходу. Стоянка в Лиепая внесла оживление в рутинную корабельную жизнь, и спала некоторая напряженность от соседства с грозной бригадой Петерсона. С приходом в Лиепая корабль был временно подчинен 76 бригаде эскадренных миноносцев. У командования бригады было много собственных хлопот, ему было не до нас и нас не беспокоили. Для меня подготовка к переходу не представляла трудностей и заключалась в основном в готовности к прохождению проливов Каттегат и Скагеррак. Мы с офицерами и командой БИЦ подготовили все карты прехода в проливной зоне и изучили особенности плавания в ней. Проведя две тренировки по ориентировке в проливной зоне я доложил командиру о готовности к переходу. Оставшееся время до перехода было использовано для подготовки к первой задаче, которую мы должны были сдать с приходом в Североморск.
Во время очередного телефонного разговора жена сообщила, что нас собираются ислючить из членов строительного кооператива и просила срочно приехать и уладить возникший конфликт. Год назад нам с женой удалось стать на очередь на строительство кооперативной квартиры в Ленинграде и сечас совершенно неожиданно Управление строительных кооперативов Ленинграда потребовало от нас подтвердить, что место моей постоянной службы находится в Ленинграде. Абсурднее ситуации придумать было нельзя. Мне, родившемуся и выросшему в Ленинграде, нельзя было строить кооперативную квартиру, потому что у меня был большой недостаток - я был защитником Родины и служил в это время в Ленинграде только временно! Я обратился к Колмагорову с просьбой слетать в Ленинград на несколько дней, но получил отказ. Мне пришлось посоветовать жене пойти на прием к командиру бригады Роману Петровичу Карцеву. Я был уверен, что он, зная меня лично, поможет и не откажет выдать ей справку, что я служу постоянно в Ленинграде в его бригаде. Как потом рассказывала жена, Роман Петрович, узнав причину ее визита и что она моя жена, произнес:
- Я знал твоего мужа еще до того, как ты вышла за него замуж. Можешь не плакать и успокоиться! Тебе дадут такую справку, которая нужна и поставят печать, куда ты скажешь. Иди в строевую канцелярию, я распоряжусь!
Такую справку она получила и мы прошли последнее препятствие на пути к своей собственной кварире.
Все имеет начало и конец и наш затянувшийся переход на Север наконец состоялся. 12 января 1970 года с начальником штаба 170 бригады капитаном 1-го ранга Эдуардом Даниэлевичем Радуцким на борту мы отошли от причала Лиепайского порта и взяли курс на Запад к проливам Каттегат и Скагеррак.
7. 1970 ГОД.
17 января с флагами расцвечивания “Принимайте пополнение” и выстроенной командой вдоль борта корабля мы торжественно вошли в губу Ваенга и пришвартовались к третьему причалу. Команды кораблей бригады тоже были торжественно построены для встречи, и нас ожидал весь штаб бригады во главе с комбригом капитаном 1 ранга Александром Ивановичем Скворцовым и замкомбрига по политчасти капитаном 1 ранга Николаем Александровичем Пахтусовым.
Вновь через пять лет я возвратился на 170 бригаду, принявшую меня молодым лейтенантом, и вновь началась моя служба на Севере, но уже не новичком, а бывалым офицером. За эти годы состав бригады качественно изменился и в дополнение к эсминцам 56 проекта она пополнилась новыми противолодочными кораблями 61 проекта и проекта 1134. Изменилось качество противолодочного оружия, и на вооружение кораблей пришли более современные гидроакустические станции МГ-332 (“Титан”) с большей дальностью обнаружения подводных лодок. Произошло еще одно существенное событие. Было создано новое соединение - 7 оперативная атлантическая эскадра, комадиром которой был контр-адмирал Николай Васильевич Соловьев и в которую вошли 170 бригада противолодочных кораблей и 120 бригада ракетных кораблей. Северный флот вышел на просторы Атлантики. Однако, за прошедшие пять лет на бригаде мало что изменилось с точки зрения порядка и напряженности службы, в точности как по военно-морской диалектике: “На флоте все течет, но ничего не изменяется.” Штаб бригады не дал нам передышки и сразу навалился на нас, чтобы быстрее отработать корабль и ввести его в состав кораблей 1-й линии. Через неделю после прихода случилось происшествие, омрачившее мое настроение и отравившее мою службу на долгий срок.
Мы вышли на рейд губы Окольная для размагничивания корпуса корабля и не успели стать на бочки, как внезапно было объявлено учение по ПВО флота с полетами авиации. Для обеспечения учения были включены все станции и системы. Через час основные эпизоды учения были закончены и по кораблю прошла команда:
- Отбой боевой тревоги! Расчетам ПВО оставаться на местах, остальным от мест отойти.
На ходовой мостик поступил запрос от командира БЧ-5 на выключение турбогенератора и снятия питания с потребителей, и тут же прошла поданная старпомом команда:
- Через 5 минут будет снято питание со всех потребителей.
Меня эта команда всегда приводила в легкий ужас, ибо если станции будут обесточены в рабочем состоянии, то возникнет масса непредвиденных неисправностей. Немедленно запрашиваю ходовой мостик:
- Прошу разрешения выключить все станции!
- Станции воздушного наблюдения не выключать. Проджолжать участие в учении ПВО.
- Дайте указание командиру БЧ-5 не обесточивать радиотехнические средства!
- Такое указание будет дано!
Не успел я положить микрофон, как раздался характерный звук от визгливых высоких тонов с понижением до самых низких. Все станции были внезапно обесточены! Снова диалог с ходовым мостиком:
- У меня отключили питание со всех станций! Я же предупреждал, чтобы в ПЭЖ была дана соответствующая команда!
- Сейчас вновь питание будет подано. Продолжайте учение по ПВО.
Снова включаются все станции, и через некоторое время из центрального поста системы МПЦ-301 поступил доклад, что линии целеуказания не работают. Начинаю разбираться, и постепенно выясняются предварительные результаты последствий от внезапного обесточивания станций: все линии целеуказания на оружие не функционировали. Но это была только вершина айсберга, и, как потом выяснилось, все релейные схемы коммутации линий целеуказания оружию корабля и управления системой опознавания во время обесточивания от броска напряжения вышли из строоя. В схемах коммутации использовались электромеханические реле, и от броска тока их контакты замкнули и спеклись.
Командир БЧ-5 делал все, чтобы экономить ресурс корабельных механизмов и особенно турбогенератора, а Колмагоров дышал на механиков и все запросы командира БЧ-5 выполнял не задумываясь. Так произошло и на этот раз, но расхлебывать эту кашу пришлось мне. Доигрались в оловянных солдатиков. Старпому Сивухину я высказал свое недовольство напрямую, не стесняясь в выражениях. Последствия были просто катастрофическими. В системе МПЦ-301 необходимо было заменять большинство коммутационных реле. На маленькую площадь основания такого реле подводилось около 30 проводов монтажа, и его замена была не только трудоемкой работой, но и под силу только опытным монтажницам. О восстановлении системы своими силами не могло быть и речи из-за отсутствия требуемой квалификации среди офицеров, старшин и матросов. Практически необходимо было сделать объем работ близкий к среднему ремонту системы, и это только через неделю после проибытия корабля из постройки.
Я остался один на один с этой проблемой. Начались переговоры с главным строителем корабля Чупруновым по восстановлению системы, но он наотрез отказывался от оказания помощи, мотивируя тем, что Ждановский завод выполнил все свои обязательства перед кораблем, и не хотел брать эту работу на себя.
В итоге мои доводы о том, что завод-судостроитель будет вынужден отвечать перед высшими истанциями о причинах небоеготовности корабля через две недели после прибытия на флот, убедили его. Он согласился привлечь для ремонта системы МПЦ-301 бригаду завода-изготовителя, поняв, что если система не будет экстренно восстановлена, то корабль не сможет выполнить ни одной боевой задачи. Через неделю ремонтные работы начались, но когда корабль начал плавать, то монтажники заявили, что будут выполнять свою работу только на стоянке у причала. Мне с большим трудом удалось уговорить их выходить в море на корабле, чтобы быстрее восстановить систему.
В начале марта все работы заводом-изготовителем прекратились. Были восстановлены основные линии целеуказания, а управление аппаратурой опознавания работало только с основных приборов ВИКОЦ и АВИКО. Многие линии целеуказания, продублированные на периферийные приборы, не работали, и система так никогда впоследствии и не функционировала полностью во всех режимах. Последствия этого головотяпства давали о себе знать постоянно, и линии целеуказания регулярно выходили из строя в самые неподходящие моменты.
Вскоре после прихода в Североморск ко мне на стажировку в должности командира группы радиотехнического наблюдения с вновь строящегося корабля "Адмирал Нахимов" пркомандировали лейтенанта Николая Рутмана. Мои надежды на него как на помощника в работе рухнули буквально через полмесяца. Ни одно из моих указаний он не доводил до конца и не проявлял ни малейшего желания чему-нибудь научиться профессионально.
На корабле была установлена телевизионная аппаратура наблюдения за верхней палубой "Кузнечик", которая оказалась недостаточно надежной, и в ней случилась неисправность. Эта аппаратура имела очень существенный недостаток - на внутреннем приборном монтаже не было маркировок деталей, и требовалось искусство, чтобы установить, к какой схеме относится то или иное сопротивление и конденсатор. Времени на ремонт этой аппаратуры у меня не было, и я поручил Рутману разобраться в причинах неисправности, не привлекая его к другим делам и мероприятиям. Прошло несколько дней. Он исправно получал документацию на аппаратуру, и как мне казалось, занимался ее ремонтом. Но однажды днем я застал его спящим в посту в присутствии матросов и выговорил ему. На другой день во время боевой тревоги я зашел в пост и с ужасом увидел, что Рутман сидит за столом и читает какую-то художественную книгу, в то время как два обслуживающих аппаратуру матроса что-то ищут по схеме, разложенной на палубе. Это был предел моего терпения. Вечером у меня состоялся крутой разговор с ним. Я его предупредил, чтобы он самостоятельно добился смены места стажировки, а если он этого не сделает, то я сам займусь этим, но не потерплю, чтобы он своим нерадивым отношением к службе развращал моих матросов. Рутман был избалован обстоятельствами. Он был мастером спорта по гимнастике. Во время учебы в училище он много разъезжал по соревнованиям и, видимо, кроме спорта ничем серьезно в жизни не занимался. Он внял моему разговору, и через две недели его перевели на другой корабль. Хорошо еще, что его не назначили служить под мое начало, а то пришлось бы мне хлебнуть с ним лиха.
Корабль принялся отрабатывать задачи бешеными темпами. В середине февраля была сдана первая задача и мы начали интенсивно выходить в море на выполнение ракетных и артиллерийских стрельб и противолодочных задач. Нас подгоняло вперед одно важное обстоятельство: в конце марта должно было начаться учение Военно-Морского Флота "Океан-70" и для участия в нем кораблю необходимо было сдать вторую задачу. Конечно, в причине этой гонки присутствовал и человеческий фактор. Комбригу Скворцову надо было показывать результаты своей работы количеством кораблей первой линии, а молодому командиру Колмагорову тоже проявлять себя как командира, способного в короткий срок отработать несплаванный экипаж корабля.
8. НЕСОГЛАСИЕ
До прихода на “Севастополь” я уже познал, как может строиться общая система требований командованием корабля. У меня были такие положительные примеры во время службы на эсминце “Огненном” у Ованесова и Кузнецова, а также на коротком отрезке службы с Зубом Виталием Ивановичем на «Скромном». На этих кораблях все офицеры работали в доброжелательной и дружеской атмосфере и командование не отгораживало себя от состояния дел в боевых частях. На “Севастополе”, к моему удивлению, командование проводило водораздел между собой и командирами боевых частей, поставив себя в роли наблюдателей состояния дел в боевых частях и третейских судей происходящих событий.
Я не мог равнодушно принять подобную форму взаимоотношений и порядков, потому что строил работу у себя в Службе совершенно другим, неформальным образом и тщательно вникал в дела своих командиров групп.
Вам, уважаемый читатель, видимо, непонятно, как на военной службе со строгой иерархией подчинения можно было быть в конфронтации с командованием корабля? Да, это было у тех, кто был буквально задавлен огромной ношей работы и работал в режиме постоянного недосыпания. Кроме своих основных обязанностей, связанных с обучением офицеров, старшин и матросов, обслуживанием и ремонтом техники, на службе было много всяческого “хлама” – работы, которая не имела почти никакого отношения к исполняемым обязанностям, отнимала чрезвычайно много времени и за которую иногда требовали и спрашивали больше и строже, чем за неготовность техники к выходу в море. Это касалось так называемой партийно-политической работы в подразделении: проведения политических занятий, оформления наглядной агитации (плакатов, лозунгов, вывешиваемых в кубриках и коридорах, где только позволяло место). Несмотря на имевшийся на корабле штат политработников, в том числе и пропагандиста корабля, забота о наглядной агитации возлагалась на строевых офицеров, а политработники были в роли наблюдателей и занимались контролем. Был у меня любопытный эпизод, связанный с этим.
Прошло несколько месяцев после прихода на Северный флот и нам была поставлена задача готовиться к боевой службе – длительному, около полугода, плаванию в Атлантическом океане в отрыве от базы. Дел у меня было невпроворот, и иx список каждый день доходил до полусотни. Вдруг меня вызывает замполит. Прибываю к нему и докладываюсь.
- Геннадий Петрович! У вас в третьем кубрике висит лозунг, в котором сделана орфографическая ошибка. Исправьте ее и доложите мне.
Казалось бы, простая ситуация, скажи: “Есть! “, - и иди выполняй, но у меня масса дел и заниматься исправлением этой ошибки в лозунге было самым последним делом.
- Вячеслав Витальевич! А почему бы вам не вызвать вместо меня командира группы, ответствененного за этот кубрик, и дать это приказание ему. Ведь вы затратите на решение этого вопроса столько же времени, а я не буду загружен этой посторонней для меня работой и решу более важные дела.
- Я не намерен спрашивать с ваших подчиненых! Вы за это отвечаете и, если надо, сами спросите со своего командира группы.
- Вячеслав Витальевич! Это воинствующий формализм! Дальше потянется порочная цепочка, когда каждый начальник будет формально спрашивать со своего подчиненного. Рассуждая по-вашему, я же не буду заниматься этим сам, а вызову командира группы, ответственного за кубрик, и отдам ему такое же приказание и буду ждать доклада о выполнении. Командир группы тоже "большой" начальник и не будет заниматься этим сам, а вызовет к себе старшину кубрика и отдаст ему такое же приказание и будет ждать его выполнения. Старшина кубрика поступит таким же образом. Нельзя формально придерживаться устава, если мы делаем общее дело, и надо избегать подобного формализма, если вы уважаете дело, которое я делаю. Кроме того, у вас есть штатный пропагандист корабля и штатный корабельный художник. Почему вы делите общее дело на "мое" и "твое"? Почему я должен выполнять работу, за которую отвечает пропагандист корабля? Почему же мне приходится самому искать неисправности в станциях, ремонтировать и настраивать их, невзирая на время суток, хотя за них формально отвечают мои командиры групп? Если бы я действовал подобным формальным образом, то половина техники была бы неисправной и корабль не смог бы выполнить ни одного боевого упражнения. Ведь мне, руководствуясь этими формальными принципами, легче всего свалить дела на командиров групп и не заниматься за полночь ремонтом техники самому, вместо командиров групп, хронически недосыпая.
Невинный разговор с замполитом перешел в двухчасовой диспут. Я заявил, что не согласен с формальными принципами руководства, насаждаемыми на корабле, и ошибкой в лозунге займусь, когда выполню наиболее важные дела по подготовке к боевой службе, а если ему не терпится, то пусть поручит это дело пропагандисту корабля.
На очередном подведении итогов с офицерами моя позиция была расценена как обсуждение приказаний командования корабля. Я был не только не понят, но моя точка зрения не следовать слепо формальному стандарту уставов была осуждена командованием.
Трудное это время первичной отработки экипажа. Всех надо учить заново, с самого начала, а у моих офицеров нет никакого опыта, и мне приходится разрываться и учить всех самому, в одиночку. С тремя моими офицерами, совершенно разными путями пришедшими на флот, мне не удается найти общего языка и убедить их идти по службе тяжким путем познания. Я рассчитывал подготовить себе замену в лице Геннадия Анатольевича Козакевича, самого жизненно зрелого из них, но моим намерениям не суждено было сбыться.
Он очень быстро понял, что карьера офицера радиотехнической службы ему не подходит, видя на моем примере, каким напряжением физических и моральных сил это достается. Он не прилагал особых усилий в работе, создавая в ряде случаев ее видимость. Я чувствовал, что он служит по принципу: “День прошел и слава Богу, дай Бог и завтра так“. То, что он не может быть и не будет мне помощником и единомышленником в службе, подтвердилось, к моему огорчению, через два месяца после прихода в Североморск.
Однажды Мухортов пригласил меня на душещипательную беседу и стал говорить, что на корабле штатная должность парторга до сих пор вакантна и он хочет предложить на это место Казакевича, согласившегося с этим предложением. Для меня это было как гром среди ясного неба: ведь я потратил много сил и энергии, чтобы приобщить его к новой для него специальности, и все оказалось впустую.
- Вячеслав Витальевич! Разве вы не понимаете, что у меня в Службе самые неопытные офицеры, а одного офицера, положенного по штату, у меня до сих пор нет. Забирая Казакевича на партийную работу, вы утяжеляете мою служебную ношу - обрекаете меня на работу за еще одного офицера.
- Вы не волнуйтесь. Мы позаботимся, чтобы на место Казакевича к вам назначили выпускника училища.
- Но это состоится не раньше сентября месяца, а в течение полугода я буду вынужден сам исполнять его обязанности! Не много ли это для меня?
Дело с выдвижение Казакевича на должность парторга корабля принимало нешуточный оборот. Кроме моих аргументов "против", потому что у меня хотят забрать из Службы офицера, у офицеров крабля были свои, не мене веские аргументы "против". Все опасались, что он станет пятой колонной и будет верным слугой командованию корабля. Как говорили на флоте, сам по себе дурак не страшен, а страшен дурак с инициативой. Он, конечно, был далеко не глупым человеком, но все боялись, что ради новой карьеры он может наломать дров. Приближался день выборов парторга, и Мухортов вместе с Колмагоровым пригласили меня на разговор.
- Мы хотим просить вас не препятствовать выдвижению Казакевича на должность парторга. В конце года вам назначат офицера на его замену. Мы понимаем, что если вы выступите на партсобрании против его кандидатуры, то офицеры вас поддержат.
Я отказался изменять свою позицию и заявил, что буду выступать против такого назначения. Вадим Илларионов поддержал меня не только в личном разговоре, но и открыто высказал свою поддержку в кают-компании, когда об этом зашел разговор. Началась работа Мухортова с офицерами, чтобы заручиться большинством голосов на предстоящих выборах. Подошло партийное собрание, на котором я решил не выступать с отводом кандидатуры Казакевича. Голосовали тайно и подаляющим большинством провалили его кандидатуру.
Обстоятельства сложились так, что я вновь стал в прямую конфронтацию с командованием корабля. Меня утешало только то, что мои взгляды полностью разделял и поддерживал Илларионов, который был моим откровенным союзником. Сам наедине с собой я думал, что, если бы Казакевич честно признался мне, что не хочет идти по радиотехнической специальности, я вошел бы в его особое положение. Он вел нечестную игру, а я впустую тратил свои силы и время в надежде вырастить из него своего преемника.
9. АПОЛЛОНОВ.
Внешне он действительно выглядел как Аполлон и соответствовал своей громкой фамилии: роста 6 футов, с мощной развитой мускулатурой, могучей и необычайной ширины грудью, он выглядел как колосс. После окончания Ленинградского Электротехнического института он был призван служить на флот на БПК “Севастополь” в звании лейтенанта. Составляя корабельное расписание, я определил его руководить Боевым инфрмационным центром корабля, или БИЦ, как мы его сокращенно называли. Он не имел никакой военной жилки, и мне пришлось учить его познавать особенности работы в БИЦ и особенно строить служебные взаимоотношения и управлять старшинами и матросами. Ему было очень трудно привыкнуть к службе и к работе, которая требовала не только держать в голове массу информации, но, как мы выражались, "падать как кошка с любого этажа на четыре лапы", т.е. успеть все сделать вовремя.
У Аполлонова было очень небольшое заведование а в подчинении всего 6человек. Я в шутку говорил ему, что если бы у меня было такое заведование а команда только 6 человек, то я даже мог бы успеть обстирать всех подчиненных и иметь идеальный порядок во всем. Но для Валентина было непостижимо потребовать от своих подчиненных порядка, и они в мое отсутствие в БИЦе просто игнорировали его. Становлению его авторитета мешало то обстоятельство, что он был призван на службу из студентов и до этого не служил на корабле ни одного дня. Матросы очень четко разделяли кадровых офицеров, закончивших училище, и офицеров, пришедших служить после института, которых они считали недалеко ушедшими от самих себя и не признавали их офицерский авторитет. Можно насадить палочную дисциплину, но авторитет на флоте ничем искусственно создать нельзя - это дело сугубо персональное. Я видел, что у Аполлонова не ладятся отношения с командой БИЦ, он никак не может поднять свой авторитет, но ничем, кроме как своим личным примером, не мог ему помочь. Я старался подтолкнуть его к требовательности, но ему трудно было преодолеть студенческую психологию и пересилить самого себя. Он все же отстоял и поднял свой авторитет после одного события, которому я был косвенным свидетелем.
Я замечал, что "большая приборка" в БИЦе, которая проводилась на корабле по субботам, всегда делалась поверхностно, и всякий раз я выговаривал Аполлонову за это. Однажды, после “большой приборки” я зашел в БИЦ и увидел, что в помещении, говоря флотским языком, “только разогнана грязь по палубе и мусор разметен по углам”. Я пригласил Аполлонова к себе в каюту и выговорил ему, но, видимо, в несколько резких выражениях, потому что гигант слушал мои нотации и скрипел зубами. На вечерней поверке я не обнаружил в строю старшину команды БИЦ Демьяненко и еще двух матросов, но мне объяснили, что они чем-то были заняты в БИЦе. На следующий день их не было в строю на подъеме флага и я решил сам выяснить причину отсутствия. Придя в БИЦ на утреннюю проверку оружия и технических средств, я увидел старшину команды Демьяненко с большим синяком под глазом и еще двух матросов, тоже с большими синяками на лицах.
Мои попытки выяснить у них причину этих синяков ни к чему не привели, но потом мне все же удалось установить, что в БИЦе в субботу произошла драка. Матросы подрались не между собою, а с Аполлоновым. После того как я отчитал Аполлонова за нетребовательность, он спустился в БИЦ и потребовал от старшины команды Демьяненко, чтобы приборка была сделана заново и как следует. Дальше произошло его длинное объяснение с Демьяненко и командиром отделения Маврицыным, и они стали угрожать Аполлонову физической расправой, если он не отстанет от них. Дело кончилось тем, что они втроем набросились на Аполлонова и между ними завязалась драка. Но они явно переоценили свои силы. Он уложил всех троих, оставив доказательства своего физического превосходства на их лицах, и в насмешку надрал каждого по заднице. Все трое дрогнули, увидев рассвирепевшего Аполлонова, и удрали из БИЦ.
После этого инцидента, когда все трое его подчиненных были посрамлены, он стал неформальным лидером и я не один раз наблюдал, как старшина команды Демьяненко, фактически руководивший всеми матросами в БИЦе, выполнял приказания Аполлонова иногда скрипнув зубами, но никогда больше ему не перечил. С тех пор авторитет Аполлонова был непререкаем.
10. Нестандартная мера.
Негласные правила, установленные в кубрике моими отпетыми разгильдяями, хлебнувших вольницы улицы и блатного мира, очень быстро осели в кооллективе матросов и старшин моей команды. На этом фоне было очень трудно держать порядок и дисциплину в Службе. Некоторых матросов мне никак не удавалось втиснуть в оглобли уставных требований и они пропросту игнорировали их, выполняя свои служебные обязанности по настроению и как господь на душу положит. Дело дошло до того, что каждый день кто нибудь или спал на дежурстве, или не являлся на развод очередной смены, или при опросе обязанностей дежурным по кораблю просто не хотел отвечать и открыто заявлял, что он ничего не знает. Таких матросов было три или четыре, у которых за душой не было ничего святого.
Я понимал, чтобы искоренить этот блатняк нужно внедрить другие традиции и правила, которые будут близки матросскому коллективу и будут поддерживаться большинством из них. Такой опыт у меня уже был на двух предыдущих кораблях, где я достиг желаемого результата. В качестве сиюминутной меры для поднятия дисциплины я пошел на нетрадиционный шаг, которого никто в моей Службе не ожидал.
Я вызвал на личную беседу самого недисциплинированного и неконтактного матроса Кановнина вместе со старшиной команды. Но мне не удалось достучаться до его сознания. Он замкнулся, и, после нескольких попыток как-то усовестить его, я закончил наш разговор следующим.
- Вы не не хотите служит по одинаковым меркам вместе со всеми и попросту валяете дурака перед своими начальниками. Я вижу, что вы очень устали от службы и вам необходимо немного отдохнуть. Даю вам две недели на заслуженный вами отдых и чтобы за это время вы выучили все требуемые инструкции дежурной службы, к которой вы допущены, и сдали по ним зачеты старшине команды Панченко. Пока вы не сдадите этих зачетов ни к каким дежурствам и даже корабельным работам привлекаться не будете.
На этом мы расстались. Я совершенно не расчитывал, что это каким-то образом сразу повлияет на него и предполагал встретить с его стороны сопротивление. Кановнин ходил гоголем, показывая всему коллективу, что не он стоит перед начальником РТС навытяжку, а совсем наоборот – начальник снимает перед ним шапку, а он может вить из начальника веревки и делать то, что захочет.
Затем последовало продолжение совершенно неожиданное для него. Через две недели я снова пригласил его вместе со старшиной команды и спросил:
- Панченко! Сдал ли Кановнин вам положенные зачеты?
- Да, сдал!
- Разрешите мне проверить его вместе с вами. Давйте начнем с инструкции дневальному по кубрику. Возьмите вот эту инструкцию и опросите его.
Результат был нулевой. Или Кановнин дествительно ничего не знал или валял дурака.
- Кановнин! Я вижу, что вы еще не отдохнули, поэтому даю вам еще две недели на подготовку к зачетам и ни к каким дежурствам и корабельным работам вы попрежнему привлекаться не будете.
Кановнин снова ходил героем в кубрике, доказывая, что в потивостоянии со мной он выиграл и через две недели снова повторилось то-же самое Он не ответил ни по одной из инструкций.
- Я вижу, что вам было недостаточно времени для отдыха. Даю вам срок побольше - еще один месяц.
Через некоторое время с него начала сходить спесь. Он стал чувствовать себя неполноценным в матросском коллективе и понял, что уготовил себе роль тунеядца.
Через две недели он зашел ко мне сам и попросил назначать его на дежурства.
- Кановнин! У меня нет к вам персональных требований. Они одинаковы как к вам так и ко всем остальным. Пока вы не сдадите Панченко все положенные зачеты и затем в его присутствии не покажете мне свои знания я не могу допустить вас к дежурствам.
Он понял, что начал терять авторитет в коллективе. Матросы не хотели видеть в своей среде тунеядца и исполнять его обязанности. Через некоторое время Панченко доложил мне, что Кановнин сдал ему все положенные зачеты. Он опросил Кановнина в моем присутствии по всем инструкциям и тот ответил их наизусть.
Через три месяца после начала моего эксперимента нкикаких замечаний по несению дежурной службы в команде не было, а если они с случались, то были большой редкостью. Никто из матросов и старшин не хотел пройти тот же путь что и Кановнин.
Этот прием мне пришлось повторить еще раз, но уже с командиром отделения навигационных станций старшиной второй статьи Кухтой. Приемоиндикаторы этих станций, за которыми несли вахту радиометристы, были установлены в БИЦе. Вахтенный радиометрист навигационной станции был очень важной и ответственной фигурой ибо с него начиналась безопасность плавания корабля в условиях плохой визуальной видимости. Он нес вахту за индикатором и докладывал в пост тактического маневрирования надводную обстановку в зоне действия станции. Командир поста определял частоту и периодичность докладов радиометриста и их взаимодействие должно было быть очень хорошо отлаженным. Оператор навигационной станции был обязан немедленно реагировать на любое требование этого поста. Все радиометристы этих станций были под моим пристальным вниманием и я регулярно разбирал с ними сложные ситуации при плавании в узкостях и в условиях плохой видимости и допущенные ими ошибки. В работе БИЦ бывают такие напряженные моменты, когда нужно немедленно выработать решение на маневр корабля для расхожднения со встречными судами и любой сбой в работе угрожает безопасности корабля. В подобных случаях любые приказания должны выполняться сразу и без рассуждения. В один из выходов в море при плавании в плохую видимость и в условиях интенсивного судоходства Кухта неожиданно стал совершенно неуправляем: то он доложит обстановку не в том порядке, как ему было предписано в соответствии с ситуацией, то докладывет с большой задержкой, то не отреагирует на указания поста. В итоге это создало очень нервозную обстановку в БИЦ. На мои замечания Кухта тоже не отреагировал. Времени для объяснения не было и я заменил его другим радиометристом а Кухте приказал покинуть БИЦ и не появляться пока его не вызвовут. Через какое-то время спала напряженность в надводной обстановке и можно было спокойно разобраться с происшествием.
Я пригласил Кухту в БИЦ и решил не выяснять причин случившегося, а поставить его пред фактом принятого мною решения.
- Вы создали в БИЦе чрезвычайную ситуацию. Еще немного и мы могли оставить ходовой мостик без информации о надводной обстановке и рекомендаций по расхождению со встречными судами. Я отстраняю вас от несения вахты в море на две недели. Подумайте над тем что произошло.
Отстраненный от ходовой вахты Кухта ходил как в воду опущенный. В море у всех было свое дело и обязанности, а он находился в роли пассажира и чувствовал себя лишним. Какие бы ни были разгильдяи в матросском коллективе, но плавание и вахты в море для них были святым делом. Поощрение за хорошее несение вахты поднимало авторитет поощряемого и наоборот. Когда Кухта получил разрешение снова нести ходовую вахту, то его было не узнать. Он нес вахту не просто хорошо, а образцово, хоть снимай по нему сюжет учебного фильма. Для меня самого этот результат был совершенно неожиданным и это очень воспитующе подействовало на всю команду.
11. ВПЕРВЫЕ В АТЛАНТИКЕ
Время неумолимо шло, и мы медленно продвигались вперед по лабиринтам корабельных боевых упражнений и практических стрельб, обеспечивая их без срывов, сидя вечерами и ночами за устранением возникавших неисправностей в станциях. К середине марта корабль выполнил вторую задачу, которая называлась “Плавание одиночного корабля”, и в начале апреля мы вышли в Атлантику для участия в учении “Океан-70” как штабной корабль эскадры. На нашем корабле на учение вышел штаб эскадры во главе с командиром эскадры контр-адмиралом Николаем Васильевичем Соловьевым, с которым я плавал впервые и впервые наблюдал за работой штаба эскадры. Для нас, только что начинавших отрабатывать несплаванный экипаж, выполнять роль флагманского корабля было нелегкой задачей. Штаб эскадры решал свои, более глобальные задачи, а мы должны были обеспечить его информацией, связью и участвовать в управлении приданными силами. Для меня, как командира Боевого информационного центра, все задачи сводились к двум основным: информационному обеспечению штаба воздушной, надводной и подводной обстановкой в радиусе действия корабельных средств обнаружения и решению задач безопасного маневрирования за все корабли соединения при плавании в ордере или группе. Учитывая, что на учении штаб выполнял свою главную задачу - управления силами, я не имел права на ошибку. Вся техника должна была работать безупречно, и вся информация, в том числе и рекомендации, сообщаемые мною наверх, должны были быть абсолютно достоверными. Все мои ошибки и просчеты были на виду. Все десять дней плавания оказались для меня неожиданно очень напряженными. Соловьев имел исключительное чутье и память на обстановку, и малейший промах или ошибка в докладах об обстановке обнаруживались им немедленно. Стоило мне оставить БИЦ на вахтенного офицера и отлучиться, когда на ходовом мостике находился командир эскадры, как через некоторое время меня выдергивали на ходовой мостик для объяснений и получения нагоняя за допущенные ошибки.
Весь период плавания мне пришлось покидать БИЦ и отдыхать только, когда Соловьев оставлял мостик, только в его отсутствие, чтобы не получать нагоняи за ляпсусы моих неопытных вахтенных офицеров БИЦ. На этом выходе в море я впервые познакомился со своим флагманским специалистом РТС эскадры капитаном 1 ранга Владиславом Ивановичем Цыбульским, с которым мне пришлось вместе прослужить три года и который был моим защитником в размолвках с командованием корабля.
Самым ответственным моментом для корабля на учении «Океан-70» была имитация стрельбы ракетами П-35 класса корабль-корабль по морской цели, обозначающей авианосное соединение. Информации об обстановке в южной части Норвежского моря транслировалась самолетами радиолокационного дозора ТУ-95 по высокочастотному каналу системы “Успех”. Взаимодействие с самолетом ТУ-95 при приеме обстановки имело определенные особенности. Самолет, выполняя маневр изменения курса, накренялся и затенял своим крылом передающую антенну системы “Успех”, трансляция срывалась, и требовалось некоторое время для восстановления связи и синхронизации корабельной приемной аппаратуры с аппаратурой на борту самолета. Соловьев не терпел никаких заминок, тем более срывов выполнения задач и не принимал никаких оправдательных объяснений, даже если это было вызвано объективными обстоятельствами и не зависело от исполнителей. У него была своя, "соловьевская" логика, неумолимого наказания ответственных за срывы или упущения при выполнении боевых задач и упражнений, даже если вины исполнителей не усматривалось. Все равно, кто-то должен быть наказан.
Эта имитационная стрельба была завершающей частью тактического учения 7 оперативной эскадры на учениях ВМФ “Океан-70”. Два самолета ТУ-95 прибыли в район учения в назначенное время, но аппаратура опознавания на них была выключена, и я длительное время идентифицировал каждый самолет, прибывший для работы, с присвоенным ему позывным в радиосети. Кроме того, в процессе приема обстановки постоянно происходили срывы синхронизации в трансляции и исчезало радиолокационное изображение по необъяснимым причинам. Офицер штаба эскадры по наведению авиации подполковник Блакитный, неоднократно переназначая самолет, транслирующий обстановку, вносил путаницу и не давал возможности проанализировать причины этих срывов. Все шишки повалились на меня. Командир эскадры стал нервничать, несколько раз выговорил мне свое неудовольствие с ходового мостика. Надо было что-то предпринять, иначе мне грозил "соловьевский" разнос. Чтобы не вступать в полемику с Блакитным, я поднялся на ходовой мостик для объяснения командиру корабля причин неудачной работы с самолетами ТУ-95.
- Товарищ командир! Причина неудачи – организационная, и заключается в частой смене самолетов-трансляторов. Не успеет самолет устойчиво войти в синхронизацию с корабельной системой “Успех”, как офицер наведения дает команду на смену самолета-транслятора. Офицер по наведению должен управлять маневрами самолетов и учитывать техническую сторону передачи и приема информации, за которую он в настоящее время не несет ответственности. Самолет-транслятор должен выбирать я, как управляющий корабельной системой приема информации, после анализа качества трансляции изображения. Если так будет продолжаться, мы провалим эту задачу. Я прошу вас доложить это командиру эскадры.
Соловьев молча выслушал командира и, поняв резонность его объяснений, вызвал флагспеца РТС и приказал ему поделить управление самолетами между БИЦ и офицером наведения, после чего работа с самолетами наладилась и начался устойчивый прием информации по системе "Успех". Ордер кораблей, имитировавших авианосное соединение, был обнаружен и определена главная цель для ракетного удара, но дистанция до цели оказалась значительно больше дальности стрельбы ракетами, и мы в течение полутора часов сближались с объектом удара. Эти полтора часа прошли в большом напряжении. Мне пришлось в прямом смысле воевать с офицером наведения, чтобы не потерять управление трансляцией обстановки с самолетов. Когда по кораблю раздалась команда: "Стрельба ракетами главного комплекса! БИЦ! Выдать целеуказание по главной цели ордера!" - у меня отлегло от сердца. Стрельбы была обеспечена.
В конце апреля мы возвратились в базу и я остался удовлетворен работой своей Службы. Информационное обеспечение штаба эскадры было выполнено успешно, а вся техника была в исправности. Этому учению командование ВМФ придавало большое значение, и после его окончания часть офицеров была представлена к наградам военными орденами и медалями. Были награждены командир корабля, замполит, командир БЧ-5, корабельный связист, а вместо меня к награде представили заместителя командира БЧ-5 по политчасти, служившего на корабле первый год. Я получил от командования корабля моральную пощечину за свою строптивость и нежелание идти в фарватере их формального руководства.
Для замполита Мухортова это учение было судьбоносным. Государство всегда должно иметь своих героев, и его, как молодого и передового замполита, Политуправление Северного флота выдвинуло кандидитом в делегаты на 24 съезд КПСС, куда он и был несколько позднее "избран". Депутатство давало очень большие возможности для занятия номенклатурной партийной должности, и его карьера была сделана. Мы с Илларионовым расценили это как положительный фактор в нашей службе, потому что это заставляло Мухортова быть более компромиссным.
12. В ОКЕАНСКОМ ПЛАВАНИИ.
Май традиционно принес долгожданный перерыв от напряженного плавания и отдых. Корабль успешно сдал все три курсовые задачи, вошел в первую линию, и мы встали на подготовку к боевой службе, которая была необычна своей длительностью. Наш корабль был первым на флоте, кто должен был провести на боевой службе в отрыве от базы около полугода. Никто не имел опыта такого длительного плавания, и ни Радиотехнический отдел Флота, ни мои коллеги на бригаде не могли ни помочь ни подсказать, чего можно ожидать от техники за время ее интенсивной эксплуатации в длительном плавании. Зная недостаточную надежность техники, я старался предусмотреть все, чтобы обеспечить ее исправность. Самым главным для меня было иметь исправным весь комплект конторольно-измерительной аппаратуры и предусмотреть пополнение запасного имущества для наименее надежных узлов станций. Текущих дел было невпроворот. Совершенно неожиданно перевели к новому месту службы Казакевича, и я остался без ведущего командира группы. Подготовка к боевой службе шла нервно и напряженно. Командование эскадры уделяло кораблю повышенное внимание. Нас задергали постоянными проверками и инспектированием, отнимавшими силы и время. Всем офицерам и мичманам нужно было использовать отпуска за текущий год, и половина из них была немедленно отправлена в отпуск. В конце июля, за неделю до выхода на боевую службу, командование корабля передоставило всем офицерам поочередно по два выходных дня, чтобы решить свои смейные дела. Ко мне из Ленинграда прилетела жена. Я встретил ее настолько измотанный службой, что в первый день у меня едва хватило сил выполнить свои супружеские обязанности, и я впервые за два месяца выспался.
В начале августа, за несколько дней до выхода в море, на место ушедшего Казакевича пришел молодой выпускник училища лейтенант Владимир Ильич Лысиков, проходивший у меня стажировку несколько месяцев назад и очень хорошо проявивший себя. Я облегченно вздохнул, что у меня появился офицер, который желает служить.
На боевую службу мы вышли в первых числах августа отрядом из двух кораблей и имели задачу вести наблюдение и сопровождать авианосные силы 6 флота США в Средиземном море. В отряд входил еще один корабль бригады большой противолодочный корабль "Стройный". На «Севастополе» вышел штаб 7 оперативной эскадры во главе с ее командиром контр-адмиралом Соловьевым. В составе штаба был мой начальник по специальности флагманский специалист РТС Владислав Иванович Цыбульский. Необычность плавания настраивала на оптимистический лад, тем более, что мы имели планы зайти на Кубу и погода сопутствовала нам. Атлантика была спокойной и солнечной, как во время курортного сезона. Распорядок дня был установлен очень щадящий, с учетом, что на большинстве постов корабля матросы и старшины несли вахту только в две смены.
РАСПОРЯДОК ДНЯ
О7.00- 07.30 Подъем, уборка коек и умывание
07.30 - 07.50 Завтрак 1 смены
08.00 - 08 10 Умывание подвахтенной смены
08.10 - 08.30 Завтрак подвахтенной смены
08.30 - 09.10 Приборка
Понедельник
09.10 - 11.00 Политзанятия с подвахтенной сменой
11.00 - 11.25 Приборка
11.25 - 11.30 Мытье рук.
11.30 - 11.50 Обед 1-й смены
12.05 - 12.10 Мытье рук подвахтенной смены
12.10 - 12.30 Обед подвахтенной смены
12.30 - 14.50 Отдых подвахтенной смены
15.00 - 16.50 Подготовка к занятиям по специальности
Политзанятия с подвахтенной сменой
17.00 - 17.25 Приборка
17.25 - 17.30 Мытье рук
17.30 - 17.50 Ужин
18.30 - 19.00 Подведение итогов боевой и политической подготовки за сутки
19.00 - 21.50 Личное время команды
21.50 - 22.00 Вечерняя поверка
23.30 - 23.50 Чай для очередной смены
00.10 - 00.30 Чай для подвахтенной смены
Вторник
09.10 - 11.00 Занятия по специальности
15.00 - 16.50 с рядовым составом
Среда
09.10 - 11.00 Занятия по специальности
15.00 - 16.50 со старшинским составом
Четверг, пятница
09.10 - 11.00 Мероприятия боевой подготовки по планам командиров
15.00 - 16.50 боевых частей.
Суббота
09.10 - 11.00 Большая приборка
15.00 - 16.50 Помывка команды в бане
Воскресенье
Время в распоряжении личного состава, свободного от вахт.
Командование корабля чувствовало себя несколько неуютно в присутствии грозного командира эскадры, и первые дни плавания были напряженными.
Старший помощник командира капитан 3-го ранга Георгий Яковлевич Сивухин начал интенсивно проводить различные мероприятия боевой подготовки, выбивающие команду корабля из ритма несения вахт и отдыха. Это не ускользнуло от внимания мудрого Соловьева, и он остановил эти инициативы, чтобы команда корабля не изматывалась без необходимости, и через несколько дней установился спокойный ритм плавания. На юте рядом с кормовой надстройкой работал открытый душ с забортной водой, а на вертолетной площадке была оборудована волейбольная площадка. В отличие от обычной волейбольной игры здесь мяч был привязан тонкой капроновой нитью к стойке, чтобы не улетал за борт, и по вечерам команда корабля с азаротм развлекалась воллейболом. Наш переход в Средиземное море оказался очень спокойным и занял 20 дней, и в конце августа, мы впервые прошли проливом Гибралтар. Войдя в Средиземное море, мы стали на якорную стоянку в районе банки Альборан, чтобы дождаться танкера "Комсомолец", пришедшего из Севастополя и зашедшего на заправку продовольствием в порт Гибралтар. Приход в Средиземное море большого противолодочного корабля, вооруженного противокорабельными ракетами, возмутил спокойствие НАТО, и по всему маршруту плавания в Средиземном море за нами было установлено непрерывное слежение кораблями и авиацией. Оба дня якорной стоянки нас непрерывно облетала авиация, а в нескольких милях от нас стал на якорь итальянский сторожевой корабль. Хотя повседневная деятельность корабля была подчинена только обеспечению плавания и обстановка была очень спокойной, на командном пункте походного штаба эскадры и в Боевом информационном центре чувствовалось напряжение из-за сложной оперативной обстановки в районе плавания. Командование эскадры и корабля не на шутку боялись провокаций и враждебных действий со строны НАТО. Помня историю трагической гибели линкора "Новороссийск" в 1955 году, на корабле была установлена специальная вооруженная вахта противодиверсионной обороны, усилено зрительное наблюдение за акваторией вокруг корабля и два раза в день подводная часть корпуса осматривалась легководолазами. На корабле непрерывно работали радары для наблюдения за воздушной и надводной обстановкой, и БИЦ работал напряженно, как на учениях. Временами в воздухе было до десятка воздушных целей. По-видимому, мы были вблизи трассы полетов авиации НАТО, а в дневное время через каждые два часа, словно по расписанию, прилетал самолет базовой патрульной авиации и кружился в зоне корабля около получаса. Наконец, подошел танкер "Комсомолец" и, дозаправившись топливом и продовольствием, корабль взял курс в восточную часть Средиземного моря к острову Крит, куда по оперативным данным должен был прибыть американский авианосец "Индепенденс". Политическая обстановка на Ближнем востоке в это время была очень напряженной и наш приход в этот район не благоприятствовал ее разрядке.
