Легенда о героях Галактики. Роковая свадьба

Мария Буркова
Шаг из орлеанского предместья
 В горло истребительной войны...
 Стоила костра корона в Реймсе –
 Лилии не стоили Цены.

 На броне и в ордах Чингисхана
 Пол–вселенной пройдено давно.
 Проигрались в кости – черепами,
 Где народы – ставка в казино.
 
 Начерно тасуется колода,
 Крапленые карты у судьбы...
 Если где мерещится свобода –
 Вслед за ней появятся гробы.

 На клинке меж адом или раем,
 Как канатоходец – на краю,
 Что пою – давно не выбираю,
 Выбираю то, что не пою!

Алькор. "Цена"


1. Женское зеркало монарха.


   И вовсе не холодно, заметим. Нисколько не холодно - и даже плащ, похоже, всё-таки лишний, ну да ладно. Как странно - вроде ничего не изменилось, остался сам собой, тем, каким пришёл к нынешнему дню. Но вместе с тем - совсем другой стал при этом, а как это объяснить, ума не приложу. А, спокоен я полностью, вот что. Не боюсь больше ни на каком уровне сознания, что случится что-то, с чем не смогу справиться ни я, ни ещё кто-то. И я не стою и не бегаю, просто живу - тоже непривычное ощущение. Итак, мне гораздо лучше - даже не дёргаюсь, опасаясь, что зрение пропадёт в неподходящий момент или упаду, как не раз случалось раньше. Райнхард молча улыбался про себя, наслаждаясь непривычным спокойствием, похожим на полуденную тишь в парке. Он вспомнил лицо Оберштайна, столько раз скрывавшего тревогу по его душу - эх, и сколько раз он замечал, делая вид, что лежит в кресле с прикрытыми глазами, как озабоченно глядел на него главный советник, с каким искренним беспокойством он наблюдал за ним почти сразу, как поступил на службу. Оттого Кирхайс и ревновал, возможно, полагая, что кроме него никто не должен всерьёз волноваться о Райнхарде настолько. Всё же, насколько страшнее всё это выглядит теперь, по прошествии стольких лет, хотя и помнится столь свежо, как будто вчера было. Пока казалось, что силы никогда не кончатся, всё воспринималось довольно легко - не то стало, когда вообще не смог встать однажды. А сейчас, когда масштабы тогдашней авантюры отчётливо видны, как и то, как на деле и чем рисковали - просто страшно. Интересно, лет через пять нынешняя ситуация тоже будет слегка ужасать? Или я буду воспринимать это, как удачный прыжок через пропасть, или, тоже похоже, как вовремя прибывший за мной патруль, забравший меня с опасной территории, где смерть в полушаге уже от меня стояла? Ладно, неважно. Сегодня у меня странный бой, на паркетном фронте, что называется - что ж, будем осваивать и такую деятельность, новую сейчас несколько, отвык... Кстати, Оберштайн порадовал нынче, именно сегодня он взглянул на своего сюзерена без всякой тревоги - это насколько ж надо хорошо выглядеть, чтоб вечно озабоченный "Его Подколодие" совсем не волновался и не хмурился? Стало быть, всё идёт, как надо.
    Молодой император неспешно вышагивал по коридорам с сопровождением, с удовольствием ощущая на коже под одеждой нательный крест - и едва ли не впервые радуясь жизни без оглядки на что-то ещё. Ничего не угнетало, никакая проблема не нависала над головой, ничего не заставляло через силу разворачивать плечи, да и боль, прятавшаяся постоянно где-то внутри, уходившая в инфра-шум и нывшая всё равно постоянно, даже под порогом ощущений, исчезла полностью. Воевать в таком бравом виде - просто удовольствие, думал Райнхард и весело предвкушал момент, как удивится и обрадуется Катерозе, узнав, что он видит. А вот её женишок явно не обрадуется, а сделает вид, отчего-то пришла не очень весёлая мысль, переходящая в необъяснимую уверенность. Может быть, и нехорошо приписывать пареньку такие мысли, но интуиция упорно вещала, что это так, без всяких на то пока что оснований. Значит, многое успело измениться за эти три недели. Поглядим, насколько, это даже интересно уже.
    Райнхард остановился перед покоями невесты, жестом приказав не следовать никому за ним - хотелось застать Катерозе врасплох, да и ощущение, что придётся обсуждать дела с автономией Хайнессена, было по-прежнему стойким. Кроме того, уже перед порогом он почувствовал, что что-то не то происходит, не то вот-вот произойдёт, и не хотел лишних свидетелей. Опасности он не ощущал, но любопытство настойчиво зашевелилось внутри, желая поскорее найти притаившийся именно здесь сюрприз. Дверь тем не менее удалось открыть совершенно бесшумно, и молодой император ловко исчез за ней, ступая, как дикий кот - абсолютно неслышно...
   Приёмная перед будуаром была пуста, но дверь в него была вовсе не прикрыта - вероятно, это осталось полностью незамеченным героиней. Четверть часа до назначенного времени, вспомнилось автоматически - чем занята, доведением наряда до нужного вида, или чем другим? Втрое, второе, однозначно - голос у Катерозе был вовсе не слабенький, и она азартно разговаривала с кем-то. Райнхард решил осторожно понаблюдать, не выдавая своего присутствия, и очень аккуратно заглянул в залитое солнечным светом из окна помещение - всё верно, из тёмной приёмной он пока совсем не виден, да и дама стоит к нему спиной и смотрит вовсе не в зеркало, что чуть в стороне, а в экран связи, что расположен себе на подоконнике. Даже можно чуть различать собеседницу - эффектная блондинка в синем платье для коктейля... До чего забавная сцена - дамы столь поглощены разговором, что вряд ли могут замечать что-то вообще, однако выглядывать и обнаруживать себя не стоит ни в коем случае. Роскошь свадебного платья, конечно, бросалась в глаза, но Райнхард её почти не отметил, будучи с порога заинтригован тем, что пришлось услышать. 
- Да кислый вопрос, Эсмеральда, что делал Юлиан, - с апломбом разгневанной начальницы вещала Катерозе, подбоченясь. - Честно говоря, пьянствовал, как последний забулдыга из комбинатского отребья, как он будет свадьбу теперь вывозить после такого запоя, для меня загадка. Я ведь ожидала, что Император быстро укажет ему, где его место, но совершенно не учла, что сия ранимая душа это так воспримет, ха-ха-ха. Мы с тобой на такие страдания сил не тратим, право, к чёрту все эти охи о судьбах человечества. Что касается Аттенборо, то его нужно срочно женить уже по прибытии, он для этого вполне готов, возьмёшь себе или как?
- Э, широкий жест, однако, - со сдержанным смешком отвечала собеседница, - но я, право, не знаю, подумать надо. А ты не выглядишь опечаленной совсем, аж не верится, что Юлиан безобразил.
- Разве Юлиан относится к тем людям, что могут меня теперь опечалить? - весело расхохоталась Катерозе, покачав головой. - Ошибочка, это уже пожухлые листья от былой славы Яна Вэньли, просто поневоле приходится об это пачкаться, что поделать. Памятник Ройенталю готов?
- Да, парни Йозефа занимаются этим делом, как раз откроем, когда будешь лететь сюда, примерно, - произнесла Эсмеральда деловым тоном и тут же перешла на дружеский. - Но Карин, ты ведь выходишь за Юлиана, - в её голосе появилась вполне искренняя скорбь, - как же это, раз уже не любишь?
   Её собеседница с вызовом пожала плечами:
- Тебе-то что за печаль? Я не могу себе позволить выйти за того, кого люблю, но кого это может интересовать, сама посуди? Это совершенно неинтересная никому тема, лучше думай, как пристроить Аттенборо - этот кадр ещё не пропащий, с него толк может быть. Может, так и оставим его адмиралом в виде свадебного генерала, ах-ха-ха?!
- Карин! - едва ли не с мольбой произнесла Эсмеральда. - Ну это же ужасно, выходить не за того, кого любишь!
   Катерозе фыркнула, нимало не смущаясь.
- Да, это не очень приятно, но не настолько, чтоб стоило всерьёз обращать на это внимание. Слушай, а ты чего хочешь от брака - я тебе дважды Аттенборо предложила, чем он тебя не устраивает? Точнее, что тебя устроит - а то имперские дамы с запросами побольше наших, так может, пошариться тогда среди сержантов в гарнизоне прямо на Хайнессене следует?
- Да что ты о моём замужестве долдонишь, оно ещё не завтра, а ты сейчас ужасный поступок совершаешь! - вспыхнула собеседница.
- Чего? - нарочито холодно произнесла Катерозе очень спокойным голосом, в котором без труда угадывались грядущие раскаты грома. - Как эти слова понимать?
- Да так и понимать, как оно есть! Это недостойно тебя, Карин!
- Так, - Катерозе выразительно медленным движением сложила руки на груди, - ты хочешь мне сказать, что я совершаю недостойное деяние, что ли? Ты мне сейчас это говоришь?
- Да, Карин, да!
- Вуаля, - холодно присвистнула Катерозе, слегка взявшись притоптывать правым носком, - а ты кто у нас, Эсмеральда? - проникновенно произнесла она, подняв подбородок чуть выше.
- Чего? - опешив, выронила собеседница, не сумев даже закрыть рот.
- Я спрашиваю, Эсмеральда, ты кто? - проговорила столь ледяным и каменным тоном Катерозе, что та, к которой было обращено это полное высокомерного безразличия заявление, натуральным образом поперхнулась и явно ненадолго разучилась говорить.
   Райнхард почувствовал себя очень неуютно и замер на месте, как будто его тут не было. Возникло страстное желание закрыть глаза, но осуществлять его было никак не возможно. Катерозе тем временем не собиралась ждать ответа и проговорила прежним тоном, чуть повысив голос:
- Эсмеральда, я спросила, ты мне кто, изволь ответить немедленно. Ну?
- Госпожа Катерозе, - убитым голосом проговорила побледневшая собеседница, - простите.
- Какого чёрта?! - рявкнула фройляйн фон Кройцер так, что вздрогнул бы кто угодно. - Быстро отвечай, кто ты! От тебя ещё такой пакости я не дожидалась!
- Я ваша покорная слуга, госпожа Катерозе, - тихо произнесла Эсмеральда, потупившись, - простите, пожалуйста.
   Райнхард против воли ощутил, что сердце рухнуло куда-то глубоко под пол и закатилось неведомо куда.
 Надлежало срочно продышаться, прогнав от себя некоторые призраки прошлого, а дышать глубоко и тихо - это уже некоторая проблема... Катерозе резко уложила обе руки на талию, при этом сделав бурное движение корпусом и наклонив голову, что давало чёткое представление о том, что она попросту взбешена:
- Ах, так! Какая дивная подстава - ты мне всего лишь слуга теперь, да?! - проревела она тембром дикой зверюги. - И больше ничего, стало быть?! С каких это пор ты научилась таким ударам в спину, Эсмеральда, поделись-ка столь ценным опытом! Может быть, ты мне все эти годы лгала успешно, а? Что и говорить, сразу видно, что дружба - это мужская привилегия, а у нас её в природе не бывает, спасибо за доказательство!
- Катерозе, не надо! - с ужасом донеслось с того конца связи. - Не надо, пожалуйста!
- Чего не надо?! - продолжила рычать фон Кройцер в том же духе. - Чего не надо? Тебе плевать, как я себя чувствую, тебе же главное - всласть почистоплюйствовать, значит! Отлично, буду знать, что на тебя мне рассчитывать больше не приходится, ты у нас так, просто слуга мне! Могла бы в таком случае и заранее предупредить, а не сейчас, когда мне поддержка нужна, подлая ты сущность! Всё, можешь быть свободна, о марьяже мы больше не будем говорить - со слугой не обсуждают ничего важного, - она выпрямилась в струну и снова сложила руки на груди, добавив уже ледяным тоном. - Все вопросы на сегодня, стало быть? Или ты ещё чего забыла сообщить?
   Пауза была крохотной, но показалась явно длиннее, чем она была на самом деле - Катерозе чуть повернулась в профиль к экрану связи и предстала перед созерцавшим её мужчиной во всём слепящем великолепии женской красоты в наряде невесты, сногсшибательной во все времена. Легендарные царицы всей истории человечества могли бы сейчас позавидовать этой рыжей валькирии - что осанке, что манере держаться, а тем более, что девушка была чудо как хороша и казалась более юной, чем любая восемнадцатилетняя леди. Тем не менее, грозы в её облике сейчас было ничуть не меньше, чем нежности, усиливаемой запахом белых лилий, наколотых поверх пышного кринолина, положенного по протоколу действа. Наряд был полностью завершён - только фата у Катерозе была слишком короткая, только до плеч, и подвёрнута сейчас поверх причёски - явно оттого, что разговор по связи был для неё важен, и лицо требовалось держать открытым. Оно казалось высеченным из алебастра - а молнии в карих глазах сверкали ничуть не слабее настоящих. Однако невеста ощущала себя, видимо, не в этом качестве вовсе сейчас вовсе - и щелчки пальцами через перчатки у неё получались не тише обычных. Даже каблук не шевелится, автоматически отметил Райнхард. Не то самообладание такое, что поискать ещё надо подобное, не то слишком хорошо знает, что делает - но не хотелось бы ни разу оказаться на месте того, к кому такое обращение адресовано... На третьем щелчке пальцев, вполне себе сходивших за грохот в наступившей тишине, собеседница грозной дамы в белом крикнула уже с настоящей мольбой:
- Карин!
- Чего? - убийственно ледяным тоном поинтересовались в ответ.
- Карин, прости, это была дурость с моей стороны!
- Да ещё какая дурость, - холодно усмехнулась Катерозе, не меняя выражения лица, - угробить всё дело из-за дешёвых сантиментов. Ты не годишься в напарники уже или не хочешь больше помогать мне? Мне этот момент непонятен, - добавила она спокойно и рассудительно, будто и впрямь крепко задумалась, и снова щёлкнула пальцами.
- Карин, ты же знаешь, что я всегда с тобой, что бы не случилось! - прежним тоном выпалила Эсмеральда.
- Типа того, - с холодной грустью произнесла Катерозе, слегка пожав плечами, - да только услужливый дурак опаснее врага, если помнишь.
- Карин!
- Блондинка ты, блондинка, Эсмеральда, - сокрушённо покачав головой, проговорила её начальница уже заметно потеплевшим голосом и повернулась лицом к экрану связи, - куда тебя несёт, а? Хочешь соскочить с трассы - пожалуйста, ступай замуж за кого попало, даже и за имперского солдата. Только, чур - не выть потом, что тебя заперли на кухне и детей ты слишком рано нарожала целую кучу! Особенно, когда овдовеешь невовремя, потому что ни черта мы сделать не успели, как собирались, - она подбоченилась совершенно спокойным жестом и чуть подняла голову. - Ты что, думаешь, в Империи всё в ажуре и достаточно туда выскочить, чтоб спокойно жить? Да режим Гольденбаумов оттого и прогнил, что их бабы сели на шею своим парням и ноги свесили! Придавили за пятьсот лет так, что ребята упали от изнеможения, тащить на себе всё. Ну, давай, подождём, когда Лоэнграмм выдохнется окончательно, разгребая этот бардак, погибнет, и на него же свешают всех собак свои и наши паразиты. Ты не отсидишься, даже и не рассчитывай на это - грохнут и тебя скоренько, и детей поизувернее - мне ли тебе припоминать, как это у нас в гаражах делается, а?
- Карин, я ни от чего не отказываюсь, пойми! - истово продолжала уверять Эсмеральда. - Ну, сморозила дурость, ну, с кем не бывает, не злись.
- Ха, ещё одна дурость - чего мне злиться-то тут, Эсмеральда? - холодно усмехнулась Катерозе. - Не по формату эмоция. А вот дурости себе позволять у нас с тобой права нет - мы же не мужчины, с нас и спрос другой будет потом. Всё-таки, какая скотина человек вообще и женщина в частности: чем лучше к ней относишься, тем паскудней она себя ведёт, верно?
- Да мы с тобой не раз об этом говорили уже, - с грустью поддержала собеседница. - Кабы Ян взял чин имперского адмирала, ему бы слова никто на родине плохого вслед не сказал, вопреки его собственным представлениям.
- А кто мне чего в таком случае скажет там?! Ты тоже одна додумалась мне мораль прочесть, не сомневайся!
- Карин, я же за тебя беспокоюсь, тысяча чертей! – рыкнула уже Эсмеральда с немалым апломбом.
 - Да ну? – великосветским тоном отпарировала Катерозе, не шевелясь. – А по ходу, так ты нарушаешь субординацию невовремя и не по делу, да и вся недолга.
   Райнхард ощутил, что его кидает фактически в жар. Что за чертовщина творится тут у него под боком, в самом деле?! Мало того, что дамы ни разу не шутят, так ещё и рассуждают о нём, самовластном правителе Галактики, как о неодушевлённом предмете! И заставили понервничать даже. Нет, это всё становится слишком интересным, нужно пронаблюдать подольше, этак ещё что невероятно новое придётся услышать…
- Карин, ну сколько извиняться-то можно, а? – уже слегка закипятилась собеседница.
- Раз так стоит вопрос, то что нужно сказать, а? – вполне себе спокойно хмыкнула та, к кому обращались, слегка пожав плечами. – Хреново у нас с тобой по теме субординации, сама вижу.
- Зиг Лоэнграмм? – растерянно произнесла Эсмеральда, впрочем, как отличница, помнящая урок.
- Сгодится, не всё ж июльские звёзды вспоминать, - со спокойным апломбом командира пожала плечами Катерозе. – Что там у нас с кредитом на кондитеров? Получен?
- Да, невестке Яна Вэньли, похоже, дают деньги, не глядя, - весело усмехнулась собеседница, - даже ничего не уточняя толком. Кстати, у нас без тебя тут новая мода, глянь, - Райнхард сумел-таки рассмотреть, что говорившая лихо нахлобучила на лоб республиканский армейский берет… без символики Союза, факт, потому что на нужном месте красовалось золочёное изображение геральдического льва его династии… - Вся абитура, нацепившая нынче на экзамены такую тему, была принята сразу на дневное отделение университета! Представляешь теперь, сколько стоит это на чёрном рынке? Казельн же изъял всё со складов заранее.
   Катерозе весело рассмеялась, запрокинув голову вверх.
- Кто подсказал? Йозеф опять, да?
- Сами с усами, - с напускной ненастоящей обидой в голосе произнесла Эсмеральда, надув губы. – Между прочим, профессура истфака нынче гуляла корпоративно на море, отмечая выдачу дипломов. Так вот, она корпоративно утонула вечерком вместе с грудой бессмертных трудов о теории республиканского дела, учти. Такая вот грустная новость, но все уверены, что пить меньше было надо, разумеется, хи-хи.
- Неплохой корм рыбам, - весело усмехнулась начальница, нисколько не удивившись, - только не потравились ли бедняжки таким количеством апологетов передовых идеалов, а? Ещё хорошо бы разобраться с пединститутом в такой же манере, право.
- Теплоход идёт мимо пристани…, - весело пропела собеседница тоненьким сопрано.
- Мы идём широкими полями, - отозвалась Катерозе строчкой на совсем другой мотив и прибавила исключительно деловым тоном. – Ладно, что там с закладкой храма? Оптинские уже прибыли, или Йозеф сам хлещется?
 - Да прибыли третьего дня, а не то говорила бы ты сейчас с ним, а не со мной.
- Тэк-с, погоди, тут мои балбесы прибыли, я гляну в окно, в каком они виде, а то кабы не вышло чего не того, - озабоченно проговорила фройляйн фон Кройцер и проворно подскочила к подоконнику вплотную.
   Райнхард воспользовался шумом от пышных юбок, чтобы унять подло подступающий к горлу кашель и продышаться быстро и глубоко. Так вот она какая, на деле, автономия Хайнессена, чёрт возьми!... Вместо радости бока колет приступ ревности – его подвинули в сторону, как мебель, и весело резвятся! Впрочем, стоит ли так болезненно реагировать, всё же? Если бы подобный разговор осуществлялся не юными дамами, а обычными мужчинами, захватило ли бы это его внимание настолько сильно? Трудно сказать, возможно, он бы уже давно вмешался в обсуждение сам. Хотя… помнится, один тяжёлый разговор у него однажды закончился на рефрене «ты кто?!», а на другой день случилось непоправимое… Что за звериный вопль, как у раненой дикой кошки?
- Ааа, ну какие же они уроды-то, оказывается, это ж невообразимо просто! Ну что за негодяи, а, спрашивается, это тупость или предательство?! – завывала прегорьким тоном Катерозе, схватившись за виски. – Да как же они посмели, оба, на моей-то свадьбе себе такое позволить, не-ет, этого я им никогда не прощу, урою, обоих урою!
- Карин, что там?! – изменившимся соответственно моменту голосом позвала Эсмеральда. – Что такое?!
   Катерозе проворно отскочила от окна на прежнюю позицию и охотно взялась пояснять собеседнице, сжав кулаки и согнувшись едва ли не пополам:
- Представь, они протащили как-то сюда свои армейские парадные мундиры! Кажется, Юлиан папашин нацепил, у него этих белых тряпок отродясь не было! Выставились, придурки республиканские, будто у себя дома в переулке! Сейчас это барачное отродье ещё пробки от одеколона из карманов достанет и прыгать с ними на тротуаре начнёт, видимо! – она схватила руками экран и повернула его в нужную сторону, дабы собеседница могла убедиться, что происходит именно то, о чём было сказано. – Ну ни ума, ни фантазии, ни чести, ни совести! Видишь, как тупо скалятся? Они ещё и горды собой и рады, получается! Нет, никогда не думала, что до такого позора дожить придётся, оооо!
- Мама, кого ты нам вырастила! – оторопело раздалось в ответ голосом Эсмеральды. – Им даже Изерлон без толку, оказывается, ничему не научились…
   Райнхард поймал себя на том, что весело улыбается, и проворно скользнул к двери из приёмной.
- Эмиль, мой парадный палаш сюда, будь любезен, - вежливо бросил он, открыв дверь в коридор, затем снова прикрыл её и неторопливо двинулся прежним церемонным шагом правителя Галактики, дабы возникнуть на пороге будуара уже согласно статусу наречённого отца невесты, как и полагалось по протоколу.
   Катерозе как раз прихлопнула крышку экрана связи и, уложив его на подоконник, чуть успела отойти от окна, повернувшись спиной к зрелищу, порядком вымотавшему ей нервы. Хотя она и попыталась привести их в порядок, понимая, кого она сейчас увидит, остолбенеть от восторга это ей никак не помешало. К такой детской непосредственности Райнхард просто не привык - полагая, что гость по-прежнему не видит ничего, молча стоять и глазеть с обожанием. Вот ведь ребёнок, не вышколенный ни разу имперским воспитанием, в старом Рейхе на колени бы грохнулись автоматически, увидев парадный мундир. С другой стороны, видеть такой радостный взгляд просто приятно - без необходимых пиететов согласно статусу и порядку чинопочитания... Итак, я не объект, с которого можно что-то выгодно получить, а просто человек, вызывающий радость? Приятно побыть в таком качестве, вне всякого сомнения. Ну-ка, если сделать навстречу несколько шагов самому, она ведь ещё ничего не знает, поглядим, с каким чувством она это пронаблюдает... Ого, да она же просто по-настоящему беспокоится за меня, только и всего! Только и всего... ничего ведь лучше и быть не могло! Похоже, во мне в впрямь видят не императора, а только человека? Какая редкость, право. Даже жаль, что придётся сейчас всё это разрушить.  А ведь дамочка при этом очень непростая. Интересно, а как мужчина я на неё тоже действую, надо полагать? Вгляд-то очень сильно Хильду напоминает, когда ругались с ней по дороге к Изерлону, дабы выловить этого хитреца Вэньли. Ну да Хильда - это ж котёнок такой маленький, хоть и способный порой превращаться в сильную кошку, вроде той, что встретила меня, больного уже, на Феззане. А это даже не дикая камышовая кошка и не рысь уже, это просто леопард вообще какой-то, вполне взрослый и опасный для всех остальных. Вон, глазищи-то какие, якобы карие, а на деле из тех, что и зелёными, и синими стать могут порой. Любопытно, что волна от неё в точности такая же, как и перед дуэлью с её женишком - это хорошо, значит, натура цельная. М-да, жаль такое сокровище ставить с рядом этим лейтенантиком, просто жаль, тут надо не меньше, чем на полковника заработать, чтоб о такой красотке мечтать даже. Вэньли, урод, и здесь ты мне всё портишь, хоть и мёртвый уже столько времени...
   Райнхард приблизился едва ли не вплотную, продолжая веселиться про себя, раз за разом отмечая, что Катерозе начинает проникаться смутным подозрением, что он зрячий... Умная девочка, успевает наблюдать и усваивать информацию, действительно, настоящий воин. Настоящее наказание для этого упёртого республиканца - ему бы не жениться на этой рыжей валькирии, а бежать от неё, куда глаза глядят - руководствуясь инстинктом самосохранения, право. Да к чёрту этого назойливого сопляка - хотя бы сейчас, точно...
- Такой красавице действительно не стоит менять фамилию при замужестве, - лучезарно улыбнулся Райнхард, остановившись и беззастенчиво разглядывая чужую невесту. - Я лично подписал твоё прошение, Катерозе, вчера, - и, увидев бешеный восторг в её глазах, весело кивнул, подтверждая её догадку, и по-приятельски подмигнул.
   Дальнейшее его просто обескуражило и привело на некоторое время в настоящее замешательство - девушка рухнула к его ногам и порывистым движением обняла его колени:
- Вы... видите, Ваше величество?! - проговорила она срывающимся голосом. Эге, вот такого потока чувств просто не ждал...
- Да, Катерозе, полностью, чему немало рад, разумеется, - побольше бесшабашного веселья в голос, чтоб невозможно было заподозрить, что меня разнесло, как вскрывшуюся весной реку...
   Нет, это уже невозможно, смотреть на меня такими полными детских слёз глазами и с таким искренним обожанием... Куда мне девать лицо, а? Опять в колени мне уткнулась носом, вот ребёнок...
- Ваше величество, Господь да не оставил Вас Своей милостью! Это лучшее, что могло случиться нынче!
   А вот это уже интересно. И даже приятно. Так, проверим. Надеюсь, она сейчас не расплачется - а то вполне логично было бы, раз так понервничала.
- Катерозе, Господь благ и человеколюбец, так что нам нечего бояться, успокойся уже. Вставай.
   Ишь ты, как иной раз легче, если просто приказать. Райнхард галантно помог, поддержав девушку под локоть. Эх, как похожа сейчас на Хильду, когда отсылал её от себя перед Вермиллионом - та также на меня тогда смотрела. Занятные вещи иной раз в мире происходят - вот так бы и обнял сейчас её, как настоящий папаша или старший брат, к примеру.
- А нервничать из-за Юлиана не стоит - уроним дурака ещё раз, раз он не понял ничего, - слегка усмехнувшись и весело прищурившись, барским тоном произнёс Райнхард. - Ты ведь не откажешь императору, если он пригласит тебя на танец после церемонии? Да и хайнессенским полезно будет локти покусать, верно?
   Ох, до чего же она дисциплинирована, оказывается, сразу все эмоции в кулак зажала...
- Великолепный ход, Ваше величество, - церемонно произнесла девушка, изящно и быстро выполнив поклон не хуже любой придворной эпохи Гольденбаумов, - я и сама хотела Вас просить об этой милости исключительно из этих соображений.
   Грустно. Теперь передо мной адмирал в юбке, да и всё. Впрочем, разве этого мало, ха-ха? Бедные хайнессенцы! - знали бы они, что их ждёт, что за аз воздам, уж лучше даже мне не думать об этом...
- Значит, сработаемся? - вежливо спросил император, не замечая тихой грусти в своих словах.
   Только кивок, поклон и жёстко протокольные движения. М-да, очень резкая девушка, очень... Даже страшновато.
- Катерозе, - неторопливо и задумчиво произнёс Райнхард, чуть склонив голову, - мне не очень нравится происходящее. Но уж быть по сему, раз ты так хочешь.
- Это необходимость, Ваше величество, - ну вот, хоть немного прежняя девчонка проступила, уже хорошо. - Кое-что приходится делать не так, как хотелось, но игра стоит свеч, поверьте. Отдохните уже от этой каторги с Новыми землями, Вы и так сделали больше, чем могли. Силы Вам ещё ой как понадобятся через некоторое время, когда в старой Империи поймут, что Вы не пошутили и назад ничего не вернуть. А со своими я здесь разберусь, нечего Вашими людьми уже бросаться, тут своя специфика дела, им неизвестная.
   Райнхард сам не заметил, что замолчал на приличное время. Затем вздохнул и тихо произнёс, не видя перед собой уже ничего, кроме синей бездны, наполненной августовскими звёздами с Одина:
- Только ты уж возвращайся, Катерозе, однажды. Хоть ненадолго. А если будет вовсе скверно, бросай всё и приходи - иногда мне хочется сжечь всё напалмом, лишь бы мои люди не погибали там, куда ушли по моим делам.
- Это мой выбор, Ваше величество, - жёстко произнесла она, и он, почувствовав, что его ладонь крепко сжимают девичьи пальцы, пришёл в себя и ошалело уставился на неё, - и я разберусь с этим сама. И я вернусь, не сомневайтесь, - её глаза стали ничуть не менее стальными, чем классическое длинноклинковое вооружение солдата удачи, - тем более что никакого спокойствия Галактику не ждёт, как бы не врали всем об этом желающие так думать. Я вернусь, когда снова понадоблюсь, Ваше величество.
- Хорошо, я не возражаю тогда, - едва заметно улыбнулся Райнхард, и, услышав наконец шаги Эмиля, поспешил двинуться ему навстречу, дабы тот не увидел, сколь близко пришлось стоять к собеседнице.
   Катерозе застыла в церемонном поклоне, опустив очи долу не хуже сестры, успел он отметить, принимая из рук мальчика оружие.
- А отчего ты так не любишь республиканцев, Катерозе? - добродушным великосветским тоном поинтересовался Райнхард, обернувшись уже с пристёгнутым палашом на талии. - Можно узнать?
   Хотелось без обиняков напрямую спросить, для чего понадобилось порвать в клочки форменный мундир и бросить их под ноги офицерам космофлота, но он не решался выдать такое, будучи уже не в одиночестве. И очень хотелось спросить...
- Они не мужчины, мой сюзерен, - церемонно и спокойно произнесла Катерозе, неспешно выпрямляясь, и даже Эмиль почувствовал себя неуютно, увидев слишком ледяную бездну в её глазах. - Они лжецы, только и всего.
   Райнхард почувствовал, что рад тому, что можно просто удивлённо покачать головой, молча сжав губы - это обращение слишком обо многом сказало ему, и он не хотел ничем выдать сильнейшего волнения. Действительно, это был её голос, ободривший его тогда, когда он визжал в молчаливой истерике на весь окружающий мир, утратив зрение после встречи с сыном. Тот самый, что только что указал, что она вне себя от радости, что он видит окончательно. Но Господи, она великодушна настолько, что даже не считает возможным уточнить это обстоятельство? Можно вообще не объясняться по этому вопросу, стало быть? Какой невиданный подарок, за какие это заслуги ему вдруг такое счастье... Что ж, пусть наверху меня сочтут малодушным слабаком, но я воспользуюсь этой возможностью и промолчу, по крайней мере, сегодня... Устал.
- Ладно, тебе лучше знать, я об этом так не думал, - растерянно ответил он, дабы ответить хоть что-нибудь.
- В своей жажде убивать тех, кто не такие, как они, они никогда не успокоятся, - полным безразличия тоном сказала она. - Так что мира никогда не будет, а все слова о мирном сосуществовании - трусливые попытки выгородить себе передышку.
- Смотри только, чтоб тебя не убили, седьмая валькирия Одина, - лучезарно улыбаясь, сказал Райнхард, приближаясь, чтоб подать ей руку. - Иначе я буду очень горевать, очень.
   Катерозе с апломбом вскинулась, подняв голову намного выше, чем было положено по протоколу...
- Я воин Христов, так что задолбаются стараться, Ваше величество, - тихо сказала она, но эти слова были посильнее удара грома для кого угодно, кто мог это слышать. - Сим победиши, - столь же тихо добавила она, склоняясь в вежливом поклоне.
- Вот как, - с насмешливым апломбом откомментировал Райнхард, продолжая улыбаться. - Сегодня и начнём, - и, галантно подав руку собеседнице, тряхнул роскошной золотой гривой. - Ты рыжая, как Биттенфельд, и такая же несносная, видимо.
- Разве не как Кирхайс? - оторопело возразила Катерозе с обидой в голосе. - Юлиан мне и в этом наврал?
   Райнхард остолбенел на краткий миг - ему показалось, что откуда-то издали звенит знакомый с детства смех...
- Вот как, - озадаченно проворчал он, не особо понимая, что говорит. - Нашла, что вспомнить накануне драки. Сам не знаю, что тебе на это сказать, право. А что, наделал Кирхайс шуму тогда на Изерлоне, стало быть?
- О, прошу прощения за столь неприличные слова, Ваше величество, но их будет необходимо применить, если Вы желаете знать правду касаемо этого вопроса, - тоном прожженой придворной произнесла Катерозе, однако взгляд её был при этом столь тёплым и дружеским, что Райнхард предпочёл просто довериться собеседнице, ничего не боясь на деле.
- Выкладывай, как есть, - слабо улыбнувшись, разрешил он.
- А дело просто в том, что всё то недолгое время, что Кирхайс провёл на виду у армии Союза, - тем же тоном продолжила фройляйн фон Кройцер, - вся эта армия поголовно молча стонала от оргазма, пожирая его глазами, и Ян Вэньли от стыда сидел мрачнее тучи, совершенно не зная, что ему с этим безобразием делать. А что ж не злиться, когда больше половины народа, будь у них такая возможность, побежали бы за гостем куда глаза глядят, да ещё и собственный приёмыш на разговор к нему набился. Вот такие пироги с ягодой, и я ещё это использую на полную мощность, Ваше величество.
   Райнхард позволил себе расхохотаться, запрокинув голову. Всё оказалось и проще и сложнее, чем он мог подумать.
- Это в самом деле так было, ты не шутишь? - спросил он, ощущая себя тем же полным сил юношей, что интересовался у друга, как выглядит этот загадочный флотоводец Ян, и лишь молча помотал головой от радости, увидев вежливый кивок.
- Что ж, покажем теперь республиканцам, что нынче не их свадьба, - подмигнув по-приятельски, весело сказал Райнхард.
- Ваше величество, - почти умоляющим тоном произнесла вдруг Катерозе, и, дождавшись молчаливого разрешения продолжать, выпалила. - А правда, что когда Юлиан притащился на Ваш флагман, Вы страдали от лихорадки так, что не смогли бы встать с кресла?
- Да, это так, - нисколько не смущаясь и не потеряв ни грана весёлости, произнёс Райнхард. - Температура у меня была под тридцать девять или даже крепче, толком сейчас не помню. А что?
- Да так, - с чувством закусив губу и слегка побледнев, - это очень важная деталь, спасибо. Кто над кем в таком случае издевался, мне лично уже полностью понятно, - добавила она совсем тихо, явно в такт собственным мыслям, и сверкнула такой мощной молнией в глазах, что император лишь молча покачал головой и осторожно закрыл фатой её лицо.
- Идём, нас уже ждут. Укажем республиканцам на их настоящее место, Катерозе.

