Историйка эта приключилась давно, на закате советской державы, когда большинство граждан и не подозревали, что она дышит на ладан; они не думали даже думать об этом; головы их пухли от забот попроще. Бабушки убивали время в очередях за сахаром, мамы – за колбасой, а папы калымили, чтобы те могли в этих очередях стоять. Под беспечных косили дети, которых тогда было больше, и дедушки, которых было меньше. Там и тут школы, училища, техникумы, где этим дитяткам предписывалось набираться ума-разума под началом дотошных просветителей. О казусе, произошедшем с одним из таких учителей, и повествует рассказ.
К великой печали учащихся педагоги на работу никогда не опаздывают. Наш наставник старался не опаздывать и с работы – домой, но чаще это у него не получалось. Как и в этот раз.
Он увлёкся оформлением своего кабинета истории; парней, учеников, вызвавшихся помочь чудаковатому, но любимому учителю, отпустил… И вот, поздним вечером по известному всему городу Шушерскому кварталу шагает он один, сорокапятилетний неудачник, как любовно называет его супруга во время приступов умиления.
Своё приватное звание – Шушерский – квартал заслужил благодаря двум находящимся в нем профтехучилищам; в одном из них учителя держали на полставки, в другом, ближайшем к дому, у него была основная работа. А славился этот Гарлем тем, что по окончании каждого учебного года безрадостные родители со всего города тащили к директорам ПТУ своих нерадивых отпрысков, выплёвываемых добропорядочными школами после восьмого класса.
Злые языки вещали, что пэтэу эти – притоны шпаны и всё зло в городе – от них. Но учитель имел на этот счёт своё суждение; иные мнения были для него ничтожнее, чем ничто. По-отечески любил он своих питомцев, а самых «безнадёжных» жалел и не уставал возиться с ними. Будь он пастухом, то козлы начали бы давать молоко; если бы он был дрессировщиком, то сделал бы скрипачей из слонов; а ежели – офицером, то солдаты его стали бы генералами скопом…
Чудаком нашего учителя обзывали не ученики, но сослуживцы. Увлекался он своей работой до самозабвения. «Вы же неглупый человек, — сказал ему однажды директор с глазу на глаз. — Что вы так возитесь с этими сволочами?..» «Вы имеете честь говорить с одним из них», — тихо ответил учитель тогда.
Бывший каналья был человек очень весёлый и своим юношеским задором неизменно восхищал «беспризорников». И не впадал в панику, когда кто-то из отроков, забывшись, восклицал: «Ну, вы, старик, даёте!». Сам, почти всегда, провоцировал неумеренное оживление в аудитории, сам же умел приструнивать бесившуюся порой ватагу. А когда уставал, чувствовал себя разбитым, и стая маленьких извергов казалась ему неуправляемой, то своими жалкими в такие минуты, но всегда добрыми глазами искал неформального лидера группы и, найдя его, виновато улыбался: «Выручай, братец». «А ну тихо! — командовал вожак, приходя в умиление от взгляда учителя. – Играем в хороших ребят, пахан не в духе».
Любили его пацаны за то, что он их никогда не боялся; любили за его слабость и бессилие перед ними.
Его мироощущение было бы воспринято с пониманием и в учительской, если бы оно, как говорила за глаза одна дама, соответствовало гардеробу жизнелюбца. Неважно одевался он – новых вещей себе не покупал и жене не позволял просаживать деньги ему на обновки, но благодаря ей же ухожен был – обстиран и обглажен.
Так вот, шёл учитель по тёмной улице и мурлыкал себе под нос «Ave Maria», вспоминая, как хорошо её пела акапелла пэтэушников. Он вполне готов был сожрать свой кожаный портфель и запить чернилами из авторучки, и гадал, что приготовила супруга на ужин. Он видел, как два человека, шедшие ему навстречу по другой стороне улицы, перешли на его сторону, но не придал этому значения – многие тут знали его в лицо. Хотя его питомцы давно разбили и без того редкие фонари в округе, он заметил – это молодые люди, и развеселился, убедившись, что они нарочно шли в упор. «Подойдёте поближе и уступите дорогу старшему, — усмехнулся он, — да и спичек я вам не дам».
Один из незнакомцев был ростом выше другого, зато маленький – подвижным. Наставник, поневоле позаимствовавший от своих парней привычку сходу давать всем прозвища, нарёк про себя дылду «Главным», юркого – «Шустрым». Он не мог знать, что навстречу шли не юные хулиганы, а люди, хоть и молодые, но бывалые.
В последние секунды усталый и голодный учитель изменил себе – сделал шаг в сторону и тут же разозлился. Но он пошёл бы дальше, проглотив свою злость вместе со слюной – утопив её в пустом желудке. Шустрый остановил его, да так дерзко, что учитель подумал, что это он главный.
— Деньги есть? — ласково спросил Шустрый.
