- Вы редкая жемчужина, миссис Фредерика, я прекрасно понимаю своего и не-своего адмирала…
- Ах, Вы слишком добры, Ваше Величество, не Ваш адмирал, уходя, сказал, что собирается встретиться самым красивым человеком в Галактике…
- Осторожнее с такими комплиментами человеку в моём статусе, Фредерика, уроню – и скажут, что мы с Вами оступились нарочно. Он, что, вправду не умел танцевать? По Вам так и не скажешь вовсе.
- Да, он хоть и был милым, но всегда таким безжизненным, Ваше Величество, - улыбается, правда, вовсе не грустно, весёлая уже вдовушка, молодец, Мюллер! – Но Вы не представляете, как он был рад, что приказ под Вермиллионом пришёл вовремя! Он в ту кампанию особенно не хотел воевать против Вас, хотя его все к тому толкали!
- Вы так хотели мне это сказать? И почему, интересно?
- Потому что… всё стало хорошо только тогда… - и покраснела, как школьница. Что ж, она просто волнуется, надо полагать.
- Было бы ещё лучше, если б согласился уйти адмиралом ко мне, наверное, - с деланной скукой произнесём, ведь уже и скоро заканчивать…
- Нет!
- Почему?
- Потому что тогда адмирал Мюллер бы не…
- Понял. Простите, но Вы смешите меня такой искренностью, Фредерика…
- Я… счастлива, что Вы живы и здоровы, Ваше Величество!
Так, а теперь потереть виски, чтоб куски диалогов не лезли в голову, когда не нужно… Райнхард с тихим стоном вытянулся в кресле и даже завалился на спину – отчего-то нынче в кабинете работалось слишком утомительно. Да, пожалуй, правильно сделал, что прибрал бумаги автоматически – в ближайшие часы работать, похоже, не грозит, уже слишком устал. Вот что, достанем-ка из ящика стола фляжку – если после неё силы появятся, то продолжим дневную бюрократию, если нет – придётся бросать работу и идти в сад отдыхать. Молодой император Галактики, совсем недавно вернувшийся с того света, рвался доказать себе и посторонним, что может снова быть тем, чем и был до начала болезни, и пока у него это отлично получалось. Однако не то мозг после недавней полной потери зрения страховался от усталости, минуя при этом самого хозяина, не то вечер норовил снова выдаться штормовым, не то действительно административная работа стала утомлять больше обычного. Глоток хорошего бренди, таким образом, был очень кстати – хорошо, что вспомнил про гербовую фляжку, с облегчением вздохнул Райнхард, откусывая от яблока, и вытянулся в кресле чуть старательнее, а стало быть, поудобнее. Так, что там ещё из повадок Яна имеется, опыт которого мы молча эффективно перенимаем – ноги он на стол укладывал, как все любят про него рассказывать, да? Никогда так не делал, – а ну как действенная мера? По идее, если ноги устают, на что мне Катерозе указала тогда в спальне, то идея неглупая, наверное. Так-так, понял – у них же дефицит места свободного всегда был, не разомнёшься толком, вот Ян и привык потягивать мышцы, при минимуме движений вообще. А я предпочитал сразу сорокасекундку и стойку головой вниз – но на полуметре это делать неудобно… Так, ещё раз – ага, так тут дело ещё в числе глотков, не только в позе. Этак на третьем ещё спать захочется – так что пока и не будем его делать. Нет, в позе сидя задрав ноги, конечно, что-то есть, но это скорее разовая мера, или я ещё молодой просто, не успокаиваюсь в ней. Видать, у Яна никакой был темперамент, раз его спать всё время тянуло. Или дело в нашей разнице в восемь лет – целая вечность, вообще-то? Как знать… Нет, можно ещё пару глотков сделать смело – ещё и желание подвигаться хорошо останется. А пока просто ещё потянемся…
- Ваше Величество? - вот же котяра! - чуть не грохнулся из-за него от неожиданности…
- Какого чёрта, Оберштайн?!!! – уставшим голосом прорычал Райнхард, не меняя позы. – Дверь плотнее прикрой, раз вламываешься без доклада.
- Прошу прощения, Ваше Величество, - главный советник выглядел чуть смущённым.
Точнее, это легко получалось уловить сквозь его извечную невозмутимость тому, кто привык чувствовать людей на расстоянии, будучи несколько недель не в силах видеть…
- Я вовсе не хотел мешать… - он говорил по-прежнему без всякого выражения, но чуть плавная походка его выдавала с головой, и сюзерену хватило взгляда вскользь, чтоб заметить её и усмехнуться в голос, по-прежнему не шевелясь.
- Нет, мешать тут сейчас вовсе нечему, дорогой шурин, - бесстыже улыбаясь, Райнхард неторопливым жестом поставил фляжку на стол. – Ну что, молодожён, тебе соболезновать или вдруг поздравлять, а? – он подмигнул совершенно по-приятельски, и будь министр менее дисциплинирован изначально, он бы рассмеялся.
- Ни то, ни другое, - нарочито спокойно проронил Оберштайн, холодно пожимая плечами. – Честно скажем, ничего вообще особенного или заметного. Похоже, старый кайзер был очень непритязателен на деле, вопреки различным байкам про его бурную молодость.
Молодой венценосец ехидно ухмыльнулся, непринуждённо укладывая руки за голову.
- Прозвучит сакраментально, но я так и знал, - обронил он почти скучающим тоном. – Я понял это ещё перед своей свадьбой, Оберштайн. Мне очень жаль, что тебе пришлось этим заниматься.
- Вы меня удивляете иной раз, Ваше Величество, - рассудительно заметил собеседник, с интересом разглядывая непривычные ему манеры поведения молодого монарха. – Тем не менее, жалеть не о чем – мне вполне хватает и такой разминки, а устраивать сцены я её отучил ещё на курорте.
- Я знаю, что ты во многом сильнее меня, - с лёгким вздохом проговорил тот. – И представляю, что началось, когда оказалось, что пышных торжеств на всю Галактику мы не закатили.
