Как я не рвался к отцу, дожди затянулись на две недели и лишь в самом начале Спелого Зерна погода, наконец, устоялась, и я отправился в путь.
Йоген предложил себя в попутчики. Я был рад спутнику, но меня смущала одна вещь – как он отреагирует на подарок Ютера? Но тут все обошлось – увидев мое преображение из молодого человека в бедного путника разменявшего пятый десяток, он только хмыкнул:
—Эльфийская штуковина, поди еще и стрелы отводит, я угадал?
—В точку. Вот только никому кроме меня от него никакого проку не будет.
—Так ты теперь не только маг, но еще и Друг Эльфов? Вижу, ты в Столице время даром не терял – раздобыл Счастливый Меч, стал Другом Эльфов и получил от них вон какой подарок. Вот только кольчугу я бы все равно надел, мало ли что...
— А я и надел, – усмехнулся я. – Да и ты прихватил Счастливый Меч с собой, или мне это только кажется?
—У воина лучшее оружие должно быть пристегнуто к поясу, а не висеть на стене, – серьезно сказал Йоген, – Ведь и твой Меч Истины находится не где-то, а у тебя в ножнах? Поехали дальше, нечего стоять на дороге!
***
Это путешествие, в отличие от прошлого, прошло без происшествий. Весть об участи банды Крейна разнеслась по всей Империи, а на казнь ее предводителя съехалось более ста тысяч человек. Такую массу народа не мог принять ни один город, и поэтому было принято решение провести экзекуцию в открытом поле. Имперские маги постарались – каждому присутствующему все было видно в мельчайших деталях. Так что это зрелище вразумило многих «работников ножа и топора» или, по крайней мере, заставило затаиться на какое-то время.
Подъехали мы к отцовскому замку уже затемно. Благо отец имел привычку читать допоздна, и когда ему доложили, кто приехал, он лично вышел встречать нас. Я обнял своего самого дорогого человека, тот же, в свою очередь, расцеловал меня в обе щеки. Затем отец крепко пожал руку Йогену и распорядился, чтобы для него приготовили самые лучшие покои. А пока суд да дело – чтобы нас накормили. После ужина у нас с Йогеном стали слипаться глаза. Отец понимающе улыбнулся, пожелал нам спокойной ночи и лично проводил сперва Йогена, а затем меня. В моей комнате меня ожидало то, что больше всего нужно путнику с дороги – бадья с теплой водой и кровать с чистыми простынями.
Наутро я нашел отца в библиотеке.
—Не могли бы вы поподробнее рассказать мне о матери, а то я так мало о ней знаю, – не став ходить кругами, попросил я, усаживаясь в кресло около него.
Отец отложил свиток на столик, закрыл глаза и медленно заговорил:
—Она была из небогатого и не особо знатного рода, не блистала красотой. В отличие от всех своих сверстниц, которые искали себе только выгодную партию, она на это даже не надеялась. На приеме в консульстве Аверии, она оказалась случайно: ее мать заболела, а этикет требовал, чтобы приглашенные мужчины были в сопровождении дам – жен или дочерей. Большинство отцов взяли с собой дочерей, ибо ни консул, ни его младший помощник, – тут отец на секунду открыл глаза и с грустной улыбкой указал на себя, – женаты не были, происходили из знатных, да еще и весьма состоятельных родов – жирная рыбка, одним словом. Да и прочие холостые сотрудники не во многом им уступали. Признаюсь, я не сразу заметил ее, так как был окружен весьма красивыми девушками, от общества которых у меня слегка закружилась голова. И я отлично понимал, что стоит мне уделить особое внимание одной из них – это будет для нее знаком, она пустит в ход всю свою красоту и обаяние, и все – рыбка поймана. Но случилось так, что, уже не помню почему, кружок девушек, вившийся около меня, распался. Вот тут-то я и увидел ее. Она в одиночестве сидела в одном из кресел и с интересом разглядывала отделку зала. На молодых людей она даже не смотрела, и это меня настолько удивило, что я решил познакомиться с ней.
