Глава 5
Школьные годы чудесные
Когда пришла школьная пора, я к ней был уже подготовлен. Во-первых, вписался в местный контингент сверстников, во- вторых, мне было семь лет и десять месяцев, что давало серьёзное физическое превосходство перед одноклассниками. В кругу моих друзей того периода я был единственным счастливчиком - обладателем отца, а матери моих сверстников вынуждены были работать даже при наличии нескольких детей, что давало им ещё большую «свободу», чем мне. На территории Путиловского сельского совета располагалось государственное предприятие Путиловские плитные разработки и колхоз им. Жданова. Это автоматически делило моих сверстников и их семьи на рабочих – людей свободных и крестьян – людей крепостных. Дети рабочих имели возможность после окончании школы продолжить образование и устроить свою жизнь в другом месте, например, в Ленинграде – это по максимуму. Крестьяне паспортов не имели и не могли покинуть пределы села без справки от председателя колхоза. Председатель колхоза мог выдать справку на период учёбы, при условии возвращения обучающегося в родной колхоз.
Бытовые условия жизни тоже отличались разительно. Какое-то время, пока старшие сестры не покинули родной дом после окончания семилетки, наша мать, проявляя чудеса изворотливости, содержала всех шестерых детей в чистоте и опрятности, обутыми и одетыми, но рацион наш, при этом, не отличался разнообразием. В магазине покупали хлеб, соль, сахар, макароны, подсолнечное масло, маргарин. Перед большими праздниками мы дружной семьёй стояли в очереди за мукой, так как количество муки на душу было ограничено. Основными продуктами были картошка и овощи со своего огорода. Охота и рыбалка разнообразили наш стол, но это было не часто. При трёхсменной работе, восьми часовом рабочем дне и одним выходным не просто было выкроить время для этих занятий, так как надо было заботиться ещё о заготовке дров и содержании большого огорода. Отец слыл в народе мастером - золотые руки, он восстанавливал из небытия самовары и прочую утварь. Для восстановления прогоревших труб самоваров он использовал артиллерийские гильзы. Эта работа отнимала много времени, и приносила мало дохода. Отец был крайне стеснительным и никогда не устанавливал стоимости работ исходя из трудозатрат. От одиноких бабушек он вообще не брал платы. Мать частенько ругала его за то, что сгоревшие дрова и керосин для разогрева паяльников, не компенсируются полученным доходом. Тем не менее, вследствие вышесказанного, моя мать чаще давала деньги в долг, чем брала их в займы. Эта процедура была очень распространена среди селян, многие семьи жили постоянно в долг.
Совершенно иная картина наблюдалась в семьях колхозников, которым за их труд начислялись трудодни, а по результатам года, по этим трудодням выдавалась продукция, производимая колхозом, исходя из её остатка после сдачи по государственному плану. Часть трудодней оплачивалась деньгами, но это были «смешные» деньги, их едва хватало на соль, сахар, спички и «Беломор». Мои приятели из колхозных семей летом обходились без обуви, одежду носили наследственную, в кино они не ходили, жили в убогих бытовых условиях. Условия жизни диктовали необходимость ведения своего хозяйства, в котором дети принимали активное участие, что в совокупности с невозможностью контроля их успеваемости со стороны родителей, негативно сказывалось на их успеваемости, а это автоматически определяло их будущее – труд на благо родного колхоза, и это соответствовало интересам государства. Такова была сущность колхозно-крепостного права.
В трудные послевоенные годы многодетных семей было много, и им сочувствовали те, у кого в семье был один, два ребёнка. Действительно, этим детям жилось легче, но быт многодетной семьи был более устойчив и относительные расходы семьи на содержание одного ребёнка с увеличением числа детей в семье снижаются, а при достижении детьми зрелого возраста, доходы семьи начинают расти.
В нашей семье заботы по уходу за младшими осуществляли старшие дети, сёстры во всех домашних делах помогали матери, а я отцу помогал в его делах, например, с малых лет ходил с ним в лес на заготовку дров. С шести лет мы с сёстрами занимались сбором ягод (земляники, малины, черники, брусники и др.), которые мать отвозила в город, продавала на рынке и привозила нам обновки.
Если следовать хронологии событий, то здесь уместно вспомнить маловероятный эпизод, который продолжает серию счастливых случаев. Мы большой компанией возвращались по полевой дороге после сбора земляники. Я был самый младший и сильно уставший, поэтому порядочно отстал. Ступая голыми ногами по тёплой земле, я, вдруг, почувствовал холод под правой ногой. Обернувшись, увидел крупную гадюку, кои на плитных ломках водились в изобилии. Я тот час вызвал помощь, и через несколько секунд с гадюкой было покончено. Когда отцу рассказали про это, он высказал предположение, что причиной лояльности гадюки явилось то, что мой заступ пришёлся ей на шею и она не смогла повернуть голову.
Всей семьёй мы трудились в огороде, где у каждого была своя часть работы, для меня самая трудоёмкая, в силу монотонности, была прополка картофеля. Огород наш, размером в семь соток, был распахан на месте сгоревшей слободы, поэтому земля была густо «сдобрена» камням, самых разных размеров, битым стеклом, посудой и прочей домашней утварью. Мы ежегодно вытаскивали на межу десятки килограмм камней, но меньше их не становилось, так как следующей весной из под просевшей земли плуг снова выворачивал наружу камни и прочий мусор. Трудности прополки создавал не только травматически-опасный мусор, но и обильно растущие на местах пожарищ сорняки (лебеда, крапива, сныть). Эта трудовая повинность перешла в моё единоличное ведение после отъезда из дома второй сестры, мне было тогда 11 лет, а так хотелось бегать с друзьями и рогаткой, купаться, загорать и т. д.
После ВОВ в поредевших деревнях Путиловского сельского совета все школы были закрыты, поэтому некоторым детям приходилось ходить в Путиловскую школу за три, четыре километра. Мне повезло, я ходил всего за два километра. Первый день в школу меня провели сёстры, на этом их опекунство закончилось, если не считать нескольких уроков, направленных на повышение ответственности за выполнение домашнего задания.
Первый день в школе начался со знакомства с ребятами из других деревень. Я дивился и сочувствовал мальчику, который пришёл с бабушкой, горько плакал и никак не хотел с ней расставаться, в последствии я узнал, что бабушка у него была единственным родным человеком. Процесс знакомства с остальными мальчиками проходил в штатном режиме, и я, к удивлению своему, узнал, что в школе драться нельзя. Это прозрение пришло с запозданием, и остаток учебного дня я закончил в углу. К чести сказать всего учебного сообщества, с первого до последнего дня обучения случаев ябедничества в школе не было, все понимали – дорога домой была длинная, а возможности у учителя по защите прав обиженного очень ограничены. Учителей в школе не хватало, поэтому классы были смешанными: первый с третьим, второй с четвёртым.
Волею судьбы я оказался за одной партой с мальчиком – сиротой. Бабушка мальчика очень любила, он частенько приходил в школу с пирожками, бабушкиного исполнения. Пирожки были очень ароматные, они будоражили мой аппетит. Однажды я не выдержал и попросил мальчика угостить меня, он с готовностью согласился, и мы стали дружить: мальчик делился со мною пирожками, а я обещал ему свою защиту. Однажды студёным зимним днём (мы ходили во вторую смену) мой подопечный пожаловался мне на плохого мальчика, который накануне обидел его по пути из школы. Я вызвал плохого мальчика на «разговор», который вышел за пределы пространства и времени. Когда в класс после звонка вошла учительница, «разговор» подходил к концу – я пытался пробить стену головой плохого мальчика. Реакция учительницы была бурной, она схватила меня за шиворот, и затолкала в смежную комнату, которая не отапливалась, называлась она «Пионерская».
Полностью осознав свою вину, я добросовестно отстоял в этом карцере все уроки, но учительница никуда не торопилась, когда школа опустела, она забрала мою одежду из раздевалки, положила её на свой стол и принялась проверять тетради. Я понял, что это надолго и стал обдумывать план побега. Ситуация не располагала к этому, дверь в Пионерскую находилась за спиной у учительницы, а выход из класса – у противоположной стены, в левом углу. Я открыл дверь Пионерской и стал наблюдать за головой учительницы. Вскоре обнаружилась одна закономерность: взяв из стопки одну тетрадь, учительница склоняла над ней голову, что - то правила в ней, а потом откладывала её в другую стопку. Я посчитал, что этого времени будет достаточно, чтобы добраться до выхода. Чтобы не было слышно, я снял валенки, так как они были подшиты транспортёрной лентой (придумки моего отца), взял их подмышку, дождался, когда учительница взяла очередную тетрадь и, прижавшись к стене, на цыпочках благополучно достиг выходной двери. Через несколько секунд я был на свободе, которая встретила меня тридцатиградусным морозом. Ночь была лунная, тихая, небо звёздное, а улицы пустынны.
Двух километровый кросс разогрел меня, я вошёл в сени своего дома и в растерянности остановился, надо было придумать ответы на вопросы, которые мне, непременно, будет задавать мать: где я так долго пропадал, где моя сумка и верхняя одежда? Ответов не было, и я забился в дальний угол сеней, где меня не было видно.