- Ничего не смогло начаться, - с хитрой улыбкой сытого кота отпарировал советник. – Я сказал, что сама виновата – обратилась только ко мне, а не к Императору. Пора бы уже и привыкнуть женщине, на ком корона, по моему мнению.
Райнхард полыхнул ослепительно – всем своим существом на этот раз, одним ровным движением убрал ноги со стола, руки – на подлокотники кресла, да так и застыл с открытым от восторга ртом на пару мгновений:
- Ты и это ей смог сказать? – восхищённо произнёс он, наконец, и, дождавшись спокойного кивка, добавил, покачав головой. – Всегда знал, что тебе цены нет.
- Даже больше, - невозмутимо пожал плечами Оберштайн. – По моему мнению, так восьмилетний мальчишка ничего не должен шестнадцатилетней взрослой девушке, и утверждать обратное – либо дурость, либо лицемерие. А потому изображать несчастье, не будучи даже обиженной – глупо и некрасиво. А кое-кто очень сильно застрял когда-то на своих детских фантазиях – ну так пора уже и оставить их прошлому давным-давно, и коль скоро это однажды наконец произошло, то само по себе это отлично. И ещё…
- Перестань, - оборвал Райнхард, опустив глаза и заметно розовея. – Мне знакомы и понятны эти аргументы, просто я очень не хотел, чтоб об этом однажды догадались. Пусть и дальше думают, что я её боготворю, как в раннем детстве. Если ты ещё и это всё вслух сказал ей, то я твой должник кругом, получается.
- Вот как, - чуть озадаченно произнёс министр – это означало, что он очень удивлён. – Но я-то так не думаю, просто рад, что кое-кто уже совсем взрослый, а я и не разглядел, - он произнёс эти слова с заметным отеческим удовольствием, и, не дожидаясь смущённого кивка, обычным спокойным тоном заговорил дальше. – Вы заметили вчера, Ваше Величество, что на свадьбе адмирала Мюллера приёмный сын невесты отчего-то не присутствовал? – он многообещающе улыбнулся краем рта.
Молодой император понял намёк, кивнул и с интересом уставился на лицо собеседника, ожидая продолжения.
- Это произошло потому, что некто Юлиан Минц после своего бракосочетания получил удар по лицу и лежит без сознания с сильным сотрясением мозга – врачи говорят, что это не страшно, но затянется за пару-тройку недель, как минимум.
- И… кто это его так? – насторожился монарх. – Я же помню, что его жена присутствовала на торжестве. Она что, проигнорировала сей факт, получается?
- Даже больше, сир, - Оберштайн вежливо выполнил церемонный поклон и лишь затем продолжил, увидев жгучий интерес в глазах молодого человека. – Это она его отправила в нокаут.
- Пока не понял, - совершенно спокойно отозвался Райнхард, заметно задумавшись, - слишком спокойно, чтоб можно было подумать, что он и впрямь невозмутим, и всё же полыхнул яркой молнией в глазах.
- Больше деталей нет – даже эти стали известны благодаря тому, что новый офицер адмирала Валена, некто по фамилии Поплан, слишком громкоголосен и любит обсуждать новости в офицерской столовой.
- Короче, знает не только Феззан, но и весь Рейх, получается, - холодно усмехнулся Император. – А кто не знает, узнает через двое суток уже. Стало быть, она сделала этот ход нарочно. Вопрос – зачем, да?
- Одно из объяснений имеется и, к счастью, лежит на поверхности – демонстрация настоящих чувств к супругу, - холодно пожал плечами Оберштайн. – Но это самое простое и скорее всего неверное, – девушка очень непроста сама, как я понял.
- Это и я заметил, - в тон ему ответил собеседник. – И что ещё это может быть тогда?
- Либо реверанс в сторону Империи вообще и захват реальной власти в автономии Хайнессена – у дамочки оказались весьма ушлые соратники, некое крупное объединение молодёжи под кодовым именем «Белая Лилия», - вежливо продолжал министр, пристально глядя на сюзерена. – Так, это уже полностью сформированная по типу закрытого ордена структура, умеющая эффективно давить на ответственных лиц для достижения нужных им решений, также владеющая методикой организации различных спецопераций, со своей идеологией и культурой.
Райнхард спокойно кивнул, вспомнив про себя подсмотренный разговор Катерозе и Эсмеральды.
- Либо? – как будто без всякого интереса спросил он, укладывая подбородок на мостик из ладоней и поставив локти на стол.
- Либо реверанс лично Вам, Ваше Величество, верно? – совсем тихо произнёс вдруг Оберштайн.
Но Райнхард и впрямь стал гораздо старше, вернувшись с того света, и застать врасплох его не удалось.
- Скажу тебе, что всё сразу, - спокойно хлопнул он ресницами без всякой эмоциональной реакции. – У этих юнцов совершенно особые представления о реалиях, еще резче, чем мы можем даже предположить. Так что, пусть себе резвятся: я не тиран и должен предоставить им эту свободу. Конечно, на твоём бы месте я бы, наверное, был обеспокоен всякой серьёзной силовой структурой, даже просто её наличием – но даже если орден и содержит пару сотен тысяч, растворить его в мощи Рейха нетрудно, при желании. А они ведь вовсе нам не противники, как не сказать бы наоборот.
- Вы уверены в этом? Насчёт их командирши я тоже не сомневаюсь, но… - он умолк и вежливо поклонился.
- Нам что, трудно их деятельность отслеживать, что ли? – сиятельно улыбнулся молодой император. – Пусть утюжат Хайнессен, сколько хотят, – а мы поглядим, что из этого получится. Ты чего нервничаешь – слишком гладко у них дело идёт, что ли?
- Более чем гладко. Они буквально вырезают старую гвардию Союза – тех людей, кто имел там хоть какое-то значение, и активно взялись за систему образования, полностью сменив там кадровый состав, при этом не будучи вообще вхожими в эти структуры, и всё это за какой-то месяц! Пресса планеты тоже контролируется, хотя это упорно отрицается всеми на всех уровнях – но сообщения о разных несчастных случаях, которые нетрудно сопоставить, просто не попадают туда. Кроме того, неизвестна реальная численность «Белой Лилии» и кадровый состав командиров.