Мы встретили авианосное соединение во главе с авианосцем "Индепенденс" на подходе к острову Крит, где он отрабатывал свои задачи с подъемом авиации. Кораблям боевой службы уже давно было дано указание не сближаться с авианосцем ближе чем пять миль, и мы, вступив в ордер кораблей охранения авианосца, стали наблюдать за полетами авиации. Отработка задач авианосцем представляет очень живописное зрелище при наблюдении за его полетной палубой. В течение трех дней мы следовали рядом с ним, наблюдая за взлетом, посадкой и полетами авиации. Два дня "Индепенденс" отрабатывал дневные полеты, а на третьи сутки - ночные. Расчет БИЦ работал в полном составе по 10-12 часов, пока не завершались полеты авиации. Операторы вели воздушную обстановку одновременно на двух планшетах: на электронном и обычном штурманском маневреном планшете. На поверхность электронного планшета проектировалась картина с радиолокационной станции и два оператора могли справиться с ведением и анализом воздушной обстановки. На маневренном планшете обстановка дублировалась на случай неисправности электроного планшета и велась вручную тремя операторами. Данные на маневренный планшет в виде номера цели, пеленга и дистанции до нее поступали от оператора радиолокационной станции, которые тот снимал непосредственно с экрана. Если учесть, что в воздухе одновременно находилось до 22 самолетов, то нетрудно представить, каким искусством должен был обладать оператор радиолокационной станции, чтобы удержать в памяти номер и место каждой цели на экране и не перепутать их в течение нескольких часов. Единственным операторм, кто делал эту работу безошибочно, не теряя работоспособности, был старшина команды наблюдателей мичман Волков, и ему приходилось работать за экраном станции непрерывно по 8 часов. Через три дня "Индепенденс" закончил отработку авиации и зашел в порт Суйда на острове Крит. Отряд кораблей стал на якорь в 7 милях от входа в порт, получив неожиданную передышку в плавании. Мы сторожили авианосец, ведя постоянное наблюдение радиолокацией за входом в порт, но на экране навигационного радара была видна только его небольшая часть, и место стоянки авианосца не просматривалось. На следующий день ночью произошло событие, заставившее в течение нескольких часов поволноваться командование эскадры и корабля. Около двух часов ночи на экране радара был обнаружен корабль, выходивший из порта. Визуально опознать его было невозможно из-за большой дальности, и, кроме того, он шел с выключенными ходовыми огнями.
Вахтенный офицер БИЦ старший лейтенант Федорцов доложил на ходовой мостик, что наблюдает цель, выходящую из порта.
- БИЦ! Проклассифицируйте цель и доложите! - приказал командир корабля.
Проклассифицировать цель по радолокационной отметке на экране радара было теоретически невозможно из-за недостаточности классификационных признаков: только величина отметки и ее яркость. Федорцов подошел к оператору навигационного радара Павлу Воронцову, и они вместе стали обсуждать эту проблему. Воронцов, следивший по экрану радара за авианосцем в течение трех дней, изучил характер его радиолокационной отметки на всех ракурсах и с уверенностью заявил, что это авианосец, судя по длине и особой конфигурации его отметки на экране.
- Предполагаю, что вышедшая из порта цель аваносец "Индепенденс", - доложил Федорцов.
На мостике начался переполох. Вышедший корабль медленно удалялся, и, чтобы его распознать, надо было сблизиться с ним на визуальный контакт и тем самым потерять контроль за судами, выходящими из порта. В случае ошибки мы могли пропустить выход авианосца из порта и потерять его. В Главном штабе ВМФ было известно, что мы стоим на якоре у входа в порт и ждем его выхода, чтобы продолжить слежение, и потеря авианосца оконфузила бы командира эскадры на весь Военно-Морской Флот. Надо было принимать решение. На Федорцова навалились командир корабля и командир эскадры, требуя подтверждения классификации вышедшего корабля как авианосца. Надо отдать должное Федорцову, он не дрогнул и доложил, что по характеру радиолокационной отметки он уверен, что это "Индепенденс". Его вызвали наверх на ходовой мостик, чтобы выслушать основания для такого вывода о классификации цели. Федорцов объяснил, что за трое суток слежения за авианосцем он изучил его отметку на всех ракурсах и уверен, что она характерна только для авианосца по своей протяженности и конфигурации.
Корабль экстренно снялся с якоря и, дав полный ход, взял курс на сближение с целью, когда расстояние до нее было уже около 10 миль.
Чтобы сблизиться на визуальный контакт, нам требовалось около часа, и, удаляясь от входа в порт, мы полностью теряли контроль за входом в него. Примерно через сорок минут после начала погони за неопознанной целью она начала постепенно увеличивать ход, и, когда ее скорость достигла 20 узлов, отпали все наши сомнения в правильности опознания авианосца, а еще через некоторое время "Индепенденс" включил ходовые огни. Расчет авианосца выйти из порта в полном радиомолчании с выключенными ходовыми огнями и уйти от нашего слежения не удался. Да! Мы плавали рядом и боялись друг друга: американские корабли непредсказуемости наших действий, а мы внушенного нам стереотипа "вероятного противника".
Из интенсивного радиообмена авианосца мы установили, что он следовал в итальянский порт Неаполь на двухнедельную стоянку и офицеры заказывали места в гостиницах для своих семей, прилетающих из Америки. Офицеры американского флота сочетали службу и отдых и не лишали себя общения с семьями, даже плавая за несколько тысяч миль от берегов Америки. Наша жизнь замкнулась в ограниченном пространстве корабля на долгие месяцы плавания, и подобный комфорт и возможности нам только снились. Но и нам судьба преподнесла подарок: внезапно нам разрешили посетить алжирский порт Аннаба.
Этот заход в иностранный порт давал нам несколько возможностей: короткую передышку от плавания, получение небольшого количества валюты, выдававшейся дополнительно к месячному денежному содержанию, и знакомство с жизнью в другой стране.
На второй день после прибытия в Аннабу 18 сентября командир эскадры был приглашен советским Консулом на служебный прием по случаю захода в порт и за ним прислали "Фиат". В 9.30 утра Соловьев вместе с флагманским штурманом капитаном 1-го ранга Климовым и флагманским минером капитаном
2-го ранга Нусировым сели в поданную машину и поехали в Консульство. Территория порта была заставлена штабелями каких-то грузов, и неширокая дорога на выход из порта шла между этими штабелями и причальной линией. Не успели они проехать и 200 метров, как неожиданно из-за штабеля грузов выехал автопогрузчик и врезался в машину с противоположной от водителя стороны. Раздался глухой удар, скрежещущий звук разрываемого металла - машина, пронзенная лапами автопогрузчика, остановилась. Лапы подъемника ударили машину наискосок в переднюю дверь, пройдя под сиденьем Соловьева, и по заднему сиденью, где находился Климов. Удар пришелся ему чуть ниже колена и раздробил кость голени. Это призошло настолько неожиданно, что водитель автомобиля не успел среагировать. У Климова хватило сил и мужества снять с себя рубашку и наложить жгут на ногу, чтобы остановить кровотечение. Соловьев родился в рубашке. Во время столкновения он сидел, полуобернувшись на заднее сиденье, разговаривая с флагманским минером, и бедро его правой ноги оказалось слегка приподнятым. Лапа погрузчика прошла прямо по сиденью под его правой ногой, слегка задев и разорвав мягкие ткани. Через 15 минут машина скорой помощи увезла Климова и Соловьева в госпиталь. Климова оперировали, но ногу спасти не удалось, и ее ампутировали по колено, а Соловьеву зашили небольшую рану, и он возвратился на корабль. На следующий день Климова навестили мэр города и советский Консул и, как потом рассказывал Соловьев, Климов мужественно выразил мэру сожаление по поводу случившегося без отрицательных эмоций и негативных выражений. А виновник катастрофы - араб, управлявший атопогрузчиком, на следующий день ездил по территории порта как ни в чем не бывало. Поначалу мы предполагали, что это была диверсия, но, как оказалось, это было просто фатальное совпадение событий. Дальнейшая судьба Климова сложилась благоприятно. Через месяц после операции его перевезли в Москву и около полугода он восстанавливался, сначала в госпитале, а затем в санатории и стал ходить на протезе, слегка прихрамывая. Надо отдать должное Главкому ВМФ С.Г. Горшкову, который распорядился предоставить Климову после выздоровления место службы в Главном штабе ВМФ, где он дослужил до пенсии по возрасту и ушел в запас. Горшков никогда не забывал ни своих героев, ни проштрафившихся неудачников.
Консул попросил Соловьева разрешить посещение корабля сотрудникам консульства и торгового представительства, и на третий день стоянки к нам пожаловало около пятидесяти человек гостей. Никаких представительских денег для корабля не было предусмотрено. Командир, чтобы выйти из неловкого положения, обратился к офицерам и попросил принять гостей индивидуально в каютах и угостить их вином или спиртным, у кого имелось в наличии. Каждому гостю был приготовлен небольшой подарок, состоявший из буханки черного ржаного хлеба и селедки. Мне пришлось в этот день нести корабельное дежурство и принимать гостей только у трапа корабля. Последствием нашего приема на корабле было приглашение офицерам посетить в оставшиеся два дня стоянки семьи сотрудников консульства и торгпредства, которые жили в маленьком микрорайоне в благоустроенных домах, видимо, принадлежавших Консульству. Мой друг корабельный связист Антон Носко был приглашен в гости рабочими, строившими по контракту металлургический завод в Аннабе и жившими в самой дешевой гостинице. Мы были отпущены в город втроем, трое друзей: штурман Вадим Илларионов, связист Антон Носко и я. Меня, как старшего по воинскому званию, назначили старшим в группе. Советская система ввела незыблемое правило: при посещении иностранных портов и гражданские и военные моряки сходили на берег только тройками. Между собой мы в шутку говорили, что один из троих был "стукачом", или доносчиком, что не было жестким правилом, но вполне соответствовало реальной действительности. Командир корабля отпустил нам на визит время только до 9 часов вечера. Когда я сменился с дежурства и привел себя в порядок, было уже 7 часов вечера. По пути мы с Вадимом подтрунивали над Антоном, что он, в силу своего пролетарского происхождения, не мог отступиться от своих корней и имел дело только с рабочим классом. Нет чтобы познакомиться с кем-нибудь из руководства Консульства, глядишь, мы могли бы провести несколько часов в комфортной обстановке.
У ворот порта нас встретили двое рабочих, и мы пешком дошли до их дешевой гостиницы. С собой мы захватили несколько буханок черного хлеба, соленых огурцов, несколько соленых селедок, по которым они скучали и чего были лишены, живя в другой стране, и две бутылки спирта. Путь до гостиницы занял у нас около 40 минут, и по всем расчетам еще через сорок минут нам необходимо было уже возвращаться на корабль. Пригласившие нас рабочие работали в Аннабе по контракту уже больше года и жили без семей грустной холостяцкой жизнью в однокомнатных, похожих на монашеские кельи, гостиничных номерах. Пока в гостиничный номер собрались около десятка рабочих, пока мы накрывали импровизированный праздничный стол, прошло еще полчаса, и мы решили возвращаться на корабль не в назначенное время, а как получится. Мы сидели и слушали рассказы об их жизни и работе в Алжире, поднимали тосты и пили спирт, разведенный пепси-колой, и пиво, с наслаждением закусывая свежими помидорами и огурцами, которые уже не помнили когда ели в последний раз. Наш холостяцкий ужин затянулся. В 11 вечера мы поблагодарили гостеприимных хозяев, которые от замшелой жизни в арабской стране готовы были сидеть с нами хоть всю ночь до утра, чтобы пообщаться с соотечественниками, и в сопровождении всей компании двинулись на корабль. Мы все были крепко навеселе, в хорошем настроении и шли по улицам Аннабы громко распевая русские песни. Охрана порта у ворот удивленно смотрела на нашу веселую компанию, но беспрепятственно пропустила, признав по нашей форме русских моряков. Мы просрочили время нашего возвращения на три часа, и, когда подходили к кораблю, часы уже показывали около 12 ночи. У трапа нервно прохаживались командир с замполитом, поджидая нас, видимо, с тревожными мыслями по поводу нашей задержки. Подойдя к ним, я шутливо доложил, что мы прибыли без замечаний и задержались, выполняя свой патриотический долг.
Команде корабля была предоставлена возможность сойти на берег и посмотреть город. Аннаба не произвела на меня особого впечатления, единственно необычным было то, что на улицах текла другая, совершенно неведомая для нас жизнь, по другим правилам и законам.
Стоянка внесла оживление в напряженную корабельную жизнь, и еще неделю офицеры обменивались своими впечатлениями, а корабельный механик Игорь Фосс рассказал мне необычную историю, произошедшую с ним во время посещения корабля работниками консульства и торгпредства.
Посмотреть корабль пришло более 50 человек, наших соотечественников, работавших в Аннабе. У корабельного механика дела никогда не заканчиваются. Во время этих гостевых экскурсий он сидел на своем командном пункте в Посту энергетики и живучести (ПЭЖ) и занимался текущими делами. Поднявшись из ПЭЖа в носовой офицерский коридор, он попал в группу экскурсантов, которую сопровождал кто-то из офицеров, и пошел вместе с ними вдоль коридора, направляясь в свою каюту. Внезапно к нему обратилась молодая женщина со словами: "А куда ведет эта лестница?" - указывая на трап, по которому поднялся Фосс.
- Это не лестница. По морскому это называется трап, - объяснил он.
- А что там находится внизу?
- Там пост энергетики и живучести, откуда идет управление всеми машинами корабля и энергетикой.
- А кто вы?
- Я корабельный механик и иду из поста энергетики и живучести.
- А куда ведет эта дверь? - спросила незнакомка.
- Здесь находится каюта старшего помощника командира корабля.
- А эта дверь куда ведет?
- А это дверь в мою каюту.
- Можно мне зайти и посмотреть, как вы живете?
Фосс открыл каюту и впустил незнакомку, предложив ей занять кресло в небольшой рабочей комнате. Она села, с интересом рассматривая аскетическое убранство каюты. Они посидели несколько минут, и Фосс отвечал на ее вопросы, а затем внезапно из ее глаз потекли слезы и она разрыдалась. Он растерялся и, принеся стакан воды, стал успокаивать ее, спрашивая, что случилось и не нужно ли пригласить корабельного врача. Она немного упокоилась, вытерла платком слезы и сказала:
- Я живу здесь скоро два года и ни разу не спала с мужчиной за это время. У меня уже нет сил, и я так больше не могу. Я очень хочу мужчину.
Доктор не был нужен! Через 30 минут она присоединилась к экскурсантам, которые уже понемногу покидали корабль.
Да, на флоте случается всякое.
13. НА КУБУ.
Покинув Аннабу, мы перешли в западную часть Средиземного моря и вновь стали на якорь на банку Альборан, чтобы дождаться танкера "Комсомолец" и заправиться топливом и продовольствием. В этот раз НАТО не уделяло нам такого пристального внимания, и, кроме облета самолетом базовой патрульной авиации два раза в сутки, нас никто не беспокоил. От плавания по Средиземному морю у меня остались воспоминания, окрашенные в какие-то удивительно теплые тона, соответственно солнечной и теплой погоде, которая сопутствовала нам. И еще осталось яркое впечатление от ночной рыбалки во время стоянки на якоре. Было такое ощущение, что рыба клюет даже на голый крючок и для ловли требовалась только простая снасть и никаких особых навыков, никакого особого исусства, так ее было много.
Во время стоянки на якоре командованием корабля был спланирован смотр корабля, и при подготовке к нему офицеры тщательно проверяли все помещения своих заведований. После проверки в БИЦ зашел взволнованный командир группы радиотехнического наблюдения Владимир Лысиков и сообщил, что при проверке помещения волноводов станции МР-500 он обнаружил повреждение волноводного тракта станции. Как оказалось, со времени постройки в верхней части помещения остались несколько досок, крепко застрявших между флорами и стойками. При вращении волноводный изгиб задевал эти доски и протер большое отверстие в стенке волновода. Эта новость меня ошарашила. Поднявшись туда, я с ужасом увидел зияющую дыру в волноводном тракте. С момента сдачи станции МР-500 на заводе прошло уже более года, и я ругал себя за то, что за все время ни разу не заглянул в это помещение. Но у меня ведь тогда был командир группы Геннадий Анатольевич Казакевич, в заведовании которого находилась станция МР-500. Это был его стиль работы - проходить по коридорам службы, делая вид, что трудишься в поте лица.
Использовать станцию с такой дырой в волноводе было нельзя, но где возьмешь новую секцию волновода? Оставалось только одно - заделать дыру так, чтобы не была нарушена проводимость стенки волновода.
Я принял решение заклеить эту дыру изнутри тонкой медной пластиной, смешав эпоксидную смолу с мелкими медными опилками. Станция МР-500 имела диапазон 20 см, и волноводная секция, изготовленная из алюминиевого сплава, была громоздкой, похожей на отрезок вентиляционной трубы. Как мы ни изобретали, мы не смогли найти способа прочно зафиксировать медную пластину на время, пока встанет эпоксидная смола, и пришлось прижимать эту пластину рукой в течение 24 часов. Десять человек, включая меня, попеременно сменяя друг друга через каждые полчаса, держали эту пластину.
Когда эта волноводная секция была установлена на свое место, я сделал замеры коэффициентов бегущей и стоячей волны волновода, и они оказались в норме. Станция не потеряла своих параметров.
1 октября мы вышли из пролива Гибралтар и взяли курс к восточному побережью США. Переход через Атлантический океан для всех нас был окрашен экзотикой, на фоне которой как бы отходила на второй план напряженность службы. Обделенные солнцем в короткое северное лето, мы с наслаждением загорали во время обеденного перерыва, подставляя свои тела жарким солнечным лучам.
Длительное плавание в отрыве от базы имеет свои особенности и в частности вызывает психическую усталость от замкнутого пространнства и монотонности плавания. Несмотря на то, что большая часть экипажа несла двухсменную вахту, надо было поддерживать определенное служебное напряжение, чтобы команда не расхолаживалась и не искала развлечений, могущих принести чрезвычайные происшествия и опасность для жизни. Кроме того, в тесном матросском коллективе от ежедневной монотонности возникала напряженность во взаимоотношениях, которая могла найти выход в нежелательном направлении. Командование корабля прекрасно это понимало и держало команду в напряжении, спланировав смотры корабля и проверки отдельных боевых частей. С нами в море вышел представитель политуправления флота капитан 2-го ранга Хорин, который тоже вносил свою лепту, нацеливая офицеров на политработу и работу с матросами и старшинами. Хотя офицерам корабля была не по душе эта пустая работа, но в длительном плавании в совокупности с проводимыми мероприятиями боевой подготовки она приносила свои результаты. Никаких происшествий в команде не было.
Когда до побережья США оставалось около 500 миль, нас стала облетать американская авиация, и с каждой пройденной милей интенсивность облетов стала нарастать. Теперь двумя советскими кораблями было нарушено спокойствие американского флота. Дело в том, что на борту нашего корабля находились ракеты класса корабль-корабль, которыми можно было стрелять по береговым объектам. Мы все ближе и ближе подходили к побережью США, и, когда расстояние до побережья составило около 150 миль, командир эскадры начал проводить тактическое учение эскадры. В течение недели, пока шло это учение, БИЦ стал моим домом и я выходил со своего командного пункта только в кают-компанию на принятие пищи. Оперативная обстановка во время учения была очень напряженной. С нашей стороны усилился радиообмен со Штабом Северного Флота и с Главным штабом ВМФ. Это обстоятельство повлекло за собой интенсивные облеты кораблей не только патрульной, но и штурмовой авиацией. Складывалось впечатление, что американцы тоже отрабатывают свои задачи по недопущению подхода советских кораблей к береговой зоне. Временами в воздухе в нашем районе находилось до 15 воздушных целей. Это не были игрушечные учения, потому что по существовавшей тогда доктрине начала военных действий мы могли быть атакованы внезапно, и в БИЦ велась обстановка как во время военных действий. Подходил конец тактического учения. Я сидел смертельно усталый от недосыпания у электронного планшета и следил, как операторы наносили воздушную обстановку. В зоне радаров было около 12 воздушных целей, часть из которых барражировала на удалении до 100 километров. Я все время держал обстановку в голове, зная, где находится каждая цель.
В БИЦ зашел пропагандист корабля старший лейтенант Василий Карачев. Он немного постоял, дождавшись окончания моего доклада на ходовой мостик, и затем обратился ко мне.
- Геннадий Петрович! Замкомандира просил, чтобы вы сечас же представили ему сведения по классным специалистам и отличникам боевой и политической подготовки, заполнив эту форму, - и он протянул мне лист бумаги с отпечатанной формой.
- Передай замкомандира, что мне сейчас некогда этим заниматься! У меня есть дела поважнее, чем эти сведения.
Я положил этот листок на свой рабочий стол, подумав по поводу замкомандира: "Мне бы твои заботы! Кому война, а кому и мать родная", и вспомнил ходившую среди офицеров шутку.
- Кому живется весело и вольготно на флоте? Начальнику химической и заму по политической!
Через 15 минут пришел еще один гонец от замполита и, не разобравшись в обстановке, стал разговаривать со мной, когда я делал по связи очередной обзорный доклад о воздушной обстановке командиру корабля и получал указания от оперативного дежурного штаба эскадры.
- Катись к чертовой матери со своими сведениями, и чтобы я больше не видел тебя в БИЦе! - вспылил я и выставил его с командного пункта.
Обстановка усложнялась. Опрератором навигационной станции была обнаружена надводная цель, шедшая с нами на сближение с большой скоростью и оказавшаяся американским фрегатом, пришедшим сопровождать нас. В зоне обзора навигационной станции было еще несколько надводных целей, с которыми мы должны были расходиться, а в воздухе было 12 самолетов.
В самый напряженный момент расхождения с рыболовным судном появился Мухортов и, тоже не разобравшись, что происходит в БИЦе, стал мне выговаривать за неисполнительность, и нервы мои сдали.
- Вячеслав Витальевич! Идите к чертовой матери со своими сведениями. Не мешайте мне работать. Уйдите из БИЦа.
Понимая, что я неуважительно обошелся с ним и через некоторое время мне придется иметь неприятный разговор, я распорядился тщательно записывать в вахтенный журнал БИЦ все переговоры с ходовым мостиком, ничего не упуская. Когда к вечеру спала напряженность оперативной обстановки, я подсчитал, что за время четырехчасовой вахты с ходового мостика в БИЦ поступало и из БИЦ сделано около одной тысячи приказаний и докладов. Выходило, что каждые 15 секунд я или получал с ходового мостика указания или производил расчеты по обстановке и делал доклад на ходовой мостик. Любое отвлечение от текущей обстановки влекло за собой ее немеделенную потерю из памяти, а чтобы вникнуть в обстановку, требовалось не менее 10-15 минут, и Мухортов этого не понимал. Сделав эти расчеты, я зашел к замкомандиру и положил ему на рабочий стол. Мухортов был гибким человеком и понял, что оба мы погорячились и не стал раздувать этот инцидент. Мы мирно побеседовали, и я принес ему свои извинения.
25 октября закончились наши тактические маневры у побережья США и мы взяли курс на Кубу. На следующий день я спустился утром в БИЦ и сел за рабочий стол, чтобы разобраться с текущими делами. Я внезапно обнаружил, что не могу прочесть ни строчки. Записи в моем рабочем блокноте сливались в одно туманное пятно. От перегрузок и недосыпания у меня внезапно упало зрение. Мне было только 33 года, до сих пор я считал себя железным, и вдруг мой организм сдал. От собственного бессилия я просто психанул и пригласил в БИЦ Федорцова:
- Анатолий Кириллович! Передай старшему помощнику, что у меня внезапно упало зрение. Я ничего не вижу и не могу работать. Я пошел спать и не трогайте меня пока я не отосплюсь.
Я проспал около 18 часов, и, действительно, этот отдых помог, и зрение мое восстановилось.
30 октября пополудни мы вошли в Карибское море. На экране навигационного радара наблюдались настолько плотные дождевые образования, что их можно было принять за очертания берегов. Как объяснил штурман, это были грозовые тучи тропического ливня, который в этих широтах идет почти каждый день. К вечеру мы ошвартовались к причалу в порту Сьен-Фуэгос.
Спустя двадцать три года, провожая меня в Америку Вадим Илларионов принесет 19 декабря 1993 года написанные для меня стихи, посвященные нашей первой с ним встрече и этим описываемым мною дням.
Что в Холуях, что в Индианах
Судьба от всякого таит,
Где, на каких мередианах
Топтать нам землю предстоит.
***** ***** *****
Я однажды покинул полярную ночку
В Мурмаши, в самолет - и всего-то делов!
И увидел на Классах по мрамору строчку:
"Капитан-лейтенант" и "Г.П." и "Белов"
Четверть века, как встретились мы в "пирамиде".
Ты в каюте сидел, что на правом борту,
Ты не думал о США, ты не думал о МИДе,
Ты бумаги писал с сигаретой во рту!
До приятельства ль было, тем паче до дружбы?
(Я тебя не виню, не твоя в том вина)
От висков, до крестца состоял ты на службе,
Отказавшись, пардон, от сухого вина.
Было это давно, аж во времени ОНА,
Было многое нам не совсем по нутру,
Мы впервые в Америку водами МОНа
После ливня и шторма вошли поутру.
Ты конкретен всегда, ты решительно скорый,
Но с улыбкою вспомни, коль можешь без слез,
Ты извозчика вспомни, однажды который,
На борту "Севастополя" к Штатам привез.
В нашей жизни еще не поставлена точка.
Вспомни, Гена, бывало, в одной из кают
"А на нас покатилась огромная бочка", -
Офицеры вполголоса тихо поют.
До нас ни один советский военный надводный корабль не заходил в Сьен-Фуэгос, и кубинцы встретили нас очень дружелюбно и радушно. Надо отдать должное Соловьеву, он приказал не форсировать больших корабельных дел во время стоянки и дать команде отдохнуть. Говорили, что Фидель Кастро опасался за безопасность и жизни советских моряков, и нам не разрешили сходить на берег. Однако, кубинские военные предоставили нам все возможности для отдыха и организовали для команды корабля много поездок, в том числе на базу отдыха советских подводных лодок, которая в то время пустовала. На берегу уютной бухты были расположены дома для проживания экипажей и много спортивных площадок. Три раза в неделю часть команды кораблей приезжала сюда на автобусах, чтобы провести здесь половину дня на спортивных площадках и в бассейнах. После корабельного железа одно только пребывание на твердой земле казалось райским отдыхом.
На второй день после прихода в Сьен-Фуэгос было воскресенье, день отдыха, и жизнь на корабле временно замерла. Я сидел за письменным столом, когда раздался телефонный звонок. Звонил флагманский специалист РТС эскадры Цыбульский:
- Геннадий Петрович! У вас есть что нибудь подлечиться?
- Вы же знаете, что это добро у меня всегда есть.
- Приготовьте что-нибудь закусить, мы зайдем к вам вместе с начальником разведки Гришановым через 10 минут.
Я оставил свои дела и зашел к связисту Антону Носко, жившему в каюте напротив моей. Он был мастером по части доставания закуски на корабле. Всегда, когда мы собирались посидеть втроем вместе со штурманом Илларионовым, в обязанности Антона входило раздобыть закуску и накрыть стол.
- Антон! «Боевая тревога»! Шеф позвонил и просил приготовить ему сто грамм с колбаской! Через 10 минут он придет с разведчиком. Доставай закуску и накрывай стол у меня в каюте, вот тебе ключ от моего сейфа.
После этого я спустился в БИЦ и попросил дежурившего планшетиста сходить в холодильную машину и принести графин холодной воды ко мне в каюту. По дороге в БИЦ меня задержал старпом по каким-то делам, и я просидел у него около 10 минут.
Когда я вернулся к себе, то застал теплую компанию, рассевшуся за столом, и они о чем-то беседовали. Увидев меня, Цыбульский обратился ко мне, растягивая слова и немного ударяя на букву "О":
- Геннадий Петрович! Бросили нас на произвол, а сами где-то пропадаете. Возьмите свой стакан, налейте спирту и запейте из этого графина.
Я подошел к шкафчику над умывальником, налил себе немного спирта, а в другой стакан воды из графина. Выпив спирт, я отхлебнул глоток воды из стакана. Спиртовые пары отдали мне в носоглотку, дыхание прехватило, вода попала не в то горло, я поперхнулся и зашелся в приступе жестокого кашля.
Прошло несколько минут, прежде чем я пришел в себя. Из моих глаз текли слезы.
- Будете в следующий раз знать, как угощать своих начальников спиртом с горячей водой, - прокомментировал Цыбульский.
Как оказалось, посланному мною в холодильную машину молодому матросу налили горячей воды вместо холодной. Цыбульский, ничего не подозревая, выпил спирт, и эффект был такой же, как и со мной. Он вначале подумал, что с моей стороны это была жестокая шутка и рассердился, но узнав от меня подробности, он посмеялся над происшедшим.
Мне особенно запомнилась однодневная поездка на знаменитый курорт Варадеро, расположенный на северном побережье Кубы. 5 ноября семь офицеров поехали туда на двух машинах. Шоссе проходило по равнинной местности среди полей джутовых посадок. Мы, никогда не видевшие, как выглядят джутовые растения, остановились посреди поля посмотреть на них. Оказалось, что это растение очень напоминает по форме комнатное Алоэ, только гораздо большего размера и с длинным, твердым и острым как иголка шипом на конце каждого листа.
Мы выезжали из Сьен-Фуэгоса в солнечную погоду, а когда добрались до Варадеро, там было пасмурно и временами шел крупный дождь. Весь наш путь занял около трех часов. Варадеро оказалось действительно очень живописным местом. Нас разместили в небольшой гостинице, с внутренней территорией, выходящей прямо на берег океана. Все номера были спаренными с общими душевыми и туалетом на два номера и расположены на втором этаже. Мы поднялись на жилой этаж и с интересом обследовали наше временное жилище. Во время осмотра с корабельным механиком Игорем Фоссом произошел небольшой конфуз. Он профессионально знакомился с сантехникой и с любопытством проверял работу всех кранов и запирающих устройств. Его удивило, что рядом с унитазом был установлен еще один унитаз несколько странной формы. Он наклонился, открыл на нем кран, и вдруг в лицо ему ударила сильная струя воды. Это оказалось биде, о существовании которого мы знали, но видели в первый раз.
Когда мы спустились вниз, чтобы искупаться в море, гостеприимные кубинцы уже накрыли для нас два столика под крытым навесом внутреннего дворика. С неба сыпал редкий, с крупную горошину дождь, но было тепло. Вода в океане была одной температуры с воздухом, и мы с наслаждением купались, вдыхая терпкий запах морских водорослей и ракушечника. Местные жители, проходя мимо, поеживались, глядя на нас. Им было холодно.
На боевую службу к штабу эскадры был прикомандирован офицер Особого отдела Штаба флота капитан 3-го ранга Женя Морозов, с которым я был знаком еще по службе на 121 бригаде. Практически он был пассажиром на корабле. Он не входил в состав штаба эскадры, потому что у него была "своя" КГБэшная работа. Ввиду своей незанятости, через месяц плавания он уже стал изнывать от вынужденного безделья и, как мы шутили, считал время до возвращения в базу не днями, а секундами. Он по "старой дружбе" заходил ко мне поговорить и взять немного спирту, которого у меня было в достаточном количестве. Через три месяца плавания его визиты стали регулярными. Он прихдил ко мне один раз в две недели за своей бутылкой спирта. Во время стоянки в Сьен-Фуэгосе в один из его визитов, когда мы сидели и о чем-то разговаривали, я неожиданно для самого себя спросил его:
- Женя! А вот скажи, ты пришел ко мне официально или неофициально?
- Я всегда прихожу официально.
Я оторопел от такого ответа. Мне казалось, что за пять лет нашего знакомства, между нами сложились какие-то неформальные отношения, и я, вспылив, ответил ему.
- Женя! Забирай свою бутылку спирта и впредь приходи ко мне только неофициально.
Система, вырастившая и вопитавшая нас, взымала с каждого свою меру платы. Морозов расплачивался с системой за свое благполучие отсутствием друзей. Как это страшно и печально.
На третий день нашей стоянки кубинцы организовали концерт профессиональных артистов. Корабли были ошвартованы с разных сторон причала, и команды кораблей смотрели концерт даже прямо с борта, расположившись на палубе и надстройках. Для нас исполнялись незнакомые музыка, песни и танцы соверешенно другой, латиноамериканской культуры.
Всем нам хотелось привезти домой какой-нибудь экзотический сувенир с Кубы. Самыми доступными сувенирами оказались океанские рапаны, большие, красивые, отливающие розово-перламутровым цветом океанские раковины. Некоторые из них были просто удивительным произведением искусства природы. Изгибающийся край этих раковин был настолько тонким, что просвечивал нежно-розовым цветом. Эти раковины дарили нам кубинские легководолазы, которые собирали их на дне океана на глубине более 10 метров. Попытка достать самому такую раковину чуть не закончилась для меня трагически. В один из дней было организовано купание в океане на небольшом коралловом острове, куда мы добрались на катерах. Проведя там несколько часов, мы отправились в обратный путь. Погода стояла удивительно тихая, и сквозь гладкую поверхность воды было видно дно и лежащие на дне рапаны. Вода была настолько прозрачной, что казалось, они лежат совсем недалеко и их можно достать без особого труда. Кто-то предложил командиру катера, профессиональному легководолазу кубинцу Альдо, хорошо говорившему по-русски, остановиться на десять минут и понырять за рапанами. Он поставил катер в дрейф, и трое из нас нырнули. Ныряли мы без всякого снаряжения и даже без масок. Прыгнув в воду, я медленно стал приближаться ко дну, где на некотром расстоянии друг от друга лежали несколько рапанов. Было ощущение что меня отделяет от дна расстояние меньше 10 метров. Я иду и иду вниз и чувствую, как увеличивается давление на барабанные перепонки. Вдруг я внезапно чуть не вскрикнул от острой, резкой боли в ухе, и эта боль тут же прошла. Мне казалось, что дно уже рядом и можно дотянуться до него. Я прошел, наверно, еще два метра, но дна не достиг. Я понял, что со мной что-то произошло, и решил выйти на поверхность. Подплыв к катеру и забравшись в него, я вновь почувствовал боль в правом ухе. Как оказалось, глубина в этом месте была более 15 метров и никто из нырявших так и не добрался до дна. Вернувшись на корабль, я зашел к корабельному доктору Кузьминову, рассказав, что со мною произошло и что я не слышу правым ухом. Осмотрев меня, он обнаружил, что у меня лопнула барабанная перепонка. К моему счастью, она через месяц благополучно зажила, и мой слух полностью восстановился.
На время стоянки в Сьен-Фуэгосе меня привлекли к оперативному дежурству в штабе эскадры в качестве помощника оперативного дежурного. В одно из дежурств, около 4 утра, когда я оставался в оперативной рубке один, на причал неожиданно въехала кавалькада из трех легковых машин. Через несколько минут позвонил дежурный по кораблю и сказал, что на причал приехал Фидель Кастро и хотел бы побеседовать с командиром эскадры, для которого визит Фиделя Кастро был совершенно неожиданным. Выйдя на причал, я передал начальнику охраны Фиделя Кастро, что адмирал будет готов встретить Кастро через несколько минут, и повел Кастро в салон флагмана. Навстречу нам уже шел Соловьев. О содержании их разговора можно было только догадываться, и позднее стало известно, что Кастро просил о более частом присутствии советских военных кораблей на Кубе.
Нас удивил очень поздний и неожиданный визит Кастро, но, как нам потом рассказывали кубинцы, Фидель Кастро в целях своей безопасности передвигался на большие расстояния из Гаваны всегда очень неожиданно и только в ночное время.
Прошли три недели нашей безмятежной стоянки в Сьен-Фуэгосе. 22 ноября мы отошли от причала и взяли курс к родным берегам. Перед нашим отходом кубинцы привезли в подарок командам обоих кораблей бананы и ананасы. Корабельный интендант дал командирам боевых частей в качестве подарка по несколько анансов, и я решил привезти эту тропическую экзотику жене и дочери, рассчитывая, что наш переход на Север не продлится более 20 дней. Но этому не суждено было состояться. Через несколько дней нас завернули к проливу Гибралтар, где мы проманеврировали около 10 дней. Наше возвращение затянулось, и все мои ананасы к концу третьей недели испортились. Мы вошли в Кольский залив только 23 декбря и смотрели с борта на покрытые снегом берега и казалось, что нет ничего милее этих серых скал сурового залива.
14. 1971 ГОД.
По возвращении в базу меня ожидал приятный сюрприз: жена сообщила, что наконец-то наша долгожданная кооперативная трехкомнатная квартира построена и вселение в дом назначено на первые числа января. Она просила меня срочно приехать, чтобы привести квартиру в жилой вид и перевезти вещи со старой квартиры. Как всегда с приходом в базу, возникает масса дел, и в этот раз ко всем рутинным делам прибавилась подготовка отчета за боевую службу. Обстоятельства складывались не в мою пользу. Пришла и еще непредвиденная беда: на меня обрушился жестокий приступ радикулита. Я не мог ходить и писал отчет за боевую службу, лежа в койке. Закончив отчет, я поднялся и с большим трудом дошел до каюты командира спросить разрешение на отпуск.
Мне предоставили две недели отпуска за боевую службу и разрешили уехать в Ленинград перед Новым Годом, и в этот же день я взял билет на самолет. До отъезда оставалось три дня, а я с большим трудом передвигался и в таком состоянии не мог рассчитывать на поездку. Я попросил корабельного доктора Николая Кузьминова заглянуть ко мне и помочь мне подняться за оставшиеся дни. Николай Кузьминов, добрейший и отзывчивый человек, зашел ко мне вечером и сделал новокаиновую блокаду из 16 уколов, чтобы остановить приступы болей. После этих процедур я уснул, а проснувшись утром, обнаружил, что его усилия мне не помогли. Мое состояние было прежним, и я снова пригласил Кузьминова.
- Коля! Неужели у тебя нет сильных обезболивающих средств? Я должен лететь в Ленинград, и у меня остался только один день.
Он осмотрел меня и зашел снова через полчаса.
- Здесь в бутылочке наркотическое обезболивающее средство "промидол". Прими его два раза по две пилюли. Больше я не могу помочь ничем, и если это не поможет, то у тебя один выход - в госпиталь, на стационарное лечение.
Я принял три пилюли промидола и забылся во сне. Проснувшись, я посмотрел на часы. Они показывали половину двенадцатого, значит, я проспал три часа. Я повернулся в кровати и почувствовал, что у меня наступило облегчение. Мои острые боли отшли, и я смог встать с постели и даже одеться. Обедал я уже не у себя в каюте, а в кают-компании, чем удивил командира и старпома. На следующее утро я попросил мичмана Волкова сходить в город и взять для меня такси до аэропорта, а еще через пять часов я сидел в своей уютной ленинградской комнате и обнимал свою жену и дочку, которых не видел полгода. Когда самолет приземлился в Ленинграде, я позабыл, что два дня назад лежал с приступом радикулита. Кузьминов поднял меня на ноги.
Время отпуска пролетело очень быстро, но на новую квартиру мы так и не переехали. У строителей дома оказалось очень много недоделок, и переселение перенесли на конец января. Пришлось все хлопоты с переездом оставить на жену. Возвращение на корабль было грустным. Я попрежнему не имел квартиры и был обречен на одиночество на неопределенный срок. После возвращения кораблю дали трехнедельную передышку, а с середины января служба вновь закрутилась с прежней интенсивностью. Во время моего отсутствия на корабле произошли изменения. Ушел на должность флагманского штурмана 120 бригады ракетных краблей Вадим Илларионов, и, хотя на его место пришел хороший офицер Анатолий Филатов, с которым мы быстро нашли общий язык и взамопонимание, я чувствовал свое полное одиночество на корабле. Перевели к новому месту службы на вновь строящийся корабль старпома Сивухина, где он вскоре стал командиром, а на его место пришел выпускник командирских классов капитан 3-го ранга Ким Семенович Винокуров.
За мою службу только приход Виталия Ивановича Зуба на корабль не принес напряжения в службу. Во всех остальных случаях смена командования приносила напряжение и усиление нагрузок. Каждый приходящий считал своим долгом внести свои изменения и свою систему требований. Винокуров не был исключением. Надо отдать ему должное, он был значительно грамотнее Сивухина во многих вопросах, очень методичен и организован. Но у него оказалось одно "достоинство", принесшее многим офицерам и мне тоже немало служебных осложнений. Он был упрям и считал себя знатоком во всех вопросах боевой подготовки, истиной в последней инстанции, а свой авторитет во всех служебных делах и решениях непререкаемым. Винокуов принялся руководить с наполеоновским комплексом собственного величия, руководствуясь флотской формулой: "Я начальник - ты дурак, ты начальник - я дурак!" Ничего кроме конфронтации такая позиция принести не могла.
Однажды после возвращения в базу с противолодочного учения я сидел в БИЦе со старшиной команды Петром Бондарем перед схемой маневрирования корабля на учении и готовил ее к предстоящему на следующий день разбору. Я делал свои карандашные пометки на схеме и объяснял Бондарю, что необходимо доработать и каким образом окончательно оформить. Было уже за полночь, и мы заканчивали работу, когда в БИЦ неожиданно зашел Винокуров. Узнав, чем я занимаюсь, он стал давать мне руководящие указания, как подготовить схему к предстоящему разбору. Винокуров хотел показать свои знания и стал поучать меня в вопросах, которыми я к тому времени занимался уже более 10 лет. Его визит затянулся, и постепенно наш разговор перешел в полемику по организации ведения прокладки и слежения за лодкой кораблями поисково-ударной группы. Закончился наш длительный разговор его безоговорочными указаниями по подготовке к предстоящему разбору противолодочного учения. Его советы ничего нового для меня не открывали, а только усложняли мою работу. Я понимал, что лучшее - враг хорошего, а его указания, требовавшие моей личной дополнительной работы над схемой маневрирования, вызвали у меня несогласие и внутренний протест. Я уже намеревался закончить свою работу и идти отдыхать, отдав Бондарю схему маневрирования на исполнение. Перспектива бессонной ночи меня не устраивала. Я предложил ему внедрить свои указания при подготовке к будущим разборам, сославшись на усталость и что эти указания ничего принципиально не изменяют и не повлияют на качество документа, подготовка которого была моей личной инициативой. Винокуров уперся "рогом" и вновь повторил свои требования. Расставшись с ним, я подтвердил Бондарю свои прежние указания по подготовке схемы и ушел отдыхать. Корабельные часы показывали уже около трех часов ночи.
На следующий день состоялся разбор учения, и после его окончания Колмагоров, ничего не зная о невыполненных мною указаниях старпома, поблагодарил меня за подготовку материалов к разбору. Винокуров же, увидев, что его указания остались невыполненными, не преминул выговорить мне это в присутствии командира. Я не сдержался и ответил, что вчера он опоздал со своими указаниями на два часа, а я, отработав непрерывно 20 часов, не был намерен устраивать себе бессонную ночь из-за его прихоти.
Я понимал, что вызываю на себя гнев и недовольство старпома, но не хотел быть и в дальнейшем заложником его амбиций. Колмагоров дипломатично поддержал его, и из-за совершенно пустячного эпизода произошел неприятный разговор, перешедший в спор со старпомом. Я был обвинен им в неисполнительности и невежливости. Колмагоров, видя, что я не уступаю Винокурову, завершил этот спор своим резюме:
- Товарищ Белов! Указания старпома надо выполнять, а не обсуждать.
В тот раз мы разошлись мирно.
На флоте бытовало выражение "подмять под себя", которое определяло крайнюю степень неприязни во взаимоотношениях, когда действия старшего были направлены, чтобы сломить сопротивление противоположной стороны любыми способами. Старпом принялся укрощать меня, действуя таким же способом. Прежде всего, я перестал получать от него положительные оценки за свои служебные действия. Ничего, сделанное мною, не замечалось, а принималось как должное, как будто Радиотехнической службы не существовало. По-видимому, он хотел добиться от меня заискивания его положительных оценок. На очереденом субботнем подведении итогов я высказал свое мнение по поводу предвзятости старпома к Радиотехнической службе.
- Я перенесу и переживу, когда мои усилия и успехи несправедливо не замечаются, но мои матросы и старшины не понимают, почему не отмечаются и обходятся молчанием их старания и хорошая служба.
К моему сожалению, как и в лейтенантские годы, я не мог наладить со старпомом нормальный служебный контакт. Когда я приходил к нему на вечерний доклад, то постоянно ощущал, что он воспринимает мой доклад со снисхождением, и я непременно что-то делал не так как надо и выходил из его каюты с ощущением, что я чего-то не выполнил и не доделал. Винокуров был со мной чрезмерно официален и сух. У меня не было ни времени, ни желания вставлять ему служебные шпильки, но в свой адрес я получал их постоянно. Можно было избежать дальнейших конфликтов, но я не умел и попрежнему не хотел кланяться.
У нас с Винокуровым возникла обоюдная неприязнь. Однажды, во время очередного инструктажа командиров боевых частей на Главном командном пункте, он принялся отчитывать меня как мальчишку в присутствии младших офицеров. Я вежливо предупредил его, чтобы он прекратил нотации в мой адрес в присутствии младших офицеров, но Винокуров уперся. Наш бурный разговор едва не перешел в физическое столкновение, и, не спустись на ГКП в этот момент Колмагоров, это, наверное, случилось бы. Он почти растащил нас. По-видимому, Колмагоров выговорил старпому за его резкость, потому что ни он, ни замкомандира ни словом не обмолвились со мной по поводу случившегося.