Тепло, накопленное при беге, быстро улетучивалось, и мороз начал одолевать меня, но живым сдаваться я не собирался. Помощь пришла неожиданно, примерно, через час дверь сеней отворилась, и в проёме появился силуэт учительницы с моей одеждой под мышкой. Диалог за дверью очень быстро перешёл на высокие ноты, а когда уровень децибел достиг апогея, я покинул своё убежище и встал рядом с входной дверью. Вскоре дверь с треском распахнулась, и на пороге появились две абсолютно растерянные женщины, готовые к дальнему походу.
Эта история получила огласку и надолго испортила отношение учительницы ко мне и другим членам моей семьи. Я извлёк из неё урок – все взаимоотношения с учениками следует выносить за пределы школы, к сожалению, история показала, что реализовать на практике этот урок не просто.
В те времена четвёрок за поведение не ставили, так как это являлось признанием бессилия педагогического коллектива перед трудным воспитанником, что позволило мне закончить первый год обучения с почётной грамотой.
На втором году обучения я вёл себя очень сдержанно, дополнительную ответственность накладывало то обстоятельство, что отец мой был членом родительского комитета, о чём мне постоянно напоминали педагоги, а отца я обожал безмерно, и причинять ему неприятности мне не хотелось, а если такое случалось, то это было помимо моей воли, спонтанно. Я всегда мечтал сидеть на последней парте, и во втором классе эта мечта сбылась. Учёба мне давалась легко, я увлёкся книгами. Путиловская сельская библиотека существовала и пополнялась около двухсот лет, она благополучно пережила войну, это был кладезь мировой, русской и советской литературы, и я использовал его в полном объёме. В течение всего периода обучения в школе самым трудным предметом для меня была дисциплина, если урок не трудный или не интересный, то удержаться от шалости было выше моих сил.
Так случилось и во втором классе, передо мной сидела девочка, превосходящая меня в возрасте и габаритах. У неё были длинные и толстые косы, привлекающие моё внимание. Я постоянно докучал ей, однажды, её же лентами привязал косы к спинке парты, она отбивалась мощными руками наотмашь и не безуспешно. Чтобы нейтрализовать её атаки, я достал маленький, складной, трофейный (в общем и конкретном смыслах) ножичек-туфелька, которым я разжился ещё на Дальнем Востоке и никогда с ним не расставался. Лезвие ножа спрятал в ладони, снаружи оставил острый кончик, длиной около двух сантиметров. Во время очередной атаки я хотел напугать девочку, но она не заметила опасности и насквозь пробила себе ладонь. Раненая отправилась в амбулаторию, а я – за отцом. После этого на многие последующие годы за мной была закреплена первая парта.
К этому периоду относится одно важное событие, значение которого, в силу возраста и сформированного сознания, мною оценено было лишь к концу жизни. Путилово навестил заезжий священник из чудом уцелевшей церкви в селе Чёрное, что расположено по берегам Новоладожского канала и Ладожского озера. Для людей старого поколения вера в Бога в условиях разрухи и всеобщей нищеты служила источником силы, терпения и стойкости, поэтому духовные услуги были востребованы. Моя мать также использовала эту возможность для того, чтобы окрестить меня и мою младшую сестру Лиду. Крещение проходило в избе друга детства моего отца Ивана Семёновича Красавина – человека скромного, внутренне интеллигентного, начитанного, с хорошо поставленным баритоном, он и стал моим крёстным. Поскольку дом наш располагался в непосредственной близости от храмового комплекса (возрождениецеркви.рф или putilovofond.ru) я не опускал случая наблюдать процедуру захоронения очередного усопшего, наблюдал, как старушки регулярно подметали пол в разрушенном храме, приносили цветы и молились. Всё увиденное уравновешивало насаждаемое атеистическое воздействие. Нательный крестик вселял веру и надежду на получение помощи свыше в трудную минуту жизни, накладывая определённые обязательства по соблюдению христианской морали, но это не было мне в тягость, так как в нашей семье жестко пресекались всякие попытки лукавства, завладения чужим имуществом и др. Обретя крёстного отца, я получил дополнительный источник внимания и финансирования. Навещая дядю Ваню в дни светлых праздников, я мог надеяться не только на угощение, но и на средства для посещения кино.
В моей среде особой популярностью пользовались фильмы про войну, а поскольку таковых было большинство, то и денег требовалось много. Зная финансовую ситуацию в семье, я у матери денег никогда не просил. Моими источниками денежных средств были денежные игры в биту и о при стенок. Конечно, финансовый поток круга моего общения был скуден и замкнут, но пополнялся за счёт взрослых дядей, которых нам удавалось вовлечь в азартную игру в выходные и праздничные дни, когда народ собирался в при церковном парке. В дошкольные годы, был грех, злоупотреблял я добротой тёти Мани, сестры отца. Она была вдовой, растила трёх дочерей, одна из которых была инвалидом с детства, жили они беднее бедных, но доброты и оптимизма у неё хватало на всех. Как правило, я обращался к ней, если до рубля (билет в кино) мне не хватало 10 -20 коп, но она понимала мой чёрный юмор, когда в критический момент я просил добавки в 99 коп. Если очередной фильм заставал меня на безденежье, то и это не служило препятствием для похода в кино. Орава жаждущих собиралась на входе в кино зал в ожидании мига удачи. Кассир и кино механик существовал в одном лице – Гена Степнёв, парень добрый и выдержки фантастической. Пропустив счастливчиков в зал, Гена пересчитывал глазами жаждущих, удалялся в кино будку, запускал кино журнал и снова возвращался. Эта процедура повторялась столько раз, сколько частей было в фильме. Начиная с первой части фильма и до последней единицы в рядах отверженных, в предбаннике кино зала непрерывно звучала многоголосая, монотонная мелодия: «Гена, пу-с -ти-а-а-а-а». Выдержать такую атаку без специальной подготовки не представляется возможным, у Гены были свои приёмы аутотренинга, своей высокой, ладной фигурой он подпирал дверной косяк и, уставившись в пол, принимался щёлкать семечки. Где-то со второй половины фильма (в зависимости от заполнения зала) Гена порционно пропускал наиболее жутко поющих в зал, так, что последнюю часть фильма удавалось посмотреть всем, а содержание предыдущих частей можно было узнать от счастливчиков по дороге домой. В последнюю партию попадали самые не терпеливые, которые без разрешения проникали в зал и прятались под скамейки. Обнаружив нарушение установленного право порядка, Гена отправлялся на поиски нарушителей, коих вытаскивал за шиворот и аккуратно, как котят, отбрасывал на исходные позиции. В школьные годы возможности для само финансирования расширились: мой школьный дружок, которого я «крышевал» иногда делился со мной своими скромными сбережениями, сбор цветного металла лома (снарядных гильз валялось предостаточно), заготовка ивового корья, используемого при выделке шкур, отлов кротов – десять штук, билет в кино, а в последствии это основной источник приобретения охотничьего пороха.
Дальнейшее повествование невозможно без небольшого отступления, которое будет касаться моей бабушки. Бабушка родилась в многодетной семье, у неё было четыре брата, средств на обучение всех детей не хватало, поэтому в школу её не пустили. Это не помешало ей самостоятельно научиться читать и освоить грамоту в объёме учебников братьев. Она обладала феноменальной памятью, помнила всё, что прочитала близко к тексту, а многие, часто употребительные молитвы, знала наизусть. Она была глубоко верующим человеком. Главное же, поражало её философское воззрение на глобальные процессы в обществе и видение главного смысла жизни в вихре мирской суеты. С первых лет обучения в школе, находясь под атеистическим давлением, я частенько провоцировал бабушку к диспуту на религиозные темы. Она сдержанно относилась к греховному заблуждению своего внука и говорила, что заблуждение это невольное, проистекает от причин внешних и временных, ибо в жизни людей всё приходит и уходит, а Бог и Вера в него вечны. Придёт время и людям станет стыдно за их заблуждения, говорила она.
Благодаря этой вере ей удалось пережить пост революционное лихолетье и ВОВ. Её муж, кавалер Георгиевского креста, из младших чинов, погиб на фронте. Это явилось основанием не только для лишения её материальной поддержки, но и включение в списки раскулачиваемых. На кануне обыска, по словам бабушки, Бог послал ей весть, и она успела спрятать часть урожая, что позволило ей спасти от голода двух дочерей. В годы Войны Путилово, где она проживала, оказалось на фронтовой дороге и постоянно подвергалось бомбёжкам. Бог миловал её трижды, первый раз она с кошкой спала на печи, тяжёлый осколок, пробив крышу, разорвал на части бедное животное, второй раз соседка позвала её в свою баньку переждать налёт, будучи фаталисткой, бабушка отказалась, а выйдя на улицу после окончания авиа налёта, увидела на месте баньки огромную дымящуюся воронку, в третий раз ушла она за водой под гору, а когда вернулась, её дома уже не было.
Летом после окончания второго класса, отбывая «трудовую повинность» на картофельном поле я нашёл бронзовую иконку с изображением Николая Чудотворца. По поводу этой находки бабушка с уверенностью сказала, что этот святой будет оберегать того, кому он явился. Слова эти глубоко запали в моё сознание и во многом определили линию моего поведения в экстремальных ситуациях. Вскоре представилась возможность проверить бабушкино предсказание.