- Просто у них территория поменьше, вот и работают быстрее нас в своё время, - по-прежнему тихо улыбнулся Райнхард, не шевелясь. – Не надо ревновать, у них же враг – сама республиканская система, вот пусть и разделываются с ним, как считают нужным. Возможно, то, что они решили уничтожить, кем-то определено против нас, разве нет? Ты ведь сам говорил мне, что Катерозе фон Кройцер намерена подать нам Хайнессен на блюдечке через пяток лет, так зачем ей мешать?
- А если она подаст нам его на острие меча, тогда как?
- Тогда я снова станцую с ней танго, вот и всё, - хитро прищурившись, выстрелил тихой молнией в ярко-голубых глазах Райнхард. – Она, кстати, прекрасно его танцует, это редкость.
Оберштайн вежливо выполнил медленный поклон.
- Тогда я рад, мой Император, - сказал он чуть тише обычного.
Возможно, разговор бы мог иметь продолжение, но в этот момент довольно тихо отворилась входная дверь. Райнхард вовремя заметил это движение и спокойным твёрдым движением отправил фляжку в ящик стола. Затем посмотрел на входящего так, что министр мог не сомневаться, что, обернувшись, увидит сейчас Её Величество, и неторопливо поднялся. Императрица и советник успели вежливо кивнуть друг другу, но сам правитель Галактики уже без промедления двигался навстречу жене, чтоб церемонным жестом поцеловать ей руку.
- Я подумала… - чуть растерянно произнесла та, смутившись, как будто ещё была невестой. – Сын так хорошо уснул на этот раз, он вообще стал совершенно спокоен после возвращения с курорта…
- Это была очень хорошая мысль, моя Императрица, - густым голосом сказал Райнхард, обнимая её другой рукой за талию. – Я очень устал к этому часу, да и выяснили мы всё, Оберштайн, верно? – он слегка покосился на министра так, что тот только уверился в том, что следует ретиво согласиться и продемонстрировать это кивком и поклоном. – Заберите меня отсюда, а то эта работа никогда не кончится, - он посмотрел в глаза супруги с только ей видным огоньком в своих, ставших вмиг бездонными, и она сама не заметила, как мило улыбнулась в ответ.
Молодая венценосная чета обнялась покрепче, держа друг друга за талию, и двинулась прочь из кабинета. Оберштайн тоже вышел, держась на некотором отдалении. Прежде, чем развернуться, чтоб двинуться в коридоре в другую сторону, он с немалым удовлетворением подумал: «Совсем вырос, можно не сомневаться. Можно смело убить того, кто назовёт его мальчишкой, всё равно дураков не жаль, сами плодятся».
Прибытие Катерозе фон Кройцер на Хайнессен по воодушевлению и массовости встречающих толп народа уступало только визитам Императора. Для своих восемнадцати лет она была уже очень хорошо сложена, и в элегантном брючном костюме цвета неба в ясный жаркий день, что вежливо трепал бриз, вызванный посадкой корабля и без устали гуляющий по открывшейся аппарели, выглядела ослепительно. Должно быть, оператор сам инстинктивно залюбовался красотой рыжегривой леди, и навёл оптику на неё более внимательно, да ещё и задержался на не только безупречных сильных формах фигуры, но также и притормозил и на будто точёном из белого алебастра лице. Райнхард в душе был благодарен безвестному поклоннику девушки – тех нескольких секунд ему хватило, чтоб увидеть то, на что больше никто в Галактике внимания не обратил. Он спокойно сидел себе в кабинете в компании Оберштайна, который молча нервничал, про себя – этого никто не видел, но молодой император уже умел чувствовать людей на расстоянии и даже был благодарен про себя этой способности, что окончательно оформилась у него после периода полной слепоты. Хотя Райнхард не перенял привычку Яна поднимать ноги выше талии, но быстро отучился от обыкновения завязывать их в узлы и старательно подгибать, и оттого сейчас они снова были вытянуты в струну, нисколько не мешая сосредоточению, как раньше. Подсказки призрака основателя Рейха не прошли даром, и сейчас сознание того, что секрет обретения хитрых комбинаций Яна наконец разгадан, радовало несказанно последние дни.
- Он просто слушал во сне того, кому в итоге служил, - объяснил Райнхард старому соратнику. – Тот же его и сожрал, как мне пришлось убедиться однажды вечером на курорте, - он говорил спокойно, хотя воспоминание о монстре, что рвал ужасными когтями его плоть наживую не должно было как будто этому способствовать. – Я-то всегда был упрям, это меня и спасло, а Ян всегда был согласен с тем, что с ним происходит, хоть вроде бы и выражал недовольство. Вот отчего Ян и был столь опасен, добровольно сделавшись орудием начальника преисподней.
- Это не новость, - тихо пожал в ответ плечами Оберштайн. – В бою он был менее опасен, чем в мирной жизни, и, хотя пришлось пожертвовать Реннекампфом, оставь мы там вместо него тогда Ройенталя, можно было смело хоронить всех сразу потом в Изерлонском коридоре. Вы это чувствовали и оттого начали хворать, помните, Ваше Величество?
- Да, я вечно не высыпался, но сон терял, если дело не закончено, в отличие от Яна, что спать умудрялся везде и всюду, - весело расхохотался молодой венценосец. – Оттого и заболел в итоге.
