Оказывается, я тут живу. Вот моя тарелка, а на ней недоеденная картофелина - одна из тех, что я, судя по всему, недавно варил в мундире. Готовил картошку именно я, ведь кроме меня в квартире никого больше нет. И не было, по-видимому, давно. Это съемное жилье, но вряд ли я мог позволить себе оплачивать его целиком. К тому же, здесь много чужих вещей, которые уже подернулись заметным слоем пыли. Либо я арендую комнату, либо, что хуже, пользуюсь затянувшимся гостеприимством. Чужие вещи сложены аккуратно. На подоконнике, в расписном стакане для карандашей – букет засохших васильков. Рядом, на синем платке стоит фарфоровая фигурка зайца с темно-бордовой морковкой в лапах и с непропорционально большой, человеческой улыбкой. Кончик морковки отбит, он приковывает взгляд керамической белизной. Теперь мне понятно, что я не снимаю это жилье. Все должно оставаться таким, каким было до меня.
Память не воссоздана. Нужны зрительные зацепки. Наверняка я пользовался кухней осторожно, словно боялся нарушить даже самые незначительные детали в чьем-то порядке вещей. А значит, желательно скорее покинуть квартиру, уйти, не оставив следов. Я не могу быть вором и я точно не нищий. Одет я, пусть и скромно, но вполне добротно. Одежда в моем вкусе, такую я не встречал на иных людях. На запястье правой руки - механические часы с секундной стрелкой и фосфорными цифрами. Такие часы собирался подарить мне отец в честь успешного завершения гимназии, много лет назад... В помещении мало моих вещей, но есть все необходимое для жизни. Наверняка, в ванной присутствует моя зубная щетка, паста и бритва.
- А если она вернется? – Вот и первая мысль из прошлого. Она? Почему я уверен, что должна вернуться женщина? Ответ прост, в квартире царит женский уют. Изящная тюль с изображением птиц колышется у открытой форточки от теплого сквозняка, на столе – нежно-голубая скатерть с восточными узорами, солонка в виде поросенка, резная подставка для салфеток, цветовое сочетание мебели и утвари идеально. Дом гармонии, хоть и хозяйка отсутствует. Она вернется, несомненно вернется и узнает меня. Кем бы она ни была, ей что-то должно быть обо мне известно.
Картофелину следует доесть и помыть тарелку. Ах да, нож тоже, вилку и кастрюлю. Очистки я вынесу к мусоропроводу ночью, дабы не встретить кого-то из соседей. Табуретка была обращена углом в сторону холодильника и наполовину скрывалась под столом. Хорошо, что это удалось запомнить. Протереть посуду, чтоб ни одна капля... Жаль использовать то бархатное полотенце, столь нежное, свежее, выстиранное явно вручную. Я беру полотенце в руки, подношу к лицу - легкий запах сирени. Вешаю обратно. В моей памяти ее ногти, запястья, чувствительная к холоду кожа.
Бежать, бежать, бежать! Пока шанс... Был... Из ванной выходят близкие. Обуты по-зимнему.
- Мы не могли до тебя дозвониться. – Все пятеро в сборе. Чумазые и уставшие. Кто-то, не разуваясь, садится на диван, закидывая ногу на ногу, кто-то включает телевизор, а младший - вот уже уронил на ковер мороженное. - Нет! – Протестую я. – Как можно? Вы не приглашены, как и я. – Возмущение в ответ. – Мы звонили, хотели предупредить. Ты молчал. – Но стоило заходить через окно? Или как на сей раз? – Через вентиляцию. – Вздыхает бабушка. – Через окно надоело.
Полчаса назад, до бесцеремонного появления родных, я вспомнил важное. Воспоминания сошли лавиной, заполнив собою каждый микрон моей вселенной.
Отматываю стрелку часов назад. Близких еще нет, хотя за дверями квартиры собрались герои, которые требуют веселья, единогласных решений, зрелищ моего унижения. Не думал, что так много друзей у хозяйки квартиры, а точнее, знакомых, назвавшихся друзьями после нашей разлуки - надели маски присяжных заседателей. В масках больше оправданий, больше жизни. Они - жители скучного, тесного городка - богема, что некогда изображала радость за наше единство. Когда я вспомнил имя виновницы торжества, сгорели все мосты для отступления. Кто теперь поверит, что в квартире всеми любимой, прекрасной s~., без злого умысла, спустя годы, оказался гражданин _v+., воспринимаемый ныне не иначе как предатель? Словно в подтверждение опасений, сквозь щель под дверью проникает клетчатый лист бумаги. Поднимаю. Есть печать. След от подошвы свидетельствует об отношении к адресату. С почти школьной прилежностью, прописными буквами начертано: «Открывай, покажись нам. Будь смелее, все в курсе твоего возвращения, представься своей единственной. Милое, кристально чистое и благородное дитя s~. просто-напросто не поверит, что тебе хватило наглости столь цинично пробраться, вломиться в ее гнездышко».
