Начало: http://www.proza.ru/2013/08/31/1932
Дневник пишут для себя, а корреспонденцию – на вынос. Поначалу Шатров бесследно уничтожал все эпистолы и писульки Лады, приносимые и вручаемые лично ему. Потом стал до сожжения выборочно перепечатывать, благоразумно опуская имена и даты. Но чем прочнее он прикипал к ней, тем бесценней становились чересчур откровенные свидетельства их отношений: эти беглые словесные импровизации, записанные на клочках бумаги, пухлые конверты из рук в руки, редко почтой, все эти письма в соседнюю комнату. Даже орфографические ошибки, неотъемлемо присущие ей и раздражавшие, теперь умиляли его. Он полюбил её почерк, и настал день, когда не в силах предать огню рукописный оригинал, Шатров стал оставлять в архиве подлинники. На случай приезда Олюшки либо вторжения посторонних в его жилище, хороня в стопы прочих бумаг, как и троицу подаренных Ладой фотографий, «для смотрения и умиления во всяк день». Из пепла не восстановишь характерных завитушек почерка, машинопись не передаст выразительных движений её руки, психическое состояние пишущей. Всякое письмо имеет две стороны: смысловую и графическую. По въевшейся привычке редакторства он синтаксис текста невольно подправлял, улучшая.
Обыкновенно после каждого расставания она строчила вдогонку возлюбленному развёрнутые письменные комментарии, делясь впечатленьями и думой о пережитом, договаривая несказанное. Сохла, изнывала по нему, любила всё страстнее и сильней, и безотчётно применяла известный облегчающий приём: выплеснуть из себя душевную боль, поведав её бумаге. Никогда не думала, что будет излагать про всё так смело и откровенно, и столь многоречиво. Лада так регулярно и обильно писала ему, что посланий скопилось на два авторских листа. В одну из тягучих бессонных ночей Шатров вдумчиво перечёл всю переписку, отразившую зарождение и развитие эмоциональных потрясений и поразился тому, как недооценивал полюбившую его женщину. Возле такой оплошно забываешь о коварстве и недостатках женского пола. Все любовные письма схожи, но каждый влюблённый привносит и находит в них несравненную новизну. Хотя волнуют они лишь того, кому адресованы, любовные письма есть существенный род литературы, где женщины едва не превзошли мужчин в атрибуции и передаче чувственности словами. По причине семейных неурядиц, Шатров относился к женщинам с заметным предубеждением, видимым и в творчестве. В его рассказах и записных книжках встречались уколы в их адрес. «Шедевр – прерогатива мужчин, женщина в искусстве – лишь сырьевой материал для него. Несомненно, женщины родили много великих мужей. Но природа самих сугубо потребительская...»
Красавица привлекает и волнует. Легковерный мужчина опрометчиво падок на броскую женскую красоту, она возбуждает его. Большая любовь есть культ личности, слепое поклонение божеству. Шатров видел в Ладе женщину самобытно яркую, чувственную, трогательным умением любить далеко превосходящую его. Даже, когда в попытках отторжения он гнал её, она продолжала верить в его писательскую стезю. Сразу поняла, какую бездну трудодней затребует призвание. В отличие от бывших жён, которые при разводе злорадно осмеивали его беззаветное служение литературе, Лада, напротив, пособляла, чем могла. Прежде всего, Шатров полюбил в ней надёжного и преданного, тонко понимающего ситуацию друга. Телесная близость органично венчала духовную, взаимное тяготение упрочив. Лада восприняла творческие планы Шатрова как пособница в устройстве продуктивного быта. Перечитывая письма, он поразился охвату её любви. Сторонняя критическая оценка с указкой на слабо прописанные места, наравне с восторгом от впечатливших произведений. Шатров был покорён ею, быстро очищен от скепсиса, любимая женщина подвигла на записи иного рода. «Она превратит меня в горный хрусталь. Я увековечу её образ в книгах. Монархи любили шарами, выточенными из прозрачного кварца, охлаждать потные ладони…»
Нельзя безучастно созерцать красоту, она пленяет как обаяние таланта. Дурнушка мучительно добивается того, что красотка получает даром. Шатров привык поклоняться классическим образцам искусства, строгой красе неживой природы, симметрии кристаллов, переменчивой красоте живых форм, горделивой красоте духа. Не станет творцом оной не покорный силе красоты. Всякий шедевр изумительно красив, красота такой же двигатель прогресса, как и наука, считают в Китае. Если возлюбленная некрасиво пишет иероглифы, любовь к ней может угаснуть. Шатров признавал незыблемую, покоряющую власть красоты. На милое, одухотворённое лицо Ровской сходила порой такая сложная гамма чувств и настроений любви, какую не выразить прозой. Измученная душа иногда глядела на него, и Шатров начал постигать феномен женщины, когда она любима и любит. Следовало быть матёрым живописцем, чтобы уловить в красках сию неземную мимолётность. Только искусство стопорит мгновение. «Зацени, какого я трюкана замочил! Написал рассказ, как долго он меня мучил!.. Преподношу в подарок. Можно читать, публиковать, семьдесят лет ходить за гонораром. Навеки останется в русской литературе». На первых порах жизнь Ровской казалась Шатрову безмятежной. Потом постиг, что тоже была погружена в одиночество. Вероятность взаимной любви ничтожно мала, для счастья необходимо созреть. Грешно банальное совокупление именовать любовью, физиологический акт, на кой способна любая обезьяна, равнять с заоблачным чувством, что не всякому в рост. Все наши способности скудеют с годами. Гармоничной зрелой любви надо удостоиться, и тогда она вовремя придёт.