Однако деятельная натура императора, не желавшая мириться с неладами в окружающем мире, не давала ему покоя и в вопросе с автономией Хайнессена. Он чувствовал, что что-то выяснил не до конца в этом вопросе, и, хотя в целом позволял событиям идти самостоятельно, не ощущая в этот раз серьёзной опасности, был недоволен тем, что от него что-то умудрилось-таки ускользнуть. И это что-то было явно связано с Катерозе фон Кройцер, оттого и приходилось просматривать запись трансляции в его обществе – дабы как можно поточнее поймать недостающую деталь. Похожее ощущение было под Вермиллионом, когда Райнхард не мог поверить, что враги вместо победного захвата флота, попавшего в хитрую западню, и уничтожения имперского флагмана прислали просьбу о капитуляции. Хотя масштабы были не те, ощущение было знакомым. Он не собирался никому в мире сообщать это, тем более, что при сверке времени появление этого ощущения совпадало… с прибытием на Хайнессен корабля с молодыми республиканцами. Да и тепло на шее, впервые спасшее Райнхарда в его кабинете, когда он нечаянно отравился, резко усилилось как раз в этот момент – уж вовсе никак не случайное совпадение. С тех пор, как его загадочная новая сестра покинула его, едва зрение полностью восстановилось, этот знак её любви и заботы проявился снова и сильно. Сперва обрадовавшись, молодой человек быстро сильно загрустил, полагая, что это снова означает разлуку. Он был не из тех, кто сможет спокойно смириться с происходящим, и без того, чтоб не решить найти верные объяснения совпадениям и ощущениям, просто не мог. Поэтому и решил затребовать запись трансляции у Оберштайна, чтоб его собственный интерес к делу был незаметен.
Катерозе вышла на аппарель впереди всех, и с ослепительной улыбкой поприветствовала безбрежную толпу, жёстко вскинув руку в салюте:
- Зиг Хайнессен! – раздалось в сентябрьской теплыни густым сопрано.
- Карин! Карин! Карин! – океанским прибоем пошло грохотать в ответ до горизонта…
Но Райнхард смотрел только на глаза девушки, не ощущая, что начинает холодеть изнутри. Роскошные очи Катерозе были карими, да, но сейчас они сменили цвет на изумрудный, и именно этот момент умудрилась запечатлеть камера.
- Здравствуй, моё сердце, - девушка сделала изящный реверанс, и её губы тронула улыбка победителя, ещё тихая, не сильная вовсе, и толпа продолжила орать множеством глоток: «Карин!».
Подождав три долгих секунды, Катерозе изящным, плавным движением начала выпрямляться, чуть подняв руки с открытыми ладонями, как жрица-танцовщица из древних легенд. Это было на редкость завораживающе, как для тех, кто мог смотреть запись где угодно, так и для тех, кто со слезами восторга глядел на это воочию. Застыв так, с руками, обращёнными к небу, Катерозе чуть подняла голову, с яркими глазами, смотрящими куда-то вверх и в пустоту, открыла алый коралловый рот и запела…
- Ты, то, что я люблю так сильно,
Что даже не знаю, сильнее ли этого любовь к жизни, - поплыло над обмершими от изумления жителями планеты.
Райнхард сам не заметил, что вскочил на ноги, упираясь ладонями в стол – глаза Катерозе уже были ярко-синими, как у той, что обнимала его ночью в курортном домике! Оператор бессознательно перешёл на крупный план, будто повинуясь желанию императора лучше рассмотреть – ошибки быть не могло…
- Ты, что я так люблю, будешь ли ты хоть немного любить меня тоже? – разливалось нежными волнами по всему существу всякого слушателя. – Сейчас осень, но этого не надо бояться, ведь однажды случится весна, и любовь поможет нам выжить. Помни, что я люблю тебя, пожалуйста.
Райнхард рванул пальцами ворот мундира, поспешно расстёгивая его, и прохрипел едва слышно:
- Конечно, буду, сестра, - он не понимал, что делает, но и не хотел даже осознавать этого. – Буду, очень.
- Ничего не бойся, моя любовь, тьма уже ничего не сделает тебе, - продолжала Катерозе пороскошней любой сказочной сирены, изящно хлопая длинными ресницами. – Ты – то, что я люблю, верь, что теперь будет всё хорошо! – она едва заметно кивнула, снова сиятельно улыбнулась, плавно укладывая ладони на талию, и ушла нежным тоном в вокальную партию без слов на пару десятков секунд.
Едва она смокла, как толпы возобновили рёв «Карин!!!» пуще прежнего, а за её спиной обозначился Аттенборо в гражданском костюме с милой юницей под руку, и Юлиан Минц, будто от смущения прикрывавший левую половину лица рукой… Приёмный сын Яна даже успел прокричать жителям:
- Виват, граждане, я тот мужчина, что в этой поездке сопровождает Карин! – и, надо сказать, эта фраза, скопированная с героя древнего прошлого, пришлась народу очень по вкусу и нынче.
Катерозе, впрочем, не сочла нужным ждать, когда восторги утихнут, и с чарующей грацией указала на уже женатого соратника погибшего Яна пальцами правой ладони:
- А это глава твоих силовиков, Хайнессен, - сообщила она, сияя улыбкой хозяйки бала. – Мы привезли тебе свободу, встречай нас! – и неторопливо тронулась по аппарели подиумным шагом, увлекая спутников за собой.
Дальше Райнхард смотреть не желал вовсе. Да он уже и не смотрел, едва голос Катерозе смолк, молодой император уронил голову себе на грудь, тяжело дыша, как загнанный зверь, и прикрыл глаза.
- Я дождусь, чего бы мне это не стоило, - прошипел он сам себе рычащим шёпотом. – А точнее, я и с этим справлюсь, - и рухнул в кресло, обхватив голову руками.
Оберштайн молча выключил запись, позволил себе бесшумно приблизиться и уже открыл рот, намереваясь что-то сказать, как наткнулся вдруг на резкий и колючий взгляд Императора:
- Почему ты называешь её Катрин, можешь объяснить мне, а? – с ледяной тоской в голосе вполне себе ровно проговорил тот, не шевелясь.
Оберштайн спокойно выдержал это, хотя желваки на скулах у него стали заметны.
- Мне было тогда столько же, сколько Вам, мой Император, - тихо сказал он. – А ей тоже восемнадцать, и она была такая же огненная и сильная.
Райнхард помолчал несколько мгновений, затем угрюмо проворчал с интонацией недовольного хищника:
- Стало быть, «была» означает что-то очень скверное?
Собеседник холодно кивнул, и Райнхард опустил взгляд.
