Иерусалимские сумерки были жалкими и ничем не примечательными, невпример нашим из глубинки – в Твери или Рязани, это явление неизменно радовало глаз и будоражило воображение романтиков, а тут… ну, что ж сумерки, как сумерки, ей-богу, я ведь не за этим приехал. Удобно расположившись на взгорке возле ничем не примечательной автодороги, я разглядывал панораму священного города, а рядом на обочине стояли два араба, или может палестинца, и оживлённо спорили, периодически открывая и закрывая капот своего заглохшего автомобиля. А я всё ждал и чувствовал – осталось совсем чуть-чуть.
Со времени последней нашей встречи прошло два года, я не видел её и даже поверил в то, что её никогда не существовало. Она просто моя болезнь, плод моего воображения и больше ничего! Но сейчас мне так её не хватало…
Она прилетала ко мне каждое полнолуние и, удобно примостившись на подоконнике, насвистывала какую-то мелодию с суфийскими мотивами. А когда я откликался на ее зов и спешил к ней, она одаривала меня своей обворожительной лукавой улыбкой.
— Ну, приветик, приветик!
— Прилетела, попрыгунья.
— Прилетела. Ты скучал?
— Ну, прям! Вот еще. — я делал сверхсерьёзную гримасу, которая неизменно её забавляла. — Вот ещё, больно надо!
Она заливалась звонким, просто девичьим смехом и тоже пробовала состроить моё фирменное «сверхсерьёзное лицо», но у неё, как правило, ничего не получалось, и тогда уже я сам начинал смеяться.
— Что ты смеёшься, наглец! Ну-ка признавайся – рад меня видеть или нет?
— Конечно, рад, и я, конечно же, скучал – ты это хотела услышать?
— Ну, вот другое дело, гадкий Самаэль!
— Я не Самаэль, я Иван, ты меня опять с кем-то путаешь.
— Ни с кем я тебя не путаю. Если родители тебя назвали Иваном, это ещё не значит, что всю жизнь тебе надо Ваньку валять. — она опять закатывалась своим звонким колокольчиковым смехом, как бы показывая, что, несмотря на явное повторение, эта шутка по-прежнему хороша.
— Не, ну, скажи серьезно – почему ты называешь меня Самаэлем?
— Потому что ты Самаэль! Ты ведь называешь это окно окном, а вон тот стол столом, причем ты не спрашиваешь у них, как их зовут, да и сами они не спешат тебе представиться. Хотя как забавно было бы от самого стола услышать: — тут она пробовала вещать низким мужским баском — «Я не стол, меня на самом деле зовут Фёдор». — и опять этот очаровательный юный смех.
Мне так и не удалось выяснить почему она меня называла Самаэлем. Как-то я сам решил узнать значение этого имени, и «погуглил» в инете. Определение, данное Википедией, меня смутило:
«Самаэль – каббалистический титул Князя тех злых духов, которые олицетворяют воплощение человеческих пороков. Один из главных демонов в иерархии ада».
Ужас какой! Верно, она просто стебается, я ведь не могу быть князем злых духов и одним из главных демонов ада. Брр.
Но, что ещё более интересно, сама она представилась, как Наташка. Наталья? – переспросил я. Нет, просто Наташка – ответила она. Вот такая просто Наташка, которая в полнолунье прилетала неизвестно из каких волшебных краёв, неведомо как проходила через закрытое окно и, усевшись на подоконнике, будила меня своим художественным свистом.
Я как-то попробовал в шутку отплатить ей той же монетой и начал называть ее Лилит – где-то вычитал, что так звали одну влиятельную демонессу, по совместительству первую жену Адама – но она что-то странно среагировала на это имя: её лицо изменилось, с него исчезала улыбка и в глазах начала светится настороженность.
— Не называй меня так.
— Почему?
— Это не хорошо.
— Почему не хорошо? Ты ведь называешь меня Самаэлем, как будто я какой князь демонов, а самой, видите ли, не нравится, когда её называют Лилит. Что в этом такого?