В дверной глазок удается разглядеть часть лестничной площадки, ядовито-зеленую стену, металлические перила, темный проем подъезда. Энергосберегающая лампочка бросает ровный, хирургический свет на лица. Разномастная публика, состоящая, преимущественно, из молодежи, но есть и пожилая пара. Человек десять, насколько можно увидеть. Высокий парень с грустными, чуть опухшими глазами курит, к нему прижимается крошечная кучерявая девушка, но он смотрит пристально на мое убежище. Возможно, кто-то явился так, для приключений, однако среди присутствующих есть те, чьи губы сжаты в тонкую линию, на скулах ходят желваки, а кисти рук готовы не для рукопожатий. Некоторых я вспоминаю лишь сейчас, мы менялись музыкальными записями, обсуждали политику и вместе поднимали пивные бокалы. Для них я перестал существовать как добрый знакомый, поскольку s~. была брошена мною, оставлена одна среди разбросанных перьев от подушки, тикающих часов, болтающих радиостанций, далеких отголосков улицы и дверей, бесконечно живых дверей. Позже мы разветвились в прогрессии. Я научился ходить с шестом по канатам от реактивных самолетов и увлекся чтением древесной коры. Подчас, в забытьи, вектор нервных колебаний переносил меня в квартиру, но посещения были кратковременными. Сегодня - по-другому. Можно не щипать себя зубами за локти, вкус картошки до омерзения испорчен приправами.
Стрелка часов вернулась в исходное положение. Я вновь сижу за столом, в той же квартире, но среди нагрянувших близких. Им не спасти меня на сей раз. Зря ковер ботинками и мороженным заляпали. Тяжело говорить, язык подводит, пока длится перевоплощение:
- Освободите, вы гораздо лишней меня. Совести бы нахватались гостить без хозяев. Моя, я... Извините, поймите - голова. Я говорю нелинейно.
- Ты пугаешь.
- Уходите настоятельно! В настоящее назначена встреча мне снаружи. Для вас - на потом.
- Что ж... Мы верим в тебя. Как верили и будем верить. Уходим.
Дверь открыта. Мать указывает рукой на несколько фигур в форме: «Зачем же тут милиция? Или то военные?». Отряд из тщедушных парней призывного возраста стоит навытяжку вдоль почтовых ящиков. Полумрак мешает рассмотреть знаки на погонах. Хорошо стоят. Вышколены точно служащие почетного караула. Я польщен размахом встречи. Хочется, как диктатор, помахать рукой камуфляжным участникам несуразного представления. Поворачиваюсь к своим:
- Чрезмерно. Чествуют. Чувствую. Прошу - проходите. Они ждали. Простите. Не тороплюсь задерживать вас. Без вас, милые. Без вас. Сугубо для единицы.
Горожане пропускают моих родных молчаливым коридором. Только бы с ними ничего не случилось. Пусть хоть слово посмеют бросить, жестом смутить... За упавший с их тела волосок я перегрызу зубами глотку любому, даже если потом растопчут ногами. Гибнуть в ярости легко и, - как подсказывает циничная гордыня, - есть в подобной развязке лоск. Самурайский «ход конем», победа в проигрышной партии... Что? О чем я?! Вокруг - довольные оскалы. Всякая жалкая, порочная идейка улавливается горожанами, воспринимается с голодным волчьим воодушевлением. Кучерявая девушка перестает обнимать долговязого парня. – Пора уделить внимание гостю. - Вижу, как из уголков ее рта течет слюна. Капли сбегают по откосу воротника, скапливаясь на верхней пуговице линялого пальто. Пожилая пара что-то принесла в сумке. Старик, кряхтя, отнял у старухи ношу и вынул сверток: «Ходи-ка, паразит, медаль вручу. Жаль, родители твои убежали - сыновьей награды не увидят. Держи-ка, примерь!» Костлявые пальцы с трудом развязывают бечевку и извлекают за хвост крысу. Ребенок справа кричит: «А мне? А мне мышку?!» Увалень с бородкой а-ля Линкольн прикрывает своему чаду рот, сюсюкая фальцетом: «Мы тебе хомячка купим, настоящего. Мышка мертвая - для дяди». После подходит ко мне и легонько бьет коленом в бедро. Хохот. Аплодисменты. Эхо расширяет стены. Мы в полутемном зале гигантских размеров.
Юная s~. вошла, озарив сцену светом. Нарядная, в вечернем платье. Знакомая ладошка сжимала ухоженную кисть неизвестного джентльмена с пышной, вьющейся шевелюрой. Чужак был одет в смокинг и выглядел королем благодаря ей... - Моя s~., единственная, никому другому не позволялось брать тебя за руку. Мы воссозданы, я вернулся! Услышь!
- Ты не воссоздан, ты обнулен. - Читаю по знакомым губам, прикосновения с которыми я жаждал давно. – Я плюю на твое существование. Тьфу. - Плевок летит в прожектора между нами. Одна из ламп взрывается. Одновременно гаснут и другие.