Благодаря двум кубкам отменного вина – первый, как и положено на любом приеме, в честь Императора, а второй – в честь гостей, моя застенчивость ослабла, и я подошел к ней. Представился и попросил разрешения присесть рядом. Ты бы видел ее лицо – один из самых завидных женихов просит у нее разрешения присесть рядом! – рассмеялся отец, – Однако, ее смущение быстро прошло, и мы разговорились. У нее оказался на диво живой ум и отменное чувство юмора, а так же неплохие познания, как в политике, в искусстве, так и в математике. Она обладала поразительным чутьем на людей – с кем можно быть откровенной, а с кем – вести светскую беседу, и не более. Например, на вопрос: «Как вам этот зал», все прочие девушки отвечали не задумываясь: «Изумительно», она же сказала: «Слишком много золотого на розовом, пожалуй, чересчур много. Еще чуть-чуть и будет безвкусно». Думаю, один этот ответ даст тебе представление о том, что за человек была твоя мать – с одной стороны честным, а с другой – очень тактичным. Эти два качества и ее ум пленили меня больше, чем красота всех остальных девушек. И когда начались танцы, я, конечно, пригласил ее. «Прошу прощения, но этого мне не дано» и она, чуть покраснев, улыбнулась. «Мне тоже» – признался я. Мы рассмеялись, и после этого ни одна из тех красоток уже не подходила ко мне. Они шептались за моей спиной, обвиняли в отсутствии вкуса, но понимали, что место занято. Я подал в отставку и привез донну Лори Оуэн, урожденную Ладус в этот замок. Через год появился ты. Лори хотела не меньше пятерых детей, даже в этом она отличалась от большинства женщин Высшего сословия, для которых три – максимум, но Всевышний даровал нам только тебя да твоего брата – да будет земля ему пухом – а спустя семь лет призвал ее к Себе, – отец открыл глаза и быстро вытер выступившие слезы.
—У вас есть ее портрет?
Он встал, удалился куда-то вглубь библиотеки и вернулся с прямоугольником средних размеров, бережно обернутым белой тканью и протянул его мне. Я осторожно снял с него ткань и замер – с портрета на меня смотрела... Муэри. Вот только волосы у нее были черные, но точно такие же густые и чуть вьющиеся, а большие выразительные глаза – карие, все же остальное осталось на месте: точно такой же нос, рот, мелковатый подбородок, даже веснушки.
—Сынок, с тобой все в порядке? Ты побледнел, как будто призрака увидал, – донесся до меня отцовский голос.
—Отец, я думаю вам надо присесть. Или будет лучше, если мы совершим небольшую верховую прогулку. У меня тоже есть для вас история, – сказал я, возвращая ему портрет своей матери.
— Пожалуй, прогулка будет лучше.
***
—Так вот, эта девушка – точная копия той женщины на портрете, только волосы каштановые, да глаза – темно-зеленые, – закончил я, наконец, свой рассказ.
—На том портрете, Кэвин, не «та женщина», а твоя мать, – непривычно строгим голосом сказал отец, – И я не знаю, что и подумать. То, что ты... сошелся с девушкой, происходящей из Низшего сословия – вопиющее нарушение Кодекса. Ты это понимаешь?
—Понимаю, но не так давно я узнал, что Кодекс, был создан группой людей, представляющей меньшую часть общества, и лишь только для того, что бы узаконить почти бесправное положение большей. Такие понятия как этикет, честь, благородство и прочее появились уже позже. Я удивляюсь, что вы, прочитавший в десятки раз больше меня, не знаете этого.
—Сын, я знаю гораздо больше тебя, – куда делся тот мягкий чудаковатый человек, которого я знал всю жизнь? – Все книги по истории, что ты нашел в библиотеке твоего дяди, написал я. Неужели ты думаешь, что я забыл хоть одну строку из написанного мною?
—Простите меня, отец, – потрясенный этой метаморфозой, произнес я, – Если бы я знал, что вы – автор всех тех книг, я бы никогда бы не...
— Позволил бы себе говорить со мной в таком тоне, – закончил за меня отец и, рассмеявшись, взъерошил мои волосы.
— И какая же тебе понравилась больше?
— «История династий».
— О, эта книга принесла мне столько хлопот, сколько не доставили все остальные вместе взятые. Иные документы приходилось приобретать через десяток подставных лиц и даже предпоследнее звено в этой цепи не знало, кто же покупатель того или иного невзрачного свитка. Но, как родители больше всех любят детей, с которыми было больше всего мороки, так и я больше всех своих книг люблю эту. И из-за нее меня больше всего ненавидят власть имущие.
— И вам не страшно?
— Ничуть. Кто ее автор знали только два человека – я и мой брат Кейн. Теперь знают опять двое – я и мой сын. За обоих я спокоен. Да и кто только сможет себе представить, что все это написал рохля Рэбма Оуэн? – расхохотался отец.
