A.M. Драгун
О Тощице, соседях и семье Драгуна Макара
Степановича
(в изложении его младшего сына Алексея)
Москва 2010г.
В семье был отец, упомянутый выше, мать Драгун Анна Казимировна, сыновья Иван, Василий, Владимир и я, а также дочь Мария.
Отец и мать по национальности белорусы. Естественно, все мы, их дети, тоже белорусы. Отец родился в 1885 году в Минской губернии Паричского уезда в деревне Поганцы (по дореволюционному административному делению). Сейчас это Гомельская область, Светлогорский район, деревню стали называть Пагонцы из-за неблагозвучного её первоначального названия (Поганцы).
Семья моего деда Степана Ивановича была крестьянская (по советской градации её можно было бы отнести к крепкосередняцкой. В семье деда вместе с моим отцом было семь сыновей и три дочери. Итого с родителями -12 человек едоков и работников. Дед сначала всех держал в «кулаке» - в одной большой семье, и женатых на «вольные хлеба» не отпускал - не отделял в самостоятельное хозяйство. Так что жёны сыновей (снохи) тоже вливались в эту большую семью, вместе с нарождавшимися детьми (внуками). Дед Степан умер в 1923 году на 71 году жизни, так что колхозного «счастья» он не хлебнул. Я его не видел, т.к. родился в 1927 году.
В 1908 году отца призвали, как тогда говорилось, на действительную военную службу. Служили в те времена уже не 25 и не 10 лет, а только 3 года, как это было почти до наших дней. До призыва отец закончил церковно-приходское училище. Так что по тем временам отец был сравнительно грамотным человеком.
Службу отец проходил в пехотном полку, дислоцированном в г. Рига северо-западного края. До революции в России таких административных единиц как Эстония, Латвия, Литва, Белоруссия, Украина, Грузия и т.д. не было, вся Российская держава делилась на губернии. Группа губерний, исходя из географического положения, называлась «западный край», «северо-западный край» и т.д. Но такие края не являлись административными единицами, как сейчас у нас Краснодарский край, Ставропольский край, Камчатский край и т.д.
В 1911 году военная служба отца закончилась. Возвращаться в глухую белорусскую деревню, затерявшуюся среди полесских болот, лесов и песков отец не хотел. Как примерному дисциплинированному солдату, да ещё и «грамотею», командир полка дал отцу рекомендательное письмо для устройства на работу на железную дорогу. На одной из близлежащих к Риге железнодорожных станций под названием «Царский лес» начальником станции служил брат командира полка. Вот к нему и прибыл с рекомендательным письмом наш отец, как сейчас назвали бы его - «дембель». Жил отец первое время после увольнения из армии у своего старшего брата Осипа, который приехал в Ригу из Белоруссии на заработки задолго до призыва отца в армию, был женат и имел уже ребёнка. Осип из Риги никуда и никогда не уезжал, прожил там всю жизнь до глубокой старости и умер где-то в начале 50-х годов прошлого столетия, незадолго до смерти своего брата Макара - нашего отца. Отцу к концу службы уже «стукнуло» 25 лет. Пройдя необходимый курс обучения, отец работал стрелочником, сцепщиком и даже составителем поездов. Сцепщик в те времена - это очень опасная профессия. Сцепка вагонов и платформ в состав и расцепка состава повагонно или по группам вагонов происходила не автоматически, как в наше время, а вручную. Сцепщик стоял между рельсами пути у торца вагона. При столкновении буферов двух вагонов машинисту подавался условный сигнал свистком, флажком или рожком, по которому машинист резко тормозил, чтобы не пришёл в движение стоящий неподвижно вагон, к которому прицеплялся подгоняемый паровозом вагон. В это время сцепщик должен был накинуть на крюки вагонов толстые тяжёлые цепи противостоящих вагонов и натянуть их при помощи винтовой системы, чтобы цепи при движении состава не слетели с крюков и состав «не расцепился». Если машинист малоопытный или прицепляемый вагон имеет большую массу (загружен тяжёлым грузом) - вся система (паровоз и два вагона) всё же начинает движение. Сцепщику после сцепки нужно быстро выскочить из-под сцепленных вагонов. Если система набрала ход, сцепщик мог попасть под колёса вагонов и погибнуть или остаться без ног. Иногда сцепщика раздавливало буферами вагонов, если он замешкался и не успел стать посреди пути. Бывали и другие причины гибели сцепщиков. Как сейчас сказали бы, процент гибели сцепщиков среди железнодорожников был самым высоким. Это и побудило конструкторов разработать автоматическую сцепку, когда вагоны сцепляются при столкновении один с другим, а расцепляются простым поворотом рычага сбоку вагона. Автоматическую сцепку внедрили только в 30-х годах XX столетия.
Мать родилась в 1888 году в Виленской губернии Свентянского уезда в деревне Баг-дюны. Это тоже по дореволюционному административному делению. В настоящее время Вильня (Вильнюс) и Свентяны отошли к Литве. Но Багдюны и другие деревни остались в составе республики Белоруси.
В 1904 или 1905 году мама уехала в Ригу в поисках работы. Остановилась у родного брата Иосифа, который уехал на заработки в Ригу ещё раньше и уже был женат. Поработав на одной или двух фабриках, мама устроилась вскоре на фабрике товарищества «Проводник». Заводы этого акционерного общества производили электротехнические и резинотехнические изделия и были известны по всей России. Работала мать на «Проводнике» до марта 1914 года. Уволили её за участие в забастовке.
В 1911 году будущие наши родители познакомились и вскоре поженились. Рождение детей в те времена «на потом» не откладывали. В 1912 году у молодой супружеской пары родился первенец - мальчик Ваня, будущий Иван Макарович. В 1914 году родился Вася. Без задержки в 1915 году родился Володя. Так как в эвакуации (о чём опишу ниже) свидетельства детей о рождении были утеряны, то на медицинской комиссии по данному вопросу рождение сыновей Макара и Анны определили с периодичностью два гола: 1912, 1914 и 1916 годы. Вследствие этого по всем документам Володя проходил рождённым в 1916 году.
В 1914 году началась Первая мировая война. Отца в армию не мобилизовали, т.к. он был железнодорожником. Вследствие поражений русской армии в 1914-15 годах, в 1916 году немцы подошли к Риге. Как видите, в той войне русские армии воевали не так уж и плохо. Хотя и отступали, но медленно, планомерно. Немцы подошли к Риге только через два года войны. А в войне с Германией в 1941-45 годах немцы захватили Ригу через несколько дней после начала боевых действий (1 июля 1941 года).
В целях парализовать экономическую жизнь на оккупированных немцами территориях, заблаговременно началась организованная эвакуация в тыл страны специалистов, в том числе железнодорожников. Так в 1916 году отец с семьёй (всего 5 человек) был из Риги эвакуирован на станцию Тощица, где получил место стрелочника. Так как семье жить было негде, отец привёз семью к своему отцу в дер. Поганцы Паричского уезда. Это недалеко от железнодорожной станции Щацилки, которая существует и сейчас. Так что переезд семьи не был связан с большими проблемами. В послевоенные годы (ВОВ) при станции Щацилки был построен город средней величины Светлогорск (гор там никаких нет - ни светлых, ни тёмных). Основу Светлогорска составляет химический комбинат. Название же железнодорожной станции не изменилось, что вносит некоторое неудобство для вновь приезжающих из дальних краёв: едут на работу или в командировку в гор. Светлогорск, а там нет железной дороги. Потом разбираются, что ехать можно: в городе Светлогорске есть станция Щацилки. Станция Тощица от станции Щацилки находится на расстоянии 80-100 км. Так что отец с семьёй приехал фактически на свою родину, откуда уже ни в какие «заграницы» не уезжал.