— Ничего. Но это имя святое и им может называться только одна богиня. Понимаешь, существует только одна Лилит, как существует один Яхве и один Люцифер. И Лилит не нравится, когда её имя поминают всуе.
— Но, может, существует где-то и настоящий Самаэль, и ему тоже не нравится, когда его именем кого-то называют? А?
— Да, он существует, Он – это Ты! — с её лица быстро исчезла настороженность, глаза опять загорелись лукаво-насмешливым светом, и она хохотала в полный голос.
Вот так мы проводили время – смеялись и легонечко флиртовали. С собой она всегда приносила маленький фарфоровый кувшинчик со странной зеленоватой ароматной настойкой, которую я поначалу принял за абсент, особенно учитывая то, что эту жидкость она поджигала, прежде налив в маленькую серебряную ложечку, и предлагала мне вдохнуть пары. Но она уверила меня, что это не абсент; эту настойку она называла амбросией, нектаром старых богов. Что интересно, в голову эта амбросия ударяла не хуже заправского абсента и дарила эйфорию, сравнимую с небольшой дозой опиума. Когда я хмелел, она ласково гладила меня по волосам, и я счастливый засыпал, положив голову ей на колени.
У нас никогда не было никакой интимной связи. Не скажу, что я конченый однолюб и чрезвычайно верный муж, но я всё же любил свою супругу, своих красавиц дочек и семейный уют ставил превыше всего. Мог бы я изменить жене с этой прелестницей Наташкой? Наверное, мог бы, тем более что она была невозможно как привлекательна, и меня к ней просто неудержимо тянуло, но… Знаете, как бы там не было, наши отношения всегда имели оттенок чего-то нереального, чего-то такого, что представлялось простым, но прекрасным сном, который повторялся каждое полнолуние. Я начинал подозревать, что серьёзно заболел и моя душевная болезнь требует срочного лечения.
Не знаю, решился бы я сам обратиться за помощью к врачам – вряд ли, наверно. За меня это сделала супруга, которую очень насторожили мои ночные отлучения и разговоры с невидимой, или, вернее, видимой только мне личностью, сидя на подоконнике. Она меня почти силой притащила в один закрытый центр, в котором вправляли мозги душевнобольным. Этот центр славился не только на всю Россию, а, кажется, даже на весь мир; говорят, в нём лечились очень известные люди. Но я до последнего сомневался – нужно ли мне лечение? Как бы там не было, через три месяца меня признали здоровым и отпустили. На этом и закончились ночные визиты прелестной Наташки. Мне почему-то кажется, что звали её вовсе не Наташкой, ибо всякие демонессы, суккубы и феи не зовутся Наташками. Хотя, кто их знает! – может и такие есть. Да и какая разница – она просто глюк, её не существовало на самом деле. Некий плод моего больного воображения, легкое помешательство и ничего более.
Но вот, каждое полнолуние я всё равно неизменно прислушивался – не доносится ли откуда красивый мелодичный свист с восточным мотивом. Потом я подходил к окну, распахивал его настежь, и долго глядел на большущую бледно-серую луну.
Не знаю почему, но я всегда вспоминал описание другой луны – иерусалимской, о которой мне поведала моя ночная гостья. Это не были её последние слова, это не было её самым примечательным рассказом… Просто как-то вдруг ни с того ни с сего она начала рассказывать про огромную багровую луну над Иерусалимом, которая освещала город в дни древнееврейского месяца Нисана. Она сказала так: «Над Иерусалимом восходит особенная луна, совсем не та луна, что показывается над твоим домом. Кто не видал той луны, тот не познал истинного единения с божеством». Вот и всё, что она сказала тогда, всё, что я запомнил.
Сейчас на моих часах было уже примерно четверть десятого, сумерки сменила ещё не совсем тёмная, но настоящая южная ночь и над Иерусалимом выплыла огромная ярко-багровая древняя ветхозаветная луна. Арабы разобрались с неполадками своего авто и, тарахтя, умчались прочь по пустой дороге. А я сидел один на этом одиноком взгорке и любовался огромной-преогромной иерусалимской луной, с которой не могли сравниться все луны мира.