Пошел уже второй год, как мы расстались с заводом и сдаточными бригадами изготовителей техники, но я по-прежнему поддерживал с большинством из них хорошие деловые отношения. Флот интенсивно строился, изготовители часто наезжали в Североморск, а единственная гостиница в городе не могла вместить всех приезжающих. В безвыходных случаях они приходили ко мне и просили приюта на корабле. Я размещал их в матросском кубрике, обеспечивая чистой постелью и обедом, а они в свою очередь никогда не отказывали мне в помощи отремонтировать и настроить технику, если возникала необходимость. У меня с ними была договоренность, чтобы никакого спиртного они не приносили на корабль. В конце января ко мне зашел сдатчик телевизионной аппаратуры Юрьев, приехавший из Новгорода. Он попросил ночлега на два дня, пока погода не позволит ему добраться на катере до дальней губы. Чтобы скоротать время, он согласился помочь в профилактической настройке корабельной телевизионной аппаратуры. В этот же день вечером ко мне в каюту зашел матрос Гордеев, служивший в расчете этой станции и сказал, что Юрьев принес для командира поста старшего матроса Косогорова 17 бутылок водки. Это сообщение просто потрясло меня. Во-первых, потому что Юрьев самым подлым образом обманул меня, а во вторых, потому что если эту водку не изъять немедленно, то потом ее никаким силами не найти, и жди от Косогорова пьяного происшествия. Косогоров был родом из Николаева. Из его рассказов во время наших бесед я понял, что его отец был характера необузданного, частенько крепко побивал сына за провинности. Косогоров полностью унаследовал нрав своего отца, и однажды мне пришлось видеть его страшное пьяное буйство в кубрике, которое мне удалось утихомирить, только проявив спокойствие и выдержку. Гордеев это знал лучше меня, потому что ему доставалось от Косогорова и приходилось терпеть. Поэтому он и пришел ко мне. Я пулей вылетел из каюты и спустился в отсек, где находился пост. Дверь была закрыта на ключ, и изнутри слышались приглушенные голоса. На мое требование окрыть дверь наступила тишина. Я был настолько взбешен случившимся, что был на грани потери контроля за своими действиями. Мои повторные требования открыть пост вновь остались без ответа. Тогда я несколькими ударами ноги вышиб нижнюю часть двери, служившую для вентиляции помещения и имевшую вентиляционные жалюзи, и пролез через это отверстие в пост. Я застал всю компанию врасплох и, увидев меня во взбешенном состоянии они стояли перепуганные. Я пришел во время. Сумка с водкой еще не была открыта, и все семнадать бутылок были на месте.
- Юрьев! Зайдите ко мне в каюту прямо сейчас и подождите меня. А вы, Косогоров, сопровождайте меня на ют.
Захватив сумку с водкой, я вышел из поста и в присутствии Косогорова разбил все бутылки о корабельный кнехт на юте, приказав Косогорову вымести все осколки от бутылок за борт.
С Юрьевым у меня сосотоялся короткий разговор. Спрашивать его о чем- либо не имело никакого смысла.
- Вы не понимаете, что могла бы натворить занесенная вами водка. У меня нет слов, чтобы квалифицировать ваши действия. Могу сказать только, что я сообщу об этом руководству вашего предприятия и попрошу, чтобы они не допускали вас в сдаточные бригады на корабли, чтобы вы никогда больше не появлялись ни на корабле, ни в Североморске.
Юрьев спал с лица. Он не ожидал такого оборота событий, поскольку отстранение от работы в сдаточной бригаде очень сильно ударяло по его бюджету, сокращая его в два раза. Такое письмо на предприятие я написал, но решил не отсылать. Я подумал, что достаточно того, что Юрьев будет жить несколько месяцев под страхом неопределенности своего положения, ожидая возмездия за свое легкомыслие.
В конце января на корабль приехала группа инженеров с завода изготовителя системы "Успех", возглавляемая начальником отдела технического контроля, чтобы разобраться в причинах возникших неполадок в системе. Как всегда, когда на корабль приезжали представители промышленности, я очень тщательно заботился об их бытовом устройстве, что позволяло мне поддерживать с ними дружеские отношения, а они не жалели времени на обучение старшин и матросов. Так было и на сей раз. Часть офицеров корабля после прихода с боевой службы была в отпусках, и мне удалось разместить всех по пустовавшим каютам, а единственную женщину, инженера отдела технического контроля Людмилу, поселить в отдельной каюте.
На следующий день мне пришлось отбивать обвинения в свой адрес за некачественную эксплуатацию системы. В индикаторном устройстве центрального поста ситемы "Успех" один за другим сгорели три высоковольтных трансформатора. Они были очень дорогими, считались очень надежными, и мы использовали не только трансформатор, который был в запасном имуществе станции, но и еще два, полученные на центральном складе снабжения 5 отдела флота. На флоте трансформаторов больше не было, и заводчане привезли с собой несколько штук в своем багаже. Как всегда в таких случаях, помышленность обвиняла флот в неумении эксплуатировать технику. Для меня не было бы никаких административных последствий, даже в случае моей ошибки, но разбирательство было делом принципа и моего профессионального престижа перед 5 отделом Флота. Мне удалось доказать комиссии, что причина была в конструктивной недоработке системы. Трансформатор был в электродной цепи электроннолучевой трубки и сгорел, когда в трубке произошло межэлектродное замыкание. А в паспорте трубки даже не были указаны параметры межэлектродного сопротивления. Подошла к концу работа приехавшей комиссии. Мы собрались у них в каюте обсудить результаты работы и после обсуждения наша беседа перешла в небольшое вечернее застолье. Спиртного у них не оказалось, и я принес спирт и большую банку меда с сотами. Для аскетических условий корабля это была роскошь. Мои гости впервые пили спирт с медом, и это придало неожиданный колорит нашему застолью. Когда наши посиделки закончились и все уже почти разошлись, Людмила сказала мне, что она еще не собирается спать и я мог бы остаться и скоротать с ней в беседе час до сна. Она была немного старше меня, но природа щедро отпустила ей все, что может быть отпущено интересной и привлекательной женщине. Видимо, ее тронула экзотика пребывания на боевом корабле, и она решила получить еще больший заряд впечатлений, но я был настолько усталый и измотан постоянными недосыпаниями, что сослался на какие-то неотложные дела, и мы расстались.
В начале февраля у меня повторился жестокий приступ радикулита. Вместо того чтобы лечиться, я ходил, согнувшись, с невыносимой болью в пояснице, переносил его на ногах и дошел до того, что в меня в тяжелом состоянии отвезли в госпиталь. Наступили какие-то черные дни.
В середине января жена вселилась в новую кооперативную квартиру, в которой ветер свистел со всех углов, и они с дочерью замерзали в сильные морозы. У дочери началось воспаление легких, перешедшее в пневмонию, и жена, оставшись одна перед свалившимися на нее трудностями, впала в депрессию. Видя, что никаких перспектив переезда в Североморск из-за отсутствия квартиры не предвидится, она решила вновь, как и в первый год замужества, приехать в Североморск в никуда, рассчитывая, что обстоятельства вынудят меня предпринять что-нибудь кардинальное. Она погрузила вещи в контейнер и отправила их в Североморск. Я в это время лежал на госпитальной койке, не способный к каким-либо физическим действиям, с трудом добираясь на костылях до обеденного стола, и молил Господа, чтобы меня отпустил радикулит. К началу третьей недели пребывания в госпитале я медленно пошел на поправку, а еще через неделю меня выписали из госпиталя на службу, хотя мое физическое состояние оставляло желать лучшего. Утром 6 марта я вышел из дверей госпиталя и медленно пошел в сторону причала, до которого было идти средним шагом 40 минут. Мне понадобилось около двух часов, чтобы добраться до корабля, и каждый шаг моего пути отдавался болью в спине. Был морозный день. Утром выпал небольшой снежок, и местами идти было скользко и раза два я поскользнулся, едва удержавшись на ногах. Состояние мое после лечения было хуже некуда. Я шел и боялся упасть. Я думал, что если упаду, то буду не в силах встать, и мне снова придется лечь на больничную койку. В этот день приезжала моя жена с дочерью из Ленинграда, а я даже не был в состоянии их встретить. Около 12 часов дня я с трудом дошел до причала и, к своему удивлению, обнаружил жену вместе с дочерью, ожидавших меня на корабле в моей каюте.
Мы остановились у корабельного связиста Антона Носко, гостеприимно принявшего нас на два дня, дав мне возможность найти за это время жилье для семьи. На мое счастье, на следующий день я встретил своего товарища по училищу, семья которого отсутствовала и должна была приехать только осенью, и он отдал мне ключи от квартиры на полгода. Судьба смилостивилась над нами, и мы получили временный приют в теплом доме.
В середине марта нам объявили, что в июле месяце корабль снова пойдет на боевую службу, и колесо боевой подготовки закрутилось с бешеной скоростью. По существовавшим положениям "Наставления по боевой службе", корабль должен был иметь два месяца на подготовку, и поэтому к началу мая мы должны были выполнить весь годовой курс боевой подготовки. На меня обрушилась целая лавина дел.
В начале мая мы закончили курс боевой подготовки и стали к причалу для подготовки к боевой службе. Совершенно неожиданно в апреле ко мне в Службу на должность командира группы радиоэлектронного противодействия назначили лейтенанта Валерия Михайловича Гонтова. Я не любил докучать своим офицерам непрерывным контролем их работы и делал это периодически, рассчитывая на их добросовестность. Для Гнутова я не сделал исключения. Коротко введя его в курс повседневных обязанностей, я поставил ему задачу в течение месяца сдать мне положенные зачеты на допуск к самостоятельному управлению группой и вахтенным офицером БИЦ и предоставил возможность работать самостоятельно. В середине мая корабль был поставлен в док судоремонтного завода на две недели, а меня вызвал в штаб командир бригады Александр Иванович Скворцов для оказания помощи большому противолодочному кораблю "Стргйный" в подготовке к боевой службе.
В радиотехнической службе "Стройного" был полный завал. Много техники было в неисправном состоянии, большинство измерительных приборов были с истекшими сроками проверок, а часть из них была неисправна. В течение двух недель мне пришлось проделать огромную организационную работу, чтобы привести в порядок основные дела, отремонтировать и настроить технику. Я пришел в 5 отдел к заместителю начальника по технической части своему однофамильцу Евгению Павловичу Белову и попросил его немедленно послать на корабль группу специалистов для ремонта техники. Он отказался это делать сославшись на большой объем работ в ремонтной группе. Мне пришлось сказать ему следущее:
- Евгений Павлович! Через 10 дней корабль должен уйти на боевую службу. Этот выход является частью мероприятий запланированных Главным Штабом ВМФ. В случае неготовности корабля для начальника 5 отдела наступят черные дни и ему придется отчвечать перед Командующим флота. Что будет с вами после этого мне трудно предположить, но уверяю вас что простым взысканием вы не отделаетесь. Принимайте любое решение котрое вы считаете нужным.
На следующий день все специалисты необходимые для ремонта техники прибыли на корабль и приступили к работе. Моему самолюбию польстило, что командир бригады, отдав должное моему опыту, знаниям и энергии, лично пригласил меня на помощь, и я справился с делами в такой экстремальной ситуации. К официальному сроку готовности корабля к боевой службе вся техника была исправна и радиотехническая служба готова к длительному плаванию.
Возвратившись на корабль, я узнал, что Гонтова отправили в командировку на один месяц. Я напустился на Федорцова, оставшегося исполнять мои обязанности, почему он сделал это, но он сослался на приказание старпома. В разговоре со старпомом я выяснил, что Гонтов сам изъявил желание отправиться в эту командировку. Для меня это было неожиданно. Он вернулся только в середине июня и сразу же попросил у меня отпуск. Я ответил, что дал ему срок на сдачу требуемых зачетов, а если он не готов, то даю ему еще три недели, в течение которых не буду ничем его занимать, и после сдачи зачетов он может уезжать в отпуск. Прошло три недели, и, вместо того чтобы прийти ко мне подготовленным к сдаче зачетов, Гонтов пришел вновь проситься в отпуск. Наш разговор повторился, и я вновь подтвердил ему свои требования по сдаче зачетов, но, как выяснилось, он к зачетам так и не подготовился. Я почувствовал, что мне придется иметь дело с нерадивым офицером и решил настоять на своем - разрешить отпуск только после сдачи зачетов. Эта история имела кляузное продолжение после его жалоб на меня замполиту корабля, а потом и начальнику политотдела бригады, с которыми мне пришлось объясняться. Отцы-радетели проявляли отеческое беспокойство о молодом офицере, не желавшем работать и служить, и настаивали, чтобы я его немедленно отпустил в отпуск. Они хотели быть добренькими за чужой счет, ведь не им же придется тянуть работу за этого ленивого офицера. Я остался непреклонен, но Гонтов так и не подготовился и не сдал мне положенные зачеты. Выдержав срок, чтобы он отгулял положенный отпуск не позднее 45 суток до выхода на боевую службу, как это требовалось согласно "Наставлению по боевой службе", я отпустил его в отпуск. В дальнейшем на боевой службе в течение трех месяцев мне пришлось буквально выколачивать из него знания документов и наставлений по специальности, чтобы официально приказом командира корабля допустить его к несению вахты вахтенным офицером БИЦ.
Уважаемый, читатель, я пишу эти строки и правдиво излагаю хронологию событий, которые имели место, предлагая вам судить об объективности, гуманности и правильности моих действий и поступков в прошлом, и единственное, что я позволяю себе - это объяснить мотивы моих действий, как я их помню.
В начале мая ушел на учебу в Военно-политическую академию замполит корабля Мухортов. На его место пришел капитан-лейтенант Лев Михайлович Порохов, служивший перед этим в Политуправлении флота и занимавшийся там комсомольской работой. Новый замполит первым делом завел себе осведомителей среди комады корабля и стал сеять интриги и смуту среди офицеров. Мы не раз вспоминали ушедшего Мухортова, бывшего по сравнению с Пороховым "золотым" человеком.
В мае произошло знаменательное событие - мне выделили однокомнатную квартиру. Времена менялись, кораблям приходилось напряженно и по многу плавать, и командование флота проявило заботу о защитниках Родины. Было решено предоставить жилье всем семейным офицерам и мичманам с кораблей, уходящих на боевую службу. Но и здесь не обошлось без курьезов. Вначале мне была предназначена двухкомнатная квартира, но кто-то из мичманов бригады, живший с женой и двумя детьми в 17 метровой однокомнатной квартире и давно обивавший пороги начальства, написал жалобу по поводу улучшения жилищных условий. Замкомбрига по политчасти посоветовал мне вселиться в однокомнатную квартиру этого мичмана, пообещав по возвращении с боевой службы дать мне более удобную двухкомнатную квартиру. Я сказал жене, что намерен вступить в очередной конфликт с командованием и добиться для семьи двухкомнатной квартиры. Я прекрасно знал эти политработничьи штучки, что они горазды на посулы и если я не добьюсь квартиры перед боевой службой, то потом ее очень долго не получу. Замкомбрига уже целый год водил меня за нос с квартирой, мотивируя тем, что двухкомнатных квартир сейчас нет, а в однокомнатную я и сам не поеду. Я попался на эту уловку, терпеливо ждал и вдруг снова обман! Я не сомневался в том, что в случае моего отказа от однокомнатной квартиры, командование вынуждено будет дать мне двухкомнатную, поскольку не сможет оставить меня без жилья. Но у жены было другое мнение. Она не любила конфликтовать с начальством и сказала, что надо войти в положение этого мичмана и въехать в его квартиру. Мои объяснения, что командование специально сталкивает между собою интересы людей для облегчения своей участи при распределении жилья, и что я не хочу нести этот крест за командование и политработников, на нее не подействовали. Она осталась непреклонна в своем мнении. Итак, в конце мая мы переехали на новую квартиру.
В июне на бригаде произошло чрезвычайное происшествие. Большой противолодочный корабль "Огневой" выполнял стрельбу зенитным ракетным комплексом "Волна" по надводной цели - по буксируемому морскому щиту. На его борту вышел начальник штаба капитан 1-го ранга Радуцкий с несколькими офицерами штаба бригады, в числе которых был флагманский специалист РТС капитан 3-го ранга Виктор Константинович Воробьев. В обязанности Воробьева входило наблюдение за отсутствием посторонних целей в полигоне, что было первой мерой безопасности при стрельбе, а также контроль за правильностью выдачи целеуказания. Прибыв в полигон, Радуцкий уточнил порядок маневрирования с капитаном буксира, и корабль сделал учебный галс для проверки готовности расчетов к стрельбе.
Все складывалось благополучно для выполнения стрельбы. Посторонних целей в полигоне не было, и маневрирование корабля на боевом галсе шло точно в соответствии с проведенными расчетами. Корабль вышел в заданную точку стрельбы.
- Выдать целеуказание носовому ракетному комплексу!
- Носовой ЗРК целеуказание принял!
- Цель сопровождается!
- Стрельба по готовности!
Наступает ответственный момент. Ракета стартует с носовой установки и устремляется по наклонной траектории в сторону щита.
- Цель поражена! - докладывает командир носового ракетного комплекса.
На мостике переводят дух.
Через две минуты по радиосвязи раздался панический голос капитана буксира:
- Стрела! Я Пегас! Прекратите стрельбу! Вы обстреляли буксир!
Доклад командира буксира как кипятком ошпарил Радуцкого и командира корабля. Что случилось? Как это могло произойти?
- Пегас! Я Стрела! Доложите обстановку! Имеются ли жертвы?
Тягостное ожидание доклада капитана буксира. Радуцкий и командир корабля понимают, что после такого чрезвычайного происшествия продвижению по службе наступает конец, а если имеются жертвы, то судьба их обоих будет в руках правосудия.
- Стрела! Я Пегас! Жертв нет! Буксир получил множество осколочных пробоин корпуса! Водонепроницаемость не нарушена, все механизмы исправны.
По счастливой случайности никто из экипажа не был ранен и не пострадал. Капитан буксира в момент стрельбы находился у себя в каюте и стоял перед умывальником. После взрыва ракеты один из осколков, пробив подволок, прошел у капитана над головой, разбив зеркало. Веер осколков от разрыва ракеты пришелся на надстройку и ходовую рубку, буквально изрешетив их. Старпом и рулевой, находившиеся в ходовой рубке, только чудом не были задеты осколками.
Причина попадания ракеты в буксир была тривиальной. По условиям стрельбы щит был левой дальней целью. Оператор на приборе целеуказания визировал буксир вместо щита и выдал по нему целеуказание, а оператор зенитного ракетного комплекса тоже не проверил правильность визирования цели после приема целеуказания.
Отсутствие жертв позволило отделаться только строевыми взысканиями. Виновниками происшествия были признаны начальник штаба бригады Радуцкий и флагманский специалист РТС Воробьев. Они были сняты со своих должностей и назначены с понижением.
Через месяц после случившегося я получил предложение на повышение в должности. Флагманский специалист эскадры Цыбульский предложил мне занять место флагманского специалиста РТС 170 бригады, взамен снятого с должности Воробьева. Мне было лестно получить это предложение, но я отказался. До очередного звания у меня оставался только один год, а должность флагманского специалиста на бригаде по воинскому званию была равноценной. Кроме того для меня был важен личный фактор. Я уже перерос свою должность несколько лет назад и не был нужен бригаде, а вспомнили обо мне только сейчас. Я рассуждал:
- Когда я хотел работать в этой должности, меня не хотели, а теперь, когда обо мне вспомнили, я не хочу.
Я вежливо отказался, сославшись на состояние здоровья.
15. ВНОВЬ НА БОЕВУЮ СЛУЖБУ.
В первых числах августа мы отошли от причала и вместе с противолодочным кораблем "Жгучий" вышли на боевую службу. На борту "Севастополя" вышел походный штаб 7 эскадры во главе с начальником штаба эскадры капитаном 1 ранга Алексеем Михайловичем Калининым, с которым я познакомился еще в первый год своей службы на бригаде в его бытность командиром эсминца "Сведущий". Он был опытным моряком, мгновенно ориентировался в любой обстановке и быстро принимал решения. Руководил штабом он без окриков спокойно, рассудительно и корабельные офицеры рассчитывали на спокойное плавание. В состав походного штаба входил флагманский специалист радиоэлектронного противодействия капитан 2-го ранга Михаил Анатольевич Суханов, выполнявший по совместительству обязанности флагманского специалиста РТС и которому я был подчинен по своей специальности.
Вновь, как и в прошлом году, кораблю предстояло перейти в Средиземное море и осуществлять наблюдение за авианосными силами 6-го американского флота. Выйдя из базы, мы взяли курс на северо-запад в северную часть Гренландского моря, дойдя почти до 73 параллели, видимо, чтобы "запутать противника" и не показать своих намерений. Наш переход в Средиземное море неожиданно затянулся. Погода стояла ясная, теплая, и море было удивительно спокойное. Распорядок дня на корабле был размеренный и плавание проходило спокойно. Старший помощник Винокуров, чтобы занять команду корабля решил объявить "войну" ржавчине и начал с приведения в порядок выходящих на верхнюю палубу дверей, у большинства из которых были ржавые задраечные устройства. Все эти двери составляли герметичный пояс корабля и во время заводской постройки проходили специальные испытания на герметичность как одну из мер противохимической защиты корабля. Все задраечные устройства на дверях были разобраны, отдраены от ржавчины, покрашены и смазаны, но, когда на следующий день работы были закончены, оказалось, что три двери, ведущие на верхнюю палубу, невозможно герметично закрыть. Запорные устройства этих дверей не работали из-за отсутствия задраек. По-видимому, их случайно уронили за борт. Как всегда в таких случаях, старпом, обнаружив неисправные двери, не разбираясь, приказал командиру боевой части три, в чьем заведовании они находились, немедленно их восстановить. Двери восстановили, но обнаружилось, что задраечные устройства были сняты с дверей, находившихся в заведовании боевой части два, и теперь не запирались уже другие двери. И пошла писать губерния! Отсутствующие задраечные устройства пошли гулять от одной двери к другой, и через день уже шесть дверей, выходящих на верхнюю палубу, не имели полного комплекта задраек и герметично не закрывались. На флоте всегда самым простым путем решения проблем было заимствование чего-либо у своего соседа. Внешний контур корабля был разгерметизирован. Более нелепого приказания, чем разбирать задраечные устройства всех дверей при плавании в океане, отдать было нельзя. Командир БЧ-5 заявил, что у него нет в запасе задраечных устройств, а изготовить в механической мастерской их невозможно, потому что задрайки изготовлены путем литья. Колмагоров вмешался в эту конфузную ситуацию, и было найдено временное решение. С внутренних дверей нижних палуб сняли задраечные устройства и установили на двери верхней палубы.
Недели за две до подхода к проливу Гибралтар командир корабля решил выполнить зенитную артиллерийскую стрельбу по имитируемой воздушной цели, и "по закону подлости" на одном из стрельбовых радаров МР-103 случилась неисправность. Контрольные задачи стрельбы не сходились по требуемым пределам, и необходимо было регулировать самую сложную часть станции - счетно-решающее устройство. Старший помощник, получив мой доклад, спросил, сколько времени мне понадобится на регулировку стании. Я не мог назвать даже приблизительно требуемое время, потому что никто из офицеров никогда регулировкой счетно-решающего устройства этой станции не занимался, а я имел опыт регулировки только станции "ФУТ-Б", аналогичного назначения, но старого поколения.
- Как вы будете выходить из положения, и кто будет ремонтировать эту станцию?
- Кроме меня никто не сможет этого сделать, и я буду ее ремонтировать сам.
- Когда же вы будете это делать?
- В промежутках между боями, - пошутил я.
- Сможете ли вы сделать эту работу до входа в Средиземное море
- Не могу ответить, не разобравшись в причинах разрегулировки. А как вы представляете мою работу по регулировке этой станции?
- Это ваши проблемы, как организовать свою работу.
- Если вы полагаете, что я смогу совместить ремонт станци с выполнением
повседневных обязанностей, то заблуждаетесь. Эта работа очень трудоемкая.
- Что вы предлагаете?
- Кроме освобождения меня от выполнения повседневных обязанностей навремя ремонта станции ничего предложить не могу, если вы хотите
выполнить стрельбу. Но это ваше с командиром решение.
- Так вы хотите отстраниться от повседневных дел?
- Я ничего не хочу и ничего вам не навязываю. За боевую подготовку корабля отвечаете вы, и стрельбу планируете вы, а не я. Больше мне
добавить нечего.
Мне этот разговор был неприятен. Мои служебные дела и проблемы касались только меня и не волновали командование корабля. Как они привыкли к философии «госпожи Простаковой». Никто из них не знал и не хотел знать истинную цену поддержания в исправности радиоэлектронной техники и что это благополучие доставалось за счет моих бессонных ночей. Они привыкли к тому, что техника всегда была в исправна и им хотелось, чтобы все делалось само по себе без их участия.
На следующий день Винокуров объявил мне, что приказом командира руководство радиотехнической службой временно возложено на инженера РТС старшего лейтенанта Федорцова и я могу приступить к ремонту станции МР-103.
Я добился своего и заставил командира и старпома признать сложность радиоэлектронной техники. Теперь мне предстояло сдать экзамен на свой авторитет как специалиста. Я взялся за регулировку станции с фанатичным упорством и усидчивостью, работая по 15 часов в сутки, оставляя себе время только на сон и прием пищи. Для того чтобы найти причину разрегулировок, устранить ее и отрегулировать счетно-решающее устойство мне понадобилось 18 дней. Я установил причину и выявил конструкторскую недоработку станции. В аналоговой схеме счетно-решающего утройства был сделан просчет, который значительно снижал надежность работы станции. Позднее, когда по приходе в Севастополь на корабль прибыла гарантийная бригада специалистов с завода, выпускавшего эти станции, они признали мои выводы правильными.
Наконец, мы вошли в Средиземное море, и все свободные от вахт вышли на верхнюю палубу посмотреть на легендарные Геркулесовы столбы. В Средиземном море мы проплавали около трех недель, не встретив своего "вероятного противника". Как мы и ожидали, плавать с Калининым было легко. Он не создавал излишней напряженности и не вмешивался в корабельные дела. В начале сентября нас известили, что Главный штаб ВМФ планирует направить наш корабль с визитом на Кубу. Официальность мероприятия требовала соответствующего представительства и ритуала, и нам было приказано зайти в Севастополь и взять на борт командира эскадры и оркестр.
Неожиданным для нас оказалось сообщение, что часть офицеров может улететь в Североморск к своим семьям, а к тем, кто не сможет этого сделать, могут прилететь их жены, для чего будет предоставлен транспортный самолет из Североморска и обратно. Для флота это была невиданная роскошь, а для офицеров корабля неожиданный подарок. Это известие прибавило офицерам настроения.
Но это же известие послужило толчком для интриг Порохова. Он немедленно начал пропагандистскую компанию, чтобы поднять сознание матросов Северного флота на уровень превосходства перед Черноморским флотом.
Во время выступления перед экипажем на юте после вечерней проверки он позволил себе следующее выражение:
- Мы заходим на кратковременную стоянку в базу Черноморского флота город Севастополь и должны не уронить чести Северного флота. Помните, что вы являетесь представителями Северного флота! А что такое Черноморский флот (ЧФ)? Как говорят, чи флот, чи не флот ... !
На следующий день в кают-компании за завтраком между нами произошел диалог:
- Лев Михайлович! Вот вчера вы изволили перед командой корабля выразиться неуважительно по отношению к Черноморскому флоту. Неужели вы думаете, что чувство местного патриотизма у матросов и старшин сможет удержать их от грубых нарушений? Ведь тем самым вы разжигаете у них антагонизм к Черноморскому флоту.
- Если хотите, то да. И пусть это будет здоровый антагонизм.
- Понимаю. Вы хотите сказать, что пробуждаете в матросах наш советский, здоровый атагонизм. Но, простите, антагонизм не бывает ни здоровым, ни нездоровым. Он всегда будет самим собой – противопоставлением одного другому, где по определению имеет место враждебное противодействие, и никакими дружескими отношениями здесь не пахнет. Вместо того чтобы избежать происшествий, вы тем самым готовите почву для них и провоцируете матросов. Если матросы корабля подерутся с матросами Севастополя, то резонанс от этого происшествия непредсказуем.
Но интриги Порохова на этом не закончились. Прошло два дня, и за обедом в кают-компании он ни с того ни с сего сделал совершенно провокационное заявление в духе попа Гапона.
- Товарищи офицеры! Вам уже известно, что командованием флота нам предоставлен специальный рейс транспортного самолета и некоторым из вас будет предоставлена возможность навестить семьи в Североморске. Но хочу вам сказать, что полетят в Североморск к семьям только те офицеры, которые хорошо служат.
Это был апофеоз вседозволенности и безнаказанности политработника. Нельзя было молчать и позволять себя унижать. После этих слов Порохова меня словно подбросило со стула и я, встав, демонстративно заявил на всю кают-компанию:
- Лев Михайлович! Кто дал вам право спекулировать на семьях офицеров и использовать семью в качестве служебного стимула? Я заявляю перед всеми офицерами, что первым офицером, чья нога ступит на трап самолета, улетающего в Североморск, буду я.
С моей стороны это был, конечно, вызов и в то же время защита не только своей чести, но и чести всех офицеров, присутствовавших в кают-комапании. Порохов молча пропустил мой выпад, но я понимал, что у этого интригана ничего просто так не проходит и позднее он отоспится на мне. После моего заявления он не мог запретить мне отьезд к семье, ибо это выглядело бы, как сведение счетов со мной.
В день прихода в Севастополь у меня в Службе произошло печальное событие. Из Североморска пришла телеграмма, что у Павла Воронцова, командира отделения навигационных станций, умерла мать. По существовавшим правилам, матросам и старшинам в таких случаях предоставлялось 10 суток отпуска, чтобы навестить свои семьи. В данном случае, Воронцов не успевал вернуться на корабль, потому что на стоянку нам выделили только 10 дней, и должен был возвращаться в Североморск. Подготовив необходимые документы, я зашел к старпому поговорить о сроке возвращения Воронцова на корабль, потому что он был для меня просто незаменим как специалист. Свои навигационные станции он хорошо знал и превосходно содержал. Я научил его всем тонкостям настройки и регулировки станций, и он мог без моей помощи настроить их и отыскать любую неисправность. В его отсутствие в случае неисправностей эту работу пришлось бы выполнять мне самому. Я предложил Винокурову дать Воронцову на выбор два варианта. В первом случае он должен после отпуска вернуться в Североморск и дожидаться возвращения корабля на одном из кораблей бригады. Во втором случае он возвращается на корабль в Севастополь, раньше положенного срока, и тогда ему будет гарантирован отпуск 10 суток. Мне пришлось долго объяснять и доказывать, что без Воронцова будет плохо не лично мне, а прежде всего ему с командиром. Корабль может остаться в плохую погоду без навигационной станции, как без своих глаз. Я бы предложил эти варианты Воронцову сам, не советуясь, но отпуск ему мог быть предоставлен только по поощрению командованием корабля, что не полностью зависело от меня. Винокуров никак не мог переступить черту фомализма, и в конце концов мы договорились, что я делаю все по своему усмотрению. Я пригласил к себе в каюту офицеров и мичманов, и, выложив на стол от себя 50 рублей, предложил им принять участие в добровольных пожертвованиях для Воронцова в связи с трагедией в его семье. Для его семьи это было действительно трагедией, потому что он был самым старшим, а его отец остался с еще тремя детьми, старшему из которых было только 15 лет. Провожая Воронцова в отпуск, я вручил ему от офицеров и мичманов 130 рублей, чтобы он смог лететь самолетом, и, предложив на его усмотрение два варианта возвращения из отпуска, пообещал, в случае его возвращения в Севастополь, предоставить 10 дневный отпуск после боевой службы. Я не был уверен, что он вернется из отпуска в Севастополь, но надеялся и ждал, что Воронцов появится на корабле. Наступил день выхода в море. Закончилось приготовление корабля к бою и походу, и вот мы отходим от причала. Воронцов не прибыл. Примерно через час, после того как спала напряженность с проходом корабля по Севастопольским бухтам и мы вышли за сетевое заграждение в открытое море, мне сообщили, что Воронцов успел к выходу. Позднее он рассказал, что задержался из-за отсутствия билетов на поезд и подъехал к причалу на такси, когда с кормы корабля уже был убран трап и отдавались швартовы. Боцман, увидев Воронцова, вновь подал трап на причал и принял его на борт. Дома Воронцов смог пробыть только двое суток, а остальное время он был в пути. Деньги, которые мы ему собрали, он отдал в семью и добирался до Свердловска и обратно около четырех дней поездом. Конечно, я не рассчитывал на его возвращение на корабль из благодарности ко мне за доброе к нему отношение. Он руководствовался своими соображениями, но я оценил его поступок и не преминул сказать об этом командованию корабля.
Я все же добился, что первым взойду на борт самолета, и через два дня я улетел в Североморск, где дома меня ждало приятное известие. За время моего отсутствия жена устроилась на работу, что в Североморске было чрезвычайно трудно. Она работала только первый месяц, приходила домой нервная и возбужденная, и ее переживания из-за отсутствия работы сменились теперь переживаниями за работу. Я все делал невпопад и не так, и четыре дня, проведенные дома, не сняли с меня напряжение длительной психологической нагрузки. У нас произошел какой-то неожиданный диссонанс во взаимоотношениях, и я возвращался на корабль в угнетенном состоянии.
Улетали мы с аэродрома Североморск-1, но не сразу в Севастополь, а сначала сели в Кипелово под Вологдой. На самолете вылетел командир эскадры контр-адмирал Николай Васильевич Соловьев и флотский оркестр. В Кипелово нам пришлось промаяться около пяти часов в ожидании самолета на Севастополь. Летчики пригласили нас на обед в свою столовую и нам не пришлось сидеть без обеда на пустынном военном аэродроме. Перед посадкой в самолет Соловьев внезапно обратился ко мне.
- Белов! Как вы смотрите, если я предложу вам быть офицером по особым поручениям во время визита на Кубе?
- Товарищ адмирал! Я с удовольствием выполню эти обязанности.
- Тогда даю вам первое поручение. Когда мы прилетим в Севастополь, у нас останется до выхода в море еще два дня. Я прошу вас заказать для меня визитные карточки в типографии Черноморского флота.
Перелет занял почти целый день, и мы добрались до Севастополя только к вечеру.
За прошедшие дни на корабле произошло важное событие - смена командования. Колмагоров убыл на учебу в Воено-морскую академию, и в должность командира вступил старпом Ким Семенович Винокуров. На место старпома из Североморска прибыл капитан 3-го ранга Михаил Михайлович Самарин, бывший старпомом на одном из эсминцев нашей бригады. Мой сосед по каюте командир БЧ-3 Николай Соломахин тоже получил назначение старпомом на один из кораблей бригады, и на его место назначили капитан-лейтенанта Юрия Назарьяна. На следующий день я зашел к Винокурову и доложил, что получил предложение от командира эскадры быть офицером по особым поручениям на время визита на Кубу и имею от него первое поручение - заказать ему визитные карточки. Командованию корабля никогда не нравилось, если офицеры корабля выходили из-под их опеки, и командир с видимым неудовольствием разрешил мне заняться визитными карточками. Но с Соловьевым никто не спорил, все знали его крутой нрав. Подписав у Соловьева письмо на имя начальника типографии флота, я быстро прошел необходимые официальные инстанции и через день положил на стол командиру эскадры визитные крточки для него и для начальника политотдела эскадры контр-адмирала Ровного.
16. БУДНИ ПЛАВАНИЯ
Итак, в первых числах сентября мы вышли из Севастополя и взяли курс на Босфорский пролив. Несмотря на короткую передышку, большинство офицеров корабля не чувствовали себя отдохнувшими после двухмесячного плавания, и десятидневное пребывание в Севастополе не принесло желаемого расслабления. Первые три дня плавания, пока мы шли по Черному морю, проходили Босфор, Дарданеллы и Эгейское море, были напряженными из-за интенсивного судоходства, пока, наконец, мы не вышли на просторы Средиземного моря.
Неожиданно корабельный доктор Николай Кузьминов преподнес нам сюрприз. Он решил отметить свой день рождения в кругу офицеров, с которыми поддерживал дружеские отношения. В амбулатории он накрыл такой стол, что каждый, кто поочередно заходил, пока не собрались все приглашенные, просто млел от восторга. Мы знали его кулинарные способности, но он превзошел наши ожидания. На столе был огромный гусь, неведомо откуда попавший на корабль и неведомо каким образом приготовленный им в корабельных условиях, и огромный, сверкающий сахарными блестками, астраханский арбуз. Корабельный интендант Владимир Войцеховский, друг Кузьминова, сохранил ко дню рождения Кузьминова все разновидности субтропических фруктов, закупленных несколько недель назад танкером "Комсомолец" в Гибралтаре для нашего корабля, а посреди стола красовалась запотевшая бутылка столичной водки.
Когда все собрались, Коля поставил заговорщицкое условие: не реагировать ни на какой стук в амбулаторию и выходить только по боевой тревоге, поскольку амбулатория располагала "собственными удобствами". Мы знали повадку нашего ушлого замполита регулярно проверять офицеров по каютам и не исключали возможности его появления. Наше застолье началось около 11 вечера и продолжалось до двух часов ночи. Около 12 ночи кто-то настойчиво стучал в амбулаторию. Мы предполагали, что это был Порохов. Он, видимо, не обнаружил части офицеров в каютах и вычислил, что происходит что-то неподконтрольное ему. Амбулатория, предназначенная под операционную, имела звукоизоляцию, и извне нельзя было расслышать, что происходит внутри. Мы завершили наш маленький праздник без помех. Наутро все вовремя появились в кают-компании и наше "офицерское собрание" прошло не замеченным вездесущим замполитом.
Смена командования не принесла облегчения, а, наоборот, внесла духоту в атмосферу корабельной службы. Упрямство и формализм Винокурова наложились на интриганский характер замполита Льва Михайловича Порохова и создали на корабле гнетущую атмосферу наушничества, интриг и неуверенности. Порохов умело внедрял в корабельную службу свой принцип: "человек человеку волк, товарищ и брат." Вместо того чтобы объединять офицерский коллектив, он делал все, чтобы его разъединить. Через неколько дней после выхода из Севастополя за обедом в кают-компании он преподнес офицерам издевательский сюрприз. Он заявил, что те офицеры, которые летали в Североморск из Севастополя на встречу с семьями, не будут иметь права на дополнительный отпуск по возвращении с боевой службы. Кают-компания молча проглотила эту пилюлю. Я не присутствовал в тот день за обедом, а, узнав об его чередной выходке, зашел к нему в каюту поинтересоваться, на чем основано это заявление. Он, не смущаясь ответил, что это их с командиром решение.
Согласно приказу Главкома ВМФ для кораблей, несущих боевую службу, вводилось правило, по которому за первый месяц плавания предоставлялось четыре дня отпуска, а за каждые последующие 10 дней плавания по одному. Я объяснил ему, что, пробыв в Североморске только 4 дня, я не потерял права на дополнительный отпуск, и со стороны командования просто незаконно лишать меня такого отпуска. Закончив разговор, я сказал ему, что правомочность такого их решения я буду оспаривать у прокурора после возвращения в базу. Как оказалось, штурман Анатолий Филатов заявил Порохову в кают-компании во время обеда то же самое. Мы с Филатовым независимо друг от друга высказались одинаково одними и теми же словами.
Соловьев поставил в известность командование корабля, что он назначил меня своим офицером по особым поручениям на время пребывания в Гаване с официальным визитом. Это решние Соловьева, видимо, не пришлось по душе ни Винокурову, ни Порохову. Они не хотели, чтобы я уходил из-под их кронтроля и передавал свои дела кому-либо из своих офицеров. Им было спокойнее, когда Радиотехнической службой руководил я, и они нашли удобный случай разделаться со мною. По мнению Порохова, налицо был сговор между мною и штурманом, и, назначив меня зачинщиком интриг среди офицеров, он доложил об этом командиру эскадры.
Утром следующего дня я поднялся из БИЦа на крыло ходового мостика подышать свежим воздухом. Неожиданно на мостике появился Соловьев. Он постоял около пилоруса пеленгатора и, увидев меня, недовольно спросил:
- Белов! Чем вы не довольны в своей службе? Что вы там мутите воду?
Я сразу понял, что Порохов по-иудиному подставил меня командиру эскадры как возмутителя спокойствия среди офицеров корабля, но объяснять эту ситуацию командиру эскадры было бессмысленно. Он займет сторону командования корабля и не станет разбираться и выяснять истину.
- Товарищ адмирал! Я не высказывал никаких недовольств службой.
- По какому поводу вы собираетесь жаловаться в прокуратуру и что вас не устраивает?
- У меня нет намерений обращаться с жалобами, меня все устраивает.
После этого разговора с командиром эскадры моя деятельность как офицера по особым поручениям командира эскадры закончилась. Я был разжалован из "почетных брандмейстеров в простые топорники". Порохов сделал свое грязненькое дельце и нашел повод отоспаться на мне.
Новый старпом Самарин взялся за работу очень профессионально, без Винокуровских закидонов, прислушивался и считался с мнением командиров боевых частей. Мы сразу почувствовали, что с ним будет работать значительно легче чем с Винокуровым. Но у него оказался существенный недостаток: он пил. Через две недели плавания старпом залег у себя в каюте, сославшись на болезнь. В его каюте стоял непонятный запах каких-то лекарств, но запаха спиртного не было. Корабельный доктор доложил командиру о болезни старпома, и так прошло несколько дней, в течение которых делами старпома занимался помощник командира Юрий Таров. Соловьев, видимо, понял истинную причину болезни старпома и сказал командиру, что если через два дня старпом не поднимется и не возьмется за дела, то он отстранит его от должности. Угроза возымела действие, Самарин встал и принялся за работу. Он оказался очень толковым старпомом, и с ним у меня установился бы нормальный служебный конакт, если бы не его "болезнь". Меня удивляла его служебная легкомысленность. В тридцать лет он был старпомом корабля первого ранга и не больше чем через три года мог бы стать командиром этого корабля. О такой карьре могли бы мечтать многие офицеры, и одним из них был наш помощник командира Юрий Таров, который был старше старпома на три года. Потом, однажды, в разговоре с Самариным выяснилось, что он являлся приемным сыном начальника Тыла Военно-Морского Флота адмирала Мизина. Мы подумали, что, имея такой крепкий "тыл", он мог позволить себе "слабости", которые ему прощал даже Соловьев. Однажды, сидя у Тарова в каюте, Самарин рассказывал нам, как его в московском аэропорту Внуковово персонально встречала служебная машина отца, как он проводил отпуск на даче под Москвой и в санатории в Гурзуфе. Его рассказ напоминал эпизоды из кинофильма "Мичман Панин", когда Панин на суде офицерской чести рассказывает о своих похождениях в Париже. Что там было от реальности, а что от хвастовства было известно только ему одному.
17. ХОЗЯИН АТЛАНТИКИ.
После прохода пролива Гибралтар начальник разведки эскадры получил информацию о движении американского авианосного соединения во главе с авианосцем «Саратога» в Седиземное море. Соловьев был в хорошем настроении и, выслушав доклад разведспеца, признес:
- Я - хозяин Атлантики! Подготовьте вместе с начальником штаба телеграмму в Главный штаб ВМФ с предложением провести тактическое учение 7 оперативной эскадры по нанесению ракетного удара по авианосному соединению США.
Он не случайно назвал себя хозяином Атлантики, потому что операционной зоной действий 7 оперативной эскадры была Северная Атлантика.
Соловьев был одаренным флотским командиром, имел удивительное тактическое чутье и был исключительно инициативен. Через несколько часов Главный штаб ВМФ одобрил предложение Соловьева и мы взяли курс на северо-запад навстречу американскому соединению.
Местонахождение авианосного соединения выявлялось через радиоперехват открытых донесений и передач, но его точными координатами мы не располагали. Когда по расчетным данным мы сблизились с авианосным соединением до расстояния 200 миль, с корабля был поднят вертолет в направлении авианосного соединения для проведения радиолокационной разведки. За полетом вертолета наблюдали обе станции воздушного наблюдения МР-500 и МР-310, а непосредственное управление полетом осуществлялось по данным станции МР-310. Вертолет взял курс в расчетном направлении и летел на высоте 500 метров. Расчетная дальность поддержания радиолокационного контакта с вертолетом на такой высоте полета составляла около 110 км. Через сорок минут полета вертолет достиг границы поддержания радиолокационного контакта радарами корабля и они начали наблюдать его с пропусками. Я работал с офицером наведения авиации подполковником Блакитным за одним индикатором ВИКОЦ и предупредил его, что надо или поднять вертолет выше или его возвращать, иначе он уйдет за горизонт и будет потерян радарами. Доклады о вертолете из БИЦ стали поступать на ходовой мостик реже и по трансляции раздался недовольный голос командира эскадры:
- Начальник РТС! Давайте информацию по вертолету с каждым оборотом антенны!