С получением и оборудованием «квартиры» отец семью привёз опять в Тощицу. Что из себя представляла полученная «квартира»? Это 18-тонный товарный вагон (самый малый по размеру из всех существовавших тогда вагонов), снятый с колёс и поставленный на подготовленный заранее фундамент. А так как «вагонка» (доски) вагона тепло не держат, то вокруг вагона делали каркас, а пространство между вагоном и каркасом засыпали шлаком. Несколько «утеплённых» таким образом вагонов для беженцев поставили напротив вокзала за путями. В вагоне стояла «буржуйка», в маленькие окна вставили стёкла, чтобы днём был хотя бы какой-то свет. В закрытых дверях вагона делали открывающиеся нормально небольшие двери. У дверей - ступеньки, чтобы можно было нормально выходить (а не выпрыгивать) из вагона, и нормально заходить (а не залезать). На все «квартиры» сделали одну «кухню» в виде сарайчика и слепили 2-3 плиты для приготовления пищи. «Удобства», естественно, в туалете «типа сортир», как говорил артист Папанов, с «вентиляцией» снизу, через «очко», что особенно «приятно» в морозную зимнюю ночь.
И так, как рассказывали родители, жили в этом «раю» три или четыре года. Дети болели, за водой ходить далеко, «ванну» принять невозможно, «душа» нет, электричества тоже. Летом ещё терпимо, а зимой - невыносимо.
В период этих мытарств в 1917 году в Петрограде, а затем и по всей России, произошла Февральская революция. Царя «Николашку» с престола скинули. После нескольких перестановок главой правительства стал Керенский Александр Фёдорович. Но положение его было шаткое: к власти рвались большевики. Для поддержания своей власти Керенский вызывает с фронта войска и главнокомандующего генерала Корнилова Лавра Георгиевича. Как рассказывал отец, в начале сентября 1917 года железная дорога с юга на Петроград была забита эшелонами с корниловцами. Ставка Корнилова была в Быхове. По рассказам отца войска Корнилова были хорошо одеты, в красивую форму, подтянуты, дисциплинированы - загляденье. Это вызывало к ним симпатию и моральную поддержку населения. Народ в то время не разбирался, кто для него «хороший», а кто «плохой». Потом жизнь расставила всё по своим местам. «Хорошие» оказались плохими, а «плохие» - хорошими. Отец любил прогуливаться со своими сыновьями. Ване было 5 лет, Васе 3 года, Володе около 2-х лет. Проходя мимо эшелонов с солдатами-корниловцами и видя, как они проходят строем, папино «войско» тоже строилось в колонну по одному и старалось шагать, подражая солдатам. Солдаты и местные жители, видя эту маршировку детишек, весело смялись, а солдаты угощали моих маленьких старших братьев, чем могли, чаще всего сахаром и сухарями. Отец умилялся своим «войском» и с гордостью громко говорил: «Это мои корниловцы!» Эти слова отца в 1937 году (через 20 лет) вспомнили соответствующие должностные лица. Но об этом ниже.
Корнилову и его войскам не суждено было выполнить историческую миссию по защите идеалов и свобод, провозглашённых Февральской революцией 1917 года. По своим политическим взглядам Корнилов был монархист. И Керенский испугался вступления войск во главе с Корниловым в Петроград, хотя он же сначала и призвал их на помощь. Керенский посчитал, что, сметая большевиков с политической арены, Корнилов тоже сделает и с Временным правительством, восстановив в России монархию или став диктатором. Как было бы на самом деле - никто уже не может сказать, т.к. Корнилов вскоре погиб, не оставив никаких воспоминаний.
По решению Временного правительства главнокомандующий Русской армии генерал Корнилов Лавр Георгиевич был отстранён от должности, арестован и посажен в Быховскую тюрьму. Воинские части Корнилова некоторые были расформированы, а в основном возвращены на германский фронт. Вскоре сослуживцы и друзья Корнилова освободили его из тюрьмы, и он ушёл на юг. Спустя примерно два месяца произошёл Октябрьский переворот. На юге России стали собираться белые офицеры, из которых с начала 1918 года была сформирована Добровольческая армия, вставшая на путь борьбы с большевиками, захватившими власть в России. Формировал Добровольческую армию и был первым её командующим генерал Алексеев Михаил Васильевич - бывший начальник штаба Ставки Верховного главнокомандующего, когда Главковерхом был император Николай II.
Вскоре генерал Алексеев погиб. Командующим стал генерал Корнилов. Но и он в апреле 1918 года был смертельно ранен. В командование армией вступил генерал Деникин Антон Иванович. Последним командующим остатков Добровольческой армии и так называемых «Вооружённых сил Юга России», после поражения их при наступлении на Москву и отступлении в Крым в 1920 году, стал генерал Врангель Пётр Николаевич. Остатки разбитых белогвардейских войск стали называться «Русская армия в Крыму». В конце 1920 года Красная Армия полностью освободила от белых Крым. Генерал Врангель эмигрировал в Югославию, где и скончался в 1928 году. Генерал Деникин, передав в 1920 году остатки белых войск Врангелю, эмигрировал в Париж. Умер в 1947 году и был похоронен в Париже. При оккупации Франции в 1940 году фашистской Германией с гитлеровскими властями и войсками, в отличие от других белых генералов (Краснов, Шкуро и др.) - не сотрудничал. Как патриота России несколько лет назад (при Путине) его прах был перевезён в Москву и перезахоронен на кладбище Свято-Данилова монастыря.
Результатом двух революций в России в 1917 году было образование государства латышей - Латвии, впервые за всю историю их существования. Окончательно Латвия, как самостоятельное государство, оформилось и было признано основными государствами Европы и мира в 1920-1921 годах. Официально было объявлено, что беженцы, эвакуированные с территорий, отошедших к Латвии, независимо от их национальной принадлежности, могут возвращаться к прежним местам жительства. Но не запрещалось оставаться и на территории России, тоже не взирая на национальную
принадлежность. Все эти люди-беженцы: и русские, и латыши, и поляки, и
эстонцы были гражданами единой России и могли, при её развале жить на
любой российской территории. Всё было так же, как при развале СССР.
Родители мои решили в Ригу не возвращаться и остались вблизи своей малой
родины - в Тощице. Брат отца из Риги никуда не уезжал и жил там при всех
режимах до самой смерти. Брат матери решил вернуться на родину в
Виленскую губернию в дер. Багдюны. Но, в результате возрождения Польши после Первой мировой войны, почти весь Виленский край отдали Польше. Вот так, как и после развала СССР, родственники оказались за границей, хотя совсем недавно жили в одном государстве. А что значило в СССР иметь родственников за границей - это тема большого и неприятного разговора. В анкетах, при поступлении на работу был даже отдельный вопрос: «Есть ли родственники за границей?». И, если ответишь, что есть, попадёшь в категорию неблагонадёжных. Родители мои, мы, их сыновья, всегда на этот вопрос отвечали «Нет!» Иначе Ваня и Вася не стали бы офицерами, я, тем более, генералом, а Володю даже не взяли бы на подводный флот. И ничего. Честно трудились, служили в армии, преданно воевали. А Володя даже отдал жизнь за Родину, руководители которой отнесли бы нас, честных людей, к категории неблагонадёжных, если бы мы на указанный выше вопрос ответили «Есть!» Кстати, состояли в коммунистической партии (кроме родителей), и были, как тогда писалось в характеристиках: «Делу Ленина-Сталина и Коммунистической партии преданны». Вот так!