—Так как же быть с «вопиющим нарушением Кодекса»?
—Ты ее действительно любишь?
— Да, – просто ответил я.
— А ты бы хотел узаконить ваши отношения? – спросил отец и посмотрел на меня.
— Очень, вот только она не верит в то, что это возможно, – вздохнул я.
— В таком случае, я буду искать выход.
Какое-то время мы ехали молча, наслаждаясь ласковым летним деньком, пока отец не буркнул:
— Ну что там еще?
— Настурция, – озвучил я давно мучивший меня вопрос.
— Ты еще слишком молод, чтобы это понять.
Я не стал настаивать на своем и, единственным звуком, нарушающим повисшую тишину, было лишь цоканье копыт.
—Если с твоей матерью, – внезапно произнес отец, – Нас сблизило притяжение личности – я увидел в ней незаурядную личность, и до сих пор льщу себе, что и она увидела во мне нечто такое же, то с Настурцией – притяжение одиночества, понимаешь меня?
— Не совсем.
— После смерти твоей матери, я каждое утро, смотрясь в зеркало, видел в своих глазах боль. Боль утраты. Боль одиночества. Когда я общался с тобой, она отступала. Но стоило мне оказаться наедине с собой, она возвращалась. И когда ты учился на последнем курсе Дзен Риэля, я увидел Настурцию на приеме в честь свадьбы старшего сына одного из моих соседей, увидел точно такую же боль, хоть и тщательно скрываемую. Я подошел к ней и прямо спросил: «Вы скорбите об утрате мужа»? Она же грустно покачала головой и сказала мне: «Увы, я так и не вышла замуж». «В таком случае, будьте моей женой». «Если это шутка, то слишком жестокая, сир Оуэн». «Я никогда не шучу такими вещами. Так да или нет?» Она внимательно посмотрела на меня и все поняла, а поняв – приняла мое предложение. Всевышний же благословил наш брак Урсулой. Я знаю, сын, что вы с Настурцией не любите друг друга, – вздохнул отец. – Ты постоянно сравниваешь ее с матерью, она же – видит в тебе живое напоминание мне о первой жене и ревнует. Вот и все.
В отце снова что-то неуловимо изменилось, он стал снова привычным Рэбмой Оуэном – пожилым чудаком с устаревшими понятиями о чести и благородстве.
— Сынок, а не опоздаем ли мы к обеду? – озабоченно спросил он. И мы галопом поскакали к замку.
***
После обеда я отправился соснуть, а потом прошел к сестренке. Та мирно спала, и кормилица позволила себе отлучиться на минуту. Я осторожно подошел к Урсуле и плавно, как учил Мастер Хелденн, провел над ней рукой. Я боялся ощутить легкое покалывание, но – ничего – что, в свою очередь еще мало что значило – Мастер обучил нас воспринимать только явные следы магического вмешательства.
—Не смей, приблудник смерти, – услышал я возмущенный голос за спиной. Урсула проснулась и заплакала.
Донна Настурция подбежала к кроватке, подхватила сестру на руки и отошла как можно дальше от меня. То, с какой поспешностью она это проделала, сказало мне все.
—Зачем вы это сделали? – грустно спросил я, опускаясь на стул. Этой мелкой деталью, для нее, знающей Кодекс не хуже меня, было сказано очень многое – мужчина ни при каких обстоятельствах не должен сидеть в присутствии женщины, когда та стоит, если он только не отец, брат, муж, судья, а она – дочь, сестра, жена или обвиняемая.
—Да в чем ты смеешь обвинять меня, проклятый Творцом! – воскликнула донна, но я уже видел в ее глазах страх. Страх, что этот юноша, которого она сейчас ненавидела больше всего на свете, пойдет и расскажет все отцу, с его старомодными представлениями о том, что хорошо и что плохо. И тот отберет у нее дочь, расторгнет брак, и что тогда?
«Никто не любит некромантов, – со вздохом процитировал я Мастера Сайреса, – Ни Церковь, ни дворяне, ни простолюдины». У Церкви они отнимают один из важнейших источников доходов, дворяне их презирают, хотя втайне пользуются их услугами, простолюдины – боятся из-за болтовни странствующих пустобрехов, которые придумывают страшные сказки, лишь бы их хорошо потом накормили. Хотя некромантия – всего лишь одна из Школ магии. Вполне легальная, смею добавить.