- Я хочу, чтоб моя сестра вернулась, - взялся он мрачно ронять слова, будто сталкивал булыжники с обрыва. – Она слишком дорога мне, чтоб даже Хайнессен или Ян Вэньли позволяли её отбирать себе. А если случится непоправимое, - он снова поднял глаза, чтоб уставиться страшным от черноты взглядом в лицо собеседника, - то Хайнессен разделит участь Вестерленда. Так достаточно, как думаешь?
- Вполне, - вежливо кивнул Оберштайн, поспешно заложив руки за спину. – Может быть, бокал белого?
- Две бутылки, как не три, - сурово отозвался император. – И ещё я хочу на море, с Хильдой, на неделю.
- На феззанском экваторе есть одно милое место, - будничным голосом взялся говорить министр, подходя к стене, где прятался бар. – Если взять атмосферник, то добраться можно за пару часов. Там имеется…
- К чёрту слова, - складывая руки на груди, прогрохотал Райнхард. – Разливай молча, за наших Катрин.
К концу года популярность новой национальной героини Хайнессена выросла до фантастических масштабов, особенно, когда факт её беременности сделался достоянием общественности. О её муже, практически не появлявшемся на публике, поскольку он был занят написанием книги о великом флотоводце Яне Вэньли, фактически забыли. Этому в известной степени способствовало значительное число вдов, оставшихся после войны – привычка думать о мужчинах после детей была сформирована за полтора столетия очень крепко, и даже популярность имперских солдат в качестве отцов не делала этих матерей желающими стать жёнами. Молодёжь Хайнессена, которой отчего-то стали позволять занимать всё более высокие посты на фоне множества коррупционных скандалов, не спешила заводить семьи, охотно заводя при этом детей. Многие отцы перестали скрывать, что имели детей от разных женщин, и началась повальная мода на такое положение дел. Желающих работать на восстановление страны после войны, таким образом, была масса, однако разруха за время тщетных попыток захватить Рейх достигла такого уровня, что никакие субботники и добровольные акции не могли спасти положение, которое давало все основания думать, что оно останется очень плачевным ещё лет пятнадцать. Однако всё чаще энтузиазм взрослых не поддерживали их юные отпрыски, начиная требовать за свои услуги плату… Оттого выборы пришлось отложить на год – тяга населения не к процедурам демократии, а к множеству красочных праздников, на которые можно было вывести детей, недовольных качеством жизни, пересилила все призывы политиков к сознательности. Более того, считая политиков виновными в разжигании войны, население вообще перестало интересоваться теми из них, кто произносил слова «республика» и «демократия», а также напоминал о славном боевом прошлом Союза. На фоне этого резко выросла популярность молодых бизнесменов, журналистов, юристов и преподавателей, коих вынырнуло из небытия великое множество – но даже самые хитрые конспирологи не догадывались, в чём дело, ещё очень долго, пропуская мимо внимания увлечение подавляющего большинства из них белыми лилиями, что стояли себе в рабочих кабинетах в вазах и цвели из цветочных горшков… И уж подавно наличие живых белых лилий в причёске Катерозе фон Кройцер, что активно интересовалась общественной жизнью в стране, не занимая, впрочем, никаких должностей, никого не удивляло – у девушек бывают и не такие причуды… Кто-то из жителей планеты дал ей прозвище «миледи», и оно осталось с ней навсегда – ещё бы, невестка Яна Вэньли, чьим посажённым отцом на свадьбе был сам Император, да ещё застрельщица знаменитого Сезона Свадеб после войны – такая репутация была нетленна и священна. И авторитет миледи был столь высок, что её мнения старались придерживаться все и везде, дабы погреться в лучах её славы – начиная от мамаш-одиночек, выбиравших фасоны и цвета нарядов, и заканчивая ответственными лицами, что, желая привлечь к своей деятельности больше внимания и выставить себя в лучшем свете, просто рвали знаменитость на куски, постоянно приглашая на различные мероприятия. Катерозе прибывала, заставляя соотечественников млеть от её царственных манер, с жаром деятельной хозяйки дома вникала в суть происходящего, давала неожиданные и дельные советы, пела что-нибудь красивое, оставляя очарованными навсегда всех, кому посчастливилось общаться с ней или хотя бы наблюдать издали. Всем был очень также симпатичен тезис о том, что было бы неплохо поднять уровень жизни хотя бы до половины того, что мог позволить себе подданный Императора, и о недавних бурных баталиях в космосе стали быстро и крепко забывать, активно пытаясь торговать с Рейхом.
В Империи же про Хайнессен и погибший Союз благополучно забыли, и даже предпочитали не думать о том, что могли остаться без Императора Райнхарда, только с его вдовой и крохой сыном, которому не исполнился ещё и год. Постепенно стали забывать и сам факт болезни венценосца – как будто и не падал он ни разу на борту собственного флагмана в пылу опасного сражения, и никогда не лежал сутками в страшной лихорадке. Этому в немалой степени, конечно, способствовал счастливый вид молодой монаршей четы, появлявшейся иной раз где-то на спектакле или в курортной зоне. Вопреки ожиданиям, пиратство в космосе не приобрело серьёзных масштабов – и оказалось полностью уничтоженным уже через два с небольшим года. Авантюра реваншистов под лозунгом «деды воевали» случится только через двадцать лет, после обеих Инститорий, во время которых будет несколько локальных войн, в основном имевших цель уничтожить правящую династию, но многие политологи уверены в том, что не позволь Рейх спустя семнадцать лет войти Хайнессену в свой состав, этой войны бы просто не произошло. Однако по сию пору это столь же спорное утверждение, как и то, что покушение на Райнхарда Первого, что было организовано пять лет спустя, было заказано только остатками аристократии Старого Рейха, а осуществлено теми, кто когда-то носил гордое имя розенриттеров. Ровно за сутки до него император Лоэнграмм действительно станцует танго с Катерозе фон Кройцер, ещё не зная, что это спасёт ему жизнь. И уж подавно никто в Галактике ещё не мог предположить, какую серьёзную и страшную роль сыграет в ней орден Белой Лилии семь лет спустя… Об этой организации останется мало сведений – точнее, о периоде её возникновения и становления, а о первом командоре и вовсе будут ходить противоречивые легенды. Одна из них утверждала даже, что кардинал Йозеф Экселленц на самом деле был ни кто иной, как бывший малолетний кайзер Гольденбаум, последний император Старого Рейха, а его правая рука – Аугусто Каммерер – и вовсе шпион самого Оберштайна. Но все эти детали нисколько не волновали массы подданных династии Лоэнграммов, ни тогда, ни столетия позже. Когда жизнь течёт хорошо и спокойно, люди не склонны думать, какую цену за это приходится платить тем, кто отвечает за это, и полагают, что оно происходит само и бесплатно.