Как видим, создавались новые государства (СССР, Польша, Латвия, Литва, Эстония, Финляндия и другие), менялись границы государств, а отец наш, как работал на станции Тощица стрелочником, так и продолжал работать, как жила его семья с маленькими детьми в товарном вагоне, так и продолжала жить, пока не случилось происшествие. Во время дежурства нашего отца произошло крушение товарного поезда. Несколько вагонов и платформ сошли с рельсов, некоторые опрокинулись. А кто виноват в этом?
Даже в пословицу вошло, что всегда виноват стрелочник. Если кого-нибудь в чём-то обвиняли, даже не в связи с железной дорогой, даже по мелочам, в шутку - обвиняемый отвечал: «Я кто вам, стрелочник?» Вот отца и обвинили в этом крушении, сняли с работы, дело передали в суд (кто-то должен отвечать за крушение, понести хотя бы частичную материальную ответственность). Дело было в начале 20-х годов прошлого столетия, в стране разруха, а произвола, ещё по традиции дореволюционной власти, не было. Всё решал суд. Снятому с работы денег не платят. А у отца семья: 5 ртов, кормить надо ежедневно, да и не один раз в день.
Недалеко от будки стрелочников, в которой дежурил и отец, находился смолокуренный завод, на котором из смолистых сосновых пней, разделанных до определённого размера путём сухой перегонки, получали скипидар, дёготь, а в огромной реторте (если выражаться химическими терминами), а попросту - в железном, обмурованном котле объёмом 20 м3 оставался чудесный, звенящий, как сталь высококалорийный древесный уголь. Владел заводом частный предприниматель Эвенчик. С введением в СССР НЭПа (новой экономической политики) его называли нэпманом. Управляющим (тогда называли «приказчик») был соплеменник Эвенчика - Донской Хаим. У Эвенчика на Быховщине было несколько смолокуренных заводов: по рассказам отца - в дер. Гамарня, Езва и др. С ликвидацией НЭПа эти мелкие заводики перешли в подчинение местных властей. В Тощице на месте смолокуренного завода когда-то стоял лесопильный завод. С постройкой железной дороги в 1902 году его перенесли поближе к погрузочной площадке и к пакгаузу. А смолзавод был в лесу по дороге на Красный Берег, у перекрёстка дорог: от железнодорожного переезда на Красный Берег и дороги, идущей мимо бывшего леспромхоза и около домов Картузовых на Красный Берег. Чуть вперёд и вправо от перекрёстка, уже за общей дорогой, и стоял когда-то смолзавод. В мою бытность в Тощице ещё были видны кирпичные развалины завода и сооружения, опущенные в землю. И сейчас, я думаю, это никуда не делось, только заросло березняком. Слева от дороги, напротив остатков смолзавода, находилась так называемая «Дубовая культура». Сейчас там, наверное, много дубов, растущих в сосновом и берёзовом лесу. Можно со школьниками сходить на экскурсию в те места и увидеть всё описанное. В глубине бывшей Дубовой культуры, на самом высоком её месте обнаружите три или четыре глубокие воронки от бомб, от которых освобождались числа 27-го июня 1941 года наши тяжёлые бомбардировщики, когда вели бой с «Мессершмидтами» (описано мной в первой книге воспоминаний).
Так вот, сразу же после увольнения с железной дороги отец устроился на смолзавод «гонщиком». Ничего сложного в этой профессии не было: подбрасывать дрова в печь и следить, чтобы равномерно бежала из змеевика, охлаждаемого водой, струйка скипидара. Как в самогонном аппарате. После «отгона» скипидара (отсюда и название профессии «гонщик») начинал идти дёготь, но не вверх, как скипидар в виде пара, а стекал вниз в большую бочку. Когда прекращал течь дёготь, топку печи прекращали, котёл двое суток остывал, затем открывали нижний боковой и верхний люки, начинали выгружать уголь.
Отцу новая работа понравилась. Главное, работа спокойная, под колёса поезда не попадёшь, крушения не сделаешь. В это время отца вызвали на суд в Быхов. Суд разобрался, что отец не виноват: дежурный дал команду перевести не ту, что надо, стрелку, что и сделал отец. Вагоны сошли с рельсов. Раньше стрелки переводились вручную и замыкались на замок, чтобы кто-нибудь умышленно не устроил крушение. Сейчас же всё делает автоматика: стрелки на железнодорожной станции Тощица переключает диспетчер из Могилёва. Суд постановил восстановить отца на прежней должности и оплатить вынужденный прогул. Но отец на железную дорогу уже не вернулся. Но льготами для железнодорожника он продолжал пользоваться, т.к. проработал на железной дороге более 10 лет: с 1911 по 1922 годы включительно. В те времена был закон, по которому человек, проработавший на железной дороге 10 лет, мог до конца дней своих (и его семья) пользоваться железнодорожной больницей и другими видами медицинского обслуживания. Поэтому я, несмотря на то, что семья проживала в Тощице, в 1927 году родился в г. Рогачёве в железнодорожной больнице. А заболевших членов нашей семьи обслуживали выездные железнодорожные врачи. Не знаю, как с этими льготами для железнодорожников сейчас. Помню только, когда заболевал я, мама или отец, ещё до ВОВ, мы ездили лечиться в Рогачёв в железнодорожную амбулаторию. Помню ещё, что перед войной сначала отец, а потом и я заболели воспалением почек и лежали в Рогачёве в железнодорожной больнице. До сих пор при УЗИ у меня на одной почке обнаруживают небольшую кисту, но она на моё здоровье не влияет.
В связи с тем, что национальная валюта в начале 20-х годов прошлого столетия была слабой и инфляция была высокой (твёрдой червонец установили только к концу 1924 года), единицей при расчётах считался 1 пуд хлеба. Рабочим, в том числе и на смолзаводе, нарастающим итогом, начисляли заработанные пуды. Когда рабочему нужны были деньги, ему их выдавали, но при этом, списывали определённое количество числящихся за рабочим пудов хлеба по его стоимости «на день получки». Что-то подобное было и после распада СССР, когда при высокой инфляции с рабочими расплачивались изделиями, производимыми на данном предприятии.
Рядом со смолзаводом, через улицу в 5-6 метров, стоял сравнительно большой дом (две четырёхстенных части по торцам, соединявшихся между собой двумя стенками - итого дом имел 10 стен), оставшийся ещё от лесопильного завода. Дом этот стоит до сих пор. В одной четырёхстенной части дома была контора лесопилки, а в двух других частях, как рассказывали старожилы, было общежитие для временных рабочих. С переносом лесопилки поближе к станции, дом этот Эвенчику был не нужен. Он предложил нашему отцу и другому рабочему, Козину, семье которого, как и нам, жить было негде, выкупить дом по частям. О Козиных я писал уже в первой книге своих воспоминаний «Моя Великая отечественная». Козина Бронислава (отец семьи) в 1937 году репрессировали, и он ушёл навечно (или расстреляли, или умер от тяжёлых условий лагерей), а среднего сына Казика расстреляли немцы. Наш отец купил ту треть дома (4 стены), где была контора и заплатил за неё 40 условных пудов хлеба (Эвенчик просто списал со счёта отца, что он должен отцу на 40 пудов меньше). Козин купил остальные две третьих дома (6 стен) и заплатил 60 условных пудов хлеба.