—Причем тут Церковь? Какой источник доходов? – не поняла благородная донна.
—Церковь? А как вы меня только что назвали? Но оставим это в стороне. Вы не хуже меня знаете основной религиозный принцип: «По вере вашей и получите». И если человек искренне, всей душой верит, что Благодать, почивающая на частице мощей или одежды того или иного Святого, исцелит его от недуга, то он, как правило, получает исцеление. Все бы ничего, да вот только рядом обязательно стоит служка с ящиком, в который исцелившийся, на радостях кладет щедрое пожертвование, как и все остальные приложившиеся, независимо от того получили ли они исцеление или хотя бы облегчение в своих страданиях – эти, конечно, кладут меньше, но все равно кладут. Вот вам один из источников дохода Церкви. Вы, как управляющий имением, должны меня понять, – донна Настурция кивнула. Ненависть почти ушла из ее взгляда. Появилось нечто новое, неожиданное: интерес, но сесть она не решилась. – Теперь возьмем такое явление, как упокоение погоста Церковью и упокоение погоста некромантом. Вы когда-нибудь видели как это происходит? – женщина покачала головой. – Так я вам опишу: ночь, рев Восставших, толпа полуодетых крестьян в безумном ужасе, часто затаптывая до смерти упавших, бежит к ближайшей церквушке, где их уже ждет священнослужитель. Он пламенной речью объясняет им, что все это произошло «за грехи их», «корень которых есть сребролюбие», иначе говоря, малые пожертвования, а навела на них эту беду «ведьма». Далее следует иступленная молитва, и «ведьма» довольно быстро находится и тут же сжигается. Восставшие возвращаются на погост и не беспокоят люд примерно лет пять-шесть. Крестьяне поначалу несут щедрые пожертвования в церковную казну, но проходят два-три года, воспоминания притупляются, река пожертвований превращается в ручеек. Потом все повторяется. Наконец, староста не выдерживает, плюет и вызывает некроманта, который за определенную плату, не спорю, немалую, конечно, но все же меньшую, чем бесконечные дары, упокаивает погост раз и навсегда – и церквушка больше никогда не увидит тех обильных даров, что несли люди после упокоения погоста через сожжение «ведьмы». Неудивительно, что Церковь в своих проповедях с особой ненавистью поливает некромантов грязью. Теперь вы поняли?
—У вас что-то не сходится, молодой человек. Откуда же священнослужитель первым узнает о том, что погост восстал? – пытаясь найти брешь в моем рассказе, сказала донна Настурция.
— О, это – всего лишь небольшое оповещающее заклинание, наложенное, по тайному договору между священником и Практиком. Церковь не любит магов вообще, но ругает их, в основном, за «сребролюбие», да они и не перебивают у нее большинство источников дохода, ибо простой люд предпочтет приложиться к мощам, чем обратиться к Практику или Целителю, а вот Некроманты у нее, как кость в горле.
На донну Настурцию было жалко смотреть. Как человек умный, да еще экономист, отлично понимающий, что значит лишиться такого источника дохода, она поняла, что все мои слова – правда, и ее вера в непогрешимый авторитет Церкви сильно пошатнулась.
Я встал со стула, показывая, что не осуждаю ее, подошел к кроватке и снова спросил ее:
—Так зачем же вы сделали это?
Она, было, открыла рот, но тут вошла кормилица. Увидев меня и хозяйку с ребенком на руках, бедная женщина испугалась. Однако, Настурция сама уложила Урсулу в кроватку и сказала мне:
—Следуйте за мной. Мы продолжим наш разговор в другом месте, – и провела меня в свой кабинет.
— Присаживайтесь, – донна Настурция указала мне на стул.
Я сел, она осталась стоять, добровольно отдавая себя на мой суд.
— Думаю, нет нужды рассказывать вам, что я сделала.
–– Никакой.
Донна Настурция стала медленно ходить взад-вперед. Ее надменность и чопорность куда-то ушли, и передо мной оказалась грустная и уставшая женщина.