2. Призрак Яна Вэньли.

   Юлиан был счастлив – во всяком случае, так ему казалось. Ослепительный солнечный свет озарял день его торжества – всё же Аттенборо прав, в чём-то ему удалось перещеголять адмирала Яна, чья свадьба была более чем скромной. Интересно, как бы реагировал Ян на его месте, когда посажённым отцом невесты является сам Император? Наверняка пробормотал бы себе под нос что-то вроде: «Это жжжжж неспроста…» Однако, сейчас на женихе красуется его же парадный мундир, который Яну пришлось снять, помнится, на своей свадьбе тот страдал сильно в непривычном гражданском платье. Но разве не символично это всё сейчас – когда соглашения насчёт конституционализма и парламента вот-вот будут достигнуты, а иначе для чего все эти поблажки со стороны императора Райнхарда? Наверняка  оттого, что молодой правитель Галактики симпатизирует идеям демократии и республиканского строя, ведь он же говорил перед смертью, что не против, если Императрица сочтёт нужным…
   Сожалеть о том, что странный основатель новой династии Лоэнграммов всё-таки не только не умер, но отчего-то день за днём чувствует себя всё лучше, Юлиан не смел – слишком сильной симпатией он, всё же, успел проникнуться к этому амбициозному завоевателю: слишком благороден был этот воин, изящно подарив его жизнь Катерозе. Вопрос о женитьбе после подарка Императора Юлиану даже не пришлось поднимать со своей своенравной возлюбленной, коль скоро она не отказалась от свадьбы при дворе действующего венценосца – а иначе, право, Юлиан не представлял, как бы он обратился к своей даме с предложением руки и сердца. Особенно после того, как выяснилось, что августейший фехтовальщик, трижды победивший его в открытом поединке, был ещё и полностью слепым – какое счастье, что об этом факте следует умалчивать! Иначе геройски погибший едва ли не у него на глазах капитан Шейнкопф, отец Катерозе, наверняка хохотал бы над своим новым начальником до упаду – просто так, не из желания поглумиться, но всё же видеть это было бы очень обидно. Да и Поплан бы долго разорялся насчёт бездарности доставшегося ему ученика, клял свою несчастную судьбу, позволившую ему дожить до такого позора, и визжал бы, не переставая на эту тему все три с лишним недели без остановки. Куда он пропал, интересно, заявив, что намерен стать пиратом? Ни следа, ни весточки – может, у него не очень хорошо пошли дела, раз даже такое событие, как свадьба любимой ученицы, не сподобило этого величайшего весельчака всех времён и народов посетить её? Можно было бы расспросить о нём Конева, но после их последней дурацкой стычки тот и слышать ничего не желает «об этом мерзком бабнике и скандалисте»…
Конев, кстати, обещал нынче поддержать команду жениха – хоть это радует. А то хотя и передали с половины невесты, что традиционных мучений с процедурой выкупа и задариваний подруг и тёщи не будет вообще, равно как похищений самой невесты и её туфельки, на душе как-то неспокойно. Хоть обычная суета и утомительна, но понятна и логична, всегда из команды невесты имеется утечка информации, что за каверзы запланированы там. А нынче – чего можно ждать от этих чопорных имперцев? – проще рехнуться, чем предположить что-то правдоподобное…
   Зачем Катерозе постоянно консультируется с Оберштайном едва ли не по две трети суток всю неделю? Даже уже и думать неохота, эти постоянные звонки с Хайнессена, обмен новостями и указаниями… Юлиан не мог включаться в тему на таком бешеном темпе, и предпочёл утешиться уже тем, что его помощь при решении всякого рода вопросов почти не требуется. Поначалу он разок даже взревновал, когда после злосчастной аудиенции с дуэлью Император ни разу не пожелал пригласить его снова, как обещал – а ведь до того тот с удовольствием слушал все рассказы о Яне Вэньли. С другой стороны, помощь Катерозе трудно переоценить – ведь именно она подхватила инициативу в переговорах, которую венценосец так коварно вырвал у Юлиана из рук. И она права: устроив свадьбу именно таким образом, можно рассчитывать на поддержку населения родной планеты, жаль только, что снова в тени самовластного главы нового Рейха. Что ж, возможно, как раз после сегодняшней грядущей церемонии Император и намерен разговаривать всерьёз о введении конституционализма? – будучи во многом мальчишкой, он проверяет на серьёзность соперника ещё раз: не откажется ли республиканец жениться на даме сердца.
    «Дурак я, что ли, если счастье само плывёт в руки? Хотя, конечно, адмирал Ян всё же сам сделал своей даме предложение, и успел с этим накануне лобовой схватки с Императором, той самой знаменитой дуэли в космосе под Вермиллионом… Но я же не знал заранее, что поединок на клинках состоится в природе – так что тут я ни при чём… Но вспоминать страшно. Так страшно, что сразу напиться хочется. Дурак же я был, постоянно отбирая бутылку с бренди у покойного Яна, сейчас бы самому глоточек не помешал. А то вон Аттенборо знай себе, насвистывает что-то грустное под нос и всё глядит на облака – что он там видит, а?...»
   Юлиан поднял голову вверх, прикрыв чуток ресницами глаза от слепящих лучей, и отчётливо различил в окне белое платье невесты. Ага, она его видит – прекрасно, парадный республиканский мундир сидит на нём будто влитой, пусть порадуется, как он браво выглядит. Точно, рада – даже показывает кому-то через экран связи… Нужно улыбнуться шире, в таком случае. Исчезла из окна – ох уж эти дамские капризы, видимо, не хочет, чтоб он знал, что замечен. Ну да ничего, среди облаков вдруг померещилось лицо адмирала Яна, с обычным прищуром и усмешкой, вот только понять, что они означают, так и не получилось, и видение растаяло среди ясного неба между двумя крупными фронтами кучевых облаков, белых, как парадный мундир. Юлиан с грустью вздохнул и перестал смотреть на небо, опасаясь, что глаза не вовремя заслезятся или он снова что-то упустит из происходящего. Так и есть, упустил за ликованием от того, что республиканская форма замечена, кое-что новое – прямой проезд к дому давно вовсю перегородила целая стая хищных чёрных лимузинов повышенной комфортности. Нетрудно догадаться, чьё прибытие замаскировано их появлением… Однако уходящая за угол часть улицы была ещё свободна, и оттуда совсем не с чинным неспешием мчался ещё один, с тонированными стёклами и полностью распахнутым окном у водителя, чей огромный локоть весьма нахально выглядывал наружу, пусть и облачённый в офицерский мундир космофлота Империи…
   Мгновенно приблизившись, лимузин столь же мгновенно припарковался, лихо вильнув при этом задом, и, хотя и слился с толпой собратьев, оказался ближе всех к стоящим на тротуаре жениху и его дружке. Водитель, рослый рыжий имперский капитан, молниеносно покинул своё место, дабы галантно помочь выбраться даме из авто, и затараторил при этом очень знакомым баритоном:
- И нисколько не опоздали, дорогая, даже ждать придётся! Так что вот, обещал я тебе, что ты своими глазами увидишь Императора, и так оно нынче и будет! Кроме того, - тут кавалер заметно понизил голос, впрочем, от этого хуже слышно его не стало, - учти тот факт, что жених на этой свадьбе танцевать не умеет, а в таких случаях по традиции это приходится делать тоже посажённому отцу, смекаешь, какая штука?
- О! – с мощнейшей гаммой эмоций произнесла ослепительная шатенка в стандартном длинном платье для торжеств, вытаращившись на ухажёра с восторгом и благодарностью. – А-а, ведь вдова Яна ещё не вышла замуж, да… Как же это они, не научили сына танцевать? В Рейхе это просто не поймут, ха-ха!
   Аттенборо злобно поёжился и повернулся боком к зрелищу настолько, насколько это было вообще возможно, и с досадой закусил губу. Юлиан Минц просто остолбенел, не шевелясь. Имперский капитан весело пожал плечами в ответ, хитро прищурившись и сделав очень знакомый жест «умываю руки»…
- Ну, тогда, дорогой, - с радостным апломбом хозяйки положения, тоном, слишком напоминающим мадам Казельн, продолжала его дама, сиятельно улыбаясь и покачивая классической лодочкой из-под длинных бирюзовых оборок, - должна тебе сообщить кое-что. Двойня, папаша, думаю, мальчики…
- Йохо-хо!!! – этот развесёлый вой Юлиан и Дасти слышали слишком часто много лет, чтоб можно было ошибиться в его владельце, а тот тем временем, схватив свою даму в охапку, сделал несколько кругов на месте, затем поставил её на ноги и взялся церемониально перецеловывать ей пальцы, вальяжно рухнув на колени. – Только чур, родная, если это будут мальчики, пусть там не будет золотоволосых и голубоглазых, а то насмотришься сегодня на Императора, да такие и родятся! Твой брат и папа решат, что я сплоховал…
- Чтоб мне сквозь землю провалиться! – прошипел Аттенборо почти шёпотом. – Везде успел шельмец…
- Не решат, твоё происхождение всё извиняет, мы ж не знаем толком, как выглядела твоя родня, - со смехом отозвалась будущая мама. – Ах, оставь любезности до дома, а то мы привлечём лишнее внимание. Встань. Может, тебе стоит счесть нужным поприветствовать старых друзей? – добавила она так тихо, что слышал только тот, к кому она обращалась, но Дасти Аттенборо прочёл это по её губам.
- Слона-то я и не приметил, - фыркнул Поплан, поднимаясь с колен. – Инда залетела ворона в барские хоромы, понимаешь, - тихо процедил он сквозь зубы, затем, успешно сделав вид, что только сейчас заметил парочку в республиканских мундирах, беззаботно помахал им рукой. – Держите хвост пистолетом, парни, это вам не шахматы! Или Катерозе разрешила Вам эту экипировку, а? – добавил он с такой бесстыжей улыбкой, на которую никогда никто ещё не нашёлся, что ответить.
- Чёрт знает что! – рявкнул Дасти уже в голос, повернувшись лицом к нему. – Ну что значит «разрешила»? Нынче что, сезон диктата женатиков, что ли?
- Нынче сезон свадеб, открытый мной, если что, - с прежним несносным апломбом отпарировал Поплан, галантно подавая руку своей даме – та с грацией доминантной самки уцепилась за неё. – Кабы вы ко мне припёрлись вот так, я бы тоже не понял этого. Неужели надеть было нечего?
- Какого чёрта… - наконец обрел дар речи Юлиан, - какого черта Поплан – капитан флота…???
- Адмирала Валена, - с чопорным кивком закончил тот, перестав улыбаться. – Прости, Юлиан, но проигнорировать просьбу Катерозе я не мог. Это её свадьба, и тебе следовало у неё спросить, как быть.
- Но почему, почему? – скорбным тоном вопрошал Минц, горестно всплеснув руками. – Как же можно, Поплан, разве не Вы ненавидели Империю?!...
- Гольденбаумов, - тем же тоном ответил бывший республиканец, снова чопорно кивнув, - но не Лоэнграммов, как известно. Когда тебе самому стукнет за тридцать, ты поймёшь, что быть вечным лейтенантом неизвестно чего – очень скучно, и разве моя вина в том, что Союз не ценил кадровых военных и людей вообще, Юлиан? Ничего, кроме горя, идеи республики людям не принесли, а я, как известно, всегда считал, что множить нужно радость, а не скуку!
- Вы сказали, что станете пиратом! – почти со слезами выпалил Юлиан.
- А потом у меня появилась идея получше! – с прежним узнаваемым озорством парировал Поплан, ослепительно улыбнувшись. – Когда-то я тоже полагал, что смогу сделать счастливыми почти половину человечества, но понял, что мне зачтётся, даже если получится осчастливить одного человека, - он выразительно кивнул на свою зардевшуюся от гордости спутницу. – А если я даже этого не смогу, то всё остальное – бесполезная шелуха. Подумай над этими моими словами – они вполне годятся в качестве свадебного подарка, поверь.
- Вы издеваетесь, Поплан! Вы, преданный адмиралу Яну до последнего вздоха, вы сейчас…
- Вот именно! – спокойно оборвал тот бывшего начальника, выразительно подняв палец к небесам и многозначительно прищурившись, как всегда делал, пытаясь подчеркнуть важность своих слов. – Лично адмиралу Яну, а не абстрактным разговорам о светлом будущем. Но мёртв не только Ян, но ещё куча блестящих людей, верных ему – и что дальше? Ритуальное самоубийство, да, как у команды Бьюкока? Благодарю, не нужно, я всегда жизнь любил и любить буду. Чего и тебе очень советую, Юлиан. Подумай.
- Идём, дорогой, мальчик ещё молод и нервничает к тому же, - тихо проворковала дама. – У него ещё есть время повзрослеть самостоятельно, не трудись.
- Прошу прощения, ребята, - ехидно ухмыльнувшись, вежливо проговорил Поплан, - но я нынче ещё и подкаблучник, в мире всё меняется. Желаю счастья, а ты, Аттенборо – последний лоботряс, тоже женись – а то примут за чёрт-те что скоро, - и, величественно кивнув, словно заправский аристократ, он поспешил удалиться, как будто ничего не произошло.
- Он всегда был нахалом, - угрюмо процедил Дасти, помрачнев, как грозовая туча, - но именно сейчас его появление меня очень не обрадовало. И, похоже, дело вовсе не в нём, что и печально.
- Ладно, не стоит унывать, мало ли крыс в своё время сбежало с Изерлона, - миролюбиво пожал плечами Юлиан, пытаясь разрядить обстановку.
- Крысы – не идиоты сбегать просто так, - мрачно проговорил Аттенборо, глядя себе под ноги. – Да и он – не крыса, далеко, знаешь ли! – рявкнул он вдруг в лицо собеседнику. – Если помнишь, он свалил после того, как оказалось, что твой проект конституции полностью совпадает с тем, что предлагал Иов Трюнихт! Стало быть, вместо того мертвеца мы можем вырастить нового, возможно, ещё хуже! – и продолжил, уже не смущаясь тем, что тот отшатнулся от него, умоляюще задрав ладони вверх. – Паук застрелен, да здравствует паук, что ли? Или снова слово адмирала Яна священно лишь потому, что его произнес он, а не кто другой? Ян вовсе не политик, ты это знаешь лучше меня даже, сколько раз он давал помыкать собой кому попало. Тогда почему стоило смениться главе Рейха, как там всё стало отлично, а в Союзе после ухода Трюнихта с поста главы Совета началось самое дерьмо? Где доказательства, что республика лучше, а?
- Зачем ты говоришь мне это сейчас? – с укоризной сказал Юлиан, покачав головой.
- Интересно, а когда мне было что-то говорить тебе, одухотворённая пьянь? Кто за три недели не сделал ни единой попытки что-то шевельнуть или изменить? – сурово процедил Дасти, с вызовом подбоченясь. – Я – адмирал неизвестно чего уже, в подчинении у лейтенанта, пусть, но разве моя работа заниматься конституцией и убеждать Лоэнграмма в нужности её? Теперь я понял, что ты не внёс не единого отличия от трюнихтовской, потому она и неинтересна Лоэнграмму!
- Это не так, - поспешил его заверить Юлиан, говоря нарочито доверительно и спокойно. – Лоэнграмм просто был болен эти дни, да и свадьба его, как родового аристократа, разумеется, интересует и забавляет. Как только мы её проскочим, дело сдвинется с мёртвой точки.
- В самом деле? – глумливо скривился в ответ собеседник, явно демонстрируя, что не впечатлён ни единым словом. – Человек, выступающий в этом качестве на такой чужой свадьбе, вряд ли настолько болен, чтоб отказать себе в обсуждении интересующей его темы. И уж кто-кто, а этот представитель племени аристократов ничем не доказал ещё, что унаследовал привычки, приписываемые нашими идеологами этому классу – не то они нам всё врали про них, не то эти привычки на деле в другом состоят. Кроме того, ты, очевидно, полагаешь, что те, кто был рядом с тобой в безвыходном положении, должны всегда сидеть возле тебя, что бы ни случилось. Как думаешь, это утверждение логично, если учитывать, что люди хотят жить вообще-то, а не упиваться фантастическими идеалами?
- Дасти, что случилось? – обмер Юлиан, надеясь вызвать того на откровенность.
- Как что? Или ты ничего не понял до сих пор? Кому интересна будет твоя конституция, если она ничуть не вдохновляет такого правителя, как Лоэнграмм? Не ты ли как-то назвал его же самым демократичным кандидатом – если что, за него подадут голоса не только все его подданные, но и большинство народа на территории бывшего Союза? И что потом буду делать я – утирать тебе сопли, когда ты будешь жалобно уверять всех и каждого, что хороший и предлагаешь хорошие идеи? – Аттенборо говорил всё более спокойно и пренебрежительно, и это уже начинало пугать. – Хороша идея, как же – давайте грохнем прекрасного правителя ради того принципа, что он не соответствует неким нашим, ни разу успешно не доказанным принципам! Ян мёртв, Шейнкопф мёртв, Бьюкок мёртв, Машунго тоже, куча народа с ними – мертвы, каждый, кто придерживался этого мнения – мертвец, даже Трюнихт и Лебелло! Не странная ли закономерность, Юлиан, не настораживает ли? Хочешь, чтоб и Катерозе погибла, во имя твоих амбиций?
- Дасти, перестань! Ну сколько ж раз повторять, что такие, как Лоэнграмм, рождаются не каждый век!
- А отчего ж они рождаются-то только в Империи, а? – как ни в чём ни бывало пожал плечами адмирал бывшего Союза. – Должно быть, для того и рождаются, чтоб делать, что делают, логично? Или тоже вопрос – кто лез воевать, как бешеный, разве Рейх? Кроме того, команда у таких, как Лоэнграмм, отчего-то на зависть кому угодно, верно? Думаешь, с его смертью они бы тоже исчезли, что ли? Полагаю, как раз наоборот, пахали бы во славу его имени впятеро сильнее на благо державы – и что ты можешь этому противопоставить, кроме звонкой риторики? Ты даже женишься с подачи Лоэнграмма, это же факт!
- Адмирал Аттенборо, Вы что, затеяли бунт на корабле во время бури? – сурово начал Юлиан, сложив руки на груди. -  Или просто позавидовали Поплану, с которым всегда ругались, помнится?
- Бури я пока не наблюдаю, вижу вот у капитана приступ дури, - цинично усмехнулся в ответ собеседник. – А насчёт второго пункта – ответ утвердительный, кушайте его с кашей, мой пока командующий, ладно?
- Так, - начал было Юлиан, пытаясь безуспешно изобразить некий приступ гнева, но закончить ему не удалось вовсе – подошедший церемониймейстер жестом дал понять, что им пора проследовать за ним. – После выясним эти вопросы, - с горьким вздохом подытожил он, и оба двинулись навстречу судьбе.
   Огромный зал феззанского нового дворца бракосочетаний был забит народом настолько, насколько это позволяла охрана, вытянувшаяся с лёгкую струнку с дальней лестницы – оттуда по традиции так или иначе должна была появиться невеста, будто спускаясь с некоего небесного полога, задрапированного пурпуром. Напротив, команде жениха предстояло идти по наклонному ровному полю, немного, но заметно уходящему вниз, к середине помещения, где стояло нечто вроде старинного аналоя. По обеим сторонам алебастровой лестницы, будто протянутой на небо, было черно от мундиров космофлота Империи, и даже всплески разноцветных плащей адмиралов никак не скрашивали это впечатление. Зато нижняя часть, по краям от широкой алой дорожки, пестрела самой разнообразной публикой, расфуфыренной кто во что горазд – от спортивных костюмов и древних сказочных персонажей до строгих классических денди и гризеток. «Карнавал на выезде, - обмер от неудовольствия Аттенборо. – Случайно ли это, а?» Зато Юлиан был искренне раз такой бодрой поддержке феззанцев – ведь, если бы журналисты и простые граждане предпочли соблюсти официальный дресс-код, это выглядело бы на редкость уныло, по его мнению. Однако ослепительные улыбки и приветственные помахивания ладонями, так радовавшие жениха, столь же сильно действовали на его друга, но заставляя его становиться всё более угрюмым – цену феззанскому добродушию тот отлично знал и не питал на этот счёт никаких иллюзий, и приклеенная улыбка становилась у него всё более натянутой.
   Церемониймейстер прогрохотал у них за спиной имя жениха, а затем тихо сообщил им, что следует двигаться вперёд. Юлиан хоть и сиял от счастья, но двинулся не особо быстро, и Аттенборо был скорее даже рад тому, что может достаточно хорошо разглядеть то, что фактически надвигалось на них тёмной громадой, полной гигантской силы, но лишённой напрочь звериных и злобных эмоций. Раньше он видел их только в виде нужных точек, вспышек, линий и полей на экранах. Ничего хорошего их появление не означало, ведь тогда всё было предельно просто – стреляем по кораблям, и баста. Только дважды пришлось всерьёз поволноваться: когда в Изерлонском коридоре их всех, вместе с Яном, едва не протаранил имперский крейсер, которому не повезло на две секунды или меньше, да ещё под Вермиллионом, когда Ян вдруг отдал приказ не стрелять по флагману Императора, уже стоящему в прицеле.  Аттенборо помнил своё отчаяние, даже желание не подчиниться и назло всем самому приказать выстрелить, но пришлось и запомнить тихую реплику стрелка, вдруг вставшего со своего места: «А у меня на Хайнессене семья, если что…». Эх, Ян Вэньли, как же тебя сейчас не хватает, не в виде отца жениха, а как старого друга и собеседника… Вот они все, без своих кораблей, и как же некомфортно их всех видеть сейчас обычными людьми, по-разному относящимися к бытовому, вообще-то, событию, пусть и обязанному быть окрашенным в радостные тона. Скучают, забавляются, глядят иной раз с любопытством – симпатичные весёлые люди, просто одетые в форму, которую республиканцы привыкли ненавидеть, ведь иначе нельзя. Между тем, наверное, удобная штука – Катерозе, помнится, расхваливала, как комфортно в старом мундире Гольденбаумов – тут и парадного костюма вообще не надо. Этот вредина Поплан всегда умел устраиваться с максимальными удобствами – наверное, сейчас втихую радуется этому, и стоит тоже где-то там, среди них. А вон рыжий гигант в адмиральском плаще – он самый, главный наш нынешний противник в Изерлонском коридоре, Биттенфельд собственной персоной, так заразительно хохочет, что это может увлечь и меня, несмотря на все мрачные предчувствия. У этих всё хорошо, несмотря на все наши старания и брыкания, так в чём же был их смысл, а, Ян? Мы потеряли тебя, потеряли себя, потеряли кучу наших блестящих людей – для чего всё это? Это сладкое заклинание «демократия» обернулось горькой пустышкой, никому на деле не нужной. Выборы на Хайнессене – с неизвестным результатом, а точнее, с известным про-имперским, просто про это не хочется думать – это всё, ради чего стоило погибать все эти годы? Да даже протащи я сюда бомбу и грохни тут вместе с нами Императора и Его команду – что это изменит к лучшему? Ничего. Кстати, ты бы сам на это не пошёл, я знаю. И никому это уже не надо просто. Они, кажется, это тоже знают, оттого такие спокойные и весёлые. Так зачем я тут иду в нашем парадном мундире, ощущая себя клоуном на чужом празднике – между прочим, эти феззанцы мне вовсе не рады, они скорее презирают меня, как проигравшего. Нас уже нет – и скоро я получу конкретные доказательства этого, сколько бы я не играл в страуса, за что же мне этот позор-то, Ян? Неужели за то, что уничтожил тогда флот хунты, идущей убивать нас? Я не виноват, что они не сдавались. Хотя… Ян, мы что, обречены были изначально? Кого ты мне вырастил на смену, Ян – он даже не понимает, что на деле происходит. Счастлив, как дурак. Как страшно… И Поплан прав…
    Второго церемониймейстера не появилось – просто заиграла нежная музыка, и раздвинулись пурпурные занавеси. Возможно, в этот момент и возник ещё один, который так и стоял потом возле аналоя, торжественно держа на нём нужные документы. Тем не менее, все смотрели, понятное дело, на верхнюю площадку лестницы. Интересно, откуда сейчас на это смотрит Фредерика, подумалось вдруг молодому республиканскому адмиралу, где она в этой толпе – среди феззанцев или жён, родственниц и подруг имперских офицеров, там, где целый цветник кринолинов и прочая? И почти сразу его пронзила страшная мысль – мало того, что рядом с Катерозе сейчас вместо капитана Шейнкопфа или уж, Поплана, как предполагалось совсем недавно после гибели того, сам Император, так они же с Аттенборо ещё и ровесники! Всё началось ещё тогда, когда их с Яном план зарубило командование, а имперцы бросили перспективного офицера к ним, на верную смерть, как предполагалось с обеих сторон, стало быть! И вот итог – тот самый, сделавший тогда фактически невозможное, и приславший Яну милое такое сообщение, которое первым увидел сам Дасти, увидел и остолбенел от изумления, вот он – сейчас подойдёт совсем близко! Яна нет, а Лоэнграмм – живёхонек, так что ж в нём такого, что Бог выбрал его, а не кого-то ещё из той бойни? Почему рядом с Катерозе – он, вместо хоть кого-то из нас?! Ян, он победил, победил полностью и окончательно, случайностям тут не место! Но кто предал тогда нас, Ян? Неужели… демократия???...
   Невесту Аттенборо почти не воспринимал – похоже, под вуалью она пока вообще никого из зрителей не интересовала. Обычная ясная роскошь наряда, единственная заметная деталь – живые белые лилии поверх кринолина, вроде как любимый цветок нашей юной валькирии. Чёрт возьми, она права – Император красавец, таких в армии Союза как-то просто не наблюдалось, и дело тут не в мундире и белом плаще, и даже не в длинной золотой гриве. Аттенборо пытался понять, что это – сколько раз он видел этого человека на многочисленных изображениях и видео, но сейчас всё было абсолютно иначе. Конечно, в космосе, когда белый флагман имперцев был где-то совсем поблизости, казалось, что он едва ли не дышит у тебя за спиной, а то и ледяной взгляд голубых глаз мог спокойно примерещиться из ниоткуда, если усталость догнала в пустынных коридорах, особенно на Изерлоне. Но, то была война, тревога, дискомфорт, сдающие нервы. Сейчас молодому адмиралу казалось, что вместо рослого ладно сложенного мужчины в имперской парадке на него движется настоящее летнее полуденное солнце, ласковое, приятное, ослепительное… То самое, которое заставляет забыть про всё и нырнуть куда-нибудь в рощу или озеро, рядом с которым столь хорошо, что ничего больше и желать не хочется. Грохнуться перед таким парнем на колени – а отчего нет, это же вполне естественное поведение будет, и плевать на все лозунги да условности! Вот так бы и сделал это исключительно по собственному желанию, позволяй мне оно ситуация. М-да, знай я это заранее, ни за что бы не нацепил наш мундир, это точно. Ах ты негодяй, Ян, ничего мне об этом не сказал и погиб… Ещё бы мы не проиграли, пытаясь убить такого человека, теперь всё ясно.
  Аттенборо без отрыва смотрел на Императора, который приближался неторопливо и величественно, озаряя своим теплом и благодатью всё вокруг, и не хотел, чтоб это чудо кончалось. Только… вот не хотел бы он, честно говоря, оказаться причиной недовольства такого человека… А сейчас этот проклятый республиканский мундир пригвоздил его к настоящему позорному столбу, хоть и нематериальному на вид. Эх, до чего опрометчиво было слушать Юлиана! - этот как раз смотрит, куда не надо, на вуаль и платье невесты, и явно до сих пор мнит себя победителем. Что ж, придётся утешиться тем, что повезло хотя бы вживую увидеть Того, Кто сокрушил Союз. Теперь понятно, отчего его невозможно победить – с правдой не воюют, если не рехнулись окончательно. А потом случилось настоящее чудо – Император с участием взглянул на самого Аттенборо, и в его глазах не читалось никакого негатива, скорее только снисходительное «Что, плохо? Мне бы тоже было нехорошо на твоём месте», и республиканский адмирал вытянулся в струну, сдёрнув берет, а затем, пользуясь тем, что стоит почти за спиной жениха, ответил на это поясным поклоном. Венценосец спокойно дождался этого, чуть отметил одинарным движением ресниц – стало быть, не показалось! – и повернул голову в сторону церемониймейстера, разрешив глазами действовать. Жениху не досталось ни единого взора Императора.
   Церемониймейстер, смуглый вертлявый брюнетик, чья голова с быстрыми глазками и важными усиками торчала из формы, будто одинокий цветок из подарочной упаковки, лихо протарахтел протокольные словеса о смысле происходящего, а затем, надувшись от важности, как новоизбранный депутат на первом диспуте, резким движением корпуса повернулся к жениху:
- Согласны ли Вы, Юлиан Минц, вступить в честный брак со своей избранницей?
    У того на лице полыхнули все языки пламени влюблённости, гордости за важность момента и собственный выбор, а также сиюминутного и всеобъемлющего счастья. Однако прежде, чем он успел ответить, Аттенборо понял, что с бесшабашным задором надевает на себя берет чуть ли не набекрень, а затем застывает в удалой стойке, сложив руки на груди, словно самодовольный капитан Шейнкопф, только что вернувшийся с удачной боевой вылазки, и на лице его проявляется в точности такое выражение, что
бывало в таких случаях у бедового отца Катерозе. К счастью, ни этого маневра, ни высокомерного взгляда дружки, направленного на себя, ни выражений лиц имперских офицеров, оценивших вполне жесты сопровождавшего жениха, тот видеть не мог, и со всей пылкой наивностью выпалил:
- Разумеется, согласен! Для чего бы я сюда ещё пришёл?
  Аттенборо заметил, как дрогнула ладонь невесты, лежащая на рукаве мундира сопровождавшего её мужчины, и сразу же услышал, будто тихий шелест ветра в кронах сосен. Этот звук доносился со стороны тёмных скал, которыми казались сейчас мундиры космофлота Рейха – из-за света, направленного на стоящих у аналоя, они сливались вдалеке в плохо различаемый фон. Более сильный порыв того же тут же зашелестел со стороны дамского цветника у них под ногами, а феззанцы предпочли многозначительно и каменно замолчать. Однако почти сразу раздался звонкий и уверенный баритон Императора:
- Вопрос, безусловно, интересный, но не будем на него отвлекаться. Что ж, раз согласен, тогда кланяйся своей избраннице, жених.
   Церемониймейстер осторожно, чтоб не различили многочисленные слушатели, но настойчиво пояснил, что делать, мгновенно оказавшись рядом с Минцем, и тому ничего не оставалось, как выполнить полученные указания. Выражение полного счастья по-прежнему затопляло всё его лицо, пока он это делал, а отдавший указания уже вернулся на своё место. Произошло же следующее. Юлиан опустился на правое колено и картинно приложился к руке стоящей неподвижно невесты. Тем временем Император слегка отстранился от них, и шаг, на который он отступил, был вовсе незаметен для совершающего поклон. Церемониймейстер тут же громко и с нажимом затянул:
- За сим, сегодня, вступающий в брак Юлиан Минц…
  И тут произошло такое, что Аттенборо инстинктивно шарахнулся на шаг назад, оторопело вытаращившись. Император молниеносным движением выхватил палаш из ножен и как следует огрел жениха лезвием по плечу, сразу же продолжив вслух:
- Объявляется мужем Катерозе фон Кройцер, - и, лучезарно сияя церемонной полуулыбкой, убрал клинок в ножны. – Можешь встать и дотронуться до её вуали.
    Юлиан, ошарашенный сверх всякой меры, но ещё нисколько не осознавший смысл происшедшего, автоматически поднялся и, протянув руку, отодвинул фату с лица невесты. В глазах Катерозе полыхали такие молнии, что даже мысли о залихватском поцелуе сейчас быть не могло…
- Теперь изволь пообещать, что будешь любить, хранить и лелеять доставшееся тебе сокровище, Юлиан Минц, - бесстрастным великосветским тоном потребовал Император, невозмутимо застыв рядом. – Я не даю подобных драгоценностей кому попало, учти.
- Да, Ваше Величество, обещаю, - расчувствовавшись, произнёс тот как ни в чём ни бывало.
   «Это надо быть таким идиотом, а, Ян? – машинально подумал про себя Аттенборо. – Ах, ты был прав, хоть мы и были вынуждены, но занимались не тем, чем вообще следовало заниматься. Вот и расплата начинается уже. Мы не те уроки извлекли из факта твоей смерти, увы, не те». Император, молча кивнул, фактически затопив всё вокруг царственным величием, кроме просиявшего улыбкой юноши, только что отчего-то объявленного мужем, и церемониймейстер гаркнул почти без паузы:
- А сейчас, по традиции, супруги обменяются кольцами…
   В полосу света с противоположной стороны довольно бесцеремонно проникла рука в мундире имперского капитана и протянула невесте раскрытую алую коробочку с сиявшими внутри изделиями из белого золота. Самого Поплана Аттенборо разглядел почти сразу, но лишь после того, как тот знакомым манером нахально подмигнул ему, едва не лопаясь от молчаливой радости. Движения Катерозе, ловко окольцевавшей новоиспечённого мужа, напоминали своей плавностью опытного пилота, застёгивающего на себе шлем перед вылетом. Однако Юлиан, взяв кольцо, замер, будто это был ядовитый паук… Дасти, сам не зная, отчего, придвинулся поближе и сразу понял причину: на внутренней поверхности обручального кольца, которое предстояло носить молодой жене, сияла гравировка. Геральдический лев династии Лоэнграмма и классический вензель «L», разумеется, для республиканца это было более чем страшно.
- А ну, быстро сделал и промолчал, - прошипел вдруг Аттенборо в спину командиру. – Даже не вздумай!
   Спросил бы его кто, зачем он это говорит – ответа бы не получил никакого, потому что его просто не было сейчас в существующем мире. Но уж аксиома о том, что он всё делает правильно, была вне возможности обсуждения для Аттенборо – это был непреложный факт. Юлиан, очевидно, испугавшись услышанного, просто подчинился, как робот, и аккуратно надел роковое кольцо на палец своей уже жене. У той на лице даже промелькнула тень удовлетворения. Но всё же, сказать, что Катерозе была хоть чуточку похожа на обычную счастливую молодую, пусть разволновавшуюся, но сияющую радостью от знаменательного события, было никак нельзя. Скорее, это и было лицо пилота истребителя в бою, грамотно идущего на нужный маневр, уже бесстрастное, на деле спокойное. «Как у Императора же! – ошпарила вдруг мысль, заставив спину похолодеть так, будто в тыл неожиданно забралась внушительная вражья флотилия. Полный разгром, Ян!... Бьюкок бы просто пошёл и застрелился, право. Бессмысленно, согласен. Как будто вся наша дурацкая драка с короной вообще имела на деле какой-то смысл, ага. Сжечь во имя трескучих фраз все ресурсы Союза в этой самоубийственной войне, а потом сидеть на не своей базе на подачки феззанских толстосумов, изображать доблестных партизан ради собственного тщеславия. Прилетели, короче, допрыгались. Мы собственной смене, получается, уже не нужны. По Сеньке и шапка, что ж…».
- …И подтвердят своё решение документально, - протяжно прогнусавил церемониймейстер, широким жестом распахивая на аналое разукрашенную виньетками красную папку с бумагами.   
- Да, конечно, - холодно произнесла Катерозе и ровным жестом воина взялась за перо, протянутое ей.
    Юлиан не мог бы похвастаться тем, что знает, что именно он подписывает после неё – буквы расплывались перед глазами, и он тупо поставил автограф, где указали. Он пытался понять, что именно произошло сейчас не так – но кроме смутного ощущения, ничего не смог вычленить методом логического анализа. Вероятно, он чего-то просто не знал. Тем не менее, мысль от того, что Катерозе уже является его женой, была способна отогнать и это смутное ощущение. Он предпочёл, чтоб так и случилось.
   Тем не менее, церемониал, оказывается, так и не предусматривал поцелуя… Едва Юлиан машинально подставил локоть, как бывшая невеста ловко уцепилась за него и развернулась боком всем корпусом. Он не заметил, что Император смотрит на него поистине насмешливо, – вместо него это сделали окружающие феззанцы и многозначительно начали друг другу подмигивать, умея обсуждать такие новости без слов.

- А теперь пройдём, отпразднуем событие, - ледяным как будто доброжелательным тоном произнёс Император и двинулся первым в сторону с пятёркой возникших рядом сопровождающих по мгновенно раздвинувшемуся среди толпы проходу к дверям в соседний зал.
   Поплан вовсе исчез из вида, успев весело поморгать глазами в сторону глаз любимой ученицы и даже получить в ответ что-то лучезарное и благодарное. По дорожке сзади раздался громкий и быстрый топот – это продвигались и в итоге застыли за спиной чуть погрустневшего Аттенборо – он, наконец, решил перестать делать вид, что радостно улыбается, – Конев и команда, наряженные в стиле Билли Кид и с немаленькой гитарой на перевязи. Их-то как раз феззанцы и не стали высмеивать, но шелест со стороны имперцев, разбиравших своих дам, был хорошо слышен. Пауза была скорее приятной, но адмирал почуял, что это был штиль перед бурей, и вздохнул.

3. Кто жених на пиру?