Чувствовалось напряжение на мостике, и Соловьев немного нервничал. Я решил не давать на ходовой мостик объяснений, что вертолет находится на предельной дальности сопровождения, чтобы не вносить дополнительную напряженность. Командир эскадры, находясь на ходовом мостике, не знал всех деталей ситуации с управлением вертолета, полагаясь на опытного офицера наведения, но на пункте управления сложилась ситуация, которая угрожала потерей контроля за полетом вертолета и его управлением. По расчетным данным мы должны были быть на границе обнаружения авианосного соединения, и офицер наведения решил продолжать полет вертолета до потери с ним радиолокационного контакта, надеясь, что вот-вот вертолет обнаружит авианосец. Блакитный действовал на свой риск и предупредил командира вертолета, что в случае потери радиолокационного контакта с кораблем тот должен ложиться на обратный курс без дополнительной команды с пункта наведения. Расчет его был прост. Если вертолет возвращать на корабль, то суммарное время на его возвращение, заправку, проверку и обратный полет в расчетную зону займет не менее трех часов, и есть большая вероятность потерять авианосное соединение. На дальности 120 километров вертолет наблюдался уже только через четыре оборота антенны и был за границей видимого горизонта, но по-прежнему летел на удаление. Когда до вертолета было 127 км, от него, наконец, поступил доклад об обнаружении группы надводных целей. Все облегченно вздохнули. Но, как оказалось, это было не авианосное соединение, а ложный ордер транспортных кораблей и небольшого отряда охранения, принадлежащих авианосному соединению. Пришлось поднимать вертолет еще раз. Только через 18 часов после начала этой операции мы вышли на контакт с АВУ “Саратога” и произвели имитационную стрельбу ракетами по данным целеуказания корабельного вертолета.
По приказанию ГШ ВМФ после завершения учения мы сблизились на визуальный контакт с авианосцем для его сопровождения. Снова был поднят вертолет для проведения визуальной и фото разведки авианосца, во время которой случилось происшествие, едва не стоившее жизни летчику вертолета капитану Вячеславу Занегину. Когда вертолет взлетел, с кормы авианосца был запущен змей на стальном тросике, который не был замечен летчиком вертолета. Облетев авианосец с обоих бортов, вертолет пошел на посадку на корабль, пролетев близко от кормы авианосца. Внезапно летчик ощутил удар и вертолет провалился на несколько метров вниз. Ему удалось выровнять вертолет, но в корпусе возникла небольшая вибрация. После посадки на одной из лопастей винта была обнаружена выщерблина глубиной около 15 сантиметров. По предположению Занегина, трос был перерублен лопастью винта и только чудо спасло вертолет от неминуемой катастрофы. Это происшествие было скрыто от командования корабля и командира эскадры, а поврежденную лопасть через два часа восстановили с помощью эпоксидной смолы, отшлифовали, покрасили, и следы разрушения можно было установить только под рентгеном. Я предполагаю, что это присшествие стало известно командованию, потому что вместе с походным штабом на корабле вышел начальник особого отдела эскадры, и сеть его внутреннего оповещения не могла не сработать. Но командование, видимо, решило не заметить этого происшествия, иначе о нем надо было бы докладывать наверх.
Вступив в ордер авианосного соединения, мы приступили к слежению за "Саратогой". Авианосное соединение проводило тактические маневры в центральной части Атлантического океана с отработкой полетов авиации. Снова начались напряженные дни. Я покидал БИЦ только когда Соловьев уходил с ходового мостика. Наблюдение за авиацией "Саратоги", непрерывный контроль за положением наших двух кораблей в ордере, чтобы не сблизиться с авианосцем на дистанцию менее 5 миль, расчеты на удержание места во время маневров авианосного соединения и текущая повседневная работа оставляли время только на короткий отдых. В таком жестком режиме я проработал 15 дней.
В процессе слежения за авианосцем обе станции воздушного наблюдения работали поочередно, ни на минуту не теряя информацию о воздушной обстановке. Анализируя дистанции обнаружения воздушных целей, я сделал вывод, что станция МР-500 начала терять свои параметры. Произведя замеры, я обнаружил, что у нее упала излучаемая мощность. Хотя дальность обнаружения воздушных целей снизилась незначительно, это не прошло мимо внимания командира эскадры. После одного из утренних совещаний с походным штабом он запросил данные о дальности обнаружения воздушных целей станцией МР-500 на различных высотах. Выслушав мой доклад, он сказал, что у меня что-то не в порядке со станцией. Я не хотел ставить станцию на профилактику для замены магнетрона и настройки премопередатчика, пока не закончится слежение за авианосцем. Станция была очень капризной в настройке, и мне пришлось бы затратить на эту операцию не менее суток. Длительное время не работающая станция вызвала бы у Соловьва раздражение и внесла бы напряженность в работу. Мне пришлось ответить Сольвьеву, что станция в полной исправности. Мой доклад его не убедил, и он приказал Суханову проверить станцию. Я высказал Суханову все опасения и соображения по этому поводу и предложил отложить настройку до окончания слежения за авианосцем. По-видимому, Суханов доложил Соловьеву истинное положение дел, и на следующий день мне пришлось серьезно заняться станцией, на что я потратил почти сутки. Но беда не приходит одна, и на следующий день в станции произошла неисправность. В одном из блоков питания сгорел мощный селеновый выпрямитель. Около половины рабочего дня я потратил на устранение неисправности, а когда все привел в порядок, в БИЦ зашел Суханов и сказал мне:
- Геннадий Петрович! Соловьев приказал назначить комисиию для проверки содержания техники и специальной подготовки личного состава в расчете станции МР-500.
Председателем комиссии был назначен начальник походного штаба капитан 2-го ранга Бобинин, с которым у нас были взаимные симпатии. Я надеялся, что расследование будет не предвзятым. Весь следующий день комиссия тщательно проверяла содержание станции, ведущуюся документацию, опрашивала расчет станции и командира группы Лысикова. Вывод комиссии был в мою пользу. Причиной выхода из строя выпрямителя была признана его ненадежность, а содержание станции и знания личного состава оценены удовлетворительно. Я понял, что Соловьев ищет подходящего повода, чтобы примерно наказать меня, но в этот раз произошла осечка. Он не отступал от своего принципа: если что-нибудь случилось, значит кто-то должен нести ответственность и быть наказан.
После завершения маневров авианосное соединение направилось в Средиземное море, и только при подходе к проливу Гибралтар мы получили приказание прекратить слежение и продолжать выполнение своих задач. Теперь наш курс лежал к берегам Кубы.
18. ЗУБ ФИЛАТОВА.
Мы взяли курс на северо-восток к Восточному побережью США. Напряженность плавания спала, после того как мы оставили авианосное соединение, и потекли рутинные будни. Но некоторым офицерам приходилось быть всегда в напряжении независимо от выполняемых задач. Это в первую очередь относилось к корабельному штурману капитан-лейтенанту Анатолию Филатову, для которого все время плавния было чередованием 12 часовых вахт и непродолжительного отдыха без расслабления. Неожиданно у него разболелся зуб и его жизнь в замкнутом корабельном пространстве превратилась в сплошные страдания. Но с зубным врачом на корабле дело обстояло очень туго.
Пред выходом кораблей на боевую службу формировался походный штаб из офицеров штаба эскадры и к нему приписывались другие специалисты: представитель особого отдела, представители Политуправления флота. Встал вопрос о врачебном персонале: хирурге и зубном враче. Наш корабельный врач старший лейтенант Николай Александрович Кузьминов имел хирургическую подготовку и в случае необходимости мог делать несложные операции, но он не имел ни стоматологической подготовки ни практики как дантист. Судьба зубного врача решилась не в пользу команды, а в пользу Политуправления Флота – на корабль был дополнительно прикомандирован еще один политработник.
На беду проблемы с зубами возникли и у командира дивизиона движения старшего лейтенанта Николая Марчукова. Ему и штурману необходимо было удалить заболевшие зубы.
У Кузьминова не было другого выбора как провести операцию самому. Но, как выяснилось, в оборудовании корабельной амбулатории не было полного инструментария для удаления зубов. У Марчукова операция прошла успешно: он лишился одного зуба, заплатив Родине не только добросовестной службой, но и частицей своего здоровья. С Филатовым вышел конфуз. У него оказался очень соложный случай удаления зуба с четырьмя корнями. Не имея полного инструментария Кузьминов не смог удалить Филатову зуб. В процессе операции зуб не только сломался, но и треснул посередине. Кузьминов не рискнул продолжать хирургическую операцию и, дав Филатову обезболивающее средство, отпустил его с миром, в надежде что не возникнет послеоперационных осложнений. Через три дня у Филатова начался флюс и усилилась эубная боль. Доктор очень переживал, что не смог довести операцию до конца. Он каждый день делал ему гигиеническую профилактику и давал обезболивающее средство. Надежда доктора была одна – встретить в море советский сухогруз, где будет зубной врач, и прибегнуть к его помощи. Филатову становилось хуже и хуже. Его правую щеку постепенно разносило. Филатов глотал анальгин лошадиными дозами, чтобы уменьшить страдания и выстоять вахту. Кроме него никто не знал, каких физических мук и усилий это ему стоило. Командир корабля доложил Соловьеву, что состояние штурмана очень тяжелое и может начаться гангрена с трагическими последствиями. Если бы командир эскадры запросил Главный штаб ВМФ помочь найти советские суда в районе плавания, способные оказать медицинскую помощь, то такие суда были бы найдены. Потеря нескольких дней для встречи с таким судном не имела бы существенного значения для выполнения поставленных задач, но вступал в действие другой немаловажный фактор. После такого запроса сразу встанет вопрос: кто формировал походный штаб и почему на такое ответственное мероприятие не предусмотрели зубного врача. Отвечать придется Соловьеву. Ничего особенного не произойдет, но это каким-то образом затронет его репутацию очень опытного и талантливого флотоводца. Все начальники в Политуправлении флота, которые мягко рекомендовали командиру эскадры включить в состав походного штаба политработника вместо зубного врача, останутся ни при чем. Это не они принимали решение, а командир эскадры. Вот пусть он и отвечает. Когда все хорошо – это наша заслуга, а когда случаются неприятности и мы начинаем искать виновных или назначать их, это уже не наша ответственность. Мы причастны только к успеху. Но Филатов родился в рубашке. На следующий день на горизонте показалось судно, оказавшееся советским сухогрузом, и на его борту был квалифицированный зубной врач. Подошли к судну, стали в дрейф и отвезли штурмана на операцию. Зубным врачом на судне оказалась миловидная женщина около 35 лет. Когда она удалила остатки раскрошенного зуба, вычистила больную полость и закончила операцию, Филатов сидел в кресле и плакал. Из его глаз непроизвольно текли слезы.
- Вам очень больно, что вы плачете? - спросила врач.
- Нет! Со мной все в порядке, но я так настрадался в течение двух недель, что мне даже не верится, что у меня может быть совершенно другое комфортное физическое состояние.
- Вам повезло. Еще пару дней, и у вас началась бы гангрена.
Филатов, могучий сибирский мужик, не знал как и благодарить врача.
- Можно я вас от радости поцелую?
Он обнял эту хрупкую женшину и поцеловал ее золотые руки.
Вернулся на корабль штурман на крыльях счастья. Кончились его физические страдания, и он вновь стал за прокладочный стол, который стал ему еще милее и теплее.
На следующее утро Филатов пришел в штурманскую рубку в приподнятом настроении. Он впервые за месяц спал без уничтожающей зубной боли, и душа его пела.
- Ну как дела, Анатолий Митрофанович? – услышал он за спиной голос замполита.
- Черт его принес. Опять скажет какую-нибудь бяку, - подумал про себя Филатов. Все в порядке. Врач сказала, что мне повезло, иначе через два дня у меня могла начаться гангрена. Чувствую себя как заново родившийся.
- Ну вот и хорошо, - подытожил заполит. Завтра у вас по графику в 9 утра политинфрмация для команды.
- Лев Михайлович! А вы не можете провести политинформацию сами?
Вы же видели, что я в жутком физическом состоянии отстаивал 12 часовые вахты и вчера перенес сложную операцию.
- Мое дело руководить, и не советуйте, что мне делать.
- Вы хорошо устроились. Если бы я возложил процесс прокладки и определения места корабля на своих подчиненных, и только руководил всем этим, а не делал бы сам, то вы бы наплавались и наплакались.
Но это событие не испортило ему настроения, и он мурлыкал под нос назойливую мелодию, записывая в навигационный журнал результаты определения места корабля.
- Штурман! В какое время сегодня заходит солнце? – раздался по связи голос командира эскадры.
- Сегодня солнце не заходит! У него выходной день, - отвечает штурман.
С Соловьевым плавалось очень нелегко, и приходилось быть в постоянном напряжении, ибо от его внимания не ускользали никакие мелочи. При длительном напряжении бывают моменты, когда кто-нибудь может отпустить шутку или совершить действие, которое послужит некоторой психологической разрядкой. Для Соловьева были недопустимы любые шутки, если это касалось служебных вопросов, и он карал за это любого беспощадно.
- Штурмана на мостик!
- Все! Влетел! – подумал Филатов. Сейчас будет втык.
- Штурман, капитан-лейтенант Филатов – представился он.
- Вы что себе позволяете? Вы так же и прокладку ведете и место корабля определяете в шутку, между прочим?
- Товарищ адмирал! Я впервые за месяц выспался в эту ночь и встал сегодня с очень хорошим настроением, поэтому пошутил непроизвольно. Приношу извинения.
Соловьева тронуло искреннее объснение штурмана, и, вопреки своим обычаям, он отпустил его без наказания и нагоняя.
- Ну, Филатов! Тебе сегодня повезло. У командира эскадры с утра хорошее настроенение, - прокомментировал ситуацию находившийся на мостике флагманский штурман капитан 1-го ранга Евгений Викторович Тернов.
19. В ГАВАНЕ.
1 ноября корабли вошли в порт Гаваны и, отсалютовав из салютных пушек, ошвартовались у причала в центре города недалеко от старой крепости. На набережной нас встречали с оркестром официальные руководители и тысячи жителей, собравшиеся посмотреть на советские корабли. Вся команда с любопытством рассаматривала этот экзотический город с борта и надстроек корабля. Но, как и в прошлый визит, нам не был разрешен свободный сход в Гавану, а только в составе планировавшихся экскурсий. В шутку говорили, что Кастро боялся, как бы бывшие гаванские проститутки не соблазнили русских моряков.
В этот же день вечером, когда я сидел в своей каюте, ко мне прибежал рассыльный и сказал, что меня вызывают на причал какие-то гражданские люди. Ими оказались замполит и четвертый помощник капитана с советского сухогруза, стоявшего в торговом порту. У них случилась неисправность в радиолокационной станции "Океан", а через два дня им предстояло уходить, и они просили помочь отремонтировать ее. Командир дал мне разрешение сойти с корабля и посетить советский сухогруз. Я не смог по занятости прийти в первый день. На сухогруз поехал иженер РТС Федорцов вместе с мичманом Василюком. Они нашли причину неисправности и сделали необходимый ремонт, но капитан судна просил, чтобы я зашел к нему. Еще через день я сошел с корабля и направился в торговый порт на этот сухогруз. Капитан радушно встретил меня, попросил посмотреть его станцию и результат работы моих спецов.
У капитана я провел около трех часов. Стация "Океан" была восстановлена, и капитан благодарил меня за помощь, потому что ему предстояло идти с грузом в Канаду, а начиналось время штормов и плохой видимости. Он пригласил к себе старпома и сказал, чтобы тот взял на себя контроль за погрузкой судна, пока он принимает гостя. Буфетчица накрыла нам стол в его каюте, и он, угощая меня фрацузским коньяком и кубинским ромом, в шутку сказал: "Из нас двоих со старпомом кто-нибудь один должен быть трезвым, чтобы управлять судном." Он оказался интересным собеседником и не замолкал в течение трех часов, что мы сидели с ним, рассказывая мне много интересных, порою просто невероятных случаев из своей капитанской практики. Я привожу один из них.
Ему пришлось плавать капитаном нефтеналивного танкера в Новороссийском пароходстве, и однажды ему выпал рейс в Итальянский порт Генуя. Рейс проходил благополучно, и по прибытии в порт часть команды, свободная от вахт, была отпущена в город. Матросы сходили с корабля тройками, как это было заведено. В одной из таких троек пропал матрос и не вернулся на корабль. Капитан заявил о пропаже члена команды в полицию, но никаких сведений о пропавшем не получил. К моменту выхода корабля матрос на корабль так и не явился. Капитан возвращался в Новороссийск с тяжелым сердцем из-за невыясненной причины пропажи члена экипажа. С приходом в порт ему долго портили настроение в местном отделе КГБ, выясняя все детали исчезновения матроса и информацию о пропавшем. Они пытались вменить ему в вину то, что он отпустил на берег матроса, только первый раз вышедшего с ним в рейс. Затем ему промывали мозги по партийной линии за слабую воспитательную работу с командой и объявили выговор по партийной линии. Наконец, в администрации пароходства ему тоже объявили взыскание с пердупреждением, что если такой случай повторится, то он будет отстранен от самостоятельных рейсов за границу и переведен на внутренние линии.
Прошло три месяца. Все это время он был в угнетенном состоянии и плавал под впечатлением той несправедливости, которой он подвергся. Ему вновь выпал рейс в Геную. Экипаж на корабле постепенно менялся, но больше половины его осталось прежним, как при прошлом заходе. Отпуская матросов на берег, капитан проинструктировал тех, кто знал пропавшего матроса, чтобы в случае встречи с ним тот был доставлен на корабль.
Капитану сказочно повезло. Одна из групп матросов случайно встретила беглеца и силой привела его на корабль. Беглеца закрыли в отдельном помещение, как под стражу, и изолировали от команды. По прибытии в Новороссийск на причале порта капитана уже ждали спецслужбы и увезли с собою беглеца. На следующий день капитана вызвали в местный отдел КГБ, чтобы выяснить подробности случившегося. Начальник, долго беседовавший с ним, в конце беседы сказал, что капитан сорвал им операцию по внедрению резидента в Италию. Капитан был в шоке.
- А за что же меня пропустили через канифас-блок во всех инстанциях и дело дошло до отстранения меня от заграничных рейсов?
- Лес рубят, щепки летят, - ответил КГБэшный начальник.
Да, люди в передовом социалистическом государстве были щепками.
В Гаване мы пробыли три недели. Гаванские власти спланировали для моряков много всевозможных развлечений и даже посещение знаменитого ресторана "Тропикана". Статус официального визита не позволил командованию отказаться от предложенной нам программы. Все три недели пребывания в Гаване были посвящены различным экскурсиям, и впервые за все время команда корабля по-настоящему отдохнула от напряженного плавания.
Во время стоянки в Гаване произошло еще одно значительное событие. Советское посольство устраивало официальный прием по случаю визита кораблей, пригласив на него командование отряда кораблей, офицеров и мичманов. Винокуров сказал мне, что я включен в состав группы приглашенных на прием в посольство, и вручил официальное приглашение на мое имя, чему я был приятно удивлен. Мы приехали в посольство вместе с корабельным боцманом мичманом Александром Ивановичем Панкратовым с небольшим опозданием, когда прием уже начался. Посольство находилось в старом фешенебельном квартале Гаваны и размещалось в бывшем дворце, а прием проводился во внутреннем дворике. Пройдя на баллюстраду, мы разглядывали пеструю толпу, и, найдя несколько белых кителей в середине толпы приглашенных, присоединились к ним. На прием были приглашены все послы, аккредитованные в Гаване, и вся территория дворика была просто запружена. Приглашенных было не меньше трехсот человек. Они стояли небольшими группами, оживленно разговаривая. Командир эскадры стоял в группе советского посла и, когда к ним время от времени кто-то подходил, то посол представлял их. Остальные офицеры были приглашены только для представительства, и на нас никто не обращал внимания. Такая ситуация нас вполне устраивала и позволяла просто понаблюдать за ритуалом дипломатического приема. Всем офицерам, приглашенным на прием, командиром эскадры была установлена форма одежды в белых кителях. В то время белых тужурок нам еще не выдавали, а в кителях, не подогнанных по нашим фигурам, с высокими вротниками, упиравшимися в подбородок, мы чувствовали себя очень скованно и неуютно. Официанты балансируя большими подносами, разносили коктейли и закуски, минуя нас. Прошло минут пятнадцать, а мы так и стояли как бедные родственники. Нам становилось неловко оттого, что все что-то пили и жевали, а мы присутствовали словно на постной неделе. Подойти к официантам было неловко, потому что нужно было протискиваться через плотную толпу дипломатов, а наши белые кители были очень заметны на пестром фоне приглашенных. Внезапно начался сильный дождь, перешедший в ливень, и вся толпа разбежалась кто куда. Мы забились под навес въезда в гараж. К счастью, дождь быстро кончился, и все стали выходить из своих укрытий.
- Ну что, моряки? Как настроение? - услышали мы голос стоявшего рядом с нами высокого мужчины.
- Неважное!
- В чем причина?
- Вроде прием в честь нашего захода в Гавану, а у нас ни в одном глазу. За полчаса ни один официант не подошел к нам и не принес даже коктейля.
- А вы подойдите вон к тому столику и возьмите что понравится и выпить и закусить, - сказал он, показывая на стол, стоящий в глубине сада.
- Подойти мы можем но только один раз, потому что наши белые кители очень выделяются на фоне собравшихся, и мы чувствуем себя немного неловко.
Действительно, на длинном и широком столе была настоящая выставка коньяков, водки, вин и масса всевозможных закусок, которые в таком ассортименте и количестве мы видели впервые. Наш знакомый оказался первым секретарем посольства, и он тотчас распорядился, чтобы морякам уделили должное внимание. Оставшиеся полтора часа приема официанты начинали свой маршрут с нашей группы, и мы по достоинству оценили весь ассортимент вин и закусок, приготовленных к приему. Для нас, привыкших к аскетической корабельной пище без овощей, фруктов и разносолов, это было настоящим пиршеством.
Стоянка в Гаване завершилась нашим совместным учением с бригадой кубинских ракетных катеров, и после его завершения мы, не заходя в Гавану, взяли курс на Съен-Фуэгос. Там мы простояли еще две недели, готовясь к предстоящему длительному переходу на Север, но по-прежнему два или три раза в неделю команда корабля выезжала в зону отдыха на базу подводных лодок. Во время одного из таких выездов произошел инцидент между моим мичманом Иваном Василюком и командиром ракетной батареи старшим лейтенантом Петром Биденко. Биденко в невежливой и оскобительной форме сделал замечание Василюку, а тот, оскорбленный, еще более невежливо ответил. Все было бы ничего, если бы упрямый Петя Биденко не написал об этом рапорт командиру, требуя наказания Василюка за нанесенное ему словесное оскорбление. Василюк сразу после инцидента зашел ко мне и рассказал о случившемся. Я понял, что оба они были неправы, и справедливости ради я сделал ему только устное порицание за невыдержанность.
В тот же день Винокуров пригласил меня к себе и показал рапорт Биденко по поводу случившегося. Я высказал свою точку зрения и сказал, что сделал Василюку порицание. Винокуров согласился со мной. Но этот эпизод имел внезапное продолжение. На партийном собрании, на котором присутствовал начальник политотдела эскадры контр-адмирал Ровный, Биденко заявил, что не удовлетворен решением командира и по-прежнему считает себя оскорбленным. На следующий день во время совещания офицеров в кают-компании Биденко вновь сказал командиру о своем неудовлетворении, что Василюк, словесно оскорбивший его, остался без наказания. Соловьев, сидевший за шахматным столиком и игравший в шахматы с Ровным, обратился ко мне:
- Товарищ Белов! Вы разобрались с Василюком?
- Так точно, товарищ адмирал!
- Какое наказание получил Василюк?
- Он получил от меня устное порицание!
Сольвьев назвал меня беспринципным офицером, и на следующий день был издан приказ командира эскадры, в котором я был наказан за непринятие мер к своим подчиненным. Этот приказ был написан Пороховым. Когда я ознакомился с ним, я сказал себе, что хорошо бы на этом все и закончилось. Соловьев все же нашел повод наказать меня. Но главное наказание еще ждало меня впереди.
Настал день выхода и прощания с экзотической Кубой. Неожиданно кубинцы привезли для всего экипажа корабля сувениры и подарки. Матросам и старшинам были розданы памятные сувениры, а корабельным офицерам и мичманам индивидуальные подарочные пакеты с сувенирами, несколькими бутылками белого рома, ликера, вина и шоколад. Дальше произошло событие, от которого все офицеры и мичмана были просто в шоке. Порохов распорядился, чтобы все подарочные пакеты были принесены в кают-компанию офицеров. Он принялся их разбирать и комплектовать каждый подарочный набор по своему сермяжному разумению, отбирая ром, ликер, вино и шоколад как сувениры для командования, оставшегося на берегу. Никто ему такое указание не давал. Этот глупый крестьянский сын делал это по своему рабскому усмотрению и с молчаливого одобрения человека, представлявшего ум, честь и совесть целой эпохи - начальника политотдела эскадры адмирала Ровного. Вечером того же дня всем офицерам было роздано то, что осталось от этих подарков, а мичмана все как один отказались эти подарки принимать. Офицеры не стали конфликтовать по этому поводу, считая, что будет достаточно и мичманского бунта. Назревал крупный скандал. Если мичмана не заберут свои подарки, это происшествие выйдет наружу, и те, ради кого Порохов затеял это грязное дело, разделаются с ним "как бог с черепахой". Порохов собрал офицеров в кают-компании и с наглой физиономией проинструктировал нас, чтобы мы воздействовали на мичманов и погасили возникший конфликт. Свои действия он объяснил тем, что боялся, как бы мичмана не напились во время вахт подарочным ромом и ликером. Офицерская кают-компания встретила его речь гробовым молчанием, никто не обмолвился ни словом, и в полном молчании офицеры разошлись на свои командные пункты. Никто из нас не бросился умиротворять мичманов, и мы сохраняли полнейший нейтралитет, просто наблюдая, как будут развиваться события. Порохов остался в одиночестве. Мичманский коллектив бурлил, кипел и негодовал. Они мужественно держались около двух недель. Никто не сдавался. Замполит атаковал каждого мичмана поочередно, уговаривая, обещая, шантажируя и пытаясь растопить лед отторжения. Только к концу третьей недели, когда начала спадать острота нанесенного мичманам оскорбления, они постепенно дрогнули и стали забирать свои "подарки". Ко дню возвращения корабля в базу прецедент конфликта был устранен и кладовая политимущества, где хранились мичманские подарки, опустела.
20. ГРУСТНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ.
23 ноября вместе с эсминцем “Жгучий” мы покинули Сьен-Фуэгос и взяли курс в родное Баренцево море, радуясь скорому возвращению домой. Ровно через сутки наши мечты разбились, когда корабль получил приказание следовать к Азорским островам, чтобы встретить дизельные подводные лодки и привести их в надводном положении в базу. Экваториальная часть Атлантики была сравнительно спокойной, с ясной солнечной погодой, и через неделю мы уже подходили к району встречи с подводными лодками. Как оказалось, эти лодки закончили патрулирование в районах Атлантики на последнем дыхании и две из них из-за неисправностей не могли идти в подводном положении. Эта мера предострожности по эскортированию лодок в базу, как потом оказалось, была не лишней и своевременной из-за чрезвычайно штормовой погоды в северной части Атлантики. После встречи с подводными лодками наш отряд построился в две кильватерные колонны, по краям которых расположились флагман - бпк “Севастополь” и эм “Жгучий”, и мы взяли курс на Север. По мере продвижения к северу погода крепчала, и через два дня плавания мы вошли в штормовой район. За длительную службу я уже выработал для себя правило: в штормовую погоду и плохую видимость постоянно находиться в БИЦе и самому контролировать надводную обстановку, а в этот раз погода не оставляла никаких сомнений, что мне придется до прихода в базу поселиться в нем.
Через несколько дней перехода в районе Британских островов мы вошли в полосу резкого шторма. Атлантика буйствовала. Лодки из-за сильной встречной волны могли держать ход только 6 узлов. В ту ночь вахтенным командиром на ходовом мостике был помощник командира корабля капитан 3-го ранга Юрий Дмитриевич Таров и на мостике находился командир эскадры. Был уже третий час ночи, и, утомленный за день, я сидел в полудреме в глубоком кресле перед своим рабочим столом и слушал монотонные доклады на ходовой мостик радиометриста Добрынина о месте кораблей ордера и доклады вахтенного офицера БИЦ старшего лейтенанта Федорцова: “Надводных целей нет!” Это был уже второй день, когда я ночевал в БИЦе.
По связи раздался голос Тарова:
- БИЦ! Наблюдаете цель справа по курсу?
- Цели не наблюдаем, - ответил вахтенный офицер.
Через несколько минут снова запрос с ходового мостика:
- БИЦ! Проверьте радиометриста! Я вижу цель справа по курсу!
Я поднялся, подошел к индикатору станции “Дон” и, осмотрев экран, ничего не обнаружил.
- Ходовой! Цели справа по курсу не наблюдаю! Начальник РТС.
С ходового мостика вновь раздается голос Тарова:
- Начальник РТС! Я отчетливо вижу огонь справа по курсу. Будьте внимательны!
В нарушение инструкции я занял место радиометриста за экраном станции и не успел сделать очередной доклад, как обнаружил цель справа по курсу.
- Надводная цель! Пеленг 72, дистанция 19.5 кабельтовых!
Оставив индикатор радиометристу, я бросаюсь к планшету и начинаю решать задачу расхождения ордера кораблей с целью. По связи стали передавать информацию о цели на корабли ордера, но ни эм “Жгучий”, ни лодки с их маломощной станцией “Флаг” цели не наблюдают. Возникла очень опасная ситуация для ордера кораблей. Наконец через три минуты выдаем рекомендации для расхождения с встречным судном и ордер кораблей начал поворот влево на уклонение, а еще через десять минут судно осталось за кормой ордера и мы благополучно разошлись с ним. Я облегченно вздохнул после пережитых минут напряжения и на всякий случай приказал радиометристам БИЦ снять кальку маневрирования ордера при расхождении с судном. Как оказалось, не напрасно.
- Начальнику РТС прибыть на ходовой мостик! - раздалось по связи.
Мне стало ясно, что командир эскадры вызывает меня разобраться с возникшей ситуацией. Забрав уже подготовленную кальку маневрирования и вахтенный журнал, где были записаны все события, я поднялся на мостик. Я не видел никаких ошибок, допущенных мною в этом эпизоде, и спокойно доложил командиру эскадры хронологическую последовательность событий, расчеты на маневрирование и расхождение ордера кораблей с судном и сравнительные данные по дальности обнаружения встречного судна кораблями ордера.
БПК “Севастополь” обнаружил цель на дистанции 19,5 кабельтовых, эм “Жгучий” на дистанции 14 кабельтовых, а подводные лодки цель вообще не наблюдали, хотя данные по цели им постоянно выдавались по связи. Все мною было сделано правильно, и меня не в чем было обвинить, но Соловьев проявил недовольство сложившейся опасной стуацией при встрече ордера с судном из-за маленькой дистанции его обнаружения.
- Вы должны разобраться, почему так поздно обнаружили цель!
- Причина только в погодных условиях и в низкой радиолокационной наблюдаемости. Цель шла на ордер с направления волны, и сигнал от цели на экране станции маскировался отражением от волн.
- Мне не нужны ваши поспешные объяснения! Разберитесь тщательно!
Я спустился в БИЦ расстроенный реакцией командира эскадры на мой доклад. В БИЦ зашел флагспец РЭП Суханов, и, судя по его виду, ему влетело от командира эскадры.
- Геннадий Петрович! Завтра замерьте параметры ваших двух навигационных радаров.
- Мне незачем делать эти проверки, потому что я сам настраивал их перед выходом в море и уверен в нормальной работе обеих станций. Делайте замеры сами, чтобы в этом убедиться, а измерительные приборы я подготовлю.
Спустя полчаса мне стали известны дальнейшие события на мостике после моего доклада комадиру эскадры. Соловьев вызвал шифровальщика. Он собственноручно написал две телеграммы и приказал тотчас же передать их.
Начальнику Управления кадров Северного флота сообщалось, чтобы моя кандидатура была исключена из списка офицеров, назначенных для поступления в Военно-морскую Академию, а начальнику 5 отдела Штаба флота (начальнику радиотехнической службы флота) контр-адмиралу Романенко сообщалось, чтобы радиотехническая служба бпк “Севастополь” была исключена из списка на состязания за первое место среди радиотехнических служб кораблей 1 ранга на Северном Флоте. Крутой был нрав у Николая Васильевича, и скор он был на расправу. Со мной рассчитались сразу за все. Только я никак не мог взять в толк, в чем и перед кем я провинился? Получилось так, что лучшего начальника радиотехнической службы флота большого противолодочного корабля занявшего первое место и награжденного именными часами от Командующего флотом, о чем стало известно по приходу в базу, лишили возможности поступления в Академию. Повторился флотский парадокс: Чем лучше ты служишь, тем хуже для тебя. На следующий день Суханов сам делал замеры параметров и убедился в исправной работе обеих станций и что параметры станций соответствуют норме, о чем доложил командиру эскадры. Но Соловьев никогда не изменял принятых решений, тем более, что расправа надо мной уже была совершена.
Это была катастрофа моей служебной карьеры. У меня был последний шанс для поступления в Академию по возрасту и теперь меня лишили этой возможности. Моя судьба неожиданно оказалась на сложном перепутье дорог, одна из которых - учеба в Академии и дальнейшие перспективы - была для меня навсегда закрыта, а вторая - продолжение службы на корабле - вела в никуда. Флотская диалектика сработала по своему неумолимому принципу: “Хочешь - не дают, не хочешь - заставляют!”
Однако, дальнейшие события после прихода в базу дали мне некоторую надежду на воскрешение из пепла. Как только корабль ошвартовался в Североморске к третьему причалу и еще не был дан отбой "Аврала", в БИЦ неожиданно зашел начальник радиотехнической службы флота контр-адмирал Владимир Николаевич Романенко, с которым я встречался лично впервые. Его встревожили две телеграммы, полученные от командира эскадры, и он, полагая, что у меня в службе произошло какое-то серьезное происшествие, прибыл сам для выяснения обстоятельств.
- Товарищ Белов! Что у вас произошло?
- У меня все в порядке, кроме случая опасного маневрирования ордера кораблей при расхождении со встречным судном.
- В каком состоянии ваша техника?
- Вся техника в исправном состоянии, и необходимы только профилактические работы после полутора месяцев плавания.
- Расскажите об эпизоде опасного маневрирования ордера кораблей.
Я подробно рассказал ему о произошедших событиях, объяснил, почему эта злополучная цель была обнаружена на очень маленькой дальности и показал описание навигационной станции Дон, выпущенное Министерством Морского Флота. В этом описании указывалось, что в условиях сильного волнения моря небольшие суда с малой отражающей поверхностью вообще могут быть не обнаружены радиолокационной станцией. При расхождении с этим судном его наблюдали визуально, и это был рыболовецкий деревянный шлюп с очень высокой мачтой. С Романенко мы говорили на одном языке профессионалов, и он меня прекрасно понял, не найдя ошибок в моих действиях, а исправность всей техники его просто поразила, и он спросил меня об этом еще раз. Подошедший в конце нашего разговора флагспец РТС эскадры Владислав Иванович Цибульский подтвердил все сказанное мною, и что он не имеет к моей Службе претензий. Перед уходом Романенко неожиданно обратился ко мне:
- Я предлагаю вам перейти на службу ко мне в 5-й отдел в Штаб флота. Как вы на это смотрите?
Я никогда не рассматривал возможность своей службы в Штабе флота, и предложение Романенко для меня было совершенно неожиданным. Я дипломатично ответил ему, что мне надо подумать. Год спустя, служба вновь столкнет меня с Романенко, под командованием которого мне посчастливится прослужить восемь лет.
21. 1972 ГОД.
Итак, в моей службе наступил перелом. Мне нужно было решать, как строить дальше свою служебную карьеру, но было совершенно ясно одно: с плавающего соединения мне нужно уходить.
Я чувствовал себя разбитым и подавленным после обрушившейся на меня несправедливости, вся моя энергия ушла и я не был в состоянии даже завершить требуемые отчеты за боевую службу. Сославшись на неважное самочувствие, я попросил у старпома Самарина один свободный день для их завершения, чтобы меня не привлекали к служебным делам. Это на кораблях не практиковалось, но я добился у старпома официального свободного дня и через неделю рассчитался с отчетами. Как и в прошлом году, кораблю дали на отдых после боевой службы три недели. Через неделю я отправил в двухнедельные отпуска Федорцова и Лысикова. С Гонтовым у меня вновь возникла конфликтная ситуация, поскольку он претендовал первым уехать в отпуск. Уже зная его способность отлынивать от служебных дел, я поставил ему условие подготовить в течение трех недель свою группу к сдаче первой задачи, после чего он может ехать в отпуск. Прошли назначенные мною три недели, и во время его вечернего доклада у нас состоялся следующий диалог:
- Валерий Анатольевич! Вы должны были подготовить свою группу к сдаче задачи К-1, и назначенный мною срок истек. Я жду доклада о результатах вашей работы.
- Я хочу уехать в положенный мне отпуск.
- Вы уедете на следующий день после того, как предъявите мне задачу К-1 вашей группы.
Я так и не добился от него официального доклада о готовности группы к задаче К-1, и сам назначил ему день проверки. Как оказалось, он ничего не сделал из того, что от него требовалось, и я дал ему срок еще две недели. Он был патологическим бездельником. Через две недели он зашел ко мне вечером в каюту и вновь стал проситься в отпуск. На мою реплику, что я не намерен за него работать, он расплакался как мальчишка. Все повторилось, как и с его первым отпуском. Я ему решительно заявил, что в отпуск он поедет только после подготовки группы к задаче К-1. Вновь отцы-радетели политработники замполит командира и замкомбрига, вступились за офицера-бездельника и пытались меня склонить не задерживать Гонтову отпуск. Так наши партийные деятели видели заботу о молодых офицерах. На флоте проходила очередная партийная кампания под лозунгом заботы о молодых офицерах. Политаппарат заботила больше формальная строна, чтобы не были ущемлены интересы молодых офицеров, и нимало не заботило, что кроме прав и личных интересов у них есть еще и служебные обязанности, которые надо тоже выполнять. Пришел февраль и однажды Гонтов зашел ко мне и сказал, что его папа хочет со мною поговорить. Я, не разобравшись, в чем дело, и думая, что мне предстоит разговор по телефону, пошел за ним к рубке дежурного по кораблю, но он привел меня в кормовую мичманскую каюту и представил своего отца. Я просто опешил от неожиданности. Мы остались с его отцом вдвоем. Передо мной сидел представительный мужчина пятидесяти лет. Мы представились друг другу. Говорить было не о чем. Он вежливо спросил, как служит его сын, и я вежливо ответил, что как и все молодые офицеры не имеющие опыта службы. И дальше он пошел на меня в атаку по поводу того, что я не предоставляю его сыну отпуск. Как оказалось, яблоко не далеко упало от яблони. Его папа стоял у одной из административных кормушек и занимал должность заместителя председателя Управления Спортлото Ленинграда. Я повторил отцу все, что до этого говорил его сыну, и поинтересовался насчет справедливости, если работу за его сына выполнять буду я, а Валерий будет исправно получать денежное содержание. Но его сознание было закрыто на семь замков, а отцовские чувства затмили разум, и я не смог до него достучаться. Подведя итог разговору, я ответил, что все зависит не от меня, а от его сына, за которого я не собираюсь работать. После этого разговора на душе у меня было пакостно, но, как оказалось, эта встреча была у нас не последней. Через несколько дней он встретил меня в городе по дороге в
5-й отдел флота и снова очень просил за своего сына. Мне было больно видеть унижения отца, и я сказал, что завтра же отпущу в отпуск его сына. Но и на этом история с Гонтовым не закончилась. Прошло время, отпущенное ему на отпуск, но он не вернулся на корабль. Как оказалось, за него кто-то порадел, и он в это время уже был назначен приказом Командующего Флотом на учебу на офицерские классы в Ленинград по специальности, мало имевшей к нему отношение. Вернулся на корабль он только в конце июля, заодно отгуляв очередной отпуск.
Такие "защитники Родины", как Гонтов, тоже были на флоте. Они защищали не Родину, а только свои личные интересы, и их "благодетельные" отцы тоже защищали их интересы всеми правдами и неправдами и, конечно, за счет других офицеров.
Про одного из них, Рутмана, я уже упоминал. Печально было только одно, что ни Винокуров, ни суперпартийный и "честный" Порохов не хотели иметь к этому никакого отношения. Если младший офицер не пьянствовал и не дебоширил, то командование не интересовало его отношение к службе. Они оставались в роли наблюдателей и спрашивали не с этих офицеров, а с их начальников, с таких как я, на шеи которых ложились все эти противоречия.
В начале февраля мы начали отработку задач в море и меня внезапно вновь разбил радикулит. Я по инерции походил немного согувшись, в надежде, что приступ болей пройдет, но болезнь не пощадила меня и вновь уложила в госпиталь, где я провалялся до конца марта. Когда я вернулся на корабль, то выяснил, что нам вновь предстоит боевая служба, и третий год подряд мы в бешеном темпе завершали выполнение боевых упражнений, чтобы стать на подготовку к следующей боевой службе. При выписке из госпиталя на медицинской комиссии меня признали негодным к службе на кораблях по состоянию здоровья.
Наступил май. Завершив курс боевой подготовки, мы встали на традиционный месячный предупредительный осмотр и на подготовку к боевой службе. В конце мая мне стало известно, что на боевую службу я не пойду. Меня пригласил к себе Винокуров обсудить кандидатуру офицера на мое место. Я предложил ему только Анатолия Кирилловича Федорцова, аргументируя тем, что необходима преемственность и Федорцов достаточно подготовлен для этой должности. Незадолго до этого в беседе с Цыбульским мы уже обсуждали его кандидатуру. Федорцов был единственным из моих офицеров имевшим достаточный служебный опыт и Цыбульский согласился со мною. В конце нашей встречи я посетовал Цыбульскому на свои натянутые отношения с Винокуровым и выразил озабоченность тем, что он может написать мне отрицательную аттестацию. У Цыбульского никогда не было проблем с состоянием техники и подготовкой личного состава на «Севастополе» в отличие от некоторых моих коллег, и взаимоотношения у нас были самые благоприятные. Все и всегда работало исправно, и он профессионально ценил и знал, каким трудом это благополучие достается.
- Геннадий Петрович! Не беспокойтесь. Я лично предупрежу об этом Винокурова. Если он не внимет моей просьбе, то мы на эскадре напишем вам такую аттестацию, которая отражает не ваши личные отношения с командованием, а вашу хорошую работу в течение четырех лет на этом корабле.
В начале июня Федорцов был назначен на должность начальника РТС, а меня вывели за штат. Винокуров мне об этом не сообщил из-за опасения, что я брошу все дела на Федорцова и прекращу работать, если узнаю о выведении за штат. Это было, конечно, не по-чести, потому что мое денежное содержание упало, а работу свою я выполнял в том же объеме. Только в конце июня я узнал о произошедших переменах и попросил Винокурова не привлекать меня к корабельному дежурству и не ограничивать мне сход с корабля. Я пообещал ему, что доведу до конца подготовку к боевой службе. Командованию корабля служилось со мною очень бесхлопотно. Они привыкли к тому, что имели проблемы только лично со мной, но не с моей техникой и моими людьми, и боялись остаться без меня, держа до последней минуты.
Как только я передал Федорцову руководство Службой, произошел конфуз. Получая в Тылу авиации флота комплекты гидроакустических буев, Федорцов сдал полтора десятка раскомплектованных буев и из Тыла авиации командиру эскадры пришло письмо с требованием взыскать денежный начет с виновных в их раскомплектовании и порче. Винокуров имел нелицеприятный разговор с командиром эскадры по этому поводу и попросил меня погасить возникший конфликт. Как я выяснил, Федорцов привез на склад раскомплектованные буи и сдал их, ничего не объяснив, рассчитывая, что их спишут с нашего учета. По техническому состоянию часть буев не подлежала ремонту, и результат не замедлил сказаться. Пришлось мне ехать в Тыл авиации и на склад и объяснять, что буи были нами подняты в море на борт после использования их авиацией на совместном противолодочном поиске, и привезли мы их на раскомплектование, а не для списания с нашего учета. Я понимал, чтобы набрать обороты в руководстве таким большим и хлопотным хозяйством, нужно время и, оставив Федорцову руководство повседневными делами Службы, до последнего дня держал под своим контролем все главные вопросы подготовки к боевой службе.
Жизнь внесла коррективы в мою службу, и моя судьба делала поворот на новый курс, только я пока не знал, куда и к каким берегам он приведет. Имея предложение от начальника 5 отдела Штаба флота служить в его подчинении, я зашел в 5-й отдел к своему однокашнику по училищу Володе Семенцову, на чье место предполагалось мое назначение, чтобы прояснить ситуацию. Семенцов служил в отделе уже третий год после окончания Военно-морской академии и ожидал назначения в Москву в Генеральный штаб. Начальник 5 отдела Владимир Николаевич Романенко помнил о своем предложении и планировал меня на место Семенцова. Еще через две недели моя жена, не спросив моего совета и согласия, пришла на прием к Романенко, когда мы вышли на несколько дней в море. Она просила его никого не брать на место Семенцова, пока "Севастополь" не уйдет на боевую службу и я буду уже не у дел на бригаде. Да, недаром говорят, что жены офицеров тоже служат с мужьями. Это действительно было так.
22. МЫС АНТОНА.
В начале июня закончился месячный предупредительный осмотр и мы вышли на мерную линию в полигон юго-восточнее острова Кильдин. Погода стояла штилевая с полной видимостью, поэтому все радиолокационные станции были выключены, и я сидел за своим рабочим столом в БИЦе "без работы", занимаясь текущими бумажными делами. Прохождение мерной линии - самая спокойная задача, выполняемая кораблем. Всякая активная деятельность затихает и на корабле стоит удивительная тишина, которую нарушают только монотонные команды с ходового мостика по режимам работы корабельных механизмов.