Учитель широко улыбнулся, молниеносно перебирая возможные ответы.
— Чё скалишься?! — рассердился Шустрый. — Забыл, сколько клыков в рыле? Сейчас посчитаешь, — пообещал гопник, но отодвинув реализацию свой угрозы на более поздний срок, приказал: — Ну-ка, живо выворачивай карманы.
Захохотал учитель, так, по крайней мере, показалось разбойникам – вокруг было тихо. В темноте не было видно, растерялись они или нет.
— На ловца и зверь бежит, — резво начал учитель свой монолог; он полагал, что в таких случаях главное – не дать себя прервать. — Я, парни, преподаю, вот в том пэтэу, — он кивнул в сторону училища, — учу ребятню чуть младше вас уму-разуму. Зарплата небольшая, и ту задерживают…
Шустрый всё же перебил его:
— Ты охренел, что ли, — с презрением пробормотал он, — кого колышет твоё хныканье? А я вот щас раздавлю тебе яйца, видно, ты голодаешь – сделаешь из них омлет. — Шустрый схватил учителя за воротник и собирался было ударить коленом в пах, но не успел. Главный остановил его, цокнув языком, и скучающим голосом сказал жертве:
— Продолжайте.
Хотя учитель был не из робкого десятка, навыки юношеские растерял давно; поэтому обрадовался и тому, что Шустрый отпустил его, и тому, что Главный оправдал свой псевдоним.
— Голодать, не голодаем, но на деньгу спрос всегда есть. — Учитель немного успокоился и был уверен, что Шустрый теперь не посмеет его перебивать. Однако уже не улыбался; он решил поизмываться над сопляками. — Задерживают получку уже долго, на работе у меня одни кредиторы и я не знаю, у кого ещё занимать денег. Вы ребята не бедные, я думаю, одолжили бы, а?..
Неугомонный Шустрый вновь перебил его, теперь уже пискливым смехом: «Во, старик, даёт», и покачал головой.
— Долг я верну. Моя работа, вон она. — Он еще раз указал в сторону, где пряталось училище; она, сторона, должна была послужить твердым залогом для получения займа от совершенно незнакомых и нехороших людей. — И, если надо, адрес вам свой дам. Вот только с телефоном проблемы, отключили его, задолжал за два месяца…
Говорил учитель, уже не выбирая выражений, полагаясь только на интуицию и проказницу-судьбу. «Наверное, теперь они попытаются меня избить», — подумал он, вконец жалея о том, что сделал. В горле у него пересохло. Подумав о неизбежности драки, почему-то успокоился и решил на худой конец не сдаваться просто так:
— Вот такие вот дела, ребята…
— Сколько вам нужно? — коротко бросил Главный.
Учитель сперва не поверил ушам. Но потом подумал и пятикратно увеличил сумму, которую до этого хотел назвать:
— Пятьдесят рублей, если можно, — сказал он, стараясь не выдать своим тоном чудовищный обман, а потом, дабы Робингуды правильно его поняли, уточнил: — Полтинник.
— Дай ему полкуска, — сказал Главный Шустрому, который дожидался высочайших распоряжений. А тот, всегда понимавший его с полуслова, подумал в этот раз, что ослышался, и дерзнул переспросить:
— Полкуска?.. Шеф, ты даёшь ему пятьсот рублей?
Главный, с видом человека, которому до смерти хочется спать, посмотрел на фраера боковым зрением, как бы говорящим: «Ты глухой?» Шустрый, разумеется, ничего не видел, но молчание – знак угрожающий.
Стараясь скорее загладить свою оплошность, Шустрый мигом протянул учителю деньги и, полагая, что должен вести себя с жертвой повежливей, учтиво сказал:
— На.
— Ну что вы, мужики! – тихо воскликнул учитель, сделав невольно шаг назад. Теперь он и в самом деле удивился. – Это много. Не возьму. Не смогу я вернуть такую сумму. Будем считать, что я пошутил, и до свидания.
Главный, опустив голову, удалился, доставая из кармана то ли сигареты, то ли платок. Шустрый, поняв, что впору свернуть акцию, поспешно, но ласково выговорил:
— Зачем ломаешься? Бери, раз дают. — Не придумав ничего лучшего, он бросил деньги под ноги просветителя и поспешил за Главным.
Учитель малость даже оскорбился и решил было не поднимать поганых купюр, но вдруг на него вновь снизошло озарение. С несвойственной даже его недряхлому возрасту проворностью собрав деньги и тут же о них забыв, крикнул вслед своим грабителям:
— Послушайте, молодой человек!.. Постой, как твоя фамилия, шкет?!..
Обернулся Шустрый, но сообразив, что жертва обращается не к нему, продолжил дублировать шаги своего шефа, которые, как показалось учителю, участились.
Теперь мало слышно о таких мелких стайках грабителей. Это и понятно: сейчас усилена милиция, и промысел захвачен более организованными шайками.