Как-то, в поисках сюжетов для очередной фотовыставки, бродил я по берегу Печоры в окрестностях села Мутный Материк. Была поздняя осень,которая в этих широтах приходится на конец сентября. Уже давно опали листья и улетели птицы. Кое-где, в ложбинках, лежал не растаявший свежий снежок и берег был тих и пустынен. И только тонкий, как паутинка, ледок, образовавшийся у самого берега за ночь, теперь, подтаяв на осеннем солнце, медленно кружась плыл по реке, издавая при столкновениях особенный, никогда не слышанный раньше звук: что-то похожее и на тихий хрустальный перезвон, и на шелест, и на шепот. Это шла шуга. Так называют местные жители осенний ледоход.
Домики, срубленные из лиственницы, потемневшей от дождей и времени,беспорядочно разбросанные тут и там по высокому берегу, покосившиеся заборы, поленницы дров у самого берега, вытащенные на прибрежную гальку моторные лодки, сама Печора, в своей сдержанной и суровой красоте, давали массу сюжетов. Я медленно шел вдоль берега, беспрерывно клацая затвором камеры и уже собирался уходить, когда невдалеке, под берегом, увидел темную бесформенную массу. Это были корни подмытого когда-то водой дерева. Вернее двух деревьев, которые так переплелись корнями, что даже долгое путешествие по воде, песчаным отмелям и камням, не смогло их разъединить. Они лежали рядом, почерневшие от невзгод, без сучков и веток, но в их трогательной близости и мертвом сплетении могучих корней было что-то почти человеческое, что заставило меня вспомнить старую историю, свидетелем которой я был в детстве.
Жили мы тогда в Башкирии. Сначала в маленькой деревушке в пятнадцать дворов, а потом переехали в центральную усадьбу колхоза деревню Воздвиженка. Соседями нашими, или, как говорили в деревне, шабрами, оказалась супружеская чета учителей-пенсионеров. Они уже давно не преподавали, но все – и дети, и старики, называли их по имени-отчеству и при случае охотно и бескорыстно помогали им чем могли. Хозяйство, по деревенским меркам, у них было мизерное: небольшой палисадник с парой яблонь и кустами малины, на задворках огород с несколькими грядками, да десяток кур в сарае. Жили они на свою ничтожную пенсию, да благодаря помощи соседей и бывших учеников, в которых значилось практически все взрослое население.
Не думаю, что кто-то специально рассказывал мне тогда их биографию,
но, видимо, из разговоров взрослых я знал, что жили они раньше в Ленинграде и там закончили институт, а потом работали в школе, преподавая иностранные языки. Но потом началась война с финнами и они оба были на фронте. А потом новая война – с фашистской Германией, которую они тоже прошли вместе от начала до конца. Не знаю, что привело их в нашу
глухомань – сталинские репрессии или призыв партии и долг коммунистов,
а может последствия какой-то трагедии, так как у них не было ни детей,
ни каких бы то ни было родственников. Но, вскоре после войны, они поселились в нашей деревне и теперь доживали здесь свои дни.
Меня всегда поражало их удивительное сходство. Были они оба худощавы,
с одинаково серебристыми волосами и по-детски лукавым блеском одинаково голубых глаз. Да и говорили они, повторяя друг за другом полюбившиеся фразы. Потом, я много раз замечал это за другими людьми, прожившими вместе не один десяток лет. Одинаковые условия жизни и постоянное общение, формируют у них одни и те же привычки, образ мыслей и поведения.
Нравы в деревне просты, а часто грубоваты. Помню, взрослые, нередко
за глаза подшучивали над стариками, наблюдая их трогательную заботу друг о друге. И когда одному из них случалось заболеть, второй всегда находился в сильном волнении и старался ни на минуту не оставлять больного, окружая его постоянным вниманием.
Но настал день, когда после очередной болезни, глава этой маленькой семьи подняться уже не смог. Колхоз и школа помогли с похоронами, соседи и ученики – с поминками. Посидели, как водится, выпили по три рюмки и разошлись. А хозяйка осталась одна. Никто не видел, чтобы она плакала или причитала и бабы потихоньку осуждали ее. Она не рыдала над покойным мужем, не падала на гроб, а тихо сидела и гладила его холодную руку, как привыкла это делать за долгие дни его болезни, а когда все закончилось, пошла на кладбище и повесилась у его могилы.