В декабре того года гарант спокойной и сытой жизни в Галактике – многострадальный молодой венценосец Лоэнграмм – старался вообще не интересоваться новостями с Хайнессена, а Оберштайн побаивался заводить разговор об этом, памятуя о том, что запись прибытия Катерозе фон Кройцер на эту планету вчерашний юноша так и не досмотрел. Да и вообще всё выглядело так, как будто коронованный вояка забыл прежние бои и печали и с головой ушёл в супружество и отцовство, однако общение с родной сестрой, прерванное полностью после возвращения с того света, так и не наладилось. Императрица искренне не понимала, в чём дело, но старалась никак не касаться этого вопроса, памятуя, что в секретной папке, которую посмела читать вопреки позволению мужа, не нашла никаких записей об Аннерозе. Та же, обнаружив уклонение Хильды от стараний поспособствовать общению с братом, вспылила и воспользовалась фактом собственной беременности, чтоб поменьше навещать его семью – о чём Райнхард вовсе не жалел, вопреки ожиданиям окружающих. Стоит заметить, что окружающие обычно склонны больше обманываться в своих ожиданиях, полагая, что знают о человеке достаточно, и будучи в плену собственных представлений. Оттого даже среди них сложно найти того, кто бы полностью мог понять сколько-нибудь незаурядную личность, и рискнувшему взять на себя ответственность лидера постоянно приходится дифференцировать своё общение, мгновенно вычисляя, с кем, о чём можно вести беседу, а каких вопросов не стоит и касаться. Это на деле утомительно, поскольку цельная личность хочет, чтоб её понимал хоть кто-то полностью. Этим объяснялись частые визиты в рабочий кабинет Императора Клауса Кляйна Вернера – Райнхард настойчиво, но без обычного азарта неофита изучал традиции Церкви Христовой и разбирался в тонкостях христианской этики. Это доставляло столь сильное интеллектуальное удовольствие, что оказалось способно заглушить горе от потери только что найденной сестры. Слишком многое, а точнее, всё, о чём непоседливая душа молодого императора хотела знать, наконец-то оказалось объяснено.
- Приятно перестать быть слепцом, - заметил как-то он своему духовнику.
- Господь не попускает испытаний больше, чем можешь вынести, - вежливо склонив голову, ответил тот.
Райнхард хотел было сказать, что их общение наконец-то затянуло пустоту, которая осталась после потери Кирхайса, но внезапно почувствовал прилив к сердцу самого настоящего страха, того, приближение которого ощутил после известия о судьбе, ожидавшей Вестерленд, и промолчал. Он догадывался, что снова оказался прав в своих ощущениях, но не хотел этому верить. То, над чем даже его сильный дух не мог не только властвовать или хотя бы мириться с его присутствием, снова угрожало вырваться из ниоткуда и устроить вакханалию разрушения. То, перед чем слаб любой человек, как бы ни старался он успокоить себя различными уверениями, что-де всё в порядке либо пронесёт, может быть. Двадцать лет спустя он расскажет об этом своему сыну и признается, что научился истово молиться именно в тот вечер. Страх был побеждён, но предотвратить непоправимое Император снова был не в силах, хотя после и благодарил Бога за то, что тот помог ему это пережить.
Двадцатого декабря Его Величество инспектировал постройку комплексов архитектуры, выполняемую по чертежам покойного Бруно Сивельберга. Мероприятие уже подходило к концу, когда прибежал запыхавшийся Кисслинг, которого срочно вызывал кто-то по связи.
- Что случилось? – поспешил задать вопрос Райнхард, уже предчувствуя недоброе.
- Ваше Величество, нападение на Вернера, - дрожащим голосом сказал вечно спокойный начальник охраны. – Врачи говорят, что шансов нет, но он в сознании и ждёт Вас.
- Едем быстрее, чем возможно, - холодно обронил венценосец великосветским тоном. – Немедленно.
Уже в салоне авто он с ледяным спокойствием уточнил:
- Личность напавшего известна?
- Некто Клеменс Щварцдрачен, он пытался скрыться, но опознан и уже в ведомстве Кесслера. Шумит, требует журналистов и адвокатов, угрожает бунтом на Новой Оптине.
Император медленно повернул голову, и Кисслинг ощутил, как от ровного взгляда ярко-голубых глаз у него по спине заструился холодный пот.
- Передайте Кесслеру, что я желаю, чтоб этот тип сгинул в полной безвестности, но столь медленно и мучительно, сколь позволит ему его шакалье здоровье. Хоть полгода, хоть год, хоть больше. И больше ничего не желаю знать об этом бывшем клирике, - он отвернулся, чтоб скрыть, что кусает губы. – Жаль, что не было предлога убить его лично на курорте, я бы этим не побрезговал вовсе.
Кисслинг, выполняя указание, впал в некоторую задумчивость. Он тоже помнил слишком амбициозного главу Оптинской делегации, чей неуёмный негативный пафос явно провалил миссию иереев, прибывших с миссионерской целью к молодому монарху. Тот, зная их место дислокации, явился к ним инкогнито с целью побеседовать. Безвестного офицера поповская команда слушать не пожелала и даже попыталась с позором выгнать, если бы не вмешался один из неё, случайно попавший туда молодой священник. По всей видимости, группа делегатов, с которой Император уже не захотел встречаться, нашла настоящего виновника провала и применила к нему какие-то свои санкции. А тот, в свою очередь, решил отыграться на Кляйне, предпочитая полагать честного юношу виновником собственного падения. Кисслинг сперва пожалел, что не может сам позволить себе побить негодяя хотя бы, и прикинул, как бы этого хотел Император сейчас. Зачем понял, что цель убийцы – достать также и самого венценосца, заставив того впасть в ненависть и злобу, да и посмаковать унижение Райнхарда, любуясь его страданиями. Именно этого сделать врагу венценосец и не позволил, молча откинувшись на спинку дивана авто с прикрытыми глазами и бешено колотящимся сердцем. Посторонний наблюдатель, кабы такой сыскался, вполне мог подумать сейчас, что монарх абсолютно спокоен. Но через несколько минут Кисслинг заметил, что губы начальника шевелятся, и аккуратно приблизился так, чтоб расслышать. Как видно, этот маневр Райнхард просто пропустил, частично потеряв контроль над реальностью случайно или от горя.