Аттенборо стоило серьёзных усилий не быть оттеснённым толпой аборигенов планеты от молодых. Право, можно было заподозрить феззанцев в сознательном намерении устроить такую гадость – да и команда Конева отчего-то предпочла отстать, тихо щебеча о чём-то с соплеменниками. Сколько среди них работало добровольно и с удовольствием на Императора – даже думать не хотелось, хотя они и любители различного рода фиг в кармане, но прагматики до мозга костей, и скорее всего, жутко довольны такой участью. А для вымещения негатива, каковой копится у них в душах от необходимости подчиняться сильному, вполне подходят слабые в данный момент – то есть мы, проигравшие всё и вся республиканцы. Неважно на самом деле, почему так произошло – главное, из-за этого мы не в фаворе нигде, да и сейчас Юлиан умудрился ещё ухудшить положение, сам того не понимая. Оттого насмешки за спиной – ещё самое безобидное, и вряд ли этим дело ограничится, и если нынче на праздновании не случится какой хитрой пакости, Аттенборо будет очень сильно удивлён.
   С этими грустными мыслями молодой республиканский адмирал двигался вслед за женихом и невестой, стараясь не отставать. Император с сопровождающими шёл значительно дальше, впереди, но вполне ещё в зоне прямой видимости. Весь переход из одной залы в другую занял всего несколько минут, но их вполне хватило, чтоб полностью прочувствовать всю незавидность нынешнего положения. Юлиан сияет неподдельным почти детским счастьем – ему по-прежнему кажется, что в роли радостного жениха он неотразим. Жаль, что он не может ощущать того, что как имперцы, так и феззанцы над ним откровенно потешаются – интересно, а понял бы на его месте это Ян Вэньли? Дасти Аттенборо с грустью осознал, что уже не может толком выносить притворно добродушные, а всё чаще – откровенно глумливые взгляды, и парадный мундир республиканца уже стал его нынешним проклятием. Всё верно – после маневра с палашом, столь коварно произведенным молодым венценосцем, публика уже не воспринимает всерьёз наследника Яна. Они решили, что эта роль, последнего республиканца, теперь принадлежит одному Дасти. Разве за этим он сюда шёл? У него нет амбиций лидера настолько, чтоб оставаться единственным, он всегда был честным помощником своим соратникам и друзьям – но остаться одному вместо всех сразу, это было слишком неподъёмно. Как бы тяжело не приходилось, рядом всегда был хоть кто-то. Не говоря уже о том, чтоб взваливать всю ответственность за происходящее только на себя – ведь решения принимались коллегиально, пусть формально при одном командире, и этим главным Дасти никогда не был и не желал быть. Но сейчас всё рухнуло неожиданно и непоправимо. Катерозе ему не поможет ничем, ей вполне достаточно нынче красоваться в роскошном платье невесты, не говоря уже о том, чтоб сметь мешать ей сейчас в этом деле, ради которого все девушки всех времён только и рождаются. Да и эти её постоянные отлучки неизвестно куда и совместные дела с имперцами, о которых ничего вовсе неизвестно – слишком крепко и жёстко взялась она за политику, заметно, кто будет реальным лидером по прибытии на родину, но как-то безрадостно всё это, очень жёстко. Как будто веет чем-то чужеродным, крепким, неизбежным… уж не новой ли империей, а, Золотая Катрин? Прощайте, милые изерлонские посиделки с хохотушками, получается, навсегда? Значит, погиб не только Ян и полкоманды, погибла вся эпоха и всё дело…
   А было ли будущее у дела Яна? Сам-то он не особо верил в успех, похоже, оттого так и радовался предстоящим переговорам с Императором, которым не суждено было случиться. Шейнкопф и вовсе ничего не мог предложить, кроме тупого убийства венценосца – ну, с его гибелью эта афёра вовсе перестала кого бы то ни было интересовать, ведь даже Ян был против этого. Юлиан же лишь перепевает концепции Яна о демократии – но не предложил ни единой гарантии от прихода к власти негодяев вроде Трюнихта, а тот был столь циничен, что своё появление приписывал особенностям республиканского строя. Так это что же получается – республика позволяет только таким людям приходить к власти, и ни за что не отвечать в итоге? Только таким – бессердечным нахалам, пекущимся только о своей выгоде и плюющим на всё остальное человечество? Получается, все те, кто отдал свою жизнь за светлую идею, как им казалось, на самом деле погибли за власть полного беспредела, бесправия и беззакония? Ведь известно, что в итоге получили защитники дела демократии – полный крах и бесславную гибель, а ведь начиналось всё с амбиций нести свет идеалов республики в угнетаемые Рейхом массы народа. Что-то эти массы народа в итоге решили только поддерживать Императора, не желая упорно следовать тому, что проповедовал Ян. Случайно ли это, в самом деле? Сколько не ищи виноватых, а никак не получается делать это убедительно, чего стоит одна-единственная усмешка офицера наблюдения, что постоянно приезжал эти недели за Катерозе: «Вечно у республиканцев кто-то виноват в их поражении, что называется, плохому танцору галстук мешает».
   Вот, сейчас самому Дасти мешает всё – и глупость Юлиана, отключившегося от реальности, и успехи Поплана, вовремя надевшего имперский мундир, и гибель тех, кто раньше сражался рядом, да и доброта и радушие имперцев – страшно мешает! Выбешивает просто тот факт, что они всего лишь хорошие люди, а не исчадья зла, какими рисовали их отечественные агитаторы-милитаристы. И живут хорошо, радуясь жизни – отчего же в республиканском отечестве эта радость вечно откладывалась на потом, когда-де сладят с врагом или очередной непредвиденной трудностью? Поневоле вспоминается недоумение, отчего долг перед родиной никогда не уменьшался толком, сколько ни работай, ни старайся. Как будто кто-то очень недобрый каждый раз ловко усыплял бдительность и крал все эти часы работы и не такие уж мелкие суммы денег. А ну как это были не пустые подозрения, а реальность? Тогда кто был это вор, кто-то конкретный или сама система, за существование которой были отданы миллионы жизней? Я вообще знаю, что именно защищаю, оставаясь сейчас в мундире, или нет? Ян, где ты, подскажи уже, наконец, отчего ты молчишь, Чудотворец?
   Дасти тяжело вздохнул, понимая, что улыбка сегодня больше не способна забраться на его лицо. Он с грустью признался себе, что единственное, что сможет ему помочь пережить уныние, которое вызывала необходимость присутствия на всей церемонии, это поддержка, которую ему дал Император. Как ни странно было это событие тем, что вообще произошло, сейчас он понимал, что это неизбежность, которой следует покориться. И это была вовсе не та скука, которую рождала безответственность, пока они просто работали на республику с Яном. Тогда просто не хотелось всерьёз думать о будущем – казалось, что Союз вечен, не смотря ни на что, и вряд ли когда-нибудь вообще будет возможным не только увидеть Императора лично, но вообще наступит такая пора, когда нужно будет что-то всерьёз решать, кроме тактических задач боя в открытом космосе. Не тупое нежелание верить в то, что крах неизбежен и наступил, как это было на Изерлоне. Не бредовое желание надеяться, что всё непонятно как, но наладится, что оставалось на Хайнессене, особенно, чего греха таить, обрадовало известие о скорой смерти Императора. Сейчас он ощущал колоссальную радость от того, что венценосец неведомым образом выжил и здоров – ничуть не меньше, чем от того, что сам уцелел среди бойни, что началась в Изерлонском коридоре – началась ещё столько лет назад, когда никто всерьёз и не думал, что некий имперский офицер, что так удачно выиграл бой, разгромив республиканцев едва ли не полностью, пришлёт столь вежливое сообщение принявшему командование Яну, а после и наденет на себя корону Рейха. Этот парень столь великодушен, что не только не ненавидит противника, но даже не прочь помочь ему по-человечески, когда сражение окончено…
   Могли ли мы с Яном похвастаться таким отношением к делу, или все наши красивые фразы о том, какое зло война – только мишура на нежелании что-то менять? Тогда получается, хунта была честнее нас – они хотели совершить поступок, и взяли на себя ответственность за него в полной мере. Может, оттого они и отказались сдаваться мне, не смотря на то, что я был вынужден их расстрелять почти в упор? Стало быть, они ненавидели нас слишком сильно – может, из-за того, что на деле не были республиканцами уже? Какой ужас, значит, мы были равнодушны ко всему, Ян, нам на деле ничего не было нужно вообще. Иначе бы я не стремился сейчас уклониться от роли последнего республиканца, а ты бы с лёгким сердцем стал диктатором. И тогда… Да тоже ничего, если честно. Какое счастье для Галактики, что есть император Лоэнграмм, и уже нет этого царства бардака и безответственности, Союза. По крайней мере, сейчас. По крайней мере, в том виде, что был. А что, если он может быть только в этом виде, не я ли попенял нынче Юлиану за недостатки в конституции? Или мы обречены наступать на эти грабли, твердя, как заклинание, мантру о том, что республика лучше потому, что она республика, несмотря на то, что жизнь успешно доказывает только обратное? Не-ет, увольте меня, увольте, я уже не хочу, это всё не для меня, я жить хочу, просто жить!
   Дасти в ужасе потёр переносицу рукавом и обрадовался тому, что свадебное собрание, наконец, перебралось в помещение, предназначенное для дальнейшего традиционного торжества. Однако это подобие огромного ресторана не вызывало всё же ощущения комфорта. Фуршетный вариант празднества – нарочито жёстко по-имперски, да и зональное распределение снова по рангу, феззанцы – поближе к столам, где колдуют официанты и прочая обслуга, имперцы – на подиуме и среди уютных гротов не со скамейками, а с диванами. Пара молодых и вовсе чуть ли не посреди всего помещения, почти на одинаковом расстоянии от тех и других, но на отдельном ярко-алом диване – эге, да тут без слов всё более чем ясно, Юлиан. Это не почётное место, это позорный столб – вон, Катерозе это отлично понимает, оттого и размахивает веером столь рьяно, едва усевшись, а ты-то отчего этого не в состоянии уяснить? Ну сколько можно улыбаться этой детской счастливой улыбкой уже?! Даже феззанцы уже слух заметно прохаживаются на этот счёт, отпуская едкие замечания с намёками на уровень умственного развития наследника легендарного воителя Яна… И я тут, как последний дурак, вынужден стоять рядом, на потеху этим тёмным скалам, увитым яркими цветами – именно так издали и воспринимаются офицеры Имперского космофлота вместе со своими дамами. Император вроде как не спешит на своё место у дальней стены, прогуливается неспешно с сопровождающими по помещению, о чём-то неслышно с ними беседуя, куда ж тут столько свободного места, для целого бала с танцами, что ли? – этак и без слов ясно, Ян, что он хотел сказать этаким расположением.
   Смерть вашей демократии, как и тебе при жизни намекал после нашего десанта на Изерлон. Интересно, а что, Катерозе это всё совершенно устраивает, или она сама полагает, что всё верно? Она смотрит сурово, но это скорее взгляд воителя, который с удовлетворением наблюдает за происходящим, хоть и смотрит сквозь всех и вся. Ох, не знаю, отчего, но чувствую, что будет сейчас что-то очень крупное и неуютное. М-да, а её оно и не удивит даже... И Фредерики нет рядом, значит, она среди имперцев, под руку с адмиралом Мюллером, не иначе. Это ведь тоже весьма говорящее обстоятельство – провозгласившая Изерлонскую республику дама по умолчанию после замужества становится подданной Императора, да и с Юлианом на родине возникнут серьёзные вопросы, как только там разглядят, как именно он стал мужем Катерозе. Эх, и почему мне нельзя сбежать отсюда, а? Зачем я послушался этого балбеса и надел мундир?! Куда как лучше бы смотрелся в чём угодно, право! Почему ты не предупредила об этом, Катерозе?
   Церемониймейстер объявил танец молодых и не исчез, а с важностью уставился на Юлиана, ожидая от него непонятно чего. И дождался – тот обронил негромко, но в итоге так, что слышали все и везде:
- Я не умею танцевать, сударь.
   Аттенборо был очень удивлён, что не провалился под пол со стыда – такой красноречивый общий вздох и краткий стон раздался сразу после этих слов… Затем всё стихло, полностью, и от того стало ещё неуютнее. Секунды явно превратились в резиновые минуты, и после пятой, упавшей в полной тишине, раздался добродушный баритон Императора:
- Итак, стало быть, мне придётся выручать всю компанию. Этак ещё штрафную тоже мне пить потом придётся, - и, весело рассмеявшись, он преспокойно двинулся один к дивану с молодыми. – Вот же забава, это мне, видать за то, что на своей свадьбе мало танцевал.
   На этот раз общий шелест был нарочито вежливым – даже феззанцы сочли намёк с мятежом на Хайнессене в день бракосочетания монарха вполне уместным и в меру жёстким. Но Юлиан не понял этого, полагая, что коль скоро он с командой в то время оставались на Изерлоне, то к нему и намёк не относится, и продолжил лучезарно улыбаться, чем вызвал заметный вал неодобрения. Аттенборо неосознанно кусал губы – он слишком хорошо понимал, что этот инцидент никем из рупоров общественного мнения нигде не будет оставлен без внимания, и можно смело ставить окончательный крест на любой популярности Юлиана на Хайнессене в дальнейшем. Положение ещё можно было исправить, сообрази этот ещё фактический лидер республиканцев сейчас извиниться за инцидент с датой мятежа – но тому это даже в голову не могло прийти, как оказалось. Аттенборо с ужасом смотрел на неизбежность, приближающуюся сейчас в виде неторопливо и беззаботно идущего императора – он понял, что окончательный удар по республике, после которого можно будет забыть про все былые успехи, нанесён сейчас. Ах, если бы им был кто назначен на роль танцора сейчас при невесте, тогда уничтожение всё же не было бы полным! Но кто смеет мешать Лоэнграмму делать то, что он хочет? Все, кто пытался, погибли, и Аттенборо не хотел уже быть в их числе.   
   Вероятно, венценосец не исключал для себя возможности, что Дасти вздумает выдвинуть свою кандидатуру, и, хотя он и не думал об этом, опередил его вполне сознательно. Но, рассмотрев молодого мужчину внимательнее, республиканский адмирал понял, что дело в другом. Просто император был на деле аристократом, а основная черта представителей этого сословия – чёткое сознание необходимости брать ответственность на себя. Всё гораздо проще – если нет других ответственных за дело, в котором он участвует, аристократ считает автоматически ответственным себя. Лоэнграмм действительно полагает, что сейчас танцевать с Катерозе – его обязанность, вот и всё. Ох, а как он смотрит на неё! Тысяча чертей, ругнулся про себя Дасти столь яростно, что ощутил желание сорвать с себя берет и куда-нибудь его забросить! –  да кто же на деле жених на этой невероятной свадьбе, в таком случае?! И она тоже хороша, госпожа невозмутимость, глядит в ответ так, как никогда в жизни на Юлиана не смотрела! А может, всё же показалось, может, они просто заранее договорились? Но даже если и так – случись такое где на территории Союза, это уже повод для жуткого скандала с мордобоем…
   Ах, рассмеялись где-то внутри, Дасти, на территории Союза не могло быть аристократов, никаких, оттого ты и не понимаешь их стиль общения. Однако это ещё не означает, что они не могут там появиться – видишь, как Катерозе смотрит на венценосца, где тут хоть какой-то намёк на либидо? Нет, тут кое-что иное, получше и повыше, то, от чего Ян и становился всегда мрачнее тучи и сразу начинал расхваливать демократию – ту, что должна была как будто быть и отчего-то никогда так и не наступила ни разу в точности… То, от чего вы сами с Казельном обругали Яна и Фредерику на их свадьбе «принцесса с лакеем» – забыли уже, что ли? Да отчего ж мы такие ущербы на деле-то, раз не можем понимать либо спокойно принимать то, что выше и чище нас, а?!
   Дасти поспешно сдёрнул берет с головы и поклонился, когда Император приблизился к невесте, и оттого ему достался ещё один краткий взгляд венценосца. Он спокойно говорил: «Не мешай сейчас, не до тебя». Юлиан вообще не пошевелился, продолжая сиять детским счастьем, и его уже захотелось ударить за исключительную тупость – не хватило даже сообразить встать и подать руку молодой подошедшему кавалеру. Позор – дама сама встала навстречу и застыла в поклоне не хуже настоящей придворной. Дальше Аттенборо уже застыл на месте, любуясь грацией новой пары – поклон кавалера с приглашением, ответ дамы и реверанс, выход на позицию танца… Но ощущение, что эти двое – Катерозе и император – на деле всё же нечто намного большее, чем случайно встретившиеся в силу обстоятельств люди, так и не пропало.
   Когда же скрипки выжали первые рулады мелодии, Аттенборо почувствовал себя так, будто его и Юлиана, а заодно и всё, что связано с остатками Союза, накрывает волна горящего напалма. ТАНГО! И не гламурное паркетное, церемониала ради, где едва топчутся, чтоб создать видимость танца, и не скучное выхолощенное тарахтение, как скупая дань истории или вызубренный до отлёта от зубов вопрос на дежурном экзамене… А то, что с известных полуварварских времён диких флибустьеров удачи вскоре вполне себе удачно стало клубным танцем аристократии сначала, а затем снова покрылось флёром резких амбиций и снова стало служить вызовом в любой компании, принадлежащей к какому угодно сословию. Чёрт возьми, это не просто уже слишком и дальше некуда, это полная катастрофа! Сейчас эти подлые феззанцы вспомнят ещё предание о праве сеньора и будут зубоскалить об этом до конца года, да и не только они, умников в Галактике хватает… Пол начал жечь ноги адмиралу, и он с неудобством переступил несколько раз с каблуков на носки и обратно.
- Ну что, размазал нас Лоэнграмм, как и не снилось никому, стало быть? – холодно процедил он сквозь зубы так, что слышал только Юлиан. – Какого чёрта ты не предупредил даже, что откажешься танцевать?
- А что тебя беспокоит? Право, не вижу повода грустить, - спокойно ответил ему тот.
   Дасти прошипел себе под нос крепкое ругательство и прорычал:
- Если бы кто посмел вдруг так танцевать с моей половиной, я бы его убил на месте. Тебя, стало быть, устраивает то, что эти оба себе позволяют?
- И что? – нимало не смущаясь, произнёс Юлиан абсолютно спокойным тоном. – Ты предлагаешь мне закатить сцену ревности Императору, что ли? Интересно, каким образом ты себе это мыслишь.
- Ты идиот, что допустил это, - внезапно успокоившись, холодно отчеканил соратник. – Так что уволь теперь от подсказок, что делать, когда дело уже провалено тобой, - и он отступил на пару шагов в сторону, сложив руки на груди.
   На самом деле, сбросив негатив, Аттенборо ощутил потребность продолжать наслаждаться роскошным зрелищем – опять прав этот негодник Поплан: ради того, чтоб увидеть то, что происходило, стоило проделать многое! Ох, неспроста бытовало мнение, что такой танец могут себе позволить очень серьёзные и отважные люди, да и то не многие… Плавные лёгкие движения пары отдавали уж слишком звериной грацией, а резкие повороты – пламенной страстью, как не сказать чего попышнее и поразнузданней. И хотя было заметно, что этим танцорам ранее не приходилось воспламеняться под музыку вместе – но делать они это умеют, и сейчас наслаждаются этим в полной мере. Император аккуратно провёл даму несколько каминад, поначалу выдавая не очень сложные позиции, но партнерша плыла над полом столь ровно, и двигалась столь уверенно, что каждая следующая серия движений уже была сложнее и резче. Хотя в пышной юбке невесты, что была к тому же густо украшена живыми белыми лилиями, она и не могла выдавать многого из роскошного набора почти провокационных вещей вроде высоких ганчо, ощущение, что она вот-вот выкинет что-то подобное, было у зрителей неизменным. Сначала казалось, что тип объятий танцоры так и не выбрали – после стало ясно, что они сближаются и отодвигаются нарочно, чтоб после снова позабавить друг друга мощным хиро или волькадой… Потом стало похоже, что они вообще предпочли забыть об окружающем мире, растворившись во вселенной себя двоих – и только когда перед самым финалом Катерозе всё же позволила себе аккуратную живаду, как будто не очень толково поняв партнёра, который ещё что-то говорил ей, явно не о фигурах танца, стало ясно, что так оно на деле и есть. Райнхард слишком поздно применил крест – явно стараясь договорить даме что-то… Но, хотя эти переговоры среди кружев планео и были заметны множеству зрителей, похоже, их наличие не смущало никого, кроме жениха и его дружки. Финал, когда под затихающие стоны струн талия дамы осталась полностью на руке кавалера, а сама она прогнулась так, что часть её пышной рыжей гривы вместе с краем фаты успешно достигла пола, потонул в шуме аплодисментов и криков восторга. Только царственная улыбка достаточно поздно вспыхнула на лице победителя, как будто даже недовольного тем, что всё уже кончено – достаточно поздно, чтоб стало понятно, что разговор был слишком серьёзен. Аттенборо вдруг понял, что ни за что на свете не хотел бы узнать, о чём там говорили эти двое. Интересно, остальные наблюдавшие танец – тоже, получается? Какой ужас… И всё же, как жаль, что это фееричное действо уже закончено – просмотреть ещё пару раз Дасти бы точно не отказался, да ещё жалел, что Шейнкопф не может видеть этот триумф собственной дочки, хотя тот наверняка изображал бы самое искреннее возмущение.
- Это просто ни в какие ворота уже не лезет! – прошипели с самым что ни на есть натуральным возмущением совсем рядом голосом Конева, когда он успел оказаться здесь, было даже неинтересно. – Разве за три недели с хвостом Юлиан был не способен наблатыкаться на примитивный фокстротик, зная, что грядёт его свадьба? Этак слухи о том, что никакого абордажа флагмана Императора в природе не было, обрели сейчас почву – жирнее некуда! Это глупость или предательство идей Яна?
- Сам у Юлиана спроси, он же вроде главный! – ядовито процедил сквозь зубы Аттенборо, не шевелясь. – Он тебе в лучших традициях Яна скажет, что оно само так получилось! Если тот пил адмиральский чай, то этот хлещет вискарь вчистую, я ни при чём.
- Хороша команда, раздолбаи несчастные! – почти провыл тихим голосом Конев, скорбно заламывая руки. – Можешь передать теперь Казельну, что с кредитом на поддержку оппозиции Империи он пролетает, как фанера над столицей, и виноват в этом товарищ Минц, и никто больше!
- Я не стану этим заниматься, я всего лишь военный, - сухо огрызнулся Дасти, силясь отстраниться от волны бешенства, неумолимо поднимающейся изнутри. - Толку, что я понимаю, в чём дело, если решения принимаю не я?
- Вы что, настоящие республиканцы, что ли? – презрительно фыркнул Конев с явным недоумением. – У вас ни за что ответственных не найдёшь!
- А ну, хватит цапаться! – резко щёлкнула веером Катерозе, что уже успела вернуться на своё место на диване подле мужа. – Конев, передай куда следует, что кредит хочет взять невестка Яна Вэньли – и будет большой глупостью с их стороны не дать его, учитывая последние события.
- О, это полностью меняет дело, прекрасная Карин! – подобострастно пробормотал феззанец очень обрадованным тоном. – Будет сделано.
  Церемониймейстер объявил что-то о танцах для всех, но ни Юлиан, ни Дасти не успели толком обратить на это должного внимания, оттого что сложенный веер в резко вытянутой руке невесты почти выстрелил по всей траектории движения, едва не ударив каждого, и уткнулся концом в крепкий подбородок Конева:
- Катерозе, учти это, парень, госпожа Катерозе, - неспешно прошипела дама с интонацией дикой кошки, блеснув страшной молнией повелительницы в глазах. – И уж постарайся сделать всё в лучшем виде, лично для меня, хорошо?!
- Так точно, госпожа Катерозе! – сияя, отчеканил Конев, картинно щёлкая каблуками с явным удовлетворением. – Завтра я прибуду к Вам для отчёта.
- Свободен до завтра, - ледяным тоном ответила Катерозе фон Кройцер и отвернулась, чтоб невозмутимо обмахиваясь веером, любоваться вальсирующими парами.