Летним вечером гоняли мы с приятелем воробьёв на чердаке колхозного скотного двора. Спускались с чердака по навозной куче, когда закатилось солнце, начинало смеркаться, и холодный туман опускался на траву. Приятель спустился первый и ожидал меня внизу, предупредив, что рядом проходят электрические провода. Нам было известно, что весной при погрузке навоза один из колхозников был убит током, неосторожно задев вилами провод. Предупреждение приятеля возымело обратное действие, я встал рядом с проводом и подумал, что он такой молчаливый, безобидный, и если быстро провести по нему рукой, то он ничего не успеет сделать. Сказано - сделано, мгновенное касание открытой ладонью и тело моё будь то попало в шаровую мельницу, внутри всё кипело, клокотало и деревенело. Особенно больно было глазам, которые выворачивались наизнанку. Попытка что-то сказать приятелю вылилась в блеяние от покидающего легкие воздуха, который туда больше не возвращался, сознание меркло, боль стихала. Усилием воли я согнул левую руку и дотянулся ей до правой руки, чтобы оторвать её от провода, но руки мне уже не принадлежали. Хотелось, чтобы эта пытка, наконец, закончилась, и ждать оставалось недолго, но голос небесный шептал: «Отклонись и падай, отклонись и падай…». Дальше никаких ощущений не было, как-то со стороны я услышал глухой удар своего тела о землю и испуганные причитания приятеля. Несколько дней спустя боль в глазах прошла, а вырванный из обгоревшей ладони кусок кожи оставил глубокую отметину, и пока она была хорошо видна, инцидентов с электричеством больше не было.
Много позднее был сгоревший гвоздь, вбитый в скрытую электропроводку, электрическая дуга короткого замыкания, повредившая глазное дно, касание провода с напряжением 380В, наконец, удар постоянным током напряжения 600В. Ощущение от последних двух случаев такое, будь то ко всему телу одновременно «приложились» огромной кувалдой!
Для мальчиков, возраста с третьего по пятый класс, характерным было увлечение боеприпасами, в частности, детонаторами, которые извлекали из мин, гранат. После знакомства с электрическим током прошёл год, и судьба подготовила мне новое испытание. В том огороде, где была найдена икона, откопал я запал от гранаты. Находка весьма распространённая, запалы использовались пацанами для глушения рыбы, для этого надо было снять колпачок, удалить ударный механизм и на его место вставить кусок бикфордова шнура, когда его не было, в ход шли подручные средства. Каждый этап этой процедуры был опасен, и это мне хорошо было известно, так как среди школьников на тот момент было три пары пострадавших, в том числе и в моём классе. Подрывались парами, либо в момент разборки (один держал, другой откручивал), либо в момент поджога фитиля (один держал, другой поджигал). Первому, как правило, отрывало пальцы, а второму выбивало глаз и иссякало лицо.
Находку я решил припрятать на всякий случай, но внутренний голос вещал: «Ошибки предшественников известны и ты их легко обойдёшь, да и напарник тебе не нужен». После некоторых раздумий я решился, взял молоток, плоскогубцы и гвоздь. Гвоздь забил в стояк входной двери дома, зажал гвоздём детонатор и ухватил плоскогубцами его колпачок, но в дальнейшее развитие событий вмешался его Величество Случай. Всё взрослое население небольшого дома было на работе, и я знал это, но не знал, что этой ночью в соседнюю квартиру домой вернулся демобилизованный из армии солдат, который в тот момент проходил по коридору и в окно увидел моё занятие. Двумя прыжками он оказался рядом со мной и разоружил меня.
В этот период игры с боеприпасами и оружием у мальчиков были главным развлечением. Рядом с моим домом располагался церковный парк, в котором собиралась молодёжь с окрестных улиц и соседних деревень, до утра пылал костёр, раздавались взрывы и выстрелы. Ребята постарше ладили поджиги, хлопушки, бросали в костёр патроны, мы развлекались запуском трассирующих пуль из рогаток. Это зрелище ничем не уступает современному фейерверку – огненный сноп, диаметром в полметра, летит, кувыркается в кроне вековой липы, падает в траву и продолжает сыпать искры.
Не удивительно, что следующий заметный эпизод в моей жизни не замедлил себя ждать. Гуляя с приятелем по селу, мы услышали выстрелы в старом вишневом саду сгоревшей усадьбы и поспешили туда. Там группа ребят из соседней слободы развлекалась стрельбой из ППШ с отгоревшей ложей. Когда мы с приятелем приблизились к ним, оружие находилось в руках самого младшего, не отличающегося рассудительностью мальчика. Он направил автомат на приятеля и сказал: «Фрицы пришли, слабо стрельнуть?». Приятель отступил в сторону, а внутренний голос вещал: «Да пугает он, не стрельнет он ни за что!», и я смело подставил свою грудь под дуло автомата. Несколько секунд растянулись в вечность, я видел, что затвор взведён, палец упорно жмёт на спусковой крючок и силился понять – в чём же юмор?
Развязка наступила неожиданно, когда мальчик постарше, а все мы были ученики начальной школы, только этот мальчик в каждом классе «сидел» по два года, резким движением руки пригнул ствол автомата к земле, раздался выстрел, пуля ушла в землю. Я наблюдал, как из пулевого отверстия выходит сизая струйка дыма и всё старался понять логику «шутника». В дальнейшем логику нашли, оказывается, последний патрон дал осечку, и «шутливый» мальчик был уверен, что повторный выстрел не состоится, а опытный мальчик хорошо знал, что извлечённый из земли ППШ частенько даёт первую осечку. Бабушкино предсказание начинало сбываться!
В череде этих детских приключений запомнился такой эпизод. Соседом по дому у меня был мальчик, старше меня на три года. Он также увлекался ловушками и самопалами, но при этом проявлял смекалку и изобретательность. Если я в свои хлопушки ловил сорок и горностаев, то он в свои ловушки добывал хорьков и норок. Однажды он задумал охотничий самопал и собрал его. На испытание этого чуда-оружия он пригласил меня. Мы вышли на гору за кладбище, где нам никто не мог помешать, и приступили к испытанием. Ствол «ружья» был изготовлен из обрезка трубы и тянул на двенадцатый калибр, пороху в него вошло много, в качестве поражающих элементов использовались автоматные пули. Яша Пырик (прозвище соседа) считал себя опытным оружейником, он понимал опасность первого выстрела, поэтому самопал мы положили на кочку, придавили приклад камнями, в качестве мишени поставили ржавое ведро и приступили к завершающей фазе испытаний.
Я придавил спичечной головкой накрошенную на полочке серу, а конструктор -оружейник чиркнул по ней коробком. Выстрела не было - был взрыв, фейерверк и звуковое сопровождение от улетающего ствола. Когда дым рассеялся, я увидел стоящего на левом колене приятеля, а из его правой голени торчал омываемый кровью осколок казённой части ствола.
К этому периоду жизни относится моё знакомство с жизнью большого города, после окончания третьего класса мать отправила меня на несколько недель в гости к родственникам в Ленинград. Родственники жили в типичной коммунальной квартире на пересечении улиц Маяковского и Жуковского в старинном доме с сильно истёртыми лестничными ступенями из Путиловской плиты. Я завидовал детям, живущим в городе, там мороженое, кинотеатры, цирк, музеи и многое другое, но то, с чем мне пришлось столкнуться, меня сильно разочаровало. Дети, живущие в каменном колодце двора, мало отличались от «детей подземелья», их подавляющее большинство было из мало обеспеченных семей – сплошная безотцовщина. Дети самопроизвольно разбились на возрастные группы, в каждой из которых были свои интересы, никто из взрослых ими не занимался. Я влился в группу, в которой большинство было девочек, а их игры меня мало вдохновляли, да и во что можно играть на весьма ограниченном пространстве двора, где не было ни стола, ни скамеек? Покидать двор не разрешалось, да и куда пойдёшь без денег и взрослого сопровождения?
В Путилове не только территория села, но и все окрестности были наши. В церковном парке мы играли в лапту, лунки, чехарду, прятки, водилу, городки. На сеновале и церковной крыше играли в карты, рассказывали друг другу анекдоты, сказки и просто интересные истории, ловили и содержали птичек, охотились на них с рогатками, собирали и варили яйца, ходили купаться, собирать ягоды – всего не перечесть.
В детский коллектив я вписался быстро, пытаясь склонить ребят к новым интересным играм и шалостям, но самому интересному проекту – экскурсии по чердакам не суждено было сбыться, так как одна девочка «сдала» нас дворнику. К окончанию моего пребывания мои отношения с дамской половиной дворовой братии испортились. Причиной тому стал больной котёнок, с которым девочки нянчились, как с младенцем. По какой-то причине котёнок не мог активно двигаться, глаза его были постоянно закрыты, он покорно переносил всё, то что с ним делали. Котёнка все жалели, и одна девочка сказала, что котёнка можно усыпить, но как и где это сделать никто не знал.