Мы утюжим полигон уже третий час. Тишина непривычна, действует угнетающе, и я захожу в штурманскую рубку переброситься со штурманом Анатолием Филатовым несколькими словами. Он распластался на прокладочном столе и ведет расчеты, чтобы не пропустить поворот на новый галс. Я вызываю по связи Антона Носко и приглашаю его в штурманскую рубку. Через некоторое время он заходит и мы сидим на диване, беседуем и ждем, когда у Филатова появится несколько свободных минут. Штурман прилип к прокладочному столу, ему не до нас, и мы стоим рядом с ним, рассматривая карту побережья. Я нахожу на карте безымянный мыс и спрашиваю Филатова, почему этот мыс, заметно выдающийся в море, не имеет названия.
- Как мы назовем этот мыс? - показываю я карандашом на безымянный мыс побережья.
Филатов устал, ему не хочется шутить, но я вывожу карандашом на карте - "МЫС БЕЛОВА" и показываю на другой.
- Штурман! Ну и непорядки в вашей картографии! Еще один приличный мыс и тоже без названия.
Я тоже вывожу его название - "МЫС АНТОНА".
- Ну вот, Антон, - обращаюсь к связисту, - теперь наши имена увековечены этими двумя мысами, а тебя, Филатов, прошу не стирать их названия, - говорю я штурману, и мы с Антоном уходим на свои командные пункты.
Два часа спустя, штурман просит меня зайти к нему в штурманскую рубку. Когда я зашел, он по-прежнему "лежал" на своем прокладочном столе,
делая расчеты, и протянул мне навигационный журнал:
- Почитай внимательно.
Я сел на диван и начал читать сухие записи событий и определений места корабля, не ожидая ничего примечательного. Вдруг мой взгляд остановился на строчке определения места корабля радиолокационным способом, сделанного Винокуровым. Читаю и не верю своим глазам:
- Пеленг ... Дистанция ... мыс Белова. Пеленг ... Дистанция ... мыс Антона . Широта ... Долгота ... - и подпись командира. Видимо, Ким уже одурел от восьмичасового пребывания на мостике и у него затуманились мозги, если он определился по двум безымянным мысам с присвоенными мною именами. Это оплошность командира, поскольку видно, что их названия написаны не типографским шрифтом. Но он очень большой формалист и никогда не подвергает сомнению что-либо написанное и принял карандашную запись названий мысов за корректуру, внесенную штурманом, а спрашивать у штурмана из-за своего болезненного самолюбия не стал. Я разразился хохотом как раз в тот момент, когда в штурманскую рубку зашел флагманский штурман эскадры капитан 1-го ранга Тернов. Увидев меня хохочущим за навигационным журналом, он почувствовал что-то неладное и спросил:
- Белов, покажите, над чем Вы смеетесь!
Я пытался отшутиться, но он понял, что для смеха была веская причина, и стал настаивать, чтобы я показал ему, над каким курьезом я смеюсь. Мне ничего не оставалось, как захлопнуть журнал и ответить:
- Ищите сами, если сомневаетесь.
Все штурмана профессионально были большими педантами. Тернов понял, что это не розыгрыш, если кто-то нашел повод для смеха в навигационном журнале, и стал спрашивать у штурмана о причине моего смеха. Тот отделался шутливой репликой, что приходят тут всякие и начинают всех дурачить и разыгрывать.
Мы с Носко никому не рассказали про ляпсус Винокурова, но все же это стало известно на всей эскадре. Флагманским специалистом РТС нашей бригады стал мой бывший коллега по должности капитан 3-го ранга Валентин Саввич Гриценко. У меня с ним были доверительные отношения, и как-то в порыве откровения я рассказал ему про этот забавный эпизод. К несчастью, он оказался не сдержан на язык, и скоро, благодаря его участию, это событие получило нежелательную огласку. Я оказался непроизвольным виновником конфуза командира, а мне очень не хотелось усугублять и без того натянутые с ним отношения.
23. ПРАВЫЕ И ВИНОВАТЫЕ.
Грозное предупреждение командира эскадры подействовало на старпома Михаила Самарина. Четыре месяца на боевой службе он мужественно держался и не "заболевал". Правда, временами, во время вечерних докладов, мы чувствовали, что он немного не в себе, но это ускользало от начальственного взгляда. Через три недели после возвращения в базу Миша вновь запил горькую и его обязанности исполнял помощник командира Юрий Дмитриевич Таров. Командованию корабля нужна была официальная информация о болезни старпома, и корабельный доктор Кузьминов оказался между молотом и наковальней. Самарин температурил, как при простуде, и Кузьминов вынужден был официально доложить, что у старпома ОРЗ. Винокуров и Порохов решили расстаться со старпомом, но сделать это было нелегко из-за его высоких родственных связей с адмиралом Мизиным. Для начала Порохов инициировал разбор персонального дела Самарина на партийном собрании, где ему объявили строгий выговор за пьянство.
Новый командир БЧ-3 капитан-лейтенант Юрий Назарьян тоже не внушал доверия командованию корабля. У Порохова среди офицеров были свои осведомители, и он знал почти каждый шаг офицеров на корабле. После прихода с боевой службы Назарьян сошел на берег и пропал на несколько дней. Мы делили с ним одну каюту, и за время боевой службы я лучше узнал его. Он был честным человеком, но его слабостью были женщины, в чем он мне однажды признался. В свои 30 лет он был холостяком и, когда сходил на берег, то, случалось, загуливал по два-три дня и спускал всю месячную зарплату. После этого он сидел на корабле безвылазно месяц или два, и потом все повторялось заново. Винокурова и Порохова беспокоила обстановка в коллективе офицеров, особенно злоупотребление спиртным. Кроме старпома Самарина водились такие грешки за помощником командира Таровым, за командиром БЧ-5 Рудольфом Балашовым и командиром БЧ-3 Назарьяном. У каждого из них были на это свои причины, но основной причиной была жизненная неустроенность, которая постепенно привела их к такому состоянию. Кроме того на офицерах отрицательно сказывались формальные взаимоотношения с командованием корабля и никто из них не мог сказать, что командир и замкомандира станут на их защиту в случае каких либо служебных передряг. Все это создавало у офицеров неуверенность в своем служебном положении и формировало их отношение к службе. Будь на месте Винокурова Зуб Виталий Иванович, все эти офицеры старались бы сдерживать себя, как в свое время держался под влиянием Виталия Ивановича Зуба интендант "Скромного" Емельянов, большой любитель выпить и погулять. Зуб знал о его слабостях, но умел влиять на офицеров и ладить с ними.
Итак, у командования подбирался солидный букет офицеров, от которых они хотели бы избавиться. Винокуров быстро попал под вляние хитрого интригана Порохова, и их обоих сблизило то, что они имели одинаковые качества: формализм и черствость к людям. Среди командиров боевых частей на корабле ходила шутка, что ни с кем из командования нельзя ходить в разведку, потому что они вернулись бы из нее одни, без напарника. На счету у Винокурова уже был снятый с должности за пьянство на корабле командир БЧ-5 Игорь Иванович Фосс. Сначала они расправились с Назарьяном. Для нас и для него тоже это было совершенно неожиданно. Дела в его боевой части шли хорошо, и кроме двух случаев, когда он, сойдя на берег, вернулся на корабль с опозданием на два дня, за ним ничего предосудительного не наблюдалось. Правда, последний раз он вернулся на корабль с расцарапанным лицом. Но у ушлого Порохова было свое досье на Назарьяна, о котором мы не догадывались. Я лично предполагал, что это было связано с его неблагонадежностью, и избавиться от него не составляло труда, потому что корабль вновь планировался в длительное плавание. Назарьян был понижен в должности и переведен служить на сторожевой корабль на Белое море.
Следующим тоже для всех неожиданно оказался командир БЧ-5 Рудольф Балашов. С Рудольфом я познакомился еще в лейтенантские годы службы, когда он служил на эсминце "Несокрушимом" командиром машинной группы и считался знающим и опытным корабельным механиком. Когда он пришел на "Севастополь", мы с ним сблизились и поддерживали хорошие дружеские отношения. И он, и я одинаково негативно относились и к Порохову, и к Винокурову. Мы полагали, что от них обоих можно ждать любого подвоха, особенно от Порохова, что впоследствии со всей очевидностью подтвердилось. По возрасту Балашов был старше командира на три года и держался с командованием корабля независимо в силу своего характера и, им по-видимому была не по нутру такая его линия поведения. Рудольф был неординарным человеком. В молодые годы он серьезно занимался спортивной гимнастикой, был мастером спорта и привлекался в сборную команду Вооруженных Сил в одно и тоже время со знаменитой гимнасткой Ларисой Латыниной. Спортивные лавры наложили отпечаток на его характер. Он был женат на известной гимнастке, с которой он впоследствии разошелся и несколько лет был холостяком. В свои 39 лет он хотя и был располневшим, но по-прежнему чрезвычайно физически сильным.
В июле корабль был поставлен на несколько недель на судоремонтный завод для ремонта котельного оборудования. Балашов был на заводе свой человек, знал всю администрацию и даже отдельных рабочих, выполнявших уникальную работу по кладке топок котлов. Была у него на заводе и пассия, по недавним холостяцким годам, молодая женщина, работавшая в заводской администрации. Но подвернулся на заводе его друг, грузин Шалва, тоже стоявший с кораблем в ремонте, и потянуло друзей на чужие талии. Однажды в конце дня Балашов пришел на корабль с расцарапанным лицом и сразу пригласил в каюту доктора, чтобы тот оказал ему помощь. Лицо его было не просто поцарапано, а возникало впечатление, что его правую щеку просто чем-то пробороздили, настолько глубокие были царапины от виска до подбородка. Балашов засел в каюте, сославшись на нездоровье, но скрыть от командования происшедшее было нельзя. Ситуация оказалась щекотливой, и было ясно, что это не просто травма, а следы его амурных похождений.
- Рудольф! Ну расскажи, за что тебя так изукрасила твоя красавица? - пытался я подтрунить над ним.
По словам Рудольфа, зашел он к своей пассии, взял ключи от ее квартиры и пошел к ней домой. Вместе со своим другом Шалвой, с которым давно не виделись, они решили отметить встречу за бутылкой вина. Его пассия жила в нескольких минутах ходьбы от завода и приходила домой в обеденный перерыв.
Когда она пришла, то заиграла у Рудольфа богатырская кровушка. Он стал к ней приставать, но не попал на настроение своей подруги и приголубила она его своими коготочками. Рудольф вернулся на корабль не солоно хлебавши и с боевыми шрамами.
Командование хранило мрачное и тревожное молчание, внешне никак не отреагировав на это событие. Но у Порохова ничто просто так не проходило. Он всегда использовал безошибочный принцип: "облей помоями ближнего, сам будешь чище", а здесь сам Господь велел подставить Балашова, и пошел об этом доклад наверх. У Балашова наступил период конфронтации с командованием, когда всякое лыко писалось ему в строку. Счетчик его нарушений и промахов дал старт. Когда по халатности дежурной службы БЧ-5 было затоплено помещение кормового машинно-котельного отделения, он был наказан приказом командира бригады. Широкая натура Балашова не могла существовать под прессом и идти с повинной. Не выдержав гнетущей служебной атмосферы, Рудольф, сойдя на берег, вернулся на корабль с опозданием на двое суток. Ушлый Порохов умудрился доказать, что Балшов не прибыл на корабль, потому что был в нетрезвом состоянии, и в его корабельной службе была поставлена точка. Балашова уволили со службы. Итак, за неполных два года Винокуров убрал с корабля четырех офицеров: двух командиров БЧ-5, старпома, и командира БЧ-3. Все они оказались "нерадивыми" офицерами, но никто из командования бригады и эскадры не вник в эту мрачную статистику и не задумался о том, а все ли хорошо в "королевстве" у Винокурова с Пороховым? Советская система поставила командование кораблей выше уровня отсечки, практически никогда не разбираясь в причинах происходящих внутренних событий на корабле, когда это касалось взамоотношений командования с офицерами, и вмешиваясь только в случаях, когда это затрагивало боеготовность корабля. Существовало неписаное правило: командир корабля всегда прав! На мой взгляд, причиной тому был уровень, на котором назначались командиры - они назначались приказом Главкома, а иногда по его личному указанию и для смещения командира с должности надо было докладывать Главкому лично. У Горшкова в таких случаях существовал свой философско-риторический вопрос:
- Разве мне неправильно доложили и я принял неверное решение, когда назначал командира?
А у Главкома не могло быть неверных и неправильных решений. Большие начальники не ошибаются, а если и есть ошибки, то отвечают за них те, кто давал советы, рекомендации и представлял на подпись проекты приказов.
Вот так эта двоица и правила на корабле, вот так она и продвигалась вверх по служебной лестнице, устилая свой путь снятыми с должностей офицерами.
Финал со старшим помощником командира Самариным наступил для всех неожиданно. Его звезда не взошла дальше вершины старпома на нашем корабле. Казалось, что он уже встал на правильный путь и все его прежние проступки забылись, как неожиданно в конце августа командир эскадры Соловьев приказал Винокурову подготовить на Самарина документы на суд офицерской чести. Мы недоумевали о причинах такой поспешности, но позднее стало известно, что Соловьев, будучи в отпуске в санатории на Кавказе, неожиданно встретил отдыхавшего там же адмирала Мизина. При удобном случае Соловьев завел разговор о проблемах сына Мизина, служившего на эскадре, и полушутя пожаловался на его проделки. Мизин был чрезвычайно удивлен. Он сказал,что у него вообще нет сына, и шуточная жалоба обернулась для самолюбивого Соловьева большим конфузом. Соловьев попал как кур в ощип и был взбешен, что стал пешкой в руках пройдошливого Самарина, оказавшегося талантливым мистификатором. Он ловко придумал себе влиятельного отца и в течение нескольких лет пользовался этим прикрытием для продвижения по службе. Все начальники благоволили ему, прощая служебные грехи, и Соловьев тоже. Это происшествие больно ударило по самолюбию Соловьева, испортив весь отпуск, и возвратившись на эскадру, он решил разделаться с Самариным.
Самарин был вызван на суд офицерской чести старших офицеров, где Соловьев дал волю своим эмоциям, описывая его проделки.
- Позабыв про честь офицера, Самарин встал на путь обмана и лжи. В течение четырех лет, позаимствовав у Остапа Бендера идею сына лейтенанта Шмидта, он мистифицировал свои родственные отношения с Начальником тыла ВМФ адмиралом Мизиным. Он бравировал перед командованием бригады и эскадры своими высокими родственными связями, добиваясь продвижения по службе и поблажек за свое недостойное поведение. Систематическое пьянство при исполнении служебных обязанностей сходило Самарину с рук, а командование кораблей и бригады, где он служил, попустительствовало всем его проделкам и продвигало по службе.
Суд офицерской чести вынес решение о представлении Самарина к увольнению из Вооруженных сил. 9 сентября, через неделю после суда офицерской чести, по заведенным стандартам дело Самарина разбирали на партийном собрании корабля, которое вынесло решение об исключении его из партии. "Партия" была очень честной организацией, и в ней не было плохих и нечестных людей, а если таковые из ее "пешек" и случались, то их с помпой исключали из партии, сохраняя фетиш ее честности. Участь Самарина была решена, и через месяц, перед самым выходом корабля на боеву службу, он был уволен из Вооруженных Сил.
Но этот конфуз у Соловьева с Самариным был не единственным и не последним. Флагманским специалистом разведки на эскадре был капитан 1-го ранга Юрий Максимович Гришанов, родной брат начальника Политуправления Военно-Морского Флота адмирала Гришанова.
Свое профессиональное дело он знал крепко, старался не выделяться среди офицеров эскадры, но был у него грех: он попивал. В 1970 году во время плавания на боевой службе Гришанов не один раз был замечен нетрезвым и получил от Соловьева несколько взысканий. Во время плавания Гришанов иногда обращался ко мне за спиртом, но кто-то из офицеров штаба предупредил, что если это станет известно Соловьеву, то мне не сдобровать и я наживу большие неприятности. После этого я закрыл накрепко свой сейф, понимая, что доброта тоже приносит свои беды. Соловьев, сам человек высокого долга и не терпевший никакого разгильдяйства на службе, предупредил Гришанова, что уволит его в запас, если тот не прекратит пьянствовать. Гришанов отреагировал неадекватно и в свою очередь пригрозил Соловьеву, что пожалуется на его грубость своему брату. Нашла коса на камень. Внешне все было спокойно до тех пор, пока Соловьев не стал заниматься своим переводом в Главный штаб ВМФ. Эти события стали известны Гришанову старшему, и на обращение Соловьева в Управление кадров ВМФ о переводе ему была предложена должность капитана 1 ранга. Боевой адмирал, прошедший войну, получил пощечину и был вынужден идти на поклон и на объяснения к всесильному Гришанову-старшему. Как говорили, Соловьев специально ездил на аудиенцию с Гришановым-старшим, когда тот отдыхал в санатории на Кавказе, после чего получил назначение на должность контр-адмирала начальником отдела в Управление Боевой подготовки Главного штаба ВМФ. Даже это назначение для Соловьева, занимавшего должность вице-адмирала, было неравноценным, а с понижением на один ранг. К сожалению, судьба не пожалела его, и он недолго прослужил в Главном штабе. Во время инспектирования одного из кораблей Балтийского Флота у него в море случился инфаркт и через несколько дней он умер. Так закончил свой путь контр-адмирал Николай Васильевич Соловьев, отдавший всю свою жизнь флоту и видевший человеческие радости и человеческое существование только в свои непродолжительные отпуска. Да и видел ли он их?
24. ПОХИТИТЕЛИ СПИРТА.
Наш корабельный интендант Володя Воцеховский или как его ласково называли офицеры "Вацек", крутился на своей работе как волчок. Обуть, одеть, накормить, напоить, снабдить корабль всем необходимым, вовремя выдать денежное содержание и всем угодить - нелегкая участь корабельного интенданта. В интендантской службе, как ни старался он подбирать людей честных и добросовестных, все его подчиненные, за редким исключением, через какое- то время "портились" и поневоле превращались в "разгильдяев", как называли не очень дисциплинированных матросов. Но у него не было другого выхода, как доверять своим подчиненным, что в главном срабатывало, но иногда приводило и к печальным событиям. Один раз в месяц Вацек получал для корабля спирт и привозил его в больших 20 литровых пластмассовых канистрах. Спирт немедленно раздавался командирам боевых частей, а часть его оседала в сейфе у старпома и самого Вацека, как всесоюзный сертификат или некоронованная валюта для различных непредвиденных расчетов. Вацек держал канистру со спиртом у себя в каюте в платяном шкафу в опечатанном виде. У матросов его службы был ключ от его каюты, и однажды два приближенных к нему подчиненных в его отсутствие на корабле в воскресный день решили отлить немного спирту из канистры. Вытащив канистру со спиртом на свет божий, они долго пытались открыть крышку канистры, не сорвав печать, но не смогли этого сделать. Но на то и есть народная смекалка, чтобы решать подобные задачи. Способ был вскоре найден. Надо проткнуть канистру шприцем и таким образом набрать спирт, оставив в целости мастичную печать и не оставив доказательств хищения. Сказано - сделано. Принесли шприц, воткнули его в середину канистры, и дело пошло. Через маленькую дырочку, маленькими дозами нацедили они бутылку спирту и собирались эту канистру убирать, но обнаружили, что дырочку-то сделали не в том месте. Из середины канистры через дырочку слезился спирт, и не вызывало сомнений, что весь спирт вытечет по уровень этой несчастной дырочки. Что делать? Народная смекалка и здесь помогла. Канистра пластмассовая? От горячего плавится? Значит, надо в эту дырочку вставить гоящую сигарету и заварить ее! Сказано - сделано!
Закурили, поговорили и прижали горящую сигарету к дырочке! А что дальше? Да ничего! У канистры нет русской смекалки, и она возьми да и взорвись. А спирт возьми да и разлетись от взрыва по всей каюте, да и мало того, возьми да и загорись. Чере несколько секунд каюта была объята пламенем. Им бы открыть дверь да и убежать, но воришки отдали ключ своему подельнику, котрый закрыл их в каюте и должен был прийти и открыть каюту еще через 30 минут. Они оказались в плену у огня, и сгореть бы им вместе со спиртоим, но и здесь сработала народная смекалка. Каюта располагалась на третьем ярусе кормовой башенной надстройки, которую называли "пирамидой", и имела большие прямоугольные иллюминаторы. Они открыли иллюминатор и выпрыгнули из него по очереди. До палубы от иллюминатора высота около 10 метров, но внизу находился зачехленный брезентом корабельный баркас, и они прыгали на брезент. Дежурный по кораблю, случайно стоявший недалеко от баркаса, увидел, как из иллюминатора вылетают два горящих факела. Он не мог понять, что произошло, но, когда из иллюминатора повалил дым и показались языки пламени, сыграл "Аварийную тревогу". Пожар в каюте был потушен, но вся каюта выгорела дотла, и опоздай дежурный по кораблю сыграть тревогу на несколько минут, сгорела бы вся надстройка. Аллюминий горит как порох. Ну, а что же наши воришки?
Они родились на свет в рубашках. Десять метров свободного полета могли закончиться для каждого из них очень печально, но они приземлились на брезент, накрывавший корабельный баркас, как на батут, и отделались легкими ушибами и синяками. С небольшими ожогами они были доставлены в госпиталь. Через неделю они появились на корабле жизнерадостные и рассказывали сослуживцам свои ощущения от свободного падения. Отбыв не гауптвахте положенное наказание, они вновь вернулись к службе с Вацеком. Командование корабля было намерено перевести их служить в другое подразделение, но Вацек настоял, чтобы их не переводили. За одного битого двух небитых дают.
25. ПРОЩАЙ, "СЕВАСТОПОЛЬ".
В июле месяце после окончания Академии Генерального штаба, сменив Александра Ивановича Скворцова, снова вернулся на бригаду на должность комбрига Виталий Иванович Зуб. За прошедшие 8 лет, что я не видел его, он почти не изменился, разве что немного потучнел, но был так же оптимистичен. С его приходом я почувствовал себя увереннее, понимая, что всегда могу рассчитывать на его справедливость, что бы ни случилось в моей службе. Корабль уже выполнил все задачи боевой подготовки, и мы завершали подготовку к третьей боевой службе, но неожиданно нам приказали выполнить призовую зенитную ракетную стрельбу. Мы должны были стрелять по двум низколетящим ракетам, стартующим с ракетного катера с последовательным интервалом в несколько секунд, Эта стрельба выполнялась в ВМФ впервые. БПК "Севастополь" был назначен для ее выплнения, как успешно выполнивший все зенитные стрельбы. Стрельба была назначена на первую декаду августа, и все готовились к ней тщательно, проверяя как готовность техники, так и каждого оператора, участвовавшего в стрельбе. Пришел день выхода на стрельбу, порадовавший тихой погодой и хорошей видимостью. Через полчаса после начала приготовления к бою и походу мне неожиданно сообщили из поста системы МПЦ-301, что линии целеуказания на носовой ракетный комплекс не работают. Последствия снятия питания с работающей системы целеуказания и вывода ее из строя еще более двух лет назад по-прежнему давали себя знать. Командир сухо выслушал мой доклад о случившейся неисправности, сказав единственную фразу:
- Устраняйте!
Находившийся на мостике Зуб Виталий Иванович, услышав мой доклад, подошел и, поздоровавшись, обратился ко мне:
- Геннадий Петрович! Вы понимаете важность этой стрельбы? Мы ее выполняем на приз Главкома ВМФ! Сделайте все возможное, чтобы восстановить линии целеуказания! У нас еще есть два с половиной часа времени: один час приготовления к бою и походу, один час плавания по заливу и полчаса хода до полигона. Я должен своевременно отказаться от стрельбы и от обеспечения в случае неготовности. Я на вас надеюсь.
Я не стал поручать ни инженеру РТС Федорцову, ни старшине команды Ивану Стрельцу поиск неисправности и стал заниматься этим сам. Через минут двадцать я определил, что неисправность возникла в схеме одного из соединительных ящиков системы целеуказания, размещенного в помещении агрегатной станции МР-310. Прозвонив цепи, я выяснил, что причина разрыва линий целеуказания находится в реле, в котором залипли контакты. Это было небольшое герметичное реле, и устранить неисправность можно было только путем его замены на новое, но сменить реле за оставшиеся уже два часа не было никакой возможности. На его маленькое основание необходимо было впаять около 30 проводов, и за такой срок эта работа была бы не под силу даже опытному монтажнику, а другого пути восстановить линии целеуказания не было. Расстроенный от невозможности изменить ситуацию, я закрыл крышку соединительного ящика и обрушил все накопившееся во мне негодование на уже ушедших с корабля Колмагорова и Сивухина, по бездарности которых два года тому назад были сожжены все линии целеуказания в системе МПЦ-301. От своего бессилия я стал крушить кулаком крышку злопоучного соединительного ящика. На стук и сотрясение переборки в агрегатную заглянул старшина команды Волков, выяснить причину и, увидев меня, разъяренного и колотившего кулаками по мощной крышке соединительного ящика, закрыл дверь. Его появление остановило мой приступ бессильной ярости, и, выругавшись, я вышел из агрегатной, поднялся в БИЦ и запросил по связи пост МПЦ-301:
- Проверьте еще раз целеуказание на носовой зенитный комплекс!
Через несколько минут из поста раздался ответ:
- Целеуказание проходит! Линии работают исправно!
Это была моя последняя надежда. Я рассчитывал, что контакты реле не спеклись между собою и от сотрясения, вибрации или небольшого толчка они смогут разомкнуться, и мой расчет оправдался! Оказалось, что технику можно ремонтировать, имея крепкие кулаки. Я спустился в пост МПЦ-301 и, убедившись еще раз в исправности линий целеуказания, доложил на ходовой мостик о готовности к стрельбе.
Зуб ценил неформальную сторону взаимоотношений с подчиненными и умело пользовался этим, добиваясь от офицеров больше, чем если бы пользовался формальными приказами.
- Начальника РТС к микрофону! - раздался голос Зуба по связи.
- Геннадий Петрович, спасибо! Надеюсь, что вы так же успешно сработаете во время стрельбы!
Винокуров промолчал. Он выдавливал свою благодарность к людям, как засохшую зубную пасту из уже затвердевшего тюбика. Был он формален, сух, скуп к людям и не проявлял к ним сочувствия.
Этой стрельбе на флоте придавалось очень большое значение не только потому, что она была призовая, а больше потому, что впервые стрельба велась одновременно по двум низколетящим противокорабельным ракетам, и было очень много технических и тактических сложностей при ее выполнении.
Корабль маневрировал на боевом курсе, и напряжение перед стрельбой перешло в тревожное ожидание пуска ракет с ракетных катеров. Местоположение катеров было известно, и они оба, находившиеся за пределами прямой видимости, периодически наблюдались на экране радара. Катера подтвердили готовность к пуску, и все замерли по боевой тревоге на своих боевых постах и командных пунктах, готовые взорвать тишину командами и докладами. Командир корабля объявил стрельбу обеим зенитным ракетным комплексам по готовности, и теперь все было в руках боевых расчетов и их командиров.
Я стою у выносного индикатора кругового обзора, чтобы самому не пропустить момент пуска и зафиксировать дальность обнаружения ракет. Первым докладывает оператор станции МР-310:
- Ракета! Пеленг 54, дистанция 36 км!
- Вторая ракета! Пеленг 53, дистанция 37 км!
Я наблюдаю на экране сигнал инверсионного следа после пуска ракет, вижу две отметки от ракет - и вдруг все исчезло. Ракеты не наблюдаются.
С мостика идет тревожный запрос командира эскадры:
- БИЦ! Где ракеты?
- Ракеты не наблюдаю!
- Что у вас со станцией наблюдения?
- Станция исправна!
Обстановка тревожная. Неужели станция не видит ракеты и мы пропустим их? Проходит минута, вторая, третья - а ракеты не наблюдаются. Снова запрос командира эскадры с мостика:
- БИЦ! Разберитесь, почему не наблюдаете ракеты?
Наконец поступает доклад от командира катера. Оказывается, ракеты стартовали, но маршевые двигатели у обеих ракет не сработали и ракеты после запуска, пролетев по инерции 300 метров, упали в воду. У меня отлегло от сердца. Слава Господу, со станцией все в порядке! Повторные пуски будет выполнять второй катер. Вновь объявлена 5 минутная готовность к пуску ракет - и вновь напряженное ожидание. На этот раз все прошло, как в учебном классе. Ракеты, запущенные с интервалом в 5 секунд, наблюдались с момента старта всю дистанцию полета без пропусков и были сбиты прямыми попаданиями. Видимость была превосходная, и визуально было видно, как фюзеляжи обеих ракет переломились после взрыва ракет ЗУР и их обломки летели еще какое-то время по инерции по снижающейся до воды траектории.
Стрельба была выполнена упешно, и я отдал свой последний долг кораблю. Через три недели бпк “Севастополь” вышел на боевую службу, и я провожал его, стоя на 3 причале, у которого прошли 8 из 13 лет корабельной службы. Я впервые провожал уходящие в море корабли, стоя на причале, и из моих глаз текли слезы.
- Прощай, “Севастополь”! Прощай, корабельная служба!
Мне было 35 лет, одну треть из которых я прослужил на кораблях, отдав им всю свою молодость.
Часть 111. Штаб Флота
1. С БЕЛОГО ЛИСТА.
Итак, закончился самый напряженный период моей флотской службы. Я
завершил корабельную службу и ждал приказа о назначении в Штаб флота.
Проводив "Севастополь" на боевую службу я неделю не мог придти в себя. Хотя
корабельная служба за 13 лет мне сильно опостылела, я привык к этой
сумасшедшей гонке как к наркотику и, оставшись не у дел, чувствовал себя потерянным. При всех отрицательных сторонах взаимоотношений с командованием корабля и постоянной конфронтацией я чувствовал свою необходимость, а теперь я был невостребован и ощущение собственной ненужности подавляло меня. Я был поставлен на штат на один из кораблей на должность командира группы, чтобы не остаться без жалованья, и был приписан к штабу бригады, выполняя отдельные поручения. Несколько раз я заходил в 5 отдел к своему однокашнику Володе Семенцову, чтобы справиться о сроках его перевода в Москуву, поскольку Управление кадров флота планировало мое назначение на его место. В одно из посещений я стал свидетелем события, которое мне, корабельному офицеру, было непонятно. Семенцову, возглавлявшему группу боевой подготовки надводных кораблей, необходимо было подписать исполненный документ у начальника 5 отдела. Мы сидели с ним в его рабочей комнате и, когда в нее вошел кто-то из офицеров, Семенцов спросил:
- Как настроение у шефа? Стоит ли заходить к нему на подпись?
- Он чем то раздражен и не в духе.
- Ну что-ж! Придется отложить визит до завтра.
Я был удивлен. Неужели так важно настроение твоего начальника, если интересы службы требуют подписать документ, и спросил об этом у Семенцова.
- Походишь по штабным корридорам и поймешь. Если твой начальник будучи в плохом настроении один раз тебя выставит из кабинета с неподписанным документом, затем другой раз, то на третий раз у него начнет складываться о тебе негативное впечатление, которое легко создать, но нелегко потом изменить.
Хотя объяснение звучало убедительно я не мог с этим согласиться. Впоследствии, служа в 5 отделе, а затем в 14 Институте ВМФ, я никогда не интересовался настроением своего командира и шел к нему на прием, если интересы дела этого требовали.
Когда выяснилось, что мое представление на новую должность находится в Управлении кадров флота и мое новое назначение дело только времени, мы с женой уехали в отпуск. Была середина ноября и за окном уже стояла холодная северная зима.
Часть своего отпуска мы провели в санатории в Хосте, застав позднюю теплую осень. Это был наш первый в жизни отпуск, когда мы жили с ощущением, что вырвались из трясины корабельной жизни и не думали о том, что после отпуска нас ждут попрежнему трудные дни. Было ощущение, что с плеч свалися очень тяжелый груз и на душе было светло, спокойно и легко, как не было никогда. Мы входили в новую для нас жизнь. Встретив Новый 1973 год в Ленинграде, мы возвратились в Североморск в первых числах января. Приказ о моем назначении на должность старшего офицера 5
отдела Штаба флота был подписан Командующим флотом 28 декабря. Меня ожидала неизвестная новая работа.
Я представился начальнику 5 отдела Штаба флота контр-адмиралу Владимиру Николаевичу Романенко, с которым мы коротко побеседовали и затем он отдал меня на попечение и введение в курс моих служебных обязанностей своему заместителю капитану 1 ранга Константину Михайловичу Курицыну.
Наша беседа с Курицыным продлилась около часа и затем он представил меня офицерам моей группы, с которыми я до этого уже был знаком по прежней службе. В моем подчинении было три офицера, лаборатория эксплуатации из 20 матросов и старшин и учебный радиотехнический кабинет с двумя мичманами.
Чтобы читатель смог понять и представить работу офицеров в 5 отделе неоходимо кратко описать его структуру и рабочее взаимодействие со Штабом флота.
Среди специализированных отделов и управлений Северного Флота, несущих ответственость за эксплуатацию и снабжение технических средств кораблей, только два замыкались непосредственно на Штаб флота - Управление связи и 5 отдел флота, а все остальные подчинялись Тылу флота. Оперативная работа 5 отдела заключалась в обеспечении командного пункта флота текущей информацией об обстановке в полигонах боевой подготовки флота и вдоль береговой линии Баренцева моря в пределах дальности действия береговых радиолокационных станций. Текущая работа 5 отдела было очень объемной и заключалась в снабжении кораблей радиотехническим имуществом, контроле за эксплуатацией и ремонте радиотехнических средств на кораблях, контроле за организацией боевой подготовки радиотехнических служб соединений и взаимодействии с предприятиями изготовителями техники в части заказа необходимых комплектующих изделий для повседневного обслуживания техники, при ремонте, модернизации и установки новых образцов вооружения на корабли.
На заместителя начальника 5 отдела по технической части капитана 1 ранга Евгения Павловича Белова замыкались вопросы ремонта радиоэлектронных средств и снабжение кораблей радиотехническим имуществом, а на заместителя по боевой подготовке Курицына - вопросы боевого использования и эксплуатации радиотехнических средств на всех соединениях подводных лодок и надводных кораблей, а также батальон берегового наблюдения. Этот батальон включал радиотехнические посты, расположенные на побережье, и главный БИП флота во главе с его командиром подполковником Ильей Борисовичем Могилевичем. Все эти направления были распределены между четырьмя группами.
Группу боевого использования и эксплуатации радиотехнических средств подводных лодок возглавлял капитан 2-го ранга Сапегин, которого впоследствии сменил капитан 2-го ранга Олег Петрович Камашкин, за группу надводных кораблей отвечал я, группу вычислительных средств возглавлял капитан 2-го ранга Виктор Петрович Григорьев, а группу берегового наблюдения возглавлял капитан 2-го ранга Алексей Иванович Коряпин.
За каждым офицером был закреплены корабельные соединения а также определенные направления в работе: гидроакстическое обеспечение противолодочных упражнений, использование радиоэлектронных средств в интересах противовоздушной обороны, эксплуатация радиоэлектронных средств.
В отделе был установлен определенный порядок адресования документов на исполнение. Все поступающие в отдел документы просматривались начальником 5 отдела и адресовались в два адреса: касающиеся вопросов боевой подготовки и эксплуатации направлялись заместителю по боевой подготовке, а по вопросам снабжения и ремонта заместителю по технической части.
По внутреннему распределению обязанностей я возглавлял группу боевого использования и эксплуатации радиотехнического вооружения надводных кораблей. Мои обязанности были просты, но оказались очень объемными и сводились к осуществлению наблюдения за боевым использованием и эксплуатацией радиотехнического вооружения на всех соединениях надводных кораблей Северного флота и составлению деловых документов по этим вопросам.
Моя повседневная работа сотояла в основном в ведении большой переписки с 5 Управлением ВМФ, частыми проверками готовности кораблей к выполнению ракетных стрельб, противолодочных задач и выходу на кораблях в море в составе группы офицеров Штаба флота для наблюдения за выполнением боевых упражнений, подготовки Указаний по использованию радиотехнических средств на время проводимых учений флота и подготовка докладов для начальника 5 отдела по специальным вопросам и к различным мероприятиям, проводимых Штабом флота.
Я был встречен офицерами с прохладным дружелюбием. Хотя мы знали друг друга давно, но я был для них чужак, не из их коллектива, выдвиженец извне, а чужаков нигде не любят. Существенным было то, что все мы пришли в отдел с одинаковых должностей.
Капитан 3-го ранга Михаил Иванович Пикалев пришел в отдел с должности начальника радиотехнической службы крейсера "Железняков", был старше меня на 8 лет и работал в отделе уже пять лет. Он закончил среднее радиотехническое училище в Кронштадте и по образовательному цензу не мог претендовать на повышение в должности и дослуживал последний год перед уходом на пенсию.
С капитаном 3 ранга Иваном Никифоровичем Евдокимовым мы были выпускниками одного училища, коллегами по службе на однотипных кораблях проекта 1134. Он был начальником радиотехнической службы бпк "Вице-адмирал Дрозд", сошедшего со стапелей завода годом раньше чем "Севастополь". Познакомились мы с ним еще на Балтике на переходе его корабля из Кронштадта в Лиепая, куда я был привлечен для помощи на время перехода. Евдокимов служил в отделе уже больше года и мое назначение больно ударило по его самолюбию. Он надеялся занять эту должность, которая позволяла получить звание капитана 2 ранга, а мой приход лишил его этой надежды.
Итак, я должен был пройти через стену неприятия меня офицерами группы, быть им начальником и руководить ими, не имея совершенно никакого опыта штабной работы. Впоследствии я не один раз задавал себе вопрос, чем руководствовался Романенко, когда выбрал меня на эту должность. Конечно, я имел безупречную рекомендацию от своего флагспециалиста эскадры капитана 1 ранга Владислава Ивановича Цыбульского и хорошие отзывы офицеров 5 отдела, с которыми я сталкивался по службе, но не имел совершенно никакого опыта штабной работы. Видимо Романенко увидел во мне то, чего я и сам не знал.
Деловая переписка, отнимавшая большую часть времени, имела свою предисторию, которую я естественно не знал и для познания которой требовалось время и постепенная текущая работа. В первые месяцы работы каждый документ исполнялся мною с большим напряжением. Мне приходилось тратить массу времени на поиск материалов, находящихся в десятках папок с деловой перпиской и касающихся исполняемого документа, и восстановление истории переписки. Хотя ни Пикалев ни Евдокимов не отказывали мне в помощи, но я ощущал, что это снисхождение к моей неподготовленности и неосведомленности и что мы делаем не общую работу, а каждый свою. Рабочей команды единомышленников не было и мне нужно было ее создавать.
Надо отдать должное, что климат взаимоотношений среди офицеров в отделе был очень благопрятным и никто и никогда не отказывал ни в помощи ни в совете обратившемуся и все делали это не считаясь со своей заянятостью. Мы с Григорьевым делили одну рабочую комнату и он, видя мое щекотливое положение, очень часто помогал мне, отыскивая требуемый документ или подбирая историю переписки по какому либо вопросу.
В таком напряжении прошло три месяца и я постепенно постигал премудрости штабной работы и искусство написания деловых документов. Надо отдать должное Курицыну, что он был великолепным методистом, умеющим быстро схватывать суть любого документа, представленного ему на просмотр и быстро внести необходимые поправки. Мне подчас приходилось по нескольку раз переделывать деловые письма, но я ему благодарен за эту науку и впоследствии служа в 14 Институте ВМФ вспоминал его не один раз.
Наступил апрель, приближалось начало общефлотского учения и отдел напряженно готовил необходимые документы, распоряжения и указания радиотехническим службам соединений.
2. ПЕРВЫЙ УРОК.
Ежемесячно все отделы и управления штаба флота представляли в Управление
боевой подготовки справку-доклад, в которой отражались основные моменты деятельности отдела. Представление этой справки-доклада было недавним нововведением, и как всякая новая кампания была предметом внимания начальников. Написание справки отнимало массу времени от неотложной текущей работы и было сущим наказанием. В общей сложности она занимала объем от 15 до 20 листов машинописного текста. Но написав эту справку была сделана только половина работы. Нада было еще пройти начальников с этой справкой, вначале отдав ее на прочтение, а затем на подпись. Сначала ее придирчиво просматривал Курицын и к нему делалось до трех заходов, а затем уже в отпечатанном виде она представлялась на подпись начальнику 5 отдела. Ответственность за сроки представления справки лежала на исполнителе и необходимо было следить, чтобы начальники и прочли и подписали ее во-время.
Как правило, подготовку справки поручали капитану 3 ранга Евгению Васильевичу Кузьмину, офицеру группы подводных лодок, который писал ее мастерски и его редакция проходила у начальников с первого раза, но в этот раз справку за март Романенко поручил подготовить мне. У меня уже вышло звание капитана 2-го ранга и прежде чем представить к очередному званию Романенко видимо решил проверить меня в экстремальной ситуации. В начале апреля 1973 года началось общефлотское учение и все офицеры отдела несли дежурство в Главном БИПе флота и разъезжались по соединениям флота. Специального времени для подготовки справки у меня практически не было и приходилось писать ее урывками и спешить, чтобы представить ее в срок. Сменившись с дежурства в Главном БИПе я спешил в отдел и садился за злополучную справку, для чего в нарушение требований соблюдения секретности я оставлял секретную рабочую тетрадь в своем сейфе. Но когда я закончил работу над справкой, оказалось, что оба моих начальника разъехались: Курицын уехал на побережье для проверки радиотехнических постов, а Романенко находился на запасном командном пункте Флота на Щукозре.
Я позвонил Романенко по оперативному телефону и доложил о готовности справки и невозможности представить ее из-за отсутствия транспорта. Мне все-же удалось взять на несколько часов газик в батальоне берегового наблюдения и передать ему подготовленный материал. Через два дня Романенко заехал в отдел и возвратил справку со своими многочисленными замечаниями. Было 10 апреля и до срока представления Справки оставалось 5 дней. Справку мне пришлось переделывать практически заново и прошло еще два дня прежде чем я снова представил ее на прочтение. Но мои ожидания закончить справку вовремя не сбылись. Романенко придирчиво редактировал ее и еще трижды возвращал на переделку. Я исписал три 96 листовых тетради, а в последний раз мне пришлось переписать ее в совершенно другой редакции, но все же успеть представить с небольшим опозданием. Романенко проверял меня на выдержку и штабную выносливость в экстремальных ситуациях, но это было только началом.
3. ПЕРВЫЙ ЭКЗАМЕН.
В 20-х числах апреля штабные учения флота закончились, но мне выпал неожиданный и серьезный экзамен. Во время учений в Атлантике мой бывший корабль бпк "Севастополь" не смог принять информацию по системе "Успех" от самолета ТУ-95 и из-за этого не выполнил стрельбу противокорабельными ракетами, а 7 оперативная эскадра не выполнила полностью запланированные мероприятия на зачетном тактическом учении. По каким-то причинам это стало предметом внимания Начальника штаба флота вице-адмирала В.Г.Кичева. По его приказанию в кабинете начальника Управления боевой подготовки контр-адмирала Ивана Григорьевича Швецова собралась комиссия для разбирательства причин случившегося и установления виновника. В этом разбирательстве принимали участие начальник Управления боевой подготовки и его заместитель, начальник штаба авиации флота, командир полка самолетов ТУ-95, начальник штаба 170 бригады, куда входил "Севастополь", начальник 5 отдела контр-адмирал Романенко, не считая офицеров, сопровождавших этих начальников. Комиссия безуспешно прозаседала более двух часов и не могла придти ни к какому решению. Летчики обвиняли корабль в неисправности техники и неготовности к работе с самолетом ТУ-95, а моряки утверждали обратное - о неисправности ботовой системы "Успех" на обеспечивающем самолете ТУ-95. Совещание зашло в тупик и тогда Романенко предложил пригласить меня, как бывшего начальника РТС бпк "Севастополь" и имевшего большой опыт использования этой системы, чтобы выслушать мое мнение. Я был вызван в штаб флота неожиданно, не зная причины вызова. В рабочем кабинете сидели два адмирала, генерал и около 15 человек старших офицеров и чувствовалось, что все уже порядком устали от надоевшего разбирательства конца которому не было видно. Когда я вошел и представился, Романенко обратился ко мне с вопросом:
- Товарищ Белов! В каком состоянии находится аппаратура "Успех" на бпк " Севастополь"? Почему по вашему мнению корабль и самолет ТУ-95 не могли наладить передачу и прием информации об обстановке в результате чего корабль не смог выполнить стрельбу противокорабельными ракетами?
Я тотчас понял, что произошло, и, что в данной ситуации для Романенко важен его престиж как начальника 5 отдела. Все нюансы взаимодействия корабля с самолетом-транслятором ТУ-95 я прекрасно знал и подобная ситуация по опыту предыдущей службы на корабле мне была более чем знакома. Я был убежден, что виновником неудачного взаимодействия с самолетами ТУ-95рц являлся бпк "Севастополь". Все присутствующие вопросительно и с надеждой смотрели на меня.