Приведя свою часть дома в порядок, мы и Козины переехали в «свои дома» (мы - из товарного вагона). Отец получил ещё одну выгоду, перейдя работать на смолзавод: стоило перейти улицу в 5-6 метров, и он на работе или наоборот - 2 минуты, и он уже дома. Козин Бронислав тоже работал на смолзаводе и имел такие же преимущества от соотношения расположения работы и дома.
Годы шли незаметно. Дети тоже выросли незаметно. В 1922 году Ване уже было 10 лет, Васе 8, Володе - официально 6 лет, а реально - около 7. Надо детей отдавать в школу, а в Тощице школы нет. Стали искать выход. Нашлись на станции грамотные люди и в те времена. Организовали за плату домашнее обучение и подготовили тощицких ребят, в том числе и моих старших братьев, за три или четыре класса. Все трое учились вместе. Дальше родители наши решили учить детей в Рогачёве. Первого отправили Ваню. Не знаю, и не у кого уже спросить - все умерли, в какой класс его приняли в школу-семилетку при Рогачёвском педтехникуме. Окончил он её в 1930 году - в 18 лет. Через год поехали поступать в Рогачёвскую школу Вася и Володя. Тоже не знаю, в какой класс их приняли обоих вместе в школу №2. Окончили они её тоже в 1930 году: Вася в 16 лет, Володя - официально в 14 лет, фактически - в 15. Можете представить, что значит одновременно учить трёх подростков в другом городе: нет контроля родителей, надо снимать жильё, обеспечить питанием, иметь, хотя бы небольшие карманные деньги, покупать учебники, тетради, письменные принадлежности и т.д. А что значит одеть, обуть ребят в двадцатые годы в период разрухи и первых лет первой пятилетки. И всё это ложилось на плечи простого рабочего - отца. Но настолько у родителей было сильно стремление дать детям образование, что они готовы были идти на любые материальные расходы. Билеты на пассажирский поезд, в целях экономии, уже не покупали. Добирались до Рогачёва и обратно на подножках вагонов товарных поездов, подвергаясь опасности попасть под колёса, что не раз было на пороге реальности. Товарные поезда ходили в те времена медленно, на станции притормаживали. Вот ребята на ходу заскакивали на подножку тормозной площадки и на ходу же спрыгивали. Питание было, в основном, «мешочное». Наберут ребята из дому в мешки на неделю сала, масла, творогу, хлеба и других продуктов и т.д. Вот так и питались. И неплохо. Отец отвезёт в Рогачёв картошки, овощей на пару месяцев. Ребята на квартире в Рогачёве сами и готовили. Отец с матерью были люди трудолюбивые, к тому же ещё молодые, в силе. Держали двух коров (я ещё их помню «в лицо»), свиней (за год откармливали пару 10-пудовых кабанчиков), сажали картошку, сеяли рожь, содержали огород, подрабатывали на стороне, помимо основной работы на смолзаводе. А в Тощице работы было много. Станция тогда была боевая: грузили в города дрова, продукцию лесопильного завода, смолзавода, сельхозпродукцию, лес-кругляк (брёвна) на стройку, стойки в шахты. Трудись и зарабатывай! Вот родители и «вкалывали», жили хорошо, власть не препятствовала, учили детей. Отец рассказывал, как ввели НЭП - через два-три года наступило изобилие сельхозпродуктов, всего было в достатке и дёшево. Потом начали крестьян «загонять» в колхозы - наступил голодомор, особенно на Украине. От людоедства Белоруссию удержала «бульба».
В 1925 году в семье родилась девочка Мария (Маня). Но Господь её быстро забрал к себе, она умерла в трёхмесячном возрасте и похоронена на тощицком кладбище, там, где похоронен отец. Могилка Мани, за давностью лет после смерти родителей, затерялась. Но она по-человечески, по православному обычаю предана земле. Царство ей небесное. Она там где-то летает среди ангелочков. 15 января 1927 года родился автор этих строк. Свою автобиографию я написал, как приложение к этому повествованию. Там всё изложено достаточно подробно. О себе здесь писать не буду.
Как я уже упоминал, смолокуренные заводы Эвенчика, в том числе и тощицкий, с ликвидацией НЭПа в 1927-1928 годах перешли в подчинение местных властей. Эвенчик уехал то ли в Ленинград, то ли в Москву. Приказчик Хаим Донской уехал в Рогачёв и жил в собственном доме на Циммермановской (главной) улице. Надо отметить, что в Белоруссии евреи и местное население жили дружно. Над еврейскими анекдотами смеялись вместе, не обижаясь. Приведу такой пример взаимоотношений евреев и белорусов. Примерно до середины 30-х годов прошлого столетия станция Тощица относилась к Рогачёвскому району. Естественно, жители Тощицы по разным вопросам больше ездили в Рогачёв, чем в Быхов. Пригородный поезд, на местном жаргоне «пятьсот весёлый», в Рогачёв прибывал около пяти часов утра. Все учреждения, магазины ещё закрыты, базар не работает. Куда деться в эти три-четыре часа, пока всё откроют? Все шли к Хаиму, а это человек 5-6 тощицких жителей. У Хаима все спят. В 5 часов утра «гости» стучали в окно, что выходило на улицу. Хаим подходил к окну, открывал форточку и спрашивал: «Кто стучит?» Ему отвечали: «Тощицкие». Уточнив, кто приехал, «гостей» пускали в дом. Хаим спрашивал, какие новости в Тощице, Хаймиха постилала на полу для всех «постель» из старых одеял, курток, пальто и т.д. Все ложились, не раздеваясь, и спали часа три. Затем пили чай и шли по своим делам. Особое внимание старшие Донские уделяли мне. Когда они уезжали из Тощицы, я был совсем маленький и все звали меня Лёликом. А потом, когда мы с мамой заезжали к ним, мне уже было 3, 4, 5 и т.д. лет. Хаим с Хаймихой удивлялись, что я так быстро расту (им так казалось) и восхищались мною чисто по-еврейски: «Ой, какой Лёлик у тебя, Анна Казимировна, хорошенький!» И угощали меня конфетами. Мама рассказывала, что я был мальчиком очень спокойным и плакал очень редко. Мама рассказывала ещё, что когда я родился и мне не было и года, из Ленинграда приехала Циля. Уже не помню, то ли дочь Эвенчика, то ли дочь Донских. Она была замужем и ждала ребёнка. Так она молила бога, чтобы у неё родился сынок, такой же спокойный, как я. И всё время нянчилась со мной. Хотела, чтобы мой спокойный характер передался маленькому, находящемуся в её чреве. А дома наши были рядом: наш через дорогу от смолзавода, а семьи Эвенчика и Хаима жили в одном доме прямо на территории завода, метрах в 30 от нас. Вот такие, повторяюсь, были отношения евреев и белорусов.