Здесь я выступил с инициативой сделать это самостоятельно.
- Но как? – Спросили меня.
- Вот так, ответил я, взял котёнка за шею и, держа его на вытянутой руке, крепко сжал пальцы руки, через минуту, другую котёнок затих.
Я ожидал признания моей находчивости и решительности, но в ответ услышал: «Живодёр»! На этой ноте мы и расстались. Жизнь подтвердила законность и правильность исполнения принятого решения, по нормам ЕС при добыче мелких промысловых животных, попавшее в ловушку животное не должно подавать признаков жизни (зрачки глаз перестают реагировать на свет) через 180 сек. Я выполнил эти требования за пятьдесят лет до их введения, этому требованию также удовлетворяет предложенная мною гуманная ловушка для соболя (куницы) – патент № 2463787 от 25.03.2011 года.
Глава 6. Первые самостоятельные охоты
В этот период жизни изменился характер наших с отцом взаимоотношений на охоте, я по-прежнему не упускал случая составить ему компанию, но теперь мы были партнёры. Отец делился своим многолетним опытом, а лес для меня стал интересной книгой: вот концом ствола отец показывает, каких размеров был медведь, оставивший метки на дереве; вот лосиные следы, как отличить след лосихи от следа лося-быка; вот порхалище – тетеревиное оно или глухариное; вот едва заметная дорожка сбитой росы уходит с полянки в лесную чащу, мы идём по ней и через несколько минут поднимаем тетёрку, отец вскидывает ружьё и тут же опускает его – матка, шепчет он мне, идём дальше и поднимаем выводок; вот на ряске в лесном болотце он показывает мне дорожки и утиный пух, мы идём в сторону большого ивового куста, и из-под него с кряканьем поднимается утка, а за ней и весь выводок, матку отец не стреляет; вот заячий след, двойка, петля, смётка – заяц пошёл на лёжку; вот ….
Много позже мне довелось читать воспоминания Н. К. Крупской об охотничьих увлечениях В. И. Ленина – «самого человечного человека» в Шушенском. Какая бездна разделяла уроки отца и тем, что по наивности излагала Крупская. Ленин не охотился в одиночку, охоту ему обеспечивали местные мужики, а он командовал ими, надо сначала убить матку (тетёрку), а потом переловить молодых – поучал он. Любимым моментом охоты на зайцев для вождя было половодье (кстати, период беременности зайчих), когда вода собирала зайцев на островах, и бежать им было не куда. По свидетельству Крупской, Ленин не успокаивался, пока на островах оставался хотя бы один заяц.
Когда мне исполнилось двенадцать лет, отец дал мне стрельнуть из своего ружья ослабленным зарядом, и после подробного инструктажа по технике безопасности ружьё стало общим, я стал самостоятельно охотиться и заряжать патроны. Ружьё отца – сильно расстрелянная Тулка 12 калибра с удлинёнными стволами и изношенными замками, от чего часто случались осечки, а процедура извлечения стреляной и раздутой гильзы с помощью специальной выколотки была трудоёмкой и громкой. С ружьём мы были почти одинакового роста.
Процесс освоения ружья был постепенным, сначала я стрелял ворон, сорок, галок из-за угла с упора, затем стал ходить «на чучела» - охота на тетеревов с чучелами из шалаша. Отец изготавливал чучела, много больших размеров реальных тетеревов, чтобы их дальше было видно, но носить их в рюкзаке с топором и длинным ружьём за плечами, мне было тяжеловато, лишь через год-два я приступил к ходовой охоте.
На чучелах
Охота на тетеревов с чучелами одна из самых привлекательных и добычливых, нужно только знать места их перелетов, правильно выбрать место для устройства шалаша, вовремя выставить чучела и терпеливо ждать. Всему этому научил меня отец, и первого тетерева я добыл, будучи учеником пятого класса. Сверстники завидовали мне и просились со мной на охоту.
Мой ближайший приятель был на один год старше меня, и я взял его с собой на охоту с чучелами на тетеревов. Мы выставили чучела и разместились в шалаше. Приятель проявил повышенный интерес к ружью: он взводил и спускал курки, постоянно куда – то целился и интересовался, произойдёт ли выстрел, если давить на курок, не нажимая спускового крючка. Такого опыта у меня не было и его любопытства я удовлетворить не смог.
В ожидании перелёта я покинул шалаш и присел вблизи по нужде, оставив приятеля один на один с ружьём. Вскоре я услышал его зов, поднял глаза и увидел то, что видит зверь в последние мгновения своей жизни: две чёрные дырки 12-го калибра смотрели в мои глаза, курков над стволами не было видно, это означало, что они находились на боевом взводе. Такого вопиющего нарушения правил обращения с ружьём я не стерпел и высказал товарищу своё неудовлетворение. Он понял, опустил ружьё на колени, но в тот же миг раздался оглушительный грохот выстрела. Комья грязи наполнили мои штаны, а из образовавшейся подо мной воронки поднимались клубы сизого дыма, сквозь которые просматривались испуганные глаза приятеля. Тетерева в этот вечер не прилетели, но домой мы возвращались счастливыми.
На тетерева
Я не отличался атлетическим сложением, и поэтому при хождении по лесам и болотам ружьё цеплялось за коряги и кочки. В бесплодных скитаниях по лесу проходили месяцы, но неудачи лишь подогревали мой интерес и разжигали азарт.
Наш дом стоял на возвышенности, с которой открывался великолепный вид на лесные просторы, за которыми просматривались воды Ладожского озера. Ранним весенним утром я любил подниматься на лестничную площадку второго этажа и слушать токование тетеревов. Интерес был не праздный - я силился определить места расположения токов. Когда охота открылась, и выдался выходной день, я затемно отправился по заранее намеченному маршруту. Мой путь пролегал через густой, мелкий, заболоченный лес, а цель – Большая боровина, выйдя на которую, я двинулся в сторону токующего тетерева. Рассвет только начинался, я старался двигаться бесшумно краем боровины с ружьём на изготовке. Тетеревиное бормотание клокотало непрерывным фонтаном, что позволяло двигаться без задержек.
Вдруг, в лесной чаще послышался шорох, я замер. Вскоре хрустнула веточка, сомнений не оставалось: это был крупный зверь, и он приближался ко мне, но встреча с медведем и даже с лосем не входила в мои планы. Памятуя инструктаж отца, я заменил один из дробовых патронов на пулю. Щелчок ружейного замка насторожил зверя, он, как и я, замер, сделал глубокий вдох, всё понял, развернулся и ушёл.
Я вновь перезарядил ружьё, двинулся дальше и вскоре увидел тетерева, который, развернув лирой хвост, опустив крылья и нагнув взъерошенную шею, бегал по гужевой дороге. Я поравнялся с ним и начал сближаться под прикрытием бугра. И вот нас разделяет только бугор, дистанция не более двадцати метров.
Я медленно поднимаю ружьё и выпрямляюсь, с трудом сдерживаю дыхание, но сердце колотится так, что я боюсь вспугнуть тетерева. Наконец – то он на мушке, жму на спусковой крючок в ожидании выстрела, но вместо выстрела раздаётся сухой щелчок курка. Тетерев реагирует мгновенно - он подпрыгивает, летит почему-то прямо на меня и, чтобы избежать столкновения, падает мне под ноги. Такого поворота событий я никак не ожидал и совершенно растерялся, стал тыкать его стволами, не давая взлететь, и старательно жать на спусковой крючок в полном недоумении – почему нет выстрела? Наконец тетерев вырвался из-под стволов и пошёл чисто в угон, а я, пока он не скрылся за макушками деревьев, поочерёдно нажимал на спуски и не понимал, отчего нет ни выстрела, ни щелчка.
Я стоял в полном расстройстве и смотрел на кучу перьев, которую, вместо вожделенного трофея, оставил мне токовик. Затем я перевёл взгляд на ружьё и всё понял – оба курка были спущены, так как при манипуляции с пулевым патроном я забыл взвести второй курок. Было очень досадно, но я утешал себя тем, что могло быть и хуже, если бы такая ситуация возникла при необходимости воспользоваться пулевым патроном.
На утку
Весенняя охота закрылась, я стал ждать открытия охоты осенней. Настала осень, и я отправился на ближайшее болото, на которое по вечерам слетались утки. Выбрал высокую кочку на краю болота, устроился на ней и стал ждать прилёта уток.
Облачность была высокая, заря угасала медленно, и ждать пришлось долго. Над зеркалом, на которое по моему замыслу должны были сесть утки, стали сгущаться сумерки. Тьма медленно поднималась из болота, обволакивая густую осоку, кусты и прибрежные заросли. У меня возникло сомнение в намерении уток посетить сегодня это болото и естественное желание выбраться на обратный маршрут, пока окончательно не стемнело. Только я вознамерился встать, как над головой зашуршали и засвистели утиные крылья. Стайка уток закружила хоровод над болотом, снижаясь и выискивая чистину для посадки.