   Дасти уже совсем было расхрабрился и уже открыл рот, но в этот момент перед снежной королевой в образе невесты как из-под земли возник вдруг капитан имперского космофлота, отчего-то столь сейчас похожий на покойного Шейнкопфа, что в глазах потемнело. Странно, отчего же раньше этот офицер, столько раз мозоливший глаза им в отеле, не вызывал в уме подобных ассоциаций? – вздрогнул адмирал почти со страхом. И прежде, чем Аттенборо успел хоть что-то предпринять, дама уже охотно ответила на церемониальное приглашение кавалера, и через краткие секунды всё было кончено – пара унеслась в пышном потоке танцующих имперцев.
- А ничего так бал у Лоэнграмма получился, - ехидно усмехнулся Конев, с довольной миной обозревая происходящее. – Интересно, а незамужние цыпочки протоколом предусмотрены? А то бы я на твоём месте не зевал, право, адмирал, самый молодой теперь ты.
   Феззанцы отчего-то не танцевали, не то не желая поддерживать имперцев, не то им вообще этого не полагалось делать сейчас. Аттенборо с тоской поискал в пестром цветнике рослую фигуру с золотой гривой – и без труда увидел, что Император тоже самозабвенно плывёт в вальсе… с Фредерикой. Небесно-голубое платье вдовы адмирала Яна ничем особо не отличалось от фасонов других спутниц офицеров космофлота. Почти разинув рот, смотрел Аттенборо на это как будто безобидное зрелище, на деле страшнее любой ковровой бомбардировки для оставшихся на приколе поверхности планеты остатков боевых кораблей. Вот, на третьем круге венценосец плавно передал партнёршу адмиралу Мюллеру и удалился с пятёркой вынырнувших как из ниоткуда сопровождающих к своему креслу, о чём-то весело болтая с ними и смеясь. Надеяться, что эти его жесты останутся незамеченными комментаторами – столь же глупо, сколь выпрашивать у феззанца зимой лопату снега…
- Как ты сказал, бал? – задумчиво процедил Дасти себе под нос скорее для себя, чем для того, чтоб его слышали. – А ведь верно, - и он, уже не заботясь о том, что выражение лица у него наверняка стало мрачнее тучи, поспешно схватил бокал с игристым с подноса подшмыгнувшего разносчика…
   Проклятье, этот Непобедимый ещё и походя создаёт такие вещи, что и не снились апологетам Союза… У него же не было до сей поры двора как такового в принципе – всё, с сегодняшнего дня уже есть, и уж точно покруче всего, что уже было в Старом Рейхе! Эх, смысл злиться тогда, Ян? Помнишь, как мы оба горевали, когда на Изерлон прибыл посланник этого нашего врага, которого мы тогда даже всерьёз не боялись, полагая, что эти шахматы ненадолго, и мы переждём неприятности как-нибудь? Эх, отчего ж мне теперь не выпить за его победу, раз он всё смог, а мы всё потеряли? Ладно, бывай здоров и весел, Лоэнграмм, парень, сделавший всю Галактику… Сегодня последний день, когда я ношу этот проклятый мундир, всё, с меня хватит. Вот так бы и треснул сейчас кулаком по глумливой морде Конева, право, чтоб тот не скалился. О чём они там с Юлианом шепчутся? А, не всё ли равно.
   Ещё пара вальсов, да тройка чего-то пожарче – Аттенборо почти не соображал, и старался вовсе уже не думать, а напиваться. А что, чем плохо? Настроение у меня ниже городской канализации, и кому я чем обязан, в итоге? Любоваться на радостные лица сил не хватало, и, хотя общая весёлая атмосфера норовила захватить в свои ласковые объятья, поддаваться ей тоже не хотелось. Возможно, из-за восторга на лице Юлиана, который явно себя считает героем торжества и с удовольствием разглядывает это яркое действо. Ну, что тут можно сказать – изерлонские посиделки с танцами, конечно, теперь смотрятся как мелкая моль рядом с гигантским махаоном, но разве можно этому радоваться-то, а? Неудивительно, что победили эти – те, кто умеет вот так веселиться и вот так танцевать, верно, наши герои-розенриттеры? Вы ж у нас вроде самая элита антиимперская были, ну, вам до этих далеко тоже, факт. Аттенборо с философским спокойствием всерьёз рассматривал вариант сценария, как бы всё выглядело, смоги он упиться сейчас до валяния пластом возле сидящего Юлиана – ему лично это казалось вполне забавным и остроумным выходом из положения. Какого чёрта он обязан сохранять лицо, если Юлиану на деле плевать, что с его женой танцуют парни из вроде бы враждебного ему лагеря? Зато хоть Лоэнграмм на контрасте будет ослепителен… Да и я покажу, как на деле уважаю своего командующего. Чёрт, а может, зря я так мрачнею – Катерозе ведь, помнится, обещала какой-то успех чего-то, какое было милое приключение тогда на крыше… Мимо пронеслась уже знакомая пара, и Поплан даже успел участливо подмигнуть, без всяких своих обычных усмешек, и эта добродушная нота позволила вздохнуть чуть радостнее.
   Неизвестно, удалось ли бы Аттенборо осуществить свой дерзкий замысел и опьянеть до свинского состояния. Он зря предположил, что нынче танцев будет много. Процедура с разделкой торта молодожёнами его и вовсе не вдохновила, и, пожалуй, единственное, что могло его радовать в кутерьме чужого праздника – это возможность краем глаза любоваться на красавца Императора, что знай себе вполне себе радостно общался со своими сопровождающими, временами позволяя себе бокальчик. Дасти прекрасно знал, отчего это зрелище его так интересует – дело было в банальной восторженной зависти ровесника, не более того – и вовсе не удивлялся настойчивому, пожалуй, единственному оставшемуся у него сейчас в жизни желанию. Он вдруг понял, что все его абстрактные надежды на лучшее, что он старался в себе бережно культивировать столькие годы, сейчас воплотились в единственном человеке. И всеми силами, которые он зря, получается, тратил все это время на чёрт знает что, желал сейчас, чтоб у этого человека всегда всё было теперь хорошо. Он помнил, с каким иной раз трепетом ощущал что-то подобное к Яну, но сейчас оно выглядело рядом с новым чувством как огонёк свечи рядом с выстрелом из главного калибра… Ян столько лет болтал что-то про демократию, что могла бы всех осчастливить, кабы её правильно воплощали в жизнь. Вот только согласно этой позиции, более демократичного правителя, чем Император, не сыскать. И где теперь Ян и вся эта… демократия, что так и не состоялась, химера?
   Аттенборо понял, что жалеет, что не может сейчас взглянуть в небо и увидеть звёзды. Но понял, что ему на деле нужно не это, чтоб отправить своё желание туда, куда он хотел. Бокал в руке с недопитым вином оказался вполне кстати, чтоб замаскировать взгляд в никуда, и Дасти настроился на неведомую никому в мире частоту, у каждого человека свою, но ту, которую неизбежно примут на том приёмнике, который никто не видел, но знает, что он есть где-то в неведомых слоях мироздания… Ты, сущий, который все знает и всё сделал, ты ведь слышишь меня, верно? Мы все то выдумываем себе байки про везение, удачу и Вальгаллу даже, то отрицаем даже их, но мы же все знаем, что ты есть; не тот, кто объявляет себя князем мира сего, будучи на деле врагом всему хорошему, а ты, которого особо гордые за всю жизнь иной раз побоялись позвать, ты! Слышишь меня, Господи?! Сделай так, чтоб у этого парня было всё хорошо всегда, он это уже заслужил. Да, это сказал я, Дасти Аттенборо, и требую, чтоб оно было так! Да, я, сходивший с ума после смерти Яна, я требую, чтоб все твои милости, которых у тебя хватает, были теперь для Лоэнграмма, отныне и навсегда, понял?! Это сказал я, в здравом уме и трезвой памяти, и вино тут вовсе ни причём. Дасти медленно и с удовольствием допил вино и ощутил наконец огромное облегчение, как будто сделал что-то, что нужно было сделать очень давно. Как будто стоял себе на борту, что неумолимо падал в чёрную дыру и вдруг вылетел из опасной зоны. Должно быть, что-то подобное ощутил Ян под Вермиллионом, когда отказался отдать приказ стрелять по флагману фактического врага. Что ж, похоже, это всё, на что его хватило, получается… Негусто, как и у меня, что поделать. Хотя вот вряд ли я бы сейчас отказался служить этому парню, будь мне предложена такая честь, а Ян отказался, помнится. Идиот!
   Конев наконец-то что-то решил с церемониймейстером, и тот некоторое время спустя объявил о том, что команда жениха надумала выступить с каким-то там номером… Дасти плохо слушал. Когда же Конев и команда вынырнули посреди опустевшего после танцев пространства уже не впятером, а группой в шесть раз больше, он с унылым интересом решил поразглядывать их, дабы соблюсти видимость вежливости. Итак, кожаные штаны и куртки с бахромой, сапоги до колен с огромными пряжками, как и на ремнях и куртках, шляпы с широкими полями набекрень, кое-где синие штаны из парусины, украшенные бусинами и разноцветной вышивкой, пёстрые платки… м-да, дикари на параде. Точнее, на карнавале, точно – ну да,  крупноватые акустические гитары да банджо с огромными шёлковыми бантами, кастаньеты – уж не эйдж-кантри ли устроить собрались? Для Изерлона при Яне ещё ничего, конечно, но имперцы или обхохочут, или присоединятся, и только успевай тогда, перехватят позицию лидера. Удивили столицу солёной рыбой, мрачно расхохотался про себя Аттенборо и твёрдо решил не участвовать в этом безобразии, хотя сам в другое время в другом месте кинулся бы отплясывать крепче кого угодно. Он всегда любил линейные танцы – там не надо ничего самому соображать, веселье охватывает полностью, ведь весь коллектив пляшет одновременно и одинаково. И только после циничного замечания Катерозе о стадном рефлексе обезьян и намеренном стремлении стереть индивидуальность загрустил, обнаружив, что возразить ему нечего. Шейнкопф, помнится, тоже ехидно прошёлся насчёт дурацкой манеры прятать пальцы за ремень, заявив, что сей жест озабоченного самца ну никак не подобает солидному мужчине, если, конечно, он не провоцирует скандал намеренно. Дасти нутром ощущал, что если уж люди, будучи просто потомками жителей Рейха, столь щепетильны в таких тонкостях, то уж те, кто сейчас руководит Империей, точно отреагируют в том же стиле. И ни за что не хотел поэтому показать сейчас свою принадлежность к этой демократической традиции танцевальных ранчо.
- Юлиан, шёл бы ты с ними зажигать, а? – попросил он жениха, хотя в голосе Дасти упорно не ощущалось никакого энтузиазма.
- А зачем? – лучезарно улыбнулся в ответ тот, совершенно не понимая намёка. – И так хорошо.
- Затем, что хоть ты и лидер, но всё же не Ян! – теряя самообладание, прошипел в гневе Аттенборо. – Хочешь потерять сторонников – тогда сиди истуканом, ладно!
- Тише, Дасти, - раздался вполне себе спокойный и уверенный голос Катерозе. – Мы просто сделаем чуть иначе, не волнуйся.
- Что ж, тебя я послушаю, миледи фон Кройцер, - мгновенно успокоившись, рассмеялся адмирал. – Вот только тебя слушать мне теперь и остаётся, - и он отвернулся, как будто для того, чтоб лицезреть танцы феззанцев.
   А те с настырным задором взялись за свою потеху, стиль которой безошибочно угадал уже полупьяный республиканский адмирал, и в результате в линию выстроились уже не три десятка, а ещё раза в три больше танцующих. Эта длинная змея неторопливо ползала по всему пространству залы около пяти нудных минут, а затем рассыпалась и исчезла в толпе под шумное одобрение соплеменников. 
   Когда аплодисменты феззанцев стихли, церемониймейстер слегка замялся, что было уж вовсе непривычно и неприлично. Среди имперцев раздавались сдержанные смешки, как будто офицеры не желали сильно зубоскалить в голос, откровенно потешаясь над остальным собранием. Конев первый понял, что их выступление, мягко говоря, не имело успеха, и растерянно заозирался по сторонам, не сообразив сразу, что делать. Аттенборо с тайным злорадством наблюдал его замешательство, не озаботившись скрывать скуку и разочарование, которая очень заметно проступила на его лице, и снова потянулся к разносчику за вином. Как только он успел закончить этот маневр, раздался негромкий, но сразу перекрывший все остальные звуки насмешливый голос Императора:
- Что ж, можно и подурачиться малость, в самом деле. Биттенфельд, ты помнишь нашу изерлонскую ещё смешинку про десантуру, ту, что пели до стычки при Тиамат? – и, вальяжно зевнув, Император поднялся со своего места, неторопливо отстёгивая с плеч плащ.
   Аттенборо застыл с раскрытым ртом, а помещению пронёсся сдавленный вздох – назвать давнюю битву стычкой мог только тот, кто её выиграл, не смотря на совсем противоположный прогноз накануне её  с обеих сторон фронта… Да и намёк на дату – Юлиан Минц в то время был малым ребёнком, а о Яне ещё никто и не знал ничего толком, был очень понятен абсолютно всем присутствующим. И, хотя далеко не все поняли, что происходит, ощущение слабого и не очень дискомфорта появилось почти у всех – адмиралы Рейха молча, все, как один, последовали примеру командира, проворно освобождаясь от плащей и оставляя их кто спутницам, кто – сопровождающим офицерам, и двинулись каждый к сцене.
- О, действительно, это очень милое хулиганство, Ваше Величество! – отчеканил тем временем Биттенфельд, просияв улыбкой дикого тигра. – Помним, и с большим удовольствием! – добавил он, двинувшись также к сцене.
- Вот и славно, тряхнём стариной, - ослепительно улыбаясь, мило проворковал венценосец, тоже двинувшись в том же направлении.
   С быстротой молнии мелькнули три фигуры в мундирах младших офицеров Рейха, быстро исчезнувшие среди музыкантов. Семёрка рослых мужчин в парадных мундирах не торопясь расположилась на сцене, по-деловому перемигнувшись, явно затем, чтоб скорректировать положение каждого относительно других. Император застыл в центре не очень понятной конфигурации, на первый взгляд ровно выставленной по нужной системе… Грянули нарочито простенькие аккорды, в том незамысловатом стиле, когда военная аристократия намеренно упрощает субординацию, вплоть до обращения по именам – создавая на публику впечатление полной демократичности в общении. Однако даже кто как будто случайно что делает – на самом деле подчиняется нужному регламенту, и это понятно всякому даже торговцу, понимающему чувство ранга. Для тех же, кто был этого чутья лишён – всё же замечали, что для простого компанейского общения в дружественной атмосфере действия команды, порознь каждого и всех одновременно как-то слишком слаженны и сложны в итоге. Как труппа талантливого балетмейстера не позволяет себе ничего лишнего, так и сейчас нарочито пренебрежительно простая прогулка танцоров в стиле стэпа уже намекнула, что забава ещё не начиналась. Рубленые куплетики про отдых в кубрике звездолёта и прочие невинные шалости десантников на подлежащей зачистке планете, шаловливо подхватываемые по очереди каждым участником забавы, вовсе не вызывали ощущения простачков, и на второй пачке рифмованных строчек началось настоящее феерическое шоу.
   Аттенборо поймал себя на том, что глазеет, сам не свой от восторга, словно малый ребёнок. Ему и в голову никогда не приходило, что боевую акробатику можно использовать как танцевальный контент. Да ещё в таком нарочито приземлённом стиле – и выдавать серии пируэтов согласованно. Хотя со стороны казалось, что танцоры играются чуть ли не как дети, сложность фигур говорила сама за себя. Оглянувшись на феззанцев, Дасти понял, что вовсе не одинок в своём восприятии происходящего. Юлиан смотрел на сцену с ужасом, Катерозе, напротив, с гордым торжеством, как будто имела к этому какое-то самое прямое касательство. И только имперцы смотрели с непоколебимым спокойствием, а их дамы – с тихой светлой радостью, как на семейном празднике старшие глядят на счастливых домочадцев. Вдоволь нарезвившись за тройку минут, успешно показавшиеся собранию за десятку, блеснув мастерством такого уровня, что берет  поневоле падал с головы, имперская команда успешно сложилась в крепкую звезду вокруг своего командира, и застыла уже в тишине после внезапно оборвавшейся мелодии. Прежде, чем собрание успело среагировать и разразиться овацией, раздался негромкий, но слышный на всё помещение голос Катерозе:
- А я говорила, что у командора розентриттеров не было никаких шансов против имперского адмирала даже в полной защите, - заносчиво произнесла она с жёстким апломбом, гордо обмахиваясь веером. – Вот вам и доказательство, что капитан Шейнкопф – хвастун, он никогда бы не одолел Ройенталя.
   Она рассчитала точно – даже пожелай кто всерьёз ответить на эти слова, из-за шума, криков восторга и крепких вполне искренних аплодисментов это стало невозможным. Сдержанная улыбка, сиявшая у каждого из танцоров, чуть подзадержалась у них на лицах – каждый обдумывал только что услышанное, но спокойно разойтись по местам как будто это никому не помешало. И только Император неосознанно сделал свой знаменитый жест, лёгким движением откинув чёлку назад правой ладонью – не то хотел показать это на публику, не то действительно впечатлился услышанным. Однако он ушёл к своему креслу со столь царственным видом, что через пяток секунд все забыли об этом.
   Пока зазвенела какая-то нейтральная мелодия, предоставляя собранию отвлечься на сласти, вино и прочие чревоугоднические изыски, перед тройкой республиканцев возник церемониймейстер:
- Позвольте узнать, судари, Ваша сторона будет выставлять какой-либо номер?
- Я не желаю уже ничего делать, - прошипел едва слышно Аттенборо, поспешно опрокидывая в себя бокал. – Хватит и того, что я и так торчу тут всем на потеху, как дешёвый клоун.
- Пожалуй, нет, - задумчиво проронил Юлиан, радушно улыбаясь.
   Раздался резкий щелчок веера, и Катерозе ледяным великосветским тоном проговорила, приветливо улыбаясь церемониймейстеру:
- Будет, сударь, вот, это для тапёра, пожалуйста, он разберётся, что с этим делать, - и аккуратно подала ему на перчатку плашку файлохранителя.
- Благодарю, - вежливо раскланялся церемониймейстер и исчез.
- Что это означает, Карин? – тихо поинтересовался Юлиан.
- Что не нужно мне мешать, только и всего, - холодно ответила невеста, слишком уверенно управляясь с веером. – Не умеешь – не берись, без тебя разберутся.
- Ты слишком уверенно отодвигаешь меня, - с лёгкой укоризной произнёс жених, тихо улыбаясь.
- Зевать некогда, - холодно пояснила дама. – Кого уделал трижды слепой фехтовальщик, тот не успевает за событиями, ага, - и, чуть откинувшись на спинку дивана, она с жёсткой интонацией пропела какие-то рифмованные пластом вирши. – «Судьба ведёт наёмника сквозь тысячи дорог. На перекрестье городов и трасс. Театр Последней Битвы пройден вдоль и поперёк. И с нами Бог - так кто же против нас?!»
- Ты по-прежнему уверяешь, что он был слеп? – недоверчиво сказал Юлиан. – Боюсь, это нам с тобой тогда показалось просто…
   Катерозе медленно повернула голову в его сторону, как человек, потрясённый услышанным до глубины души, и с циничным интересом – это называется взглядом покупателя на невольничьем рынке – уставилась на собеседника. Будь Юлиан более взрослым, он истолковал бы верно всё, что содержал сейчас этот многообещающий взгляд. И счёл бы правильным испугаться за свою жизнь, как минимум. Но ничего этого с ним не случилось, тем более, что Катерозе начала улыбаться. Слишком ослепительно и торжествующе, так, что Аттенборо стало холодно, хотя его этот безжалостный оскал никак не касался.
- Ох, он зря оставил тебя в живых, Юлиан, правда, - насмешливо произнесла Катерозе и холодно отвернулась. – Нельзя быть великодушным с тем, кто не в состоянии оценить это.
- О чём это речь? – с вызовом поинтересовался Дасти, уловив вдруг в беседе обстоятельства, доселе ему ещё неизвестные. – Чего я не знаю в эпизоде про дуэль с императором, а?
- После расскажу, Дасти, - убитым тоном попросила Катерозе, взглянув на него с дружеским апломбом соратника. – Здесь не время и не место.
- Хорошо, - со спокойной дружеской интонацией проговорил, почтительно кивая, Аттенборо. – Впрочем, мне уже достаточно услышанного, благодарю.
   Катерозе наградила его непонятным Юлиану доброжелательным взглядом поверх раскрытого веера и вежливо кивнула. Больше никто ничего толком не сумел развить ни в какой теме, потому что подошёл чуть растерянный на деле Конев. Его интересовала возможность пригласить невесту на танец – и сильно расстроило известие о том, что помышлять о том не следует. Катерозе уже всерьёз опасалась, что хладнокровия ей может не хватить на этот эпизод, но дело спас церемониймейстер, объявивший её выход, и можно было резко задёрнуть фату на лицо. Конев сразу же исчез прочь, Аттенборо посмотрел на неё с искренним дружеским желанием удачи. Ещё один взгляд явно пламенел где-то в отдалении, но о его существовании знала только она, его обладатель, да ещё мог догадываться Оберштайн, что находился сейчас среди сопровождающих Императора. Молодая дама величаво поднялась со своего места и двинулась по свободному пространству залы, среди летнего метеорного дождя по горной тропинке, заросшей можжевельником и кедрами – так отозвалась под ровную раскатистую мелодию автоматика осветителей, повинуясь заданной программе. С каким выражением смотрит на неё молодой муж, её вовсе не интересовало, а посмотреть на Императора, что застыл на месте с ничего не выражающим видом, крепко сжав ладонью подлокотник кресла, у неё сейчас не было никакого права. Идти было чуть легче, чем на вечеринке в офицерском клубе, но и только.
   Аппаратура старалась вовсю, окрашивая белое вычурное платье невесты в переливы изумрудных оттенков, поливая его флёром тонов индиго, подстраивая под них радугу ультрафиолета, что отражалась от нужных плоскостей покроя. Так, вот и точка цветка акустики, как и предупреждали техники, как раз успела к проигрышу, и открываем волной лицо, вот так, фата сидит крепко, можно не опасаться, что слетит от широкого жеста…
-  Метнулась сумерек спираль на яркий подиум заката. Мне ничего уже не жаль, и ни к чему считать утраты, - крепким ровным сопрано взяла девушка так, что потолок чуть загудел. - Два километра с гаком грудь темнеет, к ночи привыкая. Ну почему канва такая, что ничего нельзя вернуть? – метеоры взялись падать прямо вокруг неё, в яркое ночное разнотравье, превращаясь в светляков в можжевеловых кустах, а Катерозе выдала что-то на очень старой лингве, но зато на всем известный мотив о любви и разлуке.
   Это звучало всего-то на пару восьмистрочий, но заставило множество народа побледнеть от волнения, не очень осознаваемого толком, древнего и вечного одновременного. Затем мелодия вернулась к прежней неторопливой чуть грустной балладе, а певица продолжила уже без особой заботы о рифме, глядя вверх и в никуда одновременно.
- За расставаньем будет встреча – лишь сильному дано понять, что так бывает, и сбывается. Однажды я вернусь, когда будет крепко нужно, и мы снова победим всё, что пытается нас уничтожить. Ты просто знай это, что я не ушла от тебя, и держись, как мог всегда. Темнота уже побеждена, осталось совсем немного, и я осталась с тобой на самом деле, уже насовсем. Ничего не бойся и дождись, люблю!
   Затем почти сразу песня снова ушла на что-то уже без слов, пышная долгая вокальная партия с феерическими переливами ещё пару минут чаровала совершенно обомлевших зрителей. После мелодия стала с плавным рокотом затихать, а освещение – превращать ночь вокруг фигуры невесты в рассвет, и смокла, когда солнце полностью оставило заливать её утренними лучами. Шум оваций и восторгов накрыл этот финал без всякой паузы, и не было сейчас ни одного восторженного зрителя, кто не смотрел бы на чуть залитую румянцем певицу, что смущённо улыбалась своему успеху. Поэтому только Оберштайн и мог заметить, как вроде бы без всякой на то причины кусает губы Император и сразу же маскирует это движение под церемониальное распитие вина из бокала, будто от обычного великосветского интереса. Из толпы имперцев резво выпрыгнул капитан космофлота с огромным букетом для героини оваций – этот эпизод не привлёк никакого внимания венценосца, который, похоже, с трудом удержал себя от желания привычным жестом недовольства разгрохать пустой бокал. Райнхард как будто совершенно невозмутимо откинулся в кресле, демонстрируя лишь протокольный интерес к происходящему – и взгляд, который он наконец бросил на Катерозе, уже двинувшейся с букетом к своему месту, не содержал в себе абсолютно ничего. Кабы не резко потерявшие голубой цвет глаза, мгновенно превратившееся в серые, с холодным бесстрастием отметил для себя Оберштайн, можно было бы поверить, что их обладатель и впрямь нисколько не взволнован. Да уж, нынче грозы не будет – не случилось бы вместо неё землетрясение, с мрачной иронией подумал про себя министр и незаметно вздохнул.