- Кирхайс, зачем же ты допустил это? – шептал он в никуда. – Что я теперь буду делать совсем один? – и смолк, поникнув головой на грудь окончательно.
Клаус был бледнее императорского плаща, это была первая мысль у того, кто, наплевав на всю субординацию, мчался бегом по больничным коридорам до нужной палаты, забыв начисто про собственных охранников. Светлые волосы молодого иерея сбились и налипли на лоб, а на ровных чертах спокойного лица потомственного аристократа уже читалось то, что бывалые воины безошибочно определяют как печать смерти. Это гнетущее впечатление усиливала навороченная медицинская аппаратура, захватившая в плен его левое плечо и бок – там, куда пришёлся удар оружия убийцы. Тем не менее, офицеры космофлота предпочитали игнорировать эту капризную даму – смерть, и сейчас оба, ещё и ровесники, снова предпочли не считаться с её присутствием поблизости. Лоэнграмм, тяжело дыша от волнения, уже открыл рот, чтоб позвать друга по имени, но Вернер в этот момент резко открыл сияющие уже неземным светом ясные серые глаза и слабо улыбнулся.
- Ты ничего не бойся, Райнхард, пожалуйста, - тихо, но вполне чётко произнёс умирающий. – Оставаться сложнее всего, оттого это и участь сильного.
- Что я буду делать один, без тебя? – вне себя от горя, тихо выдавил Лоэнграмм, качая головой. – Я не вынесу этого, не умирай, пожалуйста.
- Ты сможешь справиться, Райнхард, не унывай, - тёплым дружеским тоном ответил Вернер. – У тебя снова всё получится. Ты ведь уже всё знаешь и умеешь. Не грусти, могло быть и хуже, поверь.
- Этот… тезис не для меня, - горько усмехнулся император, полыхнув молнией в глазах. – Ты же помнишь, мне надо всё и сразу. Останься здесь, у тебя может получиться.
- Увы, Райнхард, с этим уже ничего не сделать, - ясно улыбнулся в ответ младший офицер. – Но мы и выиграли немало – ты не пустил к власти конфессию, возглавляемую служителем отца лжи, а я успел дать тебе в руки оружие, теперь ты сможешь сделать всё сам. Держи пока, - в ладонь старшего по званию легло что-то холодное и твёрдое. – Лет через пять оптинские сами справятся со своей проблемой, но меня заменит человек не оттуда. Ты снова сам найдёшь его, Господь поможет тебе.
Император с трудом заставил себя посмотреть – Клаус оставлял ему свой напрестольный крест… Взбунтовавшиеся против хозяина едкие слёзы брызнули из глаз, и он в истерике замотал головой.
- Я не смогу этого вывезти, - всхлипнул венценосец совсем по-детски. – Это слишком тяжело.
- Сможешь, Райнхард, не сомневайся в этом. Я ведь не погибаю даже, знаешь ведь, - твёрдо говорил умирающий. – Держись, ты успокоишься и сможешь.
Лоэнграмм Первый машинально взвесил тяжёлую вещь на ладони – весил металлический каплевидный крест немного, но гудел таким кластером суперпозиции всех известных и неведомых полей и столь сильно, что пальцы ныли. Сходным образом вёл себя единственный из знакомых человеку предметов – корона Рейха. Но вместо мистического ужаса молодой мужчина испытывал только горькую досаду, сознавая необходимость того, что предстояло сделать. Тяжело вздохнув, он ровным движением надел крепкую цепь с крестом на грудь.
- Только ради тебя, Клаус, - устало сказал император. – Я не загадывал так далеко.
- Кроме тебя, это сделать некому. Держи Галактику, Райнхард, она пропадёт без тебя. Не грусти, мы ведь не прощаемся с тобой, - от ясной улыбки Вернера было уже и вовсе нехорошо.
- Клаус, не уходи! – раненым зверем взвыл Лоэнграмм-старший. – Я эгоист и негодяй, я не хочу оставаться без тебя! Пожалуйста, давай обойдёмся без этого!
- Я тоже не всё могу, как и ты. Но у тебя получится, ты намного лучше, чем привык думать. Держись.
- Клаус, нет! – проревел Райнхард, понимая, что это бесполезно. – Не надо!
- Не грусти, Райнхард, - голос Вернера уже был едва слышен. – Всё будет хорошо в итоге. Ты сильный, ты всё сможешь.
- Клаус! – император уже не замечал, что с глаз у него хлынуло сильным потоком… - Клаус!!!
- Всё хорошо, Райнхард, - донеслось уже откуда-то издали, и глаза умирающего закрылись.
Кисслинг посмел заглянуть в палату только через полчаса, воспользовавшись тем предлогом, что следовало сообщить о прибытии министра обороны. Он застал Императора сидящим рядом с остывающим телом – тот не шевелился, опустив голову и глядя в неведомую точку пространства, и никак не отреагировал на появление начальника охраны. Постояв столбом рядом, Кисслинг принял решение молча удалиться.
- Я боюсь, - тихо сказал он в коридоре Оберштайну. – Может, зайдёте сами?
Тот молча кивнул и шагнул через порог, не помедлив ни единого краткого мига. Но прежде, чем посмел дотронуться до плеча сюзерена, заметил позолоченный крест у того на груди – на чёрном бархате мундира он смотрелся очень контрастно, но вполне логично и естественно. Глубоко вздохнув от неожиданности и поняв, что белое сияние над головами друзей ему не померещилось, Оберштайн тихо произнёс:
- Ваше Величество?