Я знал, что присевшие утки постараются без промедления скрыться в тёмных зарослях, и поэтому выстрелил на спуске. Густой дым мгновенно заволок болотное редколесье, утиная стая энергично прошелестела крыльями над моей головой, но я услышал всплеск, свидетельствующий об удачном выстреле, и рванулся на этот звук. Прорвав пелену дыма, я увидел утиные перышки и круги на воде. В отчаянии стал я ходить кругами вокруг места падения утки, но она будто провалилась сквозь землю. Воды в болоте было немного, после обследования всех подозрительных мест я вернулся в исходную точку и с досады в последний раз пнул ближайшую кочку.
Хоть я и знал, что искал, но неожиданно вырвавшаяся из-под кочки, словно подводная ракета, утка обдала меня брызгами, лишила дара речи и способности принимать трезвые решения. Я вскинул ружьё и нажал на спусковой крючок. Ни выстрела, ни щелчка не последовало; я быстро догадался, что одним стволом уже воспользовался и переложил палец на другой спусковой крючок, но утиный профиль уже растаял в потемневшем небе.
Осенняя и весенняя охоты оказались похожи, как две капли воды.
Коллективная охота
Став обладателем ружья, я обрёл авторитет у старших товарищей, имеющих ружья или возможность ими пользоваться. В те времена оружие продавалось совершенно свободно и не регистрировалось, егерей в ближайшей округе не было, поэтому компания молодых людей с ружьями могла спокойно разгуливать по лесам.
В один из воскресных дней в составе такого коллектива охотился и я. Охота была мало продуктивной, так как шумная компания только разгоняла дичь разговорами, криками и выстрелами. Мы прочёсывали цепью густой ельник, когда правофланговый товарищ крикнул: «Вижу сову, ложитесь, я буду стрелять». С левого фланга ему без промедления ответили согласием. Я оказался ближайшим к стрелку, но не собирался ложиться, так как полагал, что заряд не пройдёт через густые ветки. За мной стоял товарищ постарше и думал не так – он присел на корточки. Я решил последовать его примеру, но успел сделать это только наполовину: выстрел грохнул, дробь прошелестела над моей головой, а спину засыпали иголки ели, под которой я склонялся.
Сова оказалась единственным трофеем на той охоте, старшему товарищу я был благодарен за положительный пример, но к коллективной охоте с тех пор у меня возникло стойкое неприятие.
На зайца
Знающему охотнику не надо объяснять, что такое первая пороша. Зайца по первому снегу можно обнаружить в самых неожиданных местах вблизи садов и огородов, след его короток, лежит он плотно; будучи потревоженным, заяц далеко не убегает и видно его, ещё серого, на белом покрывале достаточно далеко. Охота по первой пороше столь же заманчивая, и не предсказуемая, как первое свидание для истинно влюбленного человека.
Именно с таким настроением ожидал я первую порошу, которая в те времена случалась регулярно во второй половине октября. И вот настал этот светлый день, ночью выпал слой снега, надёжно покрывший сухую траву. День был рабочий, но для меня это не служило препятствием, отсидев за партой до полного рассвета, я рванулся домой, обдумывая на ходу план охоты.
Охота действительно оказалась короткой и эффективной. След зайца я обнаружил в кустарнике недалеко за огородами, обошёл жировку, нашёл выходной след и после третьей смётки поднял его. Выстрел оказался удачным, заяц попал мне в руки раненый, но живой. С ружьём на плече и зайцем в руке я гордо шествовал мимо школы, из дверей которой в это время выходили мои одноклассники. Зайца я держал за задние лапы, а передними он по тротуару шагал сам.
После этого количество желающих составить мне компанию на охоте резко возросло и в ближайший выходной с одним из них мы отправились тропить зайца. К этому времени у меня уже была своя одностволка, которую я передал приятелю, а сам взял отцовскую двустволку. Я тропил зайца, а приятель шёл следом. Во избежание неприятностей, я посоветовал ему держать ствол повыше, а палец – на предохранительной скобе.
Мы пробирались густым кустарником, когда страшной силы гром лишил меня слуха, молния опалила мой затылок, а шапка-ушанка свалилась под ноги (приятель споткнулся). Уши у неё развалились, и под ними обнажилась вата, это меня сильно огорчило – я представил, насколько расстроится мать, ведь денег на новую шапку у неё нет и быть не может.
Придя домой, я тайно и тщательно заштопал шапку и был счастлив оттого, что этого никто не заметил.
Глава 7. Школьные годы трудные
Где-то с середины обучения в школе меня перестали награждать грамотами, так как стали возникать сбои в учёбе, обусловленные непреодолимыми трудностями в освоении основного предмета – поведения. Я не относился к категории трудных, неисправимых. Я был покорный и послушный ученик, но когда меня увлекала какая-то идея, я не задумывался о последствиях и попадал в ситуацию, о которой очень сожалел, особенно, если дело доходило до объяснений с родителями. К счастью, авантюрные идеи не были столь часты, что бы оказать существенное влияние на ход учёбы, к тому же мне иногда удавалось оставаться в тени этих событий.
В те времена мы писали перьевыми ручками – вставочками, чернила были химические, трудно смываемые, чернильницы – открытые. Я заметил, что, если в чернильницу дунуть, то чернила поднимаются по стенкам чернильницы. Меня заинтересовало, как высоко могут подняться чернила? Я предложил соседу по парте дунуть в чернильницу изо всех сил, он, не раздумывая, согласился. Результат превзошёл все ожидания: всё содержимое чернильницы залило его лицо, оно было сине-черное, как головешка, виднелись лишь белки глаз. Даже когда мальчика помыли и подвели к зеркалу, он расплакался. Вся школа приходила смотреть на «негра».
В школе отсутствовал буфет, ученики приходили с бутербродами, хлеб из местной пекарни не всегда был достаточно пропечён, что подталкивало детей к скульптурному творчеству. Я тоже принимал в этом участие, однажды накатал мелких шариков, раздал друзьям и посоветовал опустить шарики в чернильницы соседних парт. Ученик при письме не смотрит на ручку и, рано или поздно, принимает на перо шарик и ставит в тетради жирную точку. Сначала все дружно смеются над первым неудачником, потом их становится всё больше, пока не почистят чернильницы.
Чуть позже идею с шариками мне удалось модернизировать, заменой шарика на муху. Муха с оторванными крыльями погружается в чернильницу, но в отличие от шарика срывается с пера и ползёт по странице, оставляя причудливый след.
В очередной раз ручка привлекла моё внимание, когда я вбежал в класс по окончании перемены перед контрольной работой, к которой большинство учеников не были готовы и желали бы оттянуть её, для чего пытались ломать перья в ручках. Я отверг этот метод, как малоэффективный и материально не приемлемый. Контрольной работы я не боялся, но «идя навстречу пожеланиям трудящихся», собрал все ручки в пучок, вложил их в ладонь пёрышками вперёд, и кистевым движением направил их вверх - большая часть ручек в виде снопа зависла на потолке. Урок был сорван, опрос классным руководителем возможных свидетелей результатов не дал, тем не менее, меня вызвали к директору на «проработку». Основным доводом обвинения был тезис: «Никто, кроме тебя, до этого додуматься не мог». Во избежание разговора с отцом я исполнил «просьбу» директора, оставшись после уроков, закрасил известью чернильные пятна на потолке.
Чем старше я становился, тем больше подобные шалости стали походить на хулиганские выходки, хотя происходили они совершено случайно, не предсказуемо и, почти, против моего желания.
Необходимо отметить, что село наше, в силу своего географического положения, было «продвинутым». До Ленинграда по железной дороге было 75 км, а по шоссе – 101км. Молодёжь после окончания школы стремилась закрепиться поближе к городу, она часто посещала родные края, неся моду и новые веяния. На лето из города всегда приезжали отдыхающие и привозили детей, общение с которыми обогащало нас знаниями городской жизни. С другой стороны, 101 км – это минимальное расстояние, где мог бы «зацепиться» оступившийся в жизни человек, такие люди – носители другой культуры.
Молодёжные компании, разного возраста, уединялись на сеновалах, церковной крыше, на карьерах, заполненных водой, на живописной горе у костра, чтобы обменяться анекдотами, стихами и песнями запрещённого содержания.
Практически, в каждом классе были переростки, которые не учились, а лишь посещали школу в ожидании совершеннолетия. В моём классе таким был родственник завуча школы – Жека Степнёв, для него специально поставили большую парту в последнем ряду. Несмотря на большую разницу в возрасте, мы с ним быстро подружились, и, конечно, эта дружба не прошла для меня бесследно. Лето мы проводили в разных компаниях, поэтому фольклорный репертуар у нас был разным. Жека решил блеснуть своими знаниями и послал мне на первую парту письмо со смешной частушкой и ненормативными словами. Я в долгу не остался – заполнил целую страницу такими же стихами, но отправить письмо не успел. Урок вела директор школы, она следила за нашей перепиской и ждала нужного момента. Момент наступил, когда я подготовил письмо к отправке, она изъяла его у меня и стала разворачивать. Увидев, как цвета радуги побежали по её лицу, я понял, что мы все трое пали жертвой её выдержки, быстро собрал портфель и без разрешения покинул класс. Жека подбивал меня сбежать из дома, в этом у него был богатый опыт, но моя вера в родителей была сильней, они меня понимали и не пытались переломить.