С переходом смолзавода в собственность государства, его заведующим (по-белоруски - «загадчиком») стал наш отец. Таким образом он вошёл в тощицкую «элиту», в которую входили, кроме отца, директор Лесопильного завода, Маслозавода, начальник станции, заведующий сельпо, завмаг, председатель колхоза «Красный партизан», железнодорожный мастер, председатель сельсовета, участковый милиционер, начальник почты, начальник тощицкого лесничества и др., всех уже не помню. Отца тоже называли «директором», хотя он трудился вместе с рабочими, что видно на одной из фотографий, где отец сфотографировался после выгрузки из котла древесного угля и похож на шахтёра, поднявшегося из забоя. Вспоминаю, как на 1 мая, после чего-то, похожего на демонстрацию (с красными флагами, песнями «Смело, товарищи, в ногу...», «Вы жертвою пали в борьбе роковой...»), «элита» организованной группой двигалась на облюбованную поляну, жёны забегали домой, прихватывали корзины с выпивкой, закусками, простыни, полотенца, скатерти, графины с водой и присоединялись к мужской группе. Начиналось празднование Международного дня солидарности трудящихся, которое заканчивалось с наступлением ночи, или пока не разгонял затяжной дождь, или же двое недовыпивших под руки вели домой «перебравшего». Машин тогда у местного начальства не было, и располагались на маёвки недалеко от домов -кругом лес. Мы, тогда ещё дети - это было в начале 30-х годов прошлого столетия, были вместе с родителями и угощались с общего стола. Со второй половины 30-х годов демонстраций уже не устраивали, революционных песен не пели, так как их содержание можно уже было обратить и на действия советской власти. А маёвки уже устраивались в узком кругу проверенных друзей на квартирах. Но и это не помогало. Кто-то из «проверенных» друзей доносил куда надо (вернее, куда не надо было доносить) и, сболтнувший лишнее, человек «куда-то» исчезал. Где-то в начале 30-х годов в « элитной» группе появилась и директор школы Тарасова с мужем Глушаковым. А вот, когда на ст. Тощица появилась НСШ (неполная средняя школа) - не знаю и не помню. В школу я пошёл в 1934 году семи лет от роду. Могу рассказать только, что школа размещалась в трёх зданиях. Одно здание было специально построено для школы и находилось недалеко от железнодорожного переезда, который был с южной стороны вокзала (направление на Рогачёв). В этом здании размещались 1, 2 и 3 классы. Второе здание - это длинный дом жителя Тощицы Зоричева, которого раскулачили и, кажется, сослали в Сибирь. В этом здании размещалось четыре класса, была главная учительская и библиотека (учительская ещё была в здании для трёх младших классов). Школу так и называли: «Зоричева школа». Ещё один брат Зоричев жил напротив вокзала, у почты. Его, кажется, не раскулачивали.
Третье здание школы было южнее «Зоричевой школы» метров не более 100. Это здание - дом бывшей жительницы Тощицы еврейки Марьяси (Марии). Школу так и называли: «Марьясина школа». В этом здании размещалось три класса. Итого было помещений для десяти классов. Марьяся содержала маслобойку для производства масла из семян льна и конопли. Когда всех согнали в колхозы, семян не стало. Вместо масла стали выдавливать соки, но уже из колхозников. Марьясю, как нэпманшу, стали притеснять, из неё тоже стали выдавливать соки - она всё бросила и куда-то уехала. Масла льняного и конопляного в округе уже не стало.
Директор школы Тарасова (кажется, Евгения, отчества не помню) преподавала историю и конституцию СССР. Являлась секретарём тощицкой партячейки, в которой было человек пять. В 1937 или 1938 году мужа Тарасовой, Глушакова, ночью «забрали», как врага народа. Как и все - назад он уже не вернулся. Зацепка: в царской армии служил фельдфебелем, по-современному - старшиной роты. Кстати, царской армии в России никогда не было. Была русская армия. А вот флот был императорским. Вот если бы после ельцинской «августовской революции 1991 года» стали бы расстреливать советских «фельдфебелей» (старшин) - кровь лилась бы рекой. Но до такого идиотства никто не додумался. После ареста мужа, Тарасова осталась на всех своих постах, в том числе и партийных. Но лицо её стало землистого цвета. С приходом немцев Тарасова ушла за Днепр, на свою родину, где её меньше знали.
Участь Глушакова, Козина, Зоричева и других тощицких жителей в 1937-38 годах могла постичь и нашего отца, и из-за пустяка. Однажды к нам зашла жена (русская) одного латыша, который тоже, как и мы, не стал возвращаться в Ригу, по фамилии Бартуль. К этому времени он уже ушёл к Богу, а его жена, как знакомая рижанка, часто заходила к нам. В доме у нас были ещё люди. Вот Бартулиха, без задней мысли говорит: «А помнишь, Макар Степанович, как ты в 1917 году своих маленьких сыновей назвал - «это мои корниловцы». Все засмеялись. Отец отвечает: «Да, теперь бы я их так не назвал, влетело бы». Через несколько дней оперуполномоченный НКВД из Быхова, который курировал Тощицу, зашёл к нам и, уединившись с отцом в комнате, завёл разговор о высказывании отца 20-летней давности. «Может быть, Вы и сейчас сожалеете, что поход Корнилова на Петроград потерпел крах?» - начал он и понёс всякую ахинею, характерную для НКВЛистов, когда им нечего говорить, так как нет предмета разговора и нет никакого преступления. Отец как-то отнекивался и просил не придавать этому давнему разговору серьёзного внимания. Через некоторое время я заглянул в комнату «допроса» и вижу: на столе стоит поллитра, гранёные стаканы, хлеб, сало, солёные огурцы и квашеная капуста. Спустя минут 40 выходит отец, что-то шепнул маме, та сразу открыла сундук, что стоял в спальне, и полезла рукой в угол сундука. Я сразу понял - берёт деньги, надо ещё купить поллитра: НКВДисты народ стойкий, одной поллитрой уполномоченного не свалишь. Поставив вторую поллитру на стол, мать на припечке стала жарить яичницу с салом («яешню», как говорят в Белоруссии). Всё закончилось тем, что отец запряг заводскую лошадь, уложил доблестного чекиста на телегу и отвёз к вечернему поезду на Быхов. Купив ему билет, попросив ещё двух знакомых ребят, усадили борца с контрреволюцией на нижнюю полку и отправили по назначению, попросив проводника как-нибудь высадить его в Быхове. Дело о неблагонадёжности «директора» смолзавода в 1917 году и его трёх сыновей, когда им было 5, 3 и около двух лет, было «залито» навсегда. Вспоминаю внешний вид этого ГПУшника (так называли этого чекиста местного посола потому, что он служил в карательных органах, когда НКВД называлось ГПУ). Ходил он в гимнастёрке, на ремне пистолет системы «Наган», через одно плечо портупея, а через другое - полевая сумка. Брюки - в сапоги. Тогда их (брюки эти) называли «галифе». Но сапог у него не было: то ли не выдали, то ли пропил. На ногах были гражданские коричневые полуботинки «в сеточку». Внешний вид определял и уровень развития этого ГПУшника. А ему ведь доверили вершить судьбы людей!