—Когда я вышла замуж, мне было тридцать девять лет. Это называется «перестарок». Но я все-таки женщина и хочу иметь детей – это же так естественно! – воскликнула она, – И после первой брачной ночи, я так и сказала твоему отцу. Тот меня понял, и свершилось чудо – спустя три месяца, я понесла. Еще большее чудо – то, что я родила здорового ребенка. Твой отец не помнил себя от счастья, да и я тоже. Поначалу Урсула мне казалась самой красивой девочкой на свете. Такое, я думаю, переживают все родители. Потом меня стали мучить страхи – а что если девочка вырастет дурнушкой? Ладно, пусть не дурнушкой, но не повторит ли она моей судьбы? Скажите честно – можно ли меня назвать красивой? Я не обижусь.
Я окинул ее взглядом – несмотря на возраст и рождение дочери, она сохранила неплохую фигуру, отменной формы руки, красивые, длинные пальцы, но вот волосы были жидковаты, а черты лица мелки, да еще поджатый, вытянутый в струнку рот.
––Не так чтобы очень, – признал я.
––Все верно. А аристократке нужно либо быть очень богатой, либо очень красивой, иначе ее легко затмят другие. У моих родителей не было денег на обряд, что само по себе говорит о богатстве нашего рода, и, если бы не твой отец, я бы так никогда и не вышла замуж. И я такой доли своей дочери не желаю. Вот почему я позвала Практика. Тот дал мне заглянуть в будущее, и я увидела ее. Нет, она оказалась не дурнушкой, но все же недостаточно красивой, чтобы на нее обратили внимание достойные молодые люди.
—Вас обманули. Никто, даже сам архимаг Эйвен, не в силах заглянуть в будущее, хотя бы только потому, что оно зависит он принятых человеком решений и не зависящих от него событий. К примеру, ваше ближайшее будущее на данный момент целиком и полностью зависит от моего решения и это ближайшее будущее. Что же говорить о таком далеком будущем, какое вам показал вам ваш маг, – я только развел руками, – Вам показали хорошо сделанную иллюзию, и вы на это попались. И сколько он запросил?
—Пятьдесят златов, – чуть помявшись, сказала донна Настурция. – Нет-нет, из казны твоего отца я не взяла ни медницы. Я отдала единственную свою драгоценность – золотую фамильную брошь в форме витка спирали с большими бриллиантом, рубином и изумрудом и рунами «вал» в начале и «ха» на конце – символическое изображение всей жизни, знаете ли. Очень древняя вещь, но тогда я об этом не думала.
Я лишь тяжело вздохнул.
—Вы только что сказали, что аристократке надо быть либо очень богатой, либо очень красивой. Урсула является наследницей отца – от своей доли наследства я отказался в ее пользу – с меня достаточно замка и земель дяди Кейна. В случае моей кончины, мои владения, кроме замка, который, по условию завещания сравняли бы с землей, отошли бы отцу, а тот бы завещал их вам или Урсуле – не знаю. Удачное замужество вашей дочери было уже обеспечено. Этот бессовестный маг сперва узнал о вашем прошлом и просто сыграл на вашем страхе, что девочка повторит вашу судьбу, и вы забыли, что теперь вы не просто бедная аристократка, а жена очень богатого человека.
Смысл моих слов дошел до нее не сразу, а когда пришло понимание, как жестоко ее обманули, донна Настурция разрыдалась. И плач ее не был притворным с единственной целью разжалобить меня. Теперь я понял, что имел в виду отец, когда сказал, что я пошел в мать – как она чувствовала людей и отличала правду от лжи, так и мне передалось это ее свойство. Я чувствовал, что сейчас переживает эта бедная, запутавшаяся женщина, чувствовал, как со слезами ее покидают страх и напряжение, державшие ее с момента проведения обряда. Наконец, она перестала плакать, вытерла слезы и стала ждать моего вердикта.
Я встал со стула, взял ее за руку и, глядя ей в глаза, как можно мягче сказал:
— Вы говорили, что маг вам показал вашу дочь недостаточно красивой, чтобы на нее обратили внимание достойные молодые люди. Что ж, теперь она вырастет красивой, так воспитайте ее так, чтобы на нее обратили внимание истинно достойные молодые люди, а не заносчивые мешки с деньгами, в которых она к счастью не нуждается. Внушите ей мысль, что в том, что она красива, нет никакой ее заслуги. И постарайтесь донести до ее отца, что воспитание дочери – это, как и воспитание сына, и его забота тоже, – произнося последнюю фразу, я не смог удержаться от улыбки.
—Спасибо... Кэвин. Теперь я точно знаю, что мне делать, – сказала донна Настурция и впервые улыбнулась мне, а затем медленным, но твердым шагом направилась в сторону библиотеки.