В продолжение темы случайности и неизбежности в памятных событиях этого периода следует привести такой факт. По какой-то причине я задержался после уроков и кинулся догонять своих попутчиков. Когда я настиг их, они бросались камнями в пожарный сарай, стоящий метров в тридцать от дороги. Мишенью служило маленькое окошко, размером с форточку. Форточка меня не интересовала, у меня были планы на охоту и я спешил домой, но тренировка затягивалась. С досады я тоже поднял камень и швырнул его, раздался звон разбитого стекла. На мою беду по противоположной стороне улицы в этот момент проходила почтальонша, которая в резкой форме осудила наши деяния и пообещала предать их гласности.
Похожий случай произошёл во время игры в «Водила»: в группе играющих жребием определяется «Вода»; один из оставшихся игроков забрасывает, как можно дальше, палку; «Вода» бежит за ней и приносит на место сбора (в исходную точку); за это время другие игроки прячутся за местными предметами; «Вода» кладёт палку и отправляется на поиски спрятавшихся, найдя кого-нибудь, он бежит к палке и забрасывает её, передавая свои функции найденному участнику игры; остальные за это время меняют свои позиции; любой из спрятавшихся игроков может опередить «Воду» и перебросить палку. Мы играли в парке непосредственно возле церковной паперти. В самый разгар игры я выскочил из укрытия и швырнул палку-водилку, в тот же момент увидел, что из-за ствола старой липы выходит учительница немецкого языка, а траектории движения её головы и палки имеют общую точку. Мой дом находился рядом с церковным парком, заливаясь слезами, учительница побежала к нему. Мне очень долго пришлось доказывать, что это не был злой умысел, а произошёл несчастный случай во время игры.
Среди моих друзей – охотников были взрослые парни, один из которых купил малокалиберную винтовку (тогда они продавались свободно). Мы тренировались в стрельбе из неё по галкам и дроздам в церковном парке. Мне, как самому младшему, стрелять доставалось меньше всех, поэтому я старался растянуть это удовольствие. В очередной раз я долго не мог найти для себя достойную мишень, и когда на меня начали шикать, я совместил мушку с прорезью, подвёл к фонарю, освещающему танцевальную площадку, и тут же нажал на спуск. Дистанция была порядка ста метров, и я никак не ожидал, что после выстрела раздастся звон разбитого фонаря. Это был очень неприятный момент, так как танцевальную площадку оборудовал друг моего отца, очень уважаемый на селе человек и мною любимый.
В этой неприятной истории был и положительный момент. Я понял, что попадать можно не только как учили на уроках стрелкового дела, затаив дыхание плавно нажимать на спуск, но и использовать стабилизирующую инерцию движения ствола. Вскоре мне представился случай проверить и подтвердить эту догадку. Мы бродили по полям и стреляли из этой винтовки по летающим голубям и чибисам с нулевым результатом. Как всегда, я был последний в очереди и мне доставался лишь один патрон, которым я очень дорожил. Я долго водил прицелом за летающим в ста метрах от нас чибисом, и когда обогнал его на два корпуса, выстрелил. Чибис оказался битым в шею, а друзья стали дразнить меня «Пруном».
Приобретённый мною навык стрельбы по движущимся целям иногда приводил к роковым последствиям при метании ручного снаряда.
В известный исторический период страна увлеклась выращиванием кукурузы, такая честь выпала и мне на пришкольном участке. Весной я добросовестно обработал выделенную мне грядку, посадил кукурузу и благополучно забыл про неё до окончания каникул. Прибыв для сбора урожая 31 августа, я обнаружил свою грядку, заросшую всеми сорняками, но только не кукурузой, и сделал научный вывод, что кукуруза в наших широтах не растёт, зато прекрасно растёт клубника на соседней ухоженной грядке. В домашних огородах в те времена клубнику не разводили - не до неё было, поэтому для меня это был сказочный деликатес, и я принялся удовлетворять свой аппетит. За этим занятием меня и застала хозяйка клубничной грядки. Она принялась громко ругать меня, но я избрал стратегию кота-Васьки. Когда на грядке защищать уже было нечего, хозяйка стала удаляться, продолжая угрожать мне жалобой учительнице. Это, по общепринятым понятиям, это был уже перебор, и я решил её слегка припугнуть. Когда я нашёл гладкий катыш, девочка была уже на предельной дистанции, и я был уверен, что всё обойдётся. Камень был брошен под углом максимальной дальности (45 градусов), описав параболу, он неожиданно совместил конечную точку её ветви с темечком на голове труженицы. Утром первого сентября я подошёл к линейке, увидел в строю свою одноклассницу с забинтованной головой, всё понял, развернулся и «пошёл за отцом».
После окончания восьмого класса мы в составе комсомольского молодёжного лагеря несколько недель работали в совхозе на посадке картофеля. Трактористом был всем хорошо знакомый, недавно бросивший школу, ученик. Он быстро установил с девочками контакт, они развлекались тем, что бросали в него картошкой, кода тот проезжал мимо них. Тракторист весело улыбался, отворачиваясь от летевших в него снарядов. Мой участок борозды находился перед участками девочек, и когда трактор проезжал их участки, он от меня был уже далеко. Я долго наблюдал за их игрой, к одной из девочек я не был равнодушен и, в конечном итоге, решил войти в эту игру. Я выбрал нужной формы и размера картофелину, и стал ждать подходящего момента. Момент наступил, когда трактор миновал зону «обстрела», и тракторист с широкой улыбкой обернулся назад. Запущенная под нужным углом и с заданным упреждением картофелина угодила ему прямо в глаз. Тракторист вывалился из сиденья, заглушил мотор, закрыл лицо руками и спешно удалился в сторону медучреждения. Рабочий день на этом закончился, на следующее утро за штурвалом трактора сидел другой тракторист. Вечером к нам пришёл друг моего отца – завклубом, с такой речью: «Митя, мы ведь с тобой друзья, ну как же так! Твой Юрка чуть не оставил моего сына без глаза?! Сейчас он бюллютенит». Надо ли говорить, как мне было стыдно перед отцом, как жалко его друга и его сына, но разве я мог предположить, что всего одна картофелина, на такой дистанции и в движении может попасть прямо в глаз - это обоюдная трагедия!
Не далеко от школы протекала речка Рябиновка (по источникам трёхсот летней давности она называется река Шальдиха), в те времена её чистые воды были богаты всякой речной рыбой, которую мы кололи вилками и дёргали петлями. Весной в речке наблюдался массовый заход миног, которые присасывались к камням и колыхались на течении, как гигантские швабры. На большой перемене мы бегали на речку и ловили этих миног, чтобы бросаться ими и пугать девочек. Объектом для такой игры я избрал пару подружек, к одной из которых у меня было особое отношение. Я долго преследовал их в течение перемены, но им удалось скрыться в учительской на первом этаже. После первого звонка я устроил засаду на площадке второго этажа, будучи уверен, что они явятся в класс по второму звонку. Всё шло по задуманному плану, я услышал шаги и увидел часть головы с косичками, без промедления взял нужное упреждение, разжал пальцы, убедился, что минога пошла точно в цель, заскочил в класс и занял своё штатное место за первой партой напротив учительского стола. Страшная догадка пронзила моё сознание – учительница немецкого языка (это был её урок) тоже заплетала косы! Энергично распахнутая дверь развеяла все сомнения. Круглое лицо учительницы было багровое, как восходящее солнце, в руке она сжимала голову миноги, решительно подойдя к первой парте первого ряда, хлестанула по лицу моего приятеля, который также участвовал в играх с миногами. Тот, от неожиданности, отпустил нецензурное выражение, учительница поняла, что ошиблась, и на этом инцидент был исчерпан.
Глава 8. Школьные годы взрослые
В средних и старших классах состав учеников по возрасту выровнялся, так как переростки, достигшие совершеннолетия, покидали школу и уходили на трудовой фронт. Классы стали более управляемые, чтобы нейтрализовать негативное воздействие с моей стороны, педагоги стали назначать меня старостой класса, и я постепенно стал выходить на правильный путь.
Однажды на охоте я подстрелил диковинную (для меня) птицу – кроншнепа, это крупный кулик. Отец сказал, что из таких экзотических птиц надо делать чучела, но как это делать, он не знал. Эта идея меня увлекла, чучело кроншнепа вышло неказистым, как первый блин, но с каждым последующим изделием процесс совершенствовался, и уже в шестом классе на выставку детского творчества я представил композицию из двух дерущихся куропачей, которую тут же отправили на районный конкурс.
Вскоре мне предложили вести зоологический кружок, задачей которого было обеспечение экспонатами, местной фауны, зоологического кабинета. Это соответствовало моим интересам, так как материал для этого добывался моей охотой, и у меня появились помощники. За эту работу в день зарплаты учителей мне выдавали конверт с деньгами, который я передавал матери.
Надо сказать, что мне несказанно повезло, изначально Путиловская средняя школа была семилетней и располагалась в дореволюционном частном двух этажном доме, а ко времени завершения моего обучения было построено новое здание и школа стала десятилетней. К большому сожалению мои старшие сёстры не смогли воспользоваться возможностью закончить десятилетку и это существенно повлияло на их дальнейшую судьбу.