Дела на смолзаводе под руководством отца шли неплохо, но с переменным успехом. Этим словам я придаю несколько оригинальный смысл. Когда какому-то районному начальнику, погоревшему на прежней работе или не справившемуся с ней, надо было подыскать место, на завод приезжала комиссия, находили «серьёзные» недостатки. Отца с работы снимали, оставляли простым рабочим. Приезжал новый «директор» и начинал рулить по-новому. Не проходило года - нового «снимали» с треском: или пил, или доводил дела «до ручки». Отец опять становился «загадчиком». Так было два или три раза. Однажды на отца, как когда-то на железной дороге, подали в суд. Комиссия, побродив по лесам, а это в радиусе 15-20 км вокруг Тощицы, установила, что заготовлено осмола и дров для завода значительно меньше, чем числится по учёту. Значит, денежки присвоили, а продукции нет. Присвоение загадчиком средств в крупных размерах! Я уже ходил в школу и этот случай хорошо помню. Отец поехал в Быхов на суд, но особо не переживал. Мы с мамой очень волновались. Остаться без отца - это перспектива не из приятных. Еле дождались вечернего поезда, сообщить по телефону нельзя было. Мобильников тогда не было ещё, да и обычной проводной телефонной связи тоже не было. Я всё выглядывал на дорогу, что от станции вдоль железной дороги вела к дому. Поезд ушёл, а отца не видно. Неприятно стало на душе. А отец пошёл «кривой» дорогой: мимо магазина, с тыльной стороны лесопильного завода, мимо лесничества и по тропинке через огород и калитку (а не через ворота, где я его ожидал) вошёл во двор. У магазина, идя домой, отец встретился со знакомыми, рассказал им о ходе суда и оправдательном его постановлении. За справедливое решение суда «раздавили» поллитру - и отец прибыл домой. Дома рассказал, как шёл суд и почему его оправдали. Ревизоры рассказали, с указанием в ведомости, где и сколько они обнаружили кубометров дров и осмола. Подсчитали недостачу. А отец перечислил (тоже с ведомостью), где и сколько ещё есть дров и осмола - там, где ревизоры не бывали или бывали, но не нашли. Подвели баланс. Недостачи практически нет! Отец рассказывал, что судья ещё спросил: «А как организована охрана заготовленных на огромном лесном пространстве осмола и дров?» «Охраны нет и организовать её практически невозможно», - последовал ответ ревизоров. «Так зачем вы на Драгуна подали в суд? Даже если бы была недостача, то при отсутствии охраны, суд не имеет основания установить Драгуну срок или наложить штраф». На этом дело и закрыли.
И всё же года за три или четыре до ВОВ отца «ушли» с «номенклатурной» должности. С какого-то глухого угла Быховского района прислали на «директорскую» должность для «кормления» многодетного еврея Драбкина Аарона, который привёз в Тощицу и разместил в доме, где когда-то жил Эвенчик, ораву из пятерых детей плюс самих двое. Итого 7 человек, из них 6 нетрудоспособных (жена и пятеро детей школьного возраста). А сам Аарон где-то нажил грыжу и вёдра носить, и бочки перекатывать со скипидаром и дёгтем, как это делал наш отец вместе с рабочими, новый директор делать не мог. А разгружать котёл с чёрным пыльным древесным углём ему противопоказано - астма. И надо же быть такому - у Аарона постоянно болели зубы, и мучил пародонтоз. Он мог двумя пальцами вынуть изо рта любой зуб и опять его вставить в десну. Постоянно заведующий ходил с белой грязной повязкой через обе щеки и напоминал, как я в период войны вспоминал Драбкина, германского фюрера после Сталинграда в изображении художников Кукрыниксов. Но разве можно прокормить семь человек, когда шестеро из них нетрудоспособны, а глава семейства абсолютная развалина. Конечно, нет! А как же семья Драбкина жила? И жила неплохо! Спасало то, что у Аарона была еврейская голова! А в этой голове всегда есть то, что у женщины под юбкой - комбинация. Вот постоянная комбинация и кормила. Ещё помогали ревизоры из Быхова. В основном, это были Быховские белорусы с фамилиями Рабинович, Абрамович, Кандыбович, Нарбут и др., и на смолзавод приезжали они очень редко. А когда приезжали, то находили, в основном, только положительные моменты. И это, наверное, потому, что директор в смолокуроварении разбирался, как привередливый поросёнок в апельсинах. А вот в сбыте готовой продукции, несмотря на свою полнейшую неграмотность (что редкость среди евреев), выглядел опытнейшим специалистом, особенно, когда продукция шла «налево». Старожилы рассказывают, что когда кто-то спросил у бывшего хозяина смолзавода Эвенчика, неужели дёготь и скипидар дают возможность ему и его семье прилично жить, Эвенчик ответил: «Дёготь чёрный, но моя семья досыта ест курочку и с маслом хлеб белый». Но тогда всё принадлежало Эвенчику и с нескольких заводов, а в описываемый период всё принадлежало государству, но даже с одного смолзавода хватало и семье Драбкина Аарона. Кстати, если мы считаем, что в Белоруссии одна столица - Минск, то Драбкин и его «белорусские» друзья-ревизоры считали, что Шклов, Могилёв, Старый Быхов, Рогачёв, Жлобин, Паричи, Озаричи - это тоже, но только их столичные города.
Как я уже упоминал, у четы Драбкиных было пятеро детей. Старшая дочь Маня училась в Ленинградском университете. В семье её звали на американский манер - Мэри. Как у почти каждого еврея, так и у Драбкиных, в Америке был какой-нибудь родственник. Отсюда и «Мэри»! Кстати, фамилия Драбкин часто встречается среди руководителей дореволюционной еврейской политической организации «Бунд» и даже руководителей РСДРП.
Как рассказывала жена Драбкина Паша (Пэши) - среди Петербургских - Ленинградских революционеров Драбкиных - много их родственников. У них-то и жила Мэри. Вторым ребёнком был сын Яшка 1925 года рождения, но учились мы с ним в одном классе (я с 1927 года). Мы с ним дружили. Он был заядлый курильщик уже в школьные годы и приучил курить меня. Об этом узнал отец и по душам побеседовал со мной (без ремня). Я глубоко проникся словами и советами отца, и курить бросил. Яшку никто не уговаривал, и его отец Аарон смотрел на увлечение старшего сына курением сквозь пальцы. Вторым сыном был Мишка, мой ровесник, но учился он на класс ниже. Мы с ним тоже дружили, и он составлял нам с Яшкой компанию по курению, пока я не бросил. Третьим и четвёртым сыновьями были двойняшки Мотик и Лёва. Когда мы с Яшкой перед войной ходили в 7 класс, Мотик и Лёва ходили в четвёртый или третий класс. Мотик был толстяк-боровичок, Лёва - дохленький, худенький, часто болел.
Как только началась ВОВ, Аарон с Яшкой куда-то исчезли, и я до сих пор не знаю их судьбу. Лет 7-8 назад по телевидению выступал какой-то старик с бородой - Драбкин Яков и рассказывал о своём пребывании в Освенциме (кажется так). Я позвонил в Останкино, просил разыскать Якова, может быть это наш тощицкий, мой друг. Но там подошли к просьбе, по моему, безразлично и с Яковом меня не связали. Мэри с Ленинграда, с началом войны, домой не приехала и осталась жива. В Тощице остались Паша, Мишка и двойняшки. В декабре 1941 года все они были расстреляны в Быхове. В начале 1945 года (я уже был в армии) Мэри всё же приехала в Тощицу. Плакала, убивалась. Но, что удивительно и дико: причитая, просила Бога, чтобы он уничтожил всех соседей русских (т.е. нас, белорусов) -почему мы не спасли её мать и троих братьев, примитивно представляя, что это так просто. А это не только трудно и невозможно - это смерть! Не досчитавшись одного или двух евреев, перетормошили бы всю Тощицу, нашли бы и расстреляли бы всех, кто прятал этих людей. Тощица - это же небольшой населённый пункт, где друг друга не просто знают, а знают, кто чем дышит. В большом городе спрятать человека проще.