4. Созревшие плоды

   Аттенборо эпизод с соло Катерозе заставил сразу погрузиться с мрачную задумчивость – несмотря на выпитое уже вино, он быстро вспомнил сцену на крыше отеля, которую наблюдал из укрытия, и снова ощутил сильный мистический трепет. Хотя через некоторое время он с удовольствием очнулся от них, осознав, что катастрофа отменяется, просто рейд сегодня выдался тяжёлым, только и всё. В ненавистном мундире республиканца становилось душно, этак скоро появится желание избавиться от него к чёрту, точнее, оно станет невыносимым. Объявили танцы для всех, и с невестой тут же удрал кружиться в вальсе Поплан – всё понятно, учитель и ученица должны поговорить, да ещё после всех нынешних событий. Юлиан просиял вовсе, увидев это – он, похоже, сегодня не перестаёт счастливо улыбаться, и это уже порядком бесит. О чём он вообще думает, сидя на этом красном диване – непонятно, но Дасти ещё не был пьян настолько, чтоб устраивать непотребства в стиле валяний по полу и обезьяньих прыжков – пока его сильно смущало присутствие Императора со свитой, но, не исключено, что лишь пока… Пока он раздумывал также о том, что если песня Катерозе не была просто эффектной зарисовочкой, показывающей, что лагерь республиканцев содержит не только тупиц, не умеющих танцевать, то она могла быть адресным посланием единственному человеку. Это доказывало то, что он увидел на крыше после грозы. То, что признание в любви было адресовано Императору, его вовсе не удивляло и не возмущало нисколько, но кем же надо быть, чтоб спокойно такое проглотить, какие нервы должны быть у слышавшего? Или же это вообще какая-то хитрая шифровка или даже представление на публику? Вполне вероятно и такое, но, кажется, публика не заподозрила ничего на адрес венценосца, тогда стоит вернуться к первой версии. Или не стоит – а у людей просто какая-то там путаница в чувствах, вне всяких вовсе политических игр? В сущности, а куда это я лезу? – одёрнул себя наконец Дасти, - если будет надо, меня известят, а коли ничего пока не знаю, значит, и не нужно. Вообще, может мне всё показалось? Так и будем пока думать, это намного вернее.
   Перед глазами появилась какая-то белокурая модница из клана имперцев, и очень вежливо пригласила. Аттенборо едва не рехнулся от радости и умчался в вальсе, задыхаясь от счастья. Он настолько свыкся с мыслью, что ничего хорошего уже не будет, что этот подарок судьбы был для него полной неожиданностью. И даже если бы он узнал, что этим счастьем обязан Оберштайну, то не смутился бы на миг и отблагодарил бы со всей искренностью, не побрезговав даже поклониться не по разу. А уж когда услышал спокойные комплименты своей манере водить в танце и просьбу продолжить дальше, понял, что так здорово не было неизвестно сколько… Когда это чудо закончилось, он вернулся на свой позорный пост подле Юлиана уже совсем другим человеком. «Вы прекрасный кавалер, сударь, и у Вас получится быть блестящим офицером где угодно» - звенело у него в ушах ещё не один день после. Дасти даже выпалил даме, что сегодня – последний день, когда он носит этот проклятущий мундир, и та с искренним восторгом предсказала ему самое блестящее будущее в этом случае. Они оба знали, что больше никогда не встретятся – но он был благодарен человеку, спасшему его из пучины отчаяния, а ей было просто приятно ободрить того, кто вынужден страдать там, где остальные веселятся. Аттенборо сам не заметил, что улыбается. Сегодня же, после всей этой жутко муторной свадьбы, отправлюсь гулять по улицам и найду себе симпатичную феззанку, решено! А там и мисс Безбрачие пусть получает отставку, достала, скучная дура!
   Именно благодаря этому Аттенборо, в отличие от Юлиана, полностью пропустил такое событие, как ещё один танец Катерозе с правителем Галактики… По-простому, среди всех остальных, в том числе и феззанцев как будто – только глаз офицера мог заметить, что вальсирует эта пара в плотном кольце из адмиралов со своими дамами. Что там не понравилось Юлиану – Дасти уже не интересовался даже, скорее всего, дело было в умиротворённом выражении лица вернувшейся из кружев венской забавы новобрачной. Тем более, что мимо прошёл и остановился не кто-нибудь, а Биттенфельд собственной персоной, и с бесцеремонностью своенравного вояки воззрился на бывшего противника в Изерлонском коридоре, разглядывая его, как ценитель – насекомое…
- Ага, вот он, стало быть, «тот, кто не единственный командир», ага, - как будто задумчиво проронил он, полыхая озорными молниями в глазах, и чего от них стоило ждать – было абсолютно непонятно…
- Было дело, - весело улыбнулся в ответ Аттенборо, проворно хватая ещё один бокал с подноса разносчика. – Поди, хотите мне сказать что-нибудь вроде «ну вот мы и встретились, щенок!», да? Во всяком случае, это было бы логично, - спокойно добавил он, отпивая глоток.
   Знаменитый командир Чёрных Рыцарей помолчал краткий миг, в своей привычной манере сложив руки на груди, затем добродушно расхохотался, покачав головой:
- Вот, стало быть, какими нас желают видеть, - проговорил он совершенно спокойно. – Даже скучно оправдывать такие ожидания, право. Нет, я просто хотел выразить свои соболезнования тебе – с таким командующим, что у тебя нынче, я бы уже повешался. Ну, и предложить тебе, памятуя наши стычки…
- Не надо! – поспешно прервал Дасти, по-детски беспомощно заслоняясь ладонью от неизбежности. – Не надо, прошу Вас, - тихо попросил он, так, что у собеседника отвисла челюсть. – Поймите, мне нельзя этого, я уже присягнул одному человеку, и Вы сильно ударите меня искушением – не надо, мы и так хорошо друг друга потрепали там, в космосе…
- Вот как, - задумчиво проронил Биттенфельд, мгновенно став совершенно серьёзным. – Но ты ж вроде пока в этом мундире ещё… ладно, прости, не знал.
- Это ненадолго уже, - сухо пожал плечами Аттенборо. – Благодарю Вас за участие, сударь.
- Что ж, каждому – своё, - рассудительно сказал собеседник, тихо пожимая плечами. – Желаю тебе никогда не пожалеть о своём выборе, что бы он тебе не принёс. Пошёл я тогда, Император покидает свадьбу.
- Вот и славно, наконец-то я отвяжусь, - тряхнул головой Дасти, оскалившись и сверкнув глазами в сторону Юлиана – тот что-то с грустным видом спрашивал у надувшей губы невесты – и вежливо кивнул Биттенфельду. – Счастлив был познакомиться с Вами так, адмирал. Удачи Вам во всём.
- Да ладно, может, увидимся ещё где, - добродушно усмехнулся тот. – Война ж вроде окончена, всякое может быть. Бывай здоров, - и, отвернувшись, двинулся прочь своим широченным шагом.
   Аттенборо с грустью проводил его ровным взглядом, отвернулся – чтобы увидеть, как Юлиану прилетело веером по щеке… Тот от неожиданности аж шлёпнулся снова на диван.
- Конев!!! – приказным тоном раздалось тем временем.
- Да, миледи? – как чёрт из табакерки, вынырнул тот из толпы с вытаращёнными глазами.
- Живо дай мне микрофон тапёра и уйми свою банду, чтоб не смели лезть на сцену, туда иду я! – с железным апломбом скомандовала Катерозе.
- Один момент! – с истинной лакейской выправкой и учтивостью отреагировал феззанец, одной рукой протягивая требуемое, другой отчаянно делая нужные знаки кому-то. – Всё, можно действовать.
   Величаво кивнув в ответ вместо дежурной благодарности – ну и повадочки! – взвыл про себя ошарашенный Юлиан, не зная, что ему делать с набухающей шишкой – невеста взяла подиумный шаг, и на третьем публика уже в массовом порядке взялась оборачиваться на неё, предвкушая новое зрелище. Аттенборо не спеша двинулся следом в паре метров, как будто случайно – так ему не хотелось оставаться рядом с Юлианом, что он не смутился тем, что выглядит сейчас не то спутником дамы, не то участником действа. Он сам толком не понимал, зачем это ему, но чувствовал, что делает всё правильно. Тёмная волна с брызгами цветных пятен – имперская часть собрания – тем временем примерно с той же скоростью двигалась к выходу, расстелившись широкой треугольной поляной, на острие которого сияло солнце – Император в белом плаще, казалось, уносивший с собой всё очарование вечера. Впечатление сильно усиливалось тем, что осветители вынуждены были выливать на его фигуру больше света, чем на невесту, в результате та шла будто сквозь пёстрые сумерки, образованные карнавальными образами феззанских гостей. И уж насколько случайно было то, что Катерозе оказалась на сцене, поднявшись на неё с той же стороны, что спустился правитель Галактики, а также то, что она вовремя успела выдать то, что считала нужным – Аттенборо, расположившийся неподалёку от края сцены, сопоставлять уже не желал.
- Третий трек, - деловитым тоном бросила дама тапёру, тот мгновенно послушался. – Вспомним всё, ага.
   Вступления, как такового, почти не было, и после томного аккорда со сцены уже поплыл голос певицы:
- «Чем кровавей родина, тем надрывней слава, чем бездарней маршалы, тем пышней парад», - плавно потянула Катерозе густым сопрано, нарочито высоко задрав голову и полыхая нехорошими молниями в глазах. – «Выползла из логова ржавая держава, вызверилась бельмами крашеных наград», - мелодия подхватила жёсткие слова плавными раскатами. – «Плещутся над площадью тухлые знамена, нищий ищет в ящике плесневелый хлеб, ложью лупят рупоры: "Вспомним поименно!", склеен-склёпан с кляпами всенародный склеп», - недобрым шипением подтянула девушка протяжные тона следующих слов.
   Мелодия тем временем набирала стучащие обороты, звеня перестуками. Император чуть замедлил шаг, потом ещё – эти его действия стали заметны только, когда он повторил их ещё дважды, очевидно, он хотел дослушать, но не желал явно показывать это.
- «Лбы разбиты дО крови от земных поклонов», - почти рычала певица с явным ехидством в голосе. – «Мы такие грозные - знайте нашу прыть: мы своих угрохали тридцать миллионов! Это достижение вам не перекрыть!» – она с претензией щёлкнула пальцами на публику, и феззанцы перестали улыбаться, отлично поняв намёк с цифрами и уже начиная дрожать от страха – как это воспримет Император? - "Крики заскорузлые застревают в глотках, тянет трупной сладостью с выжженных полей", - продолжало безжалостно хлестать по нервам слушателей. – «И бредут колодники в орденских колодках, и в глазах надсмотрщиков плещется елей».
   Мелодия взбрыкнула ещё сильнее, Император остановился и сделал знаменитый жест, откинув чёлку со лба, затем неспешно обернулся, чтоб взглянуть на сцену. А оттуда неслось ещё жёстче:
- «Думать не положено, да и неохота, пафос вместо памяти, дули вместо глаз», - здесь слова сопроводила ещё очень презрительная улыбка. – «Бантиками ленточки, глянцевые фото, куклы на веревочках, плюшевый экстаз», - уже явно издеваясь над памятью Союза, ядовито тянула Катерозе.
   Аттенборо, почувствовав, что настал его момент, приосанился – он и так ощущал себя, будто в тот достопамятный день после битвы, в которой Лоэнграмм разбил на голову все войска Союза, немало удивив этим своё и чужое командование, когда он с Яном прибыли на кладбище и увидели там Джессику в трауре… То огромное оранжевое солнце также слепило сейчас глаза, Ян нёс откровенную чепуху, не зная, как оправдываться, что уцелел вместо погибшего – и ещё не зная, что следовало бы просто обнять даму. Дасти это тогда вовсе не касалось, да и руки в бинтах извиняли его в любом случае – но сейчас те бинты будто снова нарисовались поверх мундира, даром, что он сейчас белый. Вот что вызвали к жизни эти слова – жестокие, но ведь полностью верные, да и жив почему-то сейчас только он, Дасти. Поэтому республиканский адмирал со всем апломбом, на который был способен, чинно кивнул головой и даже сделал важный утверждающий жест, подтверждая правдивость только что спетого текста…
- «Для раба хорошего - свежую солому, для его хозяина - пышный каравай», - с усмешкой летело над головой.
   Юлиан резко вскочил, демонстрируя наконец недовольство происходящим, и свирепо воззрился на певицу – слишком поздно, дурень, лучше бы вовсе делал вид, что ничего не слышал и не видел, холодно усмехнулся про себя бывший соратник Яна-Чудотворца, сдёргивая с головы берет и весьма легкомысленно им помахивая, будто на весёлой вечеринке, пока тот был жив. В итоге получилось, что последние слова песни выстрелили по жениху, и Дасти, выждав, на последнем слове шарахнул ненавистным беретом о пол, с приятным удивлением констатируя про себя то удовольствие, которое испытывает при этом.
- «А за свой родной барак пасть порвем любому, так вот и запомните! Вольно! Наливай!» – прогремело со сцены по нервам слушателей, и повисла тишина, которую отчего-то никто не смел нарушать.
- Я уже говорил, что Союз погиб оттого, что отвратительно поступал со своими людьми, - холодно обронил Император, пожимая плечами. – Жуткая зарисовка, не хотел бы я жить в такой стране, - и, пользуясь тем, что сделал остановку фактически на пороге выхода, молча развернулся и вышел, увлекая этим движением за собой остальных имперцев.
   Юлиан метнулся к сцене, и по выражению его лица можно было догадаться, что он хочет закричать что-то вроде «что вы оба себе позволяете!», но опоздал. Дасти было его вовсе не жаль, скорее, он, разогретый не теми воспоминаниями, уже хотел самовыразиться полностью, и оттого нарочито медленными движениями взялся не торопясь расстёгивать мундир. Тем временем со сцены раздалось очень приятным и милым тоном:
- А теперь продолжим уже не стиле розенриттеров, а их прямых потомков. Итак, дорогие гости, дискотека!
   Аттенборо как раз к последнему слову успел стянуть с себя куртку мундира, с садистским удовлетворением наблюдая за выражением ужаса в глазах Юлиана, и лихо швырнуть её вслед за беретом на пол. Он не видел, что почти синхронно с этим его действом Катерозе вдруг освободилась от пышной юбки, украшенной множеством живых белых лилий, и оказалась в платье с полностью прямым теперь силуэтом, с разрезами по бокам почти до талии. Зато это видела вся остальная публика, приветствовавшая это воодушевлённым рёвом – к пренебрежительным усмешкам последних имперцев, покидающих помещение. Пространство в следующие мгновения оказалось наполненным пусть незнакомыми Дасти, но с вполне понятным ему ритмом россыпями аккордов мелодии, под которую можно лихо отплясывать хоть линейный танец, хоть соло, чем молодой человек с азартом и занялся, увлекая за собой массовку Конева. Тот же застыл столбом, наблюдая эту разудалую пляску, явно ничего не понимая в происходящем вообще. Понервничав из-за тяжелой песни, публика с удовольствием воспользовалась возможностью размяться и сбросить напряжение, и оттого полчаса танцев, по меньшей мере, были уже гарантированы. Так и вышло – феззанцы отплясывали едва ли не с исступлением, испытывая сильнейшее желание доказать, что они сейчас очень веселы, очень. Что там могло после этого остаться от мундира на полу – Дасти уже совсем не волновало. Он краем глаза видел, что Катерозе прохаживается по сцене, плавно пританцовывая и помахивая сложенным веером, и это могло вызвать у более спокойного наблюдателя сильный когнитивный диссонанс – всё выглядело так, как будто она не только контролировала происходящее, но даже и руководит им, наращивая темп веселья в приказном порядке. Тем не менее, у потрясённых до глубины души Конева и Минца именно это впечатление и сложилось, заставив их оцепенеть в мистическом ужасе.
- Юлиан, она у тебя всегда такая была ведьма, или как? – холодным тоном процедил Конев, приблизившись настолько, что посторонние могли счесть его за приятеля жениха. – У меня бы храбрости не хватило жениться на такой, я не аристократ.
- Я люблю её, - совершенно не по делу, с точки зрения спросившего, промямлил Минц.
- Не сомневаюсь, это не любить невозможно, - нарочито свысока фыркнул собеседник. – А ты уверен, что такая может полюбить тебя? Вот я себе не вру, оттого и не лезу, куда не просят – это не мой калибр, прямо скажем, ведь я не подкаблучник.
- Итак, ты смеешь утверждать, что я недостоин своей жены? – надувшись, прорычал Юлиан, впрочем, ещё не испытывая того гнева, какой хотел продемонстрировать.
- Хм, - философски пожал плечами Конев. – Заметим, это сказал ты, а не я. Любопытный вывод.
- Тогда к чему этот разговор? – желчно поинтересовался командующий республиканцев.
- Я хочу понять, хитришь ли ты в самом деле, спрятавшись за её юбку, вот и всё, - преспокойно пояснил феззанец, глядя ясными глазами на собеседника. – Это ведь не кухарка, а царица. Ей нужно соответствовать. Насколько мне известно, её не тронул даже Поплан – это о многом говорит, вообще-то.
- Поплан, будучи циником и бабником, оставил её мне и не скрывал этого, - усмехнулся лейтенант Минц, складывая руки на груди. – Причём тут этот нюанс?
- При том, что те, кто разбирается в женщинах, меньше совершают ошибок в остальном – оттого Лоэнграмм и Ян столько бодались, что у обоих с этим всё было в порядке, их дамы любили, - неторопливо пояснял торговец. – Ты рискнёшь утверждать, что эта красотка всерьёз любит тебя? Или честно скажешь мне, что намерен управляться со всем её руками, как это делал Ян с Фредерикой?
- С каких это пор факт выхода замуж не означает любви к избраннику? – нахмурившись, проворчал Минц.
- С тех пор, как республиканец женится по приказу Императора, - бесстыже улыбаясь, пожал плечами Конев. – Не спорю, в твоём положении сейчас это наилучший выход, но как долго ты намерен сохранять видимость тихони – или это твоя настоящая суть, всё-таки?   
- Вообще-то статус командующего с меня никто не снимал, - ответил тем же собеседник. – Так тебя интересует дальнейшая стратегия автономии Хайнессена, или всё же наличие любви в моём браке?
- И то, и другое, - важно осклабившись, сложил руки на груди феззанец. – На самом деле тут много общего – всё всегда держится на личных симпатиях, а не потому, что некто, полагающий себя командиром, считает других обязанными нечто выполнять. А личные симпатии надо завоёвывать – и это нелёгкая работа, требующая постоянной энергии и внимания.
- Это ты к чему? – хмуро осведомился Минц, чувствуя себя неуютно.
- А ты вспомни историю с правительством Хайнессена, которое побежало убалтывать Императора сделать то, что они хотели – и получило просунутую под дверь номера в отеле бумажку с уведомлением, что они неинтересны этому человеку. Ты можешь сколько угодно негодовать, как это было нехорошо, но факт остаётся фактом – не вызвав к себе уважения или хотя бы интереса, рассчитывать на то, что люди пойдут навстречу твоим желаниям, просто глупо. Или ты настоящий республиканец и полагаешь, что мир обязан вести себя так, как он ему приписал в своих теориях?
- Что ж, мир несовершенен, и люди тоже, но разве можно утверждать, что понимание должного невозможно? – вздохнув, ответил Юлиан. – Разве тот, за кем правда, может смущаться тем, что не смог произвести впечатление на того, за кем сила?
   Феззанец даже поперхнулся от неудовольствия.
- Бьюкок тоже изрекал что-то подобное, но он не доказал ничем, что за ним правда, совершив своё последнее дефиле по арене и укусив Императора за каблук! Отвага сумасшедшего – отвага, безусловно, но она не вызывает у нормальных людей желание рехнуться! И с такими мыслями ты посмел жениться, а!
- Ты о чём? – мило улыбнулся республиканец. – Мы ведь всё равно победим, вопреки чему угодно.
   Конев в избытке чувств хлопнул себя по лбу и сокрушённо покачал головой.
- Похоже, это не лечится. Разве что расстрелом в упор. Какое всё же жалкое зрелище, - и исчез среди толпы.
   Юлиан в смущении почесал затылок и взглянул на сцену. Как раз произошла быстрая смена мелодий на более жёсткую и быструю, ту, что с ещё доконферативных времён получила название рок-н-ролла… На сцену лихо взлетел молодой имперец без куртки мундира, в кружевной рубахе на её месте – кажется, офицер наблюдения из отеля, да и некому больше, пожалуй. В отличие от остальной толпы, спешно разбившейся на пары и также начавшей буквально жарить старинный танец, ему и Катерозе места на сцене вполне хватало, чтоб продемонстрировать своё искусство полностью. Это выглядело стильно и завораживающе, и Юлиан с восторгом залюбовался мастерством танцоров.