Я смотрел поверх лиц присутствующих и сосредоточенно думал о том, что же им доложить. Высказать свои предположения о неисправности аппаратуры на бпк"Севастополь", и как я потом выяснил эти предположения были правильными, или найти компромиссный ответ, устраивающий всех?
В данном случае доложенная мною правда не принесла бы никому ничего хорошего и ничего бы не изменила. Ну были бы наказаны участники по цепочке от командования бригады и вниз по нисходящей, но это никоим образом ничего бы не улучшило, а только ожесточило бы их, недосыпавших в течение двух недель учения и уставших от чрезмерного напряжения. Таким образом, кроме непрятностей для командования бригады, эта правда ничего бы не принесла. Для Романенко был важен его авторитет и престиж как начальника 5 отдела перед командованием Штаба флота и эта правда для него тоже кроме огорчения ничего бы не принесла. Ну, а для меня? Тоже ничего хорошего! Она принесла бы разочарование во мне со стороны Романенко из-за моего неумения быть дипломатом на штабной службе и неспособности поддержать и отстоять авторитет своего начальника и внесла бы холод в наши служебные отношения.
Решение пришло неожиданно и я почти автоматически стал говорить.
- Аппаратура на корабле в исправном состоянии и пред выходом на учение проверялась лабораторией 5 отдела, чему есть документальное подтверждение. Причина неудачной работы может быть только организационная, связанная с управлением маневрами самолета-транслятора. Дело в том, что при развороте самолета его передающая антенна экранируется крылом, происходит срыв синхронизации двух систем, трансляция прекращается и для установления синхронной связи между кораблем и самолетом требуется от пяти до десяти минут. В связи с имеющим место затенением антенны очень важен ракурс под которым самолет находится по отношению к кораблю во время трансляции. В моей практике бывали подобные случаи неустойчивой транслянии по этим причинам. Если самолет маневрировал в районе взаимодействия самостоятельно и не управлялся с корабля, то эти причины вполне вероятны.
После моего короткого доклада в комнате наступила тишина. Все сказанное мной было истиным и действительно имело место при взаимодействии с самолетом ТУ-95рц, но было совершенно неожиданно для обеих сторон: и для летчиков и для моряков. Летчики знали о существовании проблемы затенения передающей антенны крылом самолета при его развороте, но не представляли, что это может привести к таким последствиям. Дальше сработал принцип "цейтнота". Доклад начальнику Штаба флота о причинах невыполнения боевого упражнения 170 бригадой необходимо было сделать в этот же день, а для проверки моей версии требовалась дополнительная информация от кораблей и авиации и время для ее получения. Разбирательство зашло в тупик и моя версия с истиной посередине удовлетворила всех, поскольку никто конкретно не обвинялся в случившемся. Все с облегчением согласились с моим объяснением и через полчаса комиссия завершила свою работу.
На следующий день лаборатория приехала на бпк "Севастополь" для проверки системы "Успех" и действительно обнаружила ее в неисправном состоянии.
Романенко оценил мою находчивость, но и ему я не стал докладывать истинную причину срыва боевого упражнения.
В конце апреля Романенко неожиданно пригласил меня к себе и по установившейся традиции вручил мне новые погоны капитана 2-го ранга. Я сделал еще одну ступеньку вверх в своей офицерской карьере. Мы обмывали мое новое звание в ресторане “Ваенга” всем отделом и я почувствовал, что вошел в новый коллектив и был им принят.
4. ВОРОБЬЕВ.
Прошло летнее затишье и наступил август, когда вновь начинались общефлотские мерприятия и в самый пик работы ушел к новому месту службы Евдокимов. Иван Евдокимов, поняв, что в ближайшие несколько лет он не сможет получить продвижения по службе, подал рапорт о переводе его на службу в аппарат военных представителей 5 управления ВМФ на одном из предприятий, выпускающих радиоэлектронное оборудование для ВМФ. Мне необходимо было срочно найти офицера на его место, который подходил бы не только по деловым качествам, знаниям и опыту, но и с которым мне было бы легко работать. Я понимал, что если не предложу свою кандидатуру, то мне в группу назначат неизвестно кого, и я вспомнил про моего сослуживца по бригаде, опального флагманского специалиста РТС капитана 3 ранга Виктора Константиновича Воробьева, служившего после снятия с должности начальником РТС на бпк "Адмирал Зозуля". Мы с Воробьевым не были близкими друзьями, но мне нравилась его готовность всегда помочь и придти на выручку, и я выбрал его, расчитывая, что он будет моим единомышленником в работе.
Романенко и Курицын легко согласились с моим предложением и в сентябре месяце Воробьев был назначен ко мне в группу.
Воробьев, как и я, начинал работу в отделе с белого листа, и работать стало тяжелее, потому что я тянул работу и за него и за себя. Чтобы быстрее ввести его в рабочий ритм мне приходилось исполнять адресованные ему документы вместе с ним, но моральная атмосфера с уходом Евдокимова и приходом Воробьева разрядилась и через месяц в группе установились добрые деловые отношения, полное взаимопонимание и мы заработали как дружная команда. Вопреки моим ожиданиям Воробьев входил в работу очень медленно и мне приходилось помогать ему не только в овладении правилами и приемами работы в отделе, но и редактировать написанные им документы. У него не было стилистического дара, свои мысли он выражал довольно коряво и однажды Романенко устроил ему разнос за неудачно написанный доклад.
Начальник штаба флота проводил разбор итогов боевой подготовки за год с командирами объдинений и соединений и Романенко должен был выступить с анализом результатов противолодочной подготовки соединений флота. Воробьеву была поручена часть доклада посвященная надводным кораблям и он, полагая себя достаточно опытным в этих вопросах после двух лет службы флагманским специалистом штаба бригады, представил свой доклад Романенко не предупредив меня. Романенко не только не одобрил написанного им, но приказал переделать доклад заново, предупредив Воробъева, что сделает организационные выводы, если доклад не будет представлен вовремя. В отделе существовало правило, что за исполненный документ ответственность нес его исполнитель и я прекрасно понимал, что столкновение с Романенко может закончиться для него печально. Если Романенко сделает вывод, что Воробьев недостаточно подготовлен, то ему в отделе больше не служить. Мы написали доклад вместе и гроза миновала Воробьева. После этого случая я вплотную опекал его и любой доклад или написанный им документ пропускал через себя, неся дополнительную нагрузку. Но отдать должное Воробьеву он это понимал, ценил мою помощь и мне с ним работалось легко, не только потому что он признал во мне неформального лидера и шел за мной, но и в силу его положительных личных качеств. Только после ухода Романенко к новому месту службы я прекратил свою опеку, но к тому времени Воробьев уже набил достаточно шишек и многому научился. Пройдя одинаковую школу службы на одной бригаде, мы понимали друг друга с полуслова. Ему как и мне пришлось в течение года исполнять обязанности старпома на корабле и он, также как когда-то и я, отказался от дальнейшей карьеры старшего помощника командира и прямого пути в командиры кораблей. Однажды, во время дружеской беседы, или как мы называли на флоте - во время очередной "травли", он рассказал очень смешную историю, произошедшую на корабле во время его старпомства, которую я привожу ниже.
5. ДОБРЫЙ СОВЕТ
Было воскресное утро и старпом обходя корабль почувствовал что-то неладное в кормовом старшинском отсеке. В корридоре стоял запах туалета, хотя туалет размещался на палубе выше. Он несколко раз прошел по корридору, спустился через люк на палубу ниже, где располагался отсек радиолокационной санции и агрегатная, снова поднялся наверх. Он осмотрел все закоулки вентиляции и все углы, но так и не установил причину запаха. Он решил, что где-нибудь в закоулках сдохла крыса, которых водилось на корабле достаточно и пошел дальше в кормовые помещения. На обратном пути он снова прошел по тому же корридору и его резанул тот же неприятный запах. Он уже подошел к трапу ведущему в верхний корридор, как вдруг с резким стуком открылась настежь дверь из старшинской многоместной каюты и оттуда выскочил и промчался мимо него по трапу мичман Стрепетов, один из окончивших школу мичманов и служивший второй год на корабле. Старпом вернулся и решил зайти в каюту. Когда он подошел к открытой двери, то понял, что источник запаха исходит оттуда. В каюте стоял смрадный непонятный запах. На одной из коек поверх одеяла не раздеваясь без кителя лежал и тихо постанывал мичман Клоков. Старпом подошел к нему и спросил, что с ним и не позвать ли корабельного фельдшера, но ничего вразумительного из объяснений Клокова понять не мог и вызвал фельдшера. Корабельный врач был на берегу. Явился фельдшер из старшин срочной службы, работавший до службы на флоте тоже фельдшером в сельской больнице.
- Сходи в старшинскую каюту в кормовом отсеке и выясни не нужна ли помощь мичману Клокову. Он по-видимому неважно себя чувствует, - попросил старпом и занялся повседневными документами.
Минут через тридцать раздался стук в дверь каюты и зашел фельдшер. Он сказал, что оба мичмана Клоков и Стрепетов больны и есть подозрение на признаки дизентерии. Температура у обоих нормальная, но как он выразился, их обоих все утро “несет”. Он дал им лекарство и понаблюдает за ними и если обнаружит повышение температуры, то придется их госпитализировать.
Перед обедом старпом вновь вызвал фельдшера, чтобы поинтересоваться состоянием заболевших мичманов и узнать причину их заболевания. Фельдшер ответил, что подозрение на дизентерию он еще не снял, а о причинах оба мичмана говорить отказались.
Инфекция серьезное дело, на флоте это чрезвычайное происшествие и старпом решил зайти навестить мичманов. Когда он зашел, один из них лежал, а другой читал книгу, сидя за столом.
- Клоков! как Вы себя чувствуете?
- Все в порядке. Самочувствие нормальное.
- Если вы в состоянии, то я просил бы вас зайти ко мне, когда сможете.
Через час к старпому зашел мичман Клоков и в беседе с ним он выяснил причину “мичманской болезни”. Такого он еще не слышал за свою корабельную службу.
В субботу за обедом в старшинской кают компании велись разговоры кто о чем. И как-то случайно зашел разговор о мужской потенции. Для молодых мичманов этот вопрос был предметом острого интереса и они с знтузиазмом обсуждали эту тему. Мичман Бирюков, бывалый флотский мичман, служивший на кораблях уже второй десяток лет, молчавший почти весь обед, вдруг громко на всю каюткомпанию произнес:
- Я в молодости получил хороший совет и после этого никогда это меня не волновало. Вот я уже не молодой как вы а мужской прыти во мне больше чем в юноше. Женщины никогда ранее и сейчас не жалуются по этому поводу на меня.
Его реплика вызвала у многих откровенный интерес, но он отказался что-нибудь рассказывать больше того, что сказал. Эта интрига возымела действие и после обеда к нему подошли Клоков и Стрепетов и попросили поделиться опытом как же он схраняет сильную потенцию. Бирюков долго не соглашался рассказывать. Но когда оба мичмана в качестве довода сказали, что у них в воскресенье интимная встреча с молодыми женщинами и они не чувствуют себя уверенно как мужчины, Бирюков снисходительно согласился поделится с ними своим “богатым” опытом.
- Когда у меня предстоит интимная встреча, я ее заранее планирую.
Чтобы подготовит себя, я утром еду на рынок и покупаю полкилограмма парной молодой свинины. Прихожу домой, нарезаю сырую свинину на кусочки и сьедаю ее с горчицей. Можно при этом закусить свежими овощами, но условие - никакого алкоголя. Это блюдо начинает оказывать действие через шесть часов и на протяжении еще 12 часов ваша потенция будет выше всякой нормы. Вы будете чувствовать необычайный подъем физических сил, бодрость и свежесть и даже после этих 12 часов не будете чувствовать никакой усталости.
Это сообщение вскружило голову мичманам и они уже представляли себя сексуальными гигантами. Рано утром в воскресенье они поехали в Мурманск на рынок и купили полтора килограмма свинины и сразу же по возвращении священнодейственно съели ее. Действие “сексуальной” свининки началось ощущаться через два часа. У них закрутило в животах а затем “понесло” да так, что небо показалось им в овчинку, потому что они едва успевали добежать до туалета, который находился на одну палубу выше. Они промучились в беготне до конца дня воскресенья и только к позднему вечеру почувствовали, что может наступить финиш этого длинного “марафона”. Они поняли какую шутку с ними сыграл их старший “товарищ” и всерьез решили с ним расправиться. В понедельник рано утром мичман Бирюков позвонил старпому и сказал, что он заболел и не может придти на службу. Старпом понял причину его болезни и понимающе пожелал ему скорого “выздоровления”. До Бирюкова уже дошли сведения о событии, которое произошло с Клоковым и Стрепетовым и он из соображений собственной безопасности не рискнул придти на корабль, рассчитывая, что через день другой у них спадет пыл негодования и все закончится просто шуткой. Дело действительно закончилось шуткой и долго было поводом для подначек в каюткомпании мичманов.
6. ТРУДНОЕ РЕШЕНИЕ.
Среди постов берегового наблюдения, которые подчинялись 5 отделу, был радиотехнический пост, который затерялся на Новой Земле. Этот пост обслуживал кабельную линию инфразвуковых гидроакустических приемников, которая протянулась на 200 миль к западу от Новой Земли. Установлена эта линия была еще в конце 60-х годов и предназначалась для обнаружения факта проникновения иностранных подводных лодок в Баренцево море и прикрывала развертывание стратегических ядерных подводных лодок в угрожаемый период. Как и вся электронная техника тех лет оборудование линии было далеко от совершенства и гидроакустические приемники затекали, теряли сопротивление изоляции и выходили из строя. Ремонтировали линию только один раз в году в середине августа для чего направляли на Новую Землю специальное киллекторное судно. Август месяц был самым благоприятным по погодным условиям для проведения таких работ и на Новую Землю в очередной раз был отправлен киллектор "КИЛ-19". В эту экспедицию на киллекторе отправилась группа ремонтников с предприятия изготовителя, а руководство работами было поручено капитану 1 ранга Марку Владимировичу Рубинчику руководителю отдела стационарных средств обнаружения 1479 ЭГАБ ВМФ. Как правило, от 5 отдела в экспедицию всегда выходил руководитель группы берегового наблюдения, но в этот раз в связи с проводившимся общефлотским учением Романенко распорядился никого в экспедицию от 5 отдела не посылать. В начале сетября восстановительные работы на линии инфразвукового обнаружения были закончены и она была поставлена на контрольную проверку - линию приемников должна была несколько раз пересечь наша подводная лодка по заранее заданному маршруту. В это время началось общефлотское учение и в Главном БИПе было установлено дежурство офицеров 5 отдела. В день проверки линии мне выпало дежурство на ГБИП, куда около 10 вечера зашел начальник 5 отдела и обратил мое внимание на тщательный анализ данных от Новоземельского поста наблюдения, откуда должны были поступать донесения во время контрольной проверки лини. К 12 ночи на ГБИП пришел Алексей Иванович Каряпин, которому подчинялся и ГБИП и Новоземельский пост наблюдения. Он пришел задолго до предполагаемого начала проверки инфразвуковой линии обнаружения, чтобы самому проанализировать донесения от поста наблюдения. Расчет ГБИП вел свою повседневную работу и мы с Каряпиным тихо беседовали, сидя за планшетом, на котором была развернута морская крупномасштабная карта района расположения инфразвуковой линии. Около часа ночи от Новоземельского поста наблюдения начали поступать доклады о срабатывании инфразвуковых датчиков, хотя до расчетного времени прибытия лодки в район линии оставалось еще 4 часа. По оперативной обстановке в районе линии инфразвуковых датчиков наших подводных лодок не было. Я решил зайти к старшему помощнику оперативного дежурного, чтобы выяснить нет ли донесений от подводной лодки обеспечения о переносе срока начала обеспечения. Старпомом оперативного дежурного был капитан 1-го ранга Спартак Сергеевич Соколов, с которым мы были в дружеских отношениях и знакомы еще по прежней службе на 121 бригаде, и он без излишних формальностей выдал интересующую меня информацию. Обеспечение проверки линии должно было начаться согласно плану, а по имеемой разведсводке в северной части Норвежского моря находилась американская противолодочная атомная подводная лодка. В течение часа мы с Каряпиным анализировали донесения поста наблюдения и пришли к выводу, что в нейтральных водах Баренцева моря находится иностранная подводная лодка и линия имеет с ней контакт. Перед нами встала дилемма: докладывать ли об этом оперативному дежурному флота и начальнику 5 отдела Романенко. Коряпин был человеком несколько импульсивным и намерен был немедленно доложить об этом оперативному дежурному флота и мне почти силой пришлось удержать его от этого шага. Наши с Коряпиным мнения разошлись. Мы вступили в длительную полемику и я стал объяснять ему, что этого делать не следует. В случае поступления нашего доклада оперативному дежурному могла быть объявлена тревога по флоту и тогда в район обнаружения были бы направлены противолодочные силы флота: корабли и авиация. Коряпин, прослуживший всю свою службу на берегу, не представлял ни динамики ни размаха подобной противолодочной операциии. Операция эта очень дорогостоящая и могла обернуться для 5 отдела большим конфузом из-за недостаточности классификационных данных и привести к непредсказуемым последствиям для начальника 5 отдела и для нас обоих из-за проявленного непрофессионализма . Мои соображения сводились к тому, что линия еще не прошла официальную проверку и поступающие донесения могут быть недостоверными и мы не могли уверенно сказать, что получен контакт с подводной лодкой. Последний довод убедил его и мы с ним напряженно анализировали поступающую информацию. По мере того как вырисовывалась прокладываемая трасса движения предполагаемой подводной лодки, мы все более и более убеждались, что имеем реальный контакт с инстранной подводной лодкой, которая движется курсом на северо-запад. Информация от Новоземельского поста поступала в течение двух с половиной часов и, когда контакт был потерян, мы еще около двух часов находились в ожидании повторного обнаружения. Через четыре часа снова пошли донесения от поста, но на этот раз это совпадало по времени с началом запланированной проверки линии. Проверка прошла успешно и на следующий день Романенко доложил начальнику штаба флота, что линия поставлена на боевое дежурство.
Романенко об этом событии стало известно некоторое время спустя в неофициальном разговоре, когда он уже получил назначение в 14 Институт ВМФ и сдавал дела, но он предпочел не отреагировать на это сообщение.
7. ПРОВЕРКА НА ВЫДЕРЖКУ.
Наступил сентябрь и подошло время моего отпуска. По заведенному порядку все офицеры отдела начинали свой отпуск с понедельника, а уезжали в пятницу, тем самым увеличивая его еще на два дня. Настала долгожданная пятница, когда мы собирались уехать в отпуск, и утром перед уходом на службу я предупредил жену, чтобы она все подготовила к отъезду на случай если я задержусь и у меня останется время только чтобы переодеться. Повидимому это было каким-то предчувствием. За двадцать минут до конца рабочего дня меня неожиданно пригласил к себе Романенко.
- Геннадий Петрович! Срочно выезжайте на 170-ю бригаду всей вашей группой и проверьте готовность двух кораблей к выходу на боевую службу. Дело очень срочное. Возьмите мою машину.
Романенко знал, что я уезжаю в отпуск и повидимому это было очень важно, чтобы я лично возглавил эту проверку. Я уточнил некоторые детали и вышел из его кабинета.
- Плакал мой отпуск, - думал я. Сегодня мне уже не улететь и мои билеты на самолет пропадут. А как добираться до Ленинграда одному Господу известно, потому что билеты на самолет можно было купить только на конец сентября.
- Все! Я еду проводить свой отпуск на 170 бригаде, - сказал я входя в рабочую комнату. Собирайтесь на проверку. Мы выезжаем через пять минут.
Сдав рабочие портфели с секретными документами мы втроем уже выходили из здания, как вдруг выбежал дежурный по отделу и сказал, что Романенко просит меня зайти.
Я вошел в кабинет к адмиралу, который сидел за столом и читал разложенные перед ним документы. Нступила тихая пауза. Через несколько минут он оторвался от работы и спросил:
- Геннадий Петрович! Когда начинается ваш отпуск?
- С понедельника.
- А когда вы собираетесь уезжать?
- Сегдня, вечерним авиарейсом.
- Как же вы успеете на рейс после окончания проверки?
- Пока не знаю. Может быть и не успею.
- Поручите руководство проверкой Воробьеву и поезжайте в отпуск. Желаю приятно его провести!
Романенко прекрасно все помнил. Он мне устроил очередной экзамен на выдержку. Ему была интересна моя реакция на такую напряженную ситуацию и я неожиданно оказался на высоте.
После этого эпизода во взаимоотношениях с Романенко у меня наступил перелом. Он коренным образом изменился ко мне и, когда бы в последствии я ни заходил к нему на подпись документов, я всегда ее получал, несмотря на его занятость и настроение. Он в меня поверил! Таков у него был характер. Он долго проверял своих подчиненных, а если в кого-то поверил, то это было навсегда, только если тот не проваливал какую либо работу.
8. ПАМЯТЬ АДМИРАЛА.
Наступила осень - конец года боевой подготовки и командующим флотом адмиралом Георгием Михайловичем Егоровым проводилась конференция по итогам боевой подготовки. Начальнику 5 отдела предстояло выступить на этой конференции с докладом и он поручил мне подготовить все необходимые материалы. Всякий раз подготовка таких материалов была очень ответственным делом, потому что на карту ставился престиж и отдела и самого начальника. Я поручил Воробьеву текущие дела и с головой ушел в подготовку доклада. Для меня доклад такой важности был первым и я понимал, что для меня это тоже экзамен на зрелость. Доклад почему-то писался довольно трудно, но фактического матераила было достаточно и я уложился в срок. Я принес Романенко отредактированный вариант доклада в рабочей тетради, который был расчитан на 30 минут, и стал ждать его реакции и оценки написанного. Через два дня Романенко пригласил меня, чтобы обсудить доклад и внести некоторые поправки. Принципиальных замечаний по докладу было мало, но он просил добавить некоторые факты и высказал соображения по подготовленным черновикам плакатов. Я с облегчением вздохнул, что доклад был одобрен и для окончательной доработки доклада времени было достаточно.
Владимир Николаевич любил расставлять в подготовленных ему докладах свои собственные акценты, делая соответствующие вставки отдельных фраз, слов и предлогов, которые я обнаружил и в моем тексте. Но его некоторые выражения показались мне несколько корявыми и я, внеся в них свою редакцию, сдал доклад в печать. До начала конференции оставалось еще три дня, которых было достаточно, чтобы ему еще раз внимательно ознакомиться с текстом. Получив доклад из машинописного бюро и поправив замеченные опечатки, я принес доклад Владимиру Николаевичу. Работа была мною закончена и остались только технические детали по доставке в штаб флота наглядных плкатов и размещение их на демонстрационном стенде в день конференции непосредственно перед выступлением. На следующий день в конце рабочего дня меня неожиданно пригласил Романенко вместе с черновиками доклада. Войдя в его кабинет, я увидел раскрытые листы доклада и понял по его лицу, что он чем-то недоволен. Мои догадки оправдались. Он не предложил мне сесть и недовольно произнес:
- Товарищ Белов! Разве указания адмирала для вас не являются законом?
- Товарищ адмирал! Мне кажется я не дал для этого никакого повода.
- Почему вы исключили из текста пометки, которые я сделал в черновике доклада? Вы считаете возможным вносить редакцию в мои заметки?
Я понял что произошло. Из всех пометок, которые он сделал по тексту доклада я исключил всего три слова, которые на мой взгляд не вписывались в стиль и звучали коряво. Но мне было непостижимо, как он мог помнить все свои пометки в 30 страничном докладе и эти три несчастных слова, не несущих никакой смысловой нагрузки, а только обозначавших некоторый акцент.
- Покажите мне это место в вашем черновике доклада!
Я развернул тетрадь в указанных им двух местах и обнаружил зачеркнутые мною черным фломастером три злополучных слова.
- Я посчитал, что эти фразы будут благозвучнее.
- Прошу вас впредь не редактировать мои пометки. Можете идти.
У Романенко была феноменальная память и я первый раз в этом наглядно убедился и получил хороший урок взаимоотношений со своим начальником. К счастью это никак не повлияло на его отношение ко мне и я попрежнему пользовался правом входа и получения подписи на документах независимо от его занятости.
9. САВКИН.
В начале 1974 года по возрасту был уволен со службы Миша Пикалев. Он был прекрасным и безотказным исполнителем и мне работалось с ним очень легко. К тому времени наши формальные служебные отношения перешли в разряд дружеских. Я всгда был консерватором в работе с подчиненными мне офицерами, не любил частой их смены и попытался воспрепятствовать уходу Пикалева и продлить ему службу еще на один год, мотивируя увеличившимся объемом работы, необходимостью преемственности в работе и недопустимостью полного обновления офицеров в группе за срок менее чем полтора года. Романенко был неумолим. Не принесла мне успеха и попытка подобрать свою кандидатуру на место Пикалева. На его место по личному указанию Романенко был назначен капитан 3-го ранга Виктор Иванович Савкин, начальник подчиненной мне лаборатории.
Я знал Виктора Ивановича еще до прихода в отдел, когда он не один раз приходил ко мне на корабль со своей лабораторией и проводил ремонтные и восстановительные работы техники. Савкин был прекрасным инженером, великолепно знавшим почти всю технику кораблей, кроме гидроакустических станций. Настройкой станций он занимался очень вдумчиво и со знанием дела, не просто находя возникшую неисправность, но анализируя причину ее возникновения и тем самым оценивал текущую надежность станции. Он был одаренным "технарем" и я многому от него научился и перенял. У нас с ним сложились дружеские отношения еще до того как я пришел в 5 отдел и стал его непосредственным начальником. Я высоко ценил его инженерные знания и высокую техническую осведомленность, но в группу требовался офицер хорошо подготовленный в организации боевого использования радиотехнических средств. Он ни одного дня не плавал на кораблях и всю службу прослужил на берегу в радиотехнической мастерской. Я понимал, что не пройдя коридоры корабельной службы, он будет чувствовать себя очень неуютно при проверках организации радиотехнических служб кораблей и, чтобы его не травмировать, пришлось мне определить в его ответственность только вопросы эксплуатации радиотехнических средств на кораблях. Это было важно, но не настолько чтобы только эту работу возложить на одного офицера в моей малочисленной группе. Никаких вопросов связанных с вопросами боевой подготовки радиотехнических служб кораблей я не мог ему поручить. Но Савкин был хорошим и надежным товарищем, умел работать в команде, никогда не отказывался от порученной ему работы и быстро вписался в нашу единую команду. На должность начальника лаборатории вместо Савкина был назначен капитан-лейтенант Юрий Степанович Кондаков, бывший до этого инженером РТС на бпк "Адмирал Зозуля" и перешедший на работу в радиотехническую мастерскую флота, после того как у него обнаружили заболевание крови от длительной работы с СВЧ излучениями.
10. ПРОИСКИ КОСТИ.
В начале 1974 года Романенко ушел к новому месту службы – заместителем начальника 14 Института ВМФ. На место Романенко претендовал его заместитель Константин Михайлович Курицын. Но у них не сложились отношения, которые особенно испортились перед уходом Владимира Николаевича. На должность начальника 5 отдела Штаба флота был назначен флагманский специалист флотилии подводных лодок из Западной Лицы капитан 1-го ранга Автоном Владимирович Лобанов и это задело самолюбие Курицына. Он встретил Лобанова с прохладцей и делал все, чтобы оставить его в информационном вакууме, при всяком удобном случае старался подставить его, не теряя надежды на кресло начальника. Офицеры отдела сразу это почувcтвовали.
Лобанов был творческой личностью и большим новатором. Он в совершенстве знал все радиоэлектронное вооружение подводных лодок, проблемы с шумностью и имел уникальный опыт боевого использования гидроакустических комплексов. Он внес свежую струю в работу отдела и с его приходом офицеры групп боевой подготовки оживились и работали творчески и с энтузиазмом. Автоном Владимирович вошел в руководство отделом мягко, без давления и с уважением выслушивал другие мнения и принимал их. Единственным его недостатком было пристрастие к спиртному, но офицеры старались этого не замечать. Лобанову недоставало опыта и знаний по использованию радиоэлектронных средств надводных кораблей, но на помощь Курицына он не мог расчитывать. Получилось так, что на все совещания у командования флотом он всегда приглашал меня как эксперта по надводным кораблям. Пришло время когда количество моих выездов с Лобановым перешло в новое качество: он почувствовал мою широкую осведомленность и я постепенно становился его постоянным спутником на совещаниях и во время визитов руководства 5 Управления ВМФ на флот как незменимый консультант. Курицын по-своему расценил эту ситуацию, увидев во мне соперника в борьбе за место начальника 5 отдела и покушавшегося на его авторитет. Он перживал, что его обошли с повышением в должности после ухода Романенко и еще не терял надежды сменить Лобанова, поскольку возраст и опыт штабной работы позволяли это.
Я недооценил эту ситуацию, а попросту не задумывался и воспринимал все как должное. Наступил март 1974 года и Курицын поручил мне подготовить распоряжение по использованию радиотехнических средств на предстоящее общефлотское учение. Этот руководящий документ исполнялся уже много раз, его содержание было многократно опробировано и каждый раз вносились только небольшие изменения. Но в этот раз Курицын долго меня инструктировал какие по его мнению должны были быть введены изменения, новшества и поставил срок завершить документ и разослать на все соединения Флота не позднее 30 марта. Я не стал привлекать никого из своих офицеров к его подготовке и занялся сам. Через две недели я закончил подготовку Распоряжения и отдал его на прочтение Курицыну. Прошла еще одна неделя, пока он знакомился с Распоряжением, в течение которой я несколько раз его спрашивал о судьбе исполненного мною документа, беспокоясь о том, чтобы успеть завершить его в срок. Курицын убаюкал меня, что он скоро закончит чтение и вернет документ со своими замечаниями. Через неделю надо мною стали сгущаться тучи гнева Курицына. В понедельник он пригласил меня к себе в кабинет и устроил мягкий разнос за то, что я сделал все не так, как мне было сказано и что в таком виде отсылать Распоряжение равносильно тому, чтобы опозорить 5 отдел флота в глазах всех корабельных соединений. Мне была поставлена задача не только заново его переделать, но и разработать новые формы отчетности для радиотехнических служб соединений, а у меня оставалась только одна неделя времени. Работа была почти непосильной.
Вернувшись к себе в рабочую комату я стал размышлять над само собой взникшим вопросом. Почему в этот раз при подготовке к общефлотским учениям мы с Курицыным стоим по разные стороны баррикады? Вместо того, чтобы коструктивно обсудить как быстро поправить не понравившееся ему Распоряжение он неделю продержал документ у себя в сейфе, затем приказал переделать его почти заново и дополнительно разработать около десятка новых форм отчетности. Я пришел к выводу, что Курицын решил подвести меня под взыскание и дискредитировать в глазах Лобанова. На душе стало липко и противно. Формально я не мог ничего Курицыну противопоставить, потому что в его действиях не было изъяна и мне оставалось только сжать зубы и работать. В течение трех дней я уходил из отдела только на ночь и сидел за рабочим столом по 14 часов, но в четверг в середине дня я положил Курицыну на стол заново написанное Распоряжение:
- Константин Михайлович! Установленный вами срок рассылки Распоряжения истекает в понедельник. Не могли бы вы сегодня просмотреть его новый вариант, чтобы завтра я смог сдать его в печать.
- Вы что, собираетесь прикрыть свою неспособность подготовить Распоряжение тем, что ставите меня в цейтнот и переводите стрелку исполнения документа на меня?
- Я не распоряжаюсь вашим временем, а высказал свои соображения.
Я понял, что правильно оценил намерения Курицына довести эту ситуацию до конфликта. Курицын возвратил мне рукопись в конце следующего дня с множеством замечаний по переделке как содержания так и представленных форм ни сказав при этом ни слова. Это был кризис! Все необходимо было переделывать практически заново.
Я пришел в свою рабочую комнату и со злостью швырнул тетрадь на стол:
- Не буду переделывать! Если Курицын хочет конфликта, то он его получит!
Воробьев пытался меня успокоить, но меня захлестнули эмоции от несправедливости Курицына.
- Гена! Успокойся! Плетью обуха не перешибешь. Ты же знаешь Курицына. Единственное что ты должен сделать это садиться за переделку Рспоряжения немедленно и к утру понедельника положить ему на стол, а я тебе помогу.
Мы с Ворбьевым просидели оставшееся время пятницы, всю субботу и воскресенье над переработкой Распоряжения, а в 9 утра в понедельник я молча положил Курицыну на стол переделанный заново документ. У Кости вытянулось лицо! Он не ожидал, что я в состоянии проделать эту работу за такой короткий срок.
Когда он закончил его просмотр и пригласил меня, чтобы возвратить документ и сдать его в печать, к нему в кабинет зашел Лобанов.
- Константин Михайлович! Как у нас дела с подготовкой к флотскому учению и рейдовым сборам кораблей? Готово ли Распоряжение?
- Распоряжение подготовлено, но Белов затянул его разработку и оно получилось не таким как это было необходимо сделать, но времени на его переработку уже нет и придется рассылать его в таком полусыром виде.
Но это уже был его мелкий укол по сравнению с тем, что он намеревался предпринять. Лобанов не отреагировал на его замечание и сказал, чтобы завтра оно было отправлено на соединения флота и об этом было доложено в Управление боевой подготовки. Период дружеских отношений с Курицыным закончился и он начал тихую компанию, подставляя меня где это было возможно. Но я уже понял его намерения и меня это мало беспокоило.
11. ГРИГОРЬЕВ.
Виктор Петрович Григорьев возглавлял направление вычислительной техники и боевых информационных управляющих систем (БИУС), установленных на надводных кораблях и подводных лодках. После нескольких лет корабельной службы на Севере он поступил в Академию ПВО в г. Харькове и после ее окончания был назначен в 5 отдел, где мне посчастливилось с ним встретиться и короткое время вместе работать. Высокого роста, привлекательной внешности, со слегка суженным к подбородку лицом и орлиным носом, придававшими его лицу птичье выражение, с буйной шевелюрой слегка вьющихся черных волос, дополнявших его внешность, он обладал каким то необъяснимым магнетизмом.
Григорьев был одаренным человеком широкой натуры и неунывающим балагуром, умел располагать к себе людей и никогда не отказывал в помощи, если его об этом просили. Он был быстр и в разговоре, и в мыслях, и в делах и его энергичная натура кипела, постоянно требуя выхода неуемной энергии, а его находчивость нас просто изумляла. На военной службе люди тоже допускают промахи и ляпсусы, за которые начальники журят и взыскивают со своих подчиненных.
Поскольку в 5 отделе он был единственным офицером, кто блестяще разбирался в новом радиоэлектронном вооружении - БИУС, то он был в фаворе у Романенко и единственным, кого обходила гроза начальственного гнева. Этому способствовало его умение находить приемлемое оправдание и выход из щекотливых и трудных ситуаций и он умел "заземлять" Романенко в казалось бы совершенно безвыходном положении, когда ему грозило наказание. Был такой смешной случай. Однажды Романенко вернулся из штаба флота в плохом настроении: то-ли он был недоволен работой офицеров, то-ли атмосферой которая установилась в отделе и поведение офицеров раздражало его. Он пригласил всех в свой кабинет, построил в две шеренги лицом к лицу и долго молча прохаживался вдоль строя, внимательно рассматривая каждого как при осмотре внешнего вида перед увольненем команды на берег. Затем стал задавать каждому вопрос: «Какие у вас есть ко мне претензии, заявления, жалобы?» Были они почти у каждого, но все дружно заявляли: «Жалоб и заявлений, товарищ адмирал, не имею!» Последним во второй шеренге стоял Григорьев, который на этот вопрос ответил:
- Есть претензия, товарищ адмирал!
- Какая же, товарищ Григорьев? Изложите.
- Вы нас мало ругаете, товарищ адмирал, - был ответ.
Романенко долго смотрел в хитрые глаза Григорьева, затем рассмеялся. Весь строй дружно грохнул смехом.
- Свободны! – сказал он.
Все дружно покинули его кабинет, не испытав начальственного гнева, благодаря находчивости своего товарища.
Обаятельная внешность Григорьева не оставалась без внимания противоположного пола и он был любимцем всего женского персонала отдела, которых он покорял неистощимым остроумием. У него всегда были в запасе неисчислимые шутки и конфеты, которыми он всегда их одаривал. В отделе он сошелся с Анатолием Терентьевым и они были закадычными друзьями. Оба были любителями весело погулять и придумали безошибочный трюк, чтобы умыкнуть из дома. В доме Григорьева вечером раздавался телфонный звонок:
- Звонит дежурный по 5 отделу. Я могу поговорить с Григорьевым.
- Он сейчас занят. Что вы хотите ему передать?
- Ему приказано отправиться сегодня в Западную Лицу. Катер отходит через два часа. Пусть он срочно позвонит дежурному по отделу.
Через некоторое время Григорьев звонит дежурному по отделу и получает "инструктаж" по поводу предстоящей командировки.
- Надя! Собери пожалуйста мне белье. Я сегодня уезжаю в командировку в Западную Лицу на два дня.
Тот же диалог происходил и у Терентьева дома после чего два друга весело проводили вечер, а на утро приходили в отдел ни свет ни заря и предупреждали дежурного, что они оба в Западной Лице на случай если ими будут интересоваться. В обеденный перерыв оба сидели в своих кабинетах и не выходили из здания, чтобы не "засветиться", и кто нибудь из офицеров приносил им бутерброды, чтобы "гуляки" не лишились сил. Вечером следовало продолжение их амурных похождений, а на следующий день, "уставшие от дальней поездки", они возвращались домой и ругали начальство, которое отрывает их от домашнего очага.
12. НЕ ЗАБЫВАЙ…
Надо сказать, что в отделе среди офицеров традиционно был дух товарищества и никакого наушничества и информаторства начальству. Придя в отдел я сразу почувствовал, что все стараются и объяснить и помочь если это требуется не считаясь со своей занятостью. Но однажды произошло событие, которое не оставило никого равнодушным. На флоте сложилась практика обучения офицеров радиотехнической службы новой технике на предприятиях, которые ее изготовляли. Пришли новые противолодочные корабли с гидроакустической станцией Титан-2, изготовителем которой был Таганрогский завод "Водтрансприбор" и на его производственной базе 5 Управление ВМФ организовало обучение специалистов со всех флотов и учебных зеведений. От 5 отдела послали на обучение капитана 2-го ранга Анатолия Терентьева. Приехав в патриархальный Таганрог, он почувствовал вольницу после напряженной службы, загулял и два дня не приходил на занятия. Старшим военпредом на этом заводе был полковник Михаил Марьянчик, недавний выходец из 5 отдела в котором прослужил более десяти лет и который был ответственным за организацию этих занятий. Когда ему стало известно о прогуле Терентьева, он ничтоже сумняшеся послал письмо на имя начальника 5 отдела с кляузой на Терентьева, ничего последнему не сказав. Терентьев возвратился из Таганрога и имел неприятный разговор с начальством по поводу своих прогулов во время учебы, но нашел оправдание пропуска занятий своей болезнью. Все офицеры в отделе возмущались поступком Марьянчика. Терентьев был поражен и возмущен кляузой Марьянчика больше всех. Ведь раньше они занимали в отделе равные должности и длительное время были в приятельских отношениях. Виктор Григорьев, правдолюб и верный друг Трентьева, не мог успокоиться, назвав это подлостью и предательством. Вскоре это происшествие с Терентьевым забылось.
Прошел год и на сборы специалистов радиотехнической службы, проводившиеся на Северном флоте Начальником 5 Управления ВМФ вице-адмиралом Чемерисом, из Таганрога приехал Миша Марьянчик. Марьянчик был встречен в отделе с распростертыми объятиями и о неприятном эпизоде никто из офицеров ему не напоминал. По случаю его приезда на флот Григорьев, Терентьев и офицеры группы, которой раньше руководил Марьянчик, пригласили его на ужин в ресторан "Ваенга". Вечер удался, все были немного навеселе и около 10 вечера закончили ужин. Это были времена сухого закона в Североморске и попасть в ресторан было нелегко. У входа в ресторан стояло много желающих провести вечер и когда дружная компания выходила из ресторана, кто-то кого-то ненароком толкнул, возникла перебранка, шум и внезапно к ресторану подкатил газик с помощником коменданта города капитаном Вовк. Увидев суматоху у входа в ресторан, Вовк, высокого роста, широкоплечий гигант вошел в галдящую толпу и чуть не забрав подмышку невысокого Марьянчика, одетого в цивильную одежду, втолкнул его в газик и укатил в комендатуру. Никто толком не мог понять что-же произошло, но с комендатурой спорить бесполезно, особенно в нетрезвом состоянии правды не найдешь.
На следующий день Марьянчик появился в отделе после обеденного перерыва, смущенный и встревоженный. Ему предстояло объясняться со своим непосредственным начальником вице-адмиралом Чемерисом о причинах своей неявки на сборы в тот день, когда он должен был выступать с докладом. Все знали неписанное правило, что если ты попал в комендатуру, значит в чем-то виноват, и Чемерис, не вняв его объяснениям невиновности и непричастности к событиям около ресторана, наложил на него дисциплинарное взыскание.
Закончились сборы и Марьянчик зашел в отдел попрощаться с сослуживцами. Перед его уходом Григорьев и Терентьев отозвали его в сторону и сказали по-дружески:
- Миша! Не забывай своих товарищей, а твое приземление в комендатуре это тебе наше наказание за кляузу на Терентьева, чтобы ты не очень зазнавался.
А все произошло по сценарию Григорьева. Когда он узнал о приезде Марьянчика, в его буйной голове родился план как того проучить.
- Зазнался Марьянчик! Почувствовал себя большим начальником. Он очень быстро забыл свои прежние "похождения" и отвернулся от старых друзей. Мы его проучим.
Григорьев был в приятельских отношениях с помощником коменданта города и попросил его подъехать к ресторану Ваенга к 10 часам вечера. Перепалку и ссору затеяли друзья Григорьева, которые тоже пришли к ресторану в это же время, ну а забрать в комендатуру буянивших около ресторана от Вовка требовали его обязанности. Только вот указал ему на Марьянчика Григорьев. Подоплека этого события стала известна в отделе всем офицерам, но мы догадывались, что и командованию тоже.
13. НА КП КОМАНДУЮЩЕГО ФЛОТОМ.
Прошло почти два года как я расстался с кораблем и с бригадой, на которой прослужил более восьми лет. Мои контакты с офицерами бригады ограничивались случайными встречами во время проверок. Но совершенно неожиданно я встретил в штабе флота Владимира Говорухина, куда он прешел служить с должности флагманского минера бригады. На штабную работу флагманским минером он был продвинут несмотря на свои шутки и проделки, о которых вы, уважаемый читатель, узнали в первой части книги. Но прослужил он в этой должности недолго и перешел в Штаб флота помощником оперативного дежурного флота по ПЛО. Большая семья требовала уделять детям и дому время, которого он не имел, служа на корабле. В Штабе флота он нес суточное дежурство через три дня и впервые свободно вздохнул после тяжелой службы на соединении. Но он был прежним Говорухиным и попрежнему шутил, подшучивал и подначивал всем, кто был с ним рядом. Шлейф Говорухинских шуток и подначек дошел и до Штаба флота. Все кто знал его относились к нему с доброй иронией всегда ожидая шуточного экспромта, но произошло еще одно событие после чего он снова взошел на пьедестал своей популярности. Будучи хорошим семьянином, он всегда рассказывал о своей семье и все знали, что у него три дочери и он не теряет надежды иметь в семье сына и назвать его Егором.
Однажды он пришел на службу возбужденный и взволнованно сообщил, что у него большое семейное событие, жена родила сына, которого назвали Егором. Все заходили на КП флота поздравить с прибавлением семьи, но совершенно неожиданно для всех начальник штаба флота вице-адмирал Василий Григорьевич Кичев зашел на КП во время Говорухинского дежурства только для того, чтобы тоже поздравить его. Штабные остряки спрашивали Говорухина уж не в честь ли Командующего флотом Георгия Михайловича Егорова он назвал своего сына этим именем и обвиняли его в служебном подхалимаже. Но шутка шуткой и однажды при случайной встрече Командующий флотом Егоров в присутствии большого количества офицеров поинтересовался здоровьем сына Говорухина Егора. Это не осталось без внимания и теперь близко знавшие его офицеры при встрече вместо утреннего приветствия спрашивали:
- Володя! Ну как Егор? Готовь его себе на замену.
На командном пункте флота была своя иерархия отношений. Воглавлял КП оперативный дежурный по флоту. Должность эта была адмиральская и назначались на нее офицеры прошедшие должность командира бригады или начальника штаба бригады подводных лодок или надводных кораблей. На его столе было два прямых телефона: один с Командующим флотом, а второй с начальником штаба флота. Старшим помощником оперативного дежурного назначался на сутки один из офицеров Управления Боевой подготовки Штаба флота. “Старпом”, как его называли на КП, кроме обычной связи также имел прямой телефон с начальником Штаба Флота. Кроме того, в состав дежурной службы входил помощник оперативного по ПЛО и еще два поста: Пост ПВО, с огромным прозрачным планшетом, на котором велась воздушная обстановка в оперативной зоне флота и Пост наблюдения или как его называли Береговой БИП, где тоже на прозрачном планшете велась надводная обстановка в полигонах боевой подготовки и вдоль Мурманского побережья до входа в Белое Море. Начальником Штаба флота в то время был вице-адмирал Василий Григорьевич Кичев. Был он человеком одаренным, широко образованным, имел ученую степень доктора военных наук, очень строгим, требовательным и не терпел на службе никаких шуток. Все офицеры Штаба флота побаивались его и к докладам начальнику штаба флота тщательно готовились. Кичев вникал во все с такой тщательностью, что у всех создавалось впечатление о его профессиональной осведомленности почти во всех вопросах касающихся деятельности флота.