Поздно вечером к нам зашёл Драбкин Мишка. Декабрь, на улице мороз. В доме топилась буржуйка. Мы с Мишкой сели на пол около неё. Мишка закурил. За компанию я его поддержал. Поговорили, разговор был грустный: немцы, оккупация, школа не работает, есть почти нечего. Картошка, правда, была. У нас корова сохранилась. У евреев отобрали. Подкормили Мишку. Уходя (а всех евреев согнали в большой дом уехавшего из Тощицы многодетного еврея) Мишка сказал нам страшную вещь: «Завтра, рано утром нас погонят в Быхов расстреливать!» Откуда он это узнал - не знаю. Никому это не было известно. И ушёл. Стало жутко. Представьте Ваше состояние, когда Вы знаете, что завтра Вас не будет уже - путём расстрела. Оборвётся жизнь мгновенно. И Вы это знаете. Не знаю, как поступили бы в таком случае русские люди. Но евреи никуда не разбежались и покорно ждали решения своей судьбы. Их в большом доме никто не охранял, иди куда и когда хочешь. Но куда? На улице зима. Партизан в наших краях до весны 1942 года не было. В лес? На мороз? Снега по колено! Зима была снежная. А чем питаться, где спать? Ну, у костра, в шалаше, на неделю принесли с собой в «торбе» что-то покушать. А дальше? Опять выходить из леса. Тут тебя и схватят. А может быть и в лесу нашли бы. Партизан нет, немцы послали бы полицаев и по следам нашли бы. И тут же расстреляли бы. А потом говорили бы: «Если бы не разбежались - никто их не собирался расстреливать». В общем, куда ни кинь - повсюду клин. В итоге, ранним утром энного декабря 1941 года (число не помню), мимо нашего дома по дороге на Красный Берег, а затем на Быхов проследовал небольшой обоз. Лошади были впряжены в сани, в которых были загружены вещи еврейских семей, сидели малые дети, старики и старухи. Взрослые шли пешком. Сопровождали наши доморощенные «полицаи». Я ещё спал. Мать разбудила. Я выглянул в окно и увидел Мишку, шагающего рядом с санями, где сидели Мотик, Лёва и их мать Паша на домашнем скарбе, надеясь, что может это и не конец. Отец вышел во двор, подошёл к воротам. Уезжающие, прощаясь, махали руками, вытирали слёзы. Отец в ответ поднял правую руку и так держал, пока обоз не проехал мимо него. Это же увозили на смерть соседей, с которыми отец с матерью жили не один десяток лет. И жили дружно. Можно представить себе состояние отца, да и матери. Она со мной рядом смотрела в окно. Назад уже никто не приехал и не пришёл.
Вернёмся на несколько лет назад, когда заведующим (загадчиком, «директором») смолзавода стал Аарон Драбкин. Отец опять остался не у дел. Но не было бы счастья, так несчастье помогло. До колхозов смолзавод корчами (осмолом) снабжали крестьяне. Это был их побочный заработок, в дополнение к доходам от своего хозяйства. Крестьяне и другие люди выкапывали сосновые пни, простоявшие в земле лет пять и более, после того, как сосну спилили, чтобы сгнила наружная часть пня и его корней, не содержащая смолы. Разделанные до определённого размера корчи на лошадях, обычно зимой, доставляли на смолзавод, за что получали определённую сумму денег. С организацией колхозов крестьян-колхозников уже не отпускали на побочные заработки (крепостное право XX века). Работали в колхозе за трудодни-палочки. И лошадей уже не было в личной собственности колхозников. Даже если накопаешь пней-корчей, то на собственном горбу их на завод из леса за несколько километров не доставишь. Выход из положения нашли. Создали бригаду по заготовке осмола, которую возглавил наш отец. Ему и карты в руки: никто лучше его не знал качество заготавливаемого сырья, какой пень даст больше готовой продукции (скипидара, дёгтя), а какой будет балластом и, кроме угля, из него ничего не получишь. Но извлекала бригада пни из земли уже не лопатами и вагами, а взрывчаткой-аммонитом. Это жёлтый такой порошок, слабее тротила, специально для взрывных работ в народном хозяйстве. Под пень бурили шурф, закладывали туда в пакете долю аммонита (в зависимости от размера пня, давности спиливания сосны, твёрдости грунта), вставляли детонатор с бикфордовым шнуром, поджигали его и убегали подальше. Взрыв выталкивал пень на поверхность, его разделывали до нужных размеров и складывали в штабель, а зимой на санях доставляли на завод. Все расчёты, в зависимости от указанных выше факторов, прикидывались на глазок. Могло быть две ошибки при расчётах: заложили много аммонита -пень поднимается выше леса, только и смотри, чтобы не упал на голову -убьёт; заложили мало аммонита - взрыв выбросит из-под пня и вокруг него землю, а сам останется прочно сидеть в земле. Вот тут-то начинаются проблемы и муки: заложить второй заряд некуда - нет земли, а главный стержень глубоко сидит в земле и прочно держит весь пень. Начинают применять ваги (рычаги) и опоры для них. Пень «выдёргивают» из грунта вагами, имея точки опоры. Как говорил Архимед: «Дайте мне точку опоры и я переверну (или поверну) Землю». Вагу, т.е. рычаг, можно сделать для поворота земли любой требуемой длины, а на что опереться? Вокруг воздух или безвоздушное пространство. Вот и стоит Земля, т.е. вращается всегда по одной и той же орбите, под одним и тем же углом наклона в мировом пространстве относительно Солнца и других планет. Слава Богу, не нашёл Архимед точки опоры, а то натворил бы бед.
Отец настолько наловчился, настолько точно интуитивно чувствовал влияние всех факторов, что практически никогда не ошибался в величине требуемого заряда: пень выворачивало из земли - приступай к его обработке. Такая точность повышала безопасность работ, уменьшала трудоёмкость извлечения пня, приводила к экономии взрывчатки, а за экономию платили. Кроме того, взрывные работы сами по себе опасны. Оклад у отца по тем временам был высоким и в итоге (с учётом экономии взрывчатки) получал он больше «директора» Аарона.
Всю эту технологию заготовки осмола взрывчаткой я хорошо усвоил, т.к. летом во время каникул уезжал с отцом в лес и жил там с ним, помогая ему, работая вместе со всей бригадой взрывников. Дней через десять бригада возвращалась домой, пару дней отдыхали, заготавливали продукты и опять уезжали в леса вокруг деревень Хомичи, Озераны, Езва, Гамарня и др. Отец иногда оставался отдыхать в лесу и домой не приезжал - сказывались годы. Возвращаясь с бригадой из леса, я оставался дома, без друзей в лесу скучно. Процесс заготовки корчей взрывчаткой назывался взрывкой, рабочие назывались взрывниками. На вопрос: «Где работаешь?» Отвечали: «На взрывке». Все понимали, что в бригаде Макара Степановича - главного взрывника. «На взрывке» отец проработал до начала ВОВ. О нашей жизни в Тощице во время оккупации здесь я писать не буду, так как пишу вторую книгу своих воспоминаний - «Жизнь в оккупации». После ВОВ отец до конца своих дней проработал на смолокуренном заводе старшим гонщиком или, по современной сетке специальностей, - старшим оператором. Умер отец в августе 1955 года и похоронен на тощицком кладбище, которое ближе к посёлку «Синеж». Мама из Тощицы, после смерти отца, переехала к брату Ивану, который работал директором МТС в г. Верея, в Подмосковье. Там же умерла в 1963 году на 75 году жизни. Похоронена на кладбище в г. Верее.