Старшая сестра Галина вынуждена была покинуть родительский дом, она уехала в пос. Понтонный г. Ленинграда, где устроилась работать на судостроительный завод и её временно приютили родственники. Личная жизнь у неё не сложилась, её потенциальный жених никак не мог сделать последний решительный шаг, так как родители не хотели прописывать невестку в их частном доме. Галина нервничала и на этой почве у неё развился диабет, они расстались, впоследствии она нашла достойного спутника жизни, но детей у них не было. Всю свою нерастраченную материнскую потребность она выплеснула на своих младших сестёр и братьев, этот крест она несла до последних дней своих. Она всегда испытывала тягу к какой-то внешней моральной силе, но традиционная религия ещё не встала с колен, а на просторы нашей страны хлынул поток агрессивного сектантства, целью которого было обогащение на манипуляции общественного сознания. Галина попала в этот капкан, чуть не лишилась семьи и квартиры, но с помощью родственников ей удалось вырваться из этого адского круга. Под конец жизни она вернулась в лоно православия и упокоилась на Путиловском кладбище рядом с родителями.
Жизненный путь второй сестры Тамары был более успешным. Она закончила техникум в Ленинграде, получила распределение в престижное Ателье № 1, в жизни была весела и привлекательна. Судьба свела её с Сергеем Эрзрумяном, который также был студентом, а родители его жили в Узбекистане. Это был чрезвычайно обаятельный человек: высокий, статный, красивый, весёлый, музыкальный – душа всех компаний. Когда он приехал к родителям просить руки и сердца, после короткого знакомства они с отцом тут же организовали концерт художественной самодеятельности, играя поочерёдно на всех имеющихся музыкальных инструментах. После завершения его учёбы молодая семья уехала в пос. Таваксай, Чирчикского района, там Сергей с должности инженера ГЭС ушёл отдавать Родине священны долг, а Тамара поступила на заочное отделение Финансово Экономического института.
Новая семья для неё стала родным домом, родители Сергея были людьми на редкость добрыми, их дом всегда был наполнен миром, спокойствием и любовью. Во главе семейства стояла бабушка Лариса, человек интеллигентный и необычайно эрудированный, в совершенстве владеющий несколькими языками, родом она была из Бельбека, в довоенные годы в Севастополе занимала ряд руководящих должностей, в том числе была начальником порта. В 1944 году её семью по национальному признаку депортировали в Узбекистан.
После окончания службы в Советской Армии Сергей быстро вырос на профессиональном поприще, его назначили главным инженером Ходжикентской ГЭС, Тамара от него не отставала – она стала главным бухгалтером Чирчикского каскада ГЭС, они переехали в пос. Ходжикент, где им выдали котедж с великолепным участком, по которому протекал арык. К ним в гости зачастили ленинградские родственники Сергея и наши. Я там познакомился с местными ребятами, весь отпуск был насыщен играми, песнями, музыкой, походами в горы, вкусными блюдами, большим мастером которых была мать Сергея. Это благополучие рухнуло с началом перестройки, когда всех «неузбеков» попросили покинуть страну. Семья Эрзрумян (родители с двумя сыновьями и их семьями) переехала в г. Дедовичи Псковской области, где все они, в соответствии с семейной традицией, устроились работать на местную ГЭС. Тамара ушла с головой в религиозные дела и принимает активное участие в восстановлении храма Архистратига Михаила в д. Вышгород, построенного родственника М.И. Кутузова в его честь.
Забегая вперёд, я вынужден завершить начатые воспоминания. Возвращаясь из Таваксая после окончания каникул второго курса училища, я в поезде познакомился с девушкой, которая также возвращалась после каникул в г. Бугульму, где училась в Медицинском институте. Звали новую знакомую Людмилой, она была чиста, наивна и доверчива. Постепенно и не замено мы втянулись в откровенные разговоры, которые нас так увлекли, что мы за этими разговорами провели всю ночь, утром поезд прибыл в Бугульму и я попрощался с Людмилой, как мне казалось, навсегда.
Шли недели и месяцы, а памятная ночь и разговоры под стук колёс не забывались, я всё чаще вспоминал её большие серые глаза, длинные ресницы и нежное детское лицо. После завершения второй сессии я «сломался», отыскал в справочнике адрес Медицинского института г. Бугульмы и, как «на деревню дедушке», отправил письмо, зная лишь имя получателя, с просьбой поместить его на доске объявлений. Наивно, но эффективно, вскоре между нами установилась почтовая связь, мы обменялись фотографиями и я был в курсе всех событий в институте и семье Людмилы. Моё обучение в Училище подходило к завершению, наш взвод отправили для прохождения практики на завод в г. Загорск с проживанием в гостинице на ВДНХ. Людмила незамедлительно приехала ко мне на свидание и поселилась в соседней гостинице, мы всё свободное время проводили вместе, посещали музеи, ходили в кино, уединялись в её номере. Она была девочкой, дорожила своей честью, но доверялась мне полностью и надеялась на искренность наших отношений. Из ниже изложенного читатель узнает, что мой первый опыт увлечения противоположным полом этого не гарантировал, я это понимал определённо, несмотря на всю силу страсти, которая мной овладела, я не мог дать ни единого шанса не преднамеренному обману.
Мы расстались в статусе прошлых отношений - друзьями, вскоре я получил назначение в «Рио-Гранде де Капур», от куда быстро не возвращаются. Жизнь подтвердила правильность хода моих мыслей, я не хотел неопределённо долго морочить голову этому невинному дитя и после партийного развода, закрывшего плотным туманом моё светлое будущее, я попрощался с Людмилой навсегда.
* * *
Восьмой класс пополнился учениками из далёких деревень: Лаврово, Кабона, Низово. Они внесли новую струю в течение нашей школьной жизни, в частности, мальчики (их было двое) увлекались игрой в шахматы и играли на приличном уровне. В нашей школе шахматы не культивировались, но с их появлением увлечение шахматами приняло характер эпидемии, мы играли до занятий, на переменах и после занятий. Я долго не мог у них выиграть, но со временем я стал играть одновременно против двоих и не без успеха. Как-то случилось, что в Путилове оказался мастер спорта по шахматам, его пригласили в школу на сеанс одновременной игры, с числом участников не менее десяти. Я оказался единственным, кто сыграл с ним в ничью. Моей заслуги в этом не было, был такой же фарт, как и на поле при попадании в летящего чибиса из «мелкашки», - мастер просто зевнул ферзя, но эти детали никого не интересовали, а на родительском собрании отцу приятно было вместо обычных жалоб узнать об этом успехе.
Эти ребята несли с собой и другую традицию – перед школьным вечером они проделали путь в два километра, чтобы распить со мной принесённую с собой четвертинку. В нашей семье алкоголя не было, первое знакомство с ним у меня произошло под окнами колхозного дома, где справляли свадьбу, а мы томились в ожидании угощения, которое нам изредка подавали через окно. Весёлый колхозник подал нам стакан браги, Я пригубил, но пить её не стал, а вот мои приятели сделали это с удовольствием, так как эффект от её употребления им был уже знаком.
Принесённую однокашниками четвертинку мы распили на троих, а для сокрытия запаха, водку запили тройным одеколоном. Это событие никак не повлияло на мои будущие взаимоотношения с алкоголем.
Наибольшее воздействие в эти годы не только на меня, но и на всех ребят моего возраста оказал учитель физкультуры Письменный Василий Иванович. Это был поистине незаурядный человек, необычно в нём было всё. Это был совсем молодой человек, холост, красавец, ростом под 1,9 метра, с крупными чертами лица, пухлыми губами, огромными светло-серыми глазами. Природа так завила его густые чёрные волосы, что никакой причёски они не требовали, весёлые глаза прятались за широкими бровями, «расклепанная» переносица (как и подобает высококлассному боксёру) с выделяющимся подбородком придавала его портрету мужественность. Внешность эта вполне гармонировала с его внутренним содержанием. Он любил читать запрещённые стихи Есенина, писал свои и с большим чувством декларировал их. Во время разговора с людьми он всегда улыбался, а глаза его сияли, что в корне противоречило системе школьного воспитания. Если ученик во время разговора с учителем улыбался от смущения, то следовало напоминание: «Смех без причины – признак дурачины», так нас учили быть серьёзными. При ходьбе голову он держал высоко, взгляд устремлён вдаль, губы постоянно что-то шептали или напевали. Его главная отличительная черта – независимость суждений и понятий о долге, чести и совести. Он защищал свои принципы не только словесно, но и физически, даже при численном превосходстве, так как он был мастером спорта по боксу и кандидатом в мастера спорта по самбо. Это был диссидент своего времени, именно по этой причине он и был переведён из Ленинградской школы в Путиловскую.
Василий Иванович очень быстро завоевал наши сердца, он занимался с нами спортом не формально, не по расписанию, а по призванию, в меру возможности и необходимости. Он любил бокс, самбо и эту любовь он передал нам, как к благородному искусству. Мы ездили по району с показательными выступлениями, где демонстрировали красивые связки и комбинации, отрепетированные тренером, а зрители наивно думали, что это настоящие бои. В тех школах, где были аналогичные секции, проводились соревнования, по итогам которых я стал чемпионом Мгинского района по боксу в своём весе.