В один из зимних дней 1974 года старшим помощником оперативного дежурного по флоту был капитан 1-го ранга Богдан Исаакян, а дежурство помощником оперативного по ПЛО нес Говорухин. Была пятница, конец недели, послеобеденное время и рабочий день подходил к концу. Исаакяну потребовалось выйти на несколько минут с Командного пункта и когда он возвратился, то Говорухин сказал ему:
- В твое отсутствие звонил начальник штаба флота и просил тебя зайти.
Исаакян не мешкая поднял трубку телефона прямой связи с Кичевым и Говорухин услышал следующий диалог между ними:
- Товарищ вице-адмирал по вашему приказанию старший помощник оперативного флота капитан 1-го ранга Исаакян! Разрешите зайти по вашему вызову?
- Так точно! Капитан 2-го ранга Говорухин. Есть.
- Ну а теперь иди сам на ковер к Кичеву и в следующий раз так не будешь меня подставлять, - сказал Исаакян и занялся своими делами.
Говорухин побледнел, представив, как он прибудет к Кичеву и ничего не сможет сказать в оправдание своей шутке. Он не ожидал такого поворота событий и не рассчитывал, что Исакян будет звонить Начальнику штаба флота. За эту шутку Говрухин мог получить от Кичева строгое взыскание, потому что тот не позволял подобной вольности никому и был очень строг. Было от чего придти в расстройство.
Через несколько минут Говорухин вернулся на КП и молча сел за свое рабочее место
- Ну что? Получил обратно? - спросил Исакян. Будешь знать как шутить подобным образом!
Говорухин не отреагировал и молча занимался совими делами. А произошло следующее. Исаакян знал, что Кичев только что уехал из Штаба флота, его не было в кабинете и поэтому он спокойно разыграл сцену с вызовом Говорухина в кабинет к Кичеву. Говорухин впервые попался на своей шутке.
14. “Я ПАМЯТНИК СЕБЕ ВОЗДВИГ НЕРУКОТВОРНЫЙ”.
Через несколько лет службы на КП Командующего флотом Говорухин перешел служить оперативным дежурным в Тыл флота. Это было существенным продвижением по службе, давшим ему возможность получить звание капитана 1 ранга. Было начало восьмидесятых годов и к этому времени он значительно остепенился, но попрежнему был несгибаемым оптимистом и шутником. Оперативное дежурство всегда дело хлопотное, требующее непрерывного принятия ответственных решений, особенно если это дежурство на уровне флота или Тыла флота. Оперативный дежурный Тыла флота отвечал за рейдовую службу, за режим плавания в Кольском заливе, связанный с безопасностью плавания особенно в плохую видимость и тумане, когда из соображений безопасности залив закрывался для плавания всех судов. Но условия работы оперативного дежурного были таковы, что для обеспечения режима судоходства в заливе он всегда работал на грани риска. Это было обусловлено особенностями северных погодных условий в конце осени и зимой, когда ясная погода внезапно сменялась ненастьем - частыми снежными зарядами и видимость ухудшалась настолько, что суда были вынуждены даже прекращать движение и становиться на якорь в заливе. Выпало Говорухину очень хлопотное дежурство в один из таких ненастных зимних дней в 1983 году. Бывают такие моменты в жизни каждого, когда человек находится в полосе невезенья: кончаются одни неприятности и начинаются другие. И день этот у Говорухина был хуже некуда. Вечером он получил нагоняй от оперативного дежурного флота за несвоевременный выход спасательного буксира в губу Западная Лица для обеспечения флотилии подводных лодок, затем на несколько часов задержался танкер с выходом на заправку бригады эсминцев в Североморске из-за аварии на нефтяном терминале. Ночью начался ураган и произошло несколько небольших пожаров из-за электрозамыкания на подведомственных Тылу флота складах.
Из-за плохой видимости пришлось закрыть движение по Кольскому заливу и на его входе собралось несколько судов ставших на якоря и только к утру стихия отступила и улучшилась видимость. Рейд Кольского залива был открыт и суда ждавшие разрешения на вход в Кольский залив начали сниматься с якорей. Чрез час рейдовая служба доложила, что на входе в залив из-за непрекращающихся зарядов видимость упала почти до нуля и Говорухин вновь приказал закрыть рейд. У входа в залив было несколько судов и они начали маневрирование для постановки на якорь. Внезапно от одного из них сухогруза “Николай Селезнев” поступил сигнал о помощи! Капитан судна потерял ориентировку и во время маневрирования при постановке на якорь судно налетело носовой частью на скалу и получило большую пробоину. Прибывшие к месту аварии спасательное судно и океанский спасательный буксир не смогли снять сухогруз со скалы. К несчастью во время аварии был максимум прилива, а к тому времени, когда прибыли спасательные суда, начался отлив и судно осело на скалу как шашлык на шампур и снять судно со скалы несмотря ни на какие усилия не удалось. На флоте произошло “ЧП”! Звезда благосклонности судьбы отвернулась от Говорухина за два часа до его смены с дежурства. После бессоного дежурства Говорухину пришлось трижды давать объяснения сначала начальнику штаба Тыла флота контр-адмиралу Василию Павловичу Денисову, потом начальнику Тыла Флота и затем начальнику штаба Флота. Измученный и уставший он вернулся домой с тяжелым настроением и предчувствием, что его сделают “козлом отпущения” в происшедшем. Никто не мог сказать ему, что он не выполнил своих обязанностей или нарушил одну из многочислнных инструкций. Он был виновен по определению: если что-то случилось на твоем дежурстве, значит ты виновен и должен понести наказание. Его предчувствие оправдалось: он был отстранен от должности оперативного дежурного Тыла флота, а еще через полгода был уволен в запас. Все произошло по стандартной флотской формуле:
- С чего начинается и чем кончается любое дело начатое на флоте?
Сначала начинается шумиха, затем неразбериха, затем поощрение неучаствующих и заканчивается наказанием невиновных.
По сложившейся социалистической традиции начальники должны были наказать виновных и не мог же никто не быть виноватым в происшедшем! Когда на флоте не находили виновных, то их всегда назначали! Наказали невиновного многодетного Говорухина! Так, на минорной ноте закончилась служба Говорухина в Военно-Морском Флоте. Но до сих пор все суда, входящие в Кольский залив, видят пометку на своих картах - судно сидящее на мели справа от входного фарватера, а визуально - остатки сухогруза “Николай Селезнев”, ставшие безымянным памятником офицеру Северного флота капитану 1 ранга Владимиру Говорухину. Sik tranzit gloria mundi!
15. АДМИРАЛ ЗВОНИЦКИЙ.
В июле 1974 в 5 отделе произошло курьезное событие, кторое к счастью обошлось без последствий для его участников. Как-то в середине рабочего дня меня пригласил к себе мой однофамилец зампотех начальника 5 отдела капитан 1-го ранга Евгений Павлович Белов. У меня сложились с ним хорошие отношения еще со времен, когда он возглавлял Радиотехническую мастерскую. В процессе моей работы в 5 отделе он иногда приглашал меня выслушать совет по эксплуатации радиэлектронных средств на соединениях, зная мой богатый опыт. В этот раз он обратился ко мне с необычной просьбой.
- Геннадий Петрович! К начальнику отдела обратился его бывший сослуживец контр-адирал Звоницкий, приехавший на флот как представитель КБ "Малахит" для организации испытаний гироакустического комплекса, с просьбой поселить его на два дня на одном из кораблей в Североморске и чтобы к нему приставили персонального вестового. Ты знаком со всеми командирами соединений и кораблей и не можешь ли ты устроить это дело. Звоницкий прибывает вечерним катером из Видяево и просил позвонить ему, когда это будет устроено.
- Хорошо! Я сейчас схожу на одно из соединений и простараюсь все уладить.
Через два часа я зашел к Белову и сказал, что Звоницкий будет размещен на эсминце 170 бригады во флагманской каюте и к нему будет приставлен вестовой.
В конце рабочего дня меня вновь неожиданно пригласил Белов.
- Геннадий Петрович! Я тебя прошу никому не говорить, что ты размещал Звоницкого. Произошел большой концуз. Только что мне звонил Звоницкий, которому я передал, что все устроено, а еще через 10 минут позвонил адьютант Командующего флотом и передал его приказание не оказывать Звницкому никакого содействия в его делах и не допускать его на соединения и в отделы Штаба Флота. А мы его разместили для проживания на корбале.
А предшествовали этому следующие события. Звоницкий вышел на катере из Видяево раньше чем планировал и придя в Североморск направился в Штаб флота. По существовавшему положению адмиралы не имели специальных пропусков для прохода на соединения и в Штаб флота, а имели право входить без пропусков по положению о своем воинском звании. Звоницкий беспрепятственно вошел в Штаб флота и направился на второй этаж к Командующему Северным флотом, с которым ранее его связывали длительные служебные отношения. Зайдя в приемную, он прошел в кабинет Командующего. По установленным правилам зайти к нему можно было только после того, как адьютант докладывал об этом Комфлоту и получал такое подтверждение или время визита. В это время адьютант Командующего капитан 3-го ранга Владимир Ермаков, всегда стоявший на страже против непрошенных гостей, по закону подлости заглянул в кабинет секретаря Командующего и отсутствовал не более полминуты. Возвратившись, он, ничего не подозревая о непрошенном госте, сел за свой рабочий стол. Звоницкий пробыл у Командующего Флотом более часа и, выходя из кабинета, немало удивил Ермакова своим неожиданным появлением. Еще через несколько минут Ермаков был вызван Командующим и получил нагоняй за незапланирпованный визит непрошенного гостя и получил приказание разобраться почему о приходе Звоницкого ему не доложили и как он смог пройти никем не замеченный в стол охраняемый Штаб флота. Когда Ермаков позвонил дежурному по Штабу флота и спросил про визит Звоницкого, для того эта весть была неожиданной и о приходе Звоницкого в Штаб он не знал и его не видел. Вот такие бывают роковые совпадения: Звоницкий проходит мимо вахтенного, проверяющего документы при входе и никому об этом не доложившему, и беспрепятственно входит в кабинет к Командующему, пройдя за спиной Ермакова, разговаривавшего с секретарем канцелярии. И Ермаков и дежурный по Штабу флота получили дисциплинарные взыскания.
Командующий флотом адмирал флота Георгий Михайлович Егоров был человеком исключительной выдержки и интеллигентности и вежливо принял своего бывшего сослуживца, надеявшегося "пробить" необходимое обеспечение для испытаний гидроакустического комплекса. В этих испытаниях было заинтересовано КБ, чьи интересы Звоницкий представлял, и его держали в КБ как имевшего очень большие связи как в Главном штабе ВМФ так и на флотах и умевшего пройти через паутину флотской бюрократии. Он вежливо слушал Звоницкого, отнявшего больше часа драгоценного времени, но никаких обещаний тому не дал.
Мы с Беловым с тревогой прожили два дня, пока Звоницкий жил на корабле вопреки приказанию Комфлота, боясь последствий, если тот высунется с какой нибудь новой инициативой, и с облегчением вздохнули, когда он через два дня позвонил Белову и попросил машину, чтобы его отвезли к поезду в Мурмаск. Этот случай стал известен всему отделу спустя некоторе время и стал одной из страниц в летописи курьезных событий происходящих на Флоте.
16. СНОВА ВСТРЕЧА С ЗУБОМ.
В сентябре 1975 года Штаб флота инспектировал 7 оперативную эскадру, которую несколько месяцев назад возглавил контр-адмирал Виталий Иванович Зуб, после Алексея Михайловича Калинина. Эскадра была важным оперативным соединением флота, обеспечивала выполнение стратегических задач и инспекция проводилась по указанию Командующего флотом.
Флагманским специалистом РТС эскадры был капитан 2-го ранга Игорь Иванович Степанов, бывший до этого флагспецом РТС 23 дивизии ОВРа и сменивший на этой должности Владислава Ивановича Цыбульского. Сложность его работы была в многообразии радиоэлектронного оборудования, насчитывавшего около 250 единиц техники 35 наименований, и он был просто заложником как ее технической ненадежности так и подготовленности офицеров РТС кораблей в ее обслуживании и ремонте. Техника была несовершенной, часто ломалась и ее ремонт и восстановление было просто сущим бичом, не дававшим ему ни спокойно работать, ни спать. Сложившаяся на флоте система спроса за уровень подготовки и качество работы подчиненных только с начальника и отсутствие в подавляющем большинстве случаев персональной ответственности создавала у многих, от офицера до матроса, чувство безответственности за свои действия и Степанов, как и все на флоте, был заложником этой сложившейся системы. Меня и офицеров моей группы эта система спроса вынуждала требовать от Степанова то, чего он не мог при всем желании сделать. Он мог быть только администратором в руководстве радиотехнической подготовкой такого большого соединения. Степанов был способным и опытным специалистом РТС, но прослужил все годы на малых кораблях и это нами, офицерами группы, ощущалось и иногда приводило к непониманию друг друга, чему еще способствовало его обостренное самолюбие.
Инспекция эскадры продолжалась три дня и к исходу проверки у меня набралось огромное количество замечаний, ведь проверять проще чем организовывать и исполнять. Я прекрасно знал не только все слабые места на эскадре, но и был хорошо знаком с большинством начальников радиотехнических служб кораблей и высказал Степанову все свои замечания.
Он был крайне удручен этим и, решив, что не сможет расчитывать на мою положительную оценку его деятельности, доложил об этом командиру эскадры.
В конце третьего дня проверки незадолго перед разбором результатов инспекции я встретил Виталия Ивановича Зуба. Мы разговорились и он спросил о результатах моей проверки, на что я ему повторил все ранее сказанное мною Степанову.
- Геннадий Петрович! Степанов мне сказал, что вы намерены оценить радиотехническую службу эскдры неудовлетворительно. Для меня важна репутация перед Командующим флотом и я не хотел бы, чтобы эскадра получила такую оценку.
- Виталий Иванович! Неудовлетворительная оценка ничего кроме неприятностей и испорченного настроения никому не принесет и ничего не сможет изменить. Все свои замечания я должен был высказать Степанову. Радиотехническая служба эскадры будет оценена положительно.
На разборе результатов инспекции все представители Управлений, отделов и служб штаба флота коротко давали свои заключения. Дошла очередь и до меня.
- Боевая подготовка и организация Радиотехнической службы эскадры оцениваются удовлетворительно. Все выявленные недостатки и замечания доведены до флагманского специалиста, - коротко заключил я, не вникая в подробности.
Пришедший на итоговый разбор Курицын недоуменно посмотрел на меня и спросил:
- Геннадий Петрович! Разве вам нечего было больше доложить?
- Константин Михайлович! Никому не интересно это слушать, а за результаты проверки несу ответственность я и у вас нет повода для беспокойства.
Заключал разбор первый заместитель Командующего флотом вице-адмирал Евгений Иванович Волобуев. Он эмоционально выступал в течение часа, громя своим густым баритоном организацию службы на эскадре. Сам чрезвычайно пунктуальный он не терпел никакой расхлябанности и неисполнительности и любое отступление от требований и норм вызывало в нем прилив яростного возбуждения, и к концу выступления он разошелся в своих эмоциях. Егоров сидел за председательским столом, внимательно слушая и никого не перебивая. После выступления Волобуева он стал делать заключение по результатам инспекции. Мне подумалось, что теперь и командующий проговорит не меньше часа, однако, он завершил выступление через три минуты. Егоров всегда был немногословен в чем я не раз убеждался, присутствуя на многих совещаниях, которые он проводил.
После разбора я снова встретился с Зубом, который поблагодарил меня за оказанную помощь. Я подумал, что не делал никаких сделок со своей совестью выводя положительную оценку за инспекцию да и для таких проверок не существовало никаких четких критериев оценки результатов. Все субъективно зависело от проверяющего. Но эта короткая встреча с Зубом имела для меня важные последствия. Спустя год он разрешил переход с корабля в 5 отдел штаба флота Вадиму Гаврилову, когда я его об этом попросил. Зуб не забывал оказанных ему услуг, но и не преследовал за плохие деяния.
17. НОВАЯ КВАРТИРА И ПРИЕЗД РОДИТЕЛЕЙ.
Прошло полгода моей работы в Штабе флота в новом для меня качестве. В начале июня 1973 года стало известно, что уходит к новому месту служды капитан 2-го ранга Сапегин, возглавлявший группу боевой подготовки подводных лодок и после него освобождается двухкомнатная квартира. По сложившейся практике преимущественное право занятия освобождавшейся квартиры принадлежало офицерам Отдела или Управления штаба флота откуда уходил к новому месту службы офицер ее освобождавший. В 5 отделе все офицеры, в отличие от соединения где я до этого служил, были обеспечены жильем и мне дали квартиру Сапегина без каких либо трений. Эта квартира располагалась на пятом этаже в том же доме где размещался 5 отдел и мой путь на работу занимал не более двух минут. Наконец мы с женой вздохнули от тесноты маленькой однокомнатной квартиры и смогли выделить дочери отдельную комнату. В середине 1974 года произошло еще одно событие, которое резко изменило к лучшему качество нашей жизни. Наконец была устранена несправедливость существовавшая долгие годы. Всем офицерам и мичманам стали выплачивать полярную надбавку наравне с гражданскими лицами и мое денежное содержание увеличилось почти в два раза. Теперь можно было не жить от зарплаты до зарплаты и собирать в течение года деньги на отпуск, чтобы после отпуска начать все сначала. После безысходности корабельной службы, с постоянным недосыпанием и работой на измот я ходил на службу в приподнятом настроении. Несмотря на то, что порой приходилось работать по 12 часов, я был счастлив от сознания, что могу спать семь часов без боевых тревог, не подниматься с трудом от упадка сил и усталости по корабельному трапу на ходовой мостик корабля и приходить домой каждый день, не спрашивая ни у кого разрешения сойти на берег.
Мы с женой решили пригласить в гости моих родителей, чтобы они увидели Север и мой быт, о котором они были только наслышаны, тем более теперь было куда их пригласить. Мать с отцом приехали в середине августа и северная природа и теплые погожие дни были для них полной неожиданностью. Семья, где я вырос, жила всегда без материального достатка, очень скромно, без излишеств как в питании так и в одежде и качество жизни, которое они увидели в моей семье приятно их поразило. Мы встретили их хлебосольно и я, зная что отец всегда любил пропусить рюмочку за обедом, заранее приготовил ему про запас несколько бутылок спиртного. В то время в Ленинграде были перебои с продуктами, а некоторых просто не было на прилавках магазинов. Это была в первую очередь рыба, до которой мой отец, заядлый рыбак, был очень охоч. Он просто обомлел увидев на прилавках магазинов рыбу в различном ассортименте и почти каждый день моя жена готовила ее к столу.
- Что вам здесь не жить, - риторически говорил отец, у вас не жизнь, а мечта.
- Папа! Ты видишь только вершину нашей жизни и не представляешь, как достается людям живущим в этом суровом климате и как служится офицерам на кораблях. Ты не видел ураганной северной непогоды в течении суровой зимы длиной в полгода.
Я с удовольствием ходил с отцом в сопки за грибами, как в свои детские и юношеские годы. Тот год выдался необычайно теплой и ласковой осенью а природа настолько расщедрилась, что подарила невиданный грибной урожай. В сопках чуть ли не на каждом квадратном метре рос подосиновик и мы не искали, а в прямом смысле собирали грибы, калибруя их по диаметру шляпок - не больше чаши столовой ложки. Моя мама была непревзойденной кулинаркой по засолке грибов и засолила только ей присущим способом большое эмалированное ведро подосиновиков и в квартире стоял пряный аромат. Беспечно прошли две недели их пребывания и после очередного похода с отцом в сопки я неожиданно слег с жестоким приступом радикулита, который развалил меня в течение недели. Я не мог справиться с болезнью и меня на носилках увезли а госпиталь. Родители уезжали без меня увозя с обой не только приятные воспоминания, но и много всякой снеди, которой снабдила их жена.
В госпитале мне был поставлен неутешительный диагноз и лечащий меня врач сказал, что если я не встану, то придется делать операцию на позвоночнике - удалять защемленный диск. В те годы подобные операции были не столь частыми и после таких опреаций люди, как правило, теряли часть своей прежней силы и здоровья - ни поднять, ни прыгнуть, ни нагнуться и я молил Всевышнего, чтобы я смог встать и обойтись без операции. Я восстанавливался очень медленно и две недели мог передвигаться только на костылях и никакие процедуры и лекарства не помогали. Болезнь отпускала меня настолько медленно, что даже выйдя из госпиталя я передвигался с большим трудом и осторожностью. Но мои молитвы были услышаны и через два месяца я избавился от мучивших меня болей в спине, но теперь моим постоянным спутником стал шерстяной шарф на пояснице, который я снимал только на два коротких летних месяца.
18. ДОКЛАД ПО ШРАЙКАМ.
Закончилась война во Вьетнаме, но холодная война продолжалась. Набирала темпы новая кораблестроительная программа а вступление в строй новых проектов кораблей 1135, 1134А и ожидаемый приход на флот авианесущего крейсера "Киев" выдвинули на первый план в боевой подготовке флота задачи противовоздушной обороны. Во Вьетнаме авиация США применила для подавления средств ПВО новую эффективную тактику - подавление радарных установок противорадилокационными снарядами Шрайк и эта новая тактика немало способствовала успеху в борьбе со средствами ПВО. Неутомимый начальник ПВО флота контр-адмирал Сергей Павлович Теглев не единожды на совещаниях у командования флотом высказывал предложения, чтобы радиоэлектронный департамент флота - 5 отдел сделал анализ использования радиоэлектронных средств во Вьетнаме и разработал бы рекомендации по борьбе со Шрайками. Курицын, умевший держать нос по ветру, предложил мне подготовить доклад по опыту использования советских средств ПВО во Вьетнаме.
Информацию для доклада можно было найти только в закрытых источниках. Найти их было большой проблемой, потому что никаких реферативных источников по закрытым публикациям на флоте не было. Мне помог случай. Я обратился за помощью к однокашнику по училищу капитану 2-го ранга Сергею Петровичу Игнатковичу, который работал начальником отдела в Разведуправлении флота. Через неделю он позвонил мне и пригласил зайти к ним в Управление и посмотреть найденные им материалы. Визит к нему превзошел мои ожидания. Он показал мне 6 толстенных томов совершенно секретных материалов, выпущенных Главным разведывательным управлением Министерства Обороны СССР - "Агрессия США в Юго_Восточной Азии" или "Вьетнамизация". Бегло пролистав их я обнаружил, что там уделено довольно много внимания анализу использования средств ПВО в период боевых действий начиная с конца 60-х годов и до окончания войны. Это было то, что я искал.
Я запросил Разведуправление выслать эти материалы во временное пользование и через неделю эти шесть томов лежали передо мною на рабочем столе. Для меня это было большой удачей и я сел за их изучение.
Работа над докладом продвигалась довольно медленно из-за обилия материала, который надо было переработать. Курицын неоднократно интересовался ходом его написания, но не торопил, прекрасно понимая, что это совершенно новая область военной тактики, с которой надо досканально разобраться. Доклад не был приурочен к каким либо сборам у Командующего Флотом или конференции по ПВО, которую планировал Теглев, и поэтому он мог быть прочитан только в случае его удачной подготовки. Я решил не обнадеживать Курицына быстрыми сроками его подготовки и работал не торопясь, изучая досканально уникальный документ.
По мере ознакомления с материалами у меня стал вырисовываться план построения доклада и иллюстративный материал. Тактика борьбы с противорадиолокационными снарядами, которая прослеживалась в материалах, не носила конкретный рекомендательный характер и рекомендации мне пришлось разрабатывать на основе собственного анализа.
В середине октября как раз перед конференцией проводимой начальником ПВО флота мой доклад и иллюстрации с рекомендациями были готовы, но Курицын не рискнул выступать с докладом перед специалистами ПВО флота и отложил доклад до лучших, как он выразился, времен. Хотя это была совершенно новая, малоизученная проблема, но я считал, что выступать с докладом было необходимо, хотя бы для того, чтобы повернуть к ней лицом специалистов ПВО и заставить их думать над этой проблемой. Попросту он испугался мозможной полемики вокруг предлагаемых рекомендаций и не стал рисковать своей репутацией.
Спустя несколько месяцев этот доклад был прочитан им на одном из совещаний в Штабе флота, получил хороший отзыв и был прочитан им еще дважды и в том числе перед специалистами ПВО, куда его пригласил Теглев. На мой вопрос как был принят его доклад, он сдержанно ответил: "Как обычно".
19. ГАВРИЛОВ.
Принятая новая кораблестроительная программа работала вовсю и на флот поступали новые проекты кораблей с современными образцами радиотехнического вооружения. На каждом из кораблей проектов 1134,1134А, 1134Б было установлено более 35 различных станций и систем не говоря уже о сложности новых радиотехнических и гидроакустических комплексов и БИУС.
Лобанов понял сложность проблем не только с обслуживанием этих систем, но и с их боевым использованием. Надо было не просто директивно руководить, но и производить соотвествующий анализ результатов боевой подготовки, чтобы держать на должном уровне эффективность использования всего многообразия радиотехнических средств. В отделе сложилась несправедливое распределение офицеров по направлениям работы: в группе боевого использования подводных лодок было 5 офицеров, а у меня только три и моя группа была просто перегружена работой. Новые задачи становились просто не под силу моей малочисленной группе.
Мои тесные рабочие контакты с Лобановым принесли существенную пользу и наконец, после долгих настойчивых усилий в середине 1975 года мне добавили еще одну штатную единицу. Мне нужно было найти офицера в мою группу и я остановил свой выбор на капитан лейтенанте Вадиме Леонидовиче Гаврилове - начальнике РТС бпк "Адмирал Нахимов". Командир 7 оперативной эскадры контр-адмирал Виталий Иванович Зуб дал свое согласие на его перевод и в конце августа в группе появился четвертый офицер. Мы все облегченно вздохнули. Приход Гаврилова был как нельзя кстати. На государственные испытания выходил тяжелый авианесущий крейсер (ТАКР) пр. 1143 "Киев", который был дальнейшим развитием противолодочных авианесущих кораблей пр. 1123 типа "Ленинград". Северный флот готовился принять этот корабль, придававший надводному флоту новое качество - он был спроектирован для приема на борт 25 самолетов штурмовиков с вертикальным взлетом и посадкой ЯК-25.
Я определил Гаврилову в ответственность освоение радиотехнического вооружения ТАКР "Киев". Он начал серьезно осваивать это направление с поездки в 14 Институт ВМФ для ознакомления с составом вооружения "Киева" и всеми доступными матералами, а через несколько месяцев убыл на корабль для работы в Государственной комиссии по его испытаниям. Вернулся Гаврилов только через полгода и еще через два месяца написал пособие по радитехническому вооружению такр "Киев", которое немедленно было разослано на 7 оперативную эскадру опэск для помощи командованию в его освоении. Я выполнил свою задачу как руководитель, прикрыв это новое направление очень работоспособным офицером, который достойно справился с поставленной задачей.
В библии есть интересное и очень мудрое определение для человека не являющимся признательным за благородные деяния в его адрес. Этот человек по библии является предателем дободетели. Как часто в жизни приходится сталкиваться с тем, что люди не хотят помнить сделанное им добро и стараются всеми силами расстаться со своим добродетелем. Мне в жизни повезло. Гаврилов сохранил мне признательность за то, что я вытащил его, человека с крепким здоровьем, кадидата в мастера по десятиборью, в его 28 лет с плавающего соединения, с которого в те годы отпускали только выжав из офицера все что можно и нельзя, и отпускали только больных! И сейчас, когда я пишу эти строки, я хочу сказать ему взаимные слова признательности, что он помог мне сохранить веру в доброе человеческое начало.
Приход Гаврилова оживил работу в группе, спала напряженность, не приходилось сидеть допоздна за составлением очередного делового документа и иногда за работой мы могли просто отвлечься за посторонними разговорами или интересной байкой и одну из них, связанную с его службой на крейсере "Мурманск" он нам однажды рассказал.
20. ПОСЛЕ БАНИ.
Крейсер “Мурманск” бороздил Атлантику уже третий месяц. Офицеры походного штаба эскадры перед выходом в море выбирали себе соседа по каюте, совместимого по привычкам и характеру, что очень важно при длительном общении в плавании. Два флагспеца - Цибульский и Баринов - были людьми уравновешенными, хорошо переносили друг друга, ладили между собой и уже несколько длительных плаваний поселялись вместе в одной каюте. Баринов хотя и был человеком выдержаным, но более эмоциональным чем Цыбульский, и штабные офицеры часто разыгрывали его, находя подходящий повод. Одним из поводов для дружеских шуток и подначек была профессия его жены Виктории, актрисы, игравшей труппе флотского драматического театра. Она была не просто хороша собой, но вызывающе красива, большая модница, и ее профессия никак не совмещалась с моряцкой профессией мужа. Жизнь постоянно растаскивала их по разные стороны: ее на сцену, а его - в море.
- Ну как же можно иметь жену актрису, будучи профессиональным моряком? Ты в море, а где твоя жена - неизвестно, на каких-таких гастролях, - подтрунивали его сослуживцы.
Однажды в море, через два или три месяца плавания, его друзья приносят телеграмму от Виктории:
- Дорогой Виктор! Уезжаю на три месяца на гастроли в Тбилиси. Если вернешься раньше, отдай мои долги нашей соседке Марии Львовне. Целую Виктория.
Баринов ходил несколько дней хмурый и неразговорчивый, пока случайно не узнал, что телеграмму составили его друзья. И подобные шутки разыгрывались с ним не один раз.
Еще одна немаловажная причина, по которой Баринов всегда занимал каюту вместе с Цыбульским, была та, что последний никогда не принимал участия в подобных розыгрышах и шутках.
Была середина июля, и в это время Северная Атлантика спокойна и нет изматывающей качки, которая у этих крейсеров была особой. В штормовую погоду они медленно и глубоко, с большой амплитудой проваливались на один борт и, стремительно выравнявшись, медленно переваливались на другой борт, да так, что все внутренности опускались вниз и поднимались вверх вместе с качкой. И Цыбульский и Баринов плавали уже больше двадцати лет и справлялись с морской болезнью, не теряя работоспособности в любую погоду. Однообразие плавания уже начало угнетать всех офицеров штаба, и только хорошая парная баня по субботам снимала моральное и физическое напряжение. В один из субботних дней они, выйдя распаренными из бани, лежали в первозданном виде на кроватях, укрывшись полотенцами, испытывая истому и физическую расслабленность во всем теле. Единственный, но большой круглый иллюминатор в каюте был отдраен, и свежий ветерок проникал внутрь. Баринов пднялся с кровати, подошел к письменному столу, расположенному вдоль борта, и стал лицом под свежую струю воздуха из иллюминатора. Крейсер медленно и лениво переваливался с борта на борт на мягкой океанской зыби, и тяжелые ящики письменного стола в такт качки выдвигались и задвигались под своей тяжестью. Внезапно истошный крик Баринова подбросил Цыбульского с кровати. Он увидел стоящего у стола Баринова перед открытым иллюминатором и не мог спросонья понять, что происходит и почему Баринов стоит у стола словно парализованный и истошным голосом кричит. И только подскочив к нему, увидел, что тот стал непроизвольным пленником письменного стола. Цибульский высвободил его и уложил на кровать. Баринов лежал и стонал от непроходящей боли.
- Вызвать тебе доктора?
- Не надо! Сейчас все пройдет.
Страдания Баринова не утихали и Цибульский позвонил доктору.
Вы, уважаемый читатель, уже, наверное, догдались что произошло!
Баринов стоял совершенно голым перед столом и покачивался в такт с мягкой качкой на океанской зыби, и совершенно случайно все его мужское достоинство проваливается в выдвинувшийся ящик письменного стола. В следующий момент, когда корабль накренило на борт, он своим телом задвигает ящик стола вместе с находившимся там детороодным органом и защемляет его весом всего тела!
Прибывший через несколько минут корабельный доктор осмотрел Баринова и заключил, что травма невелика, все восстановится, но надо побыть в постели день или два. Баринов был освобожден от оперативного дежурства, и, естественно, причина этого освобожения стала достоянием всего походного штаба. Бедный Баринов! Когда он поправился, ему вновь досталось от сослуживцев. Все давали ему советы, как восстановить пострадавыший орган и просили потом отчитаться, насколько эти советы ему пригодились. Ведь жена-то у Баринова - актриса.
21. ПРОСЬБА КОЛМАГОРОВА.
Я был разбужен среди ночи звонком дежурного по отделу:
- Тебе по приказанию Командующего флотом надо немедленно прибыть на 10 бригаду противолодочных кораблей и разобраться в причинах завала учения по ПВО.
Мне было ясно, что это приказание исходило от начальника ПВО флота контр-адмирала Сергея Павловича Теглева, который был у Командующего Северным флотом на каком-то особом счету. В Штабе флота все об этом знали и в работе с Теглевым предпочитали обходить острые углы и предстоящее разбирательство сулило мне только отрицательные эмоции. Я знал, если Теглева не удовлетворит твой доклад то недалеко и до взыскания.
Бригадой командовал мой бывший командир капитан 1-го ранга Вадим Александрович Колмагоров, с которым мы давно расстались в натянутых отношениях. Он всегда ждал от моих проверок на бригаде какой нибудь пакости, но я был далек от того, чтобы сводить счеты за прошлые обиды. Корабли еще не возвратились в базу и я попытался узнать у оперативного дежурного 2 дивизии какое задание имела бригада и что случилось. В итоге мне удалось выяснить, что корабельный пост управления и наведения истребительной авиацией бригады (КПУНИА), находящийся на ЭМ “Жгучий”, должен был принять истребители от 21 корпуса ПВО в свое управление, навести их на условного воздушного противника и затем передать их 21 корпусу ПВО. Истребители вылетели, но не были обнаружены кораблем и учение ПВО флота не состоялось. Я выявил пред собой два главных момента в проверке: исправность радиолокационной станции воздушного обнаружения и сопоставление во времени маршрута истребителей с местом корабля, чтобы установить были ли истребители в зоне обнаружения станции.
Когда эсминец ошвартовался я проверил РЛС водушного обнаружения и установил, что она плохо настроена, а при дальнейшем разбирательстве выяснил, что во время учения она была неисправна, хотя от меня эти факты пытались тщательно скрыть. Сопоставить местонахождение истребителей относительно корабля мне не удалось ввиду отсутствия данных о маршруте полета истребителей.
Мне все стало ясно и я уже уходил, когда меня на причале догнал заместитель комбрига по политической части капитан 1-го ранга Владимир Кирпанев. Мы были с ним коротко знакомы и в хороших отношениях. Человек он был очень приветливый, глубоко порядочный и я относился к нем с уважением на грани почтения за прекрасные человеческие качества.
- Геннадий Петрович, - окликнул он. Задержись на несколько минут на короткий разговор.
Мы возвратились на корабль и зашли в каюту переговорить с глазу на глаз. Он передал мне просьбу Колмагорова замять провал учения ПВО бригадой. Я ему сказал, что не вижу такой возможности это сделать. Учение ПВО не состоялось из-за неисправности РЛС обнаружения и я не могу найти каких либо достоверных причин кроме этой, а вообще ничего не доложить командованию флота я не могу. Станцию мои специалисты настроили и я буду докладывать, что по линии Радиотехнической службы флота замечаний нет
- Я тебя очень прошу! Подумай, может ты сможешь это сделать и найдешь нейтральную причину.
Я обещал подумать, но никаких гарантий дать не мог и остался на бригаде до конца официального разбирательства представителем отдела ПВО капитаном 2-го ранга Александром Бычковым, пришедшим на корабль незадолго до нашего разговора с Кирпаневым. Я решил выручить бригаду, потому что от установления истиной причины и виновника срыва учения никто не выиграет, а только пострадает. Кого можно обвинить, что на РЛС случилась неисправность и кто от этого застрахован? Корабли и командиры страдают от ненадежности техники. Я сам до дна испил эту чашу и командиры не виноваты в том, что создатели станций не могли сделать их более надежными.
Чтобы скоротать время я поднялся на ГКП корабля, где Бычков беседовал со старпомом а штурман снимал ему кальку прокладки маневрирования корабля в полигоне. Получив кальку и закончив беседу, он попросил меня подняться на мостик для конфиденциального разговора.
- Геннадий! Какие по твоему причины провала учения по ПВО? - спросил он меня.
- Саша! Я проверил работу станции, она в полной исправности и операторы свое дело знают. Дальнейшие исследования причин не входят в мои обязанности и я об этом не думал.
- Мне известно, что дальше не твое дело. Но я не знаю что докладывать Теглеву и теряюсь в догадках об истинных причинах этого. Может у тебя есть какие нибудь версии или идеи?
У меня уже была нейтральная версия, опровергнуть которую было трудно, но я решил ее открыто не высказывать, а дать ему возможность самому придти к такому же выводу. Мы представляли два разных ведомства и несмотря на наши дружеские отношения соперничество наших ведомств всегда лежало между нами. Радиотехническая служба флота отвечала за техническое состояние РЛС на кораблях и контролировало подготовку операторов РЛС, а Одел ПВО флота отвечал за тактическую сторону дела и был контрольным оганом организации ПВО на соединениях флота. Оба ведомства преследовали и отстаивали свои интересы стараясь показать свою работу с лучшей стороны.
Моя версия была очень проста - 21 корпус ПВО не привел истребители в зону обнаружения корабельной РЛС и истребители промахнулись. Наведение истребителей при своей видимой простоте является сложной операцией, потому что их необходимо всегда выводить нос к носу с целью или на визуальный контакт с кораблями. Сами истребители не могли обнаружить корабли и как говорили операторы КПУНИА истребители были “слепыми”. Сложность состояла в организации взаимодействии с пунктом наведения 21 Корпуса ПВО: принять от Корпуса ПВО координаты истребителей, обнаружить и идентифицировать их, установить устойчивую связь с истребителями и принять управление истребителями на КПУНИА соединения кораблей.
Я высказывал различные соображения близкие к моей версии пока Саша не просветлел и не сказал:
- Я понял причину! Истребители не вошли в зону действия корабельной РЛС. Других версий в данной ситуации предположить нельзя.
- Гениально! Как я не додумался до этого, - похвалил я его.
Мы договорились, что это единственная версия, которую мы каждый доложим своему командованию.
Я зашел к Кирпаневу и коротко сказал ему:
- Володя! Командованию флота будет доложено, что истребители 21 Крпуса ПВО не вошли в зону обнаружения корабельной РЛС. Теперь все зависит от Колмагорова. Ему надо немедленно ехать на командный пункт 21 Корпуса ПВО с этой версией и убедить их, что они промахнулись при наведении. Пусть захватит карту маневрирования кораблей и попросит сравнить ее с прокладкой полета истребителей. Я уверен что таковой у них не будет.
Когда Колмагоров прибыл на КП 21 Корпуса ПВО на нем находился начальник штаба корпуса и тот, узнав, что на командный пункт прибыл командир бригады противолодочных кораблей, поинтересовался причиной такого необычного визита. Колмагоров объяснил, что ему вменяется в вину невыполнение учения ПВО и он приехал установить истинную причину, почему не были обнаружены истребители 21 Корпуса и развернул карту с прокладкой маневрирования корабля во время предполагаемого учения. Начальник штаба попросил у оперативного дежурного кальку с маршрутом полета истребителей, но как оказалось она не сохранилась и начальник штаба корпуса дружелюбно произнес:
- Видимо наши операторы наведения промахнулись! Не переживай комбриг, в следующий раз сработем точнее.
- Товарищ генерал! Начальником штаба флота мне ставится в вину невыполнение задачи учения ПВО.
- Комбриг! Вас устроит если я сообщу Начальнику Штаба флота, что учение не получилось по вине корпуса ПВО?
- Так точно, товарищ генерал!
Он поднял трубку оперативного телефона и связался с начальником Штаба флота вице-адмиралом Кичевым.
- Василий Григорьевич! Здесь у меня на КП комбриг Колмагоров разбирается с учением по ПВО. Учение не получилось не по его вине. Это у меня операторы промахнулись при наведении.
После этого события Колмагоров резко изменил свое отношение ко мне после многих лет непонимания друг друга и в дальнейшем мы встречались как добрые друзья.
22. НА ИСПЫТАТЕЛНОМ ПУСКЕ.
Летом 1975 года из Управления боевой подготовки попросили направить офицера на бпк “Кронштадт” на выход с Командующим Северным флотом. В таких случаях на выход с Командующим направлялся кто-нибудь из командования отделом, но в этот раз Курицын был в отпуске и в море пошел я. Я прибыл на корабль за два часа до выхода, чтобы удостовериться в исправности техники, которая потребуется на предстоящем выходе. Этот выход не был инспекционным а главной задачей был отстрел новой модификации противолодочной ракеты-торпеды комплекса “П-35” и показ пуска Командующему флотом. На показательный отстрел прилетел главный конструктор комплекса Волгин.
На переходе в полигон состоялся короткий инструктаж и офицеры штаба флота разошлись по командным пунктам корабля. Погода стояла теплая, солнечная с хорошей видимостью и все благоприятствовало тому, что выход будет коротким. Главный командный пункт на этом проекте корабля располагался к носу от мидель-шпангоута, сразу под верхней палубой и две пусковые установки протволодочных ракет, расположенные побортно, находились прямо над ГКП. Бригада специалистов долго проверяла комплекс управления стрельбой и делала холодную проверку ракеты в пусковом контейнере и их работа затянулась сверх ожидаемого времени. Командующий флотом находился вместе с командиром эскадры на мостике корабля и терпеливо ожидал окончания приготовления к пуску. Адмирал Егоров был человеком с государственным разумом, немногословным и неторопливым и никогда не вмешивался в работу командиров соединений и кораблей, позволяя им принимать те решения, которые они считали необходимыми. Когда ему доложили о задержке пуска ракеты он задал единственный вопрос о причине задержки и сказал, что корабль будет находиться в полигоне столько времени сколько потребуется и пусть конструкторы не горячатся с подготовкой к пуску. Корабль утомительно маневрировал в полигоне и штабные офицеры с надеждой ждали быстрого возвращения в базу, ибо у каждого из них в сейфах на рабочих местах в Штабе флота ждали кипы документов, которые как всегда не терпели отлагательства в исполнении согласно флотского принципу: “Горячку пороть не будем, но чтобы к утру все было сделано”.
Наконец все проверки были закончены и на корабле сыграли “боевую тревогу” для отстрела ракеты. Началась подготовка ракеты к пуску и внезапно что-то нарушилось в подготовительном ритме и в БИЦе был слышан встревоженный голос командира БЧ-2. Он докладывал на на ходовой мостик корабля, что в ракете произошло несанкционированное срабатывание ампульной батареи и начала подниматься температура.
Конструкторская группа переполошилась и все без разрешения высыпали на верхнюю палубу к пусковой установке. Командир корабля капитан 1-го ранга Евдокимов согласно инструции дал команду произвести орошение ракеты в штатном контейнере, чтобы сбить температуру. Главный конструктор Волгин, встретивший старпома капитана 2-го ранга Сологуба у пусковой установке, попросил его отменить выполнение команды орошения и доложить командиру, что это может привести к затеканию соединительных контактов внутри ракеты и в случае возгорания ракеты ее невозможно будет “аварийно” выбросить из пускового конейнера. Команда орошения была отменена и конструкторы наблюдали за режимом поднятия температуры в ракете. Дальнейшие события могли кончиться трагически - взрывом ракеты в контейнере. Сидя в БИЦе я думал, что сейчас нас отделяет от взрыва ракеты десяток минут времени, а от пусковой установки нас отделяет 8-ми миллиметровая стальная палуба, которую разнесет взрывом и все находящиеся на ГКП могут погибнуть в считанные мгновения.
На мостике состоялось тревожное обсуждение сложившейся ситуации. Волгин предлагал идти в базу с ракетой на борту, чтобы, выгрузив ее на ракетном полигоне, разобраться с причиной срабатывания ампульной батареи. Были мнения в поддержку предложения Волгина из соображений большой стоимости ракеты: что выстреливать ее аварийно из пусковой установки было равносильно вываливанию за борт более одного миллиона рублей денег. Большинство мнений было против отстрела ракеты в надежде спасти ее и неизвестно какое решение принял бы командир эскадры и сколько времени длилось бы обсуждение сложившейся ситуации, но Егоров, выслушав доклад Волгина, коротко сказал:
- Производите аварийный отстрел ракеты стартовым двигателем!
К тому времени температура в ракете поднялась настолько, что из нее пробивался дым горящего внутреннего монтажа. Никто не мог определенно сказать сколько еще времени было отпущено до взрыва ракеты. Когда был произведен аварийный отстрел, за ракетой от корабля до места ее близкого падения в море тянулся шлеф дыма. Мудрость Командующего Флотом в критической ситуации возможно спасла жизни не одного десятка людей.
23. ТУЧИ НАД ЛОБАНОВЫМ.