Вернёмся к началу 30-х годов XX столетия. В 30 году все мои старшие братья закончили семь классов в г. Рогачёве. Ваня решил учиться дальше и уехал в Москву, где поступил на работу и закончил вечерний авиационный техникум. Работая на одном из авиационных заводов, окончил заочный автодорожный институт. Вот такая тяга была к учёбе, стремление и упорство в достижении цели. Нелегко, конечно, ему было. В 1940 году женился. Родили с женой дочь Галину в 1940 году, у которой сейчас взрослые сын Артём и дочь Яна, внучка Ксюша от Артёма и внучки Маша и Поля от Яны.
В 1940 году при скрытой мобилизации Иван Макарович был призван офицером в армию и служил в авиации. Во время ВОВ, которую прошёл от звонка до звонка, уцелел и, дослужившись до подполковника, из армии уволился. Умер в 1995 году и похоронен в городе Верее вместе с матерью, как и завещал семье об этом. Жена Вани Надежда умерла в 2001 году и похоронена вместе с мужем и свекровью в Верее.
Давать ещё двоим сыновьям высшее образование у отца не было средств. Вася и Володя поступили и закончили ФЗУ, которое находилось недалеко от Жлобина (да и от Тощицы) на железнодорожной станции Красный Берег. И ребятам, и отцу с матерью было легче: периодически бывали дома и продуктами запасались из дома. После ФЗУ Вася решил учиться дальше. Поступил в Гомельский речной техникум на отделение судоводителей. Был бы капитаном речного парохода, но по комсомольской путёвке был направлен в Ленинградское военно-инженерное училище, которое окончил в 1938 году в звании лейтенанта. ВОВ встретил в г. Каунас.
Отступая, воевал в пехоте. Затем был возвращён в авиацию, где и служил после окончания училища, занимаясь строительством полевых аэродромов. Воевал тоже от звонка до звонка на Северо-Западном фронте. Переболел цингой: повыпадали зубы. По состоянию здоровья вскоре после окончания войны был уволен в запас в чине капитана. Поселились с семьёй в г. Калининграде. Женился Вася в 1940 году на Украине. Войну жена Васи пережила у своих родителей, вырвавшись с трудом из Каунаса. Родившуюся в 1941 году дочь Валю отец увидел уже после войны. У Вали сын, дочь и внучка от сына. Специальность, полученная Василием в ФЗУ в юности - дизелист, очень помогла ему после увольнения в запас. В Калининграде он устроился механиком на рыболовный траулер СРТ, где и работал до своей кончины в 1977 году. Умер на 64-м году жизни. Сказалась война, сказалась цинга. Похоронен в г. Калининграде. Жена Василия Нина и поныне живёт в Калининграде, имея за плечами 89 лет.
У Володи, младшего брата из троих старших, с учёбой дела не клеились. Поступал он и в техникум, и в военное училище, но, проучившись немного, возвращался домой. Из рассуждений родителей я слышал их мнение о причинах Володиных возвращений: боится трудностей, привык дома к хорошей жизни, хорошо поесть, крепко поспать, одет, обут и нос в табаке. На учёбе этого нет. 30-е голодные годы по всей стране, родители не могут много помогать, а стипендия маленькая. Продукты в мешке тоже не привезёшь - далеко от дома техникумы. Вот и бежит домой. Отец сразу подключает сына к работе на смолзаводе, чтобы не лодырничал, и глупые мысли не лезли в голову от безделья.
В 1937 году Володю призвали на флот. Парень он был крепкий, коренастый, на физической работе на смолзаводе мышцы накачал, роста среднего, красавец-парень. Вот и определили его в подводный флот. Сначала он учился в учебном отряде в г. Ораниенбаум, под Ленинградом. И ему, как и Васе, помогла учёба в ФЗУ на дизелиста. В учебном отряде он тоже учился на дизелиста. В это время в Ленинграде в училище учился Вася. По выходным они иногда встречались, фотографировались. Надо сказать, это были братья-друзья. Они и в Рогачёве учились в одном классе, вместе учились и в ФЗУ, и в армии сначала были рядом. Ваня от них стоял как-то в стороне. Так было до самой их смерти. При встречах спорили и взгляды старшего брата не совпадали со взглядами двух младших. После обучения в учебном отряде Володю направили на Северный флот. Сначала он был в звании старшины 2-й статьи, затем присвоили звание старшины 1 статьи. Состоял на должности старшины трюмных мотористов на подводной лодке «Малютка» М-173. В ВОВ участвовал с первого дня. В апреле 1942 года награждён орденом Боевого Красного знамени. Так что не робкого десятка был брат, трудностей не боялся. Такой орден «за зря» не дают.
Орденами и медалями награждены также и старшие мои братья Ваня и Вася. Ну, а я, самый младший, всех старших в этом отношении перещеголял. Но считаю, что все наши многочисленные награды меркнут перед одним орденом Володи. В свое время орден Боевого Красного знамени был высшим орденом СССР. Уже потом учредили орден Ленина, ввели звание Героя Советского Союза.
Орден Володя получил за большой подвиг, благодаря которому была спасена от гибели лодка и весь экипаж. Во время выполнения боевого задания далеко от берега в просторах сурового, холодного и неспокойного Баренцева моря вышел из строя дизель - погнало стружку. Значит, произошел задир цилиндров или коленчатого вала. Стоп машина! А двигатель на «Малютке» один. Как добраться до берега? На вёслах? Но подводная лодка, хотя она типа «Малютка», - это не шлюпка. Как управлять лодкой? Как подзаряжать аккумуляторную батарею для подводного хода, как маневрировать? А вдруг появятся вражеские корабли, самолеты! Море штормит, лодку, не способную погрузиться, бросает как щепку.
И вот бригада мотористов под руководством своего командира, старшины первой статьи Драгуна Владимира Макаровича, берется за, казалось бы, невыполнимое - отремонтировать дизель в море, при описанных выше условиях. Иначе - гибель всем!
И сделали. Дизель отремонтировали. Запустили. Лодка благополучно возвратилась на базу!
А в августе 1942 года М-173 с боевого похода не вернулась - погибла вместе с экипажем. Конкретные причины гибели неизвестны.
О жизни и быте в Тощице до ВОВ, о соседях, окружавших нас, не упомянутых здесь, думаю написать в отдельной книге, после того, как закончу вторую и третью книгу своих воспоминаний («Жизнь в оккупации» и «Изгнание оккупантов»), используя и этот материал (который написал для школьного музея на станции Тощица).
Май 2010 года Москва
/Драгун A.M./
Расшифровка аббревиатуры военных терминов:
ЛенВО - Ленинградский военный округ;
ПрибВО - Прибалтийский военный округ;
ЗакВО - Закавказский военный округ;
ТуркВО - Туркестанский военный округ;
А - армия;
мсд - мотострелковая дивизия;
тд - танковая дивизия;
ВС - вооруженные силы;
гв - гвардия;
МО - министерство обороны;
ОГ - оперативная группа;
ОЭ - отдел эксплуатации;
РК - районный комитет;
ДРА - демократическая республика Афганистан;
ОК - областной комитет;
ЗКВ - заместитель командующего по вооружению;
АС - автомобильная служба;
СА - Советская армия.