Я бесконечно благодарен судьбе за то, что на моём жизненном пути оказался человек, который научил меня отстаивать свою жизненную позицию, не зависимо от состояния внешних условий и соотношения сил. Он научил меня стоять за себя, обучил технике падения наземь из арсенала самбо, которая дважды спасала меня от тяжёлых травм.
К сожалению, наше общение продолжалось не более двух лет. У него в Ленинграде была невеста, и он часто посещал её, пользуясь железнодорожным транспортом (поездом), бегая на станцию за шесть километров. Во время очередной поездки возник конфликт, вмешалась милиция, его хотели снять с поезда, он воспротивился, нокаутировал трёх милиционеров, и в результате был отстранён от педагогической деятельности. Я писал ему письма, мы встретились единожды, когда я поступил в училище, он холодно среагировал на выбор моего жизненного пути, впоследствии я понял, почему.
В старших классах на летних каникулах мне приходилось думать об одежде и обуви на предстоящий учебный год. Мне нравилось работать у геологов, но не о работе хочется писать, а о людях. Вообще геологи – это люди своеобразные, компанейские, которые любят природу, живут в ней, не замечая тягот, лишений и неудобств. То, что для обывателя «смерть», для геолога обычное дело. Мне пришлось работать на прорубке просек в паре с молодым специалистом. Это был рослый, крепкого сложения парень с крупными, неказистыми чертами лица, но удивительно спокойный, уравновешенный и добродушный человек. Мой обед в лесу состоял из краюхи хлеба с подсолнечным маслом, а у моего напарника были бутерброды и бутылка молока, но поглощали мы это сообща.
Возвращаясь из леса, мы частенько проходили мимо «Голубого Дуная» - это ларёк, стоящий на шоссе Ленинград – Мурманск. В моём кармане денег никогда не было, но мой напарник всегда приглашал меня и угощал клюквенным морсом. Клюквенный морс из дубовой бочки – это напиток Богов! Ничего более приятного я в жизни никогда не пробовал, кисло-сладкий, газированный напиток возбуждал и дурманил мой полудетский организм после дневного недоедания и обезвоживания. Летом в заболоченном лесу душно, потно и утомительно от слепней, а тут такой контраст!
Однажды при проходке заболоченного участка леса, выйдя вперёд, я обнаружил в центре ивового куста гнездо дрозда певуна и подозвал напарника. Он долго и тупо разглядывал полуголых птенцов, мне же это быстро надоело, и я взмахнул топором раньше, чем тот успел выпрямиться. К счастью конец лезвия топора угодил не в глаз, а в бровь. Из медицинской аптечки у нас был только носовой платок, которым пострадавший зажал рану и предотвратил обильное кровотечение. Мы закончили работу, и пошли долгой дорогой искать сельского фельдшера. За все время мой напарник ни словом, ни действием не упрекнул меня, он воспринял мою оплошность, как внешнее воздействие, но лучше бы он ударил меня или обложил трёхэтажным слогом. Я чувствовал себя неблагодарной тварью, должником и мне хотелось спасти его от смертельной опасности ценой своей жизни.
Другим учителем по жизни у меня оказался Федя, человек богатейшего жизненного опыта, за плечами которого 36 лет строгого режима по приговорам и более половины – срок реальной отсидки. Это был совсем не старый человек, но у него никогда не было семьи, его жизненный путь начался с лагерей. Судьба нас свела на силосной яме, где я с помощью жеребца Васьки трамбовал траву во время летних каникул, а Федя после очередной отсидки осел в нашем селе и устроился работать в колхозе. Мы быстро нашли общий язык после того, как я пришёл на работу с добротным «фингалом» под глазом. В промежутках между поставками травы он рассказывал мне про свои жизненные злоключения, а я в его трагических жизненных ситуациях видел механизм их действия в своих детских приключениях, и это сближало нас. Я был убеждён в непогрешимой справедливости советской судебной системы и одновременно верил в его невиновность. Это был человек с обостренным чувством несправедливости, и в этом была трагедия его жизни.
Период общения с Федей совпал с романтическим периодом моей жизни, который обострял мои взаимоотношения с родителями, и это не ускользнуло от его внимания.
Непосредственным начальником на силосной яме у нас был бригадир, импозантной внешности, разъезжающий на бричке, и с надменной манерой общения. Федя вскоре невзлюбил его, но терпел, так как по быту и работе его всё устраивало. Однажды он пришёл на работу с авоськой, сообщил, что принял решение об отъезде, причина: «Боюсь, не выдержу, сорвусь и замочу бригадира». Я пытался его отговорить от поспешного шага, а он плакал и уговаривал меня поехать с ним, говорил, что привык ко мне и готов отдать жизнь за меня, мне было жаль этого одинокого человека, но помочь я ему ничем не мог.
Общение с этим человеком не прошло бесследно, я научился понимать этих людей и находить с ними общий язык не только в переносном, но и в буквальном смысле.
Много лет спустя я возвращался с охоты на электричке, вагон был полон, люди стояли в проходе, но я заметил свободное купе и подошёл к нему. Там сидел человек, возвращающийся, явно, из мест не столь отдалённых, вёл он себя очень агрессивно, на лавочке стояла початая пол литровка и скудная закуска, праздник был в разгаре. Я решительно сел на свободную лавочку напротив и сказал: «Наливай!», он недобро посмотрел на меня, взял в руку бутылку, снова просмотрел на меня, как бы примеряясь, налить или «поставить» бутылку на мою голову.
Я заметил, что на его правой руке нет одного пальца, и уверенно спросил: «Ты чего бузишь, Беспалый, по хозяину соскучился? Сколько ты ему оставил?». Праздничное настроение у него пропало, и он спросил: «Откуда моё погоняло знаешь?». Я ответил уклончиво, а дождавшись его ответа, по количеству недосиженных лет, определил его рейтинг в криминальной среде – игнорирующих установленные в зоне порядки досрочно не освобождают. Дальше наш разговор перешёл в деловое русло, я узнал его историю и ожидающие его проблемы, мне стала понятна причина его агрессивности, ведь окружающие его люди были далеки от его проблем, а мир, в который его выпустили, был для него чужим и враждебным.
Были и другие, менее значительные эпизоды, когда мне удавалось находить общий язык с людьми подобного толка, например, в поезде «Москва-Орджоникидзе» мы с супругой оказались в одном купе с пассажиром, возвращающемся из мест лишения свободы. После многочасовой беседы наш сосед стал приглашать меня в ресторан, как «своего» человека.
Все вышеописанные события в моей жизни легко и непринуждённо легли на бумагу, описание же неординарного душевного состояния, когда все мои действия и поступки исходили не от разума, а от чувств, встретили большие затруднения.
Среди прибывших учеников из далёких деревень была Катя Смирнова, которая отличалась от всех других. Она была из интеллигентной семьи, отличница учёбы, воспитанная, выдержанная, скромная, начитанная, её физическое развитие – выше среднего. Процесс нашего сближения проходил постепенно, очень медленно и для нас незаметно. Всё началось с обычных шалостей на переменах, продолжилось вечерними прогулками после ужина в интернате, и закончилось помутнением рассудка. Ежедневные прогулки затягивались далеко за полночь, во время каникул я совмещал работу в колхозе с велосипедными прогулками по бездорожью в Кобону (20 км). Охота, рыбалка, встречи с друзьями, всё ушло на задний план, в успеваемости стали появляться провалы. Родители пытались вернуть меня в нормальный режим, запирая дверь после полуночи, но проситься в кровать было выше моих сил, я отправлялся до ближайшего стога и там ночевал.
Этот костёр сжигал меня примерно полтора года, затем пламя стало медленно спадать, тепло от этого костра исходило ещё долго. Неуклюжая попытка вновь зажечь это пламя была мною предпринята на втором курсе училища, но она возымела лишь обратный эффект. Забегая вперёд, расскажу, как это было.
В нашей школе ежегодно проходил вечер выпускников, но в этот год я не попал на него. Мой старший товарищ Меркушев Аркадий, вернувшись со школьного бала, рассказал мне, что Екатерина (она училась в Педагогическом институте) передавала мне привет и очень сожалела о моём отсутствии. Это известие, словно порыв ветра над затухающим костром, вернуло меня в состояние недалёкого прошлого. Я написал ей письмо, она ответила и сообщила, что планирует с подругой поездку в г. Пушкин. В назначенный день я получил отпускной билет с правом выезда за пределы гарнизона и решил воспользоваться этим, чтобы съездить в Ленинград к сестре и пополнить свой скудный бюджет, но в мои временные расчёты вмешался его Величество случай, и я на место встречи опоздал.
Совершенно случайно девушки встретили Аркадия, с которым и совершили экскурсию по историческим местам. В последнем письме Екатерина меня ни в чём не упрекала, напротив, заверяла, что они прекрасно и полезно провели время без меня. От этого мне стало не просто стыдно, а позорно стыдно, мне нечего было сказать. Так закончилась короткая, незавершённая, но самая яркая страница этого периода моей жизни.
На этом закончились мои школьные годы.