Всем известно, что ни одно советское учреждение в те времена не
оставалось вне партийного влияния и имело партийную организацию, а на военной службе тем более. В отделе все офицеры исполняли свой “партийный долг” как навязанную им повинность и самым неприятным моментом было отчетное партийное собрание, проводившееся один раз в год, когда распределялись вынужденные партийные нагрузки. Все офицеры отдела несли подобные нагрузки как наказание и кто как мог всячески отбивались от такой чести. По установившемуся правилу на эти выборные должности офицеров выбирали по очереди и на этот раз меня избрали заместителем секретаря парторганизации отдела. Эта работа отнимала какую-то часть рабочего времени, которого и так едва хватало, а хождение по тенетам партийно-политической власти не доставляло удовольствия.
Автоном Лобанов “рулил” спокойно и мы с энтузиазмом работали, но общаясь с офицерами штаба приходилось не единожды слышать реплики в его адрес, что от него очень часто пахнет спиртным, когда он появляется в Штабе флота. Чувство “галстука” вынуждало становиться на его защиту, но молва не могла не достигнуть ушей начальства и один случай заставил меня задуматься об этом всерьез. Заместителем начальника политотдела Штаба флота пришел капитан 1-го ранга Александр Иванович Караваев, с которым я был знаком еще по службе на 170 бригаде в начале 60-х годов, когда он был секретарем комсомола на одном из кораблей. Мы не были с ним в приятельских отношениях да и были на разных ступенях служебной лестницы, но причастность к службе на одной бригаде стирала грань наших официальных отношений. Однажды, когда я зашел к нему по партийным делам, он полунамеком сказал, что если Лобанов не образумится, то у него могут быть неприятности. Когда я попытался уточнить более подробно, он осекся, видимо поняв, что сказал лишнее. Придя через некоторое время по делам в стол партийного учета Политотдела я разговорился с работавшей там сотрудницей и межде прочим завел разговор о Лобанове. Она не только подтвердила сказанное Караваевым, но и добавила от себя, что слышала разговор будто бы на Лобанова должен готовиться приказ о наложении взыскания за пьянство. Я понял, что над Лобановым занесен меч наказания и достаточно небольшого происшествия и эта угроза будет реальностью.
Мои служебные отношения с Лобановым были как никогда хорошими и он постоянно таскал меня за собою на все совещания и разборы у командования Флотом, а в отсутствие Курицына приглашал для консультаций по вопросам моей компетенции. Я никак не находил случая и повода поговорить с ним наедине, но однажды такой случай мне предоставился. После очередного вызова к нему в кабинет во второй половине дня, когда официальная часть нашей беседы закончилась, он подошел к окну, отодвинул занавеску, достал бутылку коньяка, стоявшую на подоконнике, и предложил мне выпить рюмку вместе с ним. Я согласился и мы просидели с ним за беседой около часа. Затем он прервал нашу беседу сказав, что через полчаса должен ехать по делам в штаб флота.
- Автоном Владимирович! Я давно искал возможность сообщить вам нечто важное. Я получил информацию, что для приказа Командующего флотом готовятся материалы о наложении на вас взыскания за систематическое появление на службе в нетрезвом состоянии.
Лобанов не ожидал такого завершения нашего разговора и с явным недоумением, раздраженно и настороженно спросил:
- Откуда у вас такая информация?
- Мне проговорился Караваев, а потом я еще раз узнал об этом в случайном разговоре с сотрудницей стола партийного учета. Если вы дорожите своей должностью, то остановитесь и воздерживайтесь появляться в Штабе флота в таком состоянии как сейчас. Офицеры штаба флота не один раз говорили мне, что часто видят вас под хмельком.
- Вы можете сказать, кто об этом вам говорил?
- Это не имеет никакого значения, даже если я назову вам несколько фамилий. Если говорят об этом в корридорах штаба, то доносчик обязательно найдется. И не держите на меня раздражения за то, что я вам прямо об этом сказал. Если бы я этого не сделал, то считал бы себя подлецом.
Хотя последняя фраза звучала убедительно, он сухо расстался со мною. Он не мог изменить своим привычкам, с которыми служил на 1 флотилии, и не осознавал, что, в Штабе флота никто из карьерных соображений не станет прикрывать другого, потому что очередь на занятие вакатных должностей офицеров штаба гораздо длиннее и в штабе флота другие правила игры. Он привык к тому, что служа с командующим 1 флотилии вице-адмиралом Михайловским ему все сходило с рук. Не одно учение флотилии было выполнено благодаря Лобанову и не просто выполнено а “вытащено” им. Он имел большой опыт и большие специальные знания и задача – обнаружить и проклассифицировать подводную лодку или надводный корабль решалась всегда, если он находился на борту лодки. Это было самым важным, а остальное было несущественным.
Лобанов сделал головокружительный взлет в своей карьере, получив адмиральскую должность, о которой можно было только мечтать, и сейчас его звездный взлет мог так бесславно закончиться. Я поделился своими опасениями с капитаном 2-го ранга Виталием Степановым, хорошо знавшим Лобанова по службе на флотилии, но он сказал, что даже жена Лобанова, Тамара, врач по профессии, отступилась от попыток повлиять на мужа бросить пить. Автоном был неконтролируем.
Этот разговор с Лобановым не имел для меня неприятных последствий, хотя какое-то время отношения между нами были несколько натянутыми. Некоторое время спустя он видимо понял искренность моих намерений и наши прежние отношения восстановились. Но Лобанов не оценил угрозы, которая над ним нависла, и не внял предупреждению. В сентябре 1975 года на флот приехал начальник Главного штаба и вместе с Командующим флотом они вышли в Северодвинск на спуск очередной атомной ракетной лодки. После длительного совещания, закончившегося за полночь, Лобанов принял свою дозу коньяка, но был внезапно вызван на доклад к Егорову. От Лобанова за версту тянулся “лепесток” винных паров и он несвязно отвечал на заданные вопросы. После этого участь Лобанова была решена. Он был уволен в запас в свои неполные 45 лет и на его место был назначен капитан 1-го ранга Борис Гаврилович Новый, флагманский специалист радиотехнических средств 2 флотилии из Гремихи.
24. ПОГОВОРИЛИ АДМИРАЛЫ!
Как-то по роду своих штабных обязанностей мне пришлось пойти вечером на корабли эскадры с проверкой перед предстоящим учением. В поисках флагманского специалиста радиотехнической службы эскадры я заглянул в штабной домик на причале, в котором работали чертежники и готовили решение командира эскадры на картах. В домике кроме чертежников находился начальник штаба эскадры контр-адмирал Павел Петрович Гусев и кто-то еще из штабных офицеров. Меня задержали в домике несколько вопросов к Гусеву и я ждал, когда он закончит инструктировать чертежников по оформлению готовившегося решения на картах.
С Гусевым я познакомился впервые в неформальной обстановке, когда мы вместе с ним судили соревнованиях по тяжелой атлетике в 1966 году. В то время он служил старпомом на эсминце "Стремительный". В прошлом он был мастером спорта по тяжелой атлетике и в его высокой фигуре до сих пор чувствовалась мощь и сила.
Неожиданно на причал приехал первый заместитель Командующего Северным флотом вице-адмирал Владимир Сергеевич Кругляков. Он вошел в чертежную, поздоровался с присутствующими и начал беседовать с Гусевым по поводу предстоящего тактического учения эскадры.
Кругляков был высокого роста, атлетического сложения, голова его сидела на могучей шее и саженных плечах, говоривших, что в прошлом он серьезно увлекался борьбой, и когда он поворачивал голову в сторону, то поворачивал ее вместе со всем корпусом.
Во время разговора он разбирал решение командира эскадры на тактическое учение и начал делать пометки на карте синим фломастером. Увидев пометки на карте, Гусев побагровел. Чернила фломастера пропитывают бумагу карты почти насквозь и удалить их невозможно и есть только один путь для исправления - заклеить это место чистой вырезкой с такой же карты. Еще немного и многочасовой труд художников будет испорчен навсегда. Решение придется переделывать заново, на что уйдет до десяти часов работы, а назавтра назначен доклад Командующему Северным флотом по предстоящему учению. Гусев скрипнул зубами и обратился к Круглякову:
- Товарищ вице-адмирал! Когда на моем решении рисуют пометки фломастером, у меня такое ощущение будто стекло в жопе застряло!
Кругляков молча продолжал всматриваться в графические обозначения на карте не реагируя на слова Гусева и затем, как бы между прочим, произнес:
- Павел Петрович! А мне кажется оно у вас всегда там!
Поговорили адмиралы!
25. СЛУЖЕБНЫЙ РОМАН.
Приход нового начальника 5 отдела капитана 1-го ранга Бориса Гавриловича
Нового неожиданно принес напряженность в работе всех групп боевой подготовки. Курицын был обескуражен тем, что его вновь обошли в должности и мы чувствовали, что у Нового не ладятся с ним деловые отношения. На наши головы пришла начальственная немилость, которую усугубило еще одно пикантное обстоятельство. У Курицына начался роман с Яниной Витальевной, заведующей машинописным бюро. Отдел писал много и наши машинистки были просто завалены работой и работали не отрывая своих задов. Мы относились к ним очень уважительно, прекрасно понимая какую тяжелую нагрузку они несут и старались не обойти их вниманием в престольные советские праздники. Но внезапно что-то нарушилось в сложившемся ритме нашей жизни, документы стали исполняться дольше и стали возникать трения с машинописным бюро. Янина Витальевна, всегда выдержанная, стала вдруг раздражительной и негласное правило, когда сам исполнитель устанавливал первоочередность печатания срочного документа, дало сбой и она сама стала определять, что должно быть отпечатано, а что может и подождать. Сдача в печать любого документа стала сущим наказанием. Возникло несколько конфликтов, когда были просрочены с отправкой несколько важных писем и Курицын устроил выволочку исполнителю, не принимая в расчет, что это письмо пролежало у машинисток несколько дней. На наши жалобы в адрес машинописного бюро Курицын отреагировал очень нервно и приказал всем исполнителям приносить ему для визирования все исполненные документы и без его визы документы в производство не принимались! Янина стала частой посетительницей кабинета Курицына, когда он расписывал очередность исполнения документов сданных в печать. Все поняли, что Костя попался в лапы этой тигрицы. Курицыну тогда было 48 лет, а Янине 38 и видимо крепко запала ему в сердце смазливая женщина с цыганской внешностью, если он потакал всем ее прихотям. Она почувствовала свою власть, посредством Кости, почувствовала себя "царицей" на час и сменила свой вежливую манеру общения со всеми кто приходил по делам в машинописное бюро на властную и распорядительную, дав волю своим неудовлетворенным амбициям. Но Костя был очень осторожным человеком, его роман не вышел за рамки отдела и никаких официальных поводов для вмешательства партийных властей он не давал.
Его служебный роман и неудовлетворенность обойденного по службе внесли в работу отдела напряженность. Он першел на формальный стиль руководства и перестал контролировать качество выходящих из отдела писем и документов, как делал раньше, оставив за собой право обвинить исполнителя в случае провала. Он работал по принципу - чем хуже, тем лучше, чтобы тем самым показать руководству 5 Управления, чего стоит их новый выдвиженец на должность начальника 5 отдела. Амбициозность Курицына подвела его еще в бытность работы с Романенко, когда он в чем-то не поладил с ним и в отношениях между ними пробежала черная кошка. Но властный и опытный руководитель Романенко умел ставить своих подчиненных на место и Курицын спасовал перед ним не переходя грань дозволенного. По-видимому это сыграло решающую роль в том, что Романенко не представил Курицына на свое место. В случае с Новым, который еще не имел ни достаточного авторитета перед 5 Управлением ВМФ ни такого богатого опыта работы в Штабе Флота как Курицын, дело обстояло иначе. Он терпеливо сносил молчаливое противодействие Курицына. Новый, пришедший на горячее место начальника отдела, не смог ничего противопоставить Курицыну, который не только не предупреждал его от возможных ошибок, но и уходил от конкретных советов и не проявлял никакой инициативы в трудных ситуациях в которые тот часто попадал. Руководители групп это быстро почувствовали и очень часто попадали между двух огней, когда Новый был вынужден прибегать к их советам, чему Курицын очень дипломатично и тонко противодействовал. Сам не оказывая на первых порах рабты Нового никакой ему реальной помощи он вставал в амбицию, если Новый прибегал к совету руководителей групп, как будто последний покушается на его авторитет и игнорирует как своего заместителя. Этим Курицын и без того усугублял тяжелое положение Нового в самом начале его работы в новой должности.
26. ВСТРЕЧА С КРУГЛЯКОВЫМ.
Осенью 1976 года объединениям и соединениям флота было приказано пересмотреть планы перевода в повышенную и полную боевую готовность и разработать нормативы перевода. Специализированные отделы и управления штаба флота также должны были разработать нормативы перевода в повышенную боевую готовность оружия и технических средств применительно к своим специальным направлениям. Курицын поставил мне задачу разработать такой норматив для радиотехнических служб соединений надводных кораблей.
Принцип подхода к разработке такого норматива у меня созрел очень быстро и эта задача не представляла труда и не требовала большого времени для ее решения. Поскольку никаких дополнительных запасов радиотехнического имущества для кораблей в период перехода на повышенную боевую готовность не предусматривалось, то все сводилось к переводу станций, имеющих частотную перестройку, на частотные режимы военного времени. В радиолокационных станциях управления стрельбой была предусмотрена автоматическая перестройка частот в процессе их использования и только в станции воздушного наблюдения МР-310 для перехода на диапазон частот военного времени нужно было установить в станции другой литер магнетрона. Время затрачиваемое на эту замену и настройку станции и являлось нормативным временем перевода в повышеную боевую готовность радиотехнической службы таких соединений как
7 оперативная эскадра и 2 дивизия противолодочных кораблей. Оставалось только произвести такую практическую проверку. В начале сентября начались флотские учения и все корабли вышли на несколько дней в море для отработки задач рассредоточения флота и своих боевых задач. Причалы Североморска опустели и только у одного из них одиноко стоял бпк "Кронштадт", куда я пришел на второй день учения со своими специалистами из лаборатории.
Командиром бпк "Кронштадт" был капитан 2-го ранга Валерий Гришанов, сын Начальника политуправления Военно-Морского флота адмирала Гришанова. Он был назначен командиром "Кронштадта" после окончания Военно-Морской академии вместо ушедшего Евдокимова и командовал кораблем уже год, ожидая вакансии начальника штаба 120 бригады ракетных кораблей. Я познакомился с ним, когда несколько раз выходил на его корабле в море на ракетные стрельбы с группой офицеров Штаба флота. Гришанов был приветлив, предупредителен и прост в общении, но в его поведении и действиях чувствовалась независимость от сознания высокого положения его всесильного отца.
Я поднялся во флагманскую каюту со встретившим меня флагспециалистом РТС Олегом Бочкаревым. Командир еще не вернулся с берега и Бочкарев предложил подождать с началом наших проверок до появления на корабле командира корабля. Запланированные мною проверки выводили станцию воздушного наблюденя МР-310 из действия а на флоте в это время было объявлено учение по ПВО Главной базы. Гришанов появился только около 10 утра. Как оказалось, он был в Мурманске и подъехал к причалу на своей машине.
Мы посидели в месте с ним в каюте флагмана за чаем, который принесли вестовые, поговорили о незначительных флотских мелочах и он обратился к Бочкареву.
- Я через час сойду с корабля, а вы подстрахуйте проведение учения по ПВО и отчетность по его результатам. Я оставлю телефон в Мурманске, где в случае экстренных обстоятельств вы меня найдете.
Он разрешил проводить запланированные мной проверки и вновь уехал в Мурманск.
По флотским меркам такая вольность была непозволительна командирам кораблей, чтобы покидать корабль по личным нуждам во время проводившегося общефлотского учения, а Гришанову чувствовал за своей спиной мощную поддержку и мог позволить такие вольности. В династии Гришановых был еще один флотский офицер Юрий Гришанов, младший брат Валерия, служивший на Черноморском флоте. Мой бывший сослуживец Вениамин Саможенов, тоже служивший несколько лет на Черноморском флоте командиром эсминца "Сознательный" был с Юрием в дружеских отношениях и тот в порыве откровенности однажды сказал ему:
- Папа нам сказал, чтобы мы служили так, чтобы не попасть в приказы Главнокомандующего Военно-Морским Флотом и Министра Обороны и тогда продвижение по службе нам гарантировано.
На одном из противолодочных учений в Баренцевом море мне пришлось наблюдать как Валерий Гришанов, уже будучи начальником штаба 120 бригады ракетных кораблей, не принимал на себя решение по какому-то маневру и настойчиво запрашивал по связи командира эскадры. Соблюдая заповедь своего отца он избегал самостоятельных решений в сложных ситуациях, чтобы не навлечь на себя случайных неприятностей и предпочитал выполнять указания своих начальников, тем самым уходя от ответственности.
Проверки, которые я запланировал были очень важными, потому что никогда ни на одном корабле не переходили на литер магнетрона военного времени марки МИ-125. Для его установки необходимо было заменить примыкающую к магнетрону волноводную секцию, которая соответствовала частотному диапазону магнетрона. При всей простоте этой операции оказалось что это очень непросто сделать. Выяснилось, что после замены секции, магнетрон не влезал в предназначенное для него гнездо, ему нехватало нескольких милиметров пространства. Инструкция по замене магнетрона дала сбой. Нам пришлось решать сложную задачу по разборке высокочастотного тракта, механической переделки его крепежа, чтобы найти необходимые несколько милиметров для установки магнетрона. Все эти работы вместе с последующей настройкой станции заняли у нас около 14 часов. Подобная работа выполнялась впервые и можно было предположить, что и на других станциях МР-310 придется столкнуться с этой же проблемой.
Возвратившись в отдел я доложил Курицыну о результатах работы и свои предложения по нормативному времени. Поскольку нормирование производилось подготовленными профессионалами, то с поправкой на недостаточный профессионализм личного состава кораблей, обслуживающего эту станцию, я предложил установить нормативное время 24 часа, что и было принято.
Прошла неделя. Отдел жил размеренной штабной жизнью и внезапно Курицын получил звонок от первого заместителя командующего Северным флотом вице-адмирала Круглякова. Он просил Курицына срочно прибыть в Штаб флота к нему в кабинет для консультации. Курицын был опытным штабистом, очень дорожил своей репутацией и не любил прибывать к начальникам, когда была неизвестна цель визита, боясь сплоховать в неожиданной ситуации. В таких случаях он всегда подставлял кого-нибудь из своих подчиненных. На этот раз он подставил меня. Он попросил разрешения у Круглякова направить к нему офицера ответственного за радиотехническую подготовку надводных кораблей. Этим офицером был я. Курицын пригласил меня к себе и сказал, чтобы я немедленно явился к Круглякову проконсультировать его по какому-то вопросу.
Когда я вошел в рабочий кабинет Круглякова, то увидел его переполненным. Вокруг длинного большого стола, и вдоль стен расположились все начальники штабов объединений и соединений флота, разложив перед собою карты и папки с документами. Я стал ждать пока Кругляков закончит начатый разговор, чтобы ему представиться и невольно бросил взгляд на одну из разложенных на столе карт. На карте был выведен заголовок: "План перевода соединения в повышенную боевую готовность".
Не успел я что-нибудь собразить как Кругляков задает мне вопрос:
- Товарищ Белов! Сколько времени требуется 7 опэск для перевода ее радиотехничечских средств в повышенную боевую готовность?
Я облегченно вздохнул и у меня спала тревожная напряженность от неопределенности ситуации. Я сам устанавливал этот норматив и ответил не задумываясь:
- 24 часа.
- Вы ответственно мне говорите об этом?
- Так точно! Я сам проверял этот норматив на 7 эскадре и он был утвержден после этой проверки.
- Гусев! Вы слышите что нам доложили? А вы утверждаете, что вам надо 12 часов.
По-видимому, дотошный Кругляков пригласил эксперта, чтобы установить истину в споре с безаппеляционным Гусевым. Я вышел из кабинета Круглякова удовлетворенный, что мог сориентироваться и немедленно дать ответ. Кругляков имел великолепную память и не прощал ошибок профессионалам.
27. ЕЩЕ РАЗ КРУГЛЯКОВ.
Прошел месяц и обстятельства вновь свели меня с Владимиром Сергеевичем
Кругляковым на проверке готовности к боевой службе двух кораблей 7 оперативной эскодры, среди которых был бпк "Огневой". Эскадра поддерживала оперативный режим в Атлантике и регулярно отправляла корабли на длительную боевую службу и в этот раз видимо было что-то очень важное, потому что кораблям на подготовку было выделено всего одна неделя и возглавил проверку первый заместитель Командующего флотом вице-адмирал Кругляков. Как всегда во время таких проверок Управлением боевой подготовки назначалось время начала проверки, время и место разбора ее результатов и в этот раз на проверку было выделено только два часа. Мы с Воробъевым разошлись по кораблям, взяв с собой специалистов подчиненной мне лаборатории, чтобы еще раз проверить технику и если понадобится провести настроечные работы.
Я взял на проверку бпк "Огневой", имевший самый новый гидроакустический коплекс "Платина", зная, что Кругляков был профессиональным противолодочником и этот комплекс не может не быть предметом его особого внимания. Подобные проверки дело не только очень хлопотное для проверяющего, но и очень объемное, потому что надо успеть проверить массу формальных моментов в подготовке радиотехнической службы корабля и глубоко вникнуть в отдельные сложные профессиональные вопросы. Обычно я проверял только основные документальные моменты в подготовке, пропуская ряд формальных мелочей и довольствуясь тем, что мне доложит начальник радиотехнической службы. Я принимая его доклад на веру, и сосредотачивал свое внимание на исправности техники и готовности личного состава к ее использованию. Так я поступил и на этот раз поскольку проверка была экстренной и на нее было выделено только два часа, что было совершенно недостаточно, чтобы вникнуть во многие детали. Уже собравшись уходить на разбор, я бегло просмотрел свою записную книжку и обнаружил, что из моего поля зрения выпала проверка уровня акустических помех гидроакустического комплекса и спросил об этом начальника радиотехнической службы старшего лейтенанта Леонида Аронова. Он ответил утвердительно, что такая проверка сделана в начале текущего месяц и я отправился на флагманский корабль бригады на разбор проверки.
Не успел я зайти в кают компанию, как меня остановил флагманский специалист РТС эскадры Игорь Степанов.
- Геннадий Петрович! Срочно к Круглякову! Мы тебя уже 10 минут разыскиваем.
В каюте флагмана на диване сидел Кругляков и рассматривал формуляр гидроакустической станции. Он профессионально экзаменовал Степанова о влиянии уровня акустических помех на дальность действия гидролокатора, проявляя очень тонкое знание предмета для руководителя такого уровня, что меня поразило и приятно удивило. Как потом стало известно, кораблям предстояло быть готовыми к выполнению длительного слежения за иностранными подводными лодками в районах Атлантики и Кругляков самым серъезным образом вникал в состояние противолодочной подготовки кораблей.
- Товарищ Белов! Вы проверяли состояние уровня акустических помех на "Огневом"?
- Так точно! Уровень помех измерялся в этом месяце и соответствует норме.
- Принесите мне формуляр комплекса с записями последних измерений.
Разбор начинался через 10 минут и я опрометью побежал на "Огневой" за формуляром.
Разыскав Аронова, я попросил его срочно принести злополучный формуляр и, когда он его принес, я к своему ужасу обнаружил, что последние измерения в него не внесены.
- Аронов! Как же так, почему вы мне доложили, что у вас сделана эта проверка, а в формуляр ничего не записано?
- Я не успел внести ее результаты в формуляр. Сейчас я это поправлю.
- У меня нет времени на ожидание. Возьмите портфель с формуляром и спросите разрешение у командования вынести с корабля этот секретный документ. Все объяснения будете сами давать вице-адмиралу Круглякову!
Я не мог быть соучастником этой неисполнительности, а может быть и обмана и решил доложить Круглякову так, как это было на самом деле. Когда я зашел в кают-компанию флагмана разбор уже начался и Воробьев нервничал, высматривая меня, потому что все результаты проверки находились у меня. Ко мне подсел Степанов и спросил все ли в порядке .
- Да, если не считать что результаты измерений отсутствуют в формуляре, ответил я.
- А я доложил Круглякову, что проверял результаты проверки гидроакустического комплекса и он полностью готов.
- Я тоже, но как видишь, оба мы стали заложниками или недобросовестности или обмана и если Кругляков вернется к этому вопросу, то я отвечу так, как это есть на самом деле независимо от возможных для меня последствий.
Подошла моя очередь отчитаться о результататх поверки и я коротко доложил, что личный состав подготовлен на уровне выполненных кораблем задач и техника полностью исправна.
- Вы проверили наличие измерений уровня акустических помех? - спросил Кругляков.
- Так точно. Я принес формуляр комплекса как вы приказали.
- Хорошо. Надеюсь, что на самом деле все так, как вы мне доложили.
К счастью мне больше не пришлось давать Круглякову никаких пояснений, за неимением у него времени, и присшествие с формуляром было исчерпано. Я изрядно понервничал, попав в ситуацию заложника чужой недобросовестности. Подобная оплошность при такого уровня проверках недопустима и могла принести не только взыскание, но и сложить у командования мнение о твоем непрофессионализме, которое изменить будет невозможно и которое будет препятствием для дальнейшего продвижения по службе. Кругляков ревниво относился к подобного рода ляпсусам со стороны офицеров штаба и никогда не забывал подобных промахов.
28. НА КОНФЕРЕНЦИИ.
В 1976 году со 2-го по 6-е августа проводилась конференция на акустической базе института "Океанприбор" на Ладожском озере, посвященная надежности и эффективности гидроакустических средств, созданных институтом. Меня откомандировали на эту конференцию с докладом. Перед отъездом я попросил у начальника 5 отдела Бориса Гавриловича Нового разрешения задержаться в Ленинграде на два дня по семейным обстоятельствам - мне надо было захватить с собой дочь в Североморск.
Испытательная база Института располагалась в очень живописном месте, пересеченном многочисленными невысокими холмами заросшими лесом, на самом берегу Ладоги в небольшом заливчике рядом с маленьким поселком Ладенпохья. База состояла из нескольких современных зданий рабочих корпусов и гостиницы для сотрудников и приезжих. После сурового Севера и сумасшедшей гонки в штабной работе для меня это выглядело райским тихим уголком, о работе в котором можно было только мечтать. Мне предстояло выступить с докладом по эффективности гидроакустических станций и комплексов, установленных на противолодочных кораблях Северного флота.
14 Институт ВМФ на конференции представлял капитан 2-го ранга Анатолий Васильевич Киселев заместитель начальника 12 отдела, ведущего наблюдение за созданием всех гидроакустических средств для надводных кораблей. Институту "Океанприбор" было очень важно знать реальную эффективность разрабатываемых им гидроакустических средств и их эксплуатационную надежность. Между главным инженером института Суреном Арутюновичем Тевосяном и Киселевым шла постоянная пикировка, каждый отстаивал свои ведомственные интересы. Мой доклад со статистикой по надежности гидроакустических средств помог Киселеву отстаивать интересы флота и внести соответствующие обязательства для института в резолюцию конференции. При солидной видимости этой конференции она была скорее формальным научным мероприятием и ее результатам суждено было утонуть в повседневности научной бюрократии. Подошла к концу конференция, но в связи с задержкой по семейным делам и неопределенной датой отъезда мне не удалось заказать билеты на поезд через институт. Эту нелегкую проблему предстояло решать самому неизвестно каким способом. На обратном пути, ожидая поезда на Ленинград, я зашел в грязный привокзальный туалет и мне бросилась в глаза надпись на стене, выведенная аккуратным почерком:
В уборной на стене писать
Увы, давно уже не ново!
Но только здесь, ****а мать,
Ты чувствуешь свободу слова!
До начала Горбачевской перестройки было еще 9 лет, а ее фундамент уже закладывался в общественных туалетах необьятого государста.
Когда я приехал в город Пушкин к теще, моя дочь Ира, проводившая там свои летние каникулы и соскучившись по отцу, первым делом попросила меня сходить с ней в Екатерининский парк и покататься по живописному озеру на лодке. В парке нас ждало разочарование. Лодочная пристань была на ремонте и ни одной лодки в парке не было.
У дочери упало настроение и от досады в глазах стояли слезы. Я представил как она ждала моего приезда и мечтала, куда бы пойти с отцом и вот ничего не сбылось! Обещанное мною мороженое в уютном кафе недалеко от парка не прибавило ей настроения и я предложил немного пройтись по зеленым улицам города. Наш путь лежал мимо небольшого пруда, где разрешалось купаться и который в обиходе называли Каланчевка. Я надеялся, что если там разрешено купание, то значит должны быть спасательные лодки и у меня есть шанс выполнить желание дочери. Действительно, в пруду была тьма купающихся и на берегу была спасательная служба и у них оказались две лодки. Реальная история про папу моряка и ждавшую его дочь, рассказанная мною дежурившему спасателю, помогла нам взять лодку в нарушение всяких специальных спасательных инструкций и целый час кататься по пруду. На обратном пути настроение дочери зашкаливало за все пределы и она удивлялась как мне удалось это сделать.
- Когда чего нибудь очень хочешь, то всегда добьешься, - отвечал я уверенно.
Наступил день отьезда и набралось аж три чемодана вещей, а билетов на Мурманский поезд у меня нет и я не предсталяю как смогу их достать в такое пиковое время, когда на Север едут летние отпускники, студенты и школьники. Приезжаем с дочерью на вокзал и идем в кассовый зал в смутной надежде на удачу - в зале полно безбилетного народа и билетов на Mурманск нет. Осталась слабая надежда на военного коменданта вокзала у которого есть резерв билетов для экстренных ситуаций и для начальства высокого ранга. А мне и апеллировать нечем: не депутат Верховного Совета, воинское звание только капитан второго ранга, а не адмирал, и никаких документов, позволяющих воспользоваться незаслуженными льготами. В помещении военного коменданта сидит капитан и я прошу два билета, объясняя свою ситуацию, и получаю отказ.
- Капитан! А если бы к вам обратился Леонид Ильич Брежнев, то и для него не нашлось бы двух билетов?
- Конечно бы нашлось!
- Нам обоим с вами повезло! Он не едет этим поездом и у вас нет служебных волнений. А мне повезло, потому что я могу воспользоваться этими двумя билетами.
Капитан засмеялся и написал записку в кассу на продажу двух билетов. Но в кассе я снова потерпел неудачу. Кассир посмотрела на записку и сказала, что билетов все равно нет.
У дочери падает настроение и она с тревогой спрашивает:
- Папа! Что мы будем делать и как мы уедем?
- Спокойствие! До отхода поезда еще целых 25 минут и мы еще успеем сесть в свой вагон.
- Но у нас нет билетов! Как же нас пустят в поезд без билетов?
- Пустят! И билеты не спросят! Через 15 минут мы будем сидеть на своих местах в вагоне поезда.
Это я бодрюсь и не показываю своего беспокойства. Мы идем по перрону вдоль поезда и я напряженно ищу бригадира поезда. Наконец в середине состава я ее увидел, молодую симпатичную женщину лет 35. Останавливаюсь около нее со своими чемоданами и дожидаюсь паузы в деловом разговоре.
- Скажите пожалуйста, как уехать на Мурманск?
- Этот поезд идет до Мурманска.
- Можно садиться в ваш вагон?
- Да конечно, но только с билетом.
- У меня нет билетов, поскольку их нет в кассе, но я уже один раз ездил с вами в вашем служебном купе.
- Я вас не помню.
- Ну тогда давайте познакомимся и в следующий раз вы меня вспомните. Я - Белов Геннадий Петрович! Заслуженный офицер Северного флота, а это моя дочь Ирина. В какой вагон нам можно сесть?
Бригадир поезда не ожидала такого настойчивого пассажира, но вошла в в наше положение, увидев мою очаровательную дочь, и пригласила следовать за ней. Она провела нас в вагон и поместила в свободное служебное купе. Через полчаса мы с дочерью сидели и пили чай под равномерный стук колес. Для моей дочери это был пример как не теряться и находить выход из самых затруднительных жизненных ситуаций.
29. ПРОЩАЙ СЕВЕР!
Наступил 1976 год и для нас с женой встала проблема дальнейшей
судьбы дочери. Ей уже было 14 лет и она мечтала получить музыкальное образование, но учась в Североморске этой мечте не суждено было сбыться. До окончания музыкальной школы ей оставалось два года и чтобы продолжить музыкальное образование необходимо было уезжать в Ленинград где и уровень обучения в музыкальных школах и возможностей для музыкального развития были неизмеримо больше. Решить эту проблему можно было двумя путями: отправить дочку жить с бабушкой в Пушкин или переводиться служить в Ленинград. К этому времени мы с женой были хорошо обустроены в Североморске. Она работала и у меня была хорошая должность с прекрасной зарплатой и перспектива в недалеком будущем получить служебное повышение. 5 отдел должен был переводиться на более высокий ранг - получить статус Управления и тогда моя группа получала статус отдела и моя должностная категория повышалась до уровня капитана 1 ранга. Из карьерных и материальных соображений перевод в Ленинград был нецелесообразен, потому что на новом месте мне придется начинать все с начала и зарплата упадет в полтора раза. Но мы решили, что будущее дочери важнее и необходимо уезжать в Ленинград, а оставлять дочь на попечение бабушки нельзя. Я подал рапорт начальнику 5 отдела на перевод в Ленинград с предпочтением служить в 14 Институте ВМФ. Судьба моего перевода решалась почти целый год и я благодарен моему однофамильцу Евгению Павловичу Белову, принявшему в моей судьбе самое активное участие. К тому времени он уже больше года как перешел служить в 14 Институт под крыло Владимира Николаевича Романенко. В начале февраля я позвонил Евгению Павловичу и попросил выяснить в отделе кадров Иннститута возможность моего перевода, что меня с флота отпускают и что самое немаловажное я имел квартиру в Ленинграде. Спустя некоторое время он сообщил мне, что вакантные места имеются и на меня послали запрос для официального согласия флота на мой перевод. По сложившейся практике вопросы таких назначений обычно решались в течение трех-четырех месяцев, но прошло четыре месяца, но никакой ясности с моим новым назначением не было. События носили просто мистический характер, потому что дело с переводом заглохо и я не мог выяснить, что же происходит на самом деле. В Управлении кадров флота мне ответили, что вопрос моего нового назначения решается. Где и как решается не было никакой ясности. Я снова позвонил Белову и через некоторое время он огорчил меня неожиданной новостью. Мое назначение не состоялось из-за 5 параграфа моей жены - она была еврейкой. Я был обескуражен! Оказалось, что служить на кораблях в течение 13 лет мне было позволено. Мне также было позволено вываливать свое здоровье на алтарь Отечества, недосыпая годами, и при этом жить с семьей в жутких условиях, а вот видите ли служить в 14 Институте мне нельзя! Я столкнулся с дискриминацией по признаку еврейства моей жены второй раз за свою службу, а думал что сия чаша меня минует. Я прекрасно понимал, что любые официальные и неофициальные указания и распоряжения преломляются через людей их выполняющих и всегда где-нибудь перегнут наши старатели не только палку, но и бревно.
Но счастливые "кости" судьбы были в этот раз на моей стороне. Белов сделал для меня больше чем я мог ожидать. Поскольку мое назначение проходило через 5 Управление ВМФ, которому подчинялся 5 отдел, то Белов, будучи хорошо знакомым с Евгением Яковлевичем Бузовым одним из начальников отделов в 5 Управлении, попросил его развязать этот клубок неопределенности. Тот уговорил кадровика Управления не препятствовать моему назначению. Только в конце ноября мне стало известно, что меня подали в приказ Главкома на перемещение по службе.
В конце декабря пришла выписка из приказа Главкома о моем назначении в 14 Институт ВМФ на должность старшего научного сотрудника. Эта новость и обрадовала меня и огорчила меня. Я рушил свою карьеру в самый неподходящий момент, и уходил к новому месту службы без всяких надежд на возможное продвижение и к новой неизвестной мне работе в науке, к которой я стремился все 18 лет службы на флоте.
Моя жена и дочь восприняли эту новость с радостью. Кончалась наша Северная Одиссеея, которая затянулась на долгие 18 лет и которой мы с женой отдали свою молодость. Сборы к отъезду продолжались около месяца и наконец заказан контейнер для наших скромных пожиток и назначен день отъезда - 15 января 1977 года. Утром перед отъездом к нам зашли друзья, чтобы попрощаться, и принесли горячий завтрак. Ровно в 9 утра к дому подъехал служебный "газик" и внезапно у жены хлынули слезы и она разревелась. Когда мы выехали на мурманскую дорогу дочка обратилась к матери:
- Мама! Не плачь. Ты скоро снова вернешься в Североморск. Мы же не надолго уезжаем.
- Почему ты так говоришь? Мы уже сюда никогда не вернемся.
- Ну как-же, ведь я выйду замуж и буду жить в Североморске, а ты будешь жить со мною.
Для меня это было открытием. Я не подозревал, что моя дочь не видит другой судьбы как быть связанной с флотом и видимо в ее девичьей головке созрели свои взгляды и планы на дальнейшую жизнь.
Прощальный гудок поезда подвел черту под нашей Северной Одиссеей. До Ленинграда и до начала новой жизни оставалось 24 часа. Прощай Север, прощай Северный флот! Я уезжаю от вас насегда, подготовленный своей прежней нелегкой службой встретить неизвестность новой службы и работы!
Список сокращений:
АВИКО - автоматизированный выносной индикатор кругового обзора и целеуказания
БГК - батарея главного калибра
БИП - боевой информационный пост
БИЦ - боевой информационный центр
БСРК - бригада строящихся и ремонтирующихся кораблей
БЧ - боевая часть
БПК - большой противолодочный корабль
ВИКОЦ - выносной индикатор кругового обзора и целеуказания
ВМФ - Военно-Морской Флот
ВПУ - валоповоротное устройство
ВСООЛК - Высшие специальные офицерские ордена Ленина классы ВМФ
ГБИП - главный боевой информационный пост
ГДР - Германская демократическая республика
ГКП - главный командный пункт
ГТЗА - главный турбозубчатый агрегат
ГШ - Главный штаб
ЖБК - жилищно-бытовая комиссия
ЗБ - зенитная батарея
ЗРК - зенитный ракетный комплекс
ИП - изолирующий противогаз
КБ - конструкторское бюро
КГ - котельная группа
КП - командный пункт
КПП - контрольно-пропускной пункт
КПУНИА - командный пункт управления и наведения истребительной авиации
ЛВВМИУ - Ленинградское Высшее Военно-морское инженерное
училище
МГ - машинная группа
МКГ - машинно-котельная группа
МКО - машинно-котельное отделение
МНР - Монгольская народная республика
МПЦ - морские приборы целеуказания
МТУ - Минно-торпедное управление
ОД - оперативный дежурный
ОРЗ - острое респираторное заболевание
ОПЭСК - оперативная эскадра
ПВО - противовоздушная оборона
ПЛО - противолодочная оборона
ППО - планово-предупредительный смотр
ПРЦ - пост распределения целеуказания
ПУГ - поисковая ударная группа
РЛС - радиолокационная станция
РТС - радиотехническая служба
РБУ - реактивная бомбовая установка
РЭП - радиоэлектронное противодействие
СВЧ - сверхвысокая частота
СКР - сторожевой корабль
СПН - стабилизированный пост наводки
ТАКР - тяжелый авианесущий крейсер
ЧП - чрезвычайное происшествие
УКВ - ультракоротковолновая связь
ЦКП - центральный командный пункт
С О Д Е Р Ж А Н И Е
2
Часть первая. ВХОЖДЕНИЕ ВО ФЛОТ
Глава 1. Служба 3
1. Представление командиру …………………………………… 3
2. Знакомство с замполитом …………………………………… 6
3. Знакомство с офицерами ……………………………………… 8
4. Первый конфликт ………………………………………………. 11
5. Инцидент в патруле ……………………………………………. 14
6. Лейтенантский досуг ………………………………………….. 17
7. Знакомство с техникой ……………………………………….. 19
8. Женитьба …………………………………………………………. 24
9. Неожиданное продвижение …………………………………. 27
10. Выстрел по "Несокрушимому" ……………………………… 30
11. Служебные тернии ……………………………………………. 32
12. Боцман …………………………………………………………….. 36
13. За покупкой в Мурманск …………………………………….. 42
14. Штраф ……………………………………………………………… 45
15. Дежурный горнист Осипов ……………………………………. 46
16. Пожар на "Настойчивом" …………………………………….. 50
17. В первый отпуск ………………………………………………… 53
Глава 11. ПЕРВЫЙ
1. Повышение по службе ………………………………………….. 56
2. Тихая война в команде ……………………………………..…. 59
3. Снова конфликт ………………………………………………….. 63
4. "Московский Комсомолец" …………………………………….. 68
5. На противолодочном поиске …………………………………. 70
6. Катер арестован …………………………………………………. 83
7. Офицеры корабля ………………………………………………… 86
8. Уникальная операция …………………………………………… 96
9. Мои помощники …………………………………………………… 102
10. Как строить мост ………………………………………………… 107
11. Размышления ……………………………………………………….. 111
12. Софрон ……………………………………………………………….. 113
13. Совместная стрельба ………………………………………….. 116
14. Спасательная операция ………………………………………. 119
15. Второй отпуск ……………………………………………………… 124
16. Снова на службу ………………………………………………… 127
17. Североморск и лейтенантство ………………………………… 129
18. 1962 год. Аврал на флоте……………………………………….. 134
19. С Н.С.Хрущевым на борту …………………………………….. 138
20. Стрельба по щиту ………………………………………………. 143
21. Артемьев ……………………………………………………………. 145
22. Шахматный чемпион ………………………………………….. 150
23. Партия в шишбеш ……………………………………………… 153
24. Ошибка компаса ………………………………………………… 156
25. Канистрочка ……………………………………………………… 158
26. Новая квартира ………………………………………………… 160
27. Нас трое ……………………………………………………………. 165
28. 1963 год ……………………………………………………………. 169
29. Новые уставы и новые веяния ………………………………..... 176
30. Марксист …………………………………………………………. 181
31. Флаг маршала Чойболсана ………………………………….. 183
32. Катастрофа ………………………………………………………. 187
33. Новые командиры ……………………………………………… 197
34. Колокол …………………………………………………………… 207
35. На боевой службе ………………………………………………….. 211
36. На учебу …………………………………………………………… 220
37. Ода эсминцу 56 проекта …………………………………………… 228
Часть вторая. НА ВСЕХ ПАРУСАХ
Глава 1. СТАНОВЛЕНИЕ
1. Новое начало ……………………………………………………….230
2. Рапорт в академию ……………………………………………… 242
3. Николай Егорович Герасимов ……………………………….. 243
4. Пожар от усердия ……………………………………………….. 248
5. Есть нечего ………………………………………………………… 252
6. Семенков и Жучков …………………………………………….. 260
7. День ВМФ в Архангельске ……………………………………. 271
8. Выход из Северодвинска ………………………………………. 277
9. Корабельные будни ……………………………………………… 280
10. Крушение надежд ………………………………………………. 286
11. Работа старпомом ……………………………………………… 296
Глава 2. ЗРЕЛОСТЬ
1. 1969 год. БПК "Севастополь" ……………………………….. 308
2. Командование и офицеры корабля
3. Главный боцман Панкратов ……………………………….. 325
4. На испытаниях корабля. ……………………………………… 334
5. Операция «бумага» 344
6. Снова на Север ………………………………………………….. 347
7 1970 год …………………………………………………………….. 350
8. Аполлонов …………………………………………………………. 360
9. Нестандартная мера 363
10. Впервые в Атлантике …………………………………………. 367
11. В океанское плавание …………………………………………. 371
12. На Кубу ……………………………………………………………..385
13. 1971 год ……………………………………………………………..398
14. Вновь на боевую службу ……………………………………… 414
15. Будни плавания 424
16. Хозяин Атлантики ……………………………………………. 428
17. Зуб Филатова 434
18. В Гаване 438
19. Грустное возвращение домой ………………………………. 446
20. 1972 год ………………………..………………………………….. 451
21. Мыс Антона ………………………………………………………. 457
22. Правые и виноватые…………………………………………….. 459
23. Похитители спирта ……………………………………………. 467
24. Прощай "Севастополь" ……………………………………….. 474
Часть третья. ШТАБ ФЛОТА
1. С белого листа 479
2. Первый урок
3. Первый экзамен 487
4. Воробьев
5. Добрый совет 493
6. Трудное решение 496
7. Проверка на выдержку ..................................................... 500
8. Память адмирала 501
9. Савкин 503
10. Происки Кости 505
11. Григорьев 509
12. Не забывай 512
13. На КП Командующего флотом .................................. 514
14. «Я памятник себе воздвиг нерукотворный»................... 518
15. Адмирал Звоницкий 520
16. Снова встреча с Зубом ................................................ 523
17. Новая квартира и приезд родителей ........................ 526
18. Доклад по Шрайкам 529
19. Гаврилов 531
20. После бани 533
21. Просьба Косогорова .................................................... 536
22. На испытательном пуске ............................................ 541
23. Тучи над Лобановым ................................................... 544
24. Поговорили адмиралы ................................................ 547
25. Служебный роман 549
27. Встреча с Кругляковым ................................................ 551
28. Еще раз о Круглякове ................................................... 556
29. На конференции 560
30. Прощай Север 564
Список сокращений 567