- Даже сняв мундир, он остался капитаном космофлота Рейха, - задумчиво проскрипел кто-то совсем рядом. – Видишь теперь, как грустно не уметь танцевать? Когда страной начинает править женщина – значит, очень плохи дела в этой стране…
   Обернувшись на голос, новобрачный увидел перед собой тучную фигуру Маринеску.
- О чём это Вы? Что странного в том, что моя жена любит танцевать, а я – нет?
- Странно утверждать, что не любишь то, что тебе на деле неведомо. Это позиция лжеца – не пробовал, но имею мнение, - проворчал Маринеску, подняв указательный палец вверх. – А я о том, что теперь тебе придётся мириться с тем, что прежде, чем выполнить твой приказ, побегут за разрешением к твоей жене. Впрочем, возможно, тебя это вполне устраивает, а зря ворчу. Но рано или поздно это может кончиться рогами – не думал об этом?
- Вы слишком сгущаете краски, - радушно улыбнулся Юлиан. – Я не замечал у Катерозе амбиций властителя, хотя, конечно, она довольно резкая девушка.
- Амбиции – признак развития личности, а их отсутствие – наоборот, - сухо заметил собеседник. – При смене обстановки они просто обязаны возникать. Ей может понравиться рулить, а тогда твоя карта бита – стоило прилететь адмиралу Мюллеру на Изерлон, как замужество Фредерики стало лишь вопросом времени. Ты же уже сейчас сдал все позиции имперцам – на какое детское ностальжи ты надеешься, когда вокруг ходят взрослые мужчины?
- Причём тут страна? – пожал плечами Минц. – Харизма харизмой, а выносит решения Совет.
- Почему Лоэнграмм стал императором, хотя формально династия Гольденбаумов живёхонька? – криво усмехнувшись, фыркнул Маринеску. – Вот тебе и пример, как харизма лидера влияет на страну. А уж там, где привыкли устраивать выборы – ты уже опоздал, и тебе придётся договариваться с каждым выигравшим их. Конечно, твоя жена договорится  с кем угодно, только одну бровь подняв – но как на этом фоне будешь смотреться ты? Ян-то ушёл в прошлое безвозвратно, оставив республике одну планетку с твоей помощью, а долго ли пыхтел со своей автономией Эль-Фасиль, на который Рейх даже не взглянул, потому что они не кидались в драку с его офицерами? Думаешь, твоей жене нужен будет Совет? Даже если она и учредит его, то под своим каблуком прочно. Её предпочтения яснее некуда – она танцует не с тобой.
- Вы так всё расписываете, будто я женился на политическом деятеле, - миролюбиво произнёс Юлиан. – И как будто мне придётся бороться за власть.
- Ты не понял, парень, - снисходительно покачал головой собеседник. – Это политический деятель женился на тебе, но как только приданое твоё закончится – а оно уже на исходе – никакие красивые речи не спасут тебя от объективной реальности, учти это. Что касается власти – это штука, необходимая в обществе, несмотря на все байки о равенстве и даже братстве, и служит она лишь для того, чтоб для тех, кто верит в эти байки, не наступило реальное рабство. А это с ними происходит всегда. Желаешь царства людоедов? Оно наступит в обществе без власти.
- Но смысл демократии…
- Смысл демократии в том, что нужна легитимная власть, сиречь монархическая структура. Потому должность монарха учреждена для того, чтоб правильно пользоваться властью на благо людей, а не играть в тиранов, как уверяли тебя в детстве горлопаны из агитпропа, работавшего на таких, как Трюнихт. Или даром тебе говорил капитан Шейнкопф, что народ желает диктатуру, а не чехарду из выборов, с которых греют руки только мошенники? Знаешь, в чём смысл работы императора, на деле-то?
   Юлиан вместо ответа втянул голову в плечи, и Маринеску продолжил чуть свысока:
- Она состоит в том, чтоб защищать народ от его правительства. Как видишь, всё существование Союза доказало, что без этого элемента система превращается машину для уничтожения всего человеческого.
- Но абсолютная власть монарха…
- Всего лишь один из инструментов, которым он осуществляет эту защиту – когда понадобится, он пользуется им, но не раньше. Или ты по-прежнему склонен путать мясника и хирурга?
- Но где гарантия, что они не перепутаются? – с вызовом рявкнул Минц.
- Чья бы корова мычала – учитывая, что по этой теме творилось в Союзе, - высокомерно усмехнулся Маринеску. – Но если быть точными, то разве не получают люди то, что они хотели, в конечном итоге? Им просто стыдно в этом признаться, оттого они и кричат, что недовольны – а между тем на этой войне куча народу без сожаления расставалась с жизнью, зная, что получит то, что на деле желала. Меркатц, например, или Машунго – чего ходить далеко.
- Это ужасно! – попытался прервать его молодой человек.
- Это нормально, - Маринеску с важным апломбом сложил руки на груди. – Итак, что понуждает людей приписывать другим свои помыслы – уж не зависть ли к собственным фантазиям и нежелание их исполнять самому? Ты ведь воспринимаешь наличие монарха в штыки лишь потому, что сам не чужд амбициям тирана, но стыдишься сознаться в этом. Для того вся эта болтовня про республиканскую демократию и существует, чтоб валить с больной головы на здоровую и создавать хаос, пожирающий в итоге всё.
- Зачем Вы мне всё это говорите? – вспылил новобрачный. – Сегодня такой день…
- В качестве свадебного подарка как раз – дабы ты не рассорился с женой прежде, чем станешь мужем окончательно, - весело фыркнул в ответ Маринеску. – Она слишком хороша для тебя, это все видят. Надеюсь, у тебя хватит ума любить её, а не учить своему пониманию нужных принципов, - и, сокрушённо покачав головой, Маринеску растаял среди танцующих, как дымка в свежем воздухе.
   Таким образом, налюбоваться на танцы, которых хватило ещё на сорок минут, у Юлиана без лишних мыслей не получилось. И все эти мысли были достаточно безрадостны. Возможно, он бы и смог поддаться безудержному веселью, но про него как будто все полностью забыли, и пришлось просидеть на диване в одиночестве всё время, пока толпа и пара, её без устали зажигающая, не соизволили прийти к концу дискотеки вместе. Аттенборо тоже плясал со всеми, как бешеный, и ни разу не подошёл больше к жениху. Да и сопровождал он их с невестой только до лимузина, положенного отвезти их куда-то, бесцеремонно заявив, что уходит искать приключения до следующего утра.
   Сам Дасти ещё не знал, что в точности выполнит то, что в запале посмел, едва ли, не крикнуть – отправившись в отель переодеться, он застал там горничную. Милую, очаровательную и по-детски  восторженную. Выпитое вино сыграло с Дасти скверную шутку – как и слишком обтянутые аппетитные формы девушки… Правда, услышав после: «Хотите, я уеду с Вами на Ваш Хайнессен?», Аттенборо уже не жалел о случившемся. Сим обстоятельством объясняется тот факт, что ещё на протяжении трёх суток он не вспоминал о новобрачных. И откуда взялась его будущая жена столь вовремя в отеле, тоже не думал вообще. Справедливости ради стоит сказать, что об этом была осведомлена Катерозе фон Кройцер, но она не сочла нужным когда-либо давать повод думать, что ей известно что-либо на эту тему.
   А с новобрачными приключилась и вовсе любопытная история. Едва лимузин проехал около трети предназначенного пути, как Юлиану надоело молчать и ждать, когда суровая миледи вновь станет нежной феей с Изерлона – впрочем, этого он не дождался вообще уже никогда… Поскольку весь свадебный церемониал так и не содержал в себе ожидавшегося крепкого поцелуя молодожёнов, молодой муж решил, что момент, когда они фактически одни на диване авто, самый что ни на есть подходящий. Каково же было его изумление, когда сначала от него вежливо отстранились, а затем веером дали понять, что пытаться не следует…
- Почему? – растерянно спросил молодой человек, нарушив, наконец молчание.
- А зачем? – невозмутимо пожала плечами девушка. – Если тебе показалось, что Император на дуэли был слеп, значит, мы уже целовались, верно? Да и не люблю я обжиманцев в авто, я уже не подросток.
   Юлиан Минц пьян не был, но ощутил, что становится зол. Однако он сдержался и сказал вполне миролюбиво:
- Катерозе, а что у тебя было с Императором?
   Он совершенно не думал, к каким роковым последствиям приведут эти слова… Всё-таки Карин была дочкой капитана Шейнкопфа в полном смысле этого слова и унаследовала многие его замашки, случайно либо нарочно. Последнее, что успел зафиксировать мозг Юлиана – это резко приближающийся кулак, кажется… В следующий момент этот мозг постигло очень серьёзное сотрясение – с потерей сознания на трое суток, а образовавшийся в половину лица синяк было невозможно свести в течение полумесяца. Поэтому слова, прогремевшие над ухом уже после удара, Юлиан не слышал.
- Плебейская душонка, всё меряет по себе, - ядовито процедила Катерозе, вынимая из-под корсета блок связи и набирая на нём нужный номер. – Остановитесь, пожалуйста, - вежливо попросила она водителя.
   Через три секунды на вызов ответили, и Катерозе сухо скомандовала адресату:
- Герман, подъезжай уже, пора.
   Выбравшись из авто, молодая дама уселась за спину лихо подрулившего к ней мотоциклиста в форме имперского капитана и унеслась с ним в направлении, только ему известном. Заметив это событие, водитель счёл нужным заглянуть в салон. Там он обнаружил обмякшее и бесчувственное тело жениха и пышную юбку невесты, с которой большая часть белых лилий уже была сорвана.
- Впервые вижу такого неуклюжего новобрачного, - проворчал он себе под нос, прикрывая дверь и отправляясь на своё место. – Интересно, что он ей сказал? – и взял курс на ближайший медпункт при полицейском участке.

Покинувшая свадьбу имперская часть собрания внушительным кортежем двигалась к оперному театру. На этот раз представление ожидалось в пять отделений, в старомодном стиле древних парижских подмосток, отчего те, кто не особо интересовался собственно спектаклем, до которого оставалось ещё добрых сорок минут, вполне могли развлекаться прогулками по садам вокруг и посиделками в крохотных кафе поблизости. Император Райнхард отчего-то вдруг решил вспомнить свои прошлогодние заскоки с подчёркнутым интересом к культуре, однако на этот раз он не то определился в собственных предпочтениях, не то сразу решил действовать только по заранее выбранному стилю, жёстко дав понять заинтересованным лицам, что его привлекает только классика. Оттого театр и расстарался, резко вспомнив собственные исторические корни на таком уровне – а сотрудники служб безопасности решили, что финал лета выдался горячим… Собственно, маньяков оперы даже знаменитого сумрачного германского гения было немного – оттого куча народа стремилась посетить одно из отделений, наловить счастья от созерцания живого и здорового монарха и весело удрать себе восвояси. Сам он, к ужасу кое-кого из штаба, по всей видимости, принадлежал к такому уровню маньяков – ни нынешнее представление, ни ещё пара подобных в этом сезоне не заставили его всерьёз утомиться, скорее, по-настоящему порадовали хорошей музыкой. В следующих сезонах он появлялся на спектаклях также с Её Величеством – к великой радости женской половины планеты. Сотрудники театра воспринимали эту жаркую пору как крестьяне погожую погоду в страду – серьёзно и восторженно, оттого в этот раз, в отличие от исторических традиций, нигде не случилось ни безбилетников, ни гаменов, воспетых известным охотником до чужих юбок и штанов, Виктором Гюго. Это, впрочем, не означало, что гамены исчезли на Феззане вовсе – окончательно они уйдут под патронаж имперской полиции только через шесть лет, когда население Галактики полностью смирится с мыслью, что династия Лоэнграммов – это не временное явление…
   Зеваки в тот вечер были щедро вознаграждены за своё любопытство – кроме кортежа самого Императора со штабом и целой армады сопровождающих офицеров со своими дамами, к театру прибудет также пара лимузинов с разных сторон – чёрный, в котором любой гамен опознает личную парадку министра обороны, а заодно и серого кардинала Рейха, Пауля фон Оберштайна, и некий стильный белый, с гербами династии такого размера, что поначалу не только гамены начнут ломать голову, кто на нём прибыл. Водители этих авто чётко и аккуратно припаркуют их рядом – и Оберштайн очень галантно собственноручно откроет дверь загадочного лимузина, чтобы увести Аннерозе Грюнвальд в ложу, где они останутся на виду у всей публики целых три отделения спектакля. Появление родной сестры Императора на людях вызовет эффект разорвавшейся бомбы – теперь думать о том, что эту даму что-то не устраивает в Новой Империи, не приходилось никому. Двор, которого у молодого монарха просто не было по причине того, что он был слишком часто занят то войной, то столицей, вдруг показался во всём своём блеске и великолепии не только Феззану, но и остальному Рейху. Даже Биттенфельд умудрится не только проторчать на виду у всех четыре отделения спектакля, но и получить от этого удовольствие. У него вполне хватит хладнокровия также наблюдать, как Оберштайн с грацией настоящего актёра драмы по окончании третьего отделения наденет кольцо на руку даме, кавалером которой оставался во время всего пребывания в театре. Когда все без исключения глаза тех, кто лицезрел это неожиданное для всех действо, обернутся к Императору – они увидят лишь снисходительную улыбку и сдержанный кивок, как будто ничего особенного не произошло. К чести Биттенфельда, да и остальных адмиралов и офицеров, ошарашившая всех новость будет воспринята позитивно – и вызовет страшный шок только у Меклингера. Следует также заметить, что среди множества публики, на долю которой выпала удача наблюдать столь важное событие, как подтверждение замужества кронпринцессы, значительную часть составляли также те феззанцы, кому удалось погулять на свадьбе республиканцев только что и выполнить свой профессиональный долг в полной мере. По этой причине всё, что появилось на следующий день в прессе по поводу событий этого дня, будет носить очень восторженный характер – вопреки известному ироничному менталитету жителей этой планеты.
   Однако, удаляясь со свадьбы Катерозе фон Кройцер, венценосец и его главный советник поначалу долго ехали в одном лимузине – эта дежурная ситуация время от времени возникала в штабе коронованного вояки, и никого не удивляла никогда. Райнхард был явно взволнован – всё его извечное хладнокровие и невозмутимость, которую он ранее сознательно демонстрировал, доказывая окружающему миру, что он может быть солидным командиром, а затем просто не имея нужного количества сил, чтоб реагировать на что-либо без царственного спокойствия, как будто сдуло горным ветром. Завалившись на диван с бесцеремонностью и вальяжностью капризного мальчишки, молодой император сначала несколько секунд улыбался совершенно озорной улыбкой удачно напроказившего ребёнка, а затем взялся шарить в баре, демонстрируя те же манеры.
- Итак, отстрелялись, - не без гордости в голосе объявил он, доставая то, что хотел – но это была не винная фляжка, а кое-что похожее иной конструкции. – Мне стоило усилий наступить на горло своим амбициям, но придётся признать, что участь Хайнессена под этим дамским каблуком гораздо более ужасна, чем я мог бы организовать при всех моих возможностях…
- Эта планета слишком старательно выпрашивала себе эту участь, коль скоро она таки на неё упала, - невозмутимо пожал плечами Оберштайн. – Я ведь и сам не планировал такой расклад, мне его подарила наша огненная миледи. Пока мне даже придраться не к чему, честно говоря.
- Эх, пять лет – это почти вечность, особенно для меня сейчас, - ослепительно улыбнулся Райнхард, доставая из фляжки толстую сигару. – Но придётся с этим мириться. Покуришь со мной, Оберштайн? – весело осведомился он, лихо управляясь с гербовой зажигалкой.
- Пять лет мы когда-то сэкономили благодаря своевременной смерти кайзера Фридриха, - с извечным спокойствием отозвался тот и с некоторым удивлением взялся наблюдать, с каким неспешным удовольствием его сюзерен делает затяжки – тут уже ничего общего с мальчишкой увидеть было нельзя. – С Вашего позволения, сейчас не стану – не люблю бабье ворчание на сей счёт, а у Аннерозе склонность к истерикам имеется, и сильная. После, когда и с ней закончим.
- Тогда прости, что дразнюсь – понервничал я с этой рыжей звездой, честно говоря, - тихо пожал плечами Император, потягиваясь. – Такая милая девушка, но жёстче меня самого в её годы. Не хотел бы я даже гипотетически оказаться среди тех, кого она не взлюбит – но похоже, Минц попал в это число прочно, ха-ха!
- Так и есть, - холодно кивнул головой советник. – Никакое поражение в космическом бою не сравнимо с тем, что получил сейчас себе этот паренёк – и очень скоро в этом убедятся все.
- Чёрт с ним в таком случае, - с озорной усмешкой подытожил Райнхард и уставился немигающим взглядом в глаза собеседнику. – Оберштайн, отчего меня не навещает Катрин? Я начинаю уже сильно скучать, право.
   Но он так и не понял, удалось ли ему застать того врасплох или заставить понервничать. А браслет, который очень кстати высунулся из-под мундира на правой руке венценосца, как будто случайно из-за манипуляций с сигарой, явно не был ему вовсе знаком – это Райнхард отметить для себя успел. Что несчастье, чертыхнулся про себя молодой человек, у Катерозе тоже не было на эту вещицу никакой вообще реакции, так значит, она и сестра из курортного домика – разные люди?!
- У неё какие-то сложности со своим мужчиной, вот она там и завязла, - холодно пожал плечами министр. – Я сам её не видел с тех самых пор, похоже, замужество – это для неё слишком серьёзно.
- И даже моя просьба проведать – не аргумент? – похолодев, поднял брови Райнхард. – Я думал, что ей вовсе не плевать, что со мной и как я себя чувствую. Неужели ошибся?
- Хотел бы я сам знать, что ответить, Ваше Величество, - сокрушённо покачал головой Оберштайн. – Рискну предположить, что медработники устроены чуть иначе, чем оно нам представляется. Либо дама отчего-то не считает возможным продолжать с Вами общаться в Вашем полноформатном обличье, так сказать.
- Да уж, с этим мне уже приходилось сталкиваться, - помрачнев суровей грозовой тучи, процедил молодой император, стряхивая пепел в походную пепельницу. – Прошлый август меня чуть не доконал, право.
- Но ведь Вы ничего не потеряли в итоге, - осторожно заметил советник.
   Слишком осторожно, отметил про себя Райнхард. Или боится, что я не вовремя устрою истерику, или знает больше, чем говорит. В любом случае, дело глухо, – с грустью решил он для себя, понимая, что вынужден отступить. Хотя моя интуиция визжит, уверяя, что моя настоящая новая сестра и Катерозе фон Кройцер – одно лицо, эти оба запираются старательно, не поймёшь, искусно врут или сами не в курсе дела. А что, если снова занять выжидательную позицию – дождался же уже однажды Хильду, а кабы шёл напролом, разрушил бы вообще всё… Что ж, как ни обидно, а другого способа пока не просматривается.
   Оберштайн же заметил нехорошее пламя в глазах Императора и успел немало испугаться, хотя и никак не проявил этого.
- Кроме Ройенталя и нескольких лет жизни за эти четыре месяца, - слишком спокойным тоном, чтоб можно было подумать, что он и впрямь невозмутим, холодно уточнил венценосец, продолжая играться с сигарой, но уже без всякого удовольствия. – Интересно, чего мне будет стоить возвращение сестры.
- Зачем же настраиваться на потери? – как будто обычным тоном, которым поддерживают беседу, отозвался советник. – А если предположить, что ожидание отобьётся приобретениями?
- На это у меня с некоторых пор смелости не хватает, - желчно уронил Райнхард, прикрыв глаза – это означало, что он на грани настоящей истерики, хоть и говорит искренне. – И даже Гюнтер не может мне здесь помочь со своими ободрениями – я слишком болен, по всей видимости.
- Тогда, может быть, поможет Клаус? – очень осторожно, но твёрдо на деле произнёс Оберштайн. – Отчего бы не поговорить с ним об этом – он вообще стоит над ситуацией и вполне может подсказать в ней то, что Вы не видите, находясь внутри?
   Райнхард медленно открыл глаза – но сейчас там вместо черноты сияли вполне себе чистые голубые брызги…
- А ведь ты снова прав – и мне эта идея нравится, - с тихим вздохом сказал он уже спокойно. – Всё-таки у Господа нашего всё возможно… Скомандуешь остановку сам, я пока отключусь ненадолго, ещё спектаклем заниматься столько, - и, затушив сигару, он убрал её остаток снова во фляжку.

5. Снова далёкий свет.

- Вы редкая жемчужина, миссис Фредерика, я прекрасно понимаю своего и не-своего адмирала…
- Ах, Вы слишком добры, Ваше Величество, не Ваш адмирал, уходя, сказал, что собирается встретиться  самым красивым человеком в Галактике…
- Осторожнее с такими комплиментами человеку в моём статусе, Фредерика, уроню – и скажут, что мы с Вами оступились нарочно. Он, что, вправду не умел танцевать? По Вам так и не скажешь вовсе.
- Да, он хоть и был милым, но всегда таким безжизненным, Ваше Величество, - улыбается, правда, вовсе не грустно, весёлая уже вдовушка, молодец, Мюллер! – Но Вы не представляете, как он был рад, что приказ под Вермиллионом пришёл вовремя! Он в ту кампанию особенно не хотел воевать против Вас, хотя его все к тому толкали!
- Вы так хотели мне это сказать? И почему, интересно?
- Потому что… всё стало хорошо только тогда… - и покраснела, как школьница. Что ж, она просто волнуется, надо полагать.
- Было бы ещё лучше, если б согласился уйти адмиралом ко мне, наверное, - с деланной скукой произнесём, ведь уже и скоро заканчивать…
- Нет!
- Почему?
- Потому что тогда адмирал Мюллер бы не…
- Понял. Простите, но Вы смешите меня такой искренностью, Фредерика…
- Я… счастлива, что Вы живы и здоровы, Ваше Величество!

   Так, а теперь потереть виски, чтоб куски диалогов не лезли в голову, когда не нужно… Райнхард с тихим стоном вытянулся в кресле и даже завалился на спину – отчего-то нынче в кабинете работалось слишком утомительно. Да, пожалуй, правильно сделал, что прибрал бумаги автоматически – в ближайшие часы работать, похоже, не грозит, уже слишком устал. Вот что, достанем-ка из ящика стола фляжку – если после неё силы появятся, то продолжим дневную бюрократию, если нет – придётся бросать работу и идти в сад отдыхать. Молодой император Галактики, совсем недавно вернувшийся с того света, рвался доказать себе и посторонним, что может снова быть тем, чем и был до начала болезни, и пока у него это отлично получалось. Однако не то мозг после недавней полной потери зрения страховался от усталости, минуя при этом самого хозяина, не то вечер норовил снова выдаться штормовым, не то действительно административная работа стала утомлять больше обычного. Глоток хорошего бренди, таким образом, был очень кстати – хорошо, что вспомнил про гербовую фляжку, с облегчением вздохнул Райнхард, откусывая от яблока, и вытянулся в кресле чуть старательнее, а стало быть, поудобнее. Так, что там ещё из повадок Яна имеется, опыт которого мы молча эффективно перенимаем – ноги он на стол укладывал, как все любят про него рассказывать, да? Никогда так не делал, – а ну как действенная мера? По идее, если ноги устают, на что мне Катерозе указала тогда в спальне, то идея неглупая, наверное. Так-так, понял – у них же дефицит места свободного всегда был, не разомнёшься толком, вот Ян и привык потягивать мышцы, при минимуме движений вообще. А я предпочитал сразу сорокасекундку и стойку головой вниз – но на полуметре это делать неудобно… Так, ещё раз – ага, так тут дело ещё в числе глотков, не только в позе. Этак на третьем ещё спать захочется – так что пока и не будем его делать. Нет, в позе сидя задрав ноги, конечно, что-то есть, но это скорее разовая мера, или я ещё молодой просто, не успокаиваюсь в ней. Видать, у Яна никакой был темперамент, раз его спать всё время тянуло. Или дело в нашей разнице в восемь лет – целая вечность, вообще-то? Как знать… Нет, можно ещё пару глотков сделать смело – ещё и желание подвигаться хорошо останется. А пока просто ещё потянемся…
- Ваше Величество? - вот же котяра! - чуть не грохнулся из-за него от неожиданности…
- Какого чёрта, Оберштайн?!!! – уставшим голосом прорычал Райнхард, не меняя позы. – Дверь плотнее прикрой, раз вламываешься без доклада.
- Прошу прощения, Ваше Величество, - главный советник выглядел чуть смущённым.
   Точнее, это легко получалось уловить сквозь его извечную невозмутимость тому, кто привык чувствовать людей на расстоянии, будучи несколько недель не в силах видеть…
 - Я вовсе не хотел мешать… - он говорил по-прежнему без всякого выражения, но чуть плавная походка его выдавала с головой, и сюзерену хватило взгляда вскользь, чтоб заметить её и усмехнуться в голос, по-прежнему не шевелясь.
- Нет, мешать тут сейчас вовсе нечему, дорогой шурин, - бесстыже улыбаясь, Райнхард неторопливым жестом поставил фляжку на стол. – Ну что, молодожён, тебе соболезновать или вдруг поздравлять, а? – он подмигнул совершенно по-приятельски, и будь министр менее дисциплинирован изначально, он бы рассмеялся.
- Ни то, ни другое, - нарочито спокойно проронил Оберштайн, холодно пожимая плечами. – Честно скажем, ничего вообще особенного или заметного. Похоже, старый кайзер был очень непритязателен на деле, вопреки различным байкам про его бурную молодость.
   Молодой венценосец ехидно ухмыльнулся, непринуждённо укладывая руки за голову.
- Прозвучит сакраментально, но я так и знал, - обронил он почти скучающим тоном. – Я понял это ещё перед своей свадьбой, Оберштайн. Мне очень жаль, что тебе пришлось этим заниматься.
- Вы меня удивляете иной раз, Ваше Величество, - рассудительно заметил собеседник, с интересом разглядывая непривычные ему манеры поведения молодого монарха. – Тем не менее, жалеть не о чем – мне вполне хватает и такой разминки, а устраивать сцены я её отучил ещё на курорте.
- Я знаю, что ты во многом сильнее меня, - с лёгким вздохом проговорил тот. – И представляю, что началось, когда оказалось, что пышных торжеств на всю Галактику мы не закатили.
- Ничего не смогло начаться, - с хитрой улыбкой сытого кота отпарировал советник. – Я сказал, что сама виновата – обратилась только ко мне, а не к Императору. Пора бы уже и привыкнуть женщине, на ком корона, по моему мнению.
   Райнхард полыхнул ослепительно – всем своим существом на этот раз, одним ровным движением убрал ноги со стола, руки – на подлокотники кресла, да так и застыл с открытым от восторга ртом на пару мгновений:
- Ты и это ей смог сказать? – восхищённо произнёс он, наконец, и, дождавшись спокойного кивка, добавил, покачав головой. – Всегда знал, что тебе цены нет.
- Даже больше, - невозмутимо пожал плечами Оберштайн. – По моему мнению, так восьмилетний мальчишка ничего не должен шестнадцатилетней взрослой девушке, и утверждать обратное – либо дурость, либо лицемерие. А потому изображать несчастье, не будучи даже обиженной – глупо и некрасиво. А кое-кто очень сильно застрял когда-то на своих детских фантазиях – ну так пора уже и оставить их прошлому давным-давно, и коль скоро это однажды наконец произошло, то само по себе это отлично. И ещё…
- Перестань, - оборвал Райнхард, опустив глаза и заметно розовея. – Мне знакомы и понятны эти аргументы, просто я очень не хотел, чтоб об этом однажды догадались. Пусть и дальше думают, что я её боготворю, как в раннем детстве. Если ты ещё и это всё вслух сказал ей, то я твой должник кругом, получается.
- Вот как, - чуть озадаченно произнёс министр – это означало, что он очень удивлён. – Но я-то так не думаю, просто рад, что кое-кто уже совсем взрослый, а я и не разглядел, - он произнёс эти слова с заметным отеческим удовольствием, и, не дожидаясь смущённого кивка, обычным спокойным тоном заговорил дальше. – Вы заметили вчера, Ваше Величество, что на свадьбе адмирала Мюллера приёмный сын невесты отчего-то не присутствовал? – он многообещающе улыбнулся краем рта.
   Молодой император понял намёк, кивнул и с интересом уставился на лицо собеседника, ожидая продолжения.
- Это произошло потому, что некто Юлиан Минц после своего бракосочетания получил удар по лицу и лежит без сознания с сильным сотрясением мозга – врачи говорят, что это не страшно, но затянется за пару-тройку недель, как минимум.
- И… кто это его так? – насторожился монарх. – Я же помню, что его жена присутствовала на торжестве. Она что, проигнорировала сей факт, получается?
- Даже больше, сир, - Оберштайн вежливо выполнил церемонный поклон и лишь затем продолжил, увидев жгучий интерес в глазах молодого человека. – Это она его отправила в нокаут.   
- Пока не понял, - совершенно спокойно отозвался Райнхард, заметно задумавшись, - слишком спокойно, чтоб можно было подумать, что он и впрямь невозмутим, и всё же полыхнул яркой молнией в глазах.
- Больше деталей нет – даже эти стали известны благодаря тому, что новый офицер адмирала Валена, некто по фамилии Поплан, слишком громкоголосен и любит обсуждать новости в офицерской столовой.
- Короче, знает не только Феззан, но и весь Рейх, получается, - холодно усмехнулся Император. – А кто не знает, узнает через двое суток уже. Стало быть, она сделала этот ход нарочно. Вопрос – зачем, да?
- Одно из объяснений имеется и, к счастью, лежит на поверхности – демонстрация настоящих чувств к супругу, - холодно пожал плечами Оберштайн. – Но это самое простое и скорее всего неверное, – девушка очень непроста сама, как я понял.
- Это и я заметил, - в тон ему ответил собеседник. – И что ещё это может быть тогда?
- Либо реверанс в сторону Империи вообще и захват реальной власти в автономии Хайнессена – у дамочки оказались весьма ушлые соратники, некое крупное объединение молодёжи под кодовым именем «Белая Лилия», - вежливо продолжал министр, пристально глядя на сюзерена. – Так, это уже полностью сформированная по типу закрытого ордена структура, умеющая эффективно давить на ответственных лиц для достижения нужных им решений, также владеющая методикой организации различных спецопераций, со своей идеологией и культурой.
   Райнхард спокойно кивнул, вспомнив про себя подсмотренный разговор Катерозе и Эсмеральды.
- Либо? – как будто без всякого интереса спросил он, укладывая подбородок на мостик из ладоней и поставив локти на стол.
- Либо реверанс лично Вам, Ваше Величество, верно? – совсем тихо произнёс вдруг Оберштайн.
   Но Райнхард и впрямь стал гораздо старше, вернувшись с того света, и застать врасплох его не удалось.
- Скажу тебе, что всё сразу, - спокойно хлопнул он ресницами без всякой эмоциональной реакции. – У этих юнцов совершенно особые представления о реалиях, еще резче, чем мы можем даже предположить. Так что, пусть себе резвятся: я не тиран и должен предоставить им эту свободу. Конечно, на твоём бы месте я бы, наверное, был обеспокоен всякой серьёзной силовой структурой, даже просто её наличием – но даже если орден и содержит пару сотен тысяч, растворить его в мощи Рейха нетрудно, при желании. А они ведь вовсе нам не противники, как не сказать бы наоборот.
- Вы уверены в этом? Насчёт их командирши я тоже не сомневаюсь, но… - он умолк и вежливо поклонился.
- Нам что, трудно их деятельность отслеживать, что ли? – сиятельно улыбнулся молодой император. – Пусть утюжат Хайнессен, сколько хотят, – а мы поглядим, что из этого получится. Ты чего нервничаешь – слишком гладко у них дело идёт, что ли?
- Более чем гладко. Они буквально вырезают старую гвардию Союза – тех людей, кто имел там хоть какое-то значение, и активно взялись за систему образования, полностью сменив там кадровый состав, при этом не будучи вообще вхожими в эти структуры, и всё это за какой-то месяц! Пресса планеты тоже контролируется, хотя это упорно отрицается всеми на всех уровнях – но сообщения о разных несчастных случаях, которые нетрудно сопоставить, просто не попадают туда. Кроме того, неизвестна реальная численность «Белой Лилии» и кадровый состав командиров.
- Просто у них территория поменьше, вот и работают быстрее нас в своё время, - по-прежнему тихо улыбнулся Райнхард, не шевелясь. – Не надо ревновать, у них же враг – сама республиканская система, вот пусть и разделываются с ним, как считают нужным. Возможно, то, что они решили уничтожить, кем-то определено против нас, разве нет? Ты ведь сам говорил мне, что Катерозе фон Кройцер намерена подать нам Хайнессен на блюдечке через пяток лет, так зачем ей мешать?
- А если она подаст нам его на острие меча, тогда как?
- Тогда я снова станцую с ней танго, вот и всё, - хитро прищурившись, выстрелил тихой молнией в ярко-голубых глазах Райнхард. – Она, кстати, прекрасно его танцует, это редкость.
   Оберштайн вежливо выполнил медленный поклон.
- Тогда я рад, мой Император, - сказал он чуть тише обычного.
   Возможно, разговор бы мог иметь продолжение, но в этот момент довольно тихо отворилась входная дверь. Райнхард вовремя заметил это движение и спокойным твёрдым движением отправил фляжку в ящик стола. Затем посмотрел на входящего так, что министр мог не сомневаться, что, обернувшись, увидит сейчас Её Величество, и неторопливо поднялся. Императрица и советник успели вежливо кивнуть друг другу, но сам правитель Галактики уже без промедления двигался навстречу жене, чтоб церемонным жестом поцеловать ей руку.
- Я подумала… - чуть растерянно произнесла та, смутившись, как будто ещё была невестой. – Сын так хорошо уснул на этот раз, он вообще стал совершенно спокоен после возвращения с курорта…
- Это была очень хорошая мысль, моя Императрица, - густым голосом сказал Райнхард, обнимая её другой рукой за талию. – Я очень устал к этому часу, да и выяснили мы всё, Оберштайн, верно? – он слегка покосился на министра так, что тот только уверился в том, что следует ретиво согласиться и продемонстрировать это кивком и поклоном. – Заберите меня отсюда, а то эта работа никогда не кончится, - он посмотрел в глаза супруги с только ей видным огоньком в своих, ставших вмиг бездонными, и она сама не заметила, как мило улыбнулась в ответ.
   Молодая венценосная чета обнялась покрепче, держа друг друга за талию, и двинулась прочь из кабинета. Оберштайн тоже вышел, держась на некотором отдалении. Прежде, чем развернуться, чтоб двинуться в коридоре в другую сторону, он с немалым удовлетворением подумал: «Совсем вырос, можно не сомневаться. Можно смело убить того, кто назовёт его мальчишкой, всё равно дураков не жаль, сами плодятся».

   Прибытие Катерозе фон Кройцер на Хайнессен по воодушевлению и массовости встречающих толп народа уступало только визитам Императора. Для своих восемнадцати лет она была уже очень хорошо сложена, и в элегантном брючном костюме цвета неба в ясный жаркий день, что вежливо трепал бриз, вызванный посадкой корабля и без устали гуляющий по открывшейся аппарели, выглядела ослепительно. Должно быть, оператор сам инстинктивно залюбовался красотой рыжегривой леди, и навёл оптику на неё более внимательно, да ещё и задержался на не только безупречных сильных формах фигуры, но также и притормозил и на будто точёном из белого алебастра лице. Райнхард в душе был благодарен безвестному поклоннику девушки – тех нескольких секунд ему хватило, чтоб увидеть то, на что больше никто в Галактике внимания не обратил. Он спокойно сидел себе в кабинете в компании Оберштайна, который молча нервничал, про себя – этого никто не видел, но молодой император уже умел чувствовать людей на расстоянии и даже был благодарен про себя этой способности, что окончательно оформилась у него после периода полной слепоты. Хотя Райнхард не перенял привычку Яна поднимать ноги выше талии, но быстро отучился от обыкновения завязывать их в узлы и старательно подгибать, и оттого сейчас они снова были вытянуты в струну, нисколько не мешая сосредоточению, как раньше. Подсказки призрака основателя Рейха не прошли даром, и сейчас сознание того, что секрет обретения хитрых комбинаций Яна наконец разгадан, радовало несказанно последние дни.
- Он просто слушал во сне того, кому в итоге служил, - объяснил Райнхард старому соратнику. – Тот же его и сожрал, как мне пришлось убедиться однажды вечером на курорте, - он говорил спокойно, хотя воспоминание о монстре, что рвал ужасными когтями его плоть наживую не должно было как будто этому способствовать. – Я-то всегда был упрям, это меня и спасло, а Ян всегда был согласен с тем, что с ним происходит, хоть вроде бы и выражал недовольство. Вот отчего Ян и был столь опасен, добровольно сделавшись орудием начальника преисподней.
- Это не новость, - тихо пожал в ответ плечами Оберштайн. – В бою он был менее опасен, чем в мирной жизни, и, хотя пришлось пожертвовать Реннекампфом, оставь мы там вместо него тогда Ройенталя, можно было смело хоронить всех сразу потом в Изерлонском коридоре. Вы это чувствовали и оттого начали хворать, помните, Ваше Величество?
- Да, я вечно не высыпался, но сон терял, если дело не закончено, в отличие от Яна, что спать умудрялся везде и всюду, - весело расхохотался молодой венценосец. – Оттого и заболел в итоге.
   Однако деятельная натура императора, не желавшая мириться с неладами в окружающем мире, не давала ему покоя и в вопросе с автономией Хайнессена. Он чувствовал, что что-то выяснил не до конца в этом вопросе, и, хотя в целом позволял событиям идти самостоятельно, не ощущая в этот раз серьёзной опасности, был недоволен тем, что от него что-то умудрилось-таки ускользнуть. И это что-то было явно связано с Катерозе фон Кройцер, оттого и приходилось просматривать запись трансляции в его обществе – дабы как можно поточнее поймать недостающую деталь. Похожее ощущение было под Вермиллионом, когда Райнхард не мог поверить, что враги вместо победного захвата флота, попавшего в хитрую западню, и уничтожения имперского флагмана прислали просьбу о капитуляции. Хотя масштабы были не те, ощущение было знакомым. Он не собирался никому в мире сообщать это, тем более, что при сверке времени появление этого ощущения совпадало… с прибытием на Хайнессен корабля с молодыми республиканцами. Да и тепло на шее, впервые спасшее Райнхарда в его кабинете, когда он нечаянно отравился, резко усилилось как раз в этот момент – уж вовсе никак не случайное совпадение. С тех пор, как его загадочная новая сестра покинула его, едва зрение полностью восстановилось, этот знак её любви и заботы проявился снова и сильно. Сперва обрадовавшись, молодой человек быстро сильно загрустил, полагая, что это снова означает разлуку. Он был не из тех, кто сможет спокойно смириться с происходящим, и без того, чтоб не решить найти верные объяснения совпадениям и ощущениям, просто не мог. Поэтому и решил затребовать запись трансляции у Оберштайна, чтоб его собственный интерес к делу был незаметен.
   Катерозе вышла на аппарель впереди всех, и с ослепительной улыбкой поприветствовала безбрежную толпу, жёстко вскинув руку в салюте:
- Зиг Хайнессен! – раздалось в сентябрьской теплыни густым сопрано.
- Карин! Карин! Карин! – океанским прибоем пошло грохотать в ответ до горизонта…
   Но Райнхард смотрел только на глаза девушки, не ощущая, что начинает холодеть изнутри. Роскошные очи Катерозе были карими, да, но сейчас они сменили цвет на изумрудный, и именно этот момент умудрилась запечатлеть камера.
- Здравствуй, моё сердце, - девушка сделала изящный реверанс, и её губы тронула улыбка победителя, ещё тихая, не сильная вовсе, и толпа продолжила орать множеством глоток: «Карин!».
   Подождав три долгих секунды, Катерозе изящным, плавным движением начала выпрямляться, чуть подняв руки с открытыми ладонями, как жрица-танцовщица из древних легенд. Это было на редкость завораживающе, как для тех, кто мог смотреть запись где угодно, так и для тех, кто со слезами восторга глядел на это воочию. Застыв так, с руками, обращёнными к небу, Катерозе чуть подняла голову, с яркими глазами, смотрящими куда-то вверх и в пустоту, открыла алый коралловый рот и запела…
- Ты, то, что я люблю так сильно,
Что даже не знаю, сильнее ли этого любовь к жизни, - поплыло над обмершими от изумления жителями планеты.
   Райнхард сам не заметил, что вскочил на ноги, упираясь ладонями в стол – глаза Катерозе уже были ярко-синими, как у той, что обнимала его ночью в курортном домике! Оператор бессознательно перешёл на крупный план, будто повинуясь желанию императора лучше рассмотреть – ошибки быть не могло…
- Ты, что я так люблю, будешь ли ты хоть немного любить меня тоже? – разливалось нежными волнами по всему существу всякого слушателя. – Сейчас осень, но этого не надо бояться, ведь однажды случится весна, и любовь поможет нам выжить. Помни, что я люблю тебя, пожалуйста.
   Райнхард рванул пальцами ворот мундира, поспешно расстёгивая его, и прохрипел едва слышно:
- Конечно, буду, сестра, - он не понимал, что делает, но и не хотел даже осознавать этого. – Буду, очень.
- Ничего не бойся, моя любовь, тьма уже ничего не сделает тебе, - продолжала Катерозе пороскошней любой сказочной сирены, изящно хлопая длинными ресницами. – Ты – то, что я люблю, верь, что теперь будет всё хорошо! – она едва заметно кивнула, снова сиятельно улыбнулась, плавно укладывая ладони на талию, и ушла нежным тоном в вокальную партию без слов на пару десятков секунд.
   Едва она смокла, как толпы возобновили рёв «Карин!!!» пуще прежнего, а за её спиной обозначился Аттенборо в гражданском костюме с милой юницей под руку, и Юлиан Минц, будто от смущения прикрывавший левую половину лица рукой… Приёмный сын Яна даже успел прокричать жителям:
- Виват, граждане, я тот мужчина, что в этой поездке сопровождает Карин! – и, надо сказать, эта фраза, скопированная с героя древнего прошлого, пришлась народу очень по вкусу и нынче.
   Катерозе, впрочем, не сочла нужным ждать, когда восторги утихнут, и с чарующей грацией указала на уже женатого соратника погибшего Яна пальцами правой ладони:
- А это глава твоих силовиков, Хайнессен, - сообщила она, сияя улыбкой хозяйки бала. – Мы привезли тебе свободу, встречай нас! – и неторопливо тронулась по аппарели подиумным шагом, увлекая спутников за собой.
   Дальше Райнхард смотреть не желал вовсе. Да он уже и не смотрел, едва голос Катерозе смолк, молодой император уронил голову себе на грудь, тяжело дыша, как загнанный зверь, и прикрыл глаза.
- Я дождусь, чего бы мне это не стоило, - прошипел он сам себе рычащим шёпотом. – А точнее, я и с этим справлюсь, - и рухнул в кресло, обхватив голову руками.
   Оберштайн молча выключил запись, позволил себе бесшумно приблизиться и уже открыл рот, намереваясь что-то сказать, как наткнулся вдруг на резкий и колючий взгляд Императора:
- Почему ты называешь её Катрин, можешь объяснить мне, а? – с ледяной тоской в голосе вполне себе ровно проговорил тот, не шевелясь.
   Оберштайн спокойно выдержал это, хотя желваки на скулах у него стали заметны.
- Мне было тогда столько же, сколько Вам, мой Император, - тихо сказал он. – А ей тоже восемнадцать, и она была такая же огненная и сильная.
   Райнхард помолчал несколько мгновений, затем угрюмо проворчал с интонацией недовольного хищника:
- Стало быть, «была» означает что-то очень скверное?
   Собеседник холодно кивнул, и Райнхард опустил взгляд.
- Я хочу, чтоб моя сестра вернулась, - взялся он мрачно ронять слова, будто сталкивал булыжники с обрыва. – Она слишком дорога мне, чтоб даже Хайнессен или Ян Вэньли позволяли её отбирать себе. А если случится непоправимое, - он снова поднял глаза, чтоб уставиться страшным от черноты взглядом в лицо собеседника, - то Хайнессен разделит участь Вестерленда. Так достаточно, как думаешь?
- Вполне, - вежливо кивнул Оберштайн, поспешно заложив руки за спину. – Может быть, бокал белого?
- Две бутылки, как не три, - сурово отозвался император. – И ещё я хочу на море, с Хильдой, на неделю.
- На феззанском экваторе есть одно милое место, - будничным голосом взялся говорить министр, подходя к стене, где прятался бар. – Если взять атмосферник, то добраться можно за пару часов. Там имеется…
- К чёрту слова, - складывая руки на груди, прогрохотал Райнхард. – Разливай молча, за наших Катрин.

   К концу года популярность новой национальной героини Хайнессена выросла до фантастических масштабов, особенно, когда факт её беременности сделался достоянием общественности. О её муже, практически не появлявшемся на публике, поскольку он был занят написанием книги о великом флотоводце Яне Вэньли, фактически забыли. Этому в известной степени способствовало значительное число вдов, оставшихся после войны – привычка думать о мужчинах после детей была сформирована за полтора столетия очень крепко, и даже популярность имперских солдат в качестве отцов не делала этих матерей желающими стать жёнами. Молодёжь Хайнессена, которой отчего-то стали позволять занимать всё более высокие посты на фоне множества коррупционных скандалов, не спешила заводить семьи, охотно заводя при этом детей. Многие отцы перестали скрывать, что имели детей от разных женщин, и началась повальная мода на такое положение дел. Желающих работать на восстановление страны после войны, таким образом, была масса, однако разруха за время тщетных попыток захватить Рейх достигла такого уровня, что никакие субботники и добровольные акции не могли спасти положение, которое давало все основания думать, что оно останется очень плачевным ещё лет пятнадцать. Однако всё чаще энтузиазм взрослых не поддерживали их юные отпрыски, начиная требовать за свои услуги плату… Оттого выборы пришлось отложить на год – тяга населения не к процедурам демократии, а к множеству красочных праздников, на которые можно было вывести детей, недовольных качеством жизни, пересилила все призывы политиков к сознательности. Более того, считая политиков виновными в разжигании войны, население вообще перестало интересоваться теми из них, кто произносил слова «республика» и «демократия», а также напоминал о славном боевом прошлом Союза. На фоне этого резко выросла популярность молодых бизнесменов, журналистов, юристов и преподавателей, коих вынырнуло из небытия великое множество – но даже самые хитрые конспирологи не догадывались, в чём дело, ещё очень долго, пропуская мимо внимания увлечение подавляющего большинства из них белыми лилиями, что стояли себе в рабочих кабинетах в вазах и цвели из цветочных горшков… И уж подавно наличие живых белых лилий в причёске Катерозе фон Кройцер, что активно интересовалась общественной жизнью в стране, не занимая, впрочем, никаких должностей, никого не удивляло – у девушек бывают и не такие причуды… Кто-то из жителей планеты дал ей прозвище «миледи», и оно осталось с ней навсегда – ещё бы, невестка Яна Вэньли, чьим посажённым отцом на свадьбе был сам Император, да ещё застрельщица знаменитого Сезона Свадеб после войны – такая репутация была нетленна и священна. И авторитет миледи был столь высок, что её мнения старались придерживаться все и везде, дабы погреться в лучах её славы – начиная от мамаш-одиночек, выбиравших фасоны и цвета нарядов, и заканчивая ответственными лицами, что, желая привлечь к своей деятельности больше внимания и выставить себя в лучшем свете, просто рвали знаменитость на куски, постоянно приглашая на различные мероприятия. Катерозе прибывала, заставляя соотечественников млеть от её царственных манер, с жаром деятельной хозяйки дома вникала в суть происходящего, давала неожиданные и дельные советы, пела что-нибудь красивое, оставляя очарованными навсегда всех, кому посчастливилось общаться с ней или хотя бы наблюдать издали. Всем был очень также симпатичен тезис о том, что было бы неплохо поднять уровень жизни хотя бы до половины того, что мог позволить себе подданный Императора, и о недавних бурных баталиях в космосе стали быстро и крепко забывать, активно пытаясь торговать с Рейхом.
   В Империи же про Хайнессен и погибший Союз благополучно забыли, и даже предпочитали не думать о том, что могли остаться без Императора Райнхарда, только с его вдовой и крохой сыном, которому не исполнился ещё и год. Постепенно стали забывать и сам факт болезни венценосца – как будто и не падал он  ни разу на борту собственного флагмана в пылу опасного сражения, и никогда не лежал сутками в страшной лихорадке. Этому в немалой степени, конечно, способствовал счастливый вид молодой монаршей четы, появлявшейся иной раз где-то на спектакле или в курортной зоне. Вопреки ожиданиям, пиратство в космосе не приобрело серьёзных масштабов – и оказалось полностью уничтоженным уже через два с небольшим года. Авантюра реваншистов под лозунгом «деды воевали» случится только через двадцать лет, после обеих Инститорий, во время которых будет несколько локальных войн, в основном имевших цель уничтожить правящую династию, но многие политологи уверены в том, что не позволь Рейх спустя семнадцать лет войти Хайнессену в свой состав, этой войны бы просто не произошло. Однако по сию пору это столь же спорное утверждение, как и то, что покушение на Райнхарда Первого, что было организовано пять лет спустя, было заказано только остатками аристократии Старого Рейха, а осуществлено теми, кто когда-то носил гордое имя розенриттеров. Ровно за сутки до него император Лоэнграмм действительно станцует танго с Катерозе фон Кройцер, ещё не зная, что это спасёт ему жизнь. И уж подавно никто в Галактике ещё не мог предположить, какую серьёзную и страшную роль сыграет в ней орден Белой Лилии семь лет спустя… Об этой организации останется мало сведений – точнее, о периоде её возникновения и становления, а о первом командоре и вовсе будут ходить противоречивые легенды. Одна из них утверждала даже, что кардинал Йозеф Экселленц на самом деле был ни кто иной, как бывший малолетний кайзер Гольденбаум, последний император Старого Рейха, а его правая рука – Аугусто Каммерер – и вовсе шпион самого Оберштайна. Но все эти детали нисколько не волновали массы подданных династии Лоэнграммов, ни тогда, ни столетия позже. Когда жизнь течёт хорошо и спокойно, люди не склонны думать, какую цену за это приходится платить тем, кто отвечает за это, и полагают, что оно происходит само и бесплатно.
   В декабре того года гарант спокойной и сытой жизни в Галактике – многострадальный молодой венценосец Лоэнграмм – старался вообще не интересоваться новостями с Хайнессена, а Оберштайн побаивался заводить разговор об этом, памятуя о том, что запись прибытия Катерозе фон Кройцер на эту планету вчерашний юноша так и не досмотрел. Да и вообще всё выглядело так, как будто коронованный вояка забыл прежние бои и печали и с головой ушёл в супружество и отцовство, однако общение с родной сестрой, прерванное полностью после возвращения с того света, так и не наладилось. Императрица искренне не понимала, в чём дело, но старалась никак не касаться этого вопроса, памятуя, что в секретной папке, которую посмела читать вопреки позволению мужа, не нашла никаких записей об Аннерозе. Та же, обнаружив уклонение Хильды от стараний поспособствовать общению с братом, вспылила и воспользовалась фактом собственной беременности, чтоб поменьше навещать его семью – о чём Райнхард вовсе не жалел, вопреки ожиданиям окружающих. Стоит заметить, что окружающие обычно склонны больше обманываться в своих ожиданиях, полагая, что знают о человеке достаточно, и будучи в плену собственных представлений. Оттого даже среди них сложно найти того, кто бы полностью мог понять сколько-нибудь незаурядную личность, и рискнувшему взять на себя ответственность лидера постоянно приходится дифференцировать своё общение, мгновенно вычисляя, с кем, о чём можно вести беседу, а каких вопросов не стоит и касаться. Это на деле утомительно, поскольку цельная личность хочет, чтоб её понимал хоть кто-то полностью. Этим объяснялись частые визиты в рабочий кабинет Императора Клауса Кляйна Вернера – Райнхард настойчиво, но без обычного азарта неофита изучал традиции Церкви Христовой и разбирался в тонкостях христианской этики. Это доставляло столь сильное интеллектуальное удовольствие, что оказалось способно заглушить горе от потери только что найденной сестры. Слишком многое, а точнее, всё, о чём непоседливая душа молодого императора хотела знать, наконец-то оказалось объяснено.
- Приятно перестать быть слепцом, - заметил как-то он своему духовнику.
- Господь не попускает испытаний больше, чем можешь вынести, - вежливо склонив голову, ответил тот.
   Райнхард хотел было сказать, что их общение наконец-то затянуло пустоту, которая осталась после потери Кирхайса, но внезапно почувствовал прилив к сердцу самого настоящего страха, того, приближение которого ощутил после известия о судьбе, ожидавшей Вестерленд, и промолчал. Он догадывался, что снова оказался прав в своих ощущениях, но не хотел этому верить. То, над чем даже его сильный дух не мог не только властвовать или хотя бы мириться с его присутствием, снова угрожало вырваться из ниоткуда и устроить вакханалию разрушения. То, перед чем слаб любой человек, как бы ни старался он успокоить себя различными уверениями, что-де всё в порядке либо пронесёт, может быть. Двадцать лет спустя он расскажет об этом своему сыну и признается, что научился истово молиться именно в тот вечер. Страх был побеждён, но предотвратить непоправимое Император снова был не в силах, хотя после и благодарил Бога за то, что тот помог ему это пережить.
   Двадцатого декабря Его Величество инспектировал постройку комплексов архитектуры, выполняемую по чертежам покойного Бруно Сивельберга. Мероприятие уже подходило к концу, когда прибежал запыхавшийся Кисслинг, которого срочно вызывал кто-то по связи.
- Что случилось? – поспешил задать вопрос Райнхард, уже предчувствуя недоброе.
- Ваше Величество, нападение на Вернера, - дрожащим голосом сказал вечно спокойный начальник охраны. – Врачи говорят, что шансов нет, но он в сознании и ждёт Вас.
- Едем быстрее, чем возможно, - холодно обронил венценосец великосветским тоном. – Немедленно.
   Уже в салоне авто он с ледяным спокойствием уточнил:
- Личность напавшего известна?
- Некто Клеменс Щварцдрачен, он пытался скрыться, но опознан и уже в ведомстве Кесслера. Шумит, требует журналистов и адвокатов, угрожает бунтом на Новой Оптине.
   Император медленно повернул голову, и Кисслинг ощутил, как от ровного взгляда ярко-голубых глаз у него по спине заструился холодный пот.
- Передайте Кесслеру, что я желаю, чтоб этот тип сгинул в полной безвестности, но столь медленно и мучительно, сколь позволит ему его шакалье здоровье. Хоть полгода, хоть год, хоть больше. И больше ничего не желаю знать об этом бывшем клирике, - он отвернулся, чтоб скрыть, что кусает губы. – Жаль, что не было предлога убить его лично на курорте, я бы этим не побрезговал вовсе.
   Кисслинг, выполняя указание, впал в некоторую задумчивость. Он тоже помнил слишком амбициозного главу Оптинской делегации, чей неуёмный  негативный пафос явно провалил миссию иереев, прибывших с миссионерской целью к молодому монарху. Тот, зная их место дислокации, явился к ним инкогнито с целью побеседовать. Безвестного офицера поповская команда слушать не пожелала и даже попыталась с позором выгнать, если бы не вмешался один из неё, случайно попавший туда молодой священник. По всей видимости, группа делегатов, с которой Император уже не захотел встречаться, нашла настоящего виновника провала и применила к нему какие-то свои санкции. А тот, в свою очередь, решил отыграться на Кляйне, предпочитая полагать честного юношу виновником собственного падения. Кисслинг сперва пожалел, что не может сам позволить себе побить негодяя хотя бы, и прикинул, как бы этого хотел Император сейчас. Зачем понял, что цель убийцы – достать также и самого венценосца, заставив того впасть в ненависть и злобу, да и посмаковать унижение Райнхарда, любуясь его страданиями. Именно этого сделать врагу венценосец и не позволил, молча откинувшись на спинку дивана авто с прикрытыми глазами и бешено колотящимся сердцем. Посторонний наблюдатель, кабы такой сыскался, вполне мог подумать сейчас, что монарх абсолютно спокоен. Но через несколько минут Кисслинг заметил, что губы начальника шевелятся, и аккуратно приблизился так, чтоб расслышать. Как видно, этот маневр Райнхард просто пропустил, частично потеряв контроль над реальностью случайно или от горя.
- Кирхайс, зачем же ты допустил это? – шептал он в никуда. – Что я теперь буду делать совсем один? – и смолк, поникнув головой на грудь окончательно.
   Клаус был бледнее императорского плаща, это была первая мысль у того, кто, наплевав на всю субординацию, мчался бегом по больничным коридорам до нужной палаты, забыв начисто про собственных охранников. Светлые волосы молодого иерея сбились и налипли на лоб, а на ровных чертах спокойного лица потомственного аристократа уже читалось то, что бывалые воины безошибочно определяют как печать смерти. Это гнетущее впечатление усиливала навороченная медицинская аппаратура, захватившая в плен его левое плечо и бок – там, куда пришёлся удар оружия убийцы. Тем не менее, офицеры космофлота предпочитали игнорировать эту капризную даму – смерть, и сейчас оба, ещё и ровесники, снова предпочли не считаться с её присутствием поблизости. Лоэнграмм, тяжело дыша от волнения, уже открыл рот, чтоб позвать друга по имени, но Вернер в этот момент резко открыл сияющие уже неземным светом ясные серые глаза и слабо улыбнулся.
- Ты ничего не бойся, Райнхард, пожалуйста, - тихо, но вполне чётко произнёс умирающий. – Оставаться сложнее всего, оттого это и участь сильного.
- Что я буду делать один, без тебя? – вне себя от горя, тихо выдавил Лоэнграмм, качая головой. – Я не вынесу этого, не умирай, пожалуйста.
- Ты сможешь справиться, Райнхард, не унывай, - тёплым дружеским тоном ответил Вернер. – У тебя снова всё получится. Ты ведь уже всё знаешь и умеешь. Не грусти, могло быть и хуже, поверь.
- Этот… тезис не для меня, - горько усмехнулся император, полыхнув молнией в глазах. – Ты же помнишь, мне надо всё и сразу. Останься здесь, у тебя может получиться.
- Увы, Райнхард, с этим уже ничего не сделать, - ясно улыбнулся в ответ младший офицер. – Но мы и выиграли немало – ты не пустил к власти конфессию, возглавляемую служителем отца лжи, а я успел дать тебе в руки оружие, теперь ты сможешь сделать всё сам. Держи пока, - в ладонь старшего по званию легло что-то холодное и твёрдое. – Лет через пять оптинские сами справятся со своей проблемой, но меня заменит человек не оттуда. Ты снова сам найдёшь его, Господь поможет тебе.
   Император с трудом заставил себя посмотреть – Клаус оставлял ему свой напрестольный крест… Взбунтовавшиеся против хозяина едкие слёзы брызнули из глаз, и он в истерике замотал головой.
- Я не смогу этого вывезти, - всхлипнул венценосец совсем по-детски. – Это слишком тяжело.
- Сможешь, Райнхард, не сомневайся в этом. Я ведь не погибаю даже, знаешь ведь, - твёрдо говорил умирающий. – Держись, ты успокоишься и сможешь.
   Лоэнграмм Первый машинально взвесил тяжёлую вещь на ладони – весил металлический каплевидный крест немного, но гудел таким кластером суперпозиции всех известных и неведомых полей и столь сильно, что пальцы ныли. Сходным образом вёл себя единственный из знакомых человеку предметов – корона Рейха. Но вместо мистического ужаса молодой мужчина испытывал только горькую досаду, сознавая необходимость того, что предстояло сделать. Тяжело вздохнув, он ровным движением надел крепкую цепь с крестом на грудь.
- Только ради тебя, Клаус, - устало сказал император. – Я не загадывал так далеко.
- Кроме тебя, это сделать некому. Держи Галактику, Райнхард, она пропадёт без тебя. Не грусти, мы ведь не прощаемся с тобой, - от ясной улыбки Вернера было уже и вовсе нехорошо.
- Клаус, не уходи! – раненым зверем взвыл Лоэнграмм-старший. – Я эгоист и негодяй, я не хочу оставаться без тебя! Пожалуйста, давай обойдёмся без этого!
- Я тоже не всё могу, как и ты. Но у тебя получится, ты намного лучше, чем привык думать. Держись.
- Клаус, нет! – проревел Райнхард, понимая, что это бесполезно. – Не надо!
- Не грусти, Райнхард, - голос Вернера уже был едва слышен. – Всё будет хорошо в итоге. Ты сильный, ты всё сможешь.
- Клаус! – император уже не замечал, что с глаз у него хлынуло сильным потоком… - Клаус!!!
- Всё хорошо, Райнхард, - донеслось уже откуда-то издали, и глаза умирающего закрылись.
   Кисслинг посмел заглянуть в палату только через полчаса, воспользовавшись тем предлогом, что следовало сообщить о прибытии министра обороны. Он застал Императора сидящим рядом с остывающим телом – тот не шевелился, опустив голову и глядя в неведомую точку пространства, и никак не отреагировал на появление начальника охраны. Постояв столбом рядом, Кисслинг принял решение молча удалиться.
- Я боюсь, - тихо сказал он в коридоре Оберштайну. – Может, зайдёте сами?
   Тот молча кивнул и шагнул через порог, не помедлив ни единого краткого мига. Но прежде, чем посмел дотронуться до плеча сюзерена, заметил позолоченный крест у того на груди – на чёрном бархате мундира он смотрелся очень контрастно, но вполне логично и естественно. Глубоко вздохнув от неожиданности и поняв, что белое сияние над головами друзей ему не померещилось, Оберштайн тихо произнёс:
- Ваше Величество?
   Райнхард быстрым движением задёрнул складку плаща так, чтоб полностью скрыть то, что горело сейчас на груди очень ощутимо и оттого могло быть, по его мнению, заметно. Затем поднял голову и обернулся:
- Что ж, кроме тебя, тут быть и некому, и не положено, - проворчал он глухим голосом. – Всё как тогда, в погибшей крепости, верно?
- Ммм, не слишком ли категоричный вывод? – Оберштайн отвечал с тяжёлым вздохом, не сумев придать голосу беззаботные великосветские нотки. – Как ни ужасно, но протокол придётся соблюдать, сир. Пока мы не столь сильны, чтоб игнорировать вовсе стороннюю болтовню.
- Он тоже считает, что мы снова дёшево отделались, - совершенно бесцветным тоном сказал Райнхард, поднимаясь. – Я ещё в детстве слишком поднял себе планку и вызвал на дуэль самого дьявола, получается, а тот любитель менять личины. Ужасно трудно, сражаясь с таким противником, оставаться человеком.
- Выбора нет в любом случае, - спокойно пожал плечами Оберштайн, вытянувшись с руками вдоль тела, как молоденький курсант. – И Вы не можете сражаться в одиночку.
- Да, мы не одни, - с горьким вздохом Райнхард отодвинул складку плаща, позволив кресту блеснуть в безжизненном свете потолочных ламп палаты. – С нами Бог. Известно, кто против.
   Оберштайн поклонился, чтоб скрыть восторг, проступивший у него на лице при виде этого жеста. Он успел про себя отметить, что глаза императора были на редкость чистыми и ясными, без намёка на ту черноту, которая распугала в своё время всех его друзей и соратников после гибели Кирхайса.
- Не волнуйся, я в порядке, насколько это вообще сейчас возможно, - безжизненным голосом произнёс император, будто почуяв эти мысли. – Поддержи меня, мне трудно сразу шагнуть, но дальше будет проще, - он протянул руку, как в бытность слепым, что порядком напугало собеседника, хотя тот умело не подавал виду и проворно выполнил указание, очутившись ближе и аккуратно поддержав сюзерена под локоть.
- Не бойся, я не поломан, - убитым голосом продолжал тот, так говорят пилоты после тяжёлого рейда, когда в изнеможении падают, выбираясь из кабины. – Просто этот свет ещё слишком яркий для меня, надо освоиться, - и он резким движением бывалого воина сделал шаг, потом второй от ложа погибшего.
   Райнхард смотрел ровно и прямо, но взгляд был направлен как будто в никуда. Но к порогу палаты он подошёл уже своим обычным шагом, а в коридоре и вовсе отказался от поддерживающей руки. Там он чуть кивнул подбежавшему Кисслингу, давая понять, что визит в больницу закончен, и зашагал прочь от палаты. Однако Оберштайн успел услышать то, что хоть и сорвалось с губ императора, но явно не предназначалось для ушей соратников:
- Хорошо, Клаус, я буду жить, выбора не дано. Прорвёмся.
   На выходе из коридора, уже у самой лестницы, произошло нечто, что заставило Кисслинга мгновенно взмокнуть. Очевидно, поднявшись по ступенькам чуть раньше, чем все трое появились тут, под ноги самодержцу бросился молодой юноша в форме курсанта космофлота, да так и застыл на коленях перед ним, прижавшись к руке монарха, как будто пытаясь разжалобить его и скрыть слёзы одновременно:
- Ваше Величество! – это было произнесено с таким чувством, что Кисслинг понял, что может успокоиться, ничего плохого на деле инцидент не содержал.
   Инстинктивно остановившись, Райнхард спокойно сказал с непроницаемым апломбом повелителя:
- Я слушаю тебя, дитя моё, говори.
   Юноша поднял голову, и мужчинам стало отлично видно, что он почти ребёнок – стажёр, каких было полно на крейсерах космофлота всегда…
- Меня послал к Вам адмирал Фаренхайт, Ваше Величество, простите, что побеспокоил Вас без спроса, - голос юного гостя сел от волнения почти полностью, а глаза действительно были полны настоящих горьких слёз, но смотрел он так, будто перед ним было божество во плоти.
   Райнхард задумчиво кивнул и как будто почти не удивился, в отличие от шокированных спутников.
- Вот что, - проговорил он совершенно спокойно. – Сейчас я не в состоянии разговаривать вообще. Кисслинг, распорядитесь, чтоб завтра наша встреча с этим ребёнком прошла как следует, хорошо?
   Начальник охраны уже набирал нужное на блоке связи. Император спокойно подмигнул юному подданному, как старший брат, и непринуждённым жестом высвободил руку:
- Увидимся, малыш, - ровным тоном проговорил он и двинулся дальше. – Встань пока что.
   Будущий Патриарх Нового Рейха остался в смятении стоять на месте и ждать охранника, откомандированного для него. Он был страшно рад передышке, поскольку нуждался в паузе для осмысления того, что только что увидел – белое жемчужное сияние, яркими сполохами горевшее над висками молодого монарха. Такое же, какое он помнил над головой погибающего на мостике собственного флагмана Фаренхайта в не раз проклятом всем экипажем, и не одного корабля, Изерлонском коридоре.
- Спасибо, Вам, адмирал, - еле прошептал он в тиши пустого коридора, размазывая непослушные слёзы рукавом. – Он и вправду несравненный Император.
   По всей видимости, в Галактике не было ещё никого, кто признал бы в этом ребёнке будущего Победителя Второй Инститории, беспощадного к бандам Семилучёвой Звезды, и однажды успевшего спасти со своим флотом крепость Трёх Погибших Адмиралов, в которой укрывалась Императрица с дочерью и офицерскими жёнами. Зато вежливую улыбку смущённого флотоводца на приёме в его честь и его бесхитростную фразу запомнили хорошо.
- Это не моя заслуга, - спокойно скажет тогда этот блестящий офицер. – Мне помог адмирал Фаренхайт.