Райнхард быстрым движением задёрнул складку плаща так, чтоб полностью скрыть то, что горело сейчас на груди очень ощутимо и оттого могло быть, по его мнению, заметно. Затем поднял голову и обернулся:
- Что ж, кроме тебя, тут быть и некому, и не положено, - проворчал он глухим голосом. – Всё как тогда, в погибшей крепости, верно?
- Ммм, не слишком ли категоричный вывод? – Оберштайн отвечал с тяжёлым вздохом, не сумев придать голосу беззаботные великосветские нотки. – Как ни ужасно, но протокол придётся соблюдать, сир. Пока мы не столь сильны, чтоб игнорировать вовсе стороннюю болтовню.
- Он тоже считает, что мы снова дёшево отделались, - совершенно бесцветным тоном сказал Райнхард, поднимаясь. – Я ещё в детстве слишком поднял себе планку и вызвал на дуэль самого дьявола, получается, а тот любитель менять личины. Ужасно трудно, сражаясь с таким противником, оставаться человеком.
- Выбора нет в любом случае, - спокойно пожал плечами Оберштайн, вытянувшись с руками вдоль тела, как молоденький курсант. – И Вы не можете сражаться в одиночку.
- Да, мы не одни, - с горьким вздохом Райнхард отодвинул складку плаща, позволив кресту блеснуть в безжизненном свете потолочных ламп палаты. – С нами Бог. Известно, кто против.
Оберштайн поклонился, чтоб скрыть восторг, проступивший у него на лице при виде этого жеста. Он успел про себя отметить, что глаза императора были на редкость чистыми и ясными, без намёка на ту черноту, которая распугала в своё время всех его друзей и соратников после гибели Кирхайса.
- Не волнуйся, я в порядке, насколько это вообще сейчас возможно, - безжизненным голосом произнёс император, будто почуяв эти мысли. – Поддержи меня, мне трудно сразу шагнуть, но дальше будет проще, - он протянул руку, как в бытность слепым, что порядком напугало собеседника, хотя тот умело не подавал виду и проворно выполнил указание, очутившись ближе и аккуратно поддержав сюзерена под локоть.
- Не бойся, я не поломан, - убитым голосом продолжал тот, так говорят пилоты после тяжёлого рейда, когда в изнеможении падают, выбираясь из кабины. – Просто этот свет ещё слишком яркий для меня, надо освоиться, - и он резким движением бывалого воина сделал шаг, потом второй от ложа погибшего.
Райнхард смотрел ровно и прямо, но взгляд был направлен как будто в никуда. Но к порогу палаты он подошёл уже своим обычным шагом, а в коридоре и вовсе отказался от поддерживающей руки. Там он чуть кивнул подбежавшему Кисслингу, давая понять, что визит в больницу закончен, и зашагал прочь от палаты. Однако Оберштайн успел услышать то, что хоть и сорвалось с губ императора, но явно не предназначалось для ушей соратников:
- Хорошо, Клаус, я буду жить, выбора не дано. Прорвёмся.
На выходе из коридора, уже у самой лестницы, произошло нечто, что заставило Кисслинга мгновенно взмокнуть. Очевидно, поднявшись по ступенькам чуть раньше, чем все трое появились тут, под ноги самодержцу бросился молодой юноша в форме курсанта космофлота, да так и застыл на коленях перед ним, прижавшись к руке монарха, как будто пытаясь разжалобить его и скрыть слёзы одновременно:
- Ваше Величество! – это было произнесено с таким чувством, что Кисслинг понял, что может успокоиться, ничего плохого на деле инцидент не содержал.
Инстинктивно остановившись, Райнхард спокойно сказал с непроницаемым апломбом повелителя:
- Я слушаю тебя, дитя моё, говори.
Юноша поднял голову, и мужчинам стало отлично видно, что он почти ребёнок – стажёр, каких было полно на крейсерах космофлота всегда…
- Меня послал к Вам адмирал Фаренхайт, Ваше Величество, простите, что побеспокоил Вас без спроса, - голос юного гостя сел от волнения почти полностью, а глаза действительно были полны настоящих горьких слёз, но смотрел он так, будто перед ним было божество во плоти.
Райнхард задумчиво кивнул и как будто почти не удивился, в отличие от шокированных спутников.
- Вот что, - проговорил он совершенно спокойно. – Сейчас я не в состоянии разговаривать вообще. Кисслинг, распорядитесь, чтоб завтра наша встреча с этим ребёнком прошла как следует, хорошо?
Начальник охраны уже набирал нужное на блоке связи. Император спокойно подмигнул юному подданному, как старший брат, и непринуждённым жестом высвободил руку:
- Увидимся, малыш, - ровным тоном проговорил он и двинулся дальше. – Встань пока что.
Будущий Патриарх Нового Рейха остался в смятении стоять на месте и ждать охранника, откомандированного для него. Он был страшно рад передышке, поскольку нуждался в паузе для осмысления того, что только что увидел – белое жемчужное сияние, яркими сполохами горевшее над висками молодого монарха. Такое же, какое он помнил над головой погибающего на мостике собственного флагмана Фаренхайта в не раз проклятом всем экипажем, и не одного корабля, Изерлонском коридоре.
- Спасибо, Вам, адмирал, - еле прошептал он в тиши пустого коридора, размазывая непослушные слёзы рукавом. – Он и вправду несравненный Император.
По всей видимости, в Галактике не было ещё никого, кто признал бы в этом ребёнке будущего Победителя Второй Инститории, беспощадного к бандам Семилучёвой Звезды, и однажды успевшего спасти со своим флотом крепость Трёх Погибших Адмиралов, в которой укрывалась Императрица с дочерью и офицерскими жёнами. Зато вежливую улыбку смущённого флотоводца на приёме в его честь и его бесхитростную фразу запомнили хорошо.
- Это не моя заслуга, - спокойно скажет тогда этот блестящий офицер. – Мне помог адмирал Фаренхайт.