Люди – существа парные. Они так жаждали дополниться, что бесконечно исповедовались в письмах. В русском дворянском обществе молодые перед свадьбой обменивались дневниками, что означало высшую степень доверия. Покуда откровения о потаённом не будили ревности, лишь порождали грусть о врозь прожитой поре, сожаление, что застал её не девушкой, а женщиной замужней и с детьми. Шатров и не подозревал таких особенностей любви. Несмотря на развитое воображение, не мог представить Ладу в чужих объятиях, ласкающей не его. Как с неизбежным злом мирился с наличием Ровского, а в их интимные отношения не верил, хотя двое детей тому живой уликой. Настолько возомнил её неотчуждаемо своей. Разве мог Ровский её осчастливить, поглядывая свысока. Овладеть любой красавицей немудрёная задача, трудно удержать её возле себя. Считал осёдланной лошадкой, а сам выпустил из рук поводья. Утопию Лады о его полном неведении происходящего Шатров давно отринул. Как не знать про очевидное всем. Ровский неглупый мужик и сразу нашёл уязвимую точку, уповая на порядочность соперника. Восемь лет он играет как гроссмейстер, смиряя ветреную супругу. Шатров давно отказался от мысли, что тот не ведает причин странного поведения своей жены в последний год. Был склонен полагать, что стихи и письма его, всегда носимые Ладой в сумочке, все Ровским давно прочитаны. Разными способами он силится удержать изменяющую жену, его выдержка и терпение феноменальны. За просто так, без жертвы, никому не отдаст. Шатров всерьёз опасался за её бесценную жизнь. Он переживёт, пускай её обнимет другой, если самого изобьют до полусмерти. Но лишиться надежды свидания с нею?! Шатров не мог долее видеть мученическую гримасу на её лице, когда она вынуждена всякий раз возвращаться туда и вершить насилие над собой. Не мог пребывать спокоен, зная сколь шатко равновесие тамошних ночёвок, когда она всецело в убийственной власти этого мужлана. Нет! Пора заявить Ровскому, чтобы прекратил её мучить.
Физическое обладание связано с неизбежным проявлением ревности. Стоит внушить себе «она моя!», как возникает долг хранить любимую от всех напастей. В отличие от родительской, братской, сестринской любви и дружбы, взаимная сердечная страсть взывает неделимости, здесь третий лишний. Шатрова стала точить мысль, что пора кончать эту неимоверно затянувшуюся, несносную двойную жизнь, это молчаливое издевательство над Ладонькой, годовое принуждение свободы помыслов и действий. Пока они вгорячах не порешили друг дружку, надо освободить её от этого долдона. Настал тот предел, о котором Шатров говорил Ладе: «Пока можешь – терпи!» Не понять уже, то ли он её любовью измучил, то ли Ровский так своим прекраснодушием донял. В конце концов, отсрочку о двухлетнем испытательном сроке можно и уполовинить. Каждый человек волен распоряжаться собой, если не осуждён за уголовное деяние. Здесь не мусульманский Восток и Лада не подневольная раба гарема, её не этому учили в школе. Шатров терпит Ровского, тот мирится с наличием полюбовника, но благостный покой взрывчат; неумолимо сгорает ведущий к заряду ненависти огнепроводный шнур.
Продолжение: http://www.proza.ru